Ультиматум Борна Ладлэм Роберт

— Невозможно, и с каждой минутой все больше пугает. Дежурная сестра на этаже сказала, что пришел военный врач, хирург, показал удостоверение и попросил ее передать доктору Панову, что изменился маршрут его передвижений, и что он должен воспользоваться выходом через восточное крыло госпиталя, так как перед главным входом ожидалась акция протеста. Из восточного крыла в психиатрическое отделение ведет отдельный коридор, однако армейский хирург воспользовался главным входом.

— Повтори.

— Он прошел мимо наших охранников в коридоре.

— И, скорее всего так же вышел и обошел корпус, появившись перед восточным входом. Ничего необычного. Врач с допуском в запретную зону вошел и вышел, а пока был внутри, передал ложные указания… Но, Алекс, кто это сделал? Карлос все это время летел обратно сюда, в Париж! Он уже получил от Вашингтона все, что хотел. Он нашел меня, нашел нас . Больше ему ничего не нужно!

— Это ДеСоле, — тихо произнес Конклин. — ДеСоле знал про меня и Панова. Когда я рассказывал в Управлении про нас двоих, ДеСоле тоже находился в конференц-зале.

— Что-то я тебя не понимаю. Что ты хочешь сказать?

— ДеСоле, Брюссель… «Медуза».

— Так, начинаю понимать.

— Это не он , Дэвид, это они . ДеСоле устранили, связь оборвалась. Это «Медуза».

– Да пошли они! Они меня не интересуют!

— Зато ты их интересуешь. Ты пробил их защиту. Теперь ты им нужен.

— Сейчас меня это волнует меньше всего. Я сказал тебе вчера, что у меня интересует только один человек, и он находится в Париже, в первом квартале Аржентоля.

— Дело в том, что это еще не все, — голос Алекса зазвучал тихо и обреченно. — Вчера вечером мы с Мо вместе ужинали. Я ему обо всем рассказал. О Транквилити, о том, что ты вылетаешь в Париж, о Бернардине… обо всем!

Бывший федеральный судья первого округа, проживающий в городе Бостон, штат Массачусетс, США, стоял вместе с небольшой группой людей над двумя свежевырытыми могилами на плоской вершине самого высокого холма острова Транквилити. Кладбище является местом последнего пристанища — in voce verbatim via amicus curiae , как он авторитетно объяснил властям острова Монтсеррат. Брендан Патрик Пьер Префонтейн смотрел, как два роскошных гроба, заказанные щедрым владельцем «Транквилити Инн», опустили в землю под аккомпанемент совершенно непостижимых благословений местного священника, который без всякого сомнения частенько держал шею мертвого цыпленка, творя заклинания вуду. «Жан-Пьер Фонтейн» и его жена обрели покой.

И как бы то ни было, это может показаться невероятным, Брендан, этот полуспившийся уличный юрист с площади Гарвард, нашел себе новую цель в жизни. Цель, которая не имела отношения к его личному стремлению выжить, что само по себе уже было поразительно. Рэндольф Гейтс, Лорд Рэндольф Гейтский, Дэнди-Рэнди высшего света, на самом деле оказался мерзавцем, причиной смертей на островах Карибского моря. В постепенно проясняющемся мозгу Префонтейна начала вырисовываться определенная картина, чему, помимо других нечеловеческих жертв, способствовало то обстоятельство, что он неожиданно отказался от своих обычных четырех рюмок водки по утрам. Гейтс предоставил всю информацию, которая привела несостоявшихся убийц семейства Веббов на остров Транквилити. Почему? .. Даже с юридической точки зрения это было невозможно; чтобы Гейтс передал сведения об их местонахождении известным убийцам, заранее зная, что они убийцы — нет, быть того не может. Это же соучастие в убийстве, убийстве нескольких человек. Дэнди-Рэнди в тисках, и если немного нажать, он расскажет — ему придется рассказать — о вещах, которые помогут семье Веббов, особенно этой рыжеволосой женщине; Префонтейн спрашивал у Всевышнего, почему он не встретил ее пятьдесят лет назад?

Судья должен был отправиться обратно в Бостон утром, но он спросил у Джона Сен-Жака, можно ли ему как-нибудь вновь посетить Транквилити. Возможно, без предварительной договоренности.

— Судья, мой дом — ваш дом, — последовал ответ.

— Надеюсь, я честно отработаю такую привилегию.

Альберт Армбрустер, председатель Федеральной Комиссии по торговле, выбрался из лимузина и стоял на тротуаре перед крутыми ступеньками своего дома в Джорджтауне.

— Отвезешь меня в контору завтра утром, — сказал он водителю, который придерживал заднюю дверь. — Знаешь, здоровье у меня уже не то.

— Да, сэр. — Водитель закрыл дверь. — Вам помочь, сэр?

– К черту. Поезжай.

— Есть, сэр.

Его личный шофер сел в машину; неожиданный рев двигателя и стремительность, с которой он помчался по улице, совсем не походили на вежливый отъезд.

Армбрустер взбирался по каменной лестнице, его живот и грудь колыхались при каждом шаге; увидев силуэт своей жены за стеклянной дверью их веранды в Викторианском стиле, он выругался себе под нос.

— Ленивая сучка, — тихо сказал он, хватаясь за перила, перед тем как встретиться со спутницей тридцати лет своей жизни.

Из темноты откуда-то со стороны соседнего дома послышался тихий хлопок. Армбрустер вскинул руки, его запястья изогнулись, как будто в попытке схватиться за рану, но было уже поздно. Председатель Федеральной Комиссии по торговле покатился вниз по каменной лестнице, и его громадная мертвая туша неуклюже растянулась на тротуаре внизу.

Борн переоделся во французские джинсы, натянул темную футболку с короткими рукавами и хлопковую ветровку, положил деньги, оружие и все документы — как фальшивые, так и настоящие — в карманы и вышел из «Пон-Рояля». Перед этим, однако, он соорудил на постели из подушек подобие спящей фигуры и повесил на стуле на видном месте некоторые из своих вещей. Он неторопливо прошел через нарядный холл, а как только оказался снаружи на улице Монталамбер, бросился к ближайшей телефонной будке. Опустил монетку и позвонил домой Бернардину.

— Это Симон.

— Я так и подумал, — ответил француз. — Я ждал вашего звонка. Алекс мне только что обо всем рассказал, поэтому я попросил его не говорить мне, где вы находитесь; ведь о том, чего не знаешь, не сможешь и рассказать. Но все равно, будь я на вашем месте, я бы нашел другую гостиницу, хотя бы на ночь. Вас могли заметить в аэропорту.

— Я как же вы?

— Я собираюсь побыть canard .

— Уткой?

— Подсадной. Бюро постоянно наблюдает за моей квартирой. Возможно, меня навестят; это будет удобно, n’est-ce pas?[50]

— Вы не сообщили в свой отдел про…

— Про вас? — перебил Бернардин. — Как я могу, мсье, когда я вас даже не знаю? Мое драгоценное Бюро полагает, что я получил угрожающий звонок от старого противника, известного психопата. На самом деле я много лет назад уничтожил его в наших заморских территориях, но не закрыл дело…

— Следует ли говорить про такие вещи по домашнему телефону?

— По-моему, я уже упоминал, что это уникальный аппарат.

— Да.

— Достаточно сказать, что он не будет работать, если линия прослушивается… Мсье, вам необходимо отдохнуть. Без этого вы будете бесполезны даже для себя самого. Найдите место, где можно выспаться. К сожалению, сам я не могу вам в этом помочь.

— «Отдых — это оружие», — сказал Джейсон, повторяя фразу, которая была для него правдой жизни, жизненно необходимой для выживания в том мире, который он ненавидел.

— Пардон?

— Не обращайте внимания. Я найду себе комнату и перезвоню вам утром.

— Тогда до завтра. Bonne chance, mon ami. [51] Нам обоим.

Борн нашел комнату в недорогом отеле «Авенир» на улице Гей-Люссак. Зарегистрировавшись под вымышленным и тут же забытым именем, он поднялся по лестнице в номер, скинул одежду и упал на кровать.

— Отдых — это оружие, — сказал он себе, глядя в потолок, по которому, словно по экрану из белого гипса, перемещались огни парижских улиц.

Приходил ли отдых в горной пещере или на рисовом поле в дельте Меконга, не имело значения; это было оружие, зачастую более мощное, чем пистолеты и пулеметы. Этот урок вдолбил в его голову де Анжу, который отдал свою жизнь в пекинском лесу за то, чтобы Джейсон Борн мог жить дальше. Отдых на самом деле оружие, решил он, дотрагиваясь до повязки на шее, но почти ее не ощущая — Джейсон постепенно погружался в сон, и сдавливающее чувство от повязки исчезало.

Просыпался он медленно и неторопливо, до его окон снизу долетал уличный шум; металлические сигналы клаксонов, словно раздраженное карканье злобных ворон, перемежались с шумом двигателей, которые то набирали обороты, то вдруг замолкали. Обычное утро на узких улицах Парижа. Стараясь держать шею неподвижно, Борн спустил ноги с несколько короткой для его роста кровати на пол и посмотрел на часы. Он удивился, на мгновение решив, что забыл перевести на местное время. Ничего подобного. 10:07 утра по Парижу. Он проспал почти одиннадцать часов — это подтверждало и урчание в животе. Усталость сменилась голодом.

С едой, однако, придется подождать; есть вещи и поважнее, и первым делом надо позвонить Бернардину, а потом выяснить, насколько безопасен отель «Пон-Рояль». Он встал на одеревеневшие ноги, слегка пошатнулся, ноги и руки охватил утренний озноб. Ему был нужен горячий душ, о котором в «Авенире» нечего было и думать, потом небольшая зарядка, чтобы размять тело, — а ведь все это не понадобилось бы еще всего несколько лет назад. Он вытащил из брюк кошелек, взял визитку Бернардина, вернулся к кровати и снял трубку.

— Боюсь, Le canard никто не навещал, — сообщил ветеран Второго Бюро. — Даже никакого намека на охотника, что, я думаю, не так уж плохо.

— Плохо, пока не найдем Панова — если мы его вообще найдем. Чертовы ублюдки!

— Да, с этим приходится мириться. Это самая неприятная часть нашей работы.

— Проклятье, я не могу забыть о таком человеке, как Мо, только потому, что «с этим приходится мириться»!

— А я вас и не прошу об этом. Я только пытаюсь вернуть вас в реальность. Ваши чувства вам дороги, но они ничего не изменят в реальном мире. Я не хотел вас обидеть.

— А я просто сорвался. Простите. Дело в том, что он особенный человек.

— Я понимаю… Какие у вас планы? Что вам нужно?

— Пока не знаю, — ответил Борн. — Я возьму такси на бульваре Капуцинов и через час или около того смогу что-то сказать. Вы будете дома или в Бюро?

— Пока вы мне не позвоните, буду у себя, рядом с моим уникальным телефоном. Учитывая сложившуюся ситуацию, я бы предпочел, чтобы вы не звонили мне в контору.

— Это что-то новенькое.

— Сегодня я уже не знаю всех во Втором Бюро, а в моем возрасте осторожность не только главная составляющая храбрости, а подчас просто ее замена. К тому же, если вы так быстро откажетесь от моей защиты, пойдут слухи о моей старческой немощи… До скорого, mon ami.

Джейсон положил трубку, его разбирало желание снова поднять ее и позвонить в «Пон-Рояль», но это был Париж, город осмотрительных людей, где портье не склонны делиться информацией по телефону и откажутся сообщать что-либо постояльцам, которых не знают. Он быстро оделся, спустился вниз, чтобы оплатить ночное пребывание, и вышел на улицу Гей-Люссак. На углу находилась остановка такси; через восемь минут он входил в вестибюль «Пон-Рояля» и направлялся к портье.

– Je m’apelle Monsieur Simon,[52] — обратился он к служащему и назвал номер своей комнаты. — Вчера вечером я встретил знакомую, — продолжал он на безупречном французском, — и остался у нее. Вы не знаете, не искал ли меня кто-нибудь или, может быть, просто спрашивал про меня.

Борн вытащил несколько купюр большого достоинства, его глаза явно говорили портье, что конфиденциальность будет щедро вознаграждена.

— Возможно, кто-то даже меня описывал, — тихо добавил он.

– Merci bien, monsieur … [53] Я понимаю. Я спрошу у ночного портье, но поверьте, он оставил бы мне записку, если бы кто-то пришел сюда разыскивать вас.

— Почему вы так уверены?

— Потому что он оставил мне записку для вас. Я звонил в ваш номер с семи часов, как только пришел на работу.

— Что было в записке? — спросил Джейсон и затаил дыхание.

— То, что я собираюсь вам сказать. «Свяжись с его другом с противоположной стороны Атлантики. Он звонил всю ночь». Могу подтвердить это, мсье. Коммутатор ясно сообщает, что последний звонок был менее получаса назад.

— Полчаса назад? — Джейсон вгляделся в портье, потом посмотрел на часы. — Сейчас там пять утра… всю ночь?

Служащий кивнул, и Борн кинулся к лифту.

— Господи, Алекс, что случилось? Мне сказали, что ты звонил всю…

— Ты в отеле? — быстро перебил Конклин.

— Да, а что?

— Найди таксофон на улице и перезвони мне. Быстро.

Вновь медленный неуклюжий лифт; выцветший вестибюль, уже наполовину заполненный беспрестанно что-то обсуждающими парижанами, многие из которых направлялись в бар за утренним аперитивом; и опять залитая солнцем жаркая летняя улица и сводящие с ума машины, идущие сплошным потоком. Где же телефон? Он быстро шел по тротуару в сторону Сены — где здесь телефон? Нашел! На другой стороне улицы дю Бак виднелась будка с красной куполообразной крышей, со всех сторон обклеенная рекламой.

Пробравшись сквозь строй наседающих легковушек и небольших грузовиков, в которых сидели взбешенные водители, Борн перебежал на противоположную сторону улицы и бросился к телефонной будке. Влетел в нее, бросил в щель монету, и, спустя несколько мучительных мгновений, пока он объяснял, что звонит не в Австрию, международный оператор принял номер его карточки AT amp;T и соединил с Веной, штат Виргиния.

— Какого черта я не могу разговаривать из отеля? — сердито спросил Борн. — Я тебе звонил оттуда прошлой ночью!

— Это было прошлой ночью, а не сегодня.

— О Мо что-нибудь известно?

— Пока ничего, но, возможно, похитители допустили ошибку. Вероятно, мы найдем этого военного врача.

— Расколите его!

— С удовольствием. Отстегну свой протез и буду бить его по роже до тех пор, пока он не согласится помогать нам — естественно, если он окажется тем, кто нам нужен.

— Отлично, но, думаю, ты звонил мне всю ночь не для того, чтобы об этом сообщить, ведь так?

— Да. Вчера я пять часов общался с Питером Холландом. Я встретился с ним после нашего с тобой разговора, и его реакция была как раз такой, как я и предсказывал, с небольшими отклонениями.

— Ему нужна «Медуза»?

— Да. Он настаивает на том, чтобы ты немедленно возвращался; только у тебя есть сведения из первых рук. Это приказ.

— Вот дерьмо! С какой стати он будет мне говорить, что делать, да еще приказывать!

— Питер завернет все краны, и я не смогу с этим ничего поделать. А если тебе что-нибудь быстро понадобится, он не станет помогать.

— Но Бернардин предложил мне свою помощь. «Все, что вам понадобится» — это его собственные слова.

— Бернардин ограничен в средствах. Как и я, он может раздобыть что-то в счет былых заслуг, но без доступа к основным ресурсам организации на многое рассчитывать не приходится.

— А ты сказал Холланду, что я изложу на бумаге все, о чем мне говорили, ответ на каждый мой вопрос?

— А ты действительно собираешься все это записать?

— Да.

— Его это не устраивает. Он хочет допросить тебя — говорит, что не может задавать вопросы бумаге.

— Но я слишком близок к Шакалу! И не стану делать то, что хочет Холланд. Он просто безмозглый сукин сын!

