Мародер Забирко Виталий

«Люблю. Целую. Вечером буду».

Я улыбнулся, и хорошее настроение вновь заполонило душу. Напевая бравурный мотивчик, вскочил с постели и, босиком шлепая по паркету, направился в ванную.

В гостиной на диване в обычной позе сфинкса возлежал Сатана. Шерсть на котище слегка серебрилась, будто припорошенная белой пылью.

– Ты опять пользовался моей зубной пастой?! – ахнул я.

Сатана повернул ко мне голову и одарил сумрачным взглядом. Ехидной улыбки Чеширского Кота на его морде не было.

Я шагнул к Сатане и провел рукой по мнимой шерсти. Пыльца с шерсти не осыпалась, и к ладони ничего не прилипло. Сатана приоткрыл пасть, показал клыки, предостерегающе зашипел, и я поспешно отдернул руку. Откровенной угрозой пренебрегать не стоило. Впервые я видел Сатану в подобном состоянии.

– Все, все, не трогаю, в твои дела не вмешиваюсь… – отступил я, недоумевая, что бы это могло означать. Тем не менее ему не удалось испортить мне настроение.

– Бывает тополь серебристый, – сказал я, – а у меня кот серебристый… Серебри-истый Сатана-а-а! – пропел на манер арии Мефистофеля и направился в ванную комнату.

Недоумение только усилилось, так как зубная паста оказалась на месте и нетронутой. Впрочем, какое мне дело до макияжа Сатаны? Он «сам с усам», и я ему не указ. Нечего забивать голову по пустякам и портить прекрасное настроение.

Продолжая напевать себе под нос, я принял душ, почистил зубы, побрился. В последнее время Сатана перестал принимать душ вместе со мной, не пришел он и в этот раз, хотя я часто слышал, как он подзаряжается кинетической энергией в одиночестве. Неужели, повзрослев, стал стесняться, или я ошибся в его поле? Половых индикаторов, которые все коты выставляют напоказ, высоко задрав хвост, я у него не замечал. Как же, разберешь, какого оно пола, при длинной густой шерсти и ее могильной черноте. Теперь, правда, черноте с проседью.

Я надел махровый халат и, вытирая голову полотенцем, открыл дверь.

– Иди, купайся! Смой с себя пыль… – позвал я, убрал от лица полотенце и осекся.

В гостиной за столом сидел таймстебль Воронцов, и был он мрачнее тучи. Лоснящееся пупырчатое лицо подергивалось, отчего казалось, что пупырышки маленькими вулканами попеременно извергают из себя слизь.

Настроение мгновенно испортилось. Прощай, несбывшиеся мечты…

– Что ты мне еще предложишь?! – разъяренно прошипел Воронцов.

Я аккуратно повесил полотенце, вышел из ванной комнаты и закрыл дверь. Сатана индифферентно возлежал на диване и спокойно наблюдал за нами. Таймстебль принял предложение искупаться на свой счет, и я не стал его разубеждать.

– Чем обязан? – глухо спросил я, прекрасно сознавая чем.

– А как, по-твоему, чем? – процедил сквозь зубы таймстебль.

– Опять деньги понадобились? – нагло поинтересовался я. А что ещё оставалось делать? Нападение – лучшая политика, когда загоняют в угол.

– Голову мне не морочь! – сорвался на крик Воронцов. – Зачем ты встречался с Гудковым?! Знаешь, что тебе грозит?

И тогда на меня снизошло ледяное спокойствие. Чему быть, того не миновать.

– Вы пришли исполнять приговор? – ровным голосом спросил я. – Так в чем дело, чего медлите? Насколько мне известно, в данном случае не полагается суточная отсрочка.

Не знаю, какой реакции ожидал от меня Воронцов, но явно не этой. Он недоуменно заморгал, осел на стуле, голова втянулась в плечи, а на них легли подрагивающие от негодования щеки. Губы задергались, но нужных слов он найти не мог и от этого стал ещё больше похож на жабу.

– Пойду-ка переоденусь, – воспользовался я заминкой и направился в спальню, – а то в махровом халате как-то неудобно отправляться в последний путь.

Обойдя стол, я прошел мимо Сатаны и требовательно заглянул ему в глаза. Он ответил спокойным, равнодушным взглядом, и стало понятно, что «последнего пути» пока не предвидится.

