Гелликония: приложения Олдисс Брайан

Глава 8

Знакомство с мифологией

Лицо Билли Сяо Пина было круглым, и такими же скругленными были его черты, нос и глаза. Рот походил на бутончик розы. Кожа была гладкой и желтоватой. До сих пор он покидал пределы Аверна только однажды, когда вместе со своими ближайшими родственниками из семейного клана Пин отправился на прогулку к пролетающему рядом Ипокрену.

Билли был скромным, но целеустремленным молодым человеком, хорошо воспитанным, с отличными манерами, что, в общем-то, можно было сказать и обо всех других членах его семьи, и не стоило сомневаться, что он встретит смерть спокойно и не теряя самообладания. Во время описываемых событий Билли исполнилось двадцать земных лет, что по исчислению Гелликонии составляло чуть больше пятнадцати местных.

Лотереей «Отпуск на Гелликонии» управляла исключительно воля случая, но, несмотря на это, среди тысячи членов семейства Пин не было такого человека, который бы не считал, что именно Билли заслуживает победы раньше других.

Как только итоги лотереи стали известны, любящая Билли семья предоставила ему несколько дней отдыха, которые тот решил провести в специально оборудованных для этой цели отсеках Аверна. Вместе с ним отправилась его подружка, Рози Йи Пин, а также добрые друзья. Среди предназначенных для сбора информации коридоров и отсеков земной станции наблюдения имелось кое-что, специально изобретенное для развлечения и отдыха экипажа. Так, часть движущихся коридоров Аверна была отдана имитации того или иного комплекса природных явлений, и в таком коридоре человек мог внезапно оказаться в самом центре искусственного тайфуна или другого явления, иногда приятного и расслабляющего, а иногда весьма зловещего, вселяющего страх и наполняющего кровь адреналином. По своей орбите Аверн несся вот уже 3269 лет; все имеющиеся в распоряжении станции силы, свободные от наблюдения за Гелликонией, были брошены на борьбу с одним главнейшим и мощнейшим недугом ее обитателей: апатией.

В одном из таких отсеков-иллюзионов, окруженный ближайшими друзьями, Билли наслаждался горными видами. Они провели там несколько дней, ночуя в бревенчатой хижине, притулившейся на ровном пятачке прямо над горнолыжной трассой. Подобный дешевый квази-отдых некогда был широко распространен на Земле, и поначалу компьютеры Аверна создавали проекции именно земных экзотических местечек, курортов и смотровых площадок, однако с недавнего времени с общего согласия экипажа все земные виды были заменены видами Гелликонии. Так, Билли и его друзья отправились кататься на лыжах в высокогорье хребта Никтрихк.

Насладившись горным воздухом, они прогулялись по морю Ардент в восточный Кампаннлат. Выйдя из одной из бесчисленных бухточек тысячемильного побережья, они миновали вечные несокрушимые утесы Мордриата, вырастающие из пены и уходящие в небеса почти на шесть тысяч футов, туда, где гранитные плечи круч укутывали белые мантии облаков. Знаменитый водопад Скимитар низвергал свои воды в объятия морской зыби с точки, отстоящей на милю от нулевого уровня.

Однако какими бы захватывающими и впечатляющими ни были подобные зрелища, сознание наблюдателей не могло избавиться от колючей, как крохотная косточка в горле, мысли, что все открывающиеся лавины и водопады, все близкие и далекие пики и красоты на самом деле созданы зеркальной системой проекционных устройств в комнате размерами от силы восемнадцать на двадцать футов.

Вернувшись с каникул, Билли немедленно отправился к своему наставнику и опустился перед ним на корточки в традиционной позе почтения.

– Итогом любого долгого разговора всегда становится молчание, - сказал наставник. - Стремясь найти жизнь, ты найдешь смерть. Хотя и то и другое - только иллюзия.

Наставник был против лотереи «Отпуск на Гелликонии» и против того, чтобы победители лотереи покидали станцию, поскольку залогом любой стабильности он логично считал отсутствие всякого движения. Старик был ярым поклонником пагубного иллюзионизма, ставшего на станции превалирующей философией. В дни юности наставник написал поэтический трактат длиной ровно в тысячу слов, озаглавленный: «О временах года Гелликонии, длящихся дольше, чем человеческая жизнь».

Эти тезисы, легшие в основу того иллюзионизма, что стиснул в своих когтях разум Аверна, по сути являлись продуктом самого же иллюзионизма. Билли, всегда признававший за собой неприятие официальной философии, но никогда не умевший выразить свое несогласие на словах, поскольку все знания, переданные Билли учителем, тот заключил в прокрустово ложе своей ортодоксальной идеологии, теперь, в преддверии расставания с родным домом-станцией Аверн, желал высказаться, чтобы выплеснуть смущающее душу раз и навсегда.

– Довольно скоро мне придется встретиться с настоящим миром и познать его радости и беды, также настоящие. Пускай ненадолго, но я получу возможность взбираться на настоящие горы и ходить по улицам настоящих городов. Люди, с которыми мне предстоит встретиться, идут по тропинкам настоящей человеческой судьбы.

– Не стоит так увлекаться понятием «настоящий» - оно чревато предательством. То, что мы чувствуем, есть продукт реакции наших чувств на окружающее, не более. Чувства могут ошибаться, разум же и мудрость видят далеко. Для них нет ничего недоступного.

– Как скоро не будет ничего недоступного и для меня.

Болезненное желание вечно поучать не знает меры. Многозначительно подняв палец, старик продолжил свою речь. Билли кротко слушал.

Обладая изрядным личным опытом и познав опыт, накопленный за многие века человечеством на Земле, наставник знал, что в корне всего лежит сексуальное желание. Хорошо понимая натуру Билли, весьма чувствительного молодого человека, старик справедливо считал, что такому необходима особенно строгая упряжь. Едва эфемерная возможность встретиться с вожделенной королевой МирдемИнггалой замаячила на горизонте, Билли без колебаний отвернулся от Рози - о да, по определенным намекам наставник сумел составить представление о затаенных желаниях своего ученика, хотя тот никогда не говорил о них. Больше всего на свете Билли желал встретиться с королевой королев лицом к лицу.

Желание молодого авернца - его идефикс - было чистым, стерильным. Действительность же, настоящее - пользуясь сомнительной терминологией ученика - существовала не где-то вне досягаемости, а воплощалась в конкретной личности, близкой и доступной в любой момент: с Билли речь не могла идти ни о ком, кроме Рози. Приняв это утверждение за аксиому, из него можно было сделать несколько интересных выводов.

– Наши жизни посвящены Цели, у нас есть роль, которую мы должны сыграть, роль, основанная на Долге перед Землей и людьми, на ней проживающими. Высшее наслаждение нашей жизни должно проистекать только из точнейшего и вернейшего исполнения этого Долга. Оказавшись на Гелликонии вне общества единомышленников, ты немедленно лишишься возможности исполнять Долг.