— Думаю, Питер старается поступать по совести, — возразил Конклин. — Он догадывается, что тебе приходится испытывать и через что ты уже прошел, но после семи часов вчерашнего вечера все изменилось.

— Почему?

— Армбрустера застрелили на пороге собственного дома. Официально об этом говорят, как о разбойном нападении в Джорджтауне, что, разумеется, вовсе не так.

— О, Господи!

— Я должен сообщить тебе еще кое-что. Во-первых, мы придаем «самоубийство» Свайна огласке.

— Боже мой, зачем?

— Чтобы тот, кто его убил, решил, что он вне подозрений, и — что более важно — нужно проследить, кто появится в течение ближайшей недели-двух.

— На похоронах?

— Нет, это будет «закрытая семейная церемония», без гостей и формальностей.

— Тогда кто же должен появиться и где?

— Кто-то должен прийти в поместье. Мы навели справки у адвоката Свайна, естественно, вполне официально, и он подтвердил то, что тебе сообщила жена генерала. Свайн завещал все имение какому-то фонду.

— Какому именно? — поинтересовался Борн.

— Такому, о котором ты никогда не слышал — его на протяжении нескольких лет финансировали состоятельные близкие друзья нашего августейшего генерала. Причем выглядит все очень трогательно. Он проходит под названием «Фонд помощи солдатам, морякам и морским пехотинцам»; и у него уже сменился совет директоров.

— На людей «Медузы».

— Или на их подставных лиц. Но мы это выясним.

— Алекс, а что с теми именами, что я тебе дал, там же был список — шесть или семь имен, которые Фланнаган назвал мне . И еще куча номеров машин, которые он записывал во время собраний.

— О, с этим вообще отдельная история, и просто очаровательная, — произнес Конклин загадочным тоном.

— И что в ней такого очаровательного?

— Да взять хотя бы имена и фамилии — все принадлежат к низшим слоям общества, никакой связи с верхушкой Джорджтауна. Их скорее встретишь в «Нэшнл Инквайрер», чем в «Вашингтон Пост».

— Но как же номера , собрания! Это ведь просто кладезь информации.

— Если бы, — заметил Алекс. — С ними вообще глухо… Каждый из номеров зарегистрирован на компанию по прокату лимузинов. Думаю, мне не нужно тебе объяснять, какие железные алиби будут у всех, кого бы мы ни попытались найти.

— Но там же кладбище!

— Где именно? Какие у него размеры? Поместье занимает двадцать восемь акров…

— Так начинайте искать!

— Чтобы все поняли, что нам об этом известно?

— Ты прав; ты все делаешь правильно… Алекс, скажи Холланду, что не смог до меня дозвониться.

— Шутишь?

— Нет, я серьезно. Я договорился с портье, он меня прикроет. Передай Холланду название отеля и имя служащего, пусть позвонит сам или пришлет проверить кого-нибудь из посольства. Портье подтвердит, что я зарегистрировался вчера, и с тех пор он меня не видел. Пусть проверят список не принятых телефонных звонков. Мне нужно несколько дней, прошу тебя.

— Холланд все равно может отказать в дальнейшей поддержке, и, скорее всего, он так и сделает.

— Нет, если будет думать, что я вернусь, когда ты меня найдешь. Я просто хочу, чтобы он продолжал искать Мо, и чтобы в Париже про меня пока не знали. Кровь из носу — никакого Вебба, Симона или Борна!

— Попробую.

— Еще что-нибудь есть? Мне надо многое сделать.

— Да. Этим утром Кассет вылетает в Брюссель. Он собирается прижать Тигартена — тебя это не коснется.

— Хорошо.

В одном из переулков Андерлехта, в трех милях южнее Брюсселя, военный седан с флажками четырехзвездного генерала на капоте припарковался у тротуара перед террасой придорожного кафе. Генерал Джеймс Тигартен, главнокомандующий НАТО, на мундире которого красовалась планка орденов в пять рядов, осторожно вышел из машины на залитую ярким послеполуденным солнцем улицу. Он обернулся и подал руку очаровательному майору женской вспомогательной службы сухопутных войск США, которая улыбнулась в ответ и вышла из машины. Галантно, по-военному, Тигартен отпустил руку женщины, взял ее за локоть и повел через широкий тротуар к столикам с зонтиками за рядом декоративных кадок с цветами — это была часть кафе под открытым небом. Они прошли под узорчатой аркой, увитой бутонами роз, и оказались внутри. Все столики, кроме одного в дальнем конце, были заняты, голоса обедающих смешивались с приглушенным звоном винных бутылок о края бокалов и тихим постукиванием столовых принадлежностей о фарфоровые тарелки. Неожиданно разговоры притихли, и генерал, зная, что его присутствие неизбежно привлекает всеобщее внимание, вызывая дружественные взмахи рук, а нередко и сдержанные аплодисменты, добродушно улыбнулся сразу всем присутствующим и направился со своей спутницей к пустому столику, на котором стояла согнутая уголком карточка с надписью «Reserve ». [54]

Хозяин кафе вместе с двумя официантами, которые увивались за ним, словно заботливые цапли, буквально проплыл между столиками, чтобы поприветствовать своего именитого гостя. После того как главнокомандующего усадили, появилась охлажденная бутылка «Кортон-Шарлемань» и началось обсуждение меню. Бельгийский ребенок, мальчик лет пяти-шести, робко подошел к столику, приложил ладонь ко лбу и улыбнулся — он отдавал генералу честь. Тигартен поднялся на ноги, выпрямился и в свою очередь ответил на воинское приветствие.

– Vous etes un soldat distingue, mon camarade , [55] — сказал генерал, его командный голос был слышен за каждым столиком кафе, его открытая улыбка завоевала сердца людей, которые ответили одобрительными аплодисментами. Ребенок ушел, и ланч продолжился.

Спустя час, проведенный за неторопливой трапезой и беседой, Тигартена и его спутницу побеспокоил водитель генерала, сержант средних лет — на лице его отражалось внутреннее беспокойство. Главнокомандующему НАТО по спецсвязи передали в машину срочное сообщение, и у водителя хватило ума записать сообщение на бумагу. Он подал Тигартену записку.

Генерал поднялся, его загорелое лицо побледнело, и он начал оглядываться по сторонам в уже наполовину опустевшем кафе, его глаза сузились, в них читалась смятение и испуг. Он залез в карман и вытащил сложенную пополам пачку бельгийских франков, отделил несколько купюр большого достоинства и бросил их на столик.

— Идем, — сказал он женщине-майору. — Быстрей… А ты, — он повернулся к водителю, — заводи машину!

— Что случилось? — поинтересовалась спутница генерала.

— Сообщение из Лондона. Телефонограмма. Армбрустер и ДеСоле убиты.

— О, Боже мой! Как?

— Это не важно. Правды мы все равно не узнаем.

— Что происходит?

— Я не знаю. Но нам надо убираться отсюда. Идем!

Генерал и женщина выбежали через узорчатую арку, пересекли широкий тротуар и сели в военный автомобиль. Чего-то не хватало с обеих сторон капота. Это сержант убрал два красно-золотых флажка, указывавших на внушительное звание его начальника, главнокомандующего НАТО. Автомобиль рванулся вперед, но не проехал и полсотни ярдов, когда это случилось.

Сильнейший взрыв подбросил седан вверх; осколки стекла и металла, куски плоти и кровавые брызги разлетелись по узкой улице Андерлехта.

– Мсье! — кричал напуганный официант, пока отряды полиции, пожарные и специалисты санитарно-гигиенической службы занимались своей неприятной работой на дороге.

— Ну, что там? — отозвался близкий к помешательству владелец кафе, которого все еще трясло после грубого полицейского допроса и нападок целой орды журналистов. — Я разорен. О нас будут говорить, как «Cafe de la Mort», кафе смерти.

— Мсье, смотрите! — официант указывал на столик, за которым сидели генерал и его спутница.

— Полиция уже все там осмотрела, — сказал безутешный хозяин.

— Нет, мсье. Посмотрите!

По стеклянной поверхности столика бежали небрежно написанные красной помадой с блестками прописные буквы, складывавшиеся в имя:

ДЖЕЙСОН БОРН