Мародер Забирко Виталий

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Спать я не ложился и всю ночь, а затем почти весь день просидел за резервным вариатором, подыскивая приемлемые пути исправления флуктуации. Болела голова, от витаколлагена, регенерировавшего костную ткань и кожные покровы, клонило в сон, я лошадиными дозами пил кофе, но он помогал слабо. Пришлось принять стимулятор, отчего резко снизилась регенеративная функция витаколлагена, однако в условиях дефицита времени выбирать не приходилось. Если мне суждено быть вытертым, то кости в любом случае не успеют срастись. Как с витаколлагеном, так и без него.

Виновника флуктуации я определил быстро. Им оказался некий Сэм Рудаков (по паспорту Семен), наркодилер средней руки, задолжавший крупную сумму за партию специфичного товара. Сегодня вечером, если бы он не вернул долг, то должен был поплатиться жизнью, так что сто тридцать тысяч долларов в моем кейсе оказались для наркодилера весьма кстати. Как и почему Сэм-Семен решился на грабеж, почему выбрал именно меня (подозреваю, без наводки службы стабилизации не обошлось) и каким образом сохраненная жизнь Рудакова и мои деньги могли вызвать флуктуацию столь высокой степени – выяснять не было времени. С другой стороны, высочайшая степень флуктуации говорила о временном сдвиге, кардинально меняющем развитие чуть ли не всей цивилизации. Любопытная ситуация… В то, что на историю могли повлиять какие-то сто тридцать тысяч долларов, не верилось, но и в то, что крутой поворот в развитии человечества совершит какой-то рядовой наркодилер, верилось еще меньше. Как-то я, ради интереса, просчитал на вариаторе, что случится, если физически устранить кого-нибудь из современных российских политиков. Я отобрал два десятка фамилий и бросил жребий. Жребий пал на некоего Чубайса, и, когда я обсчитал его судьбу, моему изумлению не было границ. Оказывается, в каком возрасте его ни ликвидируй: хоть в колыбели, хоть в старости, – это никак не отразилось бы на ходе всемирной истории. Флуктуация максимум третьего порядка. В общем-то и понятно – мелкая сошка эпохи перемен. Кто, например, кроме историков, помнит о лорде Керзоне, видном политике начала двадцатого века? При жизни о нем много говорили, он многое сделал, однако, не будь его, возникшая по факту его исчезновения флуктуация рассосалась бы лет через тридцать-сорок без каких-либо последствий. А тут какой-то мелкий наркодилер с незатухающей во времени флуктуацией…

Впрочем, когда решается собственная судьба, то наплевать, что было бы с человечеством без Чубайсов, Керзонов, но с наркодилером Рудаковым… Однако, сколько я ни бился с расчетами, не находил варианта ликвидации флуктуации. О том, чтобы остановить Рудакова до ограбления, не могло идти речи, так как этот вариант предусматривал временную петлю, когда я сам меняю свою судьбу, а в таких случаях вероятность самопроизвольной вытирки достигает девяноста процентов. Я перебрал около сотни вариантов, как забрать у грабителя свои деньги, от момента моего ограбления до возвращения Рудаковым его долга, но ни один из них не снимал флуктуации.

До урочного часа оставалось немногим более двух часов, а решения все не было. Обычно, когда я обсчитывал варианты акций, положительных решений насчитывалось несколько десятков, и я имел возможность выбирать оптимальный вариант. Сейчас же не было ни одного. Ни од-но-го! Свои деньги я возвращал во всех вариантах, но это никак не влияло на флуктуацию. Быть может, не в деньгах дело и я не должен их забирать? Тогда почему Воронцов с уверенностью пообещал, что завтра, то есть уже сегодня, деньги у меня будут? Знал он, со всей определенностью знал, что мне предстояло делать, но ничему-то не сказал…