Билли Сяо Пину вдруг нестерпимо захотелось увидеть выражение лица наставника, произносившего такие возвышенные и полные пафоса слова, и он решился поднять глаза. Сгорбленный старик, которого он увидел перед собой, напоминал вросшее корнями в благодатную почву древнее дерево, ибо каждый его выдох с произносимым словом был направлен вниз, на укрепление связующих с пластиковым полом корней, а каждый вдох возносил голову еще выше к привычно заменяющему небо потолку. Не было ничего, что могло бы потревожить и смутить сердце такого человека, он на все готов был взирать бесстрастно, даже на потерю любимого ученика.

Как и за большинством событий на станции, за сценой встречи ученика и наставника следили несколько телеглаз-камер, и любой из шести тысяч обитателей Аверна при желании мог стать свидетелем этой сцены, стоило ему только коснуться пальцем выключателя своего телеприемника. На Аверне не было тайн. Уединение считалось крамолой и свидетельством диссидентских наклонностей.

Глядя в бездонные мудрые глаза, Билли вдруг понял, что его наставник больше не верит в Землю. Земля! - об этом Билли мог говорить с товарищами до бесконечности, настолько глубока и неисчерпаема была реальная жизнь. Конечно, в отличие от Гелликонии Земля была недоступна. Но для наставника и тысяч ему подобных Земля стала этаким идеалом - проекцией внутреннего мира всех обитающих на борту станции.

Глуховатый голос твердил о давно известном и избитом, а Билли тем временем думал о том, что старик, как видно, давно уже не верит и в подлинность существования Гелликонии. Для человека, с головой ушедшего в софистику вокруг противоречий, порождаемых интеллектуальной жизнью станции, Гелликония была не более чем моделью, гипотетическим понятием.

Приз большой лотереи придумали для того, чтобы противостоять этому всеобщему искажению восприятия. Светлые мечты станции - волшебным, хотя и вполне понятным образом сосредоточенные вокруг центра коловращения, гигантского, окутанного дымкой облаков предмета общего изучения, планеты, с трудом меняющей времена года, - медленно, поколение за поколением, умирали, и так продолжалось до тех пор, пока насильственное заключение не превратилось в добровольное. Билли предстояло уйти и умереть во имя того, чтобы остальные могли жить.

Ему предстояло оказаться там, где, подставляя грудь огненному «дыханию пустыни» и прищурив глаза, по дороге-серпантину ко дворцу прошла королева королев.

Когда наставник замолчал, Билли воспользовался паузой, чтобы вставить слово.

– Тысяча благодарностей за заботу, Учитель.

Низкий поклон, поворот, и вот он за дверью. Глубокий облегченный вздох.

Его отбытие с Аверна - по местным меркам событие знаменательное - было обставлено со всей возможной театральностью и помпой. О том, когда и как он отправляется, знали все и каждый на станции. Билли был подлинным доказательством того, что Гелликония не вымышлена, а действительно существует. По прошествии долгого времени шесть тысяч обитателей станции потеряли способность уноситься воображением за пределы ее герметичной оболочки, несмотря на все технические возможности Аверна, по сути для того и предназначенные. Приз лотереи даже проигравшим казался высшим даром невероятной ценности.

Повернув личико к Билли, Рози Йи Пин в последний раз обвила шею друга.

– Билли, я верю, что там, внизу, с тобой все будет хорошо. Я никогда не забуду тебя, буду всю жизнь следить за тобой, сама постепенно превращаясь в уродливую старуху. Прошу об одном: не забывай об их глупой религии. Жизнь там внизу - сплошное безумие, у всех мозги не на месте, столько у них в голове бродит религиозной чепухи - даже у этой твоей распрекрасной королевы.

Билли поцеловал подружку в губы.

– Живи счастливо. Пускай ничто не омрачит твоего будущего.

Внезапно и весьма неожиданно лицо Рози исказилось от злости.

– Зачем ты разрушил мою жизнь? Теперь, когда тебя тут не станет, разве я смогу жить спокойно?

Билли покачал головой.

– Не знаю, там будет видно. Многое зависит от тебя самой. Все устроится.

Его дожидался автоматический челнок, предназначенный для доставки в чистилище. Поднявшись по трапу, Билли вошел в маленькую ракету, и люк с шипением закрылся за ним. Ужас сковал его душу; превозмогая страх, он уселся в кресло, пристегнулся ремнями и приготовился к тому, что должно было случиться дальше.

По его выбору спуск на планету мог быть осуществлен как с закрытыми, так и с открытыми иллюминаторами. Решительно протянув руку, Билли нажал кнопку. Заслонки растворились, и он увидел за стеклом огромного кита, из чрева которого он вышел и от которого теперь медленно отваливала его скорлупка. Странно нерегулярная звездная россыпь, похожая на кометный хвост, закружилась в небе, и лишь присмотревшись он понял, что звездочки эти не что иное, как непереработанный мусор, выброшенный из Аверна и теперь растянувшийся за станцией по всей орбите.

Несколько минут Земная станция наблюдения, махина весом в восемнадцать миллионов тонн, заслоняла обзор; но скоро Аверн уменьшился, да так быстро, что Билли и думать о нем забыл. В иллюминаторах плыла Гелликония, знакомая, как отражение собственного лица в зеркале, и в то же время новая, более обнаженная, в полосках облаков, клубящихся над перевалами и полуостровом Пеговин, напоминающим огромную палицу, с маху заброшенную великаном в рябую гладь моря. На юге блистала огромная шапка вечных льдов.

Челнок повернулся, и в моментально затененные автоматами стекла иллюминаторов ударили сжигающие лучи солнц двойной системы. Билли смело взглянул на светила.

Беталикс, ближний к Гелликонии - их разделяло всего лишь 1,26 астрономической единицы - почти целиком прятался за планетарным диском.

Фреир, видимый сейчас как невероятной яркости шар, сияющий сквозь матовое стекло, отстоял от планеты на 240 астрономических единиц. Точка перигелия Гелликонии, иначе говоря ее наименьшего удаления от своего второго светила, располагалась на расстоянии 236 единиц от него; решающий момент сближения должен был наступить всего через 118 земных лет. Затем Беталикс и обращающиеся вокруг него планеты начнут уноситься по своей большой орбите прочь, чтобы вновь приблизиться к своему яростно пылающему господину по прошествии 2592 земных лет.

Все эти астрономические факты Билли Сяо Пин усвоил вместе с алфавитом и основами арифметики, трех лет от роду, причем любой из них он мог проиллюстрировать точно нарисованной схемой. Всего через тысячу ударов собственного сердца он должен был опуститься на поверхность планеты, где диаграмма подобного рода могла вызвать переворот в ходе истории, государственный кризис и даже войну между странами-соседями.

Его круглое лицо застыло, отражая усиленную работу мысли. Гелликония, неторопливо разворачивающаяся перед ним и виденная столько раз во время беспрерывных наблюдений, по сию пору во многом оставалась для Билли тайной.

Билли знал, что прохождение перигелия планета переживет - на экваторе температура поднимется до 150 градусов, но ничего ужасного не случится; знал он и то, что Гелликония обладала невероятной системой гомеостаза, не менее мощной, чем у Земли, максимально, насколько это возможно, устойчиво-равновесной. Суеверного страха простых крестьян он не разделял, поскольку знал, что вероятность того, что Фреир пожрет их мир, весьма мала, практически равна нулю - хотя источник таких страхов был ему хорошо понятен.

Чего Билли не знал, так этого того, какие из народов и в каком числе сумеют пережить испытание жарой. В наиболее опасном положении находились, конечно, экваториальные государства, такие как Борлиен и Олдорандо.

Впервые Аверн появился на орбите Гелликонии на рассвете весны предыдущего Великого Года. Наблюдатели станции стали свидетелями медленного завоевания холодами поверхности планеты в течение Великой Зимы, на их глазах вымирали миллионы и целые нации приходили в упадок. Вскоре, когда сейчас еще далекая Великая Зима снова забрезжит в перспективе, все повторится в точности. Но пока тайна этого круговорота будет раскрыта, Земной станции наблюдения и шести ее семействам предстояло ждать еще четырнадцать земных столетий.

Этому вселяющему благоговейный трепет миру Билли вручал свою душу.

Дрожь, зародившись в животе Билли, медленно распространилась по телу. Он готовился ступить в объятия нового мира, готовился к новому рождению.

Два раза облетев вокруг Гелликонии и погасив скорость, челнок опустился на плато восточнее Матрассила.

Отстегнув ремни, Билли поднялся из кресла и остановился, прислушиваясь. Через минуту он вспомнил, что должен иногда вдыхать и выдыхать воздух. Вместе с ним на планету прибыл андроид, его «альтер эго», предназначенный защищать хозяина. Авернцы отдавали себе отчет в том, что слабы. Сын многих поколений, родившихся и состарившихся в тепличных условиях, Билли без сомнения нуждался в защите. Андроид, снабженный оружием защиты, был запрограммирован на агрессивное поведение. Внешне он был похож на человека и, естественно, чертами напоминал самого Билли, напоминал во всем, кроме мимики; выражение лица андроида менялось слабо и медленно, что производило на сторонних наблюдателей впечатление недружелюбности и мрачности. Самому Билли андроид не нравился. Обернувшись, он взглянул на человекообразный механизм, который в ожидании застыл в углублении стены, повторяющем очертания его тела.

– Оставайся на месте, - приказал андроиду Билли. - Возвращайся обратно вместе с челноком.

– Вам нужна защита, и я должен защищать вас, - ответил андроид.

– Как-нибудь управлюсь сам. Теперь это моя жизнь.

Билли нажал на кнопку часового механизма, назначив отлет челнока часом позже. Активировав дверь, он сошел по трапу и ступил на поверхность планеты.

Он стоял на мягкой траве и вдыхал ее запахи, его уши ловили тысячи странных незнакомых звуков. Нефильтрованный воздух проникал в легкие. Голова у Билли закружилась, и ноги ослабли.

Он поднял голову и взглянул вверх. В вышине от одного края горизонта до другого распростерся купол небес великолепнейшего насыщенно-голубого цвета, чистый, без единого облачного пятнышка. За свою недолгую жизнь Билли привык к виду бесконечного космоса; но, как ни странно, теперь небесная чаша казалась ему чем-то значительно большим, чем видимая с борта Аверна Вселенная. Его душа мгновенно была навеки отдана этой красоте. Небеса покрывали собой живой мир и, конечно, уже тем самым были несказанно прекрасны.

На западе в золотом сиянии заходил Беталикс, и в складках местности уже собирались тени сумеречного дня. Фреир, диск которого едва ли дотягивал до трети поперечника Беталикса, прекрасно и яростно пылал почти в зените. Гелликония плыла сквозь космос, закутанная в голубое покрывало, наличие которого было первейшим свидетельством возможности существования жизни на поверхности планеты. Гость Гелликонии, чужеродная форма, опустил голову и прикрыл рукой глаза.

Неподалеку зеленела рощица из пяти деревьев, увешанных спелыми мясистыми плодами. Решившись сойти с места, Билли неуклюже двинулся к деревьям, ступая так, словно только что открыл гравитацию. Оказавшись под кроной одного из деревьев, он ухватился руками за ствол, обнял его и почувствовал, как в ладони впились шипы. Превозмогая боль в руках, он улыбался и терпел, наслаждаясь палитрой незнакомых и прекрасных ощущений, не в силах двинуться с места. Когда челнок поднялся в воздух и устремился ввысь, чтобы вернуться к родному причалу, Билли разрыдался.

Он был в настоящем мире, он был вознагражден за все старания. Реалии несомненной действительности заполонили все его чувства.

Приникая к дереву, валяясь на земле, укрываясь внутри полуистлевшего поваленного ствола, он узнавал эту огромную планету, учился жить на ней. Многое - например отдаленные объекты: облака, линия холмов на горизонте - вселяло в него безотчетный страх своей причастностью к непривычно большим расстояниям и размерам и - о да, конечно - к всамделишности этого мира. Не менее тревожащим было присутствие небольших, полностью исключенных из существования на борту Аверна живых существ с собственными повадками. Мучительно сдерживая ужас, он проследил за тем, как крохотное крылатое создание опустилось и прикрепилось к его левой руке, после чего, пользуясь его живой плотью как широкой лестницей, поднялось по ней в широкий зев рукава. Наиболее пугающим и тревожным было осознание того, что все эти живые существа вне его власти, что он не может управлять ими; не было привычного выключателя, нажатием которого он мог бы усмирить их.

Возникла и проблема двух солнц, о которых раньше он не удосужился подумать. На Аверне свет и тьма были по преимуществу вопросом сиюминутного настроения; здесь же, в реальном мире, о выборе не было и речи. За сумеречным днем и тенями пришла тьма, и Билли впервые в жизни был вынужден исполнить своеобразный древний ритуал, посвященный опасливым приготовлениям к ночи. С давних времен люди, предвидя наступление темноты, отыскивали убежища или строили их. Так мало-помалу примитивные стойбища превратились в города, в раскидистые метрополии, откуда человечество стартовало в космос; теперь оторванный от космоса Билли вернулся на зарю истории, к своим корням.

Он пережил ночь и дождался рассвета. Удивив самого себя, он ухитрился заснуть, а проснувшись обнаружил, что цел и невредим. Выполнив привычную череду утренних гимнастических упражнений, он почувствовал, что остатки сна растаяли и он готов продолжить исследование нового мира. Уже достаточно освоившись, он понял, что вполне может оставить свое убежище под деревьями и отправиться куда-нибудь, наслаждаясь прелестями утра. Подкрепив силы из своего пайка - поев и выпив воды - Билли сориентировался и бодро зашагал по направлению к Матрассилу.

Довольно быстро продвигаясь по узкой дорожке, почти тропинке, петляющей среди кущ, и с удовольствием прислушиваясь к перекличке птиц, Билли внезапно расслышал позади звук чьих-то шагов. Он обернулся. В нескольких шагах от него мгновенно, как вкопанный, застыл фагор.

Фагоры были частью авернской мифологии. Фотографические портреты и точные модели-копии двурогих имелись на станции повсюду. Однако в отличие от неодушевленных моделей этот фагор, живой, стоял совсем рядом с Билли, что несомненно было его заметным преимуществом. Неотрывно глядя на Билли, чудовище медленно пережевывало жвачку, и слюна стекала с его широких отвислых губ. Вся одежда двурогого состояла из единственного куска грубой холстины, плохо выкрашенной и сильно выцветшей. Концы пучков длинной белой шерсти фагора были окрашены в один цвет с его одеянием, что придавало ему неопрятный и нездоровый вид. Через плечо свисала мертвая змея, свежая и явно недавно добытая. В руке абориген держал устрашающий кривой нож, не музейную копию и не детскую игрушку, а подлинное оружие, которым, вне всякого сомнения, уже убивали. Фагор шагнул к Билли, и тот чуть не задохнулся от едкого зловония, исходящего от существа.

Глянув на анципитала исподлобья, с трудом подбирая слова, Билли заговорил на хурдху:

– Можешь сказать, как пройти к Матрассилу?

Создание продолжало молча жевать. С отвращением присмотревшись, Билли понял, что челюсти двурогого перемалывают нечто вроде ореха, имеющего алую мякоть; струйки слюны алого цвета стекали из углов рта лесного жителя и пачкали шкуру. Несколько мелких капель попали и на Билли Сяо Пина. Быстро подняв руку, он стер слюну двурогого со щеки.

– Матрассил, - наконец проговорил монстр, произнеся название борлиенской столицы несколько невнятно, более похоже на «Матражшыл».

– Да. Мне нужно в Матрассил. Как туда идти?

– Да.

Билли заглянул в темно-вишневые глаза двурогого - они были пусты и не позволяли угадать, что в них кроется: приветливость, насмешка или вражда. С трудом оторвав взгляд от притягивающих к себе как магнит нечеловеческих глаз, он обнаружил, что за спиной фагора уже стоят его сородичи, такие же неподвижные и неслышные, похожие на призрачные порождения мира листвы и глубоких теней.

– Вы понимаете меня?

Фразы, которые произносил Билли, он выучил по специально составленному для таких, как он, счастливчиков разговорнику. Невероятность ситуации и ее полная нереальность загнали его в тупик.

– Могу проводить.

От существа, сложением и мощью напоминающего скалу, трудно было ожидать смышлености да и вообще разумности, но, получив ответ, Билли ни на секунду не усомнился в его осмысленности. Двинувшись вперед, двурогий легонько подтолкнул Билли, предлагая ему идти дальше по тропинке. Билли повиновался. Вслед за ним среди зарослей со всех сторон потянулись соплеменники его двурогого провожатого, их мягкие и быстрые шаги мгновенно слились в монотонный шелест.

Через полчаса они вышли к изрезанному неглубокими расселинами склону холма. Здесь разум вступил в борьбу с джунглями - часть деревьев вырубили и между невысокими пнями пустили пастись суетливых свиней, честно заботящихся о том, чтобы молодые побеги никогда не достигли зрелости. Среди этих жалких попыток цивилизовать окружение виднелись подобия хижин, или, проще говоря, тростниковые крыши, поддерживаемые опорами-столбами.

В тени тростниковых крыш на циновках, а чаще просто на охапках жухлой травы лежали неподвижные обмякшие фигуры, очень напоминающие скот. Один из охотников - а именно на них наткнулся в чаще Билли - поднес к губам рог и трубным звуком оповестил деревню о своем прибытии, при этом некоторые лежащие фигуры зашевелились, поднялись на ноги и направились к добытчикам. Постепенно Билли обнаружил, что его окружили анципиталы обоего пола: креахты, гиллоты и рунты. Они не спеша рассматривали его с невозмутимым вниманием. Некоторые из рунтов бегали на четвереньках.

Присев на корточки, Билли принял позу почтения.

– Мне нужно добраться до Матрассила, - попытался объяснить он.

Абсурдность собственных слов рассмешила его; смех грозил перейти в истерику, и он быстро заставил себя собраться. Удивительно, но звук его смеха заставил всех присутствующих отпрянуть.

– Младшая кзаххн рядом, - сказала ему гиллота и, протянув руку, коснулась его руки и сделала приглашающее движение головой.

Вслед за ней Билли прошел через небольшую каменистую лощину; за ними устремилось почти все племя. Все, мимо чего он проходил, - от нежных с виду зеленых ростков до больших валунов - вблизи оказывалось гораздо грубее, чем представлялось издалека.

Под навесом, устроенным на обрывистом краю лощины, согнув под немыслимыми углами локти и колени, неподвижно возлежал фагор, судя по всему очень старый. Заметив пришедших, двурогий одним мягким и текучим движением поднялся, сел и оказался пожилой гиллотой с отвислыми темными грудями и с темной шерстью, пучками пестреющей среди некогда белой, но теперь побуревшей шкуры. Шею двурогой украшало ожерелье из полированных косточек гвинг-гвинг. В знак своего высокого положения, женщина носила большое кольцо, продетое в ноздрю. По всей очевидности гиллота была именно «младшей кзаххн», о которой шла речь.

Не вставая, гиллота оглядела Билли с ног до головы.

Потом задала ему несколько вопросов.

Билли был младшим представителем великого клана социологов Пин, к тому же не самым добросовестным. В его обязанности входило изучение и исследование всех тончайших нюансов проживания сменяющих друг друга поколений семейства Анганолов. Среди членов клана Пин, старших родственников Билли, были такие, кто хранил в памяти подробности истории всех предков теперешнего короля Борлиена вплоть до прошлой Великой Весны, иначе говоря, летопись почти шестнадцати колен. Билли Сяо Пин сносно говорил по-алонецки, на главном языке Кампаннлата и Геспагората, знал несколько диалектов и наречий этого языка, включая и староалонецкий. Но никогда в жизни он не пытался разобраться и освоить родной язык анципиталов. Оставляло желать лучшего и знание Билли нового переходного языка современных ему фагоров и людей, хурдху, на котором сейчас обращалась к нему младшая кзаххн.

– Не понимаю, - ответил он на хурдху, качая головой, и, увидев, что фагорша поняла его речь, на несколько секунд испытал странное, небывалое ощущение, словно ступил из мира обычного и понятного на страницы удивительной сказочной истории.

– Я понимаю тебя - ты из далекого края, очень далекого, - сказала ему на хурдху гиллота, перед этим бросив соплеменникам несколько фраз на родном, переполненном согласными языке. - Что это за далекое место, из которого ты прибыл?

Неужели фагоры видели, как садился его челнок?

Предварив свою речь неопределенным жестом, Билли пустился в объяснения, заранее заботливо им подготовленные.

– Я иду из далекого города в государстве Морструал. Я там кзаххн.

Морструал был еще большей глубинкой, чем Мордриат, и вставлять его в легенду можно было не опасаясь быть уличенным во лжи.

– Если вы отведете меня к королю ЯндолАнганолу в Матрассил, вас, фагоры, ждет хорошая награда.

– К королю ЯндолАнганолу?

– Вот именно.

Устремив взгляд в пространство, гиллота замерла в задумчивости. Сидящий неподалеку от нее сталлун передал ей большую оплетенную кожаную бутыль, из которой фагорша неуклюже глотнула, расплескав часть питья по шерсти на груди. От напитка гиллоты шел резкий запах сивухи. Ах, да - Билли вспомнил, что это такое: раффел, вредоносный напиток с большим содержанием алкоголя, который гнали для себя фагоры. Он попал в гости к беднейшему племени фагоров. Вот он сидит среди них, этих загадочных разумных зверей, и умело ведет с ними беседу на глазах обитателей родного Аверна, наверняка с превеликим вниманием наблюдающих через могучую оптическую систему за ним, за его необычайными отважными похождениями. Сейчас он в центре внимания у всех, даже у Рози. Даже у своего старого наставника.