Что и подтвердил Воронцов, возмущенно гаркнув вслед, когда я закрывал за собой дверь в спальню:

– Он еще шутит! Шутник нашелся!

Не отвечая на реплику, я неторопливо оделся, причесался и только тогда вернулся в гостиную. Демонстративно миновал набычившегося таймстебля и сел за его спиной на диван рядом с Сатаной.

– Нуте-с, и что же вы со мной собираетесь делать? – спросил я в спину Воронцова, поглаживая Сатану. Сатана довольно заурчал.

Воронцов яростно засопел, развернулся на стуле, Пару секунд он испепелял нас с Сатаной взглядом но затем отвел глаза и, перейдя на «вы», подчеркнуто официальным тоном сказал:

– Учитывая ваши заслуги перед службой стабилизации, а также тот факт, что встреча с основателем хронофизики не привела к флуктуационным всплескам, исполнение приговора решено отсрочить.

Я немного помолчал, поглаживая Сатану по загривку, а затем спросил вкрадчивым тоном:

– Простите, за какие-такие заслуги?

В сердитых глазах таймстебля что-то мигнуло.

– А вы не догадываетесь?

– Я не гадалка, чтобы догадываться, – сказал я, отвернулся от Воронцова и почесал Сатане подбородок. Котище прищурил глаза и заурчал громче. – Но предположение имеется…

До сих пор так и не понял и вряд ли когда пойму, зачем Сатане нужна столь точная имитация кота. Мимикрия на высшем уровне.

– И что же вы предполагаете?

– А предполагаю я, что Сэм Рудаков не просто так напал на меня в сквере среди ночи.

– Верно предполагаете, – неожиданно легко согласился таймстебль.

Но я ему не поверил. То есть то, что меня намеренно подставили под ограбление в сквере, не вызывало сомнений, но то, что убийство Рудакова являлось той самой «заслугой» перед службой стабилизации, противоречило самому факту подстроенной встречи. После ограбления я засветился флуктуационным следом, а не Рудаков, и предложенная таймстбелем помощь по исправлению флуктуации была не чем иным, как вербовкой меня службой стабилизации. Вопрос, зачем? Неужели именно для этого случая? Чтобы я беспрекословно выполнил какое-то задание и не артачился. Но я заартачился. Очень не люблю, когда меня используют, особенно втемную.

Похоже, Воронцов не ожидал отпора, думал, испугаюсь вытирки и соглашусь на все, что прикажут. А когда я начал сопротивляться, ему пришлось импровизировать с моими «заслугами», но получилось весьма коряво.

– А если это заслуга, – поглаживая Сатану, продолжил я, – то за что вы содрали с меня пятьдесят тысяч?

Я отвел взгляд от Сатаны и в упор посмотрел в глаза Воронцова. Он не выдержал и смешался.

– Интересно, – раздумчиво протянул я, – что вы делаете с долларами? Едите? Они что, вкуснее газет, напечатанных со свинцовых матриц?

Не знаю почему, но мои слова возымели обратное действие. Воронцов выпрямился, подобрался, взгляд мутных глаз стал прямым и требовательным.

– Что ж, отбросим сантименты, – тяжело роняя слова, проговорил он. – С Рудаковым дело прошлое… Забудьте и не пытайтесь увиливать, Егор Николаевич. Сейчас речь идет исключительно о вашем преступлении. Желаете искупить вину делом или..?

Таймстебль насмешливо посмотрел на меня и заломил бровь.

Я подумал. Воронцов прав: мой теперешний проступок обжалованию не подлежал, и мне не отвертеться… Похоже, к моей встрече с Гудковым служба стабилизации не имела никакого отношения, но, благодаря этому, таймстебли заполучили гораздо более весомый аргумент, чем подстроенное ограбление в сквере.

– Опять кого-то надо пришить? – глухо поинтересовался я, оставив в покое Сатану.

– Зачем прямо так, – довольно заулыбался таймстебль. Он почувствовал, что с крючка мне не сорваться. – Дело выеденного яйца не стоит. К тому же напрямую по вашей специальности. Нужно прыгнуть в прошлое и за полчаса до катастрофы изъять из одного дома такую себе невзрачную папочку с документами. Клиента не будет, так что в этот раз вам не придется брать грех на душу…

При словах «грех на душу» он фыркнул, хотя его фырканье было больше похоже на хрюканье. Кажется, он был в курсе моих душевных переживаний по поводу убийства Сэма Рудакова. Любопытно, что он обо мне ещё знает? Неужели всю подноготную? Похоже…

– Если все так просто, то зачем вам нужен именно я?

Воронцов передернул плечами.

– В принципе можно использовать и кого-либо другого, – согласился он. – По нашим расчетам, никаких особых флуктуаций при этом случиться не должно. Но! Но в переломной точке мы хотим строго соблюсти хронологическую идентичность. Знакомы с эффектом «кота Тома»? Редкая по ювелирности флуктуация в переломных точках временного континуума, способная кардинально изменить ход истории.

Меня будто током ударило. Вот оно! Выходит, все, что должно случиться со мной, уже было и записано в анналах истории… Вот, значит, что имел в виду Воронцов, когда подметил мою хроноадаптацию к местному временному континууму.

– О чем задумались, Егор Николаевич?

– Перевариваю словосочетание «хронологическая идентичность»… – буркнул я.

– Это – сколько угодно! – довольно хихикнул Воронцов. Будто квакнул. – Итак, что вы надумали?

– У меня есть выбор?

Воронцов расплылся в довольной улыбке и широко развел руками.

– Увы!

– Куда тогда деваться… Давайте вводную.

– Это мы завсегда с большим удовольствием. Пересаживайтесь к столу.

Я тяжело вздохнул, посмотрел на Сатану. Котище повернул ко мне голову, но не стал кивать, а по-кошачьи прищурил глаза. Быть может, Воронцов и знал всю подноготную моей как прошлой, так и будущей жизни, но о сущности Сатаны не имел ни малейшего представления. Однозначно.

– К столу так к столу… – пробурчал я, встал с дивана и сел за стол напротив таймстебля.

– Котика будет с кем оставить? – спросил Воронцов и плотоядно посмотрел на Сатану. – Наслышан о нем, но первый раз вижу. И правда, хороший ням-ням…

Плевать мне было на его «ням-ням», поэтому я не сразу уловил смысл сказанного. А когда понял, мурашки побежали по спине.

– Что значит, с кем-то оставить? – треснутым голосом поинтересовался я.

– Со знакомым или… – таймстебль растянул губы в пошлой улыбке, – или знакомой. Командировка у вас будет долгой… – И только когда он произнес «долгой», до него дошло, какую глупость он сморозил. Щека дернулась, лицо перекосилось в недовольной гримасе. – Недели на две.

– На две недели моего локального времени, – повысив тон, уточнил я, – но при чем здесь местное время?

Вопрос слетел с языка, и только затем я подумал, что нечего рот раскрывать, не подумавши. Язык мой – враг мой. Сам дал подсказку, а надо было подождать его присказку.

Воронцов не преминул воспользоваться моей оплошностью.

– Здесь тоже пройдет две недели, – сказал он, и по тому, как забегали его глазки, я понял, что он лихорадочно ищет версию, почему я не должен показываться в Москве две недели.

– Почему? – потребовал я объяснения.

– Почему? Потому… Потому, что эти две недели Гудков будет находиться в Москве, а мы не хотим, чтобы вы продолжали с ним «случайно» встречаться.

Ответ был аргументированным, но от него за три версты несло фальшью. По прищуренным глазам таймстебля, лучащимся самодовольством, стало понятно, что еще минуту назад ничего подобного в его голове и в помине не было.

Я глянул на Сатану. Котище был сама невозмутимость, и мое эго подтвердило его полное спокойствие. И ещё я понял, что назад мне в эту квартиру не вернуться… Однако демонстрировать свое понимание не стоило, и я переменил тему.

– Да уж не с вами… – пробурчал я.

– Что не со мной?

– Кота не с вами оставлю! – повысил я голос. – Неизвестно, кто кого ням-ням.

– Зачем вы так… – притворно возмутился таймстебль, исподтишка бросил на Сатану заинтересованно гастрономический взгляд и снова посмотрел на меня. – Мы котов не едим…

Врал он неумело. Живых котов постанты не ели, но падаль недельной давности была для них деликатесом. Я представил, что было бы, если бы на самом деле получилось оставить Сатану один на один с таймстеблем, и усмехнулся. Жаль, что это невозможно.

– Зато он питается исключительно блюстителями стабильности, – заверил я. – Видите, какой вымахал на вольных харчах?

В подтверждение моих слов Сатана приподнялся на диване, потянулся, выгнул спину и посмотрел на таймстебля не менее плотоядным взглядом, чем тот на него. Затем лениво зевнул во всю пасть, показав громадные белоснежные клыки, и в глазах на мгновение пыхнул кровавый блеск помады Вероники Львовны. Умеет, сволочь, когда надо, страх навести.

– Да уж… – поежился Воронцов и, похоже, навсегда потерял интерес к Сатане как к гастрономическому блюду. – Впечатляет… Давайте не будем отвлекаться.

Сатана пренебрежительно фыркнул и снова разлёгся на диване.

– Давайте, – согласился я.

Воронцов нагнулся, достал из-под стола кейс, открыл его на коленях так, чтобы я не видел содержимого, и бросил на стол большую цветную фотографию.

– В этом домике вам придется искать злополучную папочку.

Фотоснимок был похож на рекламный проспект: посреди небольшого атолла стоял симпатичный двухэтажный коттедж с большим, чуть ли не с волейбольную площадку, балконом на четырех высоких сваях. Слева от коттеджа сиротливо росли две чахлые пальмы, а справа высилась мачта ветряка и водонапорный бак на решетчатой ферме. Со всех сторон островок окружила лазурная гладь океана, а сверху сияло пронзительно-голубое небо.

– Где конкретно: в комоде, в ящиках стола, в сейфе? – профессионально поинтересовался я. – На первом этаже, на втором?

– Что вы, право, Егор Николаевич… – пожурил таймстебль. – У вас громадный опыт работы, а задаете наивные вопросы. Вероятность определения конкретного местоположения часто используемого предмета столь мала, что папочка может оказаться где угодно.

Он был прав, но во мне угнездилось чувство какого-то подвоха, какого-то несоответствия… Определенно что-то не складывалось, было не так. Я взял фотографию, поднес к глазам и внимательно рассмотрел. Кажется, этот островок я где-то видел, правда, немного в другом ракурсе… Но не вид островка вызывал недоумение.

– Если так, то откуда у вас уверенность, что папочка вообще находится в коттедже?

– Егор Николаевич!.. – иронично покачал головой таймстебль. – Зачем уж так, совсем по-детски? Папочка всегда находится при хозяине, поэтому вероятность нахождения ее в коттедже составляет девяносто девять процентов. А вот вероятность того, что она лежит на столе, в ящике стола или еще где-нибудь, – менее десяти процентов. Это вам не обеденный стол, который с девяностодевятипроцентной вероятностью должен стоять посреди гостиной.

И он опять был прав, мало того, не преминул уколоть мою профессиональную гордость.

И вдруг я понял, в чем заключается несуразица, и это было настолько ошеломляюще, что я отпрянул от стола, с девяностодевятипроцентной вероятностью стоящего посреди гостиной, и в упор посмотрел на Воронцова. Несуразица заключалась не в островке, не в коттедже, который я вроде бы где-то видел, а в самой фотографии.

– Что это?

Я ткнул в фотографию пальцем.

– Это? – удивился Воронцов. – Это коралловый остров.

Я молчал, требовательно глядя ему в глаза.

– В Индийском океане, – добавил он.

Я молчал.

– Атолл, по-иному.

Я молчал.

– На нем коттедж… – не очень уверенно продолжил Воронцов. Он определенно не понимал вопроса и наконец не выдержал: – А в чем, собственно, дело?

– Вы полагаете, что пиллиджеру именно так дают вводную? Сообщите время и координаты места, а я сам разберусь.

– Ах вот в чем дело! – понял он, забрал со стола фотографию, бросил в кейс и насмешливо скривил губы. – Несите вариатор.

Я сходил за вариатором, принес, водрузил на стол. Когда проходил мимо Воронцова, он предусмотрительно закрыл кейс, но стоило мне снова сесть, опять открыл.

– Время и координаты острова, – потребовал я, включая вариатор.

– Пожалуйста, – пожал плечами таймстебль. – Мальдивские острова, двадцать четвертое декабря две тысячи четвертого года, девять часов утра по местному времени.

Даже так… Памятная дата. Я проводил предварительные проработки по цунами две тысячи четвертого года в Индийском океане, но пока не решил, каким объектом заняться в следующий раз: отелями на побережье Суматры во время этого цунами или Новым Орлеаном во время урагана Катрина.

– Вы что, не поняли? – повысил я голос и отплатил ему той же монетой: – Или в первый раз общаетесь с вариатором? Мне нужны точные координаты острова.

Мой укол в цель не попал, наоборот, развеселил Воронцова.

– Хотите знать широту и долготу? – хмыкнул он. – А вы попробуйте вначале увидеть все острова в этот день и в этот час. Знаете, как смотрится цунами из стратосферы? Необычайно красивое зрелище. Из космоса выглядит похуже.

Я скрипнул зубами, но спорить не стал. Принципиально, в отместку за то, как он прикрывал от меня содержимое кейса, отвернул экран вариатора от таймстебля, ввел дату, а затем запросил общую панораму Мальдивских островов.

Экран странно замигал, на мгновение мелькнула картинка поверхности Индийского океана с высоты тридцати километров, но она тут же сменилась сплошной чернотой с мигающей красной надписью:

– И как вам панорама? – усмехнулся Воронцов.

Я бросил на него хмурый взгляд, ничего не сказал, снова обратился к вариатору и поменял в пространственных координатах задания – Мальдивские острова на Суматру.

В то злополучное утро стояла прекрасная солнечная погода, и десятки тысяч туристов со всего мира заполонили побережье, однако я их не увидел: чтобы показать панораму всего острова, вариатор предоставил экспозицию с высоты сорока километров. С этой высоты невооруженным глазом вообще трудно определить, обитаема Земля или нет. Цунами достигло Суматры в восемь часов пятьдесят пять минут утра по местному времени, в моем же запросе значилось девять часов, когда девятиметровая волна уже пять минут крушила побережье провинции Банда-Асех. На экране вариатора цунами выглядело едва заметной, идеально вычерченной дугой более темной воды, эховым фронтом подводного землетрясения степенно продвигавшейся на восток. Наткнувшись на остров, дуга начала прогибаться, и по западному побережью, в местах соприкосновения волны с сушей, покатились, разбегаясь налево и направо, мерцающие белесые точки бурунов. Из стратосферы цунами выглядело красиво, но, прорабатывая возможность новой акции, я вблизи видел, как выглядит океанский вал, вызванный тектоническим сдвигом. Лев красив издалека, и только до тех пор, пока не увидит в тебе добычу.

Полгода назад, проводя предварительный просмотр последствий цунами, я ограничился Таиландом, Суматрой и вскользь прошелся по Шри-Ланке. По сравнению с Таиландом и Индонезией, разрушения на побережье Шри-Ланки не представляли для пиллиджера интереса, поэтому ни Мальдивские острова, ни побережье Африки я рассматривать не стал. И напрасно. Как пиллиджеру мне бы это ничего не дало, зато узнал бы, что Мальдивские острова объявлены службой стабилизации запретной зоной и сейчас не выглядел бы дураком.

Я выключил вариатор, закрыл его и отодвинул на край стола.

– Продолжим вводную? – ехидно поинтересовался Воронцов.

Не глядя на таймстебля, я задумчиво побарабанил пальцами по столу. Ох и не нравилось все это мне… Воронцов никогда не вызывал к себе теплых чувств, а его задания были и того горше. А если добавить завуалированный намек, что я сюда никогда не вернусь…

– Какие у меня гарантии?

– Гарантии?! – безмерно удивился Воронцов. Реденькие брови задрались на морщинистый покатый лоб. – А отсроченного приговора недостаточно?

Заявление было настолько наглым, что на иронию меня не хватило.

– То есть после акции приговор будет приведен в исполнение?

– Ну зачем вы так… – осуждающе покачал головой Воронцов. – Это известная практика службы стабилизации – держать под дамокловым мечом всех наемных исполнителей. К крайним мерам мы прибегаем только в случаях открытого неповиновения.

В этот раз он говорил серьезно, глаз не отводил, но я ему, как всегда, не верил.

– А где гарантии, что вы говорите правду?

– Мое слово. Ваше дело – верить ему или не верить, но письменных гарантий мы не даем.

Я тяжело вздохнул.

– Таким образом, если вы говорите правду, то всю оставшуюся жизнь мне придется ходить на цыпочках, с оглядкой на службу стабилизации, туда ли я ступил?

Таймстебль развел руками.

– Все мы смертны…

Я помолчал, наливаясь злостью.

– Насчет неизбежности смерти вы правы, – наконец мрачно изрек я. – Вы тоже не вечны. И, быть может, умрете раньше меня… Сейчас.

Я поднял глаза на Воронцова, а затем выразительно перевел взгляд на Сатану. Сатана встал на диване, ощетинился и приоткрыл пасть, показав белоснежные клыки. Взгляда с таймстебля он не сводил, и глаза начали наливаться кровавым светом.

– Э… – обомлел Воронцов, переводя испуганный взгляд с меня на Сатану. – Вот только этого не надо! – плаксиво взмолился он, а руки лихорадочно зашарили по карманам в поисках нуль-таймера.

Но я опередил его. В прыжке со стула скользнул по столешнице и ударил прямой ладонью в кадык. Удар в прыжке никогда не получается сильным – нет размаха, нет упора, – однако и такого оказалось достаточно, чтобы таймстебль икнул, закатил глаза и кулем сполз на пол.

Перескочив через стол, я нагнулся над телом, готовый к следующему удару, но больше не потребовалось. Воронцов лежал без сознания. Хлипкие, однако, постанты. Удар, можно сказать, комариный, не чета тому, которым я послал в нокдаун уборщика-негра в башне Всемирного торгового центра в Нью-Йорке.

Сатана фыркнул, я обернулся и увидел, как он снова лениво укладывается на диван. По его морде блуждала саркастическая улыбка Чеширского Кота. Естественно, в мой адрес.

– По-твоему, не стоило? – поинтересовался я.

Сатана уничижительно сощурился, величественно отвернулся, и я понял, что не стоило.

– Не стоило, видите ли, по его мнению! – сварливо пробурчал я. – Что же мне, безропотно соглашаться? Идти на задание как баран на заклание?

Сатана широко зевнул и шумно вздохнул. Надоели ему мои сентенции, да деваться от меня некуда. И тогда я впервые подумал, что не только он ко мне привязан, но и я к нему, и еще неизвестно, кому хуже. И зачем вообще это нужно. Иван-«небожитель» знал зачем, даже меня просветил на этот счет, но было большое сомнение, что Сатана приставлен ко мне исключительно в качестве стража. Нет, обязанности телохранителя Сатана исполнял, и исполнял исправно, но в то же время слишком был самостоятелен и своенравен, чтобы я поверил, будто это его единственное предназначение. К тому же главное. Было еще что-то, чего я до поры до времени понять не мог, а только предчувствовал. Как в свое время не верил я в сказку Воронцова, что в случае с Сэмом Рудаковым таймстебль помог мне исключительно из личных меркантильных соображений. И я в конце концов оказался прав. Сейчас же зародилось подозрение, что страж не защитил меня при ограблении вовсе не потому, будто не успел освоиться в нашем мире. Было что-то еще, более важное, основная задача Сатаны, ради которой он появился тут, и, быть может, все они заодно: «люди на одно лицо», блюстители стабильности и межвременная тень. Один я не в курсе, что за игрища затеяли со мной и зачем.

Я обшарил карманы таймстебля, нашел нуль-таймер и бросил его к Сатане на диван. Затем схватил Воронцова за ворот, поднял с пола, усадил на стул и брезгливо потрепал по лоснящимся щекам. Таймстебль вздрогнул всем телом, открыл глаза и очумело уставился на меня. И это мне сразу не понравилось. Непохоже, что он терял сознание, скорее, прикидывался. Как таракан, оказавшись на спине, изображает из себя дохлого.

– Не советую меня убивать… – затравленно выдохнул он. – Последствия для вас могут быть самыми плачевными…

– Да неужели?! – изумился я и гадливо вытер испачканные слизью руки о его рубашку. – И что может быть хуже висящего надо мной приговора? Замена вытирки из времени на повешенье или электрический стул? Плачевнее не придумаешь. Впечатляет!

