Леди Джейн Джэмисон Сесилия
— Если бы только поскорее, мамочка, — не унималась Пепси. — Знаешь, мадемуазель Диана говорит, что леди Джейн делает большие успехи, но ей необходимо заниматься дома. Я не могу смириться с тем, что девочка будет отставать потому, что нет фортепиано. А ведь на мадам Жозен рассчитывать нечего… Мамочка, ты же потом могла бы продать его. — И Пепси пустилась красноречиво доказывать, что при благоприятных обстоятельствах из леди Джейн получится настоящая артистка. — Ее надо учить сейчас, пока пальчики еще гибкие; ей необходимо играть часа по два в день… Не надо мне моих денег, лишь бы я знала, что мы сделали для нее все возможное! Мамочка, милая, обещай, что скоро купишь фортепиано! Обещаешь?
Мадлон обещала постараться, потому что и она всем сердцем желала Джейн добра. Что же касается Пепси, то она не остановилась бы ни перед какими жертвами, чтобы доставить удовольствие леди Джейн.
Но не одни Мадлон и Пепси любили девочку почти материнской любовью. С первого же дня, как девочка-сирота заглянула в грустные, измученные глаза Дианы д'Отрев, для этой одинокой женщины открылась новая жизнь, и новая надежда озарила ее унылые дни. Присутствие ребенка ее несказанно радовало. Будь ее воля, Диана бы совсем не отпускала от себя девочку, ведь самыми счастливыми были для нее те часы, которые она проводила со своей маленькой ученицей. Будто в восхитительном сне сидела Диана рядом с Джейн у фортепиано и смотрела, как тонкие пальчики бегают по клавишам, или же пела вместе с девочкой старинные баллады. Джейн никогда не огорчала ее, всегда была послушна, понятлива и так мила, что даже ворчливая мать Дианы ничего не могла сказать против нее. Старая графиня тоже привязалась к девочке. Чем больше мать и дочь узнавали леди Джейн, тем больше удивлялись тому, что она могла быть в родстве с такой женщиной, как мадам Жозен.
Вначале креолка всячески старалась втереться в семью д'Отрев, и мать с дочерью были вынуждены дать ей решительный отпор. С подчеркнутой вежливостью ей дали понять, что если они и принимают племянницу, это еще не значит, что будут рады и тетке.
Мадам Жозен молча проглотила обиду, но в душе поклялась, что так этого не оставит. «Я покажу им, как пренебрегать мною! Нищая важничает! Погодите, мадемуазель Диана, дайте срок — все узнают о том, что мне Мышка рассказала про вас!.. Ишь, гордячка! Воображает, что я позволю оскорблять себя».
Пока она строила планы мести, мадам д'Отрев и Диана обдумывали, как бы вырвать ребенка из когтей старой ведьмы.
— Ужасно, что девочка во власти этой женщины, — говорила Диана, — Тут какая-то тайна, и мы должны ее раскрыть. Будь у нас лишние деньги, я бы непременно наняла адвоката… Конечно, если эта Жозен действительно ближайшая родственница, у нее есть законные права на малышку, которых никто не оспорит; но я думаю, что девочку можно было бы выкупить. Мне кажется, эта Жозен за деньги на все готова.
— Пустое, Диана! Что ты с девочкой будешь делать? — заметила осторожная мадам д'Отрев.
— Вы, мама, ее удочерите, а я буду воспитывать.
— Все это одни фантазии, мой друг. Денег у нас нет и никогда не будет. И потом, страшный риск брать ребенка, тем более что неизвестно, кто были ее родители. Я и сама думаю, что тут есть тайна, и была бы рада, если бы она разъяснилась. Но это не наша забота, у нас и своих довольно.
— Ах, мама, что вы говорите! Неужели бедностью можно оправдать эгоизм?! — воскликнула Диана с упреком в голосе.
— Что делать, мой друг! Так всегда бывает. Бедному только и остается, что думать о себе. Кто еще о нем подумает? Правда, ты и в этом случае исключение — ты больше думаешь о других, чем о себе. Взять хотя бы эту птицу… Мадам Журдан обязана заплатить тебе за нее.
— Мама, чем же она виновата? Она не смогла продать птицу. Несправедливо вводить ее в убытки. Не ее вина, что на птицу нет покупателей. Она ведь не заказывала мне новую модель. Что же делать, если мне работа не удалась!
— Удалась, Диана! Работа превосходная — птица как живая.
— Мадам Журдан говорит, что покупателям не нравится клюв, — робко заметила Диана, — и шею находят слишком длинной.
— Это только доказывает, как мало они смыслят в орнитологии, — сердито отозвалась мать.
— Да я уже решила больше не браться за новые модели. Буду мастерить своих утят и канареек, и довольно с меня.
— А разве я не остерегала тебя с самого начала? — не унималась старуха. — Я всегда говорила, что ты слишком честолюбива, Диана.
— Ваша правда, мама, я слишком честолюбива, — поспешила согласиться дочь.
Прошло около года с того дня, как мадам Жозен перебралась на улицу Добрых детей. В одно августовское утро, когда тетушка Моди сидела в своей молочной, занятая приготовлением сливочного сыра, туда зашел Пэшу и положил перед ней на стол маленький сверток.
— Открой, — сказал дядюшка Пэшу.
— Сейчас, — приветливо улыбаясь мужу, ответила тетушка Моди, — дай только залить форму и вымыть руки.
Пэшу молча кивнул и принялся расхаживать по комнате, заглядывая в крынки с молоком и тихонько насвистывая. Когда ему надоело ждать, он сам развернул сверток и подал жене прелестные дамские часики с изящной золотой цепочкой. Тетушка Моди так и ахнула от изумления.
— Где ты их взял? — воскликнула она, вытерла руки и, взяв с мужниной ладони часы, стала их рассматривать.
Корпус часов был покрыт синей эмалью; одна их сторона была украшена гирляндой с бриллиантовой веткой посередине, а на другой были вырезаны инициалы «ДЧ» в виде изящной монограммы.
— «ДЧ»! Да ведь этими самыми буквами помечено белье маленькой леди Джейн! — воскликнула тетушка Моди. — Пэшу, где ты взял эти часы? Чьи они?
— Мои, — отвечал муж посмеиваясь. Он стоял перед женой, заложив большие пальцы в проймы жилета, и продолжал насвистывать. На недоверчивый взгляд тетушки Моди он хладнокровно повторил: — Говорят тебе, мои; я их купил.
— Странно! Такие изящные часики — и без футляра, в какой-то старой газете… — недоумевала тетушка Моди. — Где ты мог их купить?
— В полицейском суде.
— В полицейском суде! — воскликнула тетушка Моди, окончательно сбитая с толку. — У кого же?
— У Эраста Жозена.
Несколько секунд тетушка Моди неотрывно смотрела на мужа и наконец торжественно произнесла:
— Я тебе говорила!
— Что ты мне говорила? — переспросил тот с задорной улыбкой.
— Как что? Что все эти вещи, помеченные буквами «ДЧ», конечно, и эти часы — краденые. Все они принадлежат девочке, и она вовсе не родня Жозенам.
— Потише, жена, потише.
— И Эраст очутился в полицейском суде не случайно — ведь так?
— Он арестован по подозрению. Вина его не доказана.
— По подозрению в краже этих часов?
— Нет, по другому делу. Но то, что при нем были часы, послужило уликой против него. Странно, что именно я купил их. Это судьба! Я случайно проходил мимо суда, заглянул во двор и увидел Эраста. Из любопытства я зашел узнать, почему это он там. Оказывается, его арестовали по подозрению в принадлежности к воровской шайке, обокравшей несколько ювелирных магазинов. Прямых улик против него не было, но часы показались судье подозрительными. Он спросил Эраста, где тот их взял, и негодяй сказал, что это часы покойной кузины, которая, умирая, оставила их его матери, а любящая матушка подарила ему. «А как звали вашу кузину?» — спросил тогда судья. Вот тут-то и вышла заминка. Эраст сказал, что ее звали Черри Жозен, а судья посмотрел на часы и говорит: «Мне кажется, тут стоит „ДЧ“. Не угодно ли взглянуть, господа?» — и передал часы заседателям. Судейские подтвердили, что монограмма другая. Бездельник же знай улыбается, будто не о нем речь! Разоделся, как франт, рожа нахальная — вылитый отец. Отлично помню Андрэ Жозена! Большой был негодяй…
— Что же, так и не добились, где он взял часы? — спросила тетушка Моди.
— Нет. Но судья приговорил-таки Эраста к месячному заключению в приходской тюрьме — как подозрительную личность.
— Возмутительно легкий приговор! — с негодованием воскликнула тетушка Моди.
— Да ведь прямых улик нет, — повторил Пэшу. — Спасибо, что хоть месяц отсидит. Но дай же расскажу, как я купил часы. Стоит он и болтает с другими арестантами. Слышу — торгуются, и один дает ему пятьдесят долларов. «За кого ты меня принимаешь? — говорит Эраст. — Мне деньги нужны, но я не отдам дорогую вещь так дешево». И спрятал часы в карман. Тогда другой предлагает шестьдесят долларов; Эраст не соглашается. Вот тут-то я и подошел. «Позвольте, — говорю, — взглянуть на ваши часы. Если они мне понравятся, я, может быть, и куплю их». Я боялся, как бы он не заметил, что мне очень хочется их приобрести. Он подает мне часы с притворным спокойствием, но я-то вижу, что и ему не терпится сбыть их. Я посмотрел и говорю: «Часы недурны. Пожалуй, я дам вам за них семьдесят пять долларов». «Ну нет, косарь!» — говорит он, намекая на мою блузу. — Пэшу ухмыльнулся.
— И сколько раз я просила, чтоб ты не ездил в блузе в город, — встряла тетушка Моди. — Ведь у тебя есть пиджак… Посмотри, Гюйо и другие — все ходят в пиджаках…
— Не все ли равно, блуза или пиджак? Я честный работник и не стыжусь своей блузы. Ну, я пропустил его слова мимо ушей и предложил ему девяносто долларов. Деньги были при мне; я достал бумажник и стал их отсчитывать. Должно быть, это на него подействовало, потому что он тут же согласился продать часы. Конечно, я бы никогда не купил заведомо краденую вещь, — ведь я уверен, что негодяй украл часы, — но я сделал это ради девочки. Я подумал, что, может, когда-нибудь благодаря этим часам мы раскроем ее тайну. Да и деньги, которые можно за них выручить, всегда ей пригодятся.
— Верно, Пэшу. Конечно, девяносто долларов для нас большие деньги, особенно теперь, когда надо тратиться на Мари, но если нам удастся что-нибудь сделать для сиротки, я не стану жалеть о деньгах, — с минуту тетушка Моди сидела молча, внимательно рассматривая часы, потом задумчиво произнесла:
— Вот если бы они могли говорить!
— Погоди, может, они у нас и заговорят, — отозвался Пэшу. Он взял у жены часы и, открыв верхнюю крышку, показал ей что-то на внутренней стороне крышки.
— Это должно навести нас на след, — загадочно сказал он. — А пока спрячь их и никому про них не говори. Даже Мадлон. И вот еще что: последи-ка за этой Жозен…
— Ах, Пэшу, ты ее не знаешь! Она хитра и ни за что себя не выдаст. Я давно за ней слежу, да толку мало. Вот если бы мы могли нанять сыщика, тогда другое дело.
— Нанимать сыщика нам не по карману; но, может, мы и без сыщика нападем на след.
— Хорошо бы, а то ведь эта ведьма так обижает бедную крошку! Бедняжка никогда не жалуется, но у меня сердце болит, когда гляжу на нее. За это лето она очень изменилась — похудела, осунулась. Старуха Жозен нисколько о ней не заботится. Если бы не Мадлон с Пепси да не мадемуазель д'Отрев, бедняжка совсем бы зачахла. Наше молоко — тоже ей поддержка: Пепси сама не пьет, только бы девочке больше досталось.
— Почему бы тебе не брать ее к нам? — спросил Пэшу. — Играла бы с нашими ребятами… С ней ведь никаких хлопот!
— Я и хотела ее брать, да старуха Жозен не отпускает. Держит ее взаперти, даже к Пепси и мадемуазель Диане стала редко отпускать, они обе жаловались. Мне кажется, старуха боится, как бы девочка чего не порассказала. Теперь, когда она стала старше, она может запросто припомнить такие вещи, которые мадам Жозен хотела бы держать в тайне.
— Вот что, жена, — сказал, помолчав, Пэшу, — у меня есть план. Только будь терпеливой и дай мне время.
Тетушка Моди пообещала.
МАДАМ ЖОЗЕН ЯВЛЯЕТСЯ С ВИЗИТОМ К ДИАНЕ Д'ОТРЕВ
Не прошло и трех дней после покупки часов с бриллиантами, как прекрасным ранним утром в садике у мадемуазель Дианы совершенно неожиданно появилась мадам Жозен. Вид у нее был серьезный и вместе с тем дерзкий. После нескольких вступительных вежливых фраз она вытащила из бокового кармана тугой сверток и высокомерно проговорила:
— Извольте получить по счету.
— О чем вы, мадам Жозен? — холодно поинтересовалась мадемуазель Диана. — Насколько мне известно, у нас с вами никаких счетов нет.
— Я вам должна за музыкальные уроки леди Джейн. Вы занимались с ней несколько месяцев, и за это вам причитаются деньги.
— Позвольте, мадам Жозен! Тут, наверно, какое-то недоразумение, — дрожащим от возмущения голосом возразила мадемуазель Диана. — Я не предполагала брать деньги за обучение, я занималась с девочкой ради удовольствия. По собственному желанию. Как вы могли подумать, будто я жду за это плату!
— Я была совершенно уверена, что ждете. С какой стати стали бы вы учить леди Джейн даром, если я в состоянии платить за уроки? — с этими словами мадам Жозен раскрыла сверток и дерзко подала пачку банкнот мадемуазель Диане. — Вы в таком затруднительном положении, что вам нельзя отказываться от денег. И я очень рада, что могу расплатиться с вами. Вы действительно хорошая учительница музыки. Я вполне довольна успехами моей девочки.
В первую минуту ошеломленная такой наглостью мадемуазель Диана утратила дар речи, но вспомнив, что ей, дочери графа д'Отрев, просто неприлично вступать в объяснения с какой-то торговкой, вскинула голову и сухо произнесла:
— Очень сожалею, что вы приняли меня за учительницу. Благодарю вас, но повторяю — я не учительница.
— А я все-таки настаиваю, чтобы вы приняли от меня деньги. — К великому удивлению мадемуазель Дианы, мадам Жозен снова протянула ей толстую пачку банкнот.
— Уверяю вас, это невозможно, — отчеканила Диана. — Позвольте отворить вам калитку.
— Хорошо, — надменно отвечала старая креолка, — но знайте, что отныне я не позволю моей племяннице ходить к вам. Если ей нужно брать уроки, я найду учительницу. Но не такую гордую, чтобы считала унижением получать плату за труд.
— Неужели у вас достанет духа отказать нам в этой радости — видеть временами леди Джейн? Мы так к ней привыкли, — сказала мадемуазель Диана, едва сдерживая слезы. — Впрочем, это ваше дело.
— Я не позволю моей девочке бегать целыми днями по улице, — заявила мадам Жозен. — У нее и манеры стали хуже. Пусть сидит дома.
Едва кивнув, старуха захлопнула за собой калитку.
Бедная Диана несколько минут не могла двинуться с места. Разговор с посетительницей происходил вдали от окна спальни, где еще лежала в постели старушка-графиня, и та плохо его расслышала.
— Диана! Диана! — раздраженно прокричала она. — Что этой женщине нужно? Кто ей позволил приходить к нам так рано?
— Она приходила по делу, maman, — ответила Диана, торопливо смахивая слезы.
— По делу? Я была уверена, что у тебя нет никаких дел с этим народом.
— Она вообразила, будто я рассчитываю получить деньги за уроки.
— А я тебя остерегала — ты будешь раскаиваться в том, что пустила к себе девочку, — проворчала графиня.
— Нет, maman, я не раскаиваюсь. Я горько сожалею, что больше не увижу леди Джейн. Ведь эта Жозен решила запереть ее в доме и никуда не пускать!
— Вот-вот! Этим она прежде всего тебя оскорбила!
— Могла ли она меня оскорбить, maman. Разве мы с ней равны?
— Верно, мой друг! Надеюсь, ты дала ей почувствовать, какая громадная разница между нами и ею?
— Мне не хотелось быть невежливой. И потом, откуда она могла знать, что я не беру денег за уроки? Признаюсь, я уже подумывала открыть друзьям из нашего круга всю бедственность нашего положения. Они, конечно же, позаботились бы, чтобы у меня было много уроков. А уроки музыки и пения с оплатой принесли бы нам куда больше, чем продажа моих птичек. Преподавание, к тому же, — более приличное занятие, а главное, оно приятнее мне самой.
— О Диана! Ты поражаешь меня! — воскликнула графиня вне себя от волнения. — Что ты говоришь?! Чтобы внучка графов д'Отрев давала уроки музыки детям каких-то лавочников, да еще за деньги! Нет! Нет! Мне легче с голода умереть, только бы не унижать нашу славную фамилию подобным образом!
Дочь не проронила ни слова в ответ; а мать через пять минут закрыла глаза, повернулась на другой бок и заснула крепким сном.
Тогда Диана надела старые лайковые перчатки, взяла корзинку, скребок и отправилась в сад полоть клумбы и собирать семена цветов. Она с грустью заметила, что ее маленький цветничок уже осыпается.
— В это лето даже цветы не радовали меня, как обычно, — печально вздохнула она.
Окончив работу в саду, она в задумчивости вернулась в дом. Старая графиня по-прежнему крепко спала. Осторожно щелкнув ключом шифоньерки, Диана выдвинула один из ящиков и достала из него небольшой бархатный футляр. Она открыла его и какое-то время любовалась изящным золотым браслетом с бирюзой и бриллиантами.
«Придется мне и с ним расстаться! — с грустью подумала она. — Долго я берегла эту драгоценную вещицу, эту память о былом, но судьба ко мне не благосклонна… Надо только постараться, чтобы maman не догадалась, в какой мы страшной нужде. Пойду к мадам Журдан, попрошу как можно выгоднее продать мой любимый браслет».
Диана смотрела на браслет, и горькие слезы катились по ее лицу. Справившись, наконец, с волнением, она закрыла футляр, задвинула ящик, заперла ключом шифоньерку и спрятала браслет в шкатулку для рукоделия.
Диана уже более недели не видела леди Джейн. И потому часто плакала — она всей душой тосковала по девочке! Любимое свое развлечение — музыку — она совсем забросила. У нее не хватало духу открыть фортепиано.
Но как-то раз она машинально подняла крышку и, присев на табурет, вполголоса запела любимую арию леди Джейн. В ту же минуту за окном коттеджа, по обыкновению закрытым ставнями, раздался знакомый детский голосок, совершенно правильно вторивший певице.
— Это она! Это леди Джейн! — воскликнула Диана, быстро вскакивая с места; в спешке она опрокинула табурет, но даже не обернулась. Она бросилась к окну и разом распахнула и окно, и ставни.
Перед окном стояла девочка с голубой цаплей на руках — бледная, худенькая, но с ясными глазами и светлой нежной улыбкой, Диана выбежала на улицу, упала на колени перед леди Джейн и, заливаясь слезами, принялась целовать ее.
— Диана! Диана! Зачем ты растворила настежь окно и ставни? — сердито кричала графиня, жмурясь от света, неожиданно хлынувшего в дом.
Но Диане было не до нее. Радуясь леди Джейн, радуясь тому, что может поцеловать это бледное личико и милые глаза, Диана не обращала на мать внимания.
— Мадемуазель Диана, — зашептала девочка, обнимая ее за шею, — тетя Полина запретила мне ходить к вам. Я ведь должна ее слушаться, верно?
— Конечно, дитя мое, конечно! — говорила Диана, нежно прижимая к себе девочку.
— А знаете, я каждый день приходила сюда в это время: очень хотелось послушать, как вы поете. Но у вас всегда было тихо.
— Дорогая моя, мне было совсем-совсем не до пения, — вымолвила мадемуазель Диана и вновь зарыдала. — Как же давно я тебя не видела!
— Ну, не плачьте! Я ведь вас по-прежнему люблю. Пожалуйста, не плачьте! Я стану приходить к вашему окну каждый день по утрам. Не будет же тетя Полина сердиться из-за этого!
— Не знаю, дитя мое, не знаю.
— Диана! Диана! Да закроешь ты, наконец, окно? — продолжала причитать графиня в сильном раздражении. — Сейчас же закрой! Зачем ты устраиваешь такой спектакль для соседей?! Стоять на коленях, в слезах — перед маленькой девочкой! Лучше не придумаешь!
— До свидания, моя душенька! — торопливо проговорила Диана, поднимаясь с колен. — Maman не любит открытых окон. Впредь я буду отпирать калитку, и в садике мы сможем спокойно разговаривать. До свидания!
Диана вернулась в дом и плотно затворила окно и ставни.
— Извините, maman, что я вас растревожила, — сказала она. — Я не могла удержаться. Но я так счастлива… — Ее лицо сияло от радости, когда она вспоминала девочку, которую так полюбила.
— Ты у меня, кажется, совсем ума лишилась, — гневно проворчала мать. — Теперь на каждом углу будут сплетничать о том, что прачка Жозен запретила своей племяннице ходить к нам в дом, а ты выскочила на улицу и бросилась на колени перед девчонкой. О, Диана, Диана! Как ты могла забыть, что принадлежишь к графскому роду д'Отрев?!
ЭРАСТ ГУБИТ СВОЮ МАТЬ
В жизни мадам Жозен произошли перемены, она уже не так важничала, как прежде, и стала необыкновенно задумчивой. Соседи заметили, что она часто пребывает в дурном настроении. Старая креолка всем жаловалась, что дела у нее пошли плохо, а покупатели замучили ее своими претензиями. Но больше всего она расстраивалась из-за сплетен.
— И почему это все вмешиваются в мои дела?! — плакалась она своей приятельнице, испанке Фернандес, которой доверяла большинство своих секретов.
Однако и ей мадам лишь намекнула, что с ней недавно случилась беда. Мадам Жозен мучилась в неизвестности — знают ли уже соседи, что с Эрастом произошла большая неприятность, или пока еще нет?..
«Наверняка, — думала старуха, — они давным-давно прочли в газетах про моего бедного сына, что его засадили на целый месяц. Слушал бы мать, продал бы те часы подальше от дома — не попал бы в историю! Сто раз я ему говорила, чтобы был осторожнее. Нет, упрям, безрассуден! Неизвестно, чем еще дело кончится. Конечно, все, может, еще и обойдется, но ведь горе в том, что об этих злополучных часах заговорили газеты. А вдруг часы купил какой-нибудь сыщик. Эраст даже не поинтересовался, кому он продал часы! Я не успокоюсь, пока эта история не закончится. Как только он выйдет на волю, сразу потребую, чтобы он немедленно переселился в другой район. — Мадам Жозен очень сокрушалась, что сын порочит ее имя, ведь это могло сказаться на ее материальном положении. — Лучше бы он не возвращался ко мне. В теперешних обстоятельствах у меня едва хватит средств, чтобы содержать себя и девочку. А я правильно поступила, что спрятала в потайное место накопленные деньги, иначе мой сынок и до них бы добрался. Счастье еще, что он ничего не знает про этот капитал и про то, что я успела сбыть с рук все дорогие вещи, белье и одежду. Теперь у меня не осталось ничего особенно ценного, кроме одной серебряной шкатулочки для драгоценностей. Надо бы и от нее отделаться».
Волновала мадам Жозен и мысль о девочке.
«А что если ее узнает кто-нибудь из старых знакомых?» — говорила себе старуха, и при этой мысли ее бросало в дрожь.
В последнее время она стала очень подозрительной. И неудивительно — нечистая совесть не дает покоя. Всякий намек, всякий пристальный взгляд пугал ее. Мадам Пэшу, например, порой ставила ее в тупик своими расспросами, да и леди Джейн подросла, сделалась слишком уж сообразительной. А эти д'Отрев? Ведь выпытают у ребенка все, что угодно! «Хорошо еще, — думала мадам Жозен, — что держу теперь девочку на расстоянии от мадемуазель Дианы и от семьи Пэшу. Надо бы поскорее отстранить ее и от Пепси, и от старикашки Жерара. Этот хитрый зеленщик очень опасен, хотя он приветлив и вежлив. Так или иначе, а надо, чтобы девочка раздружилась со всеми ее теперешними знакомыми».
Креолка даже подумывала уехать из этого квартала подальше. Но тут же на нее нападал страх: а что если тем самым она даст повод кривотолкам? Нет, уж лучше остаться на месте и ждать, чем кончится дело сына.
Наконец миновал месяц. Сынок явился к маменьке с потупленным взором. Но на гневные упреки мадам Жозен отвечал, однако, дерзко: дескать, нет ничего дурного и преступного, если он взял на время чужие часы, чтобы немного пофрантить.
— Ведь мы, maman, с вами не воры, — разглагольствовал Эраст. — Мы не затем пригласили в дом больную даму, чтобы ее обобрать. Вы честно ухаживали за ней и за ее ребенком. Когда она умерла, вы спрятали эти часы, чтобы в будущем отдать их девочке. Но сейчас-то они ей не нужны! Верно, я носил их несколько дней в кармане, но ни за что бы их не продал, если бы не очутился в затруднительном положении. Волей-неволей пришлось поскорее сбыть с рук дорогую вещь.
Мадам Жозен внимательно слушала оправдания своего любимца и мало-помалу успокаивалась. Он сумел внушить ей, что теперь им не грозит никакая опасность. Ну да, он отсидел месяц под арестом. Но это всего лишь неприятное недоразумение. Вряд ли кто из знакомых знает о происшествии.
— Порядочные люди, — рассуждал Эраст, — никогда и не читают в газетах о таких пустяках, как арест по подозрению. Повторяю, maman, вам нечего беспокоиться. Даю вам слово, что такого со мной больше никогда не случится. Я намерен совершенно изменить свою жизнь. И не собираюсь больше водиться с теми, по чьей вине оказался в тюрьме.
Мадам Жозен пришла в восторг. Она и не ожидала, что ее милый Эраст мог так благоразумно рассуждать.
«Пожалуй, наказание пошло ему на пользу, — размышляла она. — Провел тридцать дней в одиночестве и одумался».
Совершенно успокоившись, она принялась потчевать сыночка обедом. А Эрасту, конечно, пришелся по вкусу откормленный поросенок, которого прислала его матери мадам Пэшу в знак своего расположения.
После возвращения из тюрьмы сын провел несколько дней дома, вдвоем с матерью: помогал ей в лавке и вообще так ухаживал за ней, что старуха не помнила себя от радости. И тогда-то она предложила Эрасту стать ее компаньоном и уже планировала расширить дело.
— А на какие же деньги, maman, мы откроем магазин побольше? — спросил Эраст. — У нас нет капитала.
— О, я найду! — заявила креолка таким тоном, будто она миллионерша.
— В таком случае не теряйте времени, — посоветовал Эраст. — Сегодня же обойдите всех знакомых коммерсантов и узнайте, кто готов содействовать нам. А я пока буду любезничать с покупателями — вы же знаете, как им приятно, когда за ними ухаживают. Но только отправьте куда-нибудь вашу девчонку. Пусть идет к своей графине или к другим приятельницам. Терпеть не могу, когда она начинает меня расспрашивать. Усядется на стуле со своей цаплей в руках и давай выпытывать — точь-в-точь как старый отец Дюкро. Кстати, я недавно, как раз перед арестом, встретил его. Он вернулся с Кубы и спрашивал меня, будете ли вы ходить в церковь.
При упоминании отца Дюкро мадам Жозен вздрогнула. Она тут же надела шляпу и заторопилась по делам.
Когда она вернулась, Эраста дома уже не было.
Леди Джейн, проводившая время с Пепси, заметила ее из окна и выбежала к ней навстречу.
— Тетя Полина! — закричала девочка, протягивая ей ключ от входной двери. — Мосье Эраст принес мне ключ и велел передать, что он очень устал и пошел прогуляться.
Мадам Жозен приветливо улыбнулась.
— Я так и думала, — сказала она, — я была уверена, что на первых порах он будет уставать от покупателей.
Отпустив леди Джейн обратно к Пепси, она вошла к себе в комнату, сняла шляпу и принялась приводить в порядок разбросанные вещи. Время от времени она довольно улыбалась: в одном из магазинов на Королевской улице она встретила мадам Пэшу с дочерью, и та пригласила ее на обед в день венчания Мари.
«Догадалась-таки, наконец, что я заслуживаю внимания. Давно бы так! — думала старуха. — Только бы теперь Эраст занялся делом, тогда у нас все пойдет отлично. У меня припрятан капиталец, да и кредит есть неплохой, я смогу сразу закупить немало товаров».
Мадам размечталась: ей уже виделся большой магазин с роскошными витринами, с изящной вывеской… В магазине будет и отделение колониальных товаров, где Эраст станет полновластным хозяином.
Тут она вспомнила, что ей давно пора сходить к владельцу дома, внести плату за квартиру. Вынув из кармана бумажник, она стала пересчитывать деньги. Она растратила в тот день гораздо больше, чем следовало, — желая прихвастнуть перед мадам Пэшу. И теперь ей не хватало нескольких долларов.
— Придется взять в банке, — сказала она, отпирая бюро у себя в спальне.
Весь капитал покойной матери леди Джейн, а также свои сбережения хитрая старуха запихнула в старую, рваную перчатку, которую спрятала под мелкими вещами на дне ящика. Она держала ящик запертым, ключ носила в кармане и к тому же очень редко выходила из дома. Если бы даже замок тайком взломали, никому бы в голову не пришло заглянуть в старую перчатку.
Выдвинув верхний ящик, мадам Жозен заметила в нем какой-то странный беспорядок.
«Тут кто-то рылся без меня», — мелькнула у нее мысль. Креолка в волнении стала искать перчатку.
Та была на месте. Сердце у старухи колотилось, руки дрожали. Мадам быстро вытряхнула перчатку — и к своему ужасу увидела вместо банкнот какую-то скомканную бумагу. Уронив перчатку на пол, она почти без чувств опустилась на кровать. Мадам Жозен расправила бумагу и, хотя в глазах у нее рябило, а строчки прыгали, начала вслух читать записку, догадавшись по почерку, от кого она.
«Милая maman, — писал Эраст, — я решил не входить с вами в пай, а изъять весь капитал. Если вы еще когда-нибудь вздумаете скрывать от вашего почтительного сына деньги, принадлежащие и ему, не прячьте их в перчатки, — это так неосмотрительно с вашей стороны. Я уезжаю путешествовать; мне необходимо развлечься после продолжительного и скучного отдыха. Надеюсь, ваши сплетники-соседи не посетуют на мое долгое отсутствие. Лучше всего сказать им, что я отправился в прерии к дяде.
Ваш любящий и преданный сын Эраст Жозен».
ШКАТУЛКА ДЛЯ ДРАГОЦЕННОСТЕЙ
На следующее утро после исчезновения Эраста мадам Жозен вышла на крыльцо, чтобы подышать воздухом. Она тяжело опустилась на ступеньки. Лицо у нее было мертвенно-бледное, глаза потухли — было видно, что она сражена горем. Она ежеминутно подносила руки к вискам и шепотом повторяла: «Кто бы мог подумать!.. Ограбил мать!.. А я еще так ласково с ним обращалась!..» Она впала в прострацию и совершенно забыла о делах, о покупателях, даже о домашнем хозяйстве. Никогда еще в ее магазине не было такого беспорядка, как в тот день. Если заходил кто из соседей, чтобы купить какую-нибудь мелочь или просто поболтать, старуха притворялась веселой, делалась разговорчивой. Но всем было ясно, что это напускная веселость и вымученное радушие. Одна из знакомых участливо спросила, не больна ли она.
— Да, — мрачно отвечала креолка, — боюсь, не расхвораться бы. Понимаете, сын меня расстроил: решил немедленно отправиться в прерии, к дяде, и вчера укатил. А я — в растерянности. Без него я не справлюсь с торговлей, у меня нет его хватки! Может, и я скоро подамся в те же места.
Когда в то утро Пепси спросила у леди Джейн, что приключилось с тетей Полиной, девочка, заранее предупрежденная, объяснила, что у тети сильно болит голова; тетя расстроена, потому что Эраст уехал и долго-долго не вернется.
— Слышал, — говорила испанка Фернандес мужу, который уселся у окна, чтобы поглазеть на улицу, — что мадам Жозен очень расстроена отъездом сына? Она ранним утром на крыльце все вздыхала и утирала слезы. Мне ее так жаль!.. Гляди-ка, гляди, идет какая-то дама, превосходно одетая. Кто бы это мог быть?
В это время к крыльцу мадам Жозен подошла неизвестная на этой улице дама, а креолка так и бросилась к ней с радостной улыбкой. Оживившись, она горячо пожимала руку пришедшей.
— Мадам Журдан! — восклицала она. — Мадам Журдан! Какими судьбами вы к нам?
— Пришла вас порадовать! — отвечала, смеясь, мадам Журдан. — Принесла вам деньги. Вы поручили мне продать шкатулку для драгоценностей, и мне удалось ее сбыть очень даже выгодно.
— Неужели? Ах, как вы добры! Я так рада за мою девочку!
— Поверите ли, за шкатулку я получила двадцать пять долларов. Помните, вы соглашались отдать ее за десять, а мне дали двадцать пять. Ведь шкатулка — серебряная, весит немало, и притом — чрезвычайно тонкая работа.
— Да, драгоценная вещь, — проговорила с притворным вздохом мадам Жозен.
— Не хотите ли послушать о том, как мне удалось выгодно продать ее? Престранная история! Впрочем, может быть, вы мне разъясните эту загадку… Вчера вечером ко мне заехала одна из лучших моих покупательниц, мадам Ланье, та, что живет на Джексон-стрит. Вы ведь знаете банкира Ланье, это люди очень богатые. Она вышла из коляски, чтобы взглянуть на мою витрину. Вдруг побледнела и, указывая на шкатулку, в волнении спрашивает: «Мадам Журдан, откуда это у вас?» Я тут же ей сообщила, кто просил продать шкатулку. Мадам Ланье стала интересоваться вами и, рассматривая шкатулку, все повторяла, что понять не может, каким образом она попала ко мне. Я же твердила, что эту вещицу получила из ваших рук. Мадам Ланье засыпала меня вопросами. Но вы же понимаете — я не могла на все ответить. Она записала ваш адрес и фамилию, а я посоветовала ей самой съездить к вам и узнать от вас историю таинственной серебряной шкатулки.
Пока мадам Журдан торопливо пересказывала все это мадам Жозен, у той краска сходила с лица и наконец она сделалась бледной как полотно. Глаза ее испуганно забегали, от притворной улыбки перекосился рот, но она вслушивалась в рассказ гостьи, боясь пропустить хоть слово. Когда же гостья смолкла, мадам Жозен, собравшись с духом, произнесла:
— Ничего удивительного, что вас привели в недоумение вопросы этой дамы. Не сказала ли она вам, почему ей так хочется повидаться со мной?
— Сказала, сказала! «Я в недоумении, — развела она руками, — каким образом могла попасть в посторонние руки эта шкатулка? Десять лет тому назад я заказала для моей любимой подруги точно такую и велела вырезать вензель „ДЧ“».
— Надо же! Точно такую? — живо воскликнула мадам Жозен, войдя в роль любопытствующей.
— Тут мадам Ланье, — продолжала мадам Журдан, — спросила у меня, не продам ли я дорогую ей вещь. «Конечно, — говорю, — продам, для этого мне шкатулку и вручили». Я решила, видя, как ей хочется приобрести эту шкатулку, запросить двадцать пять долларов, хотя и опасалась, что она не согласится. Но, к моему великому удивлению, она и слова не сказала, отсчитала мне сполна все деньги, спрятала вещицу в карман, переспросила ваш адрес, села в экипаж и уехала. Думаю, она пожалует к вам, если не сегодня, то завтра. Вот почему я поторопилась прийти — хотела предупредить вас.
— Сколько вы хотите комиссионных? — стараясь говорить как можно спокойнее, спросила мадам Жозен и положила деньги на стол.
— Что вы, что вы, мадам Жозен! Я ничего от вас не приму. Помилуйте! Что за счеты между друзьями! И я очень рада, что смогла оказать хоть небольшую услугу вашей милой девочке. Ведь вам, наверно, нелегко ее содержать?
— Да, — тяжело вздохнула креолка. — Впрочем, у нее осталось после матери небольшое наследство в прериях. Мой сын как раз вчера уехал в те места, и я собираюсь отправиться вслед за ним. Тоскливо мне без него.
— Да неужели?! — изумилась приятельница. — А мне казалось, вы так хорошо здесь устроились. И вдруг уехать! А скоро?..
— На днях, — ответила мадам Жозен, не считая нужным скрывать свой отъезд.
— Зайдите, пожалуйста, проститься, так не уезжайте, — попросила мадам Журдан, опуская на лицо вуаль. — Мне очень жаль, что я не могу подольше задержаться поболтать с вами, ведь у меня столько дел!
Мадам Журдан тепло пожала руку приятельнице, сбежала с крыльца и вскоре скрылась за ближайшим углом.
Проводив глазами мадам Журдан, креолка прижала пальцы к вискам и тяжко вздохнула.
— Она собирается приехать ко мне! — вслух проговорила несчастная. — Это невозможно! Я не могу сказать ей, как мне досталась эта шкатулка. Надо бежать. Куда-нибудь подальше… Ох не найти мне больше покоя на земле! Карает меня Господь!
Мадам Жозен торопливо надела шелковое платье, мантилью, шляпу и, уходя из дома, крикнула леди Джейн, сидевшей у Пепси, что идет по делам и, может быть, долго не вернется.
День клонился к вечеру, когда изнемогшая от усталости мадам Жозен вышла из узенького переулка на окраине города, чуть ли не в нескольких милях от улицы Добрых детей. Вдруг перед ней остановилась крытая повозка, запряженная двумя мулами. Правил повозкой старый негр.
— Это ты, Пит? — воскликнула она, обращаясь к вознице.
— Кто ж, как не я, мисс Полина, — сказал, широко улыбаясь, негр. — Как я вам рад!
— И я, Пит, очень рада, что встретила тебя, — мадам тоже улыбнулась. — Ты, как видно, обзавелся фургоном? Твой?
— Ну, не совсем мой, мисс Полина. Беру напрокат и нанимаюсь возницей.
— А я как раз ищу фургон, чтобы перевезти багаж и сундуки сегодня ночью, — подчеркивая последние слова, сказала мадам Жозен.
— Сегодня ночью, мисс Полина? У нас не принято работать по субботам, да еще ночью.
— Ты мне прежде скажи, сколько ты берешь за перевозку?
— С господ беру по два доллара, и то если не слишком далеко ехать, — немного подумав, ответил старый негр.
— Вообще-то, придется далеко ехать. Я теперь живу на улице Добрых детей.
— О, мисс Полина! Сегодня ночью я не могу приехать к вам за вещами. Мои мулы и без того слишком устали.
Мадам Жозен с минуту размышляла.
— Слушай, Пит, — наконец сказала она решительным голосом, — ты, конечно, помнишь, что в прежние времена, когда ты был нашим рабом, мы тебя не обижали. В память о прошлом исполни мою просьбу. Только не расспрашивай ни о чем. И держи язык за зубами! Так вот, отведи сейчас своих мулов на конюшню, накорми их досыта и дай хорошенько отдохнуть. Ко мне приезжай вечером, в десять часов. Если сумеешь без суеты, без шума перевезти меня, я заплачу тебе десять долларов.
— Десять долларов, мисс Полина? — старик-негр даже облизнулся. — Деньги хорошие, но ведь и дорога-то, дорога какая длинная!
— А будь она короче, зачем я платила бы тебе впятеро больше? Возьми с собой помощника и поставь фургон на боковой улице. Надо, чтобы ты погрузил весь багаж и сундуки вдали от дома, а главное, чтобы все это тихо делалось. Запомни, Пит, — никакого шуму!
— Хорошо, мисс Полина, явлюсь к вам, как сказано. А вы сдержите слово — заплатите мне десять долларов?
— Заплачу. А теперь прощай, — проговорила старуха и заковыляла обратно к дому.
Соседи мадам Жозен потом нередко вспоминали, как плохо им спалось в ту ночь. Снились какие-то тяжелые сны, чудился таинственный шепот и шаги. Но поскольку рано утром разразилась сильная гроза, женщины решили, что все это «от погоды».
Пепси, впрочем, уверяла, что ночью ей слышались крики леди Джейн, звавшей на помощь, а потом мужские голоса, осторожный стук колес и другие странные звуки.
Наутро бедная Пепси проснулась совсем больная. Грустная и бледная, сидела она в своем кресле и не сводила глаз с дома мадам Жозен, с нетерпением ожидая, когда креолка откроет ставни и отопрет входную дверь.
Вот уже пробило восемь часов, а у соседей будто все вымерли. Ни на звонок молочника, ни на призывные крики булочника, мясника и других торговцев никто не откликался. Пробило десять часов, а окна дома оставались закрытыми.
Наконец Пепси не выдержала.
— Ступай сейчас же и разузнай, в чем дело, — велела она Мышке.
Давно уже мучимая любопытством, негритяночка бросилась на задний двор соседей. Несколько раз постучала в кухонную дверь и, не получив ответа, подобралась к ближайшему окну. Она заглянула в комнаты и опрометью кинулась обратно — бледная, с вытаращенными от испуга глазами.
— Ой, мисс Пепси! — затараторила она. — Ведь соседки-то наши уехали, клочка бумаги не осталось. Леди Джейн исчезла, и старуха тоже!
Пепси не сразу уразумела, о чем говорит Мышка. Но когда наконец поняла, что мадам Жозен ночью сбежала, прихватив с собой леди Джейн, бедняжка упала без чувств, а потом рыдала, как безумная, и никого к себе не подпускала.
Послали за Пэшу и тетушкой Моди. Дядюшка тут же отправился на поиски старой беглянки. От жены хозяина дома он узнал, что мадам Жозен заплатила за квартиру, вручила ключ и сказала, что она получила неожиданное известие и должна ехать вслед за сыном. Только это Пэшу и смог сообщить своим.
— Вообще-то у меня был план, как ее уличить, но раз девочка пропала, я ничего не могу сделать, — признался он.
На следующий день Пепси была не в силах заниматься привычными делами и, полулежа в кресле, пыталась развлечь себя пасьянсом. Вдруг она увидела, что к дому напротив подъехала богатая коляска, в которой сидела изящно одетая женщина. Лакей позвонил, но поскольку никто не открыл, он подбежал к дверям соседней табачной лавки и спросил, не тут ли живет мадам Жозен.
Испанец Фернандес, вежливо кланяясь подъехавшей даме, ответил, что мадам Жозен действительно тут жила, но два дня назад съехала. И добавил, что у нее что-то случилось, иначе она бы не уехала, не простившись со своими приятельницами и не оставив им нового адреса.
Читать бесплатно другие книги:
