Утраченный свет (Солнце полуночи) Дашков Андрей
Под ее ногами был растрескавшийся асфальт, и осколки впивались в босые ступни. Ветер хлестал ее, как мокрая тряпка. Впереди тускло поблескивала какая-то металлическая конструкция, установленная над скважиной. Из круглой тумбы, отполированной дождями, торчал отросток, размерами и формой весьма напоминавший пенис Жвырблиса.
Любка подставила под него ведро и стала соображать, как пустить воду. Ничего не придумав, она начала ощупывать тумбу – ее руки «думали» лучше. Вцепившись в рычаг, она дернула за него. Вода ударила мощной струей, и Любку обдало ледяными брызгами. Она снова застучала зубами, но держала рычаг мертвой хваткой. Она не могла позволить себе огорчить Жвырблиса.
Как только прервался шум водяной струи, она услышала тихий благородный рокот двигателя и вкрадчивый шелест шин. О, вот это были знакомые звуки! Память о них въелась в плоть и кровь. Кожа покрывалась мурашками, а кровь застывала в жилах… Мысли Любки были предельно простыми. Они состояли из трех повторяющихся слов: лимузин серого Нельсона, лимузин серого Нельсона, лимузин серого Нельсона…
Она должна была увидеть его. Точнее, свой приближающийся конец. В глубине души она знала, что так и будет: когда-нибудь серый Нельсон приедет за «кровью девственницы». То, что он, возможно, опоздал, не приходило ей в голову. Он был не из тех, кто упускает что-либо из своих рук и о чем-либо забывает…
Любка встала на цыпочки, но забор был слишком высок. Она оглянулась в поисках возвышенности или предмета, на который можно было бы взобраться. В углу двора громоздилась темная пирамида из ящиков. Любка взлетела на нее, как курица, спасающаяся от ножа. Вода расплескалась; в ведре осталось не больше трех четвертей, но она не выпускала его из руки. Ящики скрипели и раскачивались под ее тяжестью. На самом верху она замерла и затаила дыхание.
Он как раз медленно и торжественно вплывал на стоянку и сейчас больше, чем когда-либо, казался ей ЖИВЫМ существом. Длинный, припавший к земле черный зверь, безжалостный и безучастный; потрясающе красивый заколоченный гроб на колесах (гроб для шестерых, а четверо могли разместиться в нем с большим комфортом); аквариум, доверху наполненный болотной водой и бездыханным кошмаром трясины… Заостренные крылышки антенны, рассекавшие воздух, напоминали бумеранг, готовый в любой момент оторваться и отправиться в самостоятельный полет. Панель для номера была пуста и выглядела странно, как… единственный глаз без зрачка. Это бельмо под радиаторной решеткой почему-то особенно сильно беспокоило Любку.
Черный лимузин, по кузову которого скользили отблески тусклого света, падавшего из щелей коттеджа, плавно развернулся. Слепящие лучи фар царапнули Любку, переместились на автопоезд Жвырблиса, озарили дальний частокол деревьев, пустой вольер для собак и наконец уперлись в ангар, где когда-то находилась мойка.
Черный лимузин замер. В его зеркальных боковых стеклах траекратно отразилась закрытая дверь коттеджа. Более того, в них отражались СВЕТЯЩИЕСЯ неоновые лампы вывески над дверью. Голубые нереальные буквы складывались в перевернутую надпись, которую Любка никак не могла прочесть. Для этого у нее не хватало воображения. Ритмичные вспышки холодного огня могли довести до исступления… А ведь все было так просто: сложи слова из букв – и злое наваждение рассеется без следа…
Любка ожидала, что на пороге вот-вот появится мужчина с железными зубами, чтобы отстрелить Нельсону яйца (она не знала зачем, но мужчина часто грозился отстрелить яйца тому, кто ее обидит, – видимо, не переносил конкуренции), или хотя бы тот маленький говнюк с липкими руками – чтобы не дать Нельсону утащить ее в черный гроб на колесах, набитый привидениями, восковыми фигурками, моджо и устланный цыплячьими перьями.
Но никто не вышел из коттеджа, хотя она была уверена в том, что приближение лимузина нельзя не заметить. Это убивало ее. Спасения не было. Бежать казалось ей таким же нелепым, как пытаться спрятаться от собственного страха…
Щелкнул замок. Открылась дверь со стороны водителя. Любка увидела восход луны – серый череп над черной плоскостью крыши, гладкой и блестящей, словно опасная бритва. Нельсон сделал два шага в темноту. Он был одет в белый костюм, который при свете дня выглядел бы ослепительно. Сейчас же он казался белесым силуэтом без ступней, кистей, головы и слабо фосфоресцировал. Над воротником плавали сияющие, но дырявые шарики для пинг-понга. Когда до Любки дошло, что это глаза Нельсона, она перестала дышать и превратилась в мраморную статую.
Она не сомневалась: негр смотрел прямо на нее, хотя не мог никого видеть в глубокой тени дома. Он ЗНАЛ о ее присутствии, и потому его губы раздвигались в улыбке. Между ними появились серые железные зубы, принадлежавшие Жвырблису…
Кто-то скомандовал Любке: отомри! Она беззвучно захихикала. Вот в чем, оказывается, заключалось спасение – в том, чтобы вовсе лишиться рассудка! Кошмар будет продолжаться, но уже совершенно безболезненно для нее.
Существо с рожей Жвырблиса медленно приближалось. В его правой руке обнаружился косяк. Оно рывками затягивалось и с наслаждением выпускало дым из ноздрей… «Жвырблис» пролез через дыру в заборе, о которой Любка даже не подозревала, и оказался в десяти метрах от нее. Здесь, на дворе, было слишком темно, и она не сразу поняла, что происходит. Белый силуэт сломался, скорчился, перелился в новую форму…
Любка кое-как слезла с ящиков и направилась к задней двери. Она шла спиной вперед, чтобы ничего не пропустить.
Она ничего и не пропустила.
«Жвырблис» опустился на четвереньки и полз за нею. Потом белый силуэт распался на несколько копий поменьше. В пяти шагах от двери Любка услыхала то, перед чем меркли и гнев дальнобойщика с его большим членом и узловатыми кулаками, и колдовство Нельсона с его гнусными штучками, и «сучий крест» Ильича.
Она услыхала глухой дробный стук поросячьих копытец.
– Что за херня?! – завопил Бортник, подскочив на месте, когда услышал душераздирающий вопль. Его испуг был наигранным. Он ожидал чего-то подобного с того момента, как за Любкой захлопнулась дверь.
Жвырблис не произнес ни слова. Он остался спокоен, только щелкнул предохранителем. Равиль немедленно погасил свет. На девку ему было плевать, но позаботиться о собственной безопасности – дело святое. Оба направились к задней двери, держа стволы наготове.
Бортник толкнул дверь сапогом и выставил дробовик наружу. Стрелять было не по кому. Он не увидел ни собак, ни растерзанного трупа. Это уже попахивало чертовщиной. Нехорошо попахивало – сортиром.
