Апельсины из Марокко Аксенов Василий

– Ты пойми, – сказал Сергей, повернулся и положил мне руки в кожаных перчатках на плечи, – ты пойми, Колька, у меня ведь это серьезно. Слишком серьезно, чтобы шутить.

Ах ты, какая досада – это уже что-то южное! Такие два друга с одного двора, а один такой силач, и вот надо же – приглянулась ему дивчина.

А между тем я чуть не задохнулся от злобы. Ты, хотелось мне крикнуть ему в лицо, ты – эскимо на палочке! У тебя это серьезно, а у половины Фосфатки, у трети всего побережья, у нескольких парней с Улейкона это несерьезно, да? А у меня уж и подавно, ведь ты же знаешь все мои институтские штучки, ведь я у тебя весь как на ладони, мне ведь что, мне ведь на Катю чихать, вот у тебя это серьезно…

– Да, я понимаю, – сказал я, – тебе, конечно, тяжело.

– Поэтому, старик, я тебе так, тогда… ты уж…

– Да ну, чего уж, ведь я понимаю… тебе тяжело…

– А она…

– А она любит только своего мужа, – чуть-чуть торопливее, чем надо было, сказал я.

– Не знаю, любит ли, но только она… ведь ты знаешь…

– Знаю, – потупил глаза я, – тебе, Сергей, тяжело…

Тут он протянул мне пачку сигарет, чиркнул своей великолепной, снабженной ветрогасителем зажигалкой «Zippo», пламя ее озарило наши печальные лица, лица двух парубков с одного двора, и мы закурили очень эффектно в самый подходящий для этого момент.

– А что в таких случаях делают, Колька? – спросил Сергей. – Спиваются, что ли?

– Или спиваются, или погружаются с головой в работу. Второе, как принято думать, приносит бoльшую пользу.

Тут он включил свой приемник и посмотрел мне прямо в глаза. Видно, до него дошло, что мы мальчики не с одного двора, и он не любимец публики, что он напрасно ищет во мне сочувствия и весь этот «мужской» разговор – глупый скетч, что я…

Я не отвел взгляда и не усмехнулся, понимая, что сейчас мы начнем говорить по-другому.

Когда смолкла музыка, вечно его сопровождавшая, его постоянный нелепый фон, синкопчики или грохот мотора, в эту секунду молчания мы, кажется, оба поняли, что наша «дружба» врозь, что дело тут вовсе не в Кате, не только в Кате, а может быть, и в ней, может быть, только в ней. В эту зону молчания доносились переборы гармошки, смех и топот ног, высокий голос Кати и треск костра.

– Шире грязь – навоз ползет! – воскликнул кто-то, и мимо нас сосредоточенно прошествовала группа тихих мужчин.

Следом за ними, выкидывая фортели, проследовал Коля Марков.

– Бичи пожаловали из Петровского порта, – сказал он мне. – Вот сейчас начнется цирк.

Бичи остановились возле весов и стали наблюдать за распродажей. Были они степенны, медленно курили маленькие «чинарики» и сплевывали в снег.

Очередь напряженно следила за ними. Я тоже следил и забыл о Сергее.

– Сергей Владимирович! – позвали его.

В нескольких шагах от нас стоял, заложив руки за спину, приветливо улыбающийся пожилой человек. Был он одет, как обыкновенный московский служащий, и поэтому выглядел в этой толпе необыкновенно. С лица Сергея исчезла жестокость. Он махнул этому человеку и, широко шагая, пошел к нему, а ко мне подошла Катя.

– Что там у Айрапета? – храбро спросил я ее.

– Сюда приехали несколько человек из их партии, а Арик остался там, – печально сказала Катя, глядя в сторону. – Чудаков говорит, что Арик не теряет надежды.

– Да?

– Они идут по этому распадку с юга на север. Пробурили уже две скважины и оба раза получили только сернистую воду.

– А сейчас?

– Третью бурят. – Она вздохнула. – Маршруты там тяжелые.

– Но зато это недалеко, – сказал я.

– Да, недалеко, – опять вздохнула она.

– Он может приезжать иногда.

– Конечно, он приезжает иногда. Помнишь, ведь он приезжал не так давно на три дня.

– Когда? – спросил я. – Что-то не помню.

– Как же ты не помнишь? – пробормотала она. – Он приезжал месяца полтора назад. Ты помнишь все прекрасно. Помнишь! Помнишь! – почти крикнула она.

Я пролез к ней под варежку и сжал ее холодные тонкие пальцы. Конечно, я все помнил. Еще бы не запомнить – он ходил, как пьяный, все три дня, хотя почти не пил. А она ходила, как с похмелья. Впрочем, она пила. В честь него были сборища у Сергея, наверное, он да Эдик Танака не замечали их фальши.

– Пальчики твои, пальчики… – прошептал я.

– Пять холодных сосисок, – засмеялась она, приближая ко мне свое лицо. Стоит нам дотронуться друг до друга, и мы теряем головы, и нам уже все нипочем. Это опасное сближение, сближение двух критических масс, что нам делать?

Словно бы пушечный выстрел потряс воздух. Через секунду второе сотрясение донеслось до нас. Это над нами, над любителями апельсинов, на чудовищной высоте перешло звуковой барьер звено самолетов.

Мы подняли головы, но их не было видно. Сохраняя свое, по меньшей мере, странное спокойствие, уверенное в своей допотопности и извечности, над нами стояло ночное небо, декоративно подсвеченное луной. У меня закружилась голова, и, если бы не Катина рука, я, может быть, упал бы.

Когда я думаю о реактивных самолетах, о том, как они, словно болиды, прочеркивают небо прямо под бородой у дядюшки Космоса, земля начинает качаться у меня под ногами, и я с особой остротой ощущаю себя жителем небольшой планеты. Раньше люди, хотя и знали, что земля – шар, что она – подумать только! – вращается вокруг солнца, все же ощущали себя жителями необозримых пространств суши и воды, лесов и степей, и небо, голубое, темно-синее и облачное, стояло над ними с оправданным спокойствием и тишиной. Но, право же, довольно этой иронии, ведь за океаном могут найтись бесноватые пареньки, способные нажать кнопочку и взорвать все это к чертям. Ведь они уже прокричали, что через несколько месяцев в океане, на берегу которого мы стоим, в теплых тропических водах, их мозговики дадут команду и начнутся очередные упражнения игрушечками класса «Земля – смерть».

А мы стоим в очереди за апельсинами. Да, мы стоим в очереди за апельсинами! Да, черт вас возьми, мы стоим в очереди за апельсинами! Да, кретины-мозговики, и вы, мальчики-умники, я, Колька Калчанов, хочу поесть апельсинчиков, и в моей руке холодные пальцы Кати! Да, я строю дома! Да, я мечтаю построить собственный город! Фиг вам! Вот мы перед вами все, мы строим дома, и ловим рыбу, и бурим скважины, и мы стоим в очереди за апельсинами!

У меня есть один приятель, он ученый, астроном. У него челюсти, как у бульдога, а короткие волосы зачесаны на лоб. Колпак звездочета ему вряд ли пойдет. Однажды я был у него на Пулковских высотах. Мы сидели вечером в башне главного рефрактора. Небо было облачное, и поэтому мой дружок бездельничал. Вообще у них, у этих астрономов, работа, как мне показалось, не пыльная. Вот так мы сидели возле главного рефрактора, похожего на жюль-верновскую пушку, и Юрка тихонько насвистывал «Черного кота» и тихонько рассказывал мне о том, что биологическая жизнь, подобная нашей, земной, явление для Вселенной, для материи в общем-то чуждое.

В общем-то, старина, понимаешь ли, все это весьма зыбко, потому что такое стечение благоприятных условий, как у нас на Земле, с точки зрения новейшей науки, понимаешь ли, маловероятно, кратковременное исключение из правил. Ну конечно, все это во вселенских масштабах, для нас-то это история, а может быть, и тысячи историй, миллион цивилизаций, в общем, все нормально.

– Ты давно об этом знаешь? – спросил я его.

– Не так давно, но уже порядочно, и не знаю, а предполагаю.

– Поэтому ты такой спокойный?

– Да, поэтому.

Боже ты мой, конечно, я знал, что наша Земля – песчинка в необъятных просторах Вселенной, и в свете этого походы Александра Македонского несколько смешили меня, но сознание того, что мы вообще явление «маловероятное», на какое-то время поразило меня, да и сейчас поражает, когда я об этом думаю. Стало быть, все это чудеса чудес? Бесчисленные исключения из правил, игра алогичности? Например, чудо апельсина. Случайные переплетения маловероятных обстоятельств, и на дереве вырастает именно апельсин, а не граната-лимонка. А человек? Подумайте об этом, умники. Вы же ученые, вы же знаете все это лучше меня, ну, так подумайте.

– Катя, ты чудо! – сказал я ей.

– А ты чудо-юдо, – засмеялась она.

– Я серьезно. Ты исключение из правил.

– Это я уже слышала, – улыбнулась она с облегчением, переходя к веселости и легкости наших прежних отношений.

– Ты есть случайное переплетение маловероятных обстоятельств, – с дрожью в голосе проговорил я.

– Отстань, Колька! Ты тоже переплетение.

– Конечно. Я тоже.

– Ого! Ты слишком много о себе возомнил.

– Пальчики твои, пальчики… – забормотал я, – маловероятные пальчики, ты моя милая… Я хочу тебя поцеловать.

– Ты, кажется, совсем того, заговариваешься, – слабо сопротивлялась она. – Колька, это нечестно, посмотри, сколько народу вокруг.

Боже ты мой, вот две случайности – я и Катя, и случайность свела нас вместе, и мы случайно подходим друг другу, как яблоко яблоне, как суша воде, но вот – мы не можем даже поцеловаться на глазах у людей, и, видно, это действует какой-то другой закон, не менее удивительный, чем закон случайностей.

Кто-то дернул меня за плечо.

– На минутку, Калчанов, – сказал мне потрясающего вида силач без шапки и без шарфа. – Ты полегче, Калчанов, – проговорил он, глядя в сторону и массируя свои предплечья, – кончай тут клинья подбивать, понял?

Тут я вспомнил его – это был Ленька Базаревич, моторист из партии Айрапета.

– Понятно, Леня, – сказал я ему, – ты только не задави меня, Леня.

Я увидел, что к нам приближается Сергей Орлов. Два таких силача на меня одного – это уж слишком. Я представил себе, как они вдвоем взяли бы меня в оборот, вот вид я бы имел!

– Можешь смеяться, но я тебе сказал, – предупредил меня Леня и отошел.

Чудаки, возможно, вы хорошие ребята, у каждого из вас свой джентльменский кодекс, но мне ведь только бы с самим собой совладать, со своим кодексом, и тогда, силачи, приступайте к делу, мне не страшно.

Сергей подошел.

– Вот что, – сказал он, – тот человек, мой знакомый, – директор этой столовой.

– Потрясающий блат, так ты тогда займи столик, – сказала Катя. – Говорят, там есть даже коктейли.

– Точно, – сказал я, – я там как-то веселился. Коктейль «Загадка», мечта каботажника.

– Столик – это ерунда, – сказал Сергей, – Он нам устраивает апельсины. Пойдем, – потянул он за руку Катю, – хватит тебе в очереди стоять.

Катя нерешительно посмотрела на меня.

– Идите, ребята, – сказал я, – идите, идите.

– Ты не идешь? – спросила Катя и освободилась от рук Сергея.

Сергей прямо сверкнул на меня очами, но сдержался.

– Пойми, – сказал он мне, – просто неудобно нам здесь стоять. Здесь много наших рабочих.

– Ага, – кивнул я, – авторитет руководителя, принцип единоначалия, кадры решают все.

Катя засмеялась.

– А о ней ты не думаешь? – спросил Сергей.

– Нет, я на нее чихать хотел.

Катя опять засмеялась.

– Иди, Сережа, а я тут с этой бородой расправлюсь.

– Тут матом ругаются, – как-то растерянно сказал Сергей.

Катя прямо покатилась со смеху.

– Ничего, – сказал я, – мы с ней и сами матершинники первостатейные.

Он все-таки ушел. Ему, видно, очень нужно было уйти. Я даже пожалел его, так ему не хотелось уходить.

– Смешной он у нас, правда? – сказала Катя, глядя вслед Сергею.

– Он в тебя влюблен.

– Господи, как будто я не знаю!

– Ты про всех знаешь?

– Про всех.

– Нелегко тебе.

– Конечно, нелегко.

– А туфельки? Ты их забыла в тот вечер, когда в клубе выступала Владивостокская эстрада.

– А, вспомнил! Ведь ты в тот вечер увлекся «жанровыми песнями»…

– Должен же я иногда…

– Фу-ты, какой идиотизм! Конечно, ты должен. Мне-то что!

– Катя!

– Мы танцевали у Сергея. Все было так романтично и современно – освещение и все… Потом я влезла в свои чеботы, а туфли забыла. Он не такой нахальный, как ты.

– Я нахальный, да?

– Конечно, ты нахал. Запроси Владивосток, и тебе ответят, кто ты такой.

– А он душевный, да? Все свои горести ты ему поведала, правда? Такой добрый, благородный силач.

– Коленька! А как же дальше мне быть?..

– Пойдем погуляем.

Мы вышли из очереди и взобрались на бугор. Отсюда была видна вся бухта Талого и сам городок, до странности похожий на Гагру. Он тянулся узкой светящейся линией у подножия сопок. Обледенелая, дымящаяся, взявшаяся за ум Гагра.

– Ну и ну! – воскликнула Катя. – Действительно, он похож на Гагру, и даже железная дорога проходит точно так же.

– Только здесь узкоколейка.

– Да, здесь узкоколейка.

В сплошной черноте, далеко в море, работала мигалка, зажигалась на счет «шестнадцать».

– Встретились бы мы в Гагре два года назад.

– Что бы ты тогда сделал?

– Мы были бы с тобой…

– Ладно, молчи уж, – сердито сказала она.

Мы медленно шли, взявшись под руки. 1, 2, 3, хватит хихиканья, 5, 6, 7, она сжалась от страха, 9, 10, 11, я не могу об этом говорить, 13, я должен, не ей же говорить об этом, 15, нет, я не могу, вот сейчас…

Мы вошли за какие-то сараи, и она прижалась ко мне.

– Ты хочешь, чтобы я сама сказала? – сурово спросила она.

– Нет.

– Чего ты хочешь?

Впервые я сам отодвинулся от нее. Она понимающе кивнула, вытащила сигарету и стала мять ее в руках. Я дал ей огня.

За сарай, шумно дыша, забежали девушка и парень. Они сразу же бросились друг к другу и начали целоваться. Нас они не замечали, ничего они не замечали на свете. Я обнял Катю за плечи. Она через силу улыбнулась, глядя на целующихся. Тут я узнал их – это был Витька Колтыга и та девица из Шлакоблоков, что крыла меня на собрании.

Мы обменялись с ними какими-то шуточками, и я повел Катю прочь отсюда. Мы вышли из-за деревьев и медленно пошли к столовой; к очереди за апельсинами. Там было шумно, очередь сбилась в толпу, кажется, начиналась свалка.

– Я это сказала просто так, – проговорила Катя, глядя себе под ноги. – Ты ведь понимаешь?

– Конечно.

– Ну вот и все.

– В чем призвание женщины? – еще через несколько шагов сказал я.

Свалилось же на меня такое, подумал я. Раньше я не обижал девочек, и они на меня не обижались. Все было просто и легко, немного романтики, немного слюнтяйства, приятные воспоминания. Свалилось же на меня такое. Что делать? Меня этому не научили. «Для любви нет преград» – читаем мы в книгах. Глупости это, тысячи неодолимых преград порой встают перед любовью, об этом тоже написано в книгах. Но ведь Катя – это не любовь, это часть меня самого, это моя юность, моя живая вода.

Толпа пришла в смутное движение. Размахивали руками. Кажется, кто-то уже получил по зубам. Несколько парней из нашего треста пробежали мимо, на ходу расстегивая полушубки.

– Что там такое, ребята?! – крикнул я им вслед.

– Там без очереди полезли!

– Вперед, Калчанов! – засмеялась Катя. – Вперед, в атаку! Труба зовет! Ты уже трепещешь, как боевой конь.

– Знаешь, как меня называли в школе? – сказал я ей. – Панч Жестокий Удар.

– В самом деле? – удивилась Катя. – Тогда вперед! Колька, не смей! Колька, куда ты?!

Но я уже бежал.

Ох, сейчас мне достанется, думал я. Ох, сейчас мне отскочит битка! Сейчас я получу то, что мне полагается за все сегодняшние фокусы. Я втерся в толпу. Пока еще не дрались. Пока еще напирали. Пока еще суровый разговор:

– Сознание у вас или нет?

– А ты мои гроши считал?

– Чего ты с ним разговариваешь, Лень? Чего ты с ним толковищу ведешь? Дай ему!..

– Трудящиеся в очереди стоят, а бичам подавай апельсинчик на блюдечке!

– А это не простые бичи, а королевские.

– Спекулянты!

– Я тебя съем и пуговицы не выплюну!

– Лень, че ты с ним разговариваешь?

– Пустите меня, я из инфекционной больницы выписался!

– Назад, кусочники!

– А тебе жалко, да? Жалко?

– Жалко у пчелки…

– Я тебя без соли съем, понял?

– Пустите меня, я заразный!

Косматый драный бич вдруг скрипнул зубами и закричал визгливо, заверещал:

– Всех нерусской нации вон из очереди!

На секунду наступило молчание, потом несколько парней насели на косматого.

– Дави фашиста! – кричали они.

– Давайте-ка, мальчики, вынесем их отсюда! – командовал Витька Колтыга.

Конечно, он был здесь и верховодил – прощай любовь в начале марта.

Засвистели кулачки, замолкли голоса, только кряхтели да ухали дерущиеся люди. Меня толкали, швыряли, сдавливали, несколько раз ненароком мне попадало по шее, и слышался голос: «Прости, обознался». Никто толком не знал, кого бить, на бичах не было особой формы. Со всех сторон к нашей неистовой куче бежали люди.

– Делай, как я! – закричал какой-то летчик своим приятелям, и они врезались в гущу тел, отсекая дерущуюся толпу от весов, возле которых попрыгивали и дули себе на пальцы равнодушные продавщицы. Я полез вслед за летчиками и наконец-то получил прямой удар в челюсть.

Длинный бич, который меня стукнул, уже замахивался на другого. Я заметил растерянное лицо длинного, казалось, он действует, словно спросонья. Двумя ударами я свалил его в снег.

Толпа откачнулась, а я остался стоять над ворочающимся в снегу телом.

– Дай руку, борода! – мирно сказал длинный.

Я помог ему встать и снова принял боксерскую стойку.

– Крепко бьешь, – сказал длинный.

Я ощупал свою челюсть.

– Ты тоже ничего.

Он отряхнулся.

– Пошли шампанского выпьем?

– Шампанского, да? – переспросил я. – Это идея.