Мадам Гали -2. Операция «Посейдон» Барышев Юрий

— По секрету могу вам сказать, что в этом деле мы здорово в последнее время преуспели.

Язык норвежца начал заплетаться, однако фразы были логичны и до конца продуманны. Он явно готовился к этому разговору заранее.

— Давайте подышим свежим воздухом, — предложил Бронштейн. Он встал с кресла и открыл дверь балкона. Прихватив бутылку и свой бокал, норвежец последовал за ним.

— Самуил, вы у меня вызываете большое доверие. У меня есть куда более веская причина поговорить с вами, нежели убить свое и ваше время. Я — один из разработчиков системы противолодочной защиты «Посейдон». Вы о ней что-нибудь слышали?

— К сожалению, нет. Вы уверены, что вы можете со мной о ней говорить?

Кнут внимательно посмотрел мгновенно протрезвевшими глазами на Бронштейна и твердо произнес:

— Я так решил… Эта система почти абсолютно аналогична английскому «Крабу», принятому на вооружение НАТО. Как вы думаете, в Москве кто-нибудь из военных может проявить интерес к ней?

Бронштейн сосредоточенно молчал: такой поворот событий насторожил его. «О, боже мой. Провокация, это, несомненно, провокация… Американцы вели себя особенно агрессивно, видимо, их эскапада на круглом столе была лишь прелюдией. «Советский шпионаж на научном симпозиуме» — хороший заголовок для газетных статей и телевизионных передач, в разгар холодной войны. Как же его поскорее выставить? А вдруг он это всерьез?»

— Скоглунд! Я, конечно, патриот своей страны, но… Дорогой Кнут, ты, наверное, переживаешь какой-то тяжелый кризис, еще и устал с дороги, да и перебрали мы с тобой. — Бронштейн придвинулся ближе к Скоглунду и отставил бокалы с водкой в сторону.

Минуту они стояли, оглядывая залитую ярким лунным светом прибрежную полосу океана, живописный вид на которую открывался с балкона «Президент-Отеля».

Мозг Бронштейна, как раскаленной иглой, пронзила дерзкая мысль: вдруг он действительно готов продать проект? Система, над которой ломают в Москве и Ленинграде головы три крупнейших оборонных научных центра и еще десяток институтов, сама идет в руки — и пройдет мимо из-за нерешительности какого-то завлаба. И как назло, не с кем посоветоваться.

— Это — не минутный порыв — продолжал говорить Скоглунд — Это решение пришло ко мне полгода назад, когда техническая комиссия НАТО незаслуженно отклонила моего «Посейдона»: у меня было время на сомнения и раздумья. Я не знаю, буду ли я жалеть, сделав это. Но уверен, что буду жалеть, если не сделаю, ведь у меня нет другого выхода! Послушай… ты должен меня выслушать, Самуил…

Каждый из нас в этой жизни обречен в чем-то добиться успеха. Один прекрасно вырезает снежинки из бумажных салфеток. Другой выводит новый сорт орхидей. Третий открывает новые галактики. Кнут Скоглунд не принадлежал ни к первым, ни ко вторым, ни к третьим.

Природа наделила его внешней привлекательностью щедро, но не избыточно: ровно настолько, чтобы Кнут нравился женщинам, но при этом и на мужчин производил достаточно благоприятное впечатление. Создатель подарил ему талант. Несколько минут Он размышлял, какими бы способностями его наделить: «искусство… литература…. Нет, все это расшатывает нервы и приводит в дурные компании. Пусть лучше станет ученым!».

В 18 лет он отправился совершенствовать образование в Университет Осло, избрав океанологию и физику. По своему обыкновению, Кнут с первого семестра начал делать быстрые успехи. Декан факультета, на котором учился Скоглунд, быстро заметил и оценил яркий талант. Старый профессор легко убедил Кнута, что в эпоху противостояния сверхдержав победителя определит не количество солдат и талант генералов, а развитие нанотехнологий на базе фундаментальных наук. Что ученые становятся — да уже и стали — главными людьми в обществе, солью земли. Что грех зарывать, вернее, топить в соленой воде фьордов талант ученого, который принесет ему денег больше, чем семейный рыболовецкий бизнес. И эти доходы будут поданы в блестящей оболочке социального престижа: он будет не какой-нибудь мелкий буржуа, а жрец науки…. Вернувшись домой на рождественские каникулы, Кнут воспроизвел перед отцом речь Учителя. На стареющего Кристиана выступление произвело нужное впечатление. А вот имя «великого ученого» так украсит семейную историю! Ради этого он готов был оплачивать дальнейшее обучение сына. Тем более, что артель работает, как хорошо отлаженный механизм, с которым справится и толковый управляющий.

Дальнейшие годы Кнут, по своему обыкновению, никого не огорчал, но и не удивлял. Он выпустил монографию, встреченную благосклонно, но фурора не произведшую.

Занимался преподавательской деятельностью — без провалов, но и без высоких взлетов. К тридцати годам окончательно оформилась отличительная черта Кнута: он всегда добивался своего, хотя на это у него уходило иногда слишком много времени.

В его рабочем кабинете на столе в рамочке под стеклом красовался портрет Авраама Линкольна и его знаменитое высказывание: «Я иду очень медленно, но зато никогда не двигаюсь назад». По окончании университета Кнут Скоглунд корпел над второй монографией, успешно защитил диссертацию, и его имя стало известно в университетских кругах.

Его будущая жена Гедда Хельсинг была одной из популярных студенток университета. Правда, известность она приобрела в студенческих клубах и на вечеринках. Гедда была дочерью состоятельных людей. Она подрабатывала как модель в одном из ведущих агентств. Все гонорары отдавала в фонд радикальной феминистской организации, на митингах которой стояла в первых рядах… Гедда Хельсинг была самой общительной, веселой и жизнерадостной студенткой в университете. Стоя за кафедрой, молодой преподаватель не мог отвести глаз от яркой и пышущей здоровьем платиновой блондинки. Иногда их глаза встречались: ее взгляд светло-голубых глаз, лучащийся из-под длинной челки, ослеплял Кнута. Эта хрупкая, удивительно грациозная девушка несколько месяцев демонстрировала к нему снисходительно-презрительное отношение, но однажды, под Рождество…

В тот промозглый и холодный вечер Кнут наслаждался бренди в приятном обществе самого себя. Рождественская неделя шла к концу, и все уже устали от шумных карнавалов, чинных семейных праздников и безалаберных пирушек. Стук в дверь не обрадовал Скоглунда: ему необходимо было закончить статью. Только он выкроил для этого время, привел себя в почти рабочие состояние, кого-то принесла нелегкая… На пороге стояла Гедда.

— Гер Скоглунд, у меня для вас рождественский подарок, — войдя, она бросила дорогое норковое манто на стул с такой небрежностью, будто это были лохмотья, выброшенные старьевщиком. Не дослушав его дежурных приветствий, Гедда с шокирующей легкостью объяснила цель своего визита:

— Я пришла, чтобы переспать с тобой. Если ты не против, конечно, — произнесла она, оценивающе рассматривая его жилище. Кнут ошарашенно молчал. Гедда подошла к нему и положила руки ему на бедра.

— Когда Вы, герр профессор, читаете лекцию, а сами раздеваете меня глазами, я… я вся становлюсь мокрая. Вот и сейчас, чувствуешь? — Она осторожно взяла его руку и мягко прижала к низу своего живота.

Какая-то неведомая сила оторвала Кнута от пола, и он медленно поплыл вверх, к потолку, совершенно не чувствуя веса своего тела. Пространство вокруг него вдруг сузилось и превратилось в огромные, невероятно красивые глаза Гедды, в которые здесь и сейчас он тихо вплывал…

Гедда и Кнут стали мужем и женой через четыре с половиной месяца. Несколько лет они жили в кредит блестящего будущего Скоглунда. Жили весело. Кнуту и Гедде повезло: их молодость выпала на шестидесятые, пронесшиеся по Европе стремительным и шумным карнавалом. Казалось, в едком дыму марихуаны, под звуки рок-н-ролла весь мир был перевернут с ног на голову. Успехи, регалии власти и банковские счета на миг потеряли значение. А растрепанные, одетые в живописные лохмотья, увешанные варварскими бусами одержимые мечтатели и беззаботные бродяги вдруг стали властителями умов и сердец. Достаточно было быть молодым, безумным, любящим и любимым, чтобы чувствовать себя властелином мира. Кнут и Гедда были молоды, влюблены и обладали самым ценным в те годы капиталом — будущим. Они жили отчаянно и стремительно: предавались любви между рок-концертами и левацкими собраниями, переходившими в веселые пирушки. Время на работу отводилось по остаточному принципу.

Неожиданно, в 68–69 году закончился этот самый долгий в истории Европы праздник. Они с удивлением обнаружили, что все надежды их поколения рассыпались, как карточные домики. Что старые друзья превратились из странников в бродяг, из бунтарей — в люмпенов, из пророков — в опустившихся наркоманов. Либо стали преуспевающими предпринимателями и «белыми воротничками». Что прежние радости и развлечения наводят скуку, а новые стоят немалых денег. Когда дым рассеялся и музыка смолкла, они обнаружили мир, разделенный по прежним социальным нишам: нужно было поспешить занять ту, что получше. Впервые за очень много лет на столике Гедды снова появились глянцевые журналы, знаменуя приход эпохи яппи и в их маленький мир.

Гедда оставила работу, решив, что это повредит имиджу Кнута в респектабельных кругах, в которые она, оставив левацки-феминистские убеждения, была намерена непременно прорваться. Из имиджевых соображений Гедда настаивала, чтобы Скоглунд каждые пару-тройку лет менял автомобиль. Ей хотелось, чтобы личный автомобиль появился и у нее: так утомительно ждать, пока муж выкроит время отвезти ее за покупками. Она любила путешествовать, но романтика автостопа ее больше не волновала, отныне Гедда предпочитала бизнес-класс. Экзотические страны с их альтернативными учениями тоже больше не манили: госпожа Скоглунд мечтала о юге Франции или Италии. Кроме того, Гедда задалась целью непременно посетить Каннский фестиваль и Венскую оперу и завести в своем шкафу те платья «от кутюр», которые некогда демонстрировала на подиуме. Деревянные бусы и бисерные браслеты пылились в дальних ящиках, но на золото и бриллианты денег еще не было. Сначала Скоглунду льстило, что он кажется своей любимой человеком, способным реализовать самые смелые мечты и желания. Очень быстро гордость уступила место страху: не обеспечить Гедде желаемый образ жизни означало потерять ее. А своей жизни без Гедды Кнут больше не представлял. Эта женщина привносила в его жизнь стиль, игру, праздник, которые Кнут так любил, но не умел создавать сам из-за пассивной созерцательности, присущей его натуре.

Харизма и большие надежды, увы, не могут служить приемлемым банковским покрытием. Выплаты по процентам съедали львиную долю преподавательского жалования, академическая карьера Скоглунда уже давно не подавала признаков жизни. Кнут трезво оценил свои возможности — глубокого и оригинального теоретика из него не выйдет: «Я эмпирик, практик, академические круги — не моя среда. Я умею воплощать теории, делать их работающими, придавать им жизнь». С этой мыслью он оставил преподавание, приняв предложение крупной фирмы, выполняющей заказы министерства обороны Норвегии. «И главное — это даст мне средства, с которыми я смогу удержать Гедду, дать ей достойную жизнь…».

Работа в фирме «Нереида» позволила супругам Скоглундам удачно вписаться в новую эпоху. В начале семидесятых супруги приобрели дом в одном из лучших пригородов Осло. Удалось завести приличный счет в банке и даже пару раз съездить на Ривьеру. Кнут Скоглунд быстро стал ведущим инженером-конструктором, которому доверили работу над сонарной электронной системой защиты западного побережья, особенно фиордов, от захода советских атомных подводных лодок. Проект предназначался для НАТО: это значит, его автор становится фигурой международного масштаба.

Подзабытое пророчество его декана начало, вроде бы, сбываться.

Кнут Скоглунд с головой погрузился в работу над своим «Посейдоном»: «Подготовка проекта потребует нескольких лет: но дело того стоит». Скоглунд рассчитывал на крупное финансовое вознаграждение, которое позволит не только расплатиться за дом. Он уже видел себя директором собственной аналогичной фирмы, работающей на правительство. Гедда (и ее кредиторы) согласились терпеть и ждать. Они даже решили повременить с заведением детей. Cогласие Гедды досталось Кнуту очень тяжело. Жена хотела ребенка, она мечтала о малыше, которого будет кормить своей грудью. Походы на вечеринки и к друзьям-одногодкам, у которых дети уже кто еще ползал, а кто и уже бегал на своих двоих, заканчивались истерикой. Родители Гедды добавляли перца. Они тоже уже давно мечтали о том времени, когда кто-то будет называть их дедом и бабушкой. Скоглунд был в центре всеобщего внимания — от него ждали Чуда.

Он его совершил: создал «Посейдона» за пять лет. Это было трудное, но прекрасное время. Он был еще молод, любил свое дело и предвкушал грядущий успех: «ожидание счастья лучше самого счастья»… Жена в него верила и им гордилась. Коллеги смотрели на него с завистью и восхищением. Один из участников аналогичного английского проекта, Невил Гарднер, давно набивался к нему в друзья, частенько бывал на фирме Кнута. По-союзнически интересовался успехами норвежцев.

Но настал день, когда работа, наконец, была завершена.

После успешных испытаний Министерство обороны Норвегии приняло систему «Посейдон». В специальном послании в адрес руководства фирмы, особо были отмечены заслуги автора проекта. Проект направили в штаб — квартиру НАТО в Брюсселе. Ни разу с момента завершения работы и до конца сравнительных испытаний Кнут не услышал ни одной осторожной или пессимистической оценки. Он не сомневался в успехе своего детища. Осталось преодолеть последний рубеж до заветной цели — сравнительные испытания «Посейдона» и английского «Краба».

Результат испытаний поразил его, как гром среди ясного неба. НАТО приняло решение в пользу системы, предложенной англичанами…

Его юношеский кризис конца шестидесятых был ничто перед этой катастрофой. Что гибель идеалов перед крахом реальности? Планы рухнули, как небоскреб, построенный на песчаной отмели. И, что самое страшное, он больше не мог утешаться тем, что «все еще впереди». Во время работы над «Посейдоном» к нему незаметно подкрался сорок пятый год: карьерный провал совпал с самым тяжелым возрастным кризисом. А хрупкая, моложавая от природы Гедда в свои тридцать пять по-прежнему казалась почти что подростком… Она не упрекала его, не пилила, но от ее дежурных слов утешения становилось еще хуже, чем от любой истерики.

Тот знаковый, кульминационный день облагодетельствовал Осло дивной, сказочной погодой. Медленно кружили нежные, легкие снежинки — как на рождественских открытках или иллюстрациях к сказкам Андерсена. В пригороде царила тишина, а в окнах домов уже мерцали разноцветными огнями елки. Гирляндами и розетками из сосны и остролиста соседи уже украсили двери или козырьки над крыльцом. Завтра — сочельник. С раннего утра Гедда с удовольствием отправилась за рождественскими покупками. Она любила Рождество, эту прекрасную возможность снова побыть балованной дочкой, любимицей большой и богатой семьи. Кнут остался один. Глядя в окно, он думал о Гедде, (которая «теперь его бросит, и правильно сделает»), о «Посейдоне» («Неужели он действительно хуже английского? Нужно было не скупиться и ставить ЭВМ третьего поколения…»), о своем отце («Надеюсь, он не присматривает за мной с неба. Не сомневаюсь в том, что никакого неба нет!»). Из одного из ящиков стола он достал растрепанную папку с фотографиями и вырезками из журналов… Вот разворот норвежского «Космополитена»: платиновая блондинка в каком-то целлофановом платье. Длинные, прямые как карандаши ноги с худоватыми коленками обтянуты колготками цвета «электрик»: тогда, в шестьдесят четвертом, Гедда была лицом «Курреж» в Норвегии. Черно-белая фотография, сделанная любительским «Kodak’ом»: 66 год, когда Кнут и Гедда выбрались в Вудсток. Худого, но мускулистого юношу в рваных джинсах обнимает высокая девушка-топлес. На Гедде — только короткие шорты и узкий бисерный шнурок, которым перехвачены ее длинные серебряные волосы. Маленькие острые груди вызывающее смотрят в объектив, в длинных пальцах — косячок… За час легкие хлопья укрыли землю белоснежной периной. «Или саваном», — подумал Скоглунд. Смеркалось. К вечеру небо очистилось, показав алмазную россыпь звезд, с которой перемигивался искрящийся в свете фонарей снег. Гедда не возвращалась: Кнут был уверен, что она не придет больше никогда, исчезнув из его жизни так же внезапно, как появилась на Рождество, пятнадцать лет назад.

Голый пьяный мужчина стоит на холодном кафельном полу просторной ванной и разглядывает себя в высокое зеркало… Впалая грудь. На когда-то поджаром, мускулистом животе обозначилась дряблая жировая складка. В одежде, а тем более в дорогих костюмах, выбранных Геддой, он выглядел молодым, поджарым, спортивным. Но от зеркала в ванной и от жены в постели не скроешь беспощадных примет возраста. В слуховое окошко под самым потолком (ванная находилась в мансарде) заглядывал тонкий серп новорожденной луны: ее лучи разбивались о бутылку прозрачного белого рома, предназначенную для рождественского пунша. На стеклянном столике, среди баночек с омолаживающими чудо-кремами и гелями для бритья, рассыпаны разноцветные таблетки. Мужчина плачет, сгребая их в горсть: реланиум, выписанный модным психотерапевтом, к которому его отвела жена после провала «Посейдона». Люминал, что принимает страдающая бессонницей домохозяйка — Гедда. Калипсол, амфитамины и марка с улыбающейся рожицей — три дня назад Скоглунд достал это, подняв старые связи бурной молодости…. На столе — черный фломастер и чистый листок бумаги: он так и не смог написать для нее ни слова… Кнут глотает горсть таблеток, запивая ромом. Потом кладет под язык марку ЛСД. Опускается на пол, уронив пустой бокал. Ничего не происходит: плача уже навзрыд, самоубийца смотрит на серпик луны в слуховом окошке. Режет руку осколками разбившегося бокала, чтобы хоть как-то притупить звериный страх перед близящейся смертью.

Серп луны задрожал, ее очертания начали растекаться. Слуховое окошко начало стремительно увеличиваться, затягивая Скоглунда, как черная дыра. Вылетев в окно, Скоглунд оказался в темно-синем небе, подсвеченным холодным светом звезд. Среди них покачивался планктон, стремительно проплывали косяки селедки, трески и еще каких-то мелких рыбешек, их серебристо-перламутровые бока изысканно переливались. Луна маячила впереди, время от времени превращаясь в капюшон огромной синей медузы. Кнут отправился в погоню за медузой-луной, когда догнал, она превратилась в стальной локатор, в центре которого клубилась черная воронка. Кнута начало затягивать в эту воронку: ему стало очень страшно, он пытался было сопротивляться, но сила притяжения была очень велика. Затянув его, воронка оказалась белым снежным смерчем, который вскоре сменился серебряным коридором. Скоглунд летел по нему под ослепительный звон. На минуту полет прекратился, он вернулся на пол своей ванной: над ним склонилась Гедда, хлеставшая его по щекам. Видение пропало через долю секунды, он вернулся в серебряный коридор и продолжил полет…

Как бы женщина не опаздывала, она всегда является вовремя. Приди Гедда Скоглунд на пару часов пораньше, и ее муж не решился бы на этот психоделический опыт. Появись она хотя бы на полчаса позже, Кнут из этого «trip’а» уже не вернулся бы. Рождество и новый год Скоглунд встретил в бреду на больничной койке, утром первого января пришел в сознание, а к концу рождественских каникул окончательно выздоровел. Гедда привезла Кнута домой на его Фольксвагене. Дорожку к крыльцу припорошил свежий, чистый снег, ослепительно сверкавший под зимним солнцем и весело скрипевший под ногами. Однако хвойная гирлянда, украшавшая дверь, начала осыпаться, яркие ленты обтрепались и выцвели…

В напряженном молчании супруги вошли в дом. Кнут был все еще слаб, поездка вымотала его. Пока Гедда бережно вешала свою песцовую шубку на плечики, он бросил куртку на первый попавшийся стул и рухнул на диван в гостиной. Кружилась голова.

— Боже, какой ты бледный. Совсем плохо? Бренди или кофе? — захлопотала над ним жена.

— Кофе. Бренди. Ничего не нужно. Зачем ты это сделала? — Скоглунд сел, откинувшись на подушки.

— Ах, это… Прости меня, Кнут. Я уже собиралась ехать домой, купив все, что нужно, и тут столкнулась с Гудрид в отделе парфюмерии. Помнишь ту рыжую художницу, которая была моей любимой подружкой? Потом она уехала то ли в Гоа, то ли в Христианию, села на героин и сошла там с ума… Так вот, оказывается, она вылечилась, успела выйти замуж, у нее трое с половиной детей…

— Сколько-сколько?

— Она на пятом месяце четвертым ребенком. Короче, как только я увидела ее живой, здоровой, в своем уме и даже растолстевшей, я отдала покупки посыльному, и мы завернули в ближайшее кафе: десять лет ведь не виделись! Выпили и заболтались. Когда я позвонила домой, ты уже не брал трубку…

— Я не об этом. Зачем ты вернулась?

— Что? — голубые глаза Гедды превратились в ледышки, сверкающие в узких щелочках, — Это ведь и мой дом, Скоглунд. Помни об этом, если решил меня бросить.

— Я? Тебя? Бросить? Гедда, Гедда…

— Кнут, Кнут…. Вот ты о чем. М-да, если меня вдруг собьет машина на улице, я сгнию в безымянной могиле, как бродяжка. Потому что мой муж-пессимист и не подумает подать в розыск и обзвонить морги. И всю оставшуюся жизнь он будет уверен, что я сбежала с любовником: нет повести печальнее на свете! Скоглунд, я сидела в кофейне с Гудрид! Завтра она придет на обед, если ты не против. Она так меня поддержала, когда ты был в клинике. Представляешь, она замужем за пастором и толстая, как бочонок — наша инфернальная Гудрид! Кнут, да пойми же, наконец, в моей жизни нет и не будет другого мужчины, Кнут.

— Гедда, зачем….Почему ты не провела с Гудрид еще часок? Зачем ты вызвала «скорую», зачем…

— Затем, что я тебя люблю. Да даже если бы я тебя не любила, если бы я тебя в первый раз видела — как я могла дать человеку подохнуть на полу, рядом с унитазом?

— Если бы любила, дала бы мне подохнуть на полу. Если ты меня любишь, нет нужды изображать добрую самаритянку. Не нужно мне дежурное милосердие из поучительных викторианских книжек. Любишь? А сколько ты еще собираешь меня любить? Месяц? Полгода? Неужели год? Через сколько времени ты бросишь меня и заставишь пережить этот ад сначала? Я не могу жить без тебя, Гедда, а ты не сможешь жить со мной. Ну, признайся же себе честно: сколько еще ты сможешь любить такого жалкого неудачника? Скажи, я должен подготовиться, — голос Скоглунда сорвался на крик.

— Мы переплатили, — произнесла Гедда с ироничной улыбкой, — пойду, налью нам по бокалу бренди.

— Что-что? Кому переплатили?

— Доктору Сигурдсену. Его репутация явно завышена: «Сколько ты сможешь любить такого жалкого неудачника?» — и это после пяти сеансов, за 800 крон каждый.

— Гедда. Сам Фрейд не вернет мне двадцати пяти лет жизни. Четверти века, ушедших на занятия не своим делом, к которому я не имею ни настоящих способностей, ни глубокого интереса. Я бездарь, Гедда! Пять лет я не разгибался над этим проклятым «Посейдоном». И максимум, на что я оказался способен — это несостоятельный, провальный проект. Даже тупица Гарднер смог сделать лучший.

— Тупица Гарднер, милый, использовал в своем проекте все, что у тебя плохо лежало. Только поэтому «Краб» показал себя не хуже «Посейдона» на боевых испытаниях.

— Тогда почему же они… Гедда, откуда ты можешь это знать? Результаты испытаний строго засекречены. Даже в нашей компании этой информацией владеет только высшее руководство и то из неформальных источников.

— Из тех же неформальных источников. Не забывай, что и у высшего руководства, и у генералитета есть жены и любовницы, с которыми они подчас забывают про гриф «секретно». А мы общаемся друг с другом, порой наплевав на этот секретный гриф. Так вот, пока ты развлекался пьянством, психоанализом и психоделическим суицидом, я наводила справки по своим каналам…

— И много выведала? — Скоглунд был потрясен осведомленностью жены. — Почему они выбрали англичан?

— Паркетные генералы, штабные крысы, — произнесла Гедда тоном жены какого-нибудь старого колониального полковника, — и их интриги. К сожалению, там, где пахнет большими деньгами, победителя определить не так просто, как в школьном матче по теннису. Впрочем, ты сам же мне об этом и рассказывал. Твой проект показал себя не хуже, отнюдь не хуже. «Пойседон» лучше определяет цели, зато английский дешевле в эксплуатации, что при натовских объемах финансирования совсем не принципиально. Однако, англичане подключили своего министра обороны и даже премьер-министра, с помощью которых и задвинули «Посейдон». Так что не прибедняйся, не говори мне больше про свою бесталанность.

— Да, представитель Норвегии в штабе НАТО получил за это хорошую головомойку от начальника нашего генштаба. Помню, как он тогда напился. — Скоглунд почти физически почувствовал, как шкала его самооценки стремительно поползла вверх, — но ты не говорила об этом раньше.

— Все разговоры о «Посейдоне» заканчивались твоими пьяными истериками.

— О-кей. Но что это теперь меняет? Английский проект принят. Представляешь, этот везунчик позвонил из Портленда и пригласил меня с тобой отдохнуть недельку-другую на его вилле. Говорил со мной таким тоном, как будто извинялся, что родился «с серебряной ложной во рту». Гарднер получил деньги, а я остался «с носом» и со своим талантом. Что мне с ним делать? Поместить в дубовую рамочку и повесить в кабинете?

— Продай проект русским, — спокойно сказала она, как будто разговор шел о подержанном автомобиле.

— Что-что?

— Продай «Посейдон» русским, — невозмутимо повторила Гедда, — Кроме НАТО, есть еще Варшавский блок, ты не забыл? У них-то еще нет ничего подобного.

— Это тебе тоже полковничиха рассказала?

— Неважно. Как сказала Маргарет Тетчер, «паритет — основа мира». Я думаю, за вклад в дело мира трехсот тысяч баксов нам хватит?

— Но ведь меня могут посадить за шпионаж!

— Ну, буду тебя ждать, как Сольвейг, мой Пер Гюнт. Только ты же ведь мальчик смышленый — все сделаешь так, чтобы мы получили деньги, а не романтику. Это наш с тобой последний шанс, милый. Она сделала ударение на слове «наш». Через два — три года все это устареет и не будет стоить ломаного гроша.

— И ты не будешь считать меня предателем?

— Нет. Это тебя надули твои союзники по НАТО! Это тебя предали! Это они нас с тобой предали! А сколько раз ты, не дождавшись, пока я кончу, ты, не доласкав меня, срывался из спальни к своему чертову компьютеру? Потому, что ты все время опаздывал с подготовкой месячных и квартальных отчетов! И мне пришлось при живом, здоровом муже купить себе вибратор. Ты вложил в «Посейдона» интеллект, знания, силы, время! Его у тебя не хотят покупать одни, тогда продай его другим. И неважно, что они русские, китайцы, или эскимосы. Нильса Бора почитают как великого ученого и на Западе, и в России. А ведь он, как теперь стало известно, консультировал русских ученых по атомной бомбе. Правда, бесплатно. Но тогда и времена были другие.

— И как ты себе это представляешь? Дать объявление: «продается система сонарной противолодочной защиты. Цены снижены! Расчет наличный, деньги — вперед». Или пойти на прием в советское посольство, за которым ведется наблюдение 24 часа в сутки? Боюсь, что это будет несколько труднее, чем сплавить подержанный «Buick».

— Вообще-то, ты можешь подойти с этим предложением к любому русскому туристу на улице и оставить свою визитку. Каждую более-менее крупную делегацию советских граждан сопровождает их фэбээровец. Можешь не сомневаться, что с тобой свяжутся раньше, чем через двадцать четыре часа. Но я придумала вариант надежнее и безопаснее…

— Да ты не теряла времени! Но, честно говоря, я своим ушам не верю…

— Глупец. Зануда-меланхолик. Слушай дальше: ты же сам добивался поездки на симпозиум океанологов в Сан-Диего. Без русской делегации он еще ни разу ни проходил. А добиться направления на симпозиум в этом году тебе будет легко. Руководство фирмы попытается подсластить пилюлю и выполнит парочку-другую твоих маленьких просьб… Там ты сможешь потереться носами с русскими, которые тоже занимаются этими дурацкими сонарами.

* * *

— Я готов ознакомить ваших специалистов с основными характеристиками моей системы. Если это их заинтересует, я готов предложить им документацию и результаты боевых испытаний, — Скоглунд нервно курил, облокотившись на прохладный парапет балкона.

Занимался рассвет: вот-вот свежевымытое солнце вынырнет из океана, а экзотические птицы уже заливались хором странных, незнакомых голосов.

Бронштейн молча слушал. Хмель быстро выветрился из головы Самуила Моисеевича. Да и выпил он совсем чуть-чуть: возраст и старая язва желудка надежно охраняли его от излишеств. «Нет, на подставу Кнут не похож» — решил Бронштейн. Он даже проникся сочувствием и симпатией к этому «молодому человеку». По возрасту Скоглунд и Бронштейн были почти ровесниками, но разница в их «психологическом возрасте» составляла целое поколение. Скоглунд был из породы вечных мальчишек, а Бронштейна уже в детстве называли «старичком».

Самуил, еще раз посетовав на отсутствие сотрудника КГБ, решил действовать на свой страх и риск.

— Что ж, Кнут. Я постараюсь тебе помочь. Моя работа никогда не была связана с обороной, и выходов на военных и КГБ у меня нет. Не обижайся, если у меня ничего не получится, но я сделаю все, что в моих силах.

Через два дня симпозиум закрылся, и делегации разъехались по домам. У русских водки и икры хватило только-только. Перед разъездом делегаций Самуил и Кнут обменялись координатами: они договорились, что, если в Москве найдутся покупатели, Бронштейн позвонит Кнуту и пригласит его в гости. Это будет означать, что Кнут может брать билет и везти в Москву основную документацию.

Международный симпозиум закончился, и его участники вернулись к своим исследованиям. Особенно был рад вернуться в свою лабораторию к размеренной, уединенной жизни Самуил Моисеевич, не привыкший к столь насыщенному общению и бурным событиям. Круг его общения, в основном, составляли коллеги-ученые, но даже среди них он слыл замкнутым нелюдимом, хоть и добряком. Один из честолюбивых коллег, жаждущих попасть на симпозиум в Сан-Диего, глядя на Бронштейна, вспоминал старую французскую поговорку: «Милосердный боженька дает штаны тем, у кого нет задницы». Профессор Бронштейн уже 15 лет занимался исследованием влияния глубинных течений океанов на температуру поверхностных слоев. Докторская диссертация давно была подготовлена к защите, но на организацию самой процедуры у Бронштейна хронически не хватало времени. В свои пятьдесят он занимал более чем скромную должность завлаба, однако даже руководство маленьким коллективом лаборатории он считал слишком хлопотным занятием. Только лишь время, проведенное в командировках на исследовательских судах и за обработкой результатов опытов, он не считал потерянным. Он был прежде всего ученым, истинным ученым: карьера и регалии его мало интересовали. 19 июля, ровно в 9 часов утра, Бронштейн вошел в свою лабораторию. Он уже был готов к тому, что сегодняшним днем придется пожертвовать. Кто бы сомневался, что человеческое любопытство куда сильнее научной любознательности: коллеги не оставят его в покое, пока не получат подробный и обстоятельный рассказ о жизни во «вражеской» Америке. Утро пришлось посвятить сотрудникам: ему казалось, что самого Колумба, вернувшегося из Нового Света, слушали с куда меньшим интересом.

Наконец, удовлетворив всеобщее любопытство, раздав сувениры лаборанткам, обещав приятелям вечером выставить бутылку виски, Бронштейн вырвался на третий этаж.

Самуил Моисеевич кривил душой, убеждая Скоглунда в том, что сфера его деятельности далека от военной темы. Да, Институт океанологии АН СССР им. академика Шершова был открытой научной организацией, занимающейся фундаментальными исследованиями мирового океана. Однако результатами этих исследований пользовались научно-исследовательские институты и конструкторские бюро Минобороны СССР, проектирующие атомные подводные лодки. Несмотря на то, что разрядка была в самом разгаре, программы по наращиванию боевой мощи вооруженных сил страны строго выполнялись по заведенным еще в сталинские времена правилам. Научно-исследовательский институт, деятельность которого имеет столь стратегически важное значение, находился под пристальным вниманием Комитета Государственной Безопасности. На третьем этаже, рядом с отделом кадров, разместился небольшой кабинет подполковника Эдуарда Круглова. Именно к этому человеку Бронштейн и направился.

— Здравствуйте, Эдуард Николаевич, — Бронштейн обрадовался, что сразу застал куратора на месте.

— А-а-а… наконец-то. С возвращением на Родину, Самуил Моисеевич. Присаживайтесь, — хозяин кабинета указал на добротный дубовый стул, стоявший напротив его стола. — Как съездили? Как там поживает загнивающая Америка? Было ли что интересного на конгрессе? Как здоровье?

— Какое здоровье в моем возрасте? Все три дня меня мучила язва, так что если и было что интересное, я не заметил. Что ж, я уже в таких годах, что ни мне от этих конференций, ни от меня на них — никакой пользы. Пора, пора давать дорогу молодым…

— Я вижу, вы не в духе. Жара вас доконала или перелет? Или вы просто неисправимый мизантроп, который страдает и злится, когда его что-то вытаскивает из «кельи»?

— Нет. Кое-что интересное я привез: и для науки, и для вас.

Самуил Моисеевич открыл портфель и поставил на стол бутылку виски.

— О! Какой роскошный сувенир! Спасибо! Может, по рюмашке?

— Нет, нет. Это лично для вас. На здоровье.

— Ну, а что для конторы?

Бронштейн непроизвольно выдержал паузу. Уж очень фантастично выглядело то, что он собирался сейчас сообщить.

— Норвежский ученый Кнут Скоглунд хочет продать нам секретный проект сонарной противолодочной защиты, — медленно, с расстановкой произнес Бронштейн.

— Так, так, так. Это интересно, продолжайте, — в глазах Круглова зажглись и удивление, и недоверие, и азарт одновременно, — с самого начала и в подробностях.

Куратор внимательно выслушал рассказ Бронштейна, лишь изредка прерывая его уточняющими вопросами.

— Когда Скоглунд закончил, я ответил ему, что постараюсь передать эту информацию заинтересованным ведомствам. И что это все, что я могу сделать.

— Самуил Моисеевич, вы все сделали правильно. Вы решительный и мудрый человек. От себя я обещаю вам, что не забуду ваших заслуг. — Круглов даже и не пытался скрыть впечатления, произведенного на него рассказом Бронштейна.

— Я польщен вашей высокой оценкой. Эдуард Николаевич, что мне делать дальше?

— Пока ничего особенного. Спокойно занимайтесь своей работой, готовьте отчет для руководства о результатах поездки. Если у вас есть время, подготовьте сообщение о Кнуте прямо сейчас. Хорошо? Вот вам бумага. Ручка нужна?

Через час Бронштейн закончил писать. «Место на следующий симпозиум я, видимо, уже забронировал» — подумал Самуил Моисеевич, ставя точку. В этот день Круглов прощался с ним особенно тепло и долго тряс его руку: «До свидания. И спасибо!»

Приехав на Лубянку, Круглов, прежде чем идти к начальнику отделения, быстро отпечатал документ, написанный рукой Самуила Моисеевича:

СССР

УПРАВЛЕНИЕ КОМИТЕТА ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ

при СОВЕТЕ МИНИСТРОВ СССР

по городу МОСКВЕ и МОСКОВСКОЙ области

секретно

экз. № 1

Агентурное сообщение

«20» июля 1976 г.

источник: «Ихтиандр», л.д. 12631

принял: п-п/к Круглов Э.Н.

С 14 по 17 июля 1976 года в г. Сан-Диего проходил 18 Международный конгресс океанологов.

В работе конгресса принимала участие советская делегация в составе: члена-корреспондента АН СССР Кошелева А.Н. — руководитель делегации, зам. директора Института океанологии АН СССР Харченко О.П., зав. лабораторией Института океанологии Бронштейна С. М., ведущего научного сотрудника Карпова Х.А.

Участники делегации активно участвовали в пленарных и секционных заседаниях и давали достойный отпор агрессивным нападкам американской делегации и их приспешникам. Так, глава делегации США, г-н Паркинсон, пытался голословно убедить участников конгресса в том, что советские атомные подводные лодки, скрытно подходя на недопустимо близкое расстояние к берегам США, не только усиливают международную напряженность, но и серьезно загрязняют радиоактивными отходами чистоту прибрежных вод.

Источнику стало известно о том, что в номер гостиницы к Бронштейну С. М. неоднократно заходил член норвежской делегации Кнут Скоглунд, когда последний находился один. Скоглунд доверительно сообщил Бронштейну, что является одним из разработчиков системы дальнего обнаружения советских атомных подводных лодок. Однако, его система, из-за интриг англичан, не была принята на вооружение в НАТО. Это сильно, с его слов, сказалось на его финансовом положении. Так как он, получив от своего руководства заверения в успехе, наделал больших долгов. Он готов, при соблюдении определенных условий, продать секретную программу «Посейдон» Советскому Союзу.

В поведении Скоглунда отсутствуют явные признаки действий спецслужб противника. Хотя, нельзя этого исключать на 100 %. Бронштейн осторожно пообещал Скоглунду найти заинтересованных лиц в Москве, сказав, что сделать это будет трудно, т. к. он занимается сугубо открытыми фундаментальными исследованиями.

Скоглунд пообещал щедро отблагодарить Бронштейна за содействие при благоприятном исходе дела.

Скоглунд на людях ничем не проявлял своего кризисного состояния, держался спокойно и с достоинством. Но, оставаясь наедине с Бронштейном в гостиничном номере, напивался и давал волю чувствам. Источник не знает, почему Скоглунд сразу доверился Бронштейну. Возможно, потому, что последний еврей.

ВЕРНО: Старший оперуполномоченный 2 Отдела подполковник /Круглов Э.Н./

* * *

Утром следующего дня в приемной заместителя министра обороны СССР раздался телефонный звонок. Звонил аппарат АТС-1 «кремлевка», прямая защищенная телефонная связь для высшего руководства страны. Помощник заместителя министра поднял трубку: на проводе была Лубянка. Комитет государственной безопасности СССР сообщал, что на имя начальника секретариата Министерства обороны направлена информация, требующая срочного ответа министра обороны. Через полчаса сообщение уже лежало на столе замминистра, курирующего Военно-морской флот:

«КГБ СССР изучает возможность получения документальной секретной информации о новейшей системе дальнего обнаружения советских атомных подводных лодок, разработанной норвежскими учеными по заказу НАТО под кодовым названием «Посейдон». Просим сообщить Вашу заинтересованность в получении этих материалов».

Быстро прочитав сообщение, адмирал распечатал пачку крепких отечественных папирос (другого табака он не признавал). Затягиваясь едким дымом, еще раз перечитал сообщение с Лубянки. Утреннее солнце засверкало ярче: двадцать первый день июля, не успев начаться, уже удался. Послание от КГБ почти освободило его от давней головной боли. Генерал знал об успехе Северо-Атлантического альянса, он знал, что запуск системы сонарной защиты на северном побережье «не за горами». Главное разведывательное управление Генштаба Минобороны СССР тоже не зря ест хлеб. А вот дела в его «епархии» оставляли желать лучшего: уже несколько лет НИИ ВМФ занимается разработкой аналогичной системы. Но она второй год не может пройти госприемку.

«Пять лет, пять лет этот генеральский сынок топчет воду в ступе», — с нарастающим раздражением подумал старый адмирал. Уже давно при воспоминании об этом толковом, подтянутом офицере его охватывала досада, и самое грустное заключалось в том, что придраться было не к чему.

Полковник Алексей Коробов, занимающий высокую генеральскую должность начальника Научно-исследовательского института, был образцовым администратором. В его военно-научном «хозяйстве» царил почти идеальный порядок. Каждый шаг был спланирован, каждый план — выполнен в мельчайших деталях. Все отчеты предоставлялись точно в срок. Сотрудники не позволяли себе ни минуты опоздания. Будь Коробов начальником управления тыла, он бы соответствовал своей должности. Однако для научно-исследовательского института требуется нечто большее, чем просто дисциплина и порядок. Он был отличным военным, но не ученым. Он не был наделен креативным, творческим мышлением. Да, это не каждому дано: одни рождаются творцами, другие — управленцами и организаторами, третьи — превосходными исполнителями. Однако те, что наделены административным талантом, обычно получают еще и огромное честолюбие. И это честолюбие заставляло Коробова доминировать даже в тех областях деятельности, в которых он не был одарен ни на йоту. В результате, институт под его руководством почти не рождал новых идей и оригинальных разработок.

«Пишут «изучаем возможность»… Значит, возможность у них почти в кармане. Эти материалы — бесценное подспорье нашим ученым, ломающим головы над системами, которые делают наши лодки невидимыми для янки».

Адмирал вышел из-за рабочего стола и подошел к широкому окну. Город, как огромный муравейник, тихо шумел за толстыми стеклами. «Все-таки странно устроен этот мир, — размышлял хозяин кабинета. — За украденный батон колбасы человека по закону могут посадить в тюрьму. А за украденную систему вооружения, стоящую миллионы долларов, «рыцари плаща и кинжала» с Лубянки получат ордена, квартиры и личные авто». Он потянулся, повертел плечами, разминая мышцы, покрутил головой и вернулся за стол. Нажал кнопку переговорного устройства:

— Ксения Григорьевна, зайдите, пожалуйста. — У адмирала была самая толковая секретарша в министерстве. Уже два года он никак не решался отпустить ее на пенсию. — Давайте подготовим письмо на имя Андропова.

Пальцы Ксении Григорьевны перестали стучать по клавишам пишущей машинки почти в тот же момент, когда адмирал произнес последнее слово.

— Я к Главному, — адмирал положил в папку сообщение из КГБ и проект ответа министра, — а вы пока свободны. Спасибо, Ксения Григорьевна.

Визит адмирала к министру был недолгим. Быстро пробежав глазами сообщение с Лубянки, Министр обороны СССР поставил под ответом короткий росчерк подписи:

Сов. секретно

Экз. ед.

В Комитет Государственной Безопасности СССР

О системе «Посейдон». Министерство обороны СССР крайне заинтересовано в получении документации по системе «Посейдон». Мы готовы оказать любое содействие, исходя из наших возможностей.

Министр обороны СССР

Маршал Советского Союза

/Гречко А.А./

21 июля 1976 года.

* * *

Год спустя после симпозиума, в июле 1977, Самуил Моисеевич снова засобирался в командировку. Впрочем, на этот раз ему предстояло не столь далекое и престижное путешествие. Путь его лежал не на запад, а в совершенно противоположный край — на Дальний Восток. Чуть ли не четверть своей жизни Бронштейн проводил на исследовательских судах, и потому его двухнедельное исчезновение не вызывало особой тревоги у домочадцев. На работе ему выдали командировочные и суточные, а привыкшая к частым, но коротким разлукам жена собрала чемоданчик.

— Сема, смотри, не простудись, — повторяла Римма Ильинична привычное напутствие, провожая мужа до станции метро. — И не обращай внимания, что жарко. Климат там морской, сырой, ветреный, хуже, чем в Ленинграде. Никогда не забывай брать плащ и поддевать теплое белье. И вообще, завязывал бы ты с этим. Защитил бы докторскую и досиживал бы спокойно в лаборатории. У тебя артрит прогрессирует — с этими командировками ты к шестидесяти уже превратишься в развалину.

— Римма, я так и поступлю. Защита уже скоро, — Самуил Моисеевич был мудрым мужем: он соглашался со всем и поступал по-своему.

На Войковской Самуил Моисеевич нежно обнял жену и поцеловал в губы. «Прости, что обманываю тебя, а ты мне веришь, — подумал он. — Но так будет лучше, иначе ты загонишь свое больное сердце».

— Ну, ни пуха, ни пера, милый. Позвони мне, когда доберешься до места.

— К черту, Римма, к черту. Обязательно, только не волнуйся.

Постояв несколько минут у входа в метро, Римма Ильинична промокнула глаза платочком и поспешила домой выгуливать собаку. Бронштейн прожил с Риммой более четверти века.

Самуил Моисеевич сел в полупустой вагон, на Белорусской пересел на кольцевую, однако, там его маршрут неожиданно изменился. Вместо того, чтобы отправится на Павелецкую, откуда легче всего поймать такси до аэропорта Домодедово, он вышел на Краснопресненской. Вынырнув на свет божий, Бронштейн остановился около палатки «Мороженое» и посмотрел на часы: неисправимый педантизм привел его на пять минут раньше назначенного времени.

Минуты через три к нему подошел уже знакомый нам Эдуард Круглов.

— Точность — вежливость королей.

— Номер квартиры помните? Через 10 минут я вас жду. Дверь будет открыта. Не звоните.

И не оборачиваясь, Круглов пошел к дому.

Бронштейн вошел в подъезд пятиэтажного кирпичного дома напротив знаменитой сталинской «высотки» и поднялся на третий этаж. Эдуард Николаевич открыл дверь, впустил Самуила в просторную прихожую и провел в гостиную. «Вот, осваивайтесь. Здесь вы найдете все необходимое. Ну, мне пора, спокойной ночи. Ключи от квартиры лежат на тумбочке, у входной двери. В случае чего, звоните в любое время суток», — Круглов заспешил домой. Рабочий день сегодня растянулся на целых 15 часов. Хотелось есть и спать. Дубовые настенные часы пробили половину двенадцатого ночи.

Соседи квартиры № 74 уже давно привыкли к частым появлениям гостей, порой даже в отсутствие хозяев. Привыкли, что обитатели семьдесят четвертой подолгу живут на даче, охотно предоставляя многочисленным родственникам и друзьям свою жилплощадь в полное распоряжение. Больше ничего об этой квартире соседи не знали. Даже все ведающие московские старушки, которые по умению считывать информацию легко «сделают» Штирлица в придачу с Джеймсом Бондом, на этот раз не могли похвастаться осведомленностью. Впрочем, ни хозяева этого дома, ни их многочисленные гости не доставляли соседям неприятностей, не шумели, не мусорили, и потому дружная община жильцов относилась к ним с благожелательно-безразличным нейтралитетом. Что ж, с их стороны это было очень разумно, ведь никаких «хозяев на даче» не существовало: истинным хозяином квартиры № 74 была Лубянка. Это была одна из «кукушек» — конспиративных квартир КГБ. Три комнаты, кухня, ванная и даже туалет были оборудованы техникой негласного контроля: ничто из происходящего не должно было укрыться от электронных ушей и глаз Лубянки.

Самуил Бронштейн задернул тяжелые плюшевые портьеры на высоких окнах. Он любил уединение и полумрак. Три из четырех окон выходили на оживленную улицу, но добротные, толстые стены гасили уличный шум. В просторной комнате было достаточно места для солидного орехового гарнитура. В больших кожаных креслах можно было утонуть: это были старые кресла, не чета модным маломеркам из ДСП. Пол устилали мягкие ковры с длинным ворсом, по которым можно было ступать неслышно, как лиса по лесному мху… Под высоким потолком красовалась огромная хрустальная люстра. Самуилу Моисеевичу было не по себе: «Слишком велики для меня одного эти апартаменты!». Он зябко поежился, отправившись на детальное и обстоятельное исследование своего временного пристанища. Каждый шаг гулко отдавался в широком коридоре, и Бронштейну казалось, что в квартире находится кто-то еще.

Широкий коридор вел в кабинет, три стены которого были заняты высокими, до потолка, стеллажами. Но библиотека была подобрана так, чтобы даже самый проницательный гость не смог бы определить профессию и интересы хозяина этого жилища. В основном это были избранные творения классиков: от Толстого и Достоевского до Бальзака и Хемингуэя. Немного научно-популярной литературы на самые разные темы и вездесущие классики научного коммунизма — короче, все, чем может интересоваться образованный советский человек, будь он хоть математиком, хоть поэтом, хоть военным.

Академических трудов по океанологии в квартире не было, а все остальное мало интересовало Самуила Моисеевича. Его познания в художественной литературе были достаточными для того, чтобы поддержать разговор в компании старых добрых друзей, перед которыми не нужно было выпендриваться и распускать павлиний хвост.

Почему его с детства тянуло изучать океан, он не мог объяснить даже самому себе. Уже не говоря об аспирантах и младших научных сотрудниках, которые специально собирались на неформальные семинары, чтобы послушать его живые рассказы о тайнах океанов. И агентурный псевдоним «Ихтиандр» он выбрал не случайно. Скорее всего, в своих мечтах он видел себя этим удивительным существом, живущим под водой. Океан тоже любил Самуила Моисеевича и поэтому отдавал ему то, что тщательно скрывал от других.

Ходила легенда, что океанолог, которому перевалило за сорок, набросился с кулаками на матроса, который высморкался за борт корабля.

— Лучше бы ты мне в лицо плюнул, — сказал он опешившему парню. — Океан же живой, он все помнит и тебе отплатит.

Через два дня, во время шторма, этого матроса смыло за борт, и его еле спасли. После этого вся команда корабля, да и члены научной экспедиции, не верящие ни в Бога, ни в черта, стали побаиваться Бронштейна.

Бронштейн не был убежденным коммунистом, но и диссидентам не сочувствовал. Холодная война была где-то рядом, но впервые он почувствовал ее ледяное дыхание на себе на конгрессе в Сан-Диего. И все-таки, его сердце принадлежало Мировому океану, которому он служил вот уже около тридцати лет. Как ни странно, такое отношение к миру сделало его весьма добропорядочным гражданином: пока он мог спокойно и свободно заниматься в Москве своим любимым делом, Советский Союз оставался для него лучшей страной в мире. Когда-то, еще в аспирантуре, Бронштейн думал, что спокойный мир океанических течений, подводных вулканов и шельфов, останется в стороне от беспощадной войны разведок. Теперь он знал, что у его страны есть враги, которые не сидят без дела. Что океаны прячут в своих глубинах не только китов, касаток и акул, но и подводные флота США и СССР, не спускающие глаз друг с друга.

Коридор упирался в небольшую спальню, окна которой выходили в тихий московский дворик. Огромной кухне позавидовала бы любая хозяйка. А чулан и антресоли смогли бы вместить старые вещи, которые годами было жалко выбросить. Но они были пусты…. Впрочем, достаточно проницательному гостю не нужно было бы заглядывать в чулан, дабы понять, что этот дом — нежилой. Это бросалось в глаза на кухне, где никогда не готовили супы или жаркое, довольствуясь чаем, кофе и бутербродами. Не было ни застиранных полотенец, ни ажурных салфеточек, ни стопок старых газет, которые всегда могут пригодиться в хозяйстве. На книжных полках не обитало ни одной статуэтки-безделушки, колонии которых обычно в изобилии плодятся в каждом доме. Квартира не напоминала ни уютное гнездышко, обихоженное заботливой хозяйкой, ни неприбранный холостяцкий угол. Эти апартаменты были сродни казенным гостиничным номерам. Однако, Бронштейну предстояло вжиться в роль хозяина и две недели поддерживать эту легенду. Эдуард Николаевич особенно просил запомнить, а еще лучше потренироваться, чтобы знать, где находятся все выключатели и розетки. Были случаи, когда операции, которые готовились профессионалами месяцами, проваливались только лишь потому, что «хозяин» при «гостях» не мог найти выключатель, чтобы включить свет в гостиной или туалете. Устав от хождения по комнатам, Самуил Моисеевич раздобыл на кухне кусочек ветоши и принялся протирать пыль, чтобы «подружиться» с этим домом, привыкнуть к нему. Скоглунд приезжает завтра — ровно через сутки.

* * *

— Возьми трубку, это, наверно, Густавсоны насчет пикника, — высокий, все еще девичий голос жены пытался перекричать шумные струи душа и звонок телефона.

Неспешно текло субботнее утро: такие дни обычно начинаются с радостного предвкушения ничегонеделания. Кнут Скоглунд, поджаривающий на кухне тосты, поплелся к телефонному аппарату: он не сомневался, что это звонит многословная госпожа Густавсон. С этой мыслью он снял трубку.

— Алло. Я могу поговорить с герром Скоглундом? — трубка заговорила по-английски каким-то смутно знакомым голосом.

— Я вас слушаю.

— Здравствуй, Кнут. Это Самуил Бронштейн из Москвы, — от неожиданности Скоглунд чуть не выронил трубку из рук. Вот он — этот звонок, которого он давно уже устал ждать, однако боялся расстаться с последней надеждой.

— Да, Самуил! Очень рад тебя слышать.

— В Сан-Диего ты обещал приехать в Москву. Ты не передумал?

— Нет, что ты! Я с удовольствием приеду к тебе в гости, Самуил. Когда тебе удобно меня принять?

— Как только ты сможешь собраться, Кнут.

— Замечательно. Мне потребуется две-три недели, максимум — месяц. Но я обязательно извещу тебя перед отъездом. Какой подарок тебе привезти?

— Я говорил тебе, я собираю старинные морские карты.

— Постараюсь что-нибудь разыскать.

— Да. До скорой встречи, Кнут.

Кнут в прострации стоял посреди кухни с телефонной трубкой в руках. Запахло подгоревшим хлебом.

— Так что они планируют на сегодняшний вечер? — в кухню вплыла Гедда в одном лишь махровом полотенце, небрежно повязанном вокруг бедер.

Они частенько любили ходить по дому нагишом.

— О, боже, опять сгорели? Эта звонила Хельга? Кнут, да ты же не выключил тостер! — сокрушалась госпожа Скоглунд.

— Гедда, это были не Густавсоны.

— Что? Кто же это был? Кнут, что-то случилось? Неприятности?

— Это был Бронштейн.

— А…, — Гедда облегченно вздохнула, — мы опять задолжали дантисту.

— Да нет. Русский Бронштейн. С которым я подружился в Сан-Диего.

— А, вот оно что… — повисла пауза.

Гедда потянулась к пачке сигарет, Кнут поднес ей зажигалку.

— Я еду в Москву. Гедда, ты слышишь? Я еду в Москву!

— Да? Ну, а я разливаю джин! — Гедда потянулась за бокалами, но тут раздался еще один звонок, и Скоглунд кинулся к аппарату.

— Расслабься, на этот раз Густовсоны. Пошли их к черту с этим пикником, — как бы невзначай, Гедда уронила свою махровую набедренную повязку…

К полудню Кнут и Гедда наконец-то позавтракали и оделись. Окна гостиной были распахнуты в сад, где бесчинствовал май. Фруктовые деревья в белой пене цветов, а молодая травка газонов — яркая, как будто кто-то покрасил ее люминесцентной краской.

Скоглунд стоял у окна, чувствуя себя на двадцать лет моложе. Даже на тридцать: ему казалось, что он — снова пятнадцатилетний мальчишка, и все происходящее — его дурацкие грезы, навеянные фильмами про Джеймса Бонда.

— Надо же, — Гедда по-турецки устроилась на диване, потягивая коктейль, — мы — герои шпионского романа. Причем, отрицательные. Что ж, отрицательные персонажи мне всегда нравились больше. Наверное, зла в мире было бы куда меньше, если бы авторы умели хорошо выписывать главных положительных героев. А то, получается, что единственное возможное обаяние — отрицательное…

— Гедда, я боюсь.

— Я тоже. Но что бы ни случилось, знай — я на твоей стороне. Боже мой, никогда не думала, что такие истории происходят на самом деле. И что это произойдет с нами.

— Так ты первая подала идею?

— Я бы никогда не решилась это тебе предложить, если бы хоть чуть верила, что такое может выгореть.

Страницы: «« 12345678 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Подготовка основания под напольное покрытие, выбор материала для него и способа укладки перестанут б...
Если в замке вдруг начинают пропадать слуги и драгоценности, появляться зловещие следы запретной маг...
Андрей Кижеватов, бывший спецназовец ГРУ, зайдя в странную телефонную будку, перенесся из дождливого...
Эти дети одарены необычайными врожденными способностями. Кто-то из них говорит на 120 языках, кто-то...
Числовой символизм был широко распространен и глубоко укоренился в мировой культуре. Мыслители Средн...
Дэнни Торранс, сын писателя, уничтоженного темными силами отеля «Оверлук», до сих пор тяготится свои...