Он вышел под навес и осмотрелся. На стоянке тихо дремал ублюдочный монстр Жвырблиса. Через заправочную протрусил собачий силуэт. Равиль узнал Гурбана по характерному прогибу спины. В щель между землей и небом на востоке уже просачивалась утренняя заря…
– Куда подевалась эта шлюха? – спросил Бортник у самого себя.
Ответ последовал незамедлительно. Любка выступила откуда-то сбоку, из глубокой холодной тени, оправляя одной рукой платье. В другой руке она держала полное ведро воды. Она улыбалась так же глупо и чуть испуганно, как и прежде.
Жвырблис заржал:
– Тупая сука! Даже в сортир сходить не может. Все еще боится твоих шавок!
Равиль опустил дробовик. Он был разочарован в девке. Она явно предпочитала издевательства Жвырблиса и последующее рабство развлечениям в мотеле. Сплошные огорчения. Плохая ночь.
– Продай ее мне, – сказал он, решив совместить приятное с полезным.
– Не могу, старичок, – криво ухмыльнулся Жвырблис. – Не обижайся, но ты просто в кассу не попадаешь. У меня в городе есть клиент на малолетку. Человек солидный, при бабках. Так что грузи свою бурду, и я сваливаю.
В три часа восемь минут утра он выполнил свое обещание.
В три двадцать раздался стук в заднюю дверь. Равиль Бортник, тщетно пытавшийся заснуть под звуки эоловой арфы, испугался меньше, чем можно было ожидать. Он только вздрогнул и схватился за дробовик. Потом неслышными шагами приблизился к двери. Постоял, прислушиваясь. Снаружи было тихо. Он посмотрел в глазок.
Равиль опустил дробовик и расплылся в глуповатой улыбке. Его рука сама собой потянулась к массивной задвижке. Он опять не задавал себе неразрешимых вопросов. Например: откуда взялась девка? Ведь она уехала с Жвырблисом. И ТА ли это девка?…
Любка вошла в коттедж, опустилась на пол и уставилась на мерцающий прямоугольник, посылавший ей недвусмысленные сообщения. Она больше не дрожала и не лязгала зубами. Старый черно-белый телевизор превратился в алтарь. Она молчала. Зато вновь обретенное божество ГОВОРИЛО с нею.
Бортник не обратил внимания на ее чрезвычайно суженные зрачки. Увидев Любку, он обрадовался и решил дать ей поесть. Девка слишком уж отощала, а он любил, чтобы баба была в теле. Он занялся приготовлением супа, предвкушая «семейную» жизнь. Желания сбывались. Теперь ему точно не придется смотреть тупые фильмы. У него найдется занятие поинтереснее.
В кабине грузовика глюк оказался частично изолированным от окружающей среды металлическим экраном, зато теперь не нужно было затрачивать ни малейших усилий на передвижение. Он даже подпитывался энергией от двигателя и наслаждался очередным «сновидением».
Ангел висел к югу от точки зенита, раздвинув складывающиеся «крылья» и подставив их еще невидимому с поверхности планеты солнцу. Глюк вкушал от Его электронной плоти. Они вместе пили из животворного потока заряженных частиц, пронизывавшего мертвую мумию мира. Это было прекрасно. Это был экстаз слияния. Глюк испытывал чистейшее блаженство… Потом Темный Ангел снова «включил» его и вверг в тщету трансформаций. Охота еще только начиналась.
Пора было приниматься за работу.
Жвырблис знал эту трассу лучше, чем рельеф собственой ладони, и гнал, невзирая на ночь и мокрый асфальт. Он различал своими чудо-глазами малейшие неровности дороги, правда, сейчас его клонило в сон. Жижа из термоса, в которой было меньше кофеина, чем в собачьей моче, нисколько не возбуждала, а даже наоборот – от этого теплого варева Жвырблис еще больше размякал. Бортник, должно быть, ворочался на своем топчане от его проклятий.
Оказавшись в зоне приема городских станций УКВ-диапазона, он врубил музыку поэнергичнее. В кабине грузовика была установлена приличная стереосистема. При первых же громоподобных ударах драм-машины сон как рукой сняло, а по спине забегали мурашки. Мощные низы отдавались вибрацией в желудке и наполняли Жвырблиса щенячьим восторгом. Даже девка проснулась и выпрямилась, будто кто-то всадил ей в задницу лыжную палку.
Впереди был сложный поворот. Жвырблис сбросил газ и положил вторую руку на рулевое колесо. До городской черты оставалось около пятидесяти километров.
Он проходил вираж с небольшим, хорошо рассчитанным и вполне допустимым для водителя его класса заносом. Он крепко держал баранку, препятствуя ее обратному вращению. Все было чудесно – до той секунды, когда девка начала ни с того ни с сего подвигаться к нему, скользя голыми ягодицами по сиденью. Он не понимал, какого черта ей надо, – до сих пор она старалась держаться от него как можно дальше. Наверное, свихнулась, сучка. Он слышал, что подобные вещи иногда случаются. В любом случае она выбрала неподходящий момент для игр…
Прицеп неожиданно бросило влево, и Жвырблису понадобилось немалое усилие, чтобы вернуть автопоезду устойчивость. Колдобина. «Колдоебина» – так звучит даже лучше… «Где были твои глаза, придурок?» – подумал Жвырблис и, покосившись, увидел девку совсем близко от себя. Та уселась прямо на рычаг переключения скоростей.
В другое время Жвырблис нашел бы это очень смешным, но сейчас ему было не до смеха и сексуальных фантазий. Поворот еще не закончился. Впереди был участок дороги с насыпью, все больше оседавшей каждую весну. Жвырблису предстояло провести грузовик впритирку с покосившимися столбиками.
Это был высший пилотаж, и он наслаждался своей работой. Все оказалось бы не так круто, если бы его зверюга была оборудована фарами с синхронным поворотом. Но он был дальнобойщиком старой школы и презирал эти новомодные штучки для кретинов-молокососов. Поэтому на вираже он не видел большей части дорожного покрытия. Зато прекрасно видел полосатые столбики на обочине встречной полосы, мелькавшие, будто гнилые зубы…
Девка не мигая смотрела на него в упор. Он грязно выругался, послав ее подальше. Он решил, что потом займется ее воспитанием… Хотя нет, не займется. Клиенту это может не понравиться. Товар и без того был изрядно подпорчен.
Внезапно лобовое стекло начало запотевать. Что за черт? Он ехал с вырубленной печкой. Жвырблис потянулся к панели управления, чтобы включить щетки стеклоочистителя. Сочлененное тело автопоезда содрогнулось. Контейнеры угрожающе накренились… Водителю пришлось снова вцепиться в руль. Последнее, что он видел перед «переселением», – это лицо шлюхи, которая рванулась к нему, словно черная птица из плохого сна, летящая навстречу над шоссе, выставив обломанные когти, и сливающаяся с внутренней тьмой в момент пробуждения.
Глюк проник в голову водителя, не повредив ее на физическом уровне.
Он не перехватывал управления, чтобы получше изучить таинственное вещество.
Регулируя собственное восприятие, он обнаружил полуразрушенную нейронную сеть. Почти такую же совершенную, как эманации Темного Ангела, но безнадежно связанную с биологическим материалом.
…Оставалось не более двух секунд до катастрофы. Вполне достаточно, чтобы закончить исследование и скопировать матрицу.
Грузовик должен был неминуемо отправиться под откос. Но что-то удержало его на краю насыпи, когда левые колеса уже вращались в пустоте. Та же загадочная сила буквально вытолкнула десятитонный прицеп на проезжую часть и обеспечила сцепление шин с грунтом.
Рессоры прогнулись в результате трехкратной перегрузки. Задымилась раскалившаяся резина. Двигатель натужно взревел. Передачу заклинило. Контейнеры едва не сорвали стопорные болты из легированной стали. Но авария была предотвращена.
После этого охотник снова изменил форму.
Выбив из челюсти обочины четыре кривых зуба, автопоезд вырвался на прямой участок.
Вначале все шло как по маслу. В лобовом стекле грузовика появилась дыра размером с кулак. Лицо смеющегося водителя непоправимо изменилось. Вернее, у него теперь не было лица. Одна пуля со смещенным центром тяжести снесла ему нижнюю челюсть, а вторая разворотила остатки носа, превратив его в окровавленное и рваное свиное рыло. Часть черепной коробки, застрявшая в перегородке спального отделения, напоминала грязное кофейное блюдце. Дьякону не требовался оракул, чтобы увидеть смерть в разводах серой гущи.
Тем не менее грузовик продолжал двигаться, не снижая скорости. На всякий случай дьякон отступил с обочины и обнаружил, что его ладонь слегка увлажнилась – впервые в жизни… Через секунду ревущая тень пронеслась мимо, обдав Могилу грязевой взвесью и потоками смрада.
Его душа оцепенела, как замерзающий куриный эмбрион внутри яичной скорлупы, забытый в сломавшемся инкубаторе, но тело продолжало действовать безупречно. Он развернулся, направив ствол «абакана» в сторону удаляющегося автопоезда, и поставил переводчик стрельбы на автоматический огонь.
И вот тогда взвыли тормозные колодки. То был заунывный, слишком долгий, почти невыносимый для нервов звук. Внутри контейнеров что-то тяжело загремело. Из-под покрышек вырвались клубы дыма. Прицеп занесло и неумолимо разворачивало поперек дороги. Задние колеса сползли в кювет и загребали грунт, разбрасывая земляные фонтаны. Жесткая сцепка переломилась, как спичка.
Дьякон соображал апатично, но быстро. Безумный ублюдок, которому он вдобавок вышиб мозги несколько секунд назад, не только вертел баранку, но и давил на тормоза. Это было сверхъестественно и отвратительно. Правда, существовало и другое объяснение: кроме водителя, в кабине находился еще кто-то.
Однако возникал гораздо более неприятный вопрос, а именно: что последует за этим? В том, что последствия будут, дьякон уже не сомневался. Он перешагнул через рухнувшее дерево и двинулся к своему мотоциклу, не сводя глаз с ползущего по шоссе грузовика.
Самсон отступал, но не бежал. Он заметил, как внезапно изменилось направление ветра. Этот ветер был абсолютно сухим и закручивался вокруг него холодной спиралью, поднимая в воздух лесной мусор…
Прицеп перевернулся; теперь контейнер со скрежетом вспахивал асфальт, рассыпая искры. Расстояние между ним и Могилой составляло около ста метров. Осветительная ракета догорела; для дьякона наступила гораздо более мрачная ночь, чем была в действительности. Он сорвал с переносицы бесполезные стекляшки и раздавил их каблуком. Ситуация окончательно вышла из-под его контроля.
На всякий случай он перекрестился.
Могила беспрепятственно добрался до своего девяностопятисильного <кавасаки-малышева», оборудованного радиостанцией и круиз-контролем, и снял тяжелый байк с подножки. Он бросил взгляд на портативную дисковую пилу с электрическим приводом, торчавшую из багажного ящика. С помощью этой нехитрой игрушки он вскрывал контейнеры и автомобильные сейфы, как консервные банки. Иногда под диск попадала чья-нибудь глотка – в этом случае дьякон не отказывал усопшему в заупокойной молитве (в конце концов, он просто выполнял свой долг).
Это была так называемая пила трения. Сверхтонкий диск из жаропрочного сплава не столько резал, сколько плавил материал. Дьякон сам немного побаивался своего инструмента. Тонкий, еле слышный свист диска вызывал ощущение озноба. Холодная волна пробегала вдоль позвоночника, и на какое-то мгновение позвонки смерзались. Это было что-то вроде предвкушения оргазма, только с огромным знаком «минус». По правде говоря, Самсон не мог представить себе ничего более неприятного, чем мысль о СЛУЧАЙНОЙ ОШИБКЕ…
Итак, полюбовавшись пилой, дьякон отказался от своего намерения вскрыть контейнер. Надо было убираться отсюда поскорее, не размениваясь на мелочи. Он и без того уже наделал немало глупостей. Могила слишком хорошо знал, что означали желтые треугольники, которыми был маркирован груз. Кроме всего прочего, они означали, что он нарушил договор с Ассоциацией. А вот каким будет наказание, он не знал. Прецедентов не имелось. Это была чрезвычайно неприятная неопределенность. Но его догадки были еще хуже…
Он завел двигатель, врубил фару на дальний свет и вырулил с проселочной дороги на шоссе. Его подошвы опирались на ребристую поверхность «горшков», а автомат лежал на бедрах. Дьякон был готов ко всему. Ему предстояло проехать мимо остановленного им автопоезда. Любой другой путь был бы неоправданно долгим. К тому же Могила вовсе не был трусом.
За его спиной бледным разбавленным молоком растекалось утро. Дырявая сеть древесных крон безуспешно пыталась удержать рассвет. В низинах скапливались клочья тумана, обещавшего наконец ясный день. Одно густое туманное пятно обволакивало горячий капот и кабину грузовика…
Дьякон осторожно объехал лежавший на боку прицеп. Ему приходилось видеть пораженных лучевой болезнью. Поэтому его интересовало, цел ли контейнер, а главное, целы ли свинцовые игрушки внутри контейнера, – и это было не праздное любопытство очевидца аварии. Собственно говоря, сложилась предельно простая ситуация. Одно из двух: либо он находился в безопасности, либо уже получил свою дозу. На все воля Божья…
Он услышал очень тихий звук, но не со стороны реки. Где-то совсем близко подтекала жидкость. Дьякон открутил ручку газа на себя до упора. Мотоцикл рванулся вперед с таким ускорением, что у Самсона на миг потемнело в глазах. Набегающий поток воздуха сдул капюшон и испортил Могиле прическу.
«КрАЗ» перегораживал дорогу. Между бампером грузовика с выдвинутой вперед лебедкой и обочиной оставалось не более метра – короткий узкий коридор, который на хорошей скорости можно было преодолеть за сотые доли секунды. Байк набрал хорошую скорость.
Дьякон никогда не жаловался на свою реакцию, но на этот раз он не успел даже дернуться. Он мог бы поклясться, что никого не видел ни слева, ни справа от себя. Дверь кабины оставалась закрытой. Вообще ничто не шелохнулось, кроме кроличьих лапок, подрагивавших над зеркалом заднего вида вопреки силе тяжести.
В самом зеркале отражалась какая-то тошнотворная масса. У дьякона не было времени понять, на что это похоже, хотя масса весьма напоминала человеческий мозг.
Кто-то невидимый нанес ему сбоку сильнейший удар в голову, от которого не спас бы и шлем. На голове дьякона не было даже вязаной шапочки.
Он слетел с мотоцикла и рухнул на обочину, потеряв сознание. Огромный кровоподтек появился на правой стороне его лица и почти мгновенно охватил скулу, щеку и висок. Один глаз сразу же заплыл. Кожа на руках оказалась содранной до мяса. Но в течение некоторого времени это не имело для Самсона ни малейшего значения.
Его мотоцикл промчался еще метров девяносто, врезался в придорожные деревья и заглох. Снова наступила тишина, в которой рождались и умирали лишь природные звуки. Весенний лес медленно пробуждался.
Глюк скопировал информацию – всю, вплоть до ничтожнейших деталей. Поэтому в кармане у него оказалась Библия с неполным текстом в Синодальном издании двухтысячного года. Он не знал, для чего нужна столь архаичная вещь, и решил выяснить это на досуге. Его досуг начинался тогда, когда он прерывал охоту.
Зато в руке у него появился предмет, назначение которого не вызывало сомнений. Это была портативная дисковая пила с лейблом фирмы «Солид элой энд даймонд инструментс» – квинтэссенция эманаций очередной жертвы. Гнездо для подключения пилы к автомобильному генератору было пустым. Тем не менее, как только глюк нажал на пусковую кнопку, диск начал разгоняться с нежным свистящим звуком…
Извлеченная из полудохлого животного информация впервые оказалась полезной и существенно облегчала поиски.
Глава четвертая
Спроси у зеркала на стене,
Кто самый большой дурак?
Грэм Эдж
Спустя десять минут дьякон Самсон Могила открыл глаза.
Он был крепким мужиком и хорошо держал удар. Вряд ли кто-нибудь другой на его месте очухался бы так же быстро. Добрая половина хиреющих человекообразных не очухалась бы вообще.
Дьякон отлежался, вдыхая запах сырой земли и рассматривая одним уцелевшим глазом щебень со следами собственной крови. Рядом висели клочья того же белесого, липкого на вид и подозрительно стабильного тумана. Шея была будто сдавлена колодками. Голова раскалывалась от боли, и отчаянно хотелось опустить ее в ледяную воду. Хотя бы и в отравленную реку Уды…
И все же Могила соображал, что делать дальше. После удара автомат оказался отброшенным в сторону и лежал на расстоянии пяти метров. Для дьякона в его положении это было все равно что пять километров. Но он изменил бы своим правилам, если бы не имел при себе несколько игрушек на черный день. Похоже, черный день наступил.
Он шевельнул пальцами. И только теперь почувствовал, как запылали руки, словно он опустил их в бак с серной кислотой. Однако этой боли было далеко до той, настоящей, замешанной на безысходности, – боли в пробитых гвоздями кистях, особенно когда крест ставят вертикально и они частично принимают на себя тяжесть тела…
Дьякон вычистил из сознания смешную щекотку, терзавшую его ладони, и превратился в полноценного стрелка. Его правая рука забралась под плащ и нащупала Библию в металлическом переплете. Открыв ее, он начал перелистывать страницы, пока пальцы не наткнулись на «иглоукалыватель» – маленький, легковесный, но достаточно эффективный при стрельбе в упор ПСМ калибра 5,45.
В середине прошитого блока была вырезана ниша для хранения пистолета. Для этого пришлось пожертвовать Книгами Царств, Паралипоменон, Ездры, Неемии, Есфирь, Иова и большей частью Псалтиря. Дьякон считал это небольшой потерей по сравнению с тем, чего он мог лишиться сейчас. Многие места из вышеперечисленного он знал наизусть.
Обхватив пальцами плоскую рукоятку пистолета, Самсон уже решил было, что его шансы выжить существенно возросли.
Он перекатился на бок и мгновенно нажал на спуск. Он не слишком доверял этой чертовой детской погремушке. ПСМ «разговаривал» невразумительно… Дьякон стрелял по движущемуся человеческому силуэту. Но утро наступало неотвратимо – и так же неотвратимо возникало в сумерках ЛИЦО.
После первого выстрела раздался странный звук, лишь отдаленно похожий на тот, с которым лопается яичная скорлупа… Самсон выстрелил еще трижды и не сомневался, что все четыре пули с безоболочечной головной частью достигли цели. Достаточная порция даже для имбецила или мутанта с гипертрофированным спинным мозгом. Поскольку клиенты дьякона часто оказывались в бронежилетах, он приобрел полезную привычку стрелять только в голову.
И он действительно увидел эту голову, будто разорванную на части четырьмя попаданиями, отчего она казалась только отражением в неспокойной воде.
(«Отражение» – это был ключевой образ. Дьякон еще не подозревал, до какой степени близок к истине.)
Его искусство стрелка не оказало никакого влияния на движение массивной фигуры. Она приближалась, ступая бесшумно и уверенно. Приглядевшись к ней, дьякон начал молиться. Про себя. Его молитва снова была своеобразным кощунством. В ней попадались матерные слова.
От удара Самсона слегка контузило, в противном случае он бы уже слышал красноречивый звук, напоминавший свист зубоврачебного бора, только грозивший ему гораздо большими неприятностями… Он не сразу узнал свое лицо, но когда все же узнал, то мгновенно понял причину зловещей трансформации.
Зверь явился ему – зверь в новом образе, предпринявший тщетную попытку свести его с ума. Тварь «надела» его лицо – точную копию, вплоть до сложного рисунка шрамов на щеках и подбородке. После выстрелов оно почти мгновенно восстановилось, бесследно и безо всякого вреда для себя поглотив кусочки свинца. Разбитая пулями мозаика снова сложилась единственно возможным образом; это не имело отношения к биологии; тут скорее попахивало каким-то жутким и самоубийственным искажением человеческого восприятия, изменой органов чувств… Дьякон даже потрогал собственную, заросшую щетиной и опухшую рожу, чтобы убедиться в том, что кожа все еще на месте и никто не содрал ее с его головы, как были содраны с ладоней кресты и «линии жизни». Содрал и сделал зловещую маску…
Могила расстрелял обойму до конца – с тем же результатом. От кошмарного двойника его отделяло не более трех метров. Холодный рассудок не сдавался. Теперь дьякон надеялся на то, что все это окажется сном. Дьявольским наваждением. Искушением. Обещанием бессмертия. Новым способом вегетативного размножения…
Но даже во сне он вытащил из ножен свой нож с клинком, имевшим полуторную заточку, которым можно было без труда рубить кровельные гвозди. Дьякон крайне редко пользовался этим инструментом. Обычно он решал все проблемы с помощью пилы.
Он старался не смотреть «себе» в глаза. Потом его взгляд невольно притянула дисковая пила в правой руке глюка. Диск вращался с немыслимой скоростью. Подшипникам полагалось испариться. Диск казался прозрачным и сверкал чистым, ярким светом, будто был сделан из тончайшего отполированного алмаза. Сквозь него дьякон видел пальцы двойника, абсолютно похожие на его собственные. На них остались следы от сведенных наколок. Когда-то он пытался исправить ошибки юности.
…Что делать, если твоя ненависть, безжалостность и неумолимость оборачиваются против тебя же? Если предопределенность и твой приговор написаны на твоем же лице и ты вдруг осознаешь, что мог бы справиться с чем угодно, только не с ЭТИМ? («Проклятие! – подумал Самсон. – Сейчас ОНО меня выпотрошит!») Это капкан судьбы, окончательная ловушка, самая грязная шутка, которую может сыграть с тобой твоя извращенная природа. Особенно если помочь ей, сотворив идеальное отражение…
Двойник улыбался. Дьякон ударил, разделив улыбку пополам и зафиксировав нож только внизу живота. Вместо крови из разреза хлынул поток слепящего света. Чистейшее сияние солнца в летний полдень…
Самсон зажмурился, чтобы свет не выжег ему глаза. Когда он открыл их, двойник частично слился с ним, перетекая из формы в форму, словно масса, состоящая из расплавленного золота. Руки… Вначале соединились их руки.
Он подозрительно долго не чувствовал боли, как будто конечность была поражена гангреной. А может быть, время чудовищно растянулось. Что это? Медленное изменение сущности? Не иначе, ему предстояло стать плотью мышей, змей, лисиц, листьями травы и придорожной пылью. Или прахом в полном смысле слова. Исчезнуть бесследно. Очиститься. Пройти фильтрацию в теле матери-земли. И обрести жизнь вечную. Разве не для этого был предусмотрен круговорот веществ в природе?…
Из глаз двойника бил слепящий свет. Дьякон ударил его левой рукой, и кулак врезался в стеклянную голову, разлетевшуюся на тысячи осколков, как ваза, но каждый осколок летел по невероятной орбите, возвращавшей его в место пересечения и слияния. За сотые доли секунды лицо было слеплено снова – из идентичных фрагментов, тканей, ДНК, атомов…
Это очень напоминало цепенеющему дьякону чертов детский конструктор.
У его шестилетнего сына был именно такой. И он сам не раз собирал дурацких роботов-трансформеров из тысячи и одной детали…
Все случилось настолько быстро, что дьякон не был уверен, произошли ли в действительности распад и слияние. Он мог быть уверенным лишь в том, что его руки, одна из которых все еще сжимала рукоятку ПСМ с пустой обоймой, уже не вполне принадлежат ему. И только тогда возник зуд, будто нервы реагировали с заметным опозданием на проникновение извне чего-то чуждого.
Несмотря на запредельную, испепеляющую боль, дьякон молчал, сцепив зубы, и бил снова и снова. Неуязвимый двойник уже не обращал внимания на его удары. Это было похоже на бой со связанными руками против тени или голограммы, только тень, несомненно, нарастила плоть. Более того, она держала эту самую плоть под немыслимым контролем, который Могиле и не снился. В сравнении с этим любая магия или телепортация были детским лепетом…
Зверь одерживал верх. Самсон почувствовал себя голым, как младенец.
Это было иррациональное ощущение растворения одежды, а затем и самой кожи.
Податливая нагота, полная беззащитность… Он прекрасно помнил, что сам не раз цитировал Иова, просвещая своих тупых прихожан: «…нагим я вышел из чрева матери моей, нагим и возвращусь. Господь дал, Господь и взял…»
И вот, спустя секунду, он действительно услышал СВОЙ шепот – глухой и тяжелый, восторженный и торжественный, осыпавшийся, словно влажная земля, но, несомненно, принадлежавший ему.
«Нагим я вышел…» – прошептала тварь, будто УТЕШАЛА его, и слилась с ним полностью.
Самсон завыл. Глюк был внутри него и совершал странные эволюции. Это слегка напоминало перетекание искрящейся жидкости внутри сообщающихся сосудов. Охотника особенно интересовало все, что могло иметь отношение к клонированию.
Пока он оплодотворял яйцеклетки, извлеченные из женской матрицы, у дьякона было время подумать о том, куда же подевалось его совершенство? Его неуязвимость? Его воля к жизни? Бумажная броня его спокойствия?… Все забрала себе эта тварь. Высосала вместе с остатками воздуха из легких. «Отражение» – главное слово, мать его так! Тварь была зеркалом, впитавшим отражение и уничтожившим зазеркалье. Дьякон только что «переселился». Он сам стал матрицей.
И тут на него снизошла неземная отстраненность, благодать бесчувственности, которую можно было ошибочно принять чуть ли не за святость. Он смирился с непоправимыми вещами. Он разделил восторг зверя, почти пресытился ненавистью к греху, почти постиг СМЫСЛ своего изменения… Но не до конца.
Утолив информационный голод, глюк занялся всем остальным. Глазными яблоками, зрительными нервами, слуховыми рецепторами, речевым аппаратом, насосом, перекачивающим кровь…
Глюк не удовлетворился этим. Освободив дьякона, он отправился к автопоезду и вскрыл оба контейнера при помощи дисковой пилы. Были и другие способы, но он берег энергию.
То, что находилось внутри, превзошло все его ожидания.
Охотник мчался по шоссе в сторону города. Под ним ровно рычал лаково-черный «кавасаки-малышев» – довольно дурацкое и шумное средство передвижения, хотя и не лишенное определенной эстетической ценности. Вокруг клубилось седое утро. Холодный огонь сверкал впереди.
Глюк воспроизводил странные образы, вспыхнувшие в мозгу последней матрицы перед самым «переселением». Он не понимал, почему в сознании матриц иногда оставалась беспредельная, гнетущая ненависть к Ангелу вместо любви и благоговения; почему всякая мысль о Нем сопровождалась мраком отчаяния и безысходности.
По мнению охотника, Темный Ангел вовсе не был темным. Он излучал даже слишком много света. Его сияние ослепляло. Он был поистине светоносным. Его эманации были настолько многообразны, сложны, всепроникающи и вездесущи, что узреть истинный лик Создателя казалось абсолютно невозможным. Его суть была растворена во всем, но сам Он ускользал от прикосновений. Он таился в блеске своей славы.
…Остановившись на вершине холма, глюк обвел взглядом изломанную линию горизонта. На западе лежал тревожный отсвет. Ветер терзал тополя, растущие вдоль дороги…
Охотник поднял лицо к небу. Он знал: за плотным занавесом туч были ледяные россыпи утренних звезд. Где-то там, среди них, находилось невидимое, но всевидящее око Ангела, распростершего крылья над миром. Охотнику этот мир казался верхом совершенства. В нем было все, что нужно смертному: Бог, вечность, время, судьба и тайна.
Он двигался налегке, оставив дьякону его смешное оружие. Не было смысла в декорациях. Клоны – его потенциальные жертвы – сами выбирали способ казни, сюжет гибели, мотив уничтожения и… путь к спасению. Каждое существо носило закодированный в сознании рецепт своей смерти. Почти все пути оканчивались тупиками. Повсюду стерегли призраки счастья. Иллюзии, фальшивые ценности и ложные фетиши заставляли бросаться в бессмысленную погоню, растерянно блуждать или вовсе замирать в тупой неподвижности. Но глюк знал один путь, который точно вел к свету.
…Невозможно описать то, что он почувствовал, когда увидел город. Лабиринт, где ему теперь предстояло охотиться и освобождать. Место, полное чуждой жизни. Черная луна, погруженная в тень большой планеты, висела над ним, как старое запылившееся зеркало. Из щелей в стенах лабиринта просачивалось замороженное сияние…
Внизу были огни, тоже указующие путь, но разительно отличающиеся от тех, недоступных, сияющих вверху, в вечной мерзлоте открытого космоса. Жуткие башни – иногда пустые, иногда пронизанные неестественным излучением, – торчали на горизонте. В геометрически правильных пещерах копошились примитивные организмы, объединенные в непостижимо сложный механизм. И еще в сердце города была энергия, так похожая на энергию Светоносного. Глюк ощущал ее. Это было как птичий гомон, несмолкающий, сводящий с ума; налет невидимой стаи; атака сотен тысяч клювов, одновременно долбящих по черепу. Но он быстро научился ставить защиту.
И еще одно: теперь он стал в десятки раз сильнее. Он больше не нуждался в непрерывном формирующем излучении «Абраксаса». Он сделал первый шаг на пути регресса. При необходимости глюк мог совершить почти мгновенную обратную эволюцию от энергетического сгустка до любого биологического существа.
Ему достался практически неисчерпаемый источник энергии, который мог обеспечить его автономное функционирование в течение невообразимо долгого срока. При всем том источник имел смехотворно малые размеры. Он был похож на очень тяжелую сигаретную пачку. На всякий случай глюк взял себе несколько таких «пачек». Этого должно было хватить ему примерно на шесть миллионов лет.
Он был бы рад поделиться своей добычей с Ангелом. И когда-нибудь обязательно сделает это. Таким способом он вернет создателю ничтожную часть долга. Это будет его жертвоприношением на алтарь их цивилизации.
…Двое, составляющие одно. И больше никого в целом мире. В новом мире. Это касалось исключительно его и Ангела.
Если только им не помешают проклятые клоны!…
Глава пятая
Пройдись по разрушенной улице и посмотри на смятенных владельцев развалин… Разбей земляного идола, чтобы увидеть лица других идолов.
Джалаледдин Руми
Вечером они пересекли границу исламских и православных территорий Черноморской коалиции. Старик сразу же почувствовал себя лучше. Спокойнее, что ли, хотя вряд ли опасность миновала. Скорее наоборот. Приближалась запоздалая кульминация, а для многих вслед за кульминацией мгновенно наступает развязка. Развязка жизни – это, как ни крути, смерть. У старика и без того было стойкое ощущение, что он получил десяток лет взаймы. Он все еще предпочитал «западные ценности», но не вполне отдавал себе отчет в том, что же это такое. Может быть, он просто рассчитывал, что православные казнят его более гуманным способом?
Его спутники вообще ничего не почувствовали. Граница была воображаемой линией, абстракцией, существовавшей лишь в захламленных человеческих мозгах. Однако многие умирали из-за подобных абстракций. Мальчик знал это прекрасно, несмотря на отсутствие личного опыта. Он получал информацию от своих медиумов и поэтому жил, не совершая пагубных ошибок.
Третьей была девушка, которая шла в двадцати шагах впереди мальчика, – его недавнее приобретение. Медиум номер два. Старик неизменно оставался номером первым. Генетическая память обеспечила ему преимущество. Пока мальчику хватало этих двоих. Роли были распределены: старик – гид, ходячий путеводитель по городу и окрестностям; девушка – телохранитель и исполнитель приговоров. Мальчик был не жаден до живых игрушек. Но никто не знал, насколько велик аппетит его «брата».
В этой троице было что-то противоестественное. Они не могли составить полноценную семью, и в их отношениях не было и намека на равноправие. Посторонний вряд ли понял бы, кто на самом деле возглавляет группу. На первый взгляд они двигались хаотически. На тот же первый взгляд они были бродягами и случайными попутчиками. Ни один из них не тянул на преступника или изгоя. Но все трое были подозрительно чисты и здоровы – по крайней мере внешне.
Мальчик выглядел лет на шесть. Очаровательное личико было свежим и покрытым пухом, как спелый персик. Большие серые глаза смотрели пытливо и открыто, а маленькие губы часто складывались в трогательную и обманчивую гримасу беззащитности. Это был развитый ребенок. Вероятно, даже слишком.
Он думал о конце света больше иного пророка. Изведал он тоже немало.
Он уже знал, что это такое – забрать жизнь из сострадания. Еще он знал, как манипулировать людьми. И не только людьми. Его научили всему – лишь бы он дошел и сделал то, для чего был послан.
Старик, который фактически являлся его «отцом», подозревал, что на самом деле мальчику около тридцати лет. Так выходило, если Земля все еще крутится вокруг Солнца, а в году триста шестьдесят пять дней. Но старик не был УВЕРЕН в этом, потому что с некоторых пор не был уверен ни в чем. Точнее, с тех самых пор, как мальчик, бросая игральную кость, выбросил шестерку сто раз подряд. На спор или просто так. Похоже, все-таки на спор. Это случилось давным-давно, в каком-то притоне под Зенджаном, и чуть не стоило им жизни. Мальчик действительно был тогда слишком юным, наивным и не мог удержаться от дешевых фокусов.
«Но что ты скажешь о его фокусах сейчас, старая задница?» – подумал старик, не жалея яда.
При этой мысли его охватила жуть, и он обрадовался. Жуть он испытывал от того, что был свидетелем всего происходящего вокруг мальчика, а обрадовался тому, что был способен издеваться над собой. Старик цеплялся за самоиронию, как иные в его возрасте цеплялись за кислородную подушку. Для него самоирония являлась одним из признаков того, что он еще не до конца превратился в ходячий труп.
У мальчика не было человеческого имени. В монастыре Ордена «Револьвера и Розы» клонам присваивали арабские имена звезд. Того, который вел старика в город, называли Мицаром. Когда-то старик имел глупость придумать ему имя попроще. Но теперь даже в своих скудных воспоминаниях он называл мальчика не иначе как «малыш». Это было похоже на примитивную попытку бороться с ураганами и демонами, давая им ласковые прозвища… По правде говоря, слово «Мицар» просто стерлось из памяти старика – еще одна бесполезная абстракция, от наличия или отсутствия которой ничего не менялось. Более того – старику становилось не по себе, когда он вспоминал о своем отцовстве. Рядом с мальчиком он давно казался безмозглым младенцем.
Сейчас мальчик был точной копией его чудом сохранившейся детской фотографии. Что же это, если не чрезвычайно замедленный процесс старения? Монахи убеждали старика в том, что продолжительность жизни клонов составит самое меньшее двести лет (о недоразвитых сиамских близнецах никто не мог сказать ничего вразумительного). Все они были стопроцентно стерильны. И каждый нес «генетическую бомбу», которая могла быть активизирована в любой момент при помощи специального кода. Старик не знал кода; зато его знал сам мальчик.
Старик догадывался: что-то пошло не так, как хотелось бы этим чертовым реформаторам. Потрясатели основ, черт бы их побрал! Все было не так, начиная с неконтролируемого деления клеток и заканчивая исчезновением клона Мегреца, посланного в город на поиски Терминала. Тот не выходил на связь уже больше полугода. Возможно, был похищен или мертв… И вот теперь Мицару предстояло осуществить чужую миссию и найти исчезнувшего клона. Терминал был необходим, чтобы реанимировать Куколку (старик не надеялся увидеть метаморфозу). Еще неизвестно, что важнее… Старика отдали мальчику, как в древности снабдили бы посланца хорошей лошадью или колодой карт для гадания. Монахи ничего не потеряли. В монастыре хранилось достаточно генетического материала.
Монастырь находился в Святой земле. То, что люди из Святой земли могли трагически ошибаться, не добавляло старику ни веры, ни оптимизма. Движение – вот и все, что у него осталось. Но он встречал многих, кто не мог похвастаться даже этим.
(…Из вечерней беседы Низзама, шейха Тарика, с клоном, немым свидетелем которой был когда-то старик.
– Демон стар и слаб, – говорил Низзам. – Когда он одряхлеет окончательно, мы попытаемся уничтожить его. Для этого предназначена Куколка.
– Разве Демон может умереть? Разве Дух Бездны не вечен? – задавал мальчик свои вопросы.
– Демон вечен. Именно поэтому мы должны стремиться к недостижимой цели. Цель каждого человека – покончить с ним внутри себя. Потом он вернется снова. Он всегда возвращается…
– И мы снова убъем его?! – спросил мальчик обрадованно. Он увидел некую надежду в самой возможности победить Демона – пусть ненадолго и неокончательно.
– Глупый сопляк! – засмеялся Низзам. – К тому времени даже ты умрешь. Это будет не твоя забота.)
У клона был чистый незагоревший лоб. Из-под неизменно поднятого капюшона свисали на глаза длинные и мягкие волосы. Золотистые, как у ангелочка на дешевой открытке. Единственной недетской чертой в его облике были длинные ногти, отросшие на пальцах.
Он был одет в черные джинсы «мэдок» и куртку фан-клуба группы «Одной ногой в могиле». Куртка отличалась огромным количеством зипперов. Два, вшитые горизонтально, имелись и на капюшоне (старик дорого дал бы за то, чтобы никогда не увидеть их расстегнутыми). Прочные ботинки на полтора размера больше требуемого оставляли рельефные следы, похожие на отпечатки протектора велосипедной шины. За плечами мальчик нес сморщенный кожаный рюкзак с запасом консервированной пищи и воды.
Старик обычно плелся рядом с мальчиком или в шаге позади него – беззубый пес, который больше всего на свете боится потеряться.
Редкие седые волосы обрамляли узкое, морщинистое и коричневое лицо, похожее на горную страну, какой та представляется на рельефном глобусе. Волосы потемнее выбивались из ушей и ноздрей. Казалось, если старик откроет рот, то станет очевидным, что волосы растут и на языке, и на деснах, и в глотке.
Старику исполнилось пятьдесят семь, и он выглядел изможденным до святости. Из-за слишком светлых глаз и шатающейся походки его можно было принять за слепого. На самом деле он прекрасно видел без очков и контактных линз – на свою беду. Он давно не брился, и грязно-белая щетина старила его еще больше.
Сухая ломающаяся фигура, похожая на богомола, была закутана в плащ защитного цвета. На тощем заду болтались широкие и когда-то белые джинсы – как тряпка, сигнализировавшая о капитуляции. Старик не ощущал ни жары, ни холода. Иногда ему снилось, что его тело постепенно мумифицируется (это был самый нейтральный из его снов). Он убеждался в обратном, когда питался или справлял нужду.
Сны были едва ли не главным его достоянием. И, вероятно, единственным. Сны придавали смысл его долгому изгнанию, пребыванию в плену, возвращению на родину, движению через земли с выскобленной маткой от мертвых городов к еще живым. Молодость, история, зловещие причины и убийственные следствия – все это подвергалось реанимации в сновидениях. Старик и сам оживал в них.
Мицар пользовался этим. Когда ему требовалась информация, он без особого труда погружал старика в более или менее глубокий транс. Наяву старик превращался в маразматика. Ничего удивительного – мальчик медленно похищал его разум и память. Иногда старику было дано ощутить это – на какие-то кошмарные мгновения. Он начинал думать, что клон, вероятно, страдал комплексом Махди[1]. Это было бы хуже всего. В таком случае последний поход старика обернулся бы фарсом.
Девушке вряд ли приходили в голову подобные опасения. Она с радостью рассталась бы с большей частью своих воспоминаний. Например, о том, что сделали с нею в банде Аристарха Глазные Воронки. Но клон действовал избирательно. Он был дьявольски изощрен, этот ужасный карлик! Он понимал ее одержимость и никогда не уничтожил бы основной мотив. Вероятно, у девушки вообще не могло быть других спутников мужского пола, кроме существа с непонятной физиологией и старика импотента. Эти двое спасли ее, а клон не дал свихнуться окончательно.
До близкого знакомства с Аристархом девушка стреляла сносно. Потом ей казалось, что она справится с этим великолепно – если доберется до огнестрельных игрушек. После своеобразной терапии, проведенной клоном, ее способности стали феноменальными.
Она превратилась в идеального палача, и если бы сознавала это, то не имела бы ничего против. Она ценила покровительство клона, как бы оно ни называлось на языке свободных. Он легко мог стереть ее – всего лишь оставив наедине со своей темной половиной.
Девушка была одета слишком тепло даже для прохладной весенней ночи. В теплое апрельское полнолуние ее короткое и просторное мужское пальто смотрелось нелепо – особенно в сочетании с узкими кожаными брюками, облепившими стройные тощие ноги. Единственное разумное объяснение заключалось в том, что она прятала под пальто какой-то предмет. Ботинки армейского образца на толстой подошве и с высокой шнуровкой делали ее сантиметра на три выше.
Обычно взгляд старика рассеянно блуждал по сторонам. Но когда он натыкался на девушку, в нем проявлялась какая-то призрачная эмоция – мучительная попытка что-то вспомнить. В перегоревшем мозге возникали мысли.
Старик с горечью думал о том, что жизнь скоротечна, а юность вообще эфемерна. (Он кое-что знал об этом. Для него время совершило почти немыслимый фокус – оно притормозило после того, как старику стукнуло пятьдесят. И это тоже объяснялось скорее всего вмешательством клона Мицара.) Он сомневался в том, что девушка доживет хотя бы до тридцати, но не был огорчен этим. Он не мог представить себе ее улыбающейся, расслабленной, удовлетворенной, кормящей ребенка грудью. Кто-то похитил ее юность – и все, что должно было последовать за нею. Ей оставили только ее биологический возраст. Издали она и выглядела на свои семнадцать. Но вблизи становилось ясно, что судьба сыграла с нею плохую шутку.
У нее была бледная чистая кожа, как у мертвой невесты Дракулы, и глаза старухи, выжившей из ума. В результате небрежно выполненного брэндинга правая щека девушки была изуродована ожоговым шрамом в виде личного клейма Аристарха Глазные Воронки. И все-таки она казалась старику красивой. Это была печальная красота зверя в клетке, упадочного портрета, луны, закатившейся в сточную канаву… В редкие моменты просветления старик начинал сочувствовать девушке, а потом она становилась ему безразлична. Какая мелочь – ее личная трагедия – на фоне всего, что творилось вокруг!…
Они шли вместе четвертый день – с тех пор, как клон чудом поставил ее на ноги. Она происходила из семьи чешских эмигрантов. Старик называл ее Мартиной (когда внезапно вспоминал это имя). В остальных случаях вполне подходящими оказывались словечки типа «дорогуша», «женщина», «эта сучка» или просто «эй, ты!».
Клон никак ее не называл. Он был знаком с нею слишком близко. Их личности были сплетены сильнее, чем старик мог это себе представить. А еще Мицар отдавал приказы им обоим.
Но кто руководил Мицаром?
Солнце утонуло в багровой луже, расплескавшейся на западе. Пространство на востоке застывало черным вулканическим стеклом вокруг лунного жерла. Какие-то бледные точки напоминали о звездах.
Возможно, в эту ночь погода изменится. Ветер и дождь – они были бы совсем не лишними. От малыша пахло потом, даже от старика пахло, хоть его тело и напоминало высушенный труп, а у девушки вдобавок началась менструация.
Трое сделали привал на заброшенной ферме. Клон выбрал место для ночлега – внутри башни ветряной электростанции. Городские дауны в первую очередь лезли туда, где могло храниться продовольствие. Не то чтобы клон боялся кого-то. Просто он избегал лишнего шума – насколько возможно. Его стихией было безмолвие внутренних пространств и кажущиеся голоса, сталкивающие с рельс разум.
Ферма выглядела вычищенной до предела, но и голодные бродяги попадались все чаще. Ветряк не годился под продовольственный склад. Издали он напоминал грубейший крест с косой перекладиной. Для старика это был символ… всего. Непоправимой дисгармонии в человеческом сознании, природной асимметрии, покосившегося мира, искаженного порядка вещей, возврата к дикости.
Ветряк был сломан. Лопасти заклинило; остатки изоляции сожрал грибок. В углах башни попискивали мыши. Ржавая дверь, сорванная с петель, валялась у входа.
Клон вошел первым и сел на землю лицом к проему. Он видел четкий прямоугольник, разделеный пополам линией горизонта, – небо в кровоподтеках и землю в пятнах зеленого лишая. Акации. Или почти акации. Чем бы ни были эти деревья, они демонстрировали удивительную жизнеспособность.
Мартина привалилась к стене у входа и безучастно уставилась на мальчика. Потом расстегнула брюки и без тени смущения вставила самодельный ватный тампон. Старик сходил за башню и вернулся, раздраженно дергая заедавший зиппер на джинсах. Он видел то, к чему никак не мог привыкнуть. Может быть, к этому вообще нельзя привыкнуть?
Только что он стал свидетелем поспешного исхода мышей из башни. Зверьки бежали точно на юг, будто их серые тела были нанизаны на невидимый луч…
Клон извлек из рюкзака банку консервов и передал девушке. Та достала из-под полы большой универсальный нож и вскрыла банку сильными, почти злобными ударами.
Клон съел примерно половину. Со специями на консервной фабрике явно перестарались. Он запил соленое и острое мясо водой из пластиковой бутылки.
Старик вяло поковырялся в банке пальцами-сучками, стараясь не думать о том, кем были эти консервы раньше. Попискивали ли они, например…
Мартина ела без удовольствия и без отвращения – она просто восстанавливала силы. Она РАБОТАЛА даже тогда, когда сидела неподвижно или спала. Благодаря Мицару она в полной мере овладела искусством перераспределения энергии. Старику нравилось смотреть, как она бездумно облизывает свои остроконечные пальчики, особенно смертоносный указательный. Это было очень сексуально.
Когда она опустошила банку, старик отвернулся. Он встретил взгляд мерцающих глаз клона и почти мгновенно задремал. Его маразматическое кино на сегодня закончилось. Легчайшее дыхание не колебало даже волосков в ноздрях.
Девушка не насытилась, но и не жаловалась. Она заснула, не меняя позы, только руки засунула под пальто.
Малыш глядел на них обоих некоторое время с непостижимым выражением. Он не чувствовал себя уставшим. Он отдохнет после. А сейчас ему предстояло сделать кое-что важное. Извлечь информацию. Клон ненавидел соответствующую процедуру. Это было как… как переливание крови. Может быть, отчасти это напоминало и пересадку мозга.
До населенной зоны оставалось не более пятидесяти километров. Правительственный сектор имел статус закрытого – это означало, что скорее всего у них возникнут трудности с проникновением.
Клон переместился к выходу из башни. Он сел на пороге, обратившись спиной к тусклым звездам Козерога и Водолея, а лицом – во мрачное, затхлое и замкнутое пространство, в котором находились старик и девушка.
Мицар тоже закрыл глаза. Он очутился в мире спящих. Он преодолел грань уязвимости. У него был ключ от нематериальной двери, за которой хранилась родовая память. Нечто неописуемое, но реальное, как само прошлое.
Работа мальчика отдаленно напоминала восстановление облика динозавров по их скелетам. К тому же чаще всего ему попадались неполные «скелеты». Нельзя было ручаться за абсолютную достоверность его реконструкций. Но всегда оставалось время, чтобы исправить возможную ошибку в новой реальности.
Медленно, будто в состоянии самогипноза, Мицар поднял руки. Ногти блестели в лунном свете, как панцири майских жуков. Он расстегнул горизонтальную змейку на капюшоне с тихим зудящим звуком. Из темной щели выбились пряди волос, похожих на пух. Что-то было под волосами на затылке – там, куда не заглядывала луна. Что-то худшее, чем кошмар. Лицо недоразвитого клона Алькора.
Во всяком случае, старик заскулил во сне. Лицо девушки жутко, разительно изменилось, будто внутри полой куклы внезапно образовался вакуум. Кожа туго облепила череп. Глазницы опустели. Под губами, ставшими тонкими, как папиросная бумага, можно было пересчитать передние зубы…
Клон примерял на себя ее спящее сознание – словно содрал кожу с руки и натягивал еще живую трепещущую перчатку, сплетенную из нервов, на холодный металлический протез.
Глава шестая
Молчи – овладеешь языком бессмертия.
Джалаледдин Руми
– …Вылезай, радость моя! – нежно позвал ее Аристарх и дернул за антикварную никелированную цепочку от унитаза. Цепочка была соединена со строгим ошейником, на каждом из металлических звеньев которого имелся шип, отогнутый вовнутрь.
Застонав, она очнулась. Батьке надоело ждать. Шипы заново пропахали засохшую корку на шее, разодранной до крови.
Это заставило ее быть послушной девочкой.
Читать бесплатно другие книги:
