Око силы. Первая трилогия. 1920–1921 годы Валентинов Андрей

Глава 9. Делегат съезда

Степа Косухин очнулся, открыл глаза и увидел ангелов. Крылатые младенцы летели по нарисованному небу, чему-то беспричинно улыбаясь. Огромная фреска расползлась по всему потолку, захватывая своими голубыми разводами верхнюю часть стен до самых до оконных проемов. Он лежал на койке, укрытый неправдоподобно чистой простыней, слева была тумбочка, а дальше – долгие ряды кроватей. Рука скользнула по толстому слою бинта на лице. Значит, он снова уцелел. Ударь осколок чуть посильнее, ангелы, которых Степа теперь рассматривал, могли быть и настоящими.

…18 марта 1921 года штурмовые колонны вступили на неверный весенний лед. Впереди, за туманной дымкой, был Кронштадт. Красные знамена развевались над колоннами, и такие же красные флаги полоскал холодный ветер над фортами крепости. Свои шли против своих, но на пятом году Смуты это уже не могло удивить.

Делегат X съезда РКП(б) Степан Иванович Косухин шел впереди своего полка. Было страшно – не только из-за шевелящегося под ногами льда и кронштадтских пушек. Куда опасней была пуля в спину. Полк, в который Степу назначили перед самым штурмом, чуть было не переметнулся к восставшим. Каждого десятого расстреляли, но и уцелевшим верить было нельзя. За густой цепью бойцов шла другая: заградительный отряд был готов уложить на месте малодушных.

Перед штурмом, на совещании у товарища Тухачевского, среди знакомых и незнакомых лиц Степа вновь увидел Венцлава. Именно Особый полк, бывший 305-й, получил приказ организовать заградительный огонь. Товарищ Венцлав заметил Косухина, кивнул, красные губы дернулись в короткой усмешке…

Кронштадта он так и не увидел. Серый контур бастионов еще только начинал вырисовываться из утренней мглы, когда ударили пушки, длинными очередями заговорили крупнокалиберные пулеметы, и Степа упал лицом в рыхлый мокрый снег.

Итак, жизнь продолжалась. Ангелочки разъяснились быстро – Косухина поместили в один из питерских госпиталей. Ранение в голову от случайного осколка не было опасным, и врачи обещали продержать его не больше недели. А вот что дальше – загадка, и решать такие загадки красному командиру с каждым разом хотелось все меньше. Прошлой весной он спешил, боясь не успеть, но его век вполне хватило и войны, и многого, многого другого…

…Венцлав, встретивший его в канцелярии Псковской тюрьмы, был немногословен, сообщив, что имеет приказ доставить Косухина в Столицу. Всю дорогу они почти не разговаривали. Краснолицый о чем-то размышлял, а Степа, стараясь не думать о своем страшном спутнике, вновь и вновь повторял то, что надлежит сказать в Сиббюро. Беспокоило одно: как бы командир 305-го не пристрелил его «при попытке к бегству». Но – обошлось.

Прибыв в Столицу, Косухин хотел ехать прямо в ЦК, но Венцлав отвез его в военный наркомат. Степа обрадовался – появился шанс повидать товарища Троцкого. Но Лев Революции был на Южном фронте, а больше ни с кем разговаривать Косухин не собирался. Венцлав провел его в кабинет на втором этаже, усадил за стол и достал из сейфа кожаную папку, велев прочитать и расписаться.

Бумаги оказались с грифом «совершенно секретно». Такого Косухин начитался вволю, но первый же документ заставил побледнеть. Это было секретное письмо ЦК с длинным названием: «Перспективы Мировой Революции и особенности развития революционного процесса в странах зарубежной Азии». Как выяснил Степа, очаг Мировой Революции перемещается в Тибет, конкретно же – в бывший монастырь Шекар-Гомп. Там было и о восстании угнетенных китайскими феодалами бхотов, и об оказании помощи Тибетской Трудовой Коммуне, для чего из Столицы направлялась «группа ответственных работников ЦК», и, главное, о создании в бывшем оплоте мракобесия научного института «ввиду его особой ценности для дела пролетариата». Под письмом стояла подпись товарища Троцкого.

Вторая бумага была копией решения секретариата ЦК «Об осуждении практики злоупотребления некоторыми видами научных работ». Косухин узнал, что еще в июне 18-го была создана специальная лаборатория под руководством заместителя председателя ВЧК товарища Кедрова по использованию достижений медицины в целях оказания помощи красному фронту. Некоторые предложения лаборатории Кедрова оказались полезны, и ЦК их приветствовал. Но некоторые строго осуждал. Среди них и «стимулирование индивидуумов с пониженным жизненным тонусом», а также неких «объектов с измененной биологией». Эта научная белиберда не расшифровывалась, но далее было сказано, что из «индивидуумов» и «существ», нечувствительных к ранам и боли, формировались особые части, в том числе 305-й стрелковый полк. Все эти опыты ЦК на будущее «строжайше запрещал». Под бумагой расписался член политбюро товарищ Каменев.

Третью бумагу Степа читал уже без всякого удивления. Это был приказ «О принятии мер по проекту „Мономах“». Мелькнули знакомые фамилии: Богораз, Ирман, Берг… Приказ издал заместитель Троцкого товарищ Склянский.

Косухин внимательно перечитал документы, поставил подпись в том, что ознакомился и обязуется хранить все прочитанное в полнейшей тайне, и молча отдал папку краснолицему. Тот запер ее в сейфе, поинтересовавшись имеются ли у товарища Косухина вопросы. Вопросы имелись – хотя бы о том, кто таков сам товарищ Венцлав – но спрашивать Степа ничего не стал. Главное ясно: товарищам в ЦК обо всем известно, а он, Косухин, отныне обязан молчать. Выходит, зря он спешил через полмира! Интересно, кем его тут считают, дураком или изменником?

Венцлав, удовлетворенно кивнув, сообщил, что «вопрос» можно считать исчерпанным. «Вопрос», как пояснил краснолицый, состоял в том, что «товарищи из ЦК» сочли возможным закрыть глаза на поведение представителя Сиббюро, вызванное молодостью, отсутствием опыта и политической наивностью. Значит, сочли дураком. Дурака простили, как прощают нашкодившего щенка…

Напоследок Вецлав заметил, что им, вероятно, еще придется встретиться. Косухин насторожился, но голос командира 305-го был самым обычным и ничего не выражал, кроме уверенности, что двум красным командирам неизбежно выйдет встреча где-нибудь на одном из фронтов.

Вслед за этим наступили будни. Степа отчитался в Сиббюро, выслушал поздравления, получил обратно партийный билет и орден и был тут же направлен на Южный фронт. Стойкому большевику товарищу Косухину, геройски проявившему себя при освобождении Сибири от белых гадов, поручалось командование только что сформированным 256-м полком. Южный фронт Степа прошел без единой царапины. Его другу-приятелю Кольке Лунину, с которым очень хотелось увидеться и поговорить, повезло меньше. Не успел он со своей Стальной имени Баварского пролетариата дивизией прибыть с Польского фронта, как его скосил тиф, и молодого комиссара отправили в Столицу – лечиться. Они увиделись только в декабре, когда Степу вызвали на расширенный пленум ЦК по военным вопросам.

Разгоряченный крымской победой Косухин был уверен, что речь пойдет о новом походе в Европу, но услыхал совсем другое. От тайги до Британских морей лютая гидра контрреволюции была разбита, но враги упорно не хотели сдаваться. Это было не ново, да только враги оказались какими-то не такими. Он и раньше не встречал среди белой сволочи толстопузых капиталистов и помещиков-крепостников. Попадались в основном мобилизованные и, естественно, дураки-интеллигенты, вроде начитавшегося книжек Славки Арцеулова. Таких теперь было даже жалко, особенно после Перекопа и того, что устроил Юра Пятаков со сдавшимися офицерами. Но на пленуме речь шла об ином. Несознательное крестьянство собиралось в банды, тревожные вести шли из Таврии, где гулял Махно, из Западной Сибири и даже из Тамбова, откуда рукой подать до Красной Столицы. Вдобавок, забузили рабочие, требуя многопартийных Советов. Вот этого Косухин никак не ожидал и в душе даже ужаснулся, но вскоре понял, что возможны вещи и пострашнее. В начале марта восстал Балтийский флот….

Косухин не поверил в белогвардейские козни и предателей-спецов, заваривших кашу в Кронштадте. Дело было проще: братва-клешники не могли дождаться демобилизации и начали шуметь. Но почему они требовали отменить продразверстку и разогнать оплот революции – ВЧК? Куда занесло тех, кто брал Зимний и атаковал «кадетов» в полный рост?

Рассуждать было поздно. «Братишки» под красным флагом становились страшнее Деникина, и Степа без колебаний ступил на мартовский лед. Но на душе было холодно. Революционный праздник кончился…

Теперь можно было отдохнуть. Госпитальный паек оказался жидок, но пролетариат революционного Петрограда не поскупился для раненых командиров. Степа не только наелся селедки, но и попробовал совершенно буржуйского вида плоды под названием «апельсины». Рана быстро заживала, и уже на третий день Косухину стало скучно. Вволю наговорившись с братвой, он взялся за газеты. «Правда» сообщала об отмене продразверстки, а «Известия» – о мире с поляками. И то и другое подтверждало: с Мировой Революцией что-то не ладится. Значит, грядут перемены…

На пятый день, когда Косухин уже подумывал о том, чтобы сбежать, в госпитале внезапно настала суета. Набежал перепуганный персонал, вдоль дверей выстроились крепкие ребята в кожаных куртках, откуда-то появились вазы с цветами и даже чудом уцелевший ковер. Двери палаты растворились, охранники в куртках застыли, словно каменные, и появился Лев Революции товарищ Троцкий. На нем была такая же кожаная куртка, короткая бородка вызывающе торчала вперед, а на носу сверкали известные всей стране очки в простой железной оправе.

Предреввоенсовета властно поднял руку, отчеканил: «Слава героям Кронштадта!» – и начал быстро обходить палату. С тем же невозмутимым, надчеловеческим спокойствием он здоровался с ранеными, осведомлялся о самочувствии и поздравлял с победой. Возле койки Косухина он задержался чуть дольше. Ледяные стекла очков блеснули. Лев Революции улыбнулся, пожал Степе руку и кивнул адъютанту. Секунда – и на ладони Косухина оказалась небольшая бордовая коробочка. Очки вновь сверкнули, грянул железный голос:

– Революция гордится вами, товарищ Косухин! Поздравляю!

Следовало отвечать. Впрочем, особых вариантов не было:

– Служу мировому пролетариату, товарищ Председатель Реввоенсовета!

Внезапно холодная маска исчезла. Улыбка на какой-то миг стала похожа на нормальную, человеческую:

– Выздоравливайте, Степан Иванович. Очень рад, что вы живы!

Новое рукопожатие – и Красный Лев уже разговаривал со Степиным соседом. Косухин раскрыл коробочку: на белом шелке тускло блеснул металл. Орден Боевого Красного Знамени РСФСР – второй…

Конечно, о том, чтобы побеседовать с Председателем Реввоенсовета, и речи быть не могло. Лев Революции спешил, как всегда загруженный невероятной массой забот. В последний раз они встречались в перерыве съезда. Косухин был среди тех, кто яростно защищал Троцкого от нападок всякой штатской мелочи – Сокольникова, Коллонтай и прочих, пороха не нюхавших. Тогда Троцкий не казался каменной статуей – он весело шутил, вспоминал 19-й год и даже припомнил, как вручал Степе орден за бои против Каппеля. В тот день Косухина так и тянуло спросить Льва Революции о Шекар-Гомпе. Но железная партийная дисциплина так и не позволила раскрыть рот…

Ордена кроме Косухина получили еще трое – Революция не жалела наград героям Кронштадта. Странно, но Степа не ощущал радости. Мятежников следовало уничтожить, однако славы в этом не было никакой. Красные шли против красных, и Боевое Красное Знамя тут явно лишнее.

Троцкий исчез так же внезапно, как и появился. Следом за ним испарились ковер, вазы с цветами и «кожаная» охрана. Оцепенение прошло, молодые командиры зашумели, откуда-то вынырнула бутылка спирта, и от орденоносцев стали требовать немедленного обмывания наград – дабы блистали и лучше носились.

Степа сбежал, захватив кисет с махоркой, и пристроился на «черной» лестнице, подальше от гудящих возбуждением палат. Здесь можно было не тратить силы на ненужные улыбки и разговоры. Он аккуратно свернул «козью ногу» и стал бездумно глядеть в темный колодец двора за окном.

– Да вот же он, Косухин! – сосед по палате появился внезапно, и Степа чуть не выронил самокрутку. – Товарищ комполка, к вам гости!

Косухин подумал было о Кольке Лунине, но тут же сообразил, что тот еще не встал после тифа. А больше ждать некого, разве что Венцлава.

– Это… пусть сюда идет!..

– Так точно…

По лестнице простучали сапоги. Косухин на миг отвернулся к окну, собираясь с силами, бросил окурок и резко обернулся. Если это Венцлав…

– Здравия желаю, ваше красное высокоблагородие!

Перед ним стоял Арцеулов. Степа подавился воздухом, еле сдержался, чтобы не зайтись в кашле, и, наконец, окаменел. Проклятый беляк улыбался, явно любуясь зрелищем израненного большевика. Выглядел Ростислав превосходно. В добротной шинели, новеньких яловых сапогах и краснозвездной фуражке он походил на военспеца из крупного штаба.

– Ты, это… почему высокоблагородие?

На большее Степу не хватило. Арцеулов рассмеялся и хлопнул пламенного большевика по плечу:

– Потому что вы теперь комполка, чудило необразованное!

– Славка! Чердынь твою…

Тут только до Косухина дошло. Ростислав жив, здоровехонек и в России. Он схватил проклятого беляка за плечи, но сдержался, выпрямился, расправил больничный халат:

– Ну, здравствуй, стало быть… Ты чего, Ростислав, в Красной Армии?

Более глупого вопроса придумать было нельзя. Белый гад вновь залился таким искренним смехом, что Степе даже стало завидно.

– Чего хохочешь, недорезанный?

– Ну, Косухин!.. Нет, Степан, я не вступал в РККА. Я вообще не Арцеулов. Разрешите отрекомендоваться: Ростислав Коваленко, заместитель начальника снабжения Киевского укрепрайона. Нахожусь в отпуске по ранению…

– Шпион, значит!.. – обреченно вздохнул Степа.

Беляк явно хотел смеяться дальше, но взглянул на совсем растерявшегося Косухина и передумал:

– Я не шпион, Степан. На кого мне шпионить? Я, конечно, мог полчаса назад пристрелить вашего Бронштейна, только зачем? Вы же его сами и съедите, без всякой посторонней помощи…

Раньше бы Степа не преминул дать отпор подобному глумлению, но теперь проявил слабину и смолчал.

– Я ведь читал, что творилось на вашем сонмище. Напрасно защищали Лейбу! Он был нужен год назад, а сейчас настало время иных…

И вновь Косухин отмолчался, вспомнив свою речь на съезде – искреннюю, горячую, но, как он и сам понимал, совершенно наивную. С ними, фронтовиками, победителями белой гидры, как-то очень быстро перестали считаться.

– Ну это, ладно, Ростислав… Коваленко – так Коваленко, какая разница!.. Как ты из Крыма… это… уехал?

В глазах Арцеулова блеснул злой огонек. Оба они подумали об одном и том же. В ноябре Фрунзе обещал амнистию – и теперь черноморские рыбы жирели на даровом корме.

– Вашими молитвами, Степан. Вовремя предупредили, чтобы не верил большевистским сиренам… Я отплыл на шаланде, которой командовал сущий разбойник с морской фамилией Ставриди. Он довез до Одессы и предложил на выбор целых три «ксивы» – если я точно освоил ваш новый язык. Я выбрал документы Коваленко – чтобы к чужому имени не привыкать. Зиму поездил, а теперь решил вас навестить. Ведь у нас с вами есть дело…

– Ты о чем это?

Вопрос был лишним. Степа сразу понял, о каком деле говорит беляк.

– Как я понял, вы никого не видели и ни с кем не разговаривали?

Косухин покачал головой.

– И о вашем брате – ничего?

– Ничего…

Арцеулов на миг задумался:

– Степан, может не стоит вас снова втравливать? Все наладилось, комиссары от вас в восторге. Вот и второй орден. Кстати, поздравляю.

– Глумишься, кадет?

Косухин вновь вздохнул, чувствуя что не в силах дать отпор очередной вражеской провокации. Арцеулов недобро усмехнулся:

– Поздравляю вполне искренно. Насколько я помню, именно кронштадтцы штурмовали Зимний. Революция – свинья, пожирающая своих детей. Помните? Это лишь начало. Но, если хотите, я исчезну…

Косухин ответил не сразу. Если он сейчас скажет «нет», Ростислав будет действовать один, сложит свою дурную интеллигентскую голову, а он, Степка Косухин, благополучно дотянет до персонального кабинета и до кирпичной стенки, где его добьют прикладами мордатые ребята…

– Я, это… бумаги читал. Секретные… Мол, Венцлав и все такое… научные опыты, чердынь-калуга…

Арцеулов кивнул:

– Помниться, вы уже делились этой версией. Значит, все-таки поверили?

– Нет… – слово далось тяжело, но дальше пошло намного легче. – Врут, чердынь-калуга! Верней, вокруг ходят, но правды не говорят. Но ведь как подступиться? Вон, думал с товарищем Троцким потолковать…

Степа безнадежно махнул рукой.

– И хорошо, что промолчали. Эту крепость в лоб брать нельзя. С Лейбой говорить опасно, с остальными – тоже, в Шекар-Гомп нам больше не сунуться. Что остается?

Косухин уже знал ответ. Там, во Франции, он уже держал в руках ниточку.

– Берг… Который Наташин дядя… Только ведь он – в Париже!

– Берг в России, Степан. В Столице…

Голос беляка был спокоен и решителен, словно у командующего перед генеральной битвой. И Косухин поневоле позавидовал этому спокойствию и этой решимости.

– Вы должны получить отпуск после ранения. Если хотите, встретимся у вашего Лунина. Он передает вам привет, естественно, пламенный и коммунистический. Серьезный молодой человек…

Косухин кивнул. Колька Лунин был действительно серьезным парнем. Значит, беляк и там успел побывать?

– Ты, Ростислав, у него каменюку забрал? Которую мы в Безбаховке нашли?

– Она у него? – удивился Арцеулов. – Нет, он же не знает, кто я. Самое интересное, таблички тоже там. Я просил сохранить, пока не вернусь.

– Ага, – вспомнил Степа. – Прочитал?

– Нет. Но пытаюсь. Ну, выздоравливайте, красный командир. И учтите, вас ждут сюрпризы. Некоторые приготовил я. А вот других опасайтесь…

Арцеулов улыбнулся, пожал Степе руку и оставил одного у темнеющего окна. Странно, но неожиданная встреча ошеломила лишь поначалу. Наверно, он был уже давно готов к этому.

Через два дня Косухин, получив свои документы и месячный отпуск, уже оформлял билет в Столицу, когда в последний момент мальчишка-курьер разыскал его и вручил телеграмму. Товарищу Косухину предписывалось немедленно явиться в ЦК.

Степа тут же вспомнил о сюрпризах. Этот подготовил явно не интеллигент Арцеулов. Мелькнула мыслишка выправить бумаги на имя какого-нибудь Степана Иваненко и использовать свой немалый опыт конспиративной работы. Но он знал – бесполезно. Найдут – из-под земли достанут. В конце концов, перед партией он чист, прощен и вроде как даже отмечен…

Прямо с Петроградского вокзала Косухин направился на Старую площадь. Дежурный, полистав списки, назвал номер кабинета и выписал пропуск. О том, чей это кабинет, Степа спросить не решился. Найдя нужную дверь и постучав, он услышал басовитое: «Входи!» Голос показался знакомым, и Косухин почти не удивился, увидев за столом грандиозную фигуру чудо-богатыря революции – незабвенного Прова Самсоновича.

– Ну, здоров, здоров, товарищ Косухин! – Чудов даже встал со стула, вернее с нескольких подушек, позволявших ему доставать до поверхности стола. – Давно, давно не видел! Ну, проходь!

Товарищ Чудов был столь же квадратен, даже, пожалуй, набрал за этот год мощи, дабы в полной силе противостоять белым гадам и прочим недобиткам. Могучая длань долго жала Степину руку. Внутри Прова Самсоновича что-то клокотало, булькало, словно революционная энергия, не находя должного применения, просилась наружу.

– Ну, покажись, покажись! Молодец! Орден, стало быть, – это хорошо, хорошо…

Косухин слушал столпа сибирского большевизма с невозмутимым видом. «Клоп» – вспомнилось словечко злоязыкого Арцеулова. Степа вдруг понял, что дело не во внешнем сходстве. Товарищ Чудов тоже мастак пить чужую кровь…

Пров Самсонович продолжал греметь, но Степа слушал уже вполуха. О его делах Чудов, прибывший в Столицу совсем недавно, узнал из бумаг Сиббюро – а значит, не ведал ни черта. Пусть булькает!

– Здорово, здорово ты белых гадов обставил! Не дал им над пролетарской костью глумиться! Аж в Индию забрался – ну, молодец! Будешь у нас по индийскому пролетариату первым специалистом…

Косухин еле сдержался, чтобы не улыбнуться, представив себя на площади в Дели агитирующим за Мировую Революцию – и тут же поймал себя на мысли, что совсем недавно подобное вовсе не казалось забавным, напротив…

– А пока у партии для тебя другое задание есть. Наиважнейшее…

Степа насторожился. С каких это пор товарищ Чудов начал распоряжаться кадрами Реввоенсовета?

– В Сибирь тебе вертаться надо, товарищ Косухин. Лютуют там недорезанные, пьют кровь рабочую! А наш брат ослабел. Компромиссы всякие гнилые поразводили! В общем, сбирайся. Завтра с утра на вокзал, перебросим тебя под Благовещенск. Будешь ты, Степан, главным над всеми отрядами в Забайкалье. Считай, фронтом покомандуешь. Ну чего, рад?

Должен ли он, Степа Косухин, радоваться? Назначение завидное, что и говорить! Но в словах Чудова почудилось нечто странное. «Компромиссы» – не загадка. Иркутские большевики стеной встали против товарищей из Приморья, выступивших за создание Дальневосточной республики. Еще на съезде слыхал Косухин, что мечтает Пров Самсонович схарчить дальневосточного вождя товарища Краснощекова, а значит, нужен он, Степа, вроде как таран против несогласных. Но вот «с утра на вокзал»… Даже в 19-м, когда на колчаковских фронтах жарко было, людей с порога да с бухты-барахты во вражий тыл не направляли! С чего это Клоп так забегал? Сам спешит – или приказали?

Встал Степа, ремни оправил, улыбнулся радостно:

– Ну, товарищ Чудов, спасибо! Уважили, чердынь-калуга, а то боялся, что от безделья помру!..

– Точно, точно! – расцвел Клоп. – Нечего тебе, товарищ Косухин, по штабам ошиваться! В бой, за дело пролетарьята!

– Ага! – Степа хотел вновь улыбнуться, еще пошире, но передумал. Этак можно и переборщить.

– Пойду, вещички соберу. Мечтаю, чердынь-калуга, с белыми до конца рассчитаться! С товарищем Краснощековым мы их быстро расщелкаем!

Усмешка на физиономии Прова Самсоновича разом увяла, и Косухин сообразил, что попал аккурат в точку.

– Я как на съезде про республику Дальневосточную услышал, так понял – нашенское это дело! Ведь товарищ Ленин как сказал? Надобно нам республику эту иметь…

Минут пять Степа восторженно пояснял скисшему Чудову партийную мудрость, выразившуюся в создании ДВР – буфера на советском Дальнем Востоке. Под конец он еще раз упомянул Краснощекова – для верности.

– Пишите, товарищ Чудов, мандат! – самым решительным тоном заключил он. – Правда, у меня отпуск по ранению… Да ну его, этот отпуск!..

От товарища Прова Самсоновича шел пар. Вождь сибирского пролетариата клокотал и бурлил, и Степа испугался, что даже мощная натура Чудова не выдержит – разлетится на части.

– Ты это, товарищ Косухин, не поспешай пока, не поспешай!… – прогудело пароходной сиреной из-за стола. – Я ж забыл, ранетый ты на льду кронштадтском! Негоже тебе прямо с госпиталя – да в бой…

Косухин браво махнул рукой, изображая презрение к медицине, но товарищ Чудов был непреклонен:

– Не прав я, Степан! Ошибся! Отдых тебе положен. Там ведь морозы знаешь какие? Так что, не поспешай, здоровье береги. А я тебя вызову…

Степа не выдержал – хмыкнул. Хороши морозы, если впереди лето! Плохо совсем у Прова Самсоновича с воображением!..

Из кабинета Косухин вышел с пожеланием не спешить и как следует подлечиться. О завтрашнем поезде не было сказано ни слова.

На улице Степа ловко подцепился к переполненному трамваю и медленно покатил на Пречистенку, где квартировал Колька Лунин. Разговор с Клопом повеселил – и одновременно встревожил. Сюрпризы начались, его хотят срочно услать из Столицы, да подальше. Не угодил кому? Или… Зря что ли господин Берг в Столице объявился?

Колька Лунин год назад получил комнату в большой буржуйской квартире. Прежнего хозяина замела ВЧК, а квартиру заселил трудовой элемент, поразвесивший всюду бельевые веревки и пропитавший прежнюю обитель эксплуататора запахом лука и карболки. Пройдя наощупь по полутемному коридору, Степа отсчитал нужную дверь и постучал.

– Заходите, товарищ, не заперто!

Колька лежал на кушетке и читал толстую книгу, не иначе «Капитал» товарища Маркса. Лунин был худ, как щепка, на голове ежиком торчали подросшие после тифа волосы, но голубые глаза смотрели весело:

– Заходи, Степан! Чаю наливай. Вон, на столе – горячий!

Лунин всегда называл Степу полным именем. Он и вправду был серьезен не по годам.

Косухин бросил вещи в угол и подсел к столу, где в пузатом чайнике дымился свежий морковный чай. Колька чуть заметно поморщился, привстал и поудобнее уселся, опираясь на локоть.

– Извиняй! Пока не хожу – ползаю… Ну чего, разбил гидру? Хреново было?

– Куда уж, чердынь-калуга! – вздохнул Степа. – Они ж, понимаешь, Колька, под красным флагом…

– Главного не видишь, Степан! – перебил Лунин. – Флаг – это ладно. Но ведь они чего хотели? Власти Советов, прекращения войны, отмены «чрезвычаек» – как и мы в 17-м. А их – пушками! Смекаешь?

– Смекаю… – вспомнились слова белого гада Арцеулова. – Чего ж это будет, Колька?

– Плохо будет… Ладно, раскисать не стоит. Я спирту достал – вечером отметим. Не орден, а что жив остался. Твой приятель обещался быть…

– Ростислав? – Косухин вздрогнул.

– Он. Товарищ Коваленко. Так значит, ты с ним на Южном фронте познакомился?

– На Южном фронте. Ну, под Александровском… – брякнул Степа и умолк под насмешливым взглядом Лунина.

– Ты вот чего, Степан. Я тебя давно знаю. Ты – партиец проверенный, да и мы с тобою вроде как друзья-приятели. Так что, прежде чем я тебя в ВЧК сдам, давай-ка разберемся…

Почему-то Косухин не испугался. Ему лишь стало неловко, что сразу не сказал другу правды.

– Поправишь, если не туда сверну. Весной мы с тобой виделись, и ты сказал, что объявился у тебя новый знакомый – Арцеулов Ростислав, причем из «бывших». Дал ты ему мой адрес, чтоб не потеряться. И вот приезжает ко мне такой умный да воспитанный, что белой костью за версту разит. И тоже Ростислав, да только Коваленко…

Степе оставалось мысленно ругать последними словами белого гада Славку, думавшего обмануть всех своей «ксивой».

– То, что «товарищ Коваленко» даже в званиях наших не разбирается, я сразу понял. Да не это главное. Твой Арцеулов – личность известная, в списке он особо опасных беляков, что в розыске состоят. Причем оба вы из Сибири приехали. Вот я и думаю: или вас на Лубянку сдать, как недобитую контру, или я что-то крупно не понимаю. А если не понимаю – объясни…

Косухин растерянно молчал. Его не удивило, что Колька всерьез думает сдать его в ЧК. Странно, что он до сих пор этого не сделал…

– Так чего это вы с беляком этим задумали?

Рассказать? Но поверит ли Колька? Косухин представил себя на его месте. Он спрашивает про белого офицера с фальшивыми документами, а в ответ слышит про эфирные полеты, оборотня Венцлава и тибетский монастырь.

– Крепко ты запутался, Степан! – кивнул Лунин, разливая по кружкам остаток чая. – Пей, пока горячий… Ладно, тогда слушай сюда. Сдал бы я тебя, не пожалел, да только смекнул, что не все так просто. Мне в военном отделе ЦК показывали рапорт товарища Волкова. Всеслав Игоревич Волков, партийная кличка Венцлав. Знаешь такого?

– Знаю…

Этого Степа не ожидал. Хотя почему бы и нет? Колька Лунин накоротке со многими товарищами со Старой площади. Поговаривали, что еще весной его хотели взять на работу в секретариат, но молодой комиссар попросился на фронт.

– Товарищ Волков докладывал об операции «Мономах». Говорит тебе это что-нибудь?

Косухин кивнул.

– Значит, не ошибся… Там сказано, что по его приказу какой-то представитель Сиббюро прибыл в Китай на полигон Челкель и обеспечил успешный запуск эфирной ракеты. Затем этот представитель попал в плен, но бежал, попал в Индию…

Степа горько усмехнулся. Вот как все лихо повернулось!

– Затем я читал бумаги по Тибетской Трудовой Коммуне. Знаешь, где это? Вижу, знаешь! А я полчаса по карте ползал. Как я понял, наши товарищи там малость подгадили, но тот же представитель Сиббюро навел порядок…

Выходило что-то непонятное. Сперва его хотели прикончить, а теперь представляют чуть ли не героем! Зачем? Впрочем, ясно. Выгораживает себя краснолицый, чтобы под партийное постановление не попасть! А его, Степу, решили пока не трогать. То ли как свидетеля, то ли как заложника. Небось, узнали, кто такой полковник Лебедев! Вот и прячут подальше – в тайгу под Благовещенском…

– Среди разыскиваемых по делу «Мономаха» упоминается капитан Арцеулов. Из Индии никто кроме тебя из работников Сиббюро не возвращался… Что я должен был подумать?

– И что ты подумал? – вздохнул Косухин.

– Что ты со своим Арцеуловым выполняешь особое задание. Между прочим, месяц назад у Вождя было совещание по эфирным полетам. Создается группа во главе с товарищем Цандером. Знаешь такого?

О Цандере Степа не слыхал. Но не зря же в Столице так интересовались «Мономахом»! Выходит, работы уже начались, Карл Берг не зря вернулся в Россию… Он нерешительно поглядел на друга. Особое задание! Если бы…

– Колька, ты это… – проклятые слова не шли на язык. – В общем, Волков… Венцлав… врет! Все врет! У него был другой приказ – не допустить запуска «Мономаха». Понимаешь?

– Нет, пока не понимаю. Если считаешь нужным – разъясни!..

Объяснение затянулось. Лунин требовал ясности, а вот этого как раз не хватало. К счастью, Колька читал те же бумаги, что и Косухин – о «Мономахе», о Коммуне на Тибете, об «измененной биологии». Но все равно, история выходила очень странная.

– Понял, – наконец кивнул Лунин и неторопливо стал свертывать самокрутку. – Значит, ты решил, Степан, что в Центральном Комитете действует вражеская группа…

Колька всегда называл кошку – кошкой.

– …И эта группа преследует какие-то свои цели, используя новейшие научные исследования. Заодно они обманывают партию – попросту врут…

Лунин затянулся, резко выдохнул дым:

– Многое неясно, Степан. С такими данными я бы не пошел наверх. Мало доказательств. Если это правда, Венцлав просто станет козлом отпущения. А тех, в Шекар-Гомпе, и так уже осудили. Выходит, концы в воду?

– И я так думаю, – согласился Степа. – Потому и Берга найти надо…

– А если не найдешь? Если его хорошо охраняют? Давай-ка прикинем…

Лунин порылся под кушеткой и достал пачку нарезанной обойной бумаги и карандаш.

– Что мы о них знаем? Гольдина похоронили два года назад. Даже если это он, доказать будет трудно, а Берг человек посторонний. Такой группой должен руководить кто-то из своих…

– Приказ по Шекар-Гомпу подписывал товарищ Троцкий. А по «Мономаху» – Склянский, его заместитель, – выговорил Степа, тут же испугавшись сказанного.

– Страшно? – понял его Лунин. – Мне, признаться, тоже. Вроде, так и выходит. Только закавыка есть…

Лунин нахмурился и потушил самокрутку в большой жестяной банке из-под монпансье.

– Слишком гладко получается. Венцлав – командир полка, а значит, из ведомства товарища Троцкого. Документы тоже подписали Троцкий и Склянский. Смекаешь? Случись чего – кто в ответе?..

Лунин замолчал и начал постукивать пальцами по столу – верный знак, что молодой комиссар о чем-то серьезном задумался.

– Вот чего. Не пожалею-ка я здоровья, съезжу завтра кой-куда. Очень интересно, кто направил Венцлава в Сибирь. Ведь Сиббюро, Степан, не в ведомстве Троцкого, правда? И еще – приказ по «Мономаху» помнишь?

Косухин кивнул. Выходило нечто непонятное. В приказе Склянского не сказано об уничтожении программы. Требовалось лишь взять работы под контроль.

– Вот я и сообразил. Не совпадает! Кроме того – когда, говоришь, ракета, ну…

– Стартовала, – подсказал Косухин, – 20 января…

…Холодная зимняя степь, рыжие холмы, неровная цепочка китайских траншей. И – гром, ударивший ровно в полдень…