Князь Владимир Никитин Юрий
Да, это именно саддукеи велели под покровом ночи схватить Христа, торопливо произнесли над ним приговор, вопреки всем фарисейским предписаниям… Суд над преступником, которому может быть вынесен смертный приговор, должен производиться только днем, ни в коем случае ночью! Христ же был судим и осужден ночью. Никакой приговор не может быть произнесен в тот же день, в какой суд начался. А только на следующий день! Таким образом, смертный приговор должен был последовать только после двух заседаний, произведенных последовательно в два дня. Христ же был осужден в одном коротком заседании!
Что еще? Христ был осужден за мнимое богохульство, но по фарисейским законам только тогда можно было приговорить к смерти, если богохульник при этом клялся, произносил неизреченное божественное имя, чего Христ не делал.
Даже когда вели осужденного на казнь, то судебный исполнитель, с платком в руке, оставался у дверей судилища. На расстоянии от него другой сидел на коне, чтобы осужденного можно было скорее привезти обратно с места казни, если кому-либо из судей вздумается что-либо сказать в пользу осужденного. В этом случае суд должен был начаться сначала.
Перед осужденным должен был идти человек, который громко кричит: «Такой-то будет казнен за такое-то преступление! Кто может сказать в его пользу, иди и сообщай суду!» Даже если сам осужденный говорил, что он хочет что-то сказать суду в свое оправдание, то его немедленно возвращали в суд, чтобы выслушать. Пять раз он мог так проделать!
Проделал ли это суд? Даже перед самой казнью не дали напиток забвения, который снимает у осужденного как боль, так и сам страх смерти!
Проклятые саддукеи, что, воспользовавшись властью, казнили Христа, навлекли на себя проклятие всех будущих христиан, но и вызвали ненависть всех иудеев. Вместо того чтобы отстаивать национальное дело или хотя бы межнациональное, как делал Христ, они жадно заботились лишь о своей десятине. Униженно старались удержать благосклонность Птолемеев, потом – Селевкидов и, наконец, римлян. Через шестьдесят шесть лет после распятия Христа вспыхнуло страшное восстание против римлян. Те были разбиты, и тогда-то фарисеи образовали в своих недрах отряд зелотов, истребили всех членов семейств Анны и Киафы, которые вынесли смертный приговор Христу.
По словам Иосифа Флавия, зелоты ходили из дома в дом, отыскивали саддукеев и сразу убивали, а тела бросали обнаженными собакам, не предавая земле, что, по понятиям иудеев, составляет величайший позор, ибо тело даже казненного преступника должно быть предано земле в день казни.
Но время стирает события, вина одного ложится на всю его семью, вина одной партии ложится на весь народ. И вот христиане не могут простить уже всем иудеям смерти их великого пророка Христа! А сами фарисеи, нынешние раввины, совершили ужасную ошибку, порожденную тщеславием: везде говорили и писали, что они и тогда целиком и полностью правили страной, народом и судами!
И вот теперь он, раввин, значит – проклинаемый вдвое, будто собственноручно распинал их пророка, встретится завтра в тереме сына их злейшего врага Святослава с двумя еще более лютыми врагами… послами из Константинополя и Рима! Трудно быть на земле иудеем…
Владимир принял раввина не в главной палате, как тот ожидал, а в небольшой комнатке, заваленной картами, книгами, толстыми манускриптами. Он склонялся над столом, что-то рассматривал на широком желтом листе пергамента. Не глядя, нащупал чашку, отхлебнул шумно. Гамаил услышал сильный аромат крепкого кофе.
– Приветствую тебя, князь…
Владимир оглянулся, приветственно помахал рукой:
– Давай заходи. Звенько, пусть Сувор сварит еще кавы.
Огромный воин одарил Гамаила хмурым взором, нехотя вышел, плотно прикрыв дверь. Слышно было, как он взревел, отдавая распоряжения. Донесся топот ног.
Гамаил медленно приближался к столу, лихорадочно вырабатывая новую линию поведения. Похоже, князь принял здесь не от презрения к нему, иудею, а от пренебрежения правилами. Здесь его рабочая комната, и прием здесь можно рассматривать как доверие…
Приободрившись, он поклонился еще:
– Славный князь новгородский, я прислан к тебе от нашей общины…
– Ага, добро, – ответил князь рассеянно. – Слушай, от Ловати до Березайки сколько верст?
Гамаил взглянул на карту. Грубо сделанная, очертания нанесены небрежно, но можно понять, что там изображено. Всмотрелся, сказал неуверенно:
– Судя по этой карте, верст семьдесят… Но на самом деле там не меньше ста. Да и вот здесь не пустое место, а река выдает петлю…
Он осторожненько указал длинным ногтем. Князь всмотрелся, кивнул хмуро:
– Верно. А что делать, когда я сам рисовал!.. Каждый знает только свое село, купцы знают только дороги, а уже на шаг в сторону – для них неведомые земли со Змеями Горынычами, великанами… А я князь, мне нужно видеть все княжество целиком!
Вошел сильно прихрамывающий старик. Поставил на край стола две чашки с парующим кофе. Что-то буркнул неодобрительное, удалился. Князь рассеянно указал гостю, чтобы взял чашку, спросил, не оборачиваясь:
– Ну и о чем просят ваши купцы?
– Ни о чем, – ответил Гамаил.
Князь от неожиданности чуть не подпрыгнул, даже каву слегка плеснул на пол. Обернулся, смотрел подозрительно:
– Как это? Все чего-то просят.
– У нас все есть, – сказал Гамаил скромно. – При твоем княжении торговля расцвела, на дорогах мир и покой. Мы построили новые склады в городе, у нас теперь свой причал, а наши корабли ходят в самые дальние страны. Но мы услышали, что твой брат собирает войска…
Он видел, как потемнело лицо молодого князя. Но тот совладал с собой, только голос стал глуше:
– Да, это так.
– И что ты собираешься делать?
Владимир ощетинился:
– А какое ваше собачье дело?
Гамаил сперва поклонился, отхлебнул горячей кавы, снова поклонился:
– Нам бы не хотелось здесь войны… Это большие убытки для торговли. Но если ты соберешься нанять войско и выступить навстречу, то мы могли бы одолжить тебе денег…
Он умолк на полуслове. Владимир насторожился. Впервые ему