Таймстебль икнул, не нашелся, что сказать, и замер на стуле, по-жабьи моргая глазами и не сводя с меня взгляда. Дерьмовые все-таки создания, постанты… И умом не блистают. Эх, если бы человечество заранее знало, в кого оно эволюционирует… С другой стороны, горилла не более лестно оценивает конституцию человека, чем я постанта. С точки зрения гориллы, человек тщедушен, безволос, неприспособлен к жизни в джунглях…

М-да, лучше не представлять себя на месте гориллы. Homo sapiens, как ни претенциозно наименование, все-таки звучит гордо.

Я почувствовал жжение в ладонях, посмотрел и увидел, что они покраснели. Как ни тщательно вытирал я руки о рубашку таймстебля, но что-то все-таки осталось. Ядовитая у постантов слизь, что ли?

– Сиди и не рыпайся, – приказал Воронцову и направился в ванную комнату.

Мыл я руки долго и тщательно, израсходовав пол-флакона жидкого мыла. Жечь ладони перестало, но краснота не проходила. Тогда я обработал ладони витаколлагеном, подождал пять минут, снова вымыл руки с мылом и тщательно вытер. Краснота с ладоней исчезла, и кожа, регенерировав, стала как прежде. Даже лучше – как у младенца, с повышенной тактильной чувствительностью.

Когда я вернулся в гостиную, Воронцов неподвижно, будто привязанный, продолжал сидеть на стуле в неудобной позе, с тоской в глазах наблюдая, как Сатана, изображая из себя игривого кота, разбирается на диване с нуль-таймером. Глубокие борозды от когтей и зубов на корпусе нуль-таймера говорили о том, что прибору уже никогда не суждено быть использованным по прямому назначению.

– Хороший котик, – похвалил я Сатану и перевел взгляд на таймстебля. – Не находите?

Воронцов этого не находил, но благоразумно промолчал.

– Что вы сидите, как куль с дерьмом? – сказал я, усаживаясь напротив. – Расслабьтесь. Ваша смерть пока откладывается. На неопределенное время.

Воронцов пошевелился на стуле, сел прямо, с натугой сглотнул и спросил сиплым голосом:

– Чего вы хотите?

– Чего хочу? А вы не поняли? Повторяю: гарантий своей безопасности.

Воронцов покивал.

– В каком виде?

Я открыл рот, да так и застыл. Нет, не прав я был, когда отказывал постантам в уме. Никаких гарантий, кроме словесных обещаний, я получить не мог. А словам верить не привык. Я сам себе не верил, что тогда говорить о других? Ночью давал себе клятвенное обещание порвать со Златой, а что вышло на поверку?

При воспоминании о Злате неприятно заныло сердце. Похоже, так и получится, как я зарекался ночью, только помимо моей воли. На душе стало пусто и тоскливо, и уже больше ничего в жизни не хотелось. Будь что будет…

– По-онятно, – мрачно протянул я. – Что вы можете предложить?

– Только то, что обещал, – сказал Воронцов. Он оправился от страха, но вел себя корректно и впервые разговаривал со мной без ехидства и ноток превосходства. Как равный с равным. – Отсрочку приговора на неопределенное время.

Я отрицательно покачал головой.

Воронцов вздохнул.

– Обещаю поговорить с руководством, чтобы с вас сняли обвинение и после выполнения миссии оставили в покое. Однако не уверен, что руководство на это пойдет. К сожалению, это все, что могу обещать.

Говорил он спокойно, уверенно, не юлил, златых гор не сулил, и я впервые почувствовал к таймстеблю нечто вроде уважения. Хотя какое может быть уважение к жабе?

Я подумал. Хорошо подумал, но ничего путного в голову не пришло. Сейчас служба стабилизации может обещать все, что угодно, а после выполнения миссии поступить со мной как заблагорассудится. Пиллиджером больше, пиллиджером меньше…

– Для начала вы вернете мне пятьдесят тысяч, – сказал я. Не столько было жалко своих денег, как лишний раз хотелось проверить искренность Воронцова.

– Хорошо, – согласился он. – Но попозже. Сейчас при мне таких денег нет.

Он скосил глаза на кейс, и только тогда я сообразил, что не мешало бы проверить содержимое кейса, пока таймстебль лежал на полу без сознания. Или прикидывался, что был без сознания. Все мы сильны задним умом.

– Ладно, – махнул я рукой. – Давайте вводную…

– Вот и договорились, – облегченно перевел дух Воронцов. Он поставил кейс на колени, открыл и бросил на стол черный запечатанный конверт.

Я взял конверт, хотел открыть, но Воронцов меня остановил.

– Пока не вскрывайте! У вас память хорошая?

– До сих пор не жаловался, – пожал я плечами. Обладал я навыками включать краткосрочную фотографическую память, и по лицу таймстебля понял, что ему это известно. Тогда зачем спрашивал?

– Вскроете конверт и прочтете задание, когда уйду, – продолжил он. – Имейте в виду, что упаковка герметичная и через пять минут листы самопроизвольно деструктурируются в пыль. Поскольку вы будете действовать в переломной точке пространственно-временного континуума, прошу запомнить все предписанные вам действия и ни на йоту не отклоняться от них. Надеюсь, объяснять, чем отступление от сценария задания грозит не только вам, но и реальности, мне не нужно?

Я кивнул.

– Вот ваш джамп, – сказал таймстебль, достал из кейса джамп и послал его по столешнице в мою сторону.

Я подхватил его, посмотрел. Это действительно был мой джамп, точнее, тот, который «подарил» мне Воронцов вместо разбитого. Интересно, а каким образом он очутился в его кейсе, если вчера был в моем кармане? Я с недоумением посмотрел на Воронцова, и он впервые, после того как пришел в себя, позволил себе улыбнуться.

– Зная вашу непредсказуемость… – Воронцов повел головой, потрогал горло, кашлянул. – Джамп перепрограммирован по строго заданной схеме. Сейчас он работает исключительно как мобильный телефон. Скачки будут совершаться по заданной программе независимо от вас: за минуту до прыжка замигает кнопка «ОК» и тогда вы будете иметь две возможности: либо нажать на кнопку и прыгнуть немедленно, либо через минуту вы прыгнете автоматически. Никакие другие прыжки невозможны. Блокировка с джампа будет снята, когда вы вернетесь с задания. Вам понятно?

Я снова кивнул. Похоже, мне уготована роль марионетки. Пойди туда, сделай это и – ни шага в сторону. Что ж, если это записано в скрижалях истории… то куда деваться?

– Кстати, будьте с джампом поаккуратнее, не намочите: он боится морской воды, – словно бы мимоходом заметил Воронцов, но при этом сделал многозначительную паузу, и я поневоле в очередной раз кивнул.

– Ваш билет на чартерный рейс. – Воронцов извлек из кейса билет и передал мне. – Вылет… – Он посмотрел на настенные часы. – Вылет через пять часов.

– А обратный? – спросил я, не притрагиваясь к билету. Не нравился мне полет в один конец.

– Обратный получите, когда выполните задание и отдадите папку с документами.

Не верил я Воронцову ни на йоту, но выбора не было. Взял билет, изучил его, и брови сами собой полезли на лоб.

– Вылет по местному времени? – безмерно удивился я и недоверчиво уставился на таймстебля.

– Да. – Ни тени улыбки не проступило на лице Воронцова. Он смотрел на меня пристальным, колючим взглядом, не терпящим возражений. – Поскольку вам предстоит акция в переломной точке пространственно-временного континуума, то прыжков будет всего два. Оба на острове: туда, а затем обратно. Локализация пространственной точки прыжка позволит минимизировать возмущения пространственно-временного континуума до пределов, которые невозможно зафиксировать.

Последнее утверждение было вилами по воде писано, так как во время скачка никогда не перемещаешься в пространстве, но я не придал этому значения. Не силен в области регистрации несанкционированных скачков – пусть у блюстителей стабильности голова болит.

– Места там прекрасные, райский уголок, – продолжал таймстебль. – Отдохнете две недельки, подзагорите, здоровья наберетесь… Вы в океане не купались?

– Не довелось, – буркнул я, не став уточнять, что море я только издали видел. Не тянуло меня к водным просторам, которых там не было, из-за чего до сих пор не мог выбрать, где лучше проводить акцию: в Новом Орлеане после урагана Катрина или в Индонезии после цунами.

– Покупаетесь, получите незабываемые впечатления. Еще и спасибо скажете. А когда вернетесь, Гудкова в Москве уже не будет. – Воронцов закрыл кейс и поставил на пол. – Все понятно? Вопросы есть?

– Есть. Вид папочки, которую мне предстоит умыкнуть, и что в ней?