Вконец отчаявшись, я отключил установленные мною ограничительные опции для проведения обсчета акций, снова загрузил обсчитанные варианты… и, когда вариатор выдал заключение, мурашки побежали по спине. Во время акций я часто вижу, как гибнут люди, но, даже с полной уверенностью зная, что какой-то конкретный человек через минуту умрет, я стараюсь никого не убивать. Есть все-таки какая-то черта, через которую лучше не переступать. Да, бывали случаи, когда приходилось увечить, как, например, я поступил с уборщиком в южной башне Всемирного торгового центра в Нью-Йорке, но убивать… Поэтому и выставил в вариаторе опцию, исключающую возможность моего участия в убийстве. Сейчас же, когда я отключил эту опцию, вариатор с бесстрастностью машины выдал заключение, что флуктуация исчезнет только со смертью Рудакова. Во всех обсчитанных мной вариантах без исключения. И абсолютно не имело никакого значения, каким образом я должен это сделать. Наркодилер должен умереть. Однозначно. С кристальной четкостью я осознал, кто подписал ему приговор, а теперь хочет привести в исполнение моими руками. Ай да служба стабилизации… Похоже, ее агенты отслеживали не только поведение хронеров, но и проводили свои акции по исправлению исторических линий. А я, недотепа, подумал, что Воронцов просто хочет подзаработать, что он тоже вроде бы человек… Во всяком случае, произошел от человека и, поэтому ничто человеческое ему не чуждо. Да, но как он мне мозги пудрил! На сто процентов уверен, что он и за деньгами придет, хотя, по большому счету, не я должен платить Воронцову, а служба стабилизации мне за изменение реальности.

Я откинулся на спинку стула. До урочного часа оставалось полтора часа, и узнать, в чем смысл операции по изменению реальности, определенно не успею. На такое нужно, как минимум, неделю, а то и больше. Да и надо ли? Лезть в тайные операции службы стабилизации равносильно засвечиванию флуктуационным следом, а насколько я теперь понял, служба стабилизации занимается не только вытиркой преступивших закон, но и элементарным физическим устранением неугодных. Наверняка кто-то из блюстителей стабильности сейчас отслеживает на вариаторе мои действия в режиме реального времени… Так что не стоит и пытаться выяснять, кто и когда навел Рудакова на меня и тем более в чем смысл его ликвидации.

И все же кое-что я выяснил. Вывел на экран лицо Рудакова и внимательно рассмотрел со всех сторон. Пусть думают, что запоминаю лицо жертвы, на самом же деле я пытался найти в нем сходство с сэром Джефри. Искал, но так и не нашел. Я очень надеялся, что компания похожих друг на друга хронеров в отеле «Виржиния» не имеет никакого отношения к службе стабилизации. Все-таки они люди, а не постанты…

Выбрав первый попавшийся под руку вариант акции, я минут пятнадцать штудировал его. Вариант был не из лучших, поскольку включал в себя элементы временной петли, и раньше я бы никогда на такое не пошел. Но сейчас выбирать не приходилось – не так-то много времени осталось до урочного часа, хотя был уверен, что мне позволили бы его просрочить. Однако в таком случае в службе стабилизации поняли бы, что я разгадал их игру, а давать козыри против себя я не собирался. Несколько козырных карт должно быть и у меня в рукаве. Авось пригодятся.

Когда я отключил вариатор и начал одеваться, тень лениво выползла из-под дивана, открыла ящик стола, достала запасные нокт-очки и подала мне.

– Спасибо, – поблагодарил я. О нокт-очках я как-то не подумал, хотя предстояло работать ночью. Молодчина, тень, понимает меня без слов все больше и больше, предвидит даже то, о чем я забыл. А пока работал, на глаза не показывалась… Хороший личный секретарь получится.

Я взял очки, сунул в карман. Кстати, видят ли тень на экране вариатора соглядатаи из службы стабилизации? Может, да, а может, и нет. Вариатор не телевизор и даже в реальном времени показывает не действительные события, а их наиболее вероятностную версию. Весьма точную, от девяноста до девяноста девяти и девяти десятых процента совпадения, но все-таки версию. Так, например, я, перебирая версии устранения наркодилера Рудакова, тени не видел. Будем надеяться, что она не проявилась и на экранах вариаторов моих соглядатаев.

Я оделся, проверил по карманам, что взял с собой. Джамп, нуль-таймер, нокт-очки… Больше, по идее, ничего не понадобится.

– На дорожку присаживаться не будем, – сказал я тени, – не та ситуация. Идем.

К злополучному скверу, в котором меня вчера ограбили, я подошел за пятнадцать минут до урочного часа. В сквере было тихо, темно, так как единственный фонарь горел только на противоположном берегу маленького пруда. Лучшего места для преступления не найдешь. Напрасно я вчера понадеялся на свою реакцию и нуль-таймер в кармане – на всякого самонадеянного мудреца всегда найдется обрезок водопроводной трубы. Я обошел пруд, миновал фонарь с пустующей под ним скамейкой и, забравшись в кусты, совершил прыжок на сутки назад.

Вокруг меня ничего не изменилось. Та же ночь, те же кусты, тот же пруд, тот же фонарь, полной луной отблескивающий с глади воды, та же пустующая скамейка под фонарем. Когда через десять минут Сэм Рудаков ограбит меня, он побежит не по тропинке, вымощенной тротуарной плиткой, а вокруг пруда, и здесь мы встретимся.

Я надел нокт-очки и осмотрел противоположный берег. Никого там не было. Рудаков прячется не здесь, а в подворотне и догонит меня вчерашнего по тропинке.

В пруду что-то плеснулось раз, второй, по воде пошли круги, дробя отражение фонаря.

«Откуда здесь рыба, да еще крупная?» – недоуменно подумал я и перевел взгляд на пруд.

Рыбой оказалась моя тень, самозабвенно плескавшаяся в воде. Будто я собаку вывел на прогулку, и она предавалась водному моциону. Я насупился и погрозил пальцем из кустов. Видела ли мой жест тень или не видела, но мое настроение она улавливала на расстоянии. Тень прекратила плескаться и чернильной кляксой скользнула к противоположному берегу. Черт, как бы все не испортила! Вдруг она, встретившись сама с собой, замкнет временную петлю и увлечет в воронку вытирки вместе с собой и меня? Только этого не хватало! Честное слово, с собакой проще; крикнул: «К ноге!» – и она тут как тут.

Однако что-либо предпринять, чтобы вернуть тень, я не успел, так как на противоположном берегу в слабом ореоле флуктуационного свечения показался я собственной персоной с кейсом в руке. Рудакова я не увидел, поскольку было не до него – с замиранием сердца я во все глаза смотрел, как в стороне от тропинки встретились две межвременные тени. Покачиваясь в воздухе бесформенными глыбами, они на мгновение застыли, а затем стремительно бросились навстречу друг другу. Когда они встретились и смешались, сердце у меня екнуло, но… Но с тенями ничего не произошло. А вот со стороны меня вчерашнего донесся глухой удар обрезком водопроводной трубы по голове, мое тело шмякнулось на тротуарную плитку и засветилось флуктуационным свечением десятого порядка.

Для контроля Рудаков, не скупясь, врезал ботинком мне по ребрам, подобрал кейс и уже нагнулся, чтобы обшарить карманы, как мои тени пришли в себя после встречи и бросились к нему. Наверное, Сэм-Семен принял их за тени прохожих и поспешно бросился наутек вокруг пруда. Тени его не преследовали.

Я снял нокт-очки, вытер пот со лба. Вот, значит, почему тень меня вчера не спасла от ограбления…

Пробежав метров двадцать, Рудаков перешел на трусцу, затем на шаг. Погони он не слышал, флуктуационного свечения ни меня вчерашнего, ни меня сегодняшнего не мог видеть и успокоился. Но не надолго. Как только он ступил в круг света под фонарем, я, как чертик из табакерки, выпрыгнул из кустов. От неожиданности Сэм-Семен присел, уронил кейс, но мгновенно пришел в себя, замахнулся обрезком трубы… И тут я увидел, как его лицо исказилось гримасой мистического страха.

– Ты… – сдавленно прохрипел он, но ударить не успел.

Моя реакция все-таки была лучше – я молниеносно выхватил из кармана нуль-таймер, и незадачливый грабитель застыл монументом в неустойчивой позе объятого ужасом террориста, метающего гранату. По слухам, самодельные гранаты террористов делаются именно из водопроводных труб, начиненных гексогеном вперемешку с болтами и шурупами.

Я поднял с земли кейс, затем легонько подтолкнул окаменевшее изваяние. Оно упало на землю с глухим стуком и, подобно гипсовой статуе с отставленной рукой, покачалось на спине. Чего он испугался, когда увидел меня? Узнал? Там, на тропинке, в темноте, да еще со спины, он определенно не мог видеть мое лицо. Значит, была все-таки наводка…

Из кустов мне под ноги выплеснулась тень.

– Нагулялась? – буркнул я. – И как тебе встреча с самой собой?

Тень неопределенно передернулась, перетекла к распростертому телу и застыла возле него вопросительным знаком.

– Вот и я не знаю, как дальше быть, – вздохнул я. – Добить надо, да на лежачего рука не поднимается.

Напрасно я воспользовался нуль-таймером, нужно было имитировать драку, и тогда, быть может, сломал бы ему шею ударом ладони. Я недовольно покрутил головой. Лукавил сам перед собой – даже в драке вряд ли бы получилось. Во время акций я иногда пользовался этим приемом, знал силу удара и инстинктивно сдерживался. Человека убить, даже обреченного, – не рюмку водки выпить.

Зато тень нисколько не колебалась, не было у нее моральных принципов. Уловив мои мысли, она стремительно плеснулась на лежащее тело, спеленала в кокон, а затем так же стремительно схлынула. Ничего не изменилось: ни положение тела, ни гримаса ужаса на застывшем лице, ни блеск глаз, – но я сразу понял, что Сэм-Семен Рудаков мертв. Окончательно и бесповоротно.

Аура флуктуационного следа вокруг меня мигнула, и се яркость плавно снизилась до уровня первого порядка.

– Тебе бы палачом работать… – глухо обронил я тени. Не имело никакого значения, чьими руками был убит наркодилер – так или иначе тень – часть меня. Вот он, мой первый труп… Рано или поздно каждому пиллиджеру приходится через это проходить. У меня это случилось сейчас. Убей я в южной башне Всемирного торгового центра негра-уборщика, то принял бы этот факт спокойно – мародер так или иначе был обречен. В отношении же Сэма Рудакова все было иначе, хотя эпитафию «Люди гибнут за металл…» заслужили как тот, так и другой. В конечном счете, и мне когда-то такая эпитафия подойдет.

На душе было столь гадко и тошно, что когда я совершил обратный прыжок в базовое время и увидел на ещё минуту назад пустой скамейке сидящего таймстебля Воронцова, то ничуть не удивился. А чего я мог ожидать? Да ничего хорошего.

– Во-от… – протянул он, хищно оскалившись. – Правильно говорят, что преступник возвращается на место преступления. Вы что, не могли выбрать точку перехода подальше отсюда? А вдруг бы здесь уголовный розыск устроил засаду?

– Общественного туалета рядом нет, – буркнул я, хотя так и подмывало отбрить, чтобы не молол чепухи. Будь здесь посторонние, вариатор никогда не дал бы разрешение на прыжок. Таймстебль, к сожалению, не посторонний, а жаль. Век бы его не видеть.

– Вижу, походка у вас выровнялась, – с издевкой заметил Воронцов. – Копчик перестал болеть? Да вы подходите ближе, присаживайтесь. В ногах правды нет.

Я подошел к скамейке, сел. Так знает о моей тени таймстебль или нет? Или намек на походку – очередное проявление его зловредности? Судя по возрасту, он в службе стабилизации давно и большую часть жизни провел здесь, а не там. Это там, среди своих, постанты красавцы, а здесь – изгои. Когда постоянно ощущаешь брезгливое отношение окружающих к своей внешности, характер бесповоротно портится.

– А в чем она, правда? – поинтересовался я.

– Какая правда?

– Которой в ногах нет.

Воронцов захихикал.

– С этого момента, – заявил он, – вы от меня полностью зависите. Следовательно, вся правда для вас заключена во мне, верите вы в нее или не верите.

Я благоразумно промолчал. То, что он «повязал» меня кровью, еще ничего не значило, но разочаровывать таймстебля я не стал. Пусть помечтает, в свое время самонадеянность ему аукнется. Мудрость заключается не в том, чтобы поставить возомнившего о себе наглеца на место, а в том, чтобы сделать это в подходящем месте и в подходящее время. Мое время еще не настало.

– Чем обязан? – холодно спросил я.

Воронцов смахнул ухмылку с лица. Не такой реакции он ожидал.

– Я предрекал, что вы станете богатым… – исподволь начал он.

– Вы намекаете на пятьдесят тысяч моего долга?

– Не то чтобы намекаю… Но долг платежом красен.

Воронцов навязчиво демонстрировал свою жадность. Чересчур навязчиво, чтобы я в нее поверил. Была, ох была более веская причина, которую он неумело вуалировал. К сожалению, я о ней ничего не знал и лишь догадывался о ее существовании.

Я положил на колени кейс, открыл, достал пять пачек стодолларовых банкнот и передал таймстеблю. Воронцов взял деньги, неловко повертел в руках, будто не зная, что с ними делать, и рассовал по карманам.

«А вдруг он их ест? – неожиданно подумал я. – Что если для постантов доллары – особый деликатес, превосходящий по своим вкусовым качествам газеты, отпечатанные на свинцовых матрицах?»

– Что-то еще? – спросил я.

– Да… Так, мелочь. – Воронцов усмехнулся. – Никак не могу понять, каким образом вы убили Рудакова? Вы что, обладаете психокинетическими способностями?

Я внимательно посмотрел на таймстебля, пытаясь в который раз определить, темнит он или на самом деле не знает о существовании тени.

– Я и тебя так могу, – мрачно заверил я. – Хочешь умереть?

Лицо Воронцова вытянулось – он понял, что я не шучу.

– Вы бы оставили фамильярный тон, – натянуто сказал он, на всякий случай отодвигаясь. – Я к вам уважительно, на «вы», а вы…

В его голосе проскользнули просительные нотки, и я наконец понял, что о моей тени он не догадывается. Может, вообще понятия не имеет, что это такое. Вот сэр Джефри – тот определенно знает. Знает и очень боится. Быть может, и я боялся бы, если бы знал.

Я посмотрел на Воронцова и ощутил брезгливость. Нет, не к его внешности, хотя она того заслуживала, а к его сущности.

– Ладно уж, – махнул я рукой, – живите…

Он встал со скамейки.

– До скорого! – высокомерно попрощался и засеменил прочь из сквера.

Я ничего не ответил.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Спал я как убитый. Не в смысле «без задних ног», а просто ничего не снилось, зато постоянно присутствовало чувство невосполнимой потери. Будто не я убил человека, а меня убили, и тоска по покинувшей тело жизни тяжелым гнетом давила на сердце. Если бы был верующим, то определенно решил, что так себя должна ощущать душа, в результате насильственной смерти попавшая в чистилище.

Проснувшись, я долго лежал в постели, уставившись в потолок. Ни думать о чем-то, ни делать что-либо желания не было. Пролежал так с полчаса, затем через силу встал и поплелся в ванную комнату. Ощущение смерти – это все-таки только ощущение, и я пока жив.

Тени нигде не было, но искать ее я не собирался. Найдется, никуда не денется. А пропадет без следа – жалеть не буду.

Когда я включил душ, тень тоже не появилась. Ну и черт с ней. То ли понимала мое состояние и не хотела попадаться на глаза, то ли ей разонравилось купаться, хотя в последнее не верилось.

Контрастный душ немного взбодрил, я побрился, но когда решил почистить зубы, то увидел, что зубная паста полностью выдавлена из тюбика, причем столь тщательно, что ни следа в тюбике не осталось; Странно, в общем-то недавно покупал… Или ею в мое отсутствие воспользовался Воронцов? Знаю, что постанты обожают картон, газеты, пластиковые стаканчики, но вот о зубной пасте до этого времени сведений не имел. Интересно, как санитарно-гигиеническое средство совмещается в желудках постантов с ржавой плесенью? Не конфликтует? А хорошо бы…

Надев халат, я вышел в гостиную и увидел на столе сиротливо стоящий стакан с водкой. Обломки джампа со стола исчезли – Воронцов позаботился, уничтожая улики несанкционированного содействия пиллинджеру. Я взял стакан, понюхал, но пить не стал. За сутки водка выдохлась и практически не пахла. Честно говоря, пить не хотелось. И есть не хотелось, хотя со вчерашнего дня во рту росинки не было. Там, бывало, по трое суток не ел, но здесь с какой стати голодать?

На кухне я заглянул в холодильник, равнодушным взглядом прошелся по полкам с пакетами деликатесов. В общем-то ради этого изобилия я и находился здесь, но сегодня меня ничто не радовало. Не только пищей насущной жив человек… И все же из психологического ступора нужно выходить.

«Пока не выпью, кусок в горло не полезет», – понял я. Водки по-прежнему категорически не хотелось, а пива в доме не было. Тогда я захлопнул холодильник и позвонил в «Стол заказов».

– Пиво есть? – не поздоровавшись, спросил я.

– Восемьдесят шесть сортов, – с готовностью ответил приятный женский голос, – Вам какое?

Ни тени неудовольствия, что я не поздоровался, в голосе оператора не было.

– «Баварское», фирмы «Сармат».

– Минутку, проверю наличие… – попросила оператор. – Есть. Вам сколько?

– Ящик. А вобла есть?

Оператор замялась.

– К сожалению…

– Вот так всегда, – пробурчал я, – все только иностранное, а отечественного днем с огнем не сыщешь.

– Почему, – корректно не согласилась оператор, – пиво отечественное, только название немецкое.

– Тоже мне, новость сообщили… – буркнул я. – Потому и заказываю… Что тогда можете предложить к пиву? Раки есть?

В этот раз оператор ушла от прямого отрицательного ответа.

– Есть креветки, омары, лангусты, – сообщила она. – Широкий выбор копченой рыбы, сухарики, орешки, чипсы…

– А раки? – с нажимом повторил я.

– Понимаете…

– Понимаю! – раздраженно оборвал я. – Лангусты мороженые?

– Шейки лангустов в готовом виде, – поправила оператор. – Можно разогреть, но гурманы предпочитают употреблять охлажденными.

Я фыркнул. Что-то не слышал, чтобы пиво причислялик гурманским напиткам.

– Давайте десяток.

– Хорошо. Что-то еще?

Хотел брякнуть: «Ползучую ржавую плесень», но вовремя спохватился. Оператор не поймет шутки и может бросить трубку. А мне уже захотелось есть. И пива тоже захотелось.

– Все.

Оператор сообщила сумму, я согласился и продиктовал адрес.

– Через двадцать минут будет доставлено, – пообещала она и отключилась.

Звонок в дверь прозвучал через пять минут, и я, порадовавшись оперативности службы доставки, поспешил в прихожую.

На лестничной площадке стоял невзрачный пожилой постант и конфузливо флюоресцировал флуктуационным следом.

– Добрый день, Егор Николаевич, – расплылся он в заискивающей улыбке.

– Аристарх Мефодиевич… – растерялся я. – Здравствуйте…

Фининспектор всегда приходил через день после моего возвращения из акций, но из-за вчерашней передряги я о визите забыл.

– Никак не ждали-с? – удивился он. – Я завсегда строго по графику. Вы же меня знаете…

Я его знал, и знал очень хорошо, поэтому, когда постант, близоруко прищурившись, пошел на меня, безропотно отступил в прихожую, освобождая дорогу. И с виду, и манерами фининспектор службы стабилизации Аристарх Мефодиевич Мизгирев производил впечатление угодливого клерка самой низкой квалификации. Однако первое впечатление было обманчивым: свое дело он знал туго, и было лучше переплатить налоги, чем недоплатить копейку. Три шкуры, шаркая ножкой, подобострастно улыбаясь, угодливо кланяясь, сдерет.

Мизгирев просеменил в гостиную, уселся за стол, извлек из потрепанного портфеля чернильный прибор, водрузил на столешницу, рядом положил громадный гроссбух. Затем напялил на нос пенсне, натянул нарукавники и раскрыл гроссбух.

– Нуте-с, футе-с, кто вы у нас будете?

Он стрельнул в меня глазками поверх пенсне.

– Аристарх Мефодиевич, помилуйте, на дворе двадцать первый век!

– Да? – несказанно удивился он и недоуменно перевел взгляд на окно. – А я, знаете ли, привык в девятнадцатом столетии… Склероз, батенька, не в радость.

Своим склерозом он меня давно достал. Лучше бы платежные счета путал, чем времена.

Мизгирев сорвал нарукавники, пенсне, побросал их вместе с гроссбухом и чернильным прибором в портфель и вынул ноутбук.

– Значит, говорите, Егор Николаевич Никишин?

Он застучал по клавишам.

Я ничего не говорил. Стоял, сложив на груди руки, и ждал вынесения вердикта.

– Акция во Всемирном торговом центре Нью-Йорка, – забубнил фининспектор, не отрывая глаз от дисплея. – Ваш доход от акции в южной башне составил семьдесят одну тысячу шестьсот двадцать два доллара… Доход от акции в северной башне – восемьдесят четыре тысячи пятьсот восемьдесят шесть долларов. Итого – сто пятьдесят шесть тысяч двести восемнадцать долларов. Минус накладные расходы – билеты на авиарейс Москва-Нью-Йорк и обратно… Оплата гостиницы…

Я слушал, как он бубнит, и в очередной раз задавался вопросом, из каких источников субсидируется служба стабилизации. Таких как я, пиллиджеров, кто платит налоги в местной валюте, максимум несколько сотен человек по всем временам. Капля в море, по сравнению с армией блюстителей стабильности и легионами туристов-хронеров, которым всем нужна местная валюта. Одними налогами с пиллиджеров эту ораву не обеспечить. Откуда тогда деньги? Что-то нечисто с законами охраны времени, темнят в службе стабилизации. Мне вспомнился мешочек с бриллиантами в номере сэра Джефри. Похоже, для пиллиджеров и хронеров законы одни, а для блюстителей стабильности совсем другие.

– …Итого с вас, Егор Николаевич, – закончил подсчеты фининспектор и с благодушной улыбкой откинулся на спинку стула, – причитается двадцать девять тысяч четыреста восемьдесят три доллара шестьдесят центов налога.

– Векселями принимаете? – усмехнулся я.

– Изволите шутить? – вскинул брови Мизгирев и посмотрел на меня исподлобья, будто на носу все ещё было пенсне. – Ах да, двадцать первый век… – спохватился он. – Мужик, кончай базар, гони бабки. Я правильно выражаюсь?

– Знамо дело, барин, – кивнул я и направился в кабинет за деньгами. Сколько ни встречался с Мизгиревым, не мог понять, когда он шутит, а когда действительно проявляется склероз. Выяснять у фининспектора напрямую, что за игру он ведет с налогоплательщиками, я не отваживался. Может так обделать, что век не отмоешься. Скунс его умению позавидует.

Через минуту я вышел и положил на стол три пачки стодолларовых купюр.

– Прошу, здесь тридцать тысяч.

Фининспектор разорвал пачки, пересчитал деньги, пятьсот долларов, не стесняясь моего присутствия, сунул в карман, а остальные бросил в портфель.

– Вот так и живем-с, многоуважаемый Егор Николаевич, – заметил он, пристально глядя мне в глаза.

Я понимающе развел руками.

– Кстати, мне нравится ваш котик, – неожиданно сказал он, посмотрел в сторону и расплылся в елейной улыбке. – Какой породы?

Не знаю, как я удержался от недоуменного вопроса: «Что еще за котик?» Повернулся и увидел возлежащего на диване громадного черного котища. Он был как сама ночь, и только белки глаз блестели.

– Помесь дворового с беспородным, – сказал я с каменным лицом. Не только фининспектор, но и тень меня достала. Как она ухитрилась сделать белки глаз?

Тень одарила меня нехорошим сумеречным взглядом. Не понравилась ей моя характеристика. А мне ее выходки, получается, должны нравиться?

– Скажите, пожалуйста, – недоверчиво покрутил головой фининспектор, – а выглядит весьма презентабельно… Хороший ням-ням.

– Няв-няв, – поправил я.

– Кому – няв-няв, а кому – ням-ням, – назидательно проговорил Мизгирев, поднимаясь из-за стола.

«Неужели постанты котов едят?» – ошарашенно подумал я.

– Ух ты, киса…

Мизгирев шагнул к дивану и протянул к тени руку. Не меняя позы, «киса» приподняла верхнюю губу, показала белоснежные громадные клыки, и фининспектор поспешно отдернул руку.

– Не советую гладить, – сказал я. – Не скажу, что руку по локоть откусит, но кисть точно отхватит.

Тому, откуда у «кисы» клыки и именно белоснежные, я уже не удивлялся. Если сумела выкрасить белки глаз, то зубы и подавно. Плевое дело.

– Да?

– Да. Хрясь и ням-ням, – мстительно резюмировал я.

– Надо же…

Фининспектор уложил ноутбук в портфель и направился к двери. На пороге гостиной он все же не удержался, оглянулся на котища и сокрушенно покачал головой.

– А с виду такой хороший ням-ням… Всего доброго, Егор Николаевич.

– И вам всего доброго, Аристарх Мефодиевич.

Я проводил его, закрыл дверь и вернулся в гостиную.

Тень продолжала по-царски возлежать на диване в виде громадного котищи и в уже привычной для меня манере беззвучно хохотала, сотрясаясь всем телом. Только теперь еще и улыбалась белозубой улыбкой, как Чеширский Кот. Все-таки не прав я был насчет ее беспородности.

– Ты что себе позволяешь?! – прошипел я.

Глаза кота, как и он сам, были бутафорскими – тень видела совсем по-иному, однако котище посмотрел на меня так, что сразу стало понятно, кто в доме хозяин. Но я не сдался.

– Неужели непонятно: если мы не сможем мирно сосуществовать, то и существовать не сможем? – изрек я.

Котище недовольно ощетинился, переваривая мой философский экспромт, затем принял вальяжную позу и постучал по дивану хвостом.

– Надо понимать, согласен со мной? – переспросил я.

Котище снова постучал хвостом и неожиданно муркнул.

Я опешил, но быстро пришел в себя. Тень становилась умнее день ото дня, многому училась. Почему бы ей ни научиться производить звуки, а затем и говорить? Вон, какие глазища себе соорудила… Я внимательно посмотрел в глаза коту, и в голове забрезжила догадка по поводу происхождения белков глаз.

– А ну-ка, покажи зубы! – строго сказал я, подошел к дивану и с некоторой опаской прикоснулся к холке бутафорского кота. Фининспектора я в шутку предупреждал, что коту ничего не стоит оттяпать руку, но сейчас и сам невольно побаивался. С тенью в образе тени было проще: отсутствие глаз, зубов и формы нивелирует негативные ассоциации.

Тень восприняла мое прикосновение благосклонно, и я ощутил под пальцами самую обычную кошачью шерсть. Похоже, имитацией тень владела в совершенстве.

– Открывай пасть, – осмелев, приказал я.

Кот посмотрел на меня, пренебрежительно фыркнул и распахнул пасть. Ни языка, ни неба в пасти не наблюдалось – сплошная чернота, а имелись только ослепительно белые, острые, не похожие на кошачьи зубы. Я осторожно потрогал клыки пальцем. Клыки были твердыми, гладкими и очень напоминали натуральные клыки, но я уже догадывался, из чего их сотворила тень, хотя на пальце не осталось и следа белизны. Как божий день стало ясно, кто насухо высмоктал из тюбика зубную пасту.

– Сплошная ты для меня проблема… – вздохнул я и потрепал кота-тень за холку. Сделал это машинально, будто имел дело с настоящим котом, но ласка тени неожиданно понравилась. Она упала на бок и довольно заурчала.

– Здрасте вам, пожалуйста! – возмутился я. – Может, ты и не против, но я к тебе не нанимался в личные чесальщики!

Судя по реакции тени, она была отнюдь не против, но, на моё счастье, в это время прозвучал звонок в дверь.

– А вот и пиво прибыло! – подхватился я с дивана. – Ты как к пиву относишься? Положительно?

Котище негодующе фыркнул.

– Я так и думал, – заключил я и поспешил в прихожую.

Посыльным был молодой веснушчатый парнишка в рыжей фирменной куртке и такой же рыжей кепке с длинным козырьком. У его ног стояла большая картонная коробка.

– Добрый день, – поздоровался он. – Пиво заказывали?

– Добрый, – согласился я. – И лангустов.

– И лангустов, – подтвердил парнишка, протягивая мне счет.

Я открыл портмоне и принялся отсчитывать деньги.

Парнишка перевел взгляд мне за спину и восхищенно воскликнул:

– Ка-акой у вас кот!

– Нравится? – спросил я, отдавая деньги.

Посыльный, не глядя, сунул деньги в карман, продолжая смотреть мне за спину восторженным взглядом.

– Очень!

– Дарю, – предложил я.

– Мне?! – удивился парнишка.

– Тебе.

– Вы это серьезно?!

– Без шуток.

– Так… – задохнулся от счастья парнишка, и вдруг лицо его растерянно вытянулось. – Э-э…

– Что – «э»? – поинтересовался я. Оборачиваться и смотреть, что за моей спиной вытворяет тень, принципиально не собирался.

– Он ест много… – выдохнул парнишка и покачал головой. – Мне такого не прокормить.

– Как хочешь, – пожал я плечами, взял картонную коробку, пятясь, занес в прихожую и закрыл дверь перед носом застывшего в недоумении посыльного. И только тогда обернулся.