Жара и переход по пересеченной местности оказались для Билли тяжким испытанием - он устал. Но сознание того, что он герой дня, не позволяло ему расслабиться, и он продолжал сидеть на плоском камне, расставив ноги, уперев локти в колени и бестрепетно глядя в глаза странного существа напротив. Самые невероятные ситуации становятся обыденностью, когда альтернативы не предвидится.

– Много копьев анципиталов помогало в походах королю ЯндолАнганолу.

Гиллота снова смолкла. Позади нее в склоне скалы зияла пещера. В сумраке пещеры, во тьме тускло светились чьи-то многочисленные вишневые глаза. Как предположил Билли, в пещере обосновались старейшины племени, превратившиеся почти в чистый кератин и сохраняющиеся так. Одновременно и предки, и племенные идолы, полуживые фагоры считали своим долгом направлять потомков, помогая им вынести трудные века близости Фреира и всеобщей жары.

– Сыны Фреира бьются друг с другом в любое время года, не зная отдыха, и при необходимости мы оказываем им помощь, ссужая копья.

Билли понимал, о ком гиллота ведет речь, - «сынами Фреира» фагоры издревле называли людей. Анципиталы не стали изобретать и вводить в свой язык новые термины, они просто приспособили для современных надобностей старые понятия.

– Прикажи двоим из твоего племени отвести меня к королю ЯндолАнганолу.

Фагорша снова замерла; все остальные тоже (как понял, оглянувшись, Билли) одновременно, не сговариваясь, погрузились в оцепенелое молчание. Только свиньи да собаки продолжали бродить, выискивая на земле объедки - занимаясь своим извечным делом.

Помолчав, старая гиллота заговорила, но, к сожалению, изрядная часть ее речи ускользнула от понимания Билли. Примерно посередине монолога фагорши он был вынужден остановить ее и попросить повторить последний кусок с начала. Хурдху оставлял на его языке едкий привкус, как от козьего сыра. Остальные фагоры тоже слушали, поднявшись с мест и обступив их, - Билли задыхался от их густого запаха, хотя и начинал мало-помалу привыкать к нему. Дух двурогих больше не казался ему таким нестерпимым, как поначалу. Многие анципиталы пытались помочь своей предводительнице выразительными жестами, тихими возгласами и междометиями, но только путали Билли, который понимал все меньше и меньше.

В подтверждение рассказа гиллоты фагоры показывали пришельцу свои раны, бока с проплешинами, сломанные руки и ноги, проделывая все это с абсолютным спокойствием и невозмутимостью. Подобное зрелище вызывало у Билли одновременно отвращение и восхищенный интерес. В конце концов из пещеры были вынесены и продемонстрированы ему вымпелы и копья.

Постепенно смысл рассказа начал доходить до него. Большая часть племени, нежданным гостем которого он стал, служила у короля ЯндолАнганола в Пятой армии. Около теннера назад эти фагоры принимали участие в походе короля против воинственных племен дриатов. В битве при Косгатте Пятая армия потерпела тяжкое поражение, по сути была разбита и рассеяна. Дриаты применили против борлиенцев новое оружие, громогласно лающее, точно огромная собака, и изрыгающее при этом большой клуб дыма.

Лишь малое число воинов Пятой армии сумело уцелеть. Несчастные раненые, которых Билли видел перед собой, были из этого меньшинства. Устрашенные зрелищем действия невиданного оружия, они поклялись, что больше никогда не поступят на службу к королю ЯндолАнганолу и не позволят огромным смертоносным псам лаять на них. Они решили жить так, как могли. В их ближайшие планы входило вернуться в прохладные области взгорий Никтрихк.

Рассказ фагоров был долгим, очень долгим. В конце концов Билли осатанел от монотонной сухой речи гиллоты, и тут немало виноваты были досаждающие ему мухи. Решив хоть в чем-то найти утешение, он глотнул фагорского раффела. Раффел оказался самым что ни на есть вредоносным, как и утверждали книги по истории. Когда фагоры наконец добрались до описания битвы при Косгатте и сопровождающие речь гиллоты жесты и телодвижения членов племени стали наиболее энергичными и живописными, Билли почувствовал, что его невыносимо клонит в сон и сил держать глаза открытыми у него больше нет. Он был не в состоянии слушать фагоршу. Речь гиллоты была невероятно живой и насыщенной - для нее, лишенной понятия относительности времени, события месячной давности с равным успехом могли иметь место вчера.

– Так вы отведете меня к королю? Мне нужны всего двое провожатых, - раздраженно повторил свой вопрос Билли.

Над толпой собравшихся мгновенно воцарилась тишина, в которой прозвучало несколько слов на фагорском «родном».

Помолчав, гиллота снова заговорила с Билли на хурдху.

– Каков будет дар из твоих рук, если мы дадим тебе согласие?

Запястье левой руки Билли украшали часы в плоском сером корпусе, с тремя группами цифр, показывающих время Земли, центрального Кампаннлата и Аверна. Такие часы были у всех без исключения на станции наблюдения. Прибор предназначенный для измерения и регистрации времени вряд ли мог представлять ценность для фагоров, поскольку их мало способное отвлеченно мыслить сознание, не приученное оперировать временными категориями, живо регистрировало только происходящее, связанное со случайным и сиюминутным; однако часы-браслет могли быть приняты в качестве украшения.

Билли вытянул в сторону младшей кзаххн левую руку с часами, и та наклонила к ней пятнистую морду в пучках клочковатой шерсти. Один из рогов гиллоты был наполовину обломан, и вместо острия там был прилажен искусно обточенный деревянный колышек.

Поднявшись со своей подстилки и сидя на корточках, гиллота подозвала пару молодых сталлунов.

– Сделайте то, о чем попросит вас это существо, - приказала она.

В сумерках эскорт остановился там, где в отдалении показались первые дома городских окраин. Дальше они не пойдут, сказали Билли фагоры. Сняв с запястья часы, Билли честно протянул их своим провожатым. После краткого размышления анципиталы отказались принять его дар.

Объяснения фагоров Билли понять так и не смог. Принимаясь говорить на хурдху, они то и дело сбивались на родной. Все, что сумел разобрать Билли, сводилось к тому, что фагорам не нравились бегущие под стеклом часов цифры. Возможно, эти волшебные, сами собой меняющиеся символы пугали двурогих. Может быть, их тревожил незнакомый металл. Как бы ни было, подарок они отвергли совершенно спокойно, ничем не выдав своих чувств; им просто ничего не было нужно.

– ЯндолАнганол, - сказали они.

Как видно, имя короля, которого все двурогие несказанно уважали, имело магическое действие на фагоров.

Махнув провожатым рукой на прощание, Билли двинулся вперед, но на полпути обернулся и посмотрел на них, уже почти скрытых сумерками и цветущим ползучим кустарником, оплетающим деревья. Фагоры стояли совершенно неподвижно. Внезапно, глядя на двурогих, Билли почувствовал страх; вместе с тем он переживал чувство, близкое прикосновению к чуду, - побывав в обществе таких существ, он ушел от них, сохранив рассудок.

Очень скоро, углубившись в узкие улицы Матрассила, он обнаружил, что из одного сна попал в другой. Следуя по извилистой улочке, он очутился у подножия величественной скалы, на вершине которой высился дворец короля Орла. Постепенно воскрешая в голове фотографическую карту местности, Билли начал понимать, где находится. Тот дом и этот поворот он неоднократно видел сквозь оптическую систему наблюдения Аверна. Он испытывал такой замечательный подъем чувств, что готов был обнять первого же встречного гелликонца.

Внутри скалы, на которой стоял дворец, было вырублено просторное помещение, где располагалась церковь; суровый церковный закон заставлял ее служителей повторять излюбленный облик жилищ панновальских приверженцев культа и по их примеру искать прибежища от света. Кельи ютились в скальных нишах в три яруса, самые богатые и удобные были сложены из камня, победнее - из дерева. Чувствуя, что медлить означает ускорять смерть, Билли остановился, чтобы дотронуться пальцами до досок нижних обиталищ монахов, почувствовать шероховатость дерева, ощупью проследить змеящиеся трещины. Лишь совсем недавно он проживал в мире, где все было только новым и не существовало понятия «старая вещь» - «старье», едва подходил строго отмеренный для этого срок, уничтожали или пускали на переработку. Но это старое шершавое дерево было превосходным: такого дизайна инженерам станции не добиться никогда!

Мир Гелликонии был переполнен мелочами и незначительными, но чрезвычайно уютными и приятными деталями, о которых он раньше понятия не имел.

Монашеские обители были раскрашены в радостные красный и желтый или красный и пурпурный; в узорах чаще всего встречался священный круг Акханабы. На дверях традиционно повторялось изображение бога, спускающегося в огонь. Длинные темные волосы Акхи были собраны на затылке в большой развевающийся пучок. Брови бога загибались вверх. Белые зубы на его лишь наполовину человеческом улыбающемся лице были оскалены. В каждой руке бог нес по факелу. Одежды туго обвивали его голубое тело, напоминая змей.

Были и другие изображения, на знаменах и вымпелах, угодников и духов: Первосвященного Юлия, короля Дэнниса, Визрама и Вутры, несущихся неведомо куда других - огромных, черных, и волосатых, и маленьких, и зеленых, с драгоценными кольцами на когтистых лапах. Среди всего этого сонма сверхъестественных созданий - толстых, лысых или косматых - шли люди, как правило сгорбленные и жалкие.

Люди были показаны подчеркнуто низкорослыми. Там, откуда я родом, подумал Билли, людей обязательно изображали бы большими и рослыми, с горделивой осанкой. А здесь людей унижают, считают последней ступенью развития, их косят под корень всеми возможными способами на свою потребу боги. Изводят их огнем, льдом, мечом.

Оглядываясь вокруг, Билли вспоминал, чему его учили в школе. В школе он впервые услышал о том, насколько важна на отсталой Гелликонии религия. Иногда целые нации в один день обращались здесь в другую веру - так произошло с Олдорандо, он хорошо помнил рассказ об этом. Иные нации, внезапно лишившись веры, теряли основу, единое целое рассыпалось и исчезало без следа. То, что он видел перед собой сейчас, возможно, и было главным бастионом Борлиена. Взирая на мрачные картины кровавого развития мира, атеист Билли испытывал и отвращение, и острый интерес.

Что касается монахов, то эта братия, казалось, не слишком переживала из-за тревожного положения мира; гибель одного и многих, убийство и истребление были для них лишь частью великого процесса коловращения, фоном для безмятежности собственного существования.

– Цвета! - громко сказал Билли. Цвета разрушения и убийства были подобны цветам рая. Здесь нет Зла, потрясенно сказал он себе. Ведь Зло - это дурное, отвратное. Здесь же кругом пышущее здоровьем крепкое тело, энергия. Зло осталось там, откуда пришел я, за гранью здешней жизни.

Да, этот мир лучится силой и пышет энергией. Да, именно так. Он рассмеялся.

Открыв рот и раскинув руки, он стоял посреди уличной толчеи. Незнакомые запахи и ароматы, изливающиеся на Билли подобно потокам разноцветной краски, не давали ему двинуться с места. Каждый его новый шаг сопровождали потоки новых, неизвестных еще запахов - пряным срезом жизни, которого он был лишен на Аверне. Неподалеку от него, в тени утеса, к колодцу, лепились прилавки многочисленных торговцев. Выбирающиеся из келий монахи стекались сюда, чтобы купить еды.

Билли испытал сладостно-мучительное чувство, представив вдруг, что все это устроено специально для него одного. Смерть могла прийти к нему не в любую минуту, но довольно скоро. Но скорая смерть стоила того, чтобы стоять здесь просто так, наслаждаясь возбуждающими аппетит ароматами и разглядывая монахов, уплетающих истекающие маслом лепешки. В высоте над ними, на фоне неба, вилось на ветру длинное красное полотнище с намалеванным золотом девизом: «Вся мудрость мира существовала всегда». Вдумавшись в смысл этой совершенно антинаучной гипотезы, Билли улыбнулся: уж он-то знал, что мудрость - это нечто иное, ее зарабатывают мучительным трудом в течение многих лет, выжимают из окружающего капля за каплей, и именно потому он здесь.

Стоя посреди столичной сутолоки, Билли понял, как непросто шла Гелликония к своей вере, отчего она так одержима религией теперь и каким образом вера в Акханабу ведет планетарное сообщество вперед по извилистому пути прогресса. Он с молоком матери впитал антипатию к религии, корни неприязни к вере в эфемерное сидели в нем очень глубоко; но теперь, когда вера окружила его со всех сторон, деваться стало некуда - отныне ему придется существовать в мире, где без веры люди не мыслили себе и дня жизни.

Он направился к прилавкам, где его немедленно заметили и окликнули; с ним заговорила торговка, рослая, с широким красным лицом, одетая небрежно и серо. Глядя на него, она помешивала в сильно дымящей жаровне угли. У Билли с собой были деньги - отличная подделка, изготовленная на Аверне. Этими деньгами его снабдили перед отлетом вместе с другим необходимым снаряжением. Протянув торговке несколько монет, он был взамен вознагражден большой аппетитно пахнущей лепешкой. На лепешке были выдавлены щипцами символы веры бога Акхи, один круг внутри другого, соединенные касательными. Впившись зубами в хлеб, он вдруг подумал, что главный символ Акханабы легко может представлять собой символическое изображение орбит пары светил, Беталикса и Фреира, обращающихся один вокруг другого.

– О чем задумался, красавчик? Нечего смотреть, ешь себе, да и все, - со смехом сказала торговка.

Кивнув, Билли двинулся дальше, жуя на ходу, гордый тем, что так легко и уверенно провел первый контакт с собратьями-людьми. В отличие от монахов он ел без жадности, не забывая о взглядах, устремленных на него с Аверна. Приканчивая лепешку, он горделиво выступал по улице. Вскоре та незаметно перешла в дорогу-серпантин, поднимающуюся к матрассильскому королевскому дворцу. Все было чудесно. Настоящая еда - выше всяких похвал. Гелликония - прекрасна.

Дорога приобретала все более знакомые очертания. Занимаясь исследованием истории семейства, вот уже три поколения носящего название королевского, Билли хорошо изучил устройство дворца и его окрестностей. Не один раз он просматривал архивную запись, запечатлевшую осаду сей твердыни армией деда теперешнего короля Борлиена.

Подойдя к стражу у главных ворот, он обратился к тому с просьбой допустить его к королю ЯндолАнганолу, предъявив при этом солдату фальшивую же верительную грамоту, рекомендующую его как полномочного эмиссара из отдаленной провинции Морструала. После краткого допроса в будке охраны его отконвоировали в одну из дворцовых пристроек и попросили ждать. После долгого ожидания он был наконец препровожден в другую половину дворца, где, как он знал, располагались покои советника Ирвраша.

Все привлекало к себе его внимание и казалось оригинальным, отлично исполненным - ковры, вычурная резная мебель с бесполезными завитушками, камины, толстые занавеси на окнах, закопченные потолки - на все он взирал, дрожа от возбуждения, словно в лихорадке. От жирной лепешки его пробирала икота. Мир вокруг был подобен волшебной мозаике, сложенной из потрясающих кусочков, и так во всем, даже в самых ничтожных мелочах, например в каждом волоконце ковра, на котором он стоял, - ковер, как догадывался Билли, был соткан мади. Во всем он искал отзвук прошлой истории планеты, все оценивал по старой привычке сопоставлять и анализировать.

Королева королев, сама МирдемИнггала, бывала в этой комнате, стояла, может быть, на этом самом ковре, на этом самом месте, ступала обутой в сандалию ногой по сказочным зверям и пестрым птицам, покорно и молча принимавшим на себя вес ее изящного тела.

Уставившись на ковер, Билли внезапно ощутил резкий приступ тошноты. Нет, это не может быть смерть, для нее еще слишком рано. Он схватился за живот. Если не смерть, тогда точно лепешка. Он оглянулся и, заметив кресло, сел.

За стенами дворца, частично видимый в его окошках, лежал мир, где все и вся имело по две тени. Совсем недавно Билли ощущал его знойное дыхание. Это был настоящий мир, мир его королевы, не то искусственное прибежище шести тысяч несчастных, откуда вышли он и Рози. Этот мир был прекрасен, но Билли не был готов к встрече с ним. Да, пожалуй, не готов…

Он снова икнул. Очень громко. Теперь он понимал, что имел в виду наставник, когда говорил, что он может быть счастлив и с Рози. С ней он мог воплотить все свои мечты. Но пока королева стояла на его пути, этому не дано было осуществиться. Сейчас, когда настоящая королева была так близко, об этом не стоило думать.

Дверь со скрипом отворилась - даже эта деревянная дверь была чудом. Появившийся стройный секретарь проводил Билли в покои советника. Советник СарториИрвраш собственной персоной должен был появиться здесь с минуты на минуту. А до той поры посетителю надлежало сидеть в приемной и ждать его. К великому облегчению Билли, икота прошла и резь в животе отпустила.

Появившийся в конце концов советник показался ему очень старым и усталым. Плечи советника были опущены, и весь его вид, несмотря на учтивость приветствий и церемонность, говорил, что он пребывает мыслями где-то совсем в другом месте. Выслушав Билли без всякого интереса, он проводил его в комнату, битком набитую книгами и свитками летописей, очевидно, в свой кабинет. На знаменитого советника Билли взирал с подобострастием и восхищением. Ну как же - видная историческая фигура. Когда-то, будучи еще худощавым молодым человеком с орлиным носом, СарториИрвраш стоял за спиной деда и отца ЯндолАнганола, помогал им вершить государственные дела Борлиена.

Гость и хозяин кабинета уселись друг напротив друга. Задумчиво дернув себя за усы, советник что-то пробормотал и вздохнул. Казалось, его присутствие вовсе не смущало Билли, который, стараясь держаться естественно и спокойно, неторопливо отрекомендовался и принялся описывать свое путешествие из Морструала, что у залива Чалси. Советник обхватил себя за плечи, словно желая укачать, как малое дитя.

Когда поток слов Билли наконец иссяк, он замолчал, и в кабинете повисла озадаченная тишина. Может быть, советник не понимает его алонецкого?

Подняв бровь, советник Ирвраш вдруг заговорил.

– Мы сделаем все, что в наших силах, дабы оказать вам всяческое содействие, сударь, хотя - хочу заверить вас - наша страна переживает не лучшие времена.

Мне необходимо обсудить с вами некоторые вопросы, а также встретиться с их величествами. Мне есть что вам предложить. Я имею в виду ценное знание, а взамен хочу услышать ответы на некоторые свои вопросы.

Икота прорвалась наружу, и Билли смущенно зажал рот ладонью.

– Прошу прощения.

– Нет-нет, вы простите меня. Да, я тот, кого некогда называли Носителем Знания, просто случилось так, что сегодня нас постигло ужасное, ужасное несчастье.

Поднявшись, советник вцепился пальцами в свой перепачканный чарфрул, качая головой и глядя на Билли так, словно увидел его впервые.

– Что за несчастье? - с тревогой спросил Билли.

– Королева, мой господин, королева МирдемИнггала…

Советник с жаром стукнул костяшками пальцев по крышке стола.

– Наша королева изгнана из столицы, сударь, она отправилась в изгнание. Сегодня утром отплыл корабль, на котором она держит путь к далеким берегам. К древнему Гравабагалинену.

Закрыв ладонями лицо, советник Ирвраш разрыдался.

Глава 9

Несчастья советника

Был древний край, зовущийся Эмбруддок, в котором среди искони живущих там крестьян ходила поговорка: «Нет ни одного клочка земли, где можно было бы жить сносно, но нет и ни одного клочка земли, где кто-нибудь бы да не жил».

Поговорка была в определенном смысле справедлива. Даже в нынешний, более чем неспокойный век, когда почти никто не сомневался, что земле не избежать гибели в геенне огненной, тысячи путников всех мастей продолжали кочевать по землям Кампаннлата. От целых племен, начиная от мигрантов мади и кочевых народов Мордриата и кончая пилигримами, измеряющими пройденный путь не в милях, а в усыпальницах и часовнях; от банд разбойников, различающих ту или иную местность по количеству перерезанных там глоток и сорванных кошельков, до одиноких странствующих торговцев, проходящих многие лиги для того, чтобы продать песню или камень чуть дороже, чем дома, - все эти люди находили успокоение в беспрерывном скитании.

Даже пожары, поглощающие в сердце континента целые провинции, делая короткие передышки только у реки или на краю пустыни, не могли заставить путников свернуть с пути. Более того, пожары прибавляли новые тысячи к числу странников, пополняя их ряды множеством беженцев, пустившихся на поиски нового крова.

Одна из таких групп беженцев спустилась к Матрассилу по Валворалу как раз вовремя, чтобы увидеть отбывающую в изгнание королеву МирдемИнггалу. Королевские стражники не позволили странникам глазеть на удивительное зрелище разинув рот. Несколько офицеров, спустившись по крутому берегу к утлым челнокам несчастных, немедленно рекрутировали их и отправили на Западную войну.

В этот полдень жители Матрассила на время забыли о войне - или заставили себя выкинуть из головы мысли о ней перед лицом новой душераздирающей драмы. В скудной животрепещущими событиями жизни наступил день яркий и значительный: нищета, приучившая народ к терпению, вынуждала его при первой возможности бежать в мир иллюзий. По этой же причине народы прощали своим королевам и королям их пороки и наделяли их невиданными заслугами, дабы потрясение от острого переживания смогло расцветить серость и пустоту существования.

Плывущий над городом дым саваном окутывал толпу на набережной, глуша все разговоры. Королева появилась в собственном экипаже и медленно проехала мимо; люд расступался, давая повозке дорогу. Вились и хлопали флаги, а еще - вымпелы и знамена с надписями «ПОКАЙСЯ!» или «УЗРИ В НЕБЕ ЗНАМЕНИЕ!» Королева сидела прямо и глядела перед собой, не поворачивая головы ни направо, ни налево.

Карета королевы остановилась на набережной. С запяток спрыгнул лакей и открыл для королевы дверцу. Высунув из двери дрожащую ножку, МирдемИнггала поставила ее на булыжник мостовой. Следом за королевой появилась принцесса Татро, а за ней первая фрейлина.

Остановившись на секунду, королева МирдемИнггала осмотрелась. Ее лицо скрывала вуаль, но ощущение красоты витало вокруг королевы подобно аромату дорогих тонких духов. Барка, ожидающая ее и сопровождающих, чтобы унести их вниз по течению реки к Оттассолу, а оттуда к Гравабагалинену, качалась на волнах. На палубе барки церковник в полном торжественном облачении готовился приветствовать королеву королев на борту. Повернувшись, МирдемИнггала направилась к трапу. Толпа охнула, когда ножка королевы последний раз ступила на землю Матрассила.

Королева королев шла со склоненной головой. Поднявшись на палубу и приняв приветствие кардинала, она откинула с лица вуаль, высоко вскинула голову и подняла руку в прощальном жесте.

При виде несравненного лица от грузовых пристаней, от мостков переходов и близлежащих крыш, со всех сторон донесся медленно нарастающийся гул, гул, постепенно перешедший в приветственные клики. Так искренне, хоть и не слишком стройно, Матрассил прощался со своей отбывающей королевой.

Помедлив лишь минуту, королева снова опустила вуаль, повернулась на каблуках и сошла с палубы вниз, скрывшись из виду.

Когда корабль начал выбирать якорь, молодой придворный, известный галант, выбежал из толпы и, взобравшись на мостки у самого края набережной, прочитал народу знаменитую поэму под названием «Она - о Лето». Музыки не было, приветственные крики тоже стихли.

Никто в молчаливо прощающейся толпе понятия не имел о событиях во дворце, имевших место раньше в тот же день, хотя новости о пугающем поступке короля просочились за стены твердыни на вершине скалы сразу же, как только случившееся стало достоянием уходящего времени.

Паруса были подняты. Корабль изгнанницы медленно отчалил от берега Матрассила и начал свое путешествие вниз по течению реки. Личный викарий королевы молился, стоя на носу шхуны. Никто в толпе зрителей на набережной, на утесах, на коньках крыш не шелохнулся. Деревянный корабль удалялся, превращаясь во все более неясное пятно.

Мало-помалу толпа начала расходиться - люди возвращались по домам, унося с собой знамена и вымпелы.

При королевском дворе не было единства, светское общество разбилось на множество кружков, не согласных между собой и непримиримых. Часть их находила поддержку в народе; иные ограничивали свою деятельность пределами дворцовой крепостной стены. Самыми популярными были, без сомнения, мирдопоклонники. Иронически прозванная клика выступала против всех указов короля и поддерживала королеву королев в любых ее начинаниях.

Внутри больших групп образовывались группы помельче. Раскол доходил до того, что, увлекаемый собственным интересом, каждый и всякий выступал против своего собрата. За и против предстоящего заключения мира и установления союза с Олдорандо изобретали множество доводов, причем по мере оборота дворцовой интриги противоборствующие стороны по очереди использовали доводы своих оппонентов.

Кое-кто - из некогда так или иначе обиженных и теперь желающих отомстить женщин - непременно желал видеть королеву МирдемИнггалу опороченной. Были и такие - возможно, из тех, кто тайно вожделел ее и мечтал ею обладать, - которые всячески стояли за то, чтобы королева осталась в столице при дворце. Среди тех, кто требовал оставить королеву в столице, отыскивались наглецы - из наиболее отчаянных и непреклонных мирдопоклонников, - которые не только требовали вернуть королеву во дворец, но и настаивали на том, чтобы вместо нее в изгнание отправился король. Ибо как бы ни было, но если рассматривать дело с точки зрения законности - о физической привлекательности те старались умалчивать - то у королевы было не меньше прав претендовать на трон Борлиена, чем у короля Орла.

Завистливые враги и королевы и короля были в эти дни особенно деятельны. По слухам, в день отплытия корабля с изгнанницей на борту эти были готовы взяться за оружие.

Поутру в день изгнания король ЯндолАнганол протрубил поход против недовольных.

Решив прибегнуть к хитрости, на встречу с мирдопоклонниками в дворцовую залу король пришел вместе с советником Ирврашем. Всего мирдопоклонников собралось шестьдесят один, и у многих из них, в особенности у тех, кто еще считал своим долгом хранить верность родителям МирдемИнггалы, РантанОборалу и Шаннане Дикой, в бороде уже белела седина. На встречу с монархом они шли, исполненные праведного негодования. Впустив мирдопоклонников в залу, дворцовая стража закрыла и крепко заперла за ними двери. Пока мирдопоклонники сходили с ума от жары и громко выражали свое недовольство, Орел со зловещей улыбочкой на лице отправился на последнюю встречу с возлюбленной королевой.

Узнав, что ее будущее предрешено, МирдемИнггала долго не могла опомниться. Ее лицо залила мертвенная бледность. Глаза лихорадочно блестели. Она не могла проглотить ни кусочка. То и дело ее взгляд останавливался на каких-то мелких незначительных предметах. Когда в дверях ее покоев появился король Орел, МирдемИнггала обсуждала с фрейлиной Мэй ТолрамКетинет судьбу своих детей. Если меч неминуемой угрозы навис над ней, то и будущее детей не застраховано ни от каких неожиданностей. Татро была еще девочкой, почти ребенком. В сложившихся обстоятельствах основной удар ярости ЯндолАнганола мог обрушиться на сына, Робайдая. Но, отправившись на одну из своих диких прогулок, Робайдай исчез. Королеве казалось, что она уже никогда не увидится с сыном, не сможет сказать ему «прощай». К несчастью, недавняя смерть брата лишала ее последней надежды на то, что при дворе останется хоть кто-нибудь, кто сможет оказать влияние на неуживчивого и упрямого молодого человека.

Разговаривая, королева и первая фрейлина шли через тенистый сад. Татро играла с принцессой Симодой Тал - что могло бы быть смешно, когда бы не было так грустно.