Ультиматум Борна Ладлэм Роберт

Глава 24

Вертолет службы экстренной медицинской помощи приземлился на свою площадку; двигатель выключили, и через какое-то время лопасти прекратили вращаться. В соответствии с правилами высадки пациентов, только после этого открылась дверь и металлическая лесенка выдвинулась до земли. Первым из вертолета вышел медик неотложки в белом халате, обернулся и помог Панову спуститься на бетон, где другой человек в штатском сопроводил его до ожидающего лимузина. Внутри находились Питер Холланд, директор ЦРУ, и Алекс Конклин — последний расположился на откидном сиденье, по-видимому, чтобы было удобней разговаривать. Психиатр занял сиденье рядом с Холландом, несколько раз глубоко вздохнул и откинулся на сиденье.

— Я маньяк, — заявил он, с ударением произнося каждое слово. — Признан сумасшедшим, и сам подпишу все бумаги с подтверждением диагноза.

— Вы в безопасности, а это самое главное, док, — сказал Холланд.

— Рад видеть тебя, Сумасшедший Мо, — добавил Конклин.

— Да вы хоть представляете, что я сделал?.. Я специально направил машину в дерево, находясь в ней! Потом, когда я пешком прошел как минимум половину расстояния до Бронкса, меня подвезла самая безумная в мире особа, у которой в голове еще меньше винтиков, чем у меня . У нее воспаленное либидо, и она на всех парах убегала от своего мужа-дально shy;бойщика — впоследствии я узнал, что у него милое имя Бронк. Моя гулящая водительница берет меня в заложники, грозит закричать «Насилуют!» в закусочной, полной самых плотоядных шоферов грузовиков — за исключением одного, который и помог мне оттуда выбраться. — Панов неожиданно замолчал и опустил руку в карман. — Вот, — продолжил он, передавая пять водительских лицензий и около шести тысяч долларов в руки Конклину.

— Что это? — спросил удивленный Алекс.

— Я ограбил банк и решил стать профессиональным водителем!.. А ты как думаешь? Я забрал это у того человека, который меня охранял. Вертолетчикам я как мог объяснил, где произошла авария. Они полетели искать его. Найдут. Он не сможет никуда уйти.

Питер Холланд взял телефон и нажал три клавиши. Менее чем через две секунды он начал говорить:

— Передайте в службу экстренной медпомощи Арлингтона, борту пятьдесят семь. Человек, которого они заберут, должен быть тут же доставлен в Лэнгли. В госпиталь. И держите меня в курсе происходящего… Простите, доктор. Продолжайте.

— Продолжать? А что еще сказать? Меня похитили, держали на какой-то ферме и вкололи столько этанинала натрия, если не ошибаюсь, что его вполне хватило, чтобы сделать меня… жителем Луны, в чем меня недавно обвиняла мадам Сцилла Харибдовна.

— Что вы такое несете? — подозрительно спросил Холланд.

— Ничего, господин адмирал или господин директор или…

— Просто Питер, Мо, — перебил Холланд. — Но я вас не понимаю.

— А тут кроме фактов и понимать нечего. Мои литературные аллюзии — это всего лишь навязчивые попытки показать несуществующую эрудицию. Проще говоря, это называется посттравматическим шоком.

— А, конечно, теперь все ясно.

Панов обернулся к директору Центрального разведывательного управления с нервной улыбкой.

— Прошу простить меня, Питер. Я все еще не в себе. Этот последний день не совсем соответствовал моему обычному жизненному укладу.

— Он не соответствовал ничьему укладу, — запротестовал Холланд. — Мне тоже не раз крепко доставалось, но ничего подобного со мной не происходило, мозги мне ни разу не промывали. Не вышло.

— Не торопись, Мо, — добавил Конклин. — Не надо себя насиловать; тебе и так пришлось несладко. Если хочешь, мы отложим брифинг на пару часов, чтобы ты отдохнул и пришел в себя.

— Не говори глупостей, Алекс! — резко ответил психиатр. — Уже второй раз из-за меня жизнь Дэвида оказалась в опасности. Сознание этого куда хуже любого наказания. Нельзя терять ни минуты… Забудьте про Лэнгли, Питер. Везите меня в одну из своих клиник. Я хочу, чтобы меня обработали, и в сознательном или бессознательном состоянии я выдам все, что смогу вспомнить. И давайте быстрее . Я скажу врачам, что нужно делать.

— Вы шутите, — произнес Холланд, глядя на Панова.

— Какие тут могут быть шутки. Вы оба должны хотя бы представлять, что известно мне — на сознательном и подсознательном уровне. Вы это понимаете?

Начальник опять взялся за телефон и нажал одну клавишу. На переднем сиденье, за стеклянной перегородкой, водитель взял телефонную трубку, вмонтированную в соседнее сиденье.

— Планы меняются, — сказал Холланд. — Едем в Стерилизатор Пять.

Лимузин сбавил ход, и на следующем перекрестке повернул направо, в сторону холмов и зеленых полей охотничьих угодий штата Виргиния. Моррис Панов закрыл глаза, как будто погрузившись в транс, или как человек, ожидающий сурового испытания — может быть, даже собственной казни. Алекс посмотрел на Питера Холланда; потом они оба перевели взгляд на Мо и снова переглянулись. Что бы ни делал Панов, для этого была причина. Пока через полчаса они не достигли ворот поместья, где размещался Стерилизатор номер пять, никто не проронил ни слова.

— Дэ-це-эр и компания, — сказал водитель охраннику в форме частной охранной конторы, которая на самом деле была одним из отделов ЦРУ. Лимузин поехал по длинной обсаженной деревьями подъездной аллее.

— Спасибо, — сказал Мо, открывая глаза и мигая. — Как вы уже, наверное, догадались, я пытаюсь очистить голову и понизить свое давление.

— Вы не должны этого делать, — настаивал Холланд.

— Нет, должен, — ответил Мо. — Может быть через какое-то время я и смогу с некоторой точностью восстановить все подробности происшедшего, но сейчас это невозможно, а у нас нет времени. — Мо повернулся к Конклину. — Что ты можешь мне рассказать?

— Питеру все известно. Чтобы у тебя опять не подскочило давление, в детали вдаваться не буду, главное, что с Дэвидом пока все в порядке. По крайней мере, других сведений не поступало.

— А Мари? Дети?

— Они на острове, — ответил Алекс, избегая взгляда Холланда.

— А что это за Стерилизатор Пять? — спросил Панов, глядя на Холланда. — Подозреваю, тут найдутся специалист или специалисты, которые мне нужны.

— Работают посменно круглые сутки. Думаю, некоторых вы знаете.

— Лучше бы не знал.

Длинный черный автомобиль развернулся и остановился перед каменной лестницей особняка с колоннами в георгианском стиле, который находился в центре поместья.

— Идем, — тихо сказал Мо, вылезая из машины.

Рельефные белые двери, мраморные полы розового цвета и изящные винтовые лестницы огромного холла служили роскошным прикрытием для работы, которая велась в Пятом Стерилизаторе. Перебежчики, двойные и тройные агенты, оперативники, возвращавшиеся после выполнения сложных заданий для отдыха и разбора полетов, потоком проходили через его отделы. Персонал, каждый член которого имел допуск уровня «четыре нуля», состоял из двух врачей и трех сестер, которые работали по сменам, поваров и горничных, набранных из дипломатических представительств — в большинстве своем, из посольств США в других странах, — и охранников, прошедших службу в десантных диверсионно-разведывательных подразделениях или их аналогах. Они неслышно передвигались по особняку и имению, постоянно находясь настороже, у всех имелось скрытое под одеждой или видимое оружие — его не было только у медперсонала. Всем без исключения посетителям на лацкан прикреплялись маленькие таблички, выдачей которых заведовал обходительный управляющий в темном костюме, пропускавший и направлявший пришедших в соответствующие расписанию отделения. Человек этот был уже седовласым, переводчиком ЦРУ в отставке, но с таким представительным видом, что его можно было принять за важную шишку.

Увидев Питера Холланда, управляющий удивился. Он гордился тем, что знал все расписание визитов по памяти.

— Незапланированное посещение, сэр?

— Рад видеть тебя, Фрэнк. — Директор ЦРУ пожал руку бывшему переводчику. — Помнишь Алекса Конклина?..

— Господи, Алекс, это ты? Сколько лет! — еще одно рукопожатие. — Когда же мы виделись в последний раз?.. Это была та сумасшедшая женщина из Варшавы, не так ли?

— Кагэбэшники наверное до сих пор посмеиваются, — улыбнулся Конклин. — Единственный секрет, который ей был известен, — это рецепт самых отвратительных golumpki , которые я когда-либо пробовал… Еще работаешь, Фрэнк?

— Иногда, — ответил управляющий и досадливо поморщился. — Эти молодые переводчики не могут отличить пирог с заварным кремом от kluski .

— Поскольку я тоже не смогу их отличить, — сказал Холланд, — то можно тебя на пару слов, Фрэнк?

Двое пожилых мужчин отошли в сторону, тихо переговариваясь, пока Алекс и Мо молча стояли, причем последний постоянно хмурился и время от времени делал глубокий вдох. Директор вернулся и вручил своим коллегам по табличке.

— Я знаю куда идти, — сказал он. — Фрэнк их предупредит.

Трое поднялись по красивой винтовой лестнице, причем Конклин как обычно прихрамывал, а потом пошли по гасящему звуки шагов ковру по коридору влево в заднюю часть огромного дома. Справа была толстая дверь, непохожая на все остальные двери, которые они миновали; она была лакированная дубовая, в верхней ее части располагались четыре маленьких окошка, а около ручки виднелись две черные кнопки. Холланд вставил в замок ключ, повернул его и нажал нижнюю кнопку; в тот же момент на камере под потолком вспыхнул красный огонек. Двадцать секунд спустя послышалось характерное металлическое поскрипывание, которое производит останавливающийся лифт.

— Заходите, джентльмены, — пригласил директор.

Дверь закрылась, и лифт начал спускаться.

— Мы что, поднимались вверх, чтобы спуститься вниз? — спросил Конклин.

— Из соображений безопасности, — пояснил Холланд. — Это единственный способ попасть туда, куда мы направляемся. На первом этаже лифта нет.

— А можно человеку с одной ногой узнать, почему? — не сдавался Алекс.

— Я думал, ты сообразишь быстрее меня, — заметил директор. — Все проходы в подвал закрыты — кроме двух лифтов, которые минуют первый этаж и для которых нужен ключ. Один лифт — это тот, в котором мы сейчас, а второй находится в другой стороне дома. Этот везет нас туда, куда нам надо, а шахта второго спускается к котельной, системе вентиляции и другому оборудованию, которое обычно устанавливают подвале. Фрэнк дал мне ключ. Если он не будет возвращен на свое место через положенное время — сработает сигнализация.

— Мне все это кажется излишне сложным, — коротко и нервно сказал Панов. — Дорогие игрушки.

— Не совсем, Мо, — мягко перебил Конклин. — Взрывчатку очень легко спрятать в системе отопления или в трубах канализации. И известно ли тебе, что в последние дни существования бункера Гитлера самые здравомыслящие из его помощников пытались пробить воздушные фильтры отравляющим газом? Это просто меры предосторожности.

Лифт остановился, и дверь открылась.

— Налево, доктор, — сказал Холланд.

Коридор сиял девственно-белым покрытием, которое само по себе должно было отпугивать всех микробов, что не было удивительным, так как этот подземный комплекс представлял собой очень сложный медицинский центр. Его предназначение заключалось не только в лечении людей, но и в том, чтобы сломить их сопротивляемость и получить информацию — правду, которая могла помочь предотвратить провал рискованных операций и часто спасала жизни.

Они вошли в комнату, разительно отличавшуюся от белоснежного коридора, залитого сиянием ламп дневного света. Здесь стояли массивные кресла, из скрытых светильников струился мягкий свет, на столике стоял кофейник с чашками; на других столах аккуратными пачками лежали газеты и журналы, и все вместе создавало обстановку максимального комфорта для тех, кто ожидал здесь чего-либо или кого-либо. Из внутренних дверей показался одетый в белый медицинский халат мужчина, он хмурился и выглядел неуверенным.

— Господин Холланд? — спросил он, подходя к Питеру и протягивая руку. — Я доктор Уолш, вторая смена. Думаю, вы понимаете, мы не ожидали вашего визита.

— Боюсь, что у нас неотложное дело, и оно не доставляет мне особой радости. Разрешите представить вам доктора Морриса Панова — если только вы с ним не знакомы.

– Конечно, знаком, — Уолш еще раз протянул руку. — Это большое удовольствие и честь видеть вас, доктор.

— Вы успеете взять свои слова обратно раньше, чем мы уйдем отсюда, доктор. Можем мы поговорить наедине?

— Разумеется. Мой кабинет внутри. — Двое мужчин исчезли в дверях.

— А ты разве не пойдешь с ним? — спросил Конклин, глядя на Питера.

— А почему бы тебе не пойти?

— Черт возьми, ты же начальник . Ты должен настоять на своем!

— Ты его ближайший друг. Так что это твое дело.

— Но меня тут никто не знает.

— Мо в нас больше не нуждается. Давай-ка лучше выпьем кофе. У меня от этого места мурашки по коже бегают.

Холланд подошел к столику с кофейником и наполнил две чашки.

— Ты какой любишь?

— Чтобы в нем было больше молока и сахара, чем принято. Я сам положу.

— А я все еще пью черный, — сказал директор, отходя от столика и доставая из кармана рубашки пачку сигарет. — Моя жена говорит, что кофеин меня однажды прикончит.

— Другие считают, что это сделает табак.

— Что?

— Гляди, — Алекс указал на табличку на противоположной стене. На ней было написано: «Благодарим вас за то, что вы воздерживаетесь от курения».

— Меня тут все знают, — тихо заявил Холланд, щелкнув зажигалкой, и закурил.

Прошло почти двадцать минут. Все это время то один, то другой брали газету или журнал, чтобы через пару мгновений положить их на место и посмотреть на внутреннюю дверь. Наконец, по прошествии двадцати восьми минут с того момента, как он удалился с Пановым, в дверях вновь показался доктор Уолш.

— Он сказал мне, что вы в курсе, о чем он просит, и у вас нет возражений, мистер Холланд.

— У меня полно возражений, но судя по всему, он их все отклонил… О, простите меня, доктор, это Алекс Конклин. Он один из самых близких друзей Панова.

— А вы что скажете, мистер Конклин? — спросил Уолш, отвечая на приветствие Алекса кивком.

— Мне очень не нравится то, что он делает, — хочет сделать, — но он настаивает, что так надо. Если это так, и это действительно нужно, тогда я его прекрасно понимаю. Если же нет, я сам вытащу его отсюда, даже на моей одной ноге. Доктор, это правда необходимо? И каков риск?

— Риск всегда появляется там, где замешаны наркотики, особенно это касается обмена веществ, и ему это известно. Именно для этого он разработал метод внутривенного введения, который усиливает психологическую боль, но в какой-то мере снижает вероятность неблагоприятных последствий.

– В какой-то мере? — вскрикнул Алекс.

— Я говорю так, как есть на самом деле. Он и сам этого не скрывает.

— Какой из этого следует вывод, доктор? — спросил Холланд.

— В худшем случае ему грозит два или три месяца интенсивной терапии.

— Но все это действительно необходимо? — настаивал Конклин. — Без этого правда нельзя обойтись?

— Да, — ответил Уолш. — Все произошло недавно, и он еще находится под впечатлением. Случившееся завладело его сознанием, что может означать только то, что он испытал потрясение и на подсознательном уровне. Он прав. Так просто ему будет сложно заставить свою память работать… Я пришел к вам чисто формально. Он настаивает на процедуре, и после того, что он мне рассказал, я не могу не поддержать его. Я бы сделал то же самое. Каждый из нас пошел бы на это.

— А меры предосторожности? — спросил Алекс.

— Сестра будет находиться за дверью. Внутри будет только диктофон на батарейках… и кто-нибудь из вас — или оба. — Врач повернулся к двери, затем оглянулся: — Я вас позову, — добавил он, и скрылся за дверью.

Конклин и Холланд переглянулись. Начался второй период ожидания.

К их удивлению, он продлился всего минут десять. В комнату отдыха вошла сестра и попросила следовать за ней. Они пошли по лабиринту из белых стен, однообразие которых прерывалось лишь утопленными в них панелями со стеклянными ручками — это были двери. Только раз во время своего краткого путешествия они встретили еще одно человеческое существо — это был человек в белом халате, с белой хирургической маской на лице, который вышел из еще одной белой двери. Его острые напряженные глаза над куском белой материи смотрели немного осуждающе, признав в них пришельцев из другого мира, который не был Пятым Стерилизатором. Сестра открыла дверь, сверху над ней мигала красная лампа. Она приложила палец к губам, прося соблюдать тишину. Холланд и Конклин тихо вошли внутрь темного помещения и оказались перед белым занавесом, скрывавшим кровать или операционный стол; через него пробивался маленький кружок яркого света. Они услышали тихий голос доктора Уолша:

— Вы отправляетесь в прошлое, доктор, не очень далеко, на день или около того, к тому моменту, когда вы начали ощущать тупую тянущую боль в вашей руке… вашей руке , доктор. Зачем они причиняют боль вашей руке? Вы были на ферме, маленькой ферме с полями за окном, а потом они надели вам на глаза повязку и стали причинять боль вашей руке. Вашей руке , доктор.

Неожиданно на потолке отразилась неяркая вспышка зеленого света. Занавес сам раздвинулся на несколько футов, открыв кровать, пациента и врача. Уолш убрал палец с кнопки около кровати и посмотрел на них, делая жесты руками и как бы говоря: «Здесь больше никого нет. Убедились?»

Оба свидетеля кивнули, сперва завороженные, а потом охваченные ужасом от увиденного: по искаженному гримасой бледному лицу Панова из широко открытых глаз катились слезы. Одновременно они увидели и белые ремни, выступавшие из-под белой простыни, которые держали Мо — скорее всего он сам приказал себя связать.

– Рука , доктор. Мы должны начать с инъекции , не так ли? Вы же знаете ее предназначение, доктор, не так ли? За ней последует другая инъекция, чего вы не можете допустить. Вы должны это остановить.

Раздался пронзительный крик ужаса и протеста:

— Нет, нет! Я не скажу вам! Я убил его один раз, и не буду убивать его еще раз! Уйдите от меняаааа!..

Алекс пошатнулся и сполз на пол. Питер Холланд, этот сильный широкоплечий адмирал, участник самых тайных операций на Дальнем Востоке, схватил его и аккуратно и неслышно вывел за дверь, передав сестре.

— Уведите его отсюда, прошу вас.

— Да, сэр.

– Питер, — кашлянул Алекс, пытаясь встать и вновь падая со своего протеза. — Прости меня, Господи, прости меня!

— За что? — тихо спросил Холланд.

— Я должен смотреть, но я не могу смотреть!

— Я понимаю. Это слишком тяжело. Будь я на твоем месте, я бы тоже не смог.

— Нет, ты не понимаешь! Мо говорит, что убил Дэвида, но это совсем не так. А я собирался, я действительно хотел его убить! Я был не прав, но всеми силами старался его убить! И вот я опять сделал то же самое. Послал его в Париж… Это не Мо виноват, а я!

— Прислоните его к стене, мисс. Пусть опустится на пол, и, пожалуйста, оставьте нас одних.

— Да, сэр! — сестра сделала, как ей было велено, и ушла, оставив Холланда и Алекса наедине в белом лабиринте.

— Так, а теперь послушай меня, Агент, — прошептал седоволосый директор Центрального разведывательного управления, опускаясь на колени перед Конклином. — Пора остановить эту карусель вины и самобичевания — ее нужно остановить — или мы ничего не добьемся. Мне все равно, что ты или Панов сделали тринадцать или пять лет назад, или даже сейчас! Мы все умные люди, и каждый из нас делал то, что считал в то время правильным… Знаешь что, Святой Алекс? Да-да, я знаю твое прозвище. Мы все совершаем ошибки . Это нехорошо, не так ли? Наверное, мы не так уж и умны . Наверное, Панов не самый лучший психиатр, а ты не самый лучший агент, которого канонизировали, и, вероятно, я не самый великий стратег, каким меня представляют. Ну и что с того? Мы все равно должны заниматься своей работой.

— Черт, прошу тебя, замолчи! — закричал Конклин, пытаясь опереться на стену и встать.

– Тихо!

— О, проклятье! Не хватало только, чтобы ты читал мне проповеди! Будь у меня нога, я бы тебя сейчас отделал.

— Ты угрожаешь мне?

— У меня был черный пояс. Так и знай, адмирал.

— Ну и ну. А я даже на руках бороться не умею.

Их взгляды встретились, и Алекс первым тихо засмеялся.

— Ты невыносим, Питер. Я тебя понял. Помоги подняться. Пойду в комнату отдыха и подожду тебя там. Дай мне руку.

— Черта с два, — сказал Холланд, поднимаясь на ноги и глядя на Конклина сверху вниз. — Помоги себе сам. Кто-то рассказал мне, что Святой преодолел сто сорок миль по вражеской территории, прошел реки и джунгли, и добрался до базы «Фокстрот». Где первым делом спросил, нет ли у кого-нибудь бутылочки виски.

— Да, но, черт побери, тогда было другое дело. Я был гораздо моложе, и у меня было две ноги.

— Представь, что сейчас их у тебя тоже две, Святой Алекс, — Холланд подмигнул. — Я иду обратно внутрь. Кто-то из нас должен быть там.

– Мерзавец!

Конклин просидел в приемной час и сорок семь минут. Его никогда не беспокоил протез, но сейчас происходило именно это. Он не мог понять, что означает это невероятное ощущение, но зуд в несуществующей ноге не прекращался. Об этом стоило подумать, и он с тоской вспомнил молодость, когда у него были две ноги, и все было иначе. О, как он хотел изменить мир! И каким справедливым считал то, что волею судьбы он стал самым молодым выпускником, прочитавшим речь на выпускном вечере своей школы, самым молодым студентом Джорджтауна, ярким, ярким светом, сверкавшим в конце тоннеля его академии. Трудности начались, когда кто-то где-то узнал, что его настоящим именем было не Александр Конклин, а Алексей Николаевич Консоликов. И какой-то человек, чьего лица он не мог вспомнить, как бы между прочим задал ему вопрос, изменивший всю жизнь Конклина.

— А вы случайно не говорите по-русски?

— Конечно, — ответил он, удивленный, что его посетитель мог даже предположить, что это не так. — Как вы, вероятно, знаете, мои родители были иммигрантами. У меня была не только русская семья, но и русские соседи — по крайней мере, когда я был маленьким. Вы не смогли бы купить буханки хлеба, если бы не знали языка. А в церковно-приходской школе священники и монахини, особенно поляки, неистово боролись за употребление родной речи… Уверен, в немалой степени из-за этого я и не стал священнослужителем.

— Но это было давно, как вы сами сказали.

— Да.

— Что же изменилось?

— Полагаю, это есть в каком-нибудь из ваших правительственных отчетов и вряд ли порадует вашего отвратительного сенатора Маккарти.

Тут Алекс вспомнил лицо своего собеседника. Это было лицо человека средних лет, и оно неожиданно застыло, а в глазах угадывался затаенный гнев.

— Уверяю вас, мистер Конклин, я никоим образом не связан с сенатором. Вы назвали его мерзким, я же оперирую другими словами, но они здесь неуместны… Так что же изменилось?

— Под закат своих дней мой отец стал тем, кем он когда-то был в России — преуспевающим купцом, капиталистом. Он владел семью супермаркетами в престижных торговых центрах. Они называются «Conklin’s Corners». Сейчас ему за восемьдесят, и, хотя я его горячо люблю, мне неприятно говорить о том, что он ярый сторонник сенатора. Я просто учитываю его возраст, его трудолюбие, его ненависть к Советам, и избегаю говорить на эти темы.

— Вы очень умны и дипломатичны.

— Да, умен и дипломатичен, — согласился Алекс.

— Мне приходилось делать покупки в паре магазинов вашего отца. Они довольно дорогие.

— О, да.

— А откуда взялся «Конклин»?

— Это придумал отец. Мама говорит, что он увидел это слово на рекламном щите моторного масла, через четыре-пять лет после их переезда сюда. Да и к тому же фамилию «Консоликов» в любом случае пришлось бы сменить. Как однажды сказал мой отец, «только евреи с русскими фамилиями могут делать здесь деньги». Опять-таки, я стараюсь не касаться этого вопроса.

— Вы очень дипломатичны.

— Это не так сложно. У него немало хороших качеств.

— Даже если бы у него их и не было, я уверен, вы бы вели себя так же убедительно и мастерски скрывали свои чувства.

— Почему мне кажется, что вы сделали на последних словах ударение?

— Потому что оно так и есть, мистер Конклин. Я представляю правительственное управление, которое чрезвычайно в вас заинтересовано, и где у вас будет такое же безграничное по возможностям будущее, как и у всех его потенциальных сотрудников, с которыми я разговаривал за последние десять лет…

«Этот разговор произошел почти тридцать лет назад», — думалось Алексу, и он в очередной раз взглянул на внутреннюю дверь комнаты отдыха Пятого Стерилизатора, этого необычного медицинского центра. А какими сумасшедшими были прошедшие годы. Во время кризиса его отец попытался расширить бизнес, но переоценил возможности, вложив в дело огромные суммы, существовавшие только в его воображении и головах алчных банкиров. Он потерял шесть из семи супермаркетов — оставшийся был самым маленьким, и его доходов не хватало на тот образ жизни, который отец считал приемлемым; но тут его как раз хватил удар, и он умер в тот момент, когда самостоятельная жизнь Алекса только начиналась.

Берлин — Восточный и Западный. Москва, Ленинград, Ташкент и Камчатка. Вена, Париж, Лиссабон и Стамбул. И опять через пол земного шара в Токио, Гонконг, Сеул, Камбоджу, Лаос и, наконец, Сайгон и этот ужас, случившийся во Вьетнаме. Все это время он набирался опыта, совершенствовал знание языков, и стал главным специалистом Управления по проведению секретных операций, главным разведчиком, а подчас и разработчиком спецопераций. Но одним туманным утром в дельте Меконга взрыв мины сломал Алексу всю жизнь, лишив его ноги. Агенту, в своей работе опиравшемуся на мобильность, остался небогатый выбор: уход с оперативной работы и никакого просвета. Он начал пить, хотя это пристрастие и можно было объяснить генами. Русская зима депрессии превратилась в весну, лето, а затем осень. Скелетоподобной развалине, бывшей когда-то жизнерадостным человеком, была дана отсрочка. Дэвид Вебб — Джейсон Борн — вернулся в его жизнь.

Открылась дверь, милосердно прервав его воспоминания, и в холл медленно вошел Питер Холланд. У него было бледное и осунувшееся лицо, глаза затуманены, а в левой руке он держал две маленькие пластиковые коробочки, вероятно, в каждой из которых лежало по кассете пленки.