Время Чёрной Луны Корепанов Алексей
– Нам туда? – спросил я, показывая на реку, но тут же поправился, потому что девушка изумленно посмотрела на меня: – То есть, я имел в виду, скоро нам туда?
– Ты, по-моему, скорее переспал, чем не выспался. – Девушка прищурилась. – Конечно, скоро. Я же договорилась с Рергом и давно тебя жду, а ты там копался в лабиринте. Они уже миновали зыбучку, так или не так?
– Н-ну… так… – согласился я.
Ничегошеньки-то я не понимал, но, пожалуй, вряд ли бы эта воительница обрадовалась, скажи я ей такое. Она ведь, судя по ее словам, назначила мне отнюдь не амурное свидание, договорившись с Рергом (видимо, обо мне договорившись?), и рассчитывала на мое участие в каком-то предприятии, связанном с путешествием в сторону каких-то гор.
– Тебе что, Рерг совсем ничего не объяснил? – вдруг подозрительно спросила девушка.
Она соскочила с топчана и подошла ко мне, совершенно бесшумно ступая своими кожаными тапочками.
– Или ты ничего не понял?
Ее руки быстро легли мне на плечи, подобрались к горлу, и вряд ли это было лаской – она, по-моему, просто собиралась меня придушить, не дав возможности подняться с табурета и принять смерть стоя.
– А ну-ка, быстро, что выбираешь: свет звезды, зов птицы или молчание ночи?
Можно было, конечно, погладить камешек – вдруг он подскажет правильный ответ? – или припугнуть эту Камиллу-Ипполиту пистолетом; только я сомневался, что она даст мне возможность добраться до кармана. Свернет шею каким-нибудь высокоэффективным боевым приемом амазонок, бросит назад в колодец или в реку рыбам на радость и помчится разбираться с Рергом. Назвался груздем… Да и стоит ли дергаться – я ведь чувствовал, что знаю правильный ответ. Лишь бы он действительно оказался правильным.
– Ни то, ни другое, ни третье, – ответил я, невольно глядя на ее грудь, оказавшуюся почти на уровне моих глаз; ей явно было слишком тесно под курткой. – Выбираю зов молчащей звезды.
Моим плечам стало легче – хватка ослабла.
– Ты какой-то вялый, Легис, – успокоенно сказала девушка. – В самом деле что-то случилось? Мы же условились с Рергом: он тебя разыщет и расскажет самое необходимое. Хотя… – Она вдруг запнулась. – Возможно, это и к лучшему.
– Что к лучшему?
– Твоя непосвященность. Возможно, другие слишком хорошо знали, что им надо делать, потому и проиграли. Посмотрим.
Она, очаровательно покачивая бедрами, отошла от меня, присела возле охапки ветвей, прикрытых плащом. Раздвинула ветви, извлекла глиняный кувшин и объемистую кожаную суму. Поставила кувшин на стол передо мной, выложила из сумы аккуратные матерчатые мешочки, в которых оказались небольшие зеленые плоды и нечто похожее на сыр.
– Только быстро, – сказала она, садясь на табурет рядом. – Я, тебя дожидаясь, и куска не ухватила.
Мы жевали кисловатые мясистые плоды и вязкий «сыр», поочередно запивая еду терпким, но весьма приятным напитком из кувшина. Я, наконец, узнал, что рыжеволосую амазонку зовут Донге, и некоторое время с удовольствием катал на языке это звонкое холодное имя, похожее на хруст льдинок, на голос гулкого колокола, зовущего к битве. Несколько раз я ловил на себе ее цепкий оценивающий взгляд и все больше убеждался, что дела, по-видимому, предстоят нелегкие. Впрочем, это меня не пугало, только я сомневался – смогу ли?
А потом Донге меня удивила. Оставив недопитый кувшин на столе, сложив остатки еды в мешочки и обвязав горловину сумы узорчатой лентой, она мельком взглянула в окно, выходящее на реку, и, заложив руки за голову, легла на плащ, расстеленный поверх веток. Улыбнулась и тихо сказала:
– Иди сюда, Легис.
Я, помедлив, поднялся с табурета и подошел к ней. В ее улыбке, в ее зеленых глазах было что-то змеиное, настораживающее, но, видит Бог, я еще никогда не встречал столь обворожительных змей.
– Наклонись. – Это прозвучало почти как приказ.
Я пока не видел оснований не подчиняться и склонился над ней.
– У нас еще достаточно времени, – прошептала Донге и вдруг, резко приподнявшись, обхватила меня за шею и дернула на себя.
Это было похоже на молниеносную атаку кобры – я не удержался на ногах и упал на плащ рядом с Донге. Затрещали, ломаясь, ветки. Шею мою обнимали крепкие и нежные руки, а лицом я уткнулся в стиснутую шнуровкой грудь девушки.
– Легис… Ты ведь уже отдохнул… Ты ведь крепкий парень… – шептала девушка, ероша мои волосы. – Ты ведь умница, Легис…
Она ласкала меня, и мне было совсем неплохо рядом с ней, и все бы у нас, конечно, получилось, и меня тянуло ответить ласками на ласки и с головой окунуться в эту упоительную игру, в эту восхитительную борьбу, где нет побежденных, а есть лишь одни победители… – и все-таки я отстранился.
– Подожди, Донге. Не надо.
Девушка приподнялась на локте и непонятно смотрела на меня. Ждала объяснений? Ну что ж…
– Я не могу вот так, Донге… Нет, ты очень привлекательна, но я ведь тебя знаю всего несколько минут… Надо же испытывать хоть какие-то чувства, прежде чем… прежде чем…
– Прежде чем переспать, – завершила мой лепет девушка и засмеялась. Смех ее тоже был похож на гул боевых колоколов. – Ты молодец, Легис! – Она совершенно по-свойски похлопала меня по плечу. – Ты уж прости, я тебя просто испытывала. Может быть, кое-кто из них не вернулся именно потому, что поддался обольщению. А нет ничего проще, чем проткнуть затылок распаленному самцу, поверь.
Ее красивое лицо стало жестким, глаза смотрели холодно и решительно. Я не сомневался в том, что она действительно могла так поступать с распаленными самцами.
– И многие не вернулись? – спросил я.
– Многие… – Она вновь потрепала меня по плечу и одним прыжком оказалась на ногах. Так мог бы вскочить грациозный хищный зверь.
– Ладно, вставай, полежишь в другой раз. Ты не думай, я не кровожадная, просто так все складывается. Из-за этих проклятых хранителей.
Я поднялся и отошел к столу, а она затолкала плащ в суму, пригладила волосы и осмотрелась, словно проверяя, ничего ли не забыла.
– Ну все, Легис. Пусть с нами будет удача. Идем.
Она, перекинув суму через плечо, направилась к выходу, и я последовал за ней. Уже протянув руку, чтобы отодвинуть закрывающую дверной проем шкуру, она вдруг бросила через плечо:
– А оружие оставь здесь.
Я остановился, удивленный ее осведомленностью, и тогда она повернулась ко мне и повторила:
– Да-да, оружие оставь здесь. У тебя ведь в кармане оружие. Я сразу почувствовала, когда тебя обнимала. Не слушаешь Рерга, Легис. – Она покачала головой. – Оружие вряд ли поможет. Все они уходили с оружием и никто не вернулся.
Я молча вытащил пистолет и бросил его на кучу веток, хотя мне очень не хотелось с ним расставаться. Но условия здесь диктовал не я. И, может быть, действительно успех зависел вовсе не от оружия?
– Так будет лучше, Легис.
Вслед за Донге я вышел под жаркое небо с застывшим незнакомым солнцем, сжегшим дотла привычный уже Мир Одинокого Замка. Никаких замков тут не было – холм, с которого спускалась дорога, сруб, быстрая река и кусты за рекой. Это был совсем другой мир. Еще один мир.
Шагая рядом с Донге к прибрежным деревьям, я поинтересовался насчет своих дальнейших действий и, наконец, получил разъяснение нашей ближайшей задачи. Оказывается, нам надлежало затаиться на толстых ветках, нависающих над дорогой у самой воды, и ждать. А потом при помощи разработанной Донге тактики попытаться стать в некотором роде наездниками каких-то животных, которых девушка называла беджами, причем сделать дело так, чтобы сами беджи ничего не заметили.
Девушка первой забралась на дерево и исчезла в густой листве. Я начал карабкаться следом, вспомнив навыки детской поры. Тогда, много лет назад, в нашем изумительном просторном дворе, великолепно приспособленном для самых разных игр, мы скакали по деревьям, как белки, играя в войну и в «птички на дереве». А может быть, это не двор, а мы были приспособлены для игр?..
– Ложись вон там. – Девушка показала на развилку из ветвей высоко над землей. – Я брошу дымницу и спрыгну на первого бежда, а ты прыгай на второго. Главное – попасть в карман. И не бойся, бедж толстокожий, ничего не заметит – уже проверено.
Рядом с ней висел привязанный к ветке какой-то сверток – вероятно, та самая «дымница». Все-таки чувствовать себя совсем необученным было как-то неловко и я спросил, чтобы хоть что-то себе уяснить:
– И долго сидеть в этом кармане?
– До самого города, – ответила Донге, отвязывая дымницу. – Попробуем пройти ворота. Проберемся в карманах беджей, а потом вылезем. Я подам сигнал… Идут! – Девушка распласталась на ветке, зажав сверток в руке. – Ложись, Легис. Умоляю, не подведи!
А вот насчет этого я не был уверен. Я не знал, попаду ли в некий «карман», спрыгнув с высоты четырехэтажного дома. Такой практики у меня не было. Я втиснулся в шероховатую кору – и услышал вдалеке знакомый звук. Звук, похожий на шум включенных на полную мощность десяти, а то и пятнадцати компрессоров. Болотные Ледоколы…
Сквозь просвет в листве я видел, как они спускаются с холма – огромные, мощные, тонны могучей неуязвимой плоти, закованной в костяные панцири. Багровые глаза сияли на солнце, как сигнальные огни. Так вот они – местные беджи, в чьи карманы так стремится угодить воительница Донге, захватив с собой необученного Легиса, неумелого своего спутника. А «карманы» – это, вероятно, зазоры между костяными пластинами на боках Ледоколов. Бедж – не роскошь, а средство передвижения…
– Легис, готовься! – сдавленно сказала девушка, замерев в позе пантеры перед прыжком.
Первый Ледокол прошествовал под нами, обрывая листья бронированной спиной, второй держался в кильватере, метрах в десяти. Донге швырнула вниз сверток – раздался негромкий хлопок и над дорогой расползлось желтое клубящееся облако с ароматным запахом тлеющего сандалового дерева. В этой дымовой завесе Ледоколы потеряли друг друга из виду, но продолжали двигаться к реке. Что им какой-то там хлопок! Донге, повиснув на руках, спрыгнула на спину идущего первым гиганта, скользнула за зеленоватую овальную пластину на его необъятном боку и исчезла. Через мгновение подо мной появилась спина моего «скакуна» и я, не задумываясь, последовал примеру девушки, изо всех сил стараясь не промахнуться.
Одного старания оказалось все-таки недостаточно: я не попал в «карман», но успел уцепиться руками за край пластины, подтянулся, помогая себе ногами, и наконец перевалился в темную сухую расселину на боку моего Ледокола.
Все-таки я хоть что-то сумел сделать сам…
4
Кажется, совсем еще недавно, а на самом деле в какую-то другую, покрытую толстыми черно-белыми напластованиями Времени эпоху, я был студентом. Мы были студентами. Наступала осень, и мы собирали сумки, рюкзаки и чемоданы, натягивали сапоги, облачались в телогрейки поверх старых свитеров и отправлялись в необъятные, не поддающиеся урбанизации нечерноземные глубины. Мы тряслись по размытым сентябрьскими дождями дорогам и горланили задорные песни, сидя на охапках мокрой соломы в кузовах грузовиков, мы веселились, обманчиво увлеченные чертовски интересной игрой под названием «Жизнь». Ну что нам стоило поиграть с наполненными зерном мешками, азартно забрасывая их в тракторные прицепы? Что нам стоило потом чуть ли не вприпрыжку носить эти увесистые мешки на плечах, взбегая по шатким трапам в колхозные закрома? И не мешало пасмурное небо, и не раздражал дождь, потому что в те молодые годы каждый из нас не сомневался, что получит выигрыш в этой игре под названием «Жизнь». Она еще не стала привычкой, еще не тяготила, еще не поворачивалась совсем-совсем другими, тусклыми, безрадостными гранями. Она еще была игрой…
Нам не хватало тогда единственного – времени для сна. Вечерние танцы под гитару за околицей, ночные прогулки, разглагольствования и философствования, и все сущее казалось подобным смирной кобылке, подчиняющейся вожжам, зажатым в твоих руках. Ты еще не представлял себя собакой, привязанной к повозке… По утрам чертовски хотелось спать, и не было ничего приятней, чем, загрузив сеном полный прицеп, зарыться поглубже и дремать всю дорогу под тарахтенье «Беларуси» с похмельным и небритым трактористом за рулем, покачиваясь на всех ямах и ухабах грязного проселка.
Почему мне вспомнилась вдруг моя студенческая эпоха? Потому, наверное, что я лежал в тесном и темном сухом «кармане» беджа, убаюкиваемый его неторопливой поступью, и под толстой теплой кожей моего транспорта что-то негромко монотонно клокотало (легкие? сердце? какой-нибудь парапсихический орган?) – и едва уловимо пахло сеном. Да, да, сеном той давней поры. Мой транспорт или любил по вечерам поваляться на сеновале, или использовался для перевозки сена, или просто был сенным беджем. И никакое болото не могло заглушить этот приятный, чуть печальный запах, волнующий память. Ведь прошлое оживает в нас не только с образом, словом и звуком – достаточно бывает всего лишь запаха, едва уловимого запаха… Настурций… свежей масляной краски… прибрежной тины… сена…
Я как-то сразу уверовал в то, что беджи – отнюдь не грозные болотные монстры-пожиратели трупов, а добродушные умницы, с которыми можно при желании найти общий язык. И не стоило мне их пугаться тогда, на болоте. И может быть Донге перестраховалась с дымовой завесой, давшей нам обоим возможность стать незамеченными пассажирами. Может быть беджи и безо всяких уловок обеспечили бы наш проезд… хотя, конечно, девушка действовала вполне продуманно, стараясь свести к минимуму степень риска. Наверное, у нее были основания – я-то по-прежнему оставался в неведении относительно прошедших и грядущих событий в этом новом мире.
Я уверовал в миролюбие и понятливость беджей, и спокойно дремал в своей уютной каюте, пронизанной запахом сена, и что-то поднималось из глубин, какие-то обрывки… осколки… кусочки мозаики, из которых можно было попытаться выложить пусть неполный, пусть схематичный и грешащий неточностями, но все-таки узор…
Узор разрастался, становился все более четким. Приходило туманное знание…
…Свершилось ли это по чьему-либо наущению, или было предопределено от века, или являлось чьей-то непоправимой ошибкой, или все же именно так и было записано изначально в Книге судеб этого мира – о том сейчас неведомо никому. Известно другое: во времена столь древние, что совсем иным был рисунок созвездий, и еще не горели над горизонтом зеленые глаза двух лун, и море плескалось на месте Срединной пустыни, воины легендарного основателя державы красноликих гигантов Баодда обнаружили в пещере в глубине мертвой долины Плоды Смерти. Это были именно Плоды Смерти – так возвестила Зрящая Суть с порога своего храма, выдолбленного в толще скалы, когда принесли ей Плоды Смерти, чтобы она постигла их сущность. Она забрала Плоды Смерти и спрятала их в тайнике своего храма, дабы они никогда и никому не принесли беды.
Но нет ничего вечного ни в мире природы, ни, тем более, в мире людей. Ломались, менялись границы, создавались и рассыпались в прах государства, и дикие орды из-за северных гор не оставили камня на камне от древних городов, а потом тучей саранчи налетели на мирные долины пришельцы с далеких островов. Живущая чуть ли не от сотворения мира Зрящая Суть, предвидя свою смерть от рук дикарей, замуровала вход в храм, при помощи чудодейственной огненной силы обрушив своды, а сама осталась сидеть у входа, дожидаясь пришельцев.
Ее изрубили на части каменными ножами, и сварили мертвую плоть в огромном котле, а потом высушили на солнце и растерли в порошок – и сыпали этот порошок в сосуды со своим вином, чтобы жить так же долго, как жила Зрящая Суть…
Храм в скале уцелел – не было у дикарей с островов таких орудий, какие могли бы потягаться с камнем, и Плоды Смерти лежали в каменной толще, скрытые от людских глаз. Но не стиралась в памяти поколений память об этих ужасных Плодах, некогда найденных воинами основателя державы красноликих гигантов Баодда. Давно обезлюдела скалистая местность к востоку от Мертвых Гор, где некогда Зрящая Суть давала ответы на все загадки мира, и толстым слоем серой ядовитой плесени покрылись равнодушные скалы. Но молва жила…
И струилось неспешное время, меняя, меняя, меняя мир маленького жаркого солнца и двух зеленых лун, и море заливало острова, и реки уходили в другое русло, и пересыхали, и текли вспять, и проседали горы, крошась от подземных толчков, и превращались в болота плодородные равнины, и новые города поднимались на месте древних руин. И однажды в скалистой низине восточнее Мертвых Гор, что звались теперь Клыками Дуггуна, появились три сотни рыжебородых наездников в пурпурных накидках, три сотни рослых молчаливых рубачей, отобранных из войска высокого осда Темерши, который в то время вел затяжную войну с опытной ратью угрюмого правителя Трехречья. Вместе с рубачами пришла в низину колонна рабов с обритыми головами и знаками высокого осда, выжженными на щеках; рабы тянули за собой скрипящие неуклюжие камнедробильные машины, способные продырявить скалы. Рабы облепили развалины храма – и день и ночь, день и ночь, день и ночь не прекращалась работа в опаленной солнцем низине. Высокий осд Темерши повелел отыскать тайник с Плодами Смерти – и рубачи вместе с рабами искали тайник.
Высшим законом было слово высокого осда Темерши, и если надо было бы перенести горы в море, а море расплескать на месте гор, рабы безропотно взялись бы за этот неимоверный труд: по камешку перенесли бы горы, по пригоршне перелили бы море… Множество рабов в муках скончалось от ядовитой плесени, но когда наступила пора серых туманов, тайник с Плодами Смерти был найден.
Рать правителя Трехречья уже вторглась во владения высокого осда Темерши, тесня полки рубачей, и сам высокий осд прибыл в свое войско, и в его походном ларце, сработанном из лазурного камня, лежали Плоды Смерти, еще в давние века проклятые Зрящей Суть.
Ранним утром, когда противники готовились к бою, метательное орудие запустило в лагерь угрюмого правителя Трехречья первый из Плодов Смерти…
И последний.
Жители дальних селений слышали гром, донесшийся из-за горизонта, видели, как странно и долго сверкало безоблачное небо, словно встающее солнце от грома раскололось на ослепительные куски, и куски эти взлетели в вышину, и рассеялись в разные стороны, и пролились огненным дождем.
И никто никогда не видел больше войска угрюмого правителя Трехречья, и никто никогда не видел войска высокого осда Темерши. Исчезли и люди, и скакуны, и все окрестности превратились в горячую пустыню; горячим был воздух в пустыне, и горячей была потрескавшаяся, спекшаяся земля, и нельзя было проникнуть в эту пустыню. Многие селения вокруг выгорели дотла, и ветер разносил во все стороны серый пепел, и над горами и долинами, над полями и реками, и над далеким морем дни надолго сменились сумерками, и по ночам не видно было ни звезд, ни зеленых лун…
Та пустыня стала проклятым местом, и никто не смел приближаться к ней. Права оказалась та, которая звалась когда-то – Зрящая Суть…
И вновь медленно текло время, выдавливая из земли новые молодые побеги и смешивая с грязью облетевшую старую листву. Весть о случившемся кругами по воде расходилась по городам и селениям, пересекала границы, переваливала через горные хребты, переплывала через реки, перебиралась через болота, раскатывалась по долинам, не усыхая от жары, не каменея от холода – и достигла наконец далекого горного храма, вздымающегося над ущельем в глухом уголке страны Соор. Служители храма считали себя независимыми ни от каких мирских властей, сами вели скудное хозяйство и поклонялись зеленоглазому солнцеликому небесному божеству Уо – создателю мира, чьи одежды – звездное небо, чьи шаги – день и ночь, чье дыхание – мерцающий звездный свет, чей голос – обманчивая тишина ночных небесных просторов; тишина – только для непосвященного, а для них, проникших в тайны и постигнувших непостижимое, – повеления божества, прорывающиеся в сознание в мгновения озарений.
Каждое поколение служителей еще и еще раз получало от небесного божества Уо одно и то же пророчество: «Прежде чем звезды на моих одеждах превратятся в пыль, вы будете владыками подзвездного мира».
И когда весть о случившемся во владениях высокого осда Темерши достигла, наконец, храма Уо на краю страны Соор, служители поняли: их час настал.
Когда растаял снег на горных перевалах, сошли оползни, и бурные реки вновь вернулись в свое русло, семь служителей с походными мешками на плечах покинули храм и пустились в далекий путь к месту битвы воинов высокого осда Темерши и угрюмого правителя Трехречья. Трижды заносил перевалы снег и трижды вторгались в долину талые воды, прежде чем вернулись четверо из ушедших, отыскав и принеся в храм ларцы с Плодами Смерти. А когда перед наступлением холодов охотничий отряд надзирателя провинции в погоне за добычей забрался в горы и подъехал к воротам храма, дабы устроить веселый ужин и расположиться на ночлег не под открытым небом, а под крышей, в тепле и уюте, то обнаружилось, что храм пуст. Пыль толстым слоем лежала на каменных статуях и на полу пустых помещений; пустыми были амбары и кузницы, погреба и ткальни, кухня и баня, обдирочный двор и пекарня; все было молчаливо и неподвижно, и только вода тонкой прозрачной струей бежала и бежала с негромким плеском в глубокий бассейн посредине огромного безлюдного зала. За ущельем сотнями вершин нацелилась в небо обширная горная страна, и пытаться искать ушедших служителей храма Уо в ее лабиринтах, в круговерти гор и ущелий было так же бессмысленно, как искать песчинку в золе потухшего костра. Да никто и не собирался искать служителей – хоть и жили они на территории страны Соор, но были вольны в своих действиях.
Холод сменялся жарой с буйством степных пожаров, расцветали цветы и опадали листья, и однажды в Осде – столице государства Зарашхи, где не так давно в своем пирамидальном дворце вершил державные дела высокий осд Темерши, появились двое служителей храма Уо. Их приняли поначалу в канцелярии для простолюдинов, затем в канцеляриях третьего и девятого кругов, и наконец допустили к высокому осду Темерши-Ши, сыну и преемнику прежнего правителя, необдуманно воспользовавшегося губительными Плодами Смерти.
Служители принесли с собой изящный ящичек из лазурного камня, и правитель сразу узнал походный ларец высокого осда Темерши, с которым тот отбыл на свою последнюю битву. Узнали его и приближенные из прежней свиты, присутствовавшие при встрече высокого осда Темерши-Ши со служителями чужеземного храма Уо. Ни с чем нельзя было спутать личный знак правителя, искусно врезанный под полупрозрачную крышку ларца. Послы от имени старшего служителя храма заявили, что отныне страшные Плоды Смерти будут вечно находиться в глубине гор, в надежных руках. Послы заявили, что с помощью дрессированных птиц Плоды могут быть сброшены на любой город или селение любой державы. И дабы этого не случилось, продолжали послы, невозмутимо глядя в изумленные лица высших чиновников страны Зарашхи, высокому осду Темерши-Ши надлежит отобрать сто молодых и здоровых рабов и сто молодых и здоровых рабынь и под конвоем направить их в дальнюю провинцию государства Соор для сооружения укреплений, в которых будут храниться Плоды Смерти. Высокому осду надлежало также позаботиться о том, чтобы все державы – от холодной страны Олн до приморской страны Элинре – тоже прислали рабов и свободных граждан для строительства горного города хранителей Плодов Смерти.
Хоть и молод и неопытен был высокий осд Темерши-Ши, но сразу понял, что нет у него выбора и нужно подчиниться условиям старшего служителя храма Уо. Ужасное оружие добыли себе горцы, и не было никакого спасения от этого оружия, и не было никакого противодействия этому оружию, а правитель государства Зарашхи был молод и хотел жить, и не желал себе такой смерти, какую нашел его неосмотрительный отец.
Хотели жить и правители других держав – и поэтому спустя некоторое время потянулись в горы на окраине страны Соор караваны рабов и свободных граждан…
Много сил, времени и даже жизней было положено на создание в самом сердце гор города хранителей Плодов Смерти, который назывался Тола-Уо, что значило «Врата Уо». Дни и ночи кипела работа в обширной высокогорной котловине, обрамленной каменными гребнями, обрывающимися в ущелья. В котловину вел единственный путь – путь по краю обрыва, и там, на повороте, всего несколько человек могли при необходимости сдержать, сбросить в пропасть или заставить повернуть обратно любой боевой отряд наступающих. Под присмотром и руководством служителей храма Уо рабы и свободные граждане дробили камень и расчищали пространство внутри котловины, укрепляли естественные стены города, строили дома и новый храм небесного божества Уо, насыпали землю на скальное основание и сажали деревья и плодовые кусты, меняли русло быстрого холодного потока, шумным водопадом срывающегося в ущелье, сооружали дозорные посты, крепили своды обнаруженных в каменной толще глубоких и длинных пещер и долбили ложе для искусственных водоемов. Среди владык мира, лежащего вне города хранителей, не нашлось желающих увидеть в небесах над своими столицами дрессированных птиц, несущих Плоды Смерти, поэтому почти непрерывной чередой текли в Тола-Уо обозы с деревом и мрамором, провиантом и кирпичом, кухонной утварью и саженцами, одеждой и мебелью, морским песком и светящимися камнями, и многим-многим другим, необходимым для жизни горной крепости.
Немало воды утекло в холодном потоке, рассекающем улицы, брызжущем в многочисленных фонтанах, пойманном в спокойные водоемы и все-таки убегающем к далекому морю, прежде чем окончательно был возведен в глубине гор удивительный и прекрасный город Тола-Уо, хранящий под сводами нового храма Уо таинственные и страшные Плоды Смерти – то ли упавшие некогда с небес, то ли исторгнутые из чрева земли, то ли сотворенные во времена неведомые и безымянные древним народом, порожденным вместе с миром в начале начал зеленоглазым солнцеликим небесным божеством Уо.
Служители храма умели делать то, что не под силу было простым смертным. Одним только взглядом и движениями рук они лечили болезни, могли сколь угодно долго обходиться без пищи и без воздуха, общаться с умершими, находить, не покидая храма, пропавших без вести на суше и в океане, и слышать и видеть друг друга через самые толстые каменные стены. Они владели рецептом напитка забвения, делающего душу человека подобной выжатой досуха губке, готовой впитывать истины небесного божества Уо. Человек при этом не терял своей сущности, но забывал пережитое, освобождался от прежних привязанностей, благих и дурных стремлений недавнего прошлого и мог посвятить всю дальнейшую жизнь служению зеленоглазому солнцеликому божеству.
Рабы и свободные граждане, создавшие горный город Тола-Уо, пили этот приготовленный служителями напиток в храме Уо и постепенно забывали предыдущее свое существование в холодной ли стране Олн, в приморской ли стране Элинре, и приобщались к таинствам богослужений, и уже не мыслили себе жизни вне пределов города хранителей Плодов Смерти. И настал день, когда в единственные ворота Тола-Уо вошла последняя колонна рабов и свободных граждан, и город закрылся для внешнего мира.
Все живущие в городе, независимо от происхождения, стали равноправными гражданами Тола-Уо. Дни проходили в богослужениях и занятиях науками таинств, чтении и прогулках в садах, общих трапезах и театрализованных мистериях. Совет служителей, возглавляемый старшим служителем храма Уо, руководил всей жизнью города, избавленной от тревог и забот о хлебе насущном. Город пребывал в золотом веке, пользуясь всеми благами, которые предоставляли ему большие и малые страны в обмен на гарантию того, что Плоды Смерти будут вечно покоиться в храме Уо и никогда не падут испепеляющим огнем на города и селения. Город собирал дань, достаточную для беззаботного существования двух тысяч своих горожан, – и процветал. Время, казалось, застыло над ним, зачарованное красотой и величием его строений, и не решаясь пролиться дождем перемен. Плоды Смерти стали плодами счастливой жизни для горожан – потомков первопоселенцев: служителей старого храма в стране Соор, рабов и свободных граждан.
Дань собирали беджи, дюжина могучих существ, которые привозили пустые гигантские повозки в установленное место в предгорьях, оставляли их там и возвращались в город, а затем забирали повозки, уже нагруженные всем необходимым для жизни тех, кто находился под покровительством небесного божества Уо. И ни один правитель не смел отказаться от уплаты дани.
Именно так поняли служители пророчество небесного божества Уо о том, что им суждено быть владыками подзвездного мира…
Беджей обнаружили при возведении города; вернее, тогда еще не беджей, а двенадцать голубоватых яиц величиной не больше лесного ореха, угнездившихся в каменной глыбе в самом дальнем углу самой глубокой и длинной пещеры. Служители перенесли яйца в храм Уо и долго воздействовали на них, используя свои необычные способности, дарованные божеством, и скорлупа яиц наконец треснула и в мир явились беджи. Неуязвимые и наводящие страх своим видом, безропотные и понятливые, они стали помощниками служителей, хотя никто из служителей так и не постиг, откуда взялись в пещере яйца странных существ и с какой целью беджи вступили в пределы бытия. Небесное божество Уо пока хранило молчание, и не было озарений, но молчание это по некоторым признакам истолковывалось хранителями как одобрение. И город, неприступный город хранителей Плодов Смерти, продолжал процветать.
Беджи были верными помощниками. Беджи все понимали. В благодарность за то, что им помогли появиться на свет, беджи беспрекословно выполняли роль перевозчиков грузов. Хотя у них было совсем иное предназначение в этом мире.
Вот так и текло, текло, текло время, но бежди не менялись, словно были бессмертными, словно знали секрет борьбы с энтропией… Беджи все понимали…
5
Мне снились горы, снился город в котловине, обрамленной зубчатыми каменными стенами, созданными природой и достроенными людьми. В темной воде бассейнов отражались колючие звезды, застыли в безветрии деревья, окна ажурных зданий источали мягкий свет. Внезапно звезды померкли, небо покрылось трещинами, вспучилось, как вспучивается асфальт под напором прорастающих молодых побегов, беззвучно раскололось – и в пустоте, поглотившей небо, возник мертвый лик Черной Луны. Чернота хлынула на город Тола-Уо, меняя его застывшие контуры. В последнее мгновение перед тем как исчезнуть, город превратился в очень знакомые улицы и строения – и все пропало, захлебнувшись этой чернотой.
Я открыл глаза и ничего не увидел. По-прежнему слегка пахло сеном и мое тело продолжало покачиваться в такт с неторопливой поступью Ледокола-беджа.
Неужели история Плодов Смерти – не более чем сон, приснившийся в пути к горам? Но кто прилежно выложил в мозаичный узор подробности сна, кто придумал эти странные имена и названия? Темерши… Баодд… Клыки Дуггуна… Уо… Соор… Элинре… Мое недремлющее воображение? А если нет – то кто?
«Я. Я дал тебе исходное знание».
Странно было ощущать, как нечто говорит внутри тебя, не говорит даже, а беззвучно сообщает, потому что не раздавалось вокруг никаких звуков, кроме монотонного клокотания под кожей моего Ледокола. Кто-то общался со мной, в этом не было никакого сомнения.
«Кто ты?» – задал я мысленный вопрос, решив не отступать от правил игры. Хотя была ли это игра – или что-то другое?
«Сю», – незамедлительно последовал короткий ответ. Вероятно, так звали того, с кем я общался. Он мог находиться где угодно: рядом со мной, в темном «кармане» беджа, а может быть даже на том самом месте, где находился я, – это если мы существовали в разных пространственных измерениях, но сознания наши проецировались друг на друга; он мог с такой же вероятностью пребывать на другом краю Вселенной, а то и вовсе в другой Вселенной – расстояния и разница структур тут, само собой разумеется, значения не имели, потому что не могли быть помехой для общения. Подтверждений тому всегда было предостаточно.
«Кто ты по своей сущности?» – продолжал я, старательно мысленно проговаривая слова, пытаясь, так сказать, идентифицировать собеседника, как будто это было столь уж важно. Но такова, наверное, натура человеческая.
«Творение. Отражение. Творец», – последовал лаконичный и, пожалуй, исчерпывающий ответ.
«Где ты находишься?» – не сдавался я, постепенно начиная чувствовать себя следователем райотдела при исполнении служебных обязанностей.
«Везде», – сразу же отозвался мой далекий или близкий собеседник.
Что ж, если верна хотя бы в самом первом приближении волновая теория Вселенной, то каждый из нас, равно как и каждый предмет, действительно находится везде, только где-то нас больше, а где-то
– меньше, хотя все это, конечно, весьма и весьма относительно, как относительно и все сущее. В общем-то, вся эта скупая и в то же время всеобъемлющая информация, любезно предоставленная мне собеседником, вполне могла являться информацией и обо мне: я ведь тоже – творение, отражение и творец, я триедин (вот она – истинная Триада!), и я тоже – везде. Так может быть, со мной общается «я сам»?
Нужно было менять вопросы – и я поменял.
«Что значит твое имя – Сю? – мысленно выговорил я. – Ты человек?»
«Я – Сю. Наименование выбрано для удобства в общении и отличия от подобных».
Что ж, вполне логично.
«Кто выбрал наименование?»
«Я».
Сю либо не хотел раскрываться, либо действительно не понимал, чего я от него добиваюсь. Нужно было попробовать подойти с другой стороны.
«Откуда у тебя исходное знание о Плодах Смерти?»
«Знание везде. Отбор и использование».
Ага… Туманно, на первый взгляд, но я, кажется, начинал приспосабливаться к манере общения собеседника. Вероятно, Сю имеет в виду единый информационный океан, хранящий все сведения о прошлом, настоящем и, возможно, о вариантном будущем. Действительно, забрасывай сеть, перебирай улов и вари уху на свой вкус. Если, конечно, знаешь, где искать сей океан, если располагаешь соответствующими плавсредствами и снаряжением, умеешь закидывать сеть, имеешь представление о том, что именно выбрать из улова, и сколько соли и лаврового листа положить в варево. И как съесть, не обжегшись и не подавившись. Мой собеседник, видимо, все это знал и умел.
«Каков принцип действия Плодов Смерти? Кто их создал?»
«Принцип действия состоит в соответствующем действии, – пояснил Сю. – Создание – результат сканы неопределенностей».
Мда-а… Наверное, как-то не так я задавал вопросы. Или Сю уклонялся от ответов. Или все-таки давал единственно возможный ответ, и дело тут не в его манере объяснения, а в ограниченности моего понимания. А ну-ка, попробуем еще.
«Была ли безотлагательная необходимость в создании Плодов Смерти? Почему их нашли во времена державы красноликих гигантов, а не раньше или позже? Это ведь все равно, что атомная бомба в период Римской империи».
«Плоды Смерти были созданы, потому что были созданы, – последовал ответ. – Их нашли воины Баодда, потому что их нашли именно воины Баодда. Случившееся объясняется только тем, что оно случилось. Если бы данное случившееся не случилось, то случилось бы другое, что случилось бы».
Вот так. Коротко и ясно. «Потому что потому…» Неведомый Сю (неведомое? неведомая?) в нескольких словах исчерпал тему. Кто же (что же) он такой и где все-таки находится? И зачем обрисовал мне историческую и современную ситуацию относительно Плодов Смерти? А ведь спросишь: «Зачем?» – ответит: обрисовал, мол, чтобы ситуация была обрисована. И будет, конечно, по-своему прав. Все мы по-своему правы, с нашей точки зрения. Абстрактной-то точки зрения, равноудаленной ото всех и ни от кого не зависящей, просто не существует. Воистину, все сущее относительно, и нет ни в одной Вселенной абсолютной истины – идеала и мечты земных мудрецов. Небось, и про беджей то же самое скажет, спроси я: почему их яйца лежали там, в пещере? Лежали, потому что лежали.
«Совершенно верно, – подтвердил Сю. – Их поместили туда по той же причине, по которой поместили в пещере в мертвой долине Плоды Смерти. – («Кто? – подумал я). – Все случается так, как должно случаться. Иначе случалось бы другое. А что касается атомной бомбы в период Римской империи, то в одном из вариантов случившегося она была создана, и ее применили против Карфагена…
– («Карфаген должен быть разрушен», – ошеломленно подумал я). – Последствия оказались столь неблагоприятными, что вариант был заменен…»
– Кем? – воскликнул я, воскликнул уже не мысленно, а в полный голос, прозвучавший, впрочем, довольно приглушенно в тесноте «кармана».
«Вопрос выбран неудачно. Так же, как и вопрос, кто поместил в пещеру яйца беджей и Плоды Смерти. Вариант просто был заменен».
Что ж, это можно было понять так, что природа или Господь, кому как удобней называть, исправила ошибку. Зализала рану. Под порывом ветра обломилась сухая ветка, а на ее месте пробился новый побег.
Подбирать вопросы оказалось так же непросто, как и находить ответы. Некоторое время я размышлял, перебирая формулировки, и наконец мысленно спросил, хотя не очень рассчитывал на удачу:
«Зачем я получил исходное знание?»
«Чтобы знать».
Я, собственно, и предполагал, что последует примерно такой ответ. От этой не совсем удачной для меня беседы я почувствовал некоторое утомление: задавать мысленные вопросы и осознавать мысленные ответы оказалось с непривычки делом не таким уж и легким.
– Ладно, – сказал я вслух. – Спасибо за информацию. Теперь хоть буду знать, куда направляюсь.
И тут же сообразил: я ничего не знал о городе хранителей и Плодах Смерти; Донге почти ничего мне не сказала, либо пребывая в уверенности, что я и так знаю все необходимое (хотя вряд ли, судя по ее недавним словам), либо не считая нужным посвящать меня в подробности – скорее всего, так оно и было. А вот Сю посвятил. С какой целью? Чтобы я хоть как-то ориентировался? Выходит, ему известно, что я из других краев? Или этот (эта? это?) Сю посвящает в подробности всех, попадающих в сферу его воздействия? Или только меня? А если только меня – то почему?
«Потому что ты находишься в моем подпокровнике, – ответил собеседник. – Потому что ты симпатизируешь мне, а я поэтому симпатизирую тебе, необученному. Потому что ты находишься на том месте, где впоследствии, когда я буду совсем иным, я помещу своего детеныша и буду общаться с ним. А вообще-то я дал тебе знание, чтобы случилось то, что случится; иначе случилось бы то, что случилось бы, если бы я не дал тебе знание».
Довольно долго я обескураженно пытался переварить это сообщение. А переварив, вновь воскликнул в полный голос, потому что привык все-таки выражать свои мысли звуками:
– Так ты – бедж?
«Я – Сю. Если взять более широко, то, безусловно, бедж».
Да, я, кажется, не ошибся в беджах. По крайней мере, в этом бедже. Он действительно был добродушным умницей, а не мрачным болотным монстром. И я вновь вступил в мысленный контакт с Сю.
«Так выходит, вы оба знали о том, что мы с Донге забрались в ваши подпокровники?»
«Конечно. Только твоя спутница слишком занята своими мыслями, и Ни – это второй бедж в нашем караване – не удается общаться с ней».
«И вы знаете, что мы собираемся пробраться в город?»
«Знаем».
«И у вас нет возражений?»
«Нет. Все вы вольны в своих поступках, потому что наше время еще впереди. Только учтите, что стража у ворот будет проверять подпокровники. Если хотите незаметно проникнуть в город, то нужно спрятаться на шее, под панцирем».
У меня не было оснований не доверять моему Ледоколу. Видимо, и он, и Ни с пониманием относились к нашей затее (вернее, к затее Донге) и не только не собирались препятствовать ее осуществлению, но, напротив, предлагали свое содействие. Я нисколько не сомневался в том, что Донге намерена добраться до Плодов Смерти, хранящихся в храме Уо, и похитить их, но только сейчас задался вопросом: а с какой целью она стремится завладеть этим грозным оружием? Я ведь ничего не знал о Донге и о тех, кто ее послал, и об этом Рерге. Не лучше ли будет, если Плоды Смерти останутся там, где они находятся сейчас?
– Послушай, Сю, – сказал я негромко, – зачем Донге нужны Плоды Смерти?
«Чужие намерения есть чужие намерения, – уклончиво ответил Сю. – Раскрытие ведет к умножению вариантов и крайне неустойчивой неопределенности».
– Ну и что?
«Возможен вариант, при котором яйца не будут обнаружены в пещере. Возможно, не будет пещеры. Возможно, никто не уйдет в горы из старого храма Уо. Предельное, но равновероятное следствие: Плоды Смерти и больше ничего. Вообще больше ничего».
– Понятно, – сказал я.
Кажется, я действительно понял. В таком случае не мешало бы переговорить с Донге. Я не собирался таскать для кого-то каштаны из огня.
– Послушай, Сю, – вновь обратился я к мерно шагающему беджу. – Ты не мог бы догнать Ни и идти с ним бок о бок, чтобы я пообщался с Донге?
«Все из того, что может случиться, имеет право на существование,
– отозвался Сю и ускорил шаг. – Сейчас я попрошу Ни остановиться и ты сможешь побеседовать со своей спутницей».
«Побеседовать со спутницей…» Необъясним и причудлив мгновенно разрастающийся узор наших ассоциаций. Ассоциативное мышление – и отрада наша, и горе наше. Я внезапно вспомнил это странное слово «Иллолли», но не успел еще попросить Сю пошарить в информационном океане, как бедж уже ответил мне:
«Это нужно искать в другом океане. Даже когда придет наше время, тот, другой океан будет недоступен для нас так же, как и в прошлом, как и в настоящем. Там все совершенно иное. Нам никогда не добраться до него, да мы и не будем добираться до него, понимаешь?»
И вновь я, кажется, его понял. Беджам был так же не нужен тот океан, как мне не нужен был, например, второй нос. Или шестой палец на руке. Не могла у меня появиться потребность в шестом пальце, ни сегодня, ни завтра.
Иллолли… Иллолли… Слово это, многократно повторяемое, напоминало мне бесконечную череду невысоких округлых холмов и неторопливые волны: «и» у подножия, «лл» на подъеме, «О», певучее, протяжное «О-О» на вершине – и плавный спуск: «лл», как на лыжах с горы, к самому нижнему пологому «и», «и-и-и», и вновь подъем по «лл» к уютной вершине перед очередным спуском. ИллОлли… иллОлли… иллОлли-и-и…
Качка прекратилась. Я встал и полез вверх, как скалолаз, упираясь спиной в прочный бок беджа, а ногами в жесткую поверхность пластины, прикрывающей «карман». Добрался до верхнего края пластины и выглянул из своей пассажирской каюты. Снаружи было все так же жарко, солнце, кажется, так и не сдвинулось со своего места в окрестностях зенита, словно его приклеили к бледно-голубому небу. Вокруг расстилалась довольно унылая каменистая местность с редкими вкраплениями угнездившейся в извилистых трещинах чахлой растительности. Нечто похожее на Меркурий, каким он, возможно, был миллионы лет назад. С обеих сторон каменистая поверхность поднималась к горизонту, словно мы находились на дне испарившейся от жары широкой реки, некогда разбросавшей по своему ложу серо-желтые глыбы самой разнообразной формы. Наверное, в этом русле и в самом деле не раз бурлили талые воды, а то и селевые потоки, потому что впереди местность тоже повышалась и там, вдали, вздымались к небу горные вершины. И где-то за ними находился город хранителей.
Бедж Ни вздымался над камнями подобно океанскому лайнеру, выброшенному на сушу. Он стоял напротив Сю, развернувшись в противоположную сторону, туда, откуда вел наш путь, так что «карман», в котором совершала поездку Донге, находился прямо передо мной. Видимо, Сю уже успел все объяснить своему напарнику (напарнице?)
Я уселся на широкий край пластины, привалившись к надежному боку Сю, и позвал девушку:
– Донге, вылезай! Небольшая остановка.
Одна из пластин на боку Ни слегка закачалась, и вскоре из щели вынырнула рыжеволосая голова. Девушка на миг зажмурилась от яркого света, обвела взглядом пейзаж и посмотрела сначала на Сю, а потом на меня. В следующее мгновение она оценила обстановку и, как и я, уселась на пластине, закрывающей бок Ни.
– Ну, что я говорила! – сказала она с торжествующей улыбкой. – Я правильно рассчитывала именно на необученного. Зеркало все-таки не подвело. Рассказывай, Легис. Никак, ты нашел общий язык с беджами?
– Скорее, это Сю нашел со мной общий язык. Так его зовут. А твоего беджа зовут Ни. Он пытался с тобой общаться, но ты постоянно думаешь о своем и не реагируешь.
– Чудеса! – Донге с любопытством посмотрела на спокойно стоящих гигантов. – Еще бы мне не думать – мы же с тобой не просто погулять собрались.
– Мы, как я понимаю, собрались прокрасться в город, изъять из храма Уо Плоды Смерти и потихоньку скрыться. Так, Донге? – Я пристально взглянул на нее.
– Разумеется. Именно изъять и покинуть с ними город. В крайнем случае, – девушка прищурилась и поджала губы, – уничтожить. Вместе с городом.
Она не пояснила, что же в таком случае будет с ней и со мной, а я не стал уточнять: все и так было ясно. «Они принесли себя в жертву ради великого благого дела»… А вот благого ли? Могу ли я рассчитывать на откровенный ответ?
– Если нам удастся выбраться живыми, прихватив с собой Плоды, – что ты с ними будешь делать?
Донге изумленно подняла брови:
– А что с ними можно делать, Легис? Новые пустыни нам вроде бы ни к чему. Правда, много пустынь не получилось бы. Получилась бы одна, но большая – на весь белый свет. А зачем, думаешь, корабль Рерга? Отплывем за Пятнистые острова, пройдем Дым-гору и через день пути утопим их там, где поглубже.
У меня создалось впечатление, что девушка говорит вполне искренне. Значит, кое-кто решил избавить мир от потенциальной опасности. Изъять и утопить. Благое, конечно, намерение, только как там говорится насчет обустройства дороги в преисподнюю? Вдруг Плоды Смерти как раз там и рванут, на большой глубине? Впрочем, беджи, конечно же, знали бы о таком печальном финале, и будь он действительно таким – вряд ли согласились бы везти нас в город. В возможное коварство Сю я не верил – он просто не мог быть коварным. Итак, мне представлялся случай сделать хорошее дело. Что ж…
– Стража у ворот устроит проверку, – сообщил я девушке. – Сю предлагает перебраться на шею, к ним под панцирь.
Донге мгновенно насторожилась:
– Легис, это похоже на ловушку.
«И в этом мире тоже во всем готовы видеть какой-нибудь подвох, – с грустью подумал я. – Неужели в основе любой Вселенной лежит обман? Неужели Творец задумал всех нас именно такими, готовыми только к худшему?»
Ни повернул к нам огромную приплюснутую голову размером чуть ли не с голову египетского Сфинкса, и во взгляде его багровых глаз я прочитал укор.
«Если бы вы хоть немного знали беджей, то знали бы, что беджи не способны на обман. Беджи просто не в состоянии обманывать».
Я не сомневался в том, что каждое слово, вернее, мыслеслово Ни – чистейшая правда. Беджи были не в состоянии обманывать, как мы были не в состоянии ходить на голове. Донге, видимо, тоже восприняла заявление Ни. Задумчиво покусав губу, она сказала:
– Ладно, поехали дальше. Вы же нам сообщите, когда нужно будет забираться к вам на шею?
«Сообщим», – заверил то ли Сю, то ли Ни, то ли оба беджа сразу.
– Тогда вперед!
Девушка исчезла в «кармане» и я, как обычно, последовал ее примеру.
6
Я потерял счет времени, сидя в темноте, подняв колени и положив на них подбородок. Сю со мной больше не общался – вероятно, погрузился в свои мысли или обиделся, или просто сосредоточил внимание на дороге, уже, наверное, петляющей в горах. Я тоже его не тревожил, отдавшись неспешным размышлениям.
Из памяти внезапно непонятно почему выплыла то ли уместная, то ли не очень уместная очередная цитата, на этот раз из мудрой книги для детей. В далекие времена мне казалось, что чужие мысли помогают жить, а возможно, так оно и было; однако жить с чужими мыслями не более комфортно, чем носить одежду с чужого плеча: вроде бы и удобно, вроде бы и не жмет нигде, но – чужое. А надо бы иметь и свое…
«Ты сам виноват, Иа. Ты же никогда ни к кому из нас не приходишь. Сидишь как сыч в своем углу и ждешь, чтобы все остальные пришли к тебе. А почему тебе самому к нам не зайти?»
Я, наверное, все-таки не сидел как сыч. А вот о том, чтобы зайти, как-то и не думал.
И вот ведь что интересно: они не только общались со мной теперь, они даже выручали меня, и они же направили меня на очень рискованное дело. «В крайнем случае, уничтожим Плоды Смерти вместе с городом», – сказала бесстрашная Донге, камикадзе Донге. И я так никогда и не узнаю, что же скрывается за плавно-извилисто-певучим словом «Иллолли»?.. Смерть-то ведь будет настоящая, не такая, как в спектакле или кино.
Впрочем, ну и что из того? Не живем ли мы постоянно с мыслями о грядущей смерти, не пронизывает ли мир каждого из нас постоянное сознание ее неизбежности? Человек присутствует на свете для того, чтобы умереть. Человек одинок. Человек обращен в прошлое. Еще одна Триада, в противовес той, другой, такая же всеобъемлющая и данная от века: Ужас смерти – Одиночество – Память.
Цитаты были уже готовы прорвать плотину и хлынуть бесконечным потоком, но я, собрав все силы, успел все-таки удержать их. Тем не менее, кое-что ухитрилось просочиться, и я рассматривал теперь эти быстро высыхающие лужицы неуничтожимой Триады.
«Нам надлежит познать, что все, что возникает, должно быть готово к страданиям и гибели». Ницше. «Всевластна смерть. Она на страже и в счастья час. В миг высшей жизни она в нас страждет, ждет нас и жаждет – и плачет в нас». Рильке. «Приходят ниоткуда, уходят в никуда, Но днем и ночью надо им двигаться всегда. Кто б ни пришел
– остаться здесь не сумел никто. Так что же стало с чем-то? Ничто, одно Ничто…» Лал-дэд, Лалла.
«Бог – это одиночество людей». Сартр. «И одиночество над нами как дождь: встает над морем вечерами и простирается там, за холмами, до неба, им чреватого всегда. И с неба падает на города…» Вновь Рильке.
Стоп! Я поспешно отвернулся от этих лужиц, потому что ничем хорошим это бы не кончилось.
Думать о Триаде было страшно, поэтому многие старались хоть как-то укрыться от нее, спрятаться хоть на мгновение, попытаться забыть, заняться чем угодно – но вездесущая Триада никого и никогда не отпускала от себя. Мы постоянно возвращаемся в прошлое, мы видим там себя – в детстве, в юности, мы купаемся в своем прошлом, мы переживаем его и страдаем от невозможности воскресить его, вновь стать ребенком, перед которым простирается необъятное пока еще поле жизни. И чем старше становимся мы, тем чаще уходим в прошлое, потому что все острее чувствуем собственное Одиночество и Ужас неотвратимой смерти. Уходим в прошлое – чтобы хоть на время приглушить страх перед неизбежным роковым будущим.
«Люди всегда от тебя ускользают, и ты от них ускользаешь тоже». Прорвалось-таки. Кажется, Камю.
Ни в чем я здесь не был оригинален, все это было сказано до меня
Читать бесплатно другие книги:
