Инстинкт жертвы Дашков Андрей

Андрей ДАШКОВ

ИНСТИНКТ ЖЕРТВЫ

Случается, жизнь в одно мгновение превращает охотника в дичь, палача – в жертву, хозяина – в раба, законника – в преступника. Тот, кто вечером заснул судьей, может наутро проснуться приговоренным.

Счастливчики не замечают перемен.

Человек по имени Кейза всего лишь пытался избежать самого худшего.

Для него все изменилось за один день.

Он увидел наведенный на него ствол парализатора и понял, что проиграл. Но он не мог понять, когда им был сделан неверный ход. Может, тогда, когда он решился на операцию? Или гораздо раньше – когда поступил на службу в Контору? Или когда родился – хотя в этом случае с него спрос невелик. Его ни о чем не предупредили, и щипцы акушера безжалостно выдернули бессловесное дитя из материнской утробы, где ему было так тепло, уютно и безопасно…

Да, что-то не складывалось в его мозгу, словно не хватало кусочков рассыпавшейся мозаики. После операции Кейза туговато соображал, и вдобавок случались перебои с памятью. Тем не менее он ни о чем не жалел. Ему не оставили выбора. Рано или поздно его бы неминуемо вычислили. Он обладал слишком высоким IQ – гораздо выше установленного Порога Жертвы. И протяни он еще хотя бы полгода, жрецы забрали бы его сознание. И, само собой, тело, но это уже не так важно.

А он хотел быть человеком. Ему нравилось это нехитрое занятие. Пропустить вечером стакан-другой в баре на углу. Возиться с сыном и учить его простым словам. Заниматься любовью с женщиной, которой явно не грозило переступить Порог. Выезжать на пикники. Бродить по берегу океана в поисках редких раковин. Проводить лето и встретить осень жизни.

Но, как выяснилось, уцелеть оказалось гораздо труднее, чем просто существовать.

Несмотря на то что его мозгокишечник стал короче на добрую треть, Кейза еще был способен трезво взглянуть на вещи. Люди из Конторы охотились не за ним, а за нейрокаттером. И пока он, Кейза, не выведет их на последнего, убивать его не станут. Разве что немного покалечат. Он знал о методах дознания, применяемых самыми ретивыми из его бывших коллег. Знал больше, чем ему хотелось бы. Однако после операции он избавился как от кошмаров, так и от лишних хлопот с совестью, которая прежде частенько напоминала о себе, словно ревнивая любовница.

Кейза не был героем. Среди его современников героев вообще не осталось. При введении «сыворотки правды» молчали только немые. Соответственно, потеряло всякий смысл и слово «предательство». Кейза жил в здоровом и стабильном социуме, где были искоренены ненужные крайности.

Картину портили разве что подонки, не способные оценить красоту жертвы. И, конечно, те, кто примкнул к ним.

Вороны лаяли, по-хозяйски расположившись на помойке; их крики звучали как пророчество и далеко разносились в сыром воздухе. Да и весь этот гнусный район напоминал Кейзе громадную помойку. Отхожее место с сотнями закоулков. Одним словом, клоаку.

Кроме того, что в железобетонном лабиринте плохо пахло, здесь было еще и опасно. Особенно для чужака. Кейза не обольщался на свой счет: для наметанного глаза определить в нем легавого не составило бы труда. Поэтому он старался пореже высовывать нос из тачки, отъезжал на другую улицу, чтобы справить нужду среди развалин, и дважды менял машину.

Уже третье дежурство подряд он следил за домом предполагаемого нейрокаттера. Это было чертовски нудное и утомительное занятие. «Зачем вообще нужны бабки, если живешь в такой дыре?» – раздраженно думал Кейза, корчась на водительском сиденье и безуспешно пытаясь унять боль в спине. Он-то знал, сколько имеют эти ублюдки за час-другой непыльной работы. Больше, чем он зарабатывал за год, почти ежедневно рискуя своей шкурой. Получалось, что еще одним мотивом его служебного рвения было стремление к справедливости.

Самого нейрокаттера можно было брать хоть сейчас, но Кейза отлично понимал, что его место сразу же займет кто-нибудь из сообщников. Даже туповатый шеф понимал это. В идеале следовало бы вызвать спецназ и накрыть всю шайку разом. Но все чаще агентам Конторы противостояли группировки, как нельзя лучше приспособленные к условиям абсолютного подполья. На то, чтобы выявить связи, уходили недели, если не месяцы.

Работа ищейки была настолько тонкой, что Кейза предпочитал действовать в одиночку. Он считался лучшим. Когда шеф прямо сказал ему об этом, у Кейзы хватило ума насторожиться. Он понимал, что означал подобный комплимент. И с тех пор страх уже не оставлял его.

…Из подъезда вышел человек в длинном пальто и низко надвинутой на глаза вязаной шапочке. Он поменял одежду, но не кожу – Кейза узнал его по цвету лица, бледного, как рыбий живот, хотя до этого видел всего один раз, причем мельком и в сумерках. Про себя Кейза окрестил бледнолицего мертвецом. Это было не так уж далеко от истины – мало кому удавалось ускользнуть из цепких лап Конторы.

Мертвец не был членом группировки; он был пациентом. И пациенты, и нейрокаттеры проходили по одинаковой статье, предусматривающей смертную казнь, ибо и те и другие подрывали основы государства. С этой догмой Кейзу ознакомили еще в школе. Она прочно засела в его мозгах и до некоторых пор не вызывала внутреннего протеста.

Пациентов он безошибочно распознавал по характерной походке – в течение нескольких часов после перенесенной операции те двигались так, будто из них на ходу лилось дерьмо.

И вот этого птенчика можно было взять без особых хлопот. Кейза связался по мобильнику с напарником, находившимся за два квартала от него.

Напарник грел задницу в баре, смотрел бокс по телевизору и лакал кофе на деньги Конторы – поэтому жизнь вовсе не казалась ему осадком в полной бочке холодной тоски. Кейза не без злорадства отправил его на перехват пациента, указав весьма приблизительное направление. Он знал, что успеет первым. И скорее всего получит премию, а это совсем не лишнее, когда имеешь жену и ребенка, на котором природа как следует отдохнула.

Кейза вылез из машины, застегнул пальто и неторопливо двинулся вслед за пациентом, почти уверенный в том, что тот никуда не денется. Вид у него был такой, будто он разыскивал кого-то по ошибочному адресу.

Он едва не поплатился за свою самонадеянность. Мертвец свернул в переулок. Спустя полминуты Кейза выглянул из-за угла. Переулок был пуст.

Кейза заподозрил ловушку. Это было вполне возможно. Агентов Конторы порой находили в мусорных баках с перерезанным горлом. Подделать походку пациента не так уж трудно – это был один из коронных номеров самого Кейзы, который он исполнял на спор во время попоек с коллегами.

Он ощупывал взглядом темные кирпичные стены и паутину металлических лестниц. Ширину он обычно измерял в задницах своей бабушки Сары. Ширина этого переулка составляла примерно одну задницу, что было в общем-то немного. Двое мужчин могли бы разойтись, хотя и с трудом.

«Еще не поздно вернуться», – подумал Кейза с кислым привкусом обреченности во рту. Но он сам обрекал себя на риск, потому что был не из тех ищеек, которые легко отказываются от добычи. И от премии, конечно.

А может, он просто не умел делать ничего другого.

Поэтому он достал ствол и начал осторожно пробираться по кирпичной кишке.

Здесь было сумеречно даже в солнечный день, а сейчас и подавно.

Уже через несколько шагов Кейза наткнулся на деревянный протез ноги, выглядевший в точности как отрубленная конечность. Его работа была не для чистоплюев, и Кейза не поленился заглянуть на всякий случай в стоявший поблизости мусорный бак. Он приоткрыл крышку, и в нос ему ударила волна смрада, от которого его едва не вывернуло. Справившись с подступившей тошнотой, он в очередной раз проклял нейрокаттеров, а также придурков, прибегающих к их услугам.

Справа в стене обнаружился лаз, который вел в подвал, но в эту дыру сумел бы протиснуться разве что пятилетний ребенок. Дальше по переулку на пожарной лестнице висела облепленная мухами дохлая кошка. Кейза поздравил себя с тем, что еще не успел поужинать. Труп кошки слегка покачивался, хотя стояло полное безветрие.

Под ногами чавкала грязь и хрустело битое стекло. Кейза не мог взять в толк, куда же подевался пациент. Разве что провалился под землю, но на его памяти такого еще не случалось.

Он точно знал, что после визита к нейрокаттеру люди не отличались ни резвостью, ни достаточной сообразительностью, чтобы обвести вокруг пальца опытного агента. Они превращались в легкую добычу, имевшую один шанс из десяти. Но и за этот шанс они цеплялись до последнего.

А если все было подготовлено заранее и пациент действовал по плану? Кейза уже сталкивался с подобной предусмотрительностью. Он даже читал найденные во время обыска послания одного такого бедняги, обращенные к самому себе. Это неприятно напоминало письма отца, посланные сквозь время сыну-дебилу. Что-то вроде: «…Тебе тридцать шесть лет. Ты предпочитаешь рыбный суп, зеленый чай и блондинок. У тебя было пять женщин, но только первую ты любил по-настоящему. Ее звали Эльза…»

Трогательно до слез. Или смешно – как посмотреть. В Конторе смеялись все, кроме Кейзы, хотя он и растягивал губы в улыбке. На самом деле он понимал, что подобным образом любой человек может выработать для себя целую систему ориентиров, которые обеспечат адаптацию и выживание в будущем. Нанести тайные знаки памяти на полустертую карту собственного ничтожества. И оставить ищеек Конторы в дураках.

…Кейза прошел еще метров тридцать. Его обоняние уже смирилось с вонью, но все остальные чувства были по-прежнему обострены до предела. Тут можно было потерять больше, чем премию. По пути он раздавил картонную коробку, в которую едва поместилась бы голова пациента. Коробка оказалась пустой, но довольно чистой снаружи и изнутри. Кейза отметил про себя это обстоятельство.

Облысевшая шавка рылась в объедках. Проходя мимо, Кейза невольно спугнул ее. Она отскочила на несколько шагов, затем поспешно вернулась на прежнее место.

Вскоре он добрался до перекрестка. Примерно такая же тараканья щель уводила вправо. Кейза высунул голову из-за угла. Женщина неопределенного возраста катила коляску, приближаясь к нему. Она была одета в дешевое пальто; на голове – платок и очки. Лицо опущено, однако аристократической бледностью оно явно не отличалось. Коляска была большая, ярко-синяя.

Чужеродное пятно на фоне здешней серости. Коляска закрывала часть фигуры.

В любом случае женщина шла слишком медленно, чтобы он мог заметить в ее походке что-нибудь необычное.

Примерно в семидесяти метрах от перекрестка проход заканчивался тупиком. Там темнел прямоугольник двери. Из-под колеса коляски выскользнула бутылка и отлетела в темноту, будто неразорвавшаяся граната…

Кейза хотел было спросить у женщины, не видела ли та человека с очень бледным лицом, но затем подумал, что никто из местных ничего ему не скажет. У этого нищего отребья был своеобразный кодекс молчания. Они могли резать и насиловать друг друга, но ни за что не обратились бы за помощью к представителю официальной власти – не говоря уже о том, чтобы оказать помощь легавому. А главными врагами для них все равно оставались и останутся разъезжающие в дорогих машинах сытые ублюдки, которые умеют грабить и убивать, не пачкая своих ухоженных рук.

Кейза решил действовать последовательно. Двигаясь навстречу напарнику, он по крайней мере убедится, что тому не удалось перехватить пациента. Чтобы как следует обыскать трущобы, потребовался бы целый отряд, и Кейза не собирался заниматься этим, ставя под угрозу всю операцию; нейрокаттер был гораздо более ценной добычей.

Он прошел метров тридцать в прежнем направлении. Миновал две наглухо заколоченные двери и очутился на небольшой площадке между домами. Даже здесь Кейза продолжал ощущать симптомы клаустрофобии.

Столб с баскетбольным щитом для карликов. Веревки, протянутые от стены к стене, – дырявый гамак для сбитых рогатками ангелов. На веревках болтались серые простыни, словно саваны в каком-то приемнике-распределителе преисподней. Откуда-то сверху доносилась музыка; рэппер щедро сыпал проклятиями, и Кейза был с ним согласен.

Он оглянулся. Женщина, катившая коляску, удалялась от него. Кейзе показалось, что она ускорила шаг. Ее силуэт уже превратился в неразличимое черное пятно.

И в этот момент Кейзу осенило. Он обозвал себя кретином и бросился за нею вдогонку.

Теперь игра пошла по его правилам. Кейза быстро настиг пациента.

Абсолютно уверенный в том, что в коляске нет никакого ребенка, он с разгону пнул жертву тяжелым ботинком в крестец, и «мамаша» молча рухнула лицом в грязь.

Коляска опрокинулась. Из нее вывалился весь реквизит: длинное мужское пальто, черный кожаный и довольно дорогой кейс, теплая куртка, вязаная шапочка и маска. Мельком Кейза успел подумать, что белая маска теперь особенно напоминает лицо мертвеца, выступившее из размытой дождем свежей могилы.

Человек попытался встать. Кейза сделал шаг к нему, готовясь нанести еще один удар. Под подошвой хрустнули очки. Теперь Кейза увидел истинный облик своей жертвы, разве что слегка искаженный грязью и несомненными признаками недавнего тестирования – кровоподтеками на висках и воспаленными слезящимися глазами. Становилось ясно, для чего понадобились платок и очки.

Прочие детали маскарада также не привели Кейзу в восторг. Перед ним был мужчина лет сорока, довольно толстый и уже обрюзгший, весь какой-то рыхлый под просторной женской одеждой.

– Лежать! – рявкнул Кейза, ткнув стволом парализатора в шею пациента. Спустя пару секунд он уже ловко окольцевал пойманную пташку, надев на нее браслеты, а затем заставил подняться и прислонил к стене.

Ему понадобилось некоторое время, чтобы отдышаться. Он испытывал немалое раздражение от того, что на сей раз при аресте пришлось изрядно повозиться. Кроме всего прочего, Кейза испачкал ботинки, брюки и относительно новое пальто. Черт подери, ведь он уже далеко не желторотый патрульный, чтобы бегать за переодетыми мерзавцами!

Физически он пребывал не в блестящей форме. Следовало признать, что он слишком стар для такой работы. Но серое вещество у него в порядке. Тут он вспомнил, что поздравлять себя не с чем. Как раз наоборот… Серое вещество лихорадочно соображало, перебирая варианты в поисках выхода. А вскоре и пациент подбросил ему обильную пищу для размышлений.

Человек с разбитым лицом прохрипел:

– Умный легавый, да? Значит, недолго тебе осталось…

– Ну, тебя-то я точно переживу, – сказал Кейза, оскалившись, как пес. Ему казалось, что он не сделал ничего особенного. Эта затея с маскировкой – такая дешевка!

– Вряд ли, – сказал мертвец, глядя на него чуть ли не с жалостью. – Умный легавый, а все-таки тупой.

Кейза не понимал, почему он все еще слушает этого ублюдка и не заткнет ему пасть, сунув ствол в зубы. Возможно, потому, что был уверен: теперь тот никуда не денется. И еще потому, что пациент переступил грань, совершив над собой нечто запретное, чудовищное, противное природе. Но одновременно Кейза испытывал жгучее любопытство, ведь он разговаривал с существом, которое добровольно отказалось от своего человеческого естества.

– Подумай, дурак, – продолжал пациент. – Скоро и тебя отправят на тестирование.

Кейза уже думал об этом, причем неоднократно. Поэтому слова незнакомца подействовали на него убеждающе – будто пророчество прокаркала безмозглая птица, которой верят больше, чем всем мудрецам на свете.

– …Помоги мне, а я дам тебе шанс. – Мертвец вливал ему в уши остатки своего яда. Или лекарства?

Кейза был не прочь поторговаться. В конце концов, он не впервые вел грязную игру с осведомителями. Премиальные уже почти лежали у него в кармане.

– Ну давай, удиви меня, – сказал он, приблизившись к жертве вплотную и приготовившись услышать «откровения».

Но пациент сказал только:

– Справа, в пиджаке.

Кейза сунул руку по указанному адресу и нащупал предмет размером с мобильный телефон. Но не телефон. Это был портативный IQ-тестер – штука, которая стоила на черном рынке целое состояние. Светившийся на панели зеленый светодиод сигнализировал о готовности к работе.

(На черном рынке продавали единственную услугу: покупатель становился значительно тупее. Насколько тупее, не брался предсказывать никто – нейрокаттеры имели дело со слишком сложным объектом. При этом клиент рисковал превратиться в идиота. Правда, ни один не жаловался. Все удовольствие обходилось в сумму от десяти до двадцати кусков. Огромные деньги, но жертвам казалось, что жизнь дороже. Нейрокаттер либо получал плату по результатам послеоперационного тестирования, либо… пациент уже был не в состоянии заплатить. В общем, это была опасная и жестокая игра, в которой кому-то если и удавалось отсрочить свое поражение, то огромной ценой.)

…В эти секунды Кейза осознал, что ему действительно выпал редчайший шанс. Возможно, последний. Ирония судьбы заключалась в том, что он едва не лишил себя этого шанса, грубо обойдясь с переодетым клоуном. Тестер был довольно хрупкой вещью. Гораздо более хрупкой, чем человеческий организм.

Кейза думал. У него еще был выбор. Премия, сделка или… убийство.

Пациент должен исчезнуть бесследно, иначе на допросе этот жирный червяк расскажет все. Однако у Кейзы не осталось ни времени, ни возможности упрятать того на пару метров под землю. Он бросил взгляд в переулок – напарника пока не видно. Кейза расстегнул браслеты и хлопнул пациента по спине:

– Пошел!

Тому не надо было повторять дважды. Он заковылял по переулку походкой больного пингвина. Кейза смотрел ему вслед. Он знал своих коллег по Конторе, которые не задумываясь выстрелили бы пациенту в голову, чтобы убрать единственного свидетеля и спрятать концы в воду. Но он был умнее их. Нападение на агента при аресте – кто поверит в эту басню? Всем известно, что пациент практически не способен оказать серьезное сопротивление.

Человек скрылся за поворотом. Кейза дал себе зарок действовать отныне с предельной осторожностью. Он еще не привык к простой мысли, что стал государственным преступником. Возможно, какое-то семя созревало в нем давно, однако сама трансформация произошла почти мгновенно. Совесть молчала, когда говорил инстинкт.

– …Легавый, а ты не боишься, что я прикончу тебя прямо на операционном столе?

– Деньги не пахнут, – ответил Кейза. – Вторую половину получишь через сутки. Если я сумею вспомнить, где она.

– Тебе помогут вспомнить. – Нейрокаттер ухмыльнулся. Что-то было в его ухмылке. Что-то такое, без чего Кейза счел бы угрозу блефом.

Его жизнь разделилась на «до» и «после» операции. Возможно, кто-то попросту донес на него, заметив произошедшие в нем перемены, но это вряд ли. В Конторе Кейзу окружали люди, которые, мягко говоря, не блистали способностью делать выводы. Иначе они просто не продержались бы на своей работе. Их функции были просты, понятны и однозначны: слежка и охота за нейрокаттерами. Количество последних не уменьшалось, несмотря на то что в случае поимки их приговаривали к смертной казни. Правда, до этого редко доходило – большинство успевали принять яд или застрелиться. И тогда люди из Конторы получали официальные выговоры и неофициальные поощрения.

Благодетель Кейзы до сих пор был жив. В свою очередь, пациент оценил качество работы. Среди нейрокаттеров попадались коновалы, и мертвецов на их совести было больше чем достаточно. Тех, кому удалось избежать жертвоприношения, считали по пальцам. И Кейза оказался в их числе.

Таким образом, нейрокаттеры представляли угрозу для национальной безопасности. Раньше Кейза понимал, что означали эти два магических слова – «национальная безопасность», а теперь, хоть убей, – нет. Например, он не понимал, почему эту штуковину можно было отделить от его, Кейзы, личной безопасности.

Как ни печально, он задался подобными вопросами слишком поздно – когда возникла реальная опасность для собственной шкуры. Да, он не стал жертвой. Но во имя чего приносились жертвы? Им, потенциальным «спасителям», заложникам гражданского мира и общественного порядка, с раннего детства внушали «идеалы», которые впоследствии позволяли оправдать жертвоприношения. Им объясняли, что это необходимо для всеобщего процветания. Древние убивали людей, выпрашивая у богов милость. Современные жрецы выпрашивали тотальную благодать – но у кого?! КЕМ или ЧЕМ были демоны термоядерного века?

Кейза не знал ответов. Однако хотел бы знать, несмотря на то что извилин у него в мозгу поубавилось и IQ упал до среднестатистического уровня. Он ощущал мучительную раздвоенность. Воплощенная серость не должна задавать вопросов, кроме самых простых. Какое пиво предпочесть? Где отдохнуть вечером? В кого сунуть свой слепой член-поводырь? Кому подставить свою зубастую щель?..

Теперь, просыпаясь по утрам, Кейза не испытывал ни радости, ни тоски. Он ничего не ждал, возвращаясь к реальности. Разве это нормально?

Он не видел снов. Выбравшись из беспамятства и открыв глаза, он смотрел в синее (или серое, или черное) небо за окном и больше не чувствовал безадресной благодарности за то, что еще жив.

Тогда стоило ли убивать часть себя ради спасения целого? Он добровольно кастрировал свое «я», изуродовал свой разум – но по-прежнему хотел бы сохранить то, что осталось. И он все еще испытывал боль, как будто именно она служила последним исправным индикатором его сомнительной принадлежности к человеческой расе.

Глухая злоба охватывала его при мысли о том, каково придется его жене, если с ним случится непоправимое. И что будет с его сыном?.. Возможно, боль и оставшиеся эмоции были только неизбежным приложением к инстинкту самосохранения, который теперь назывался иначе.

Инстинктом жертвы.

Он продержался шестнадцать месяцев.

Декабрь 2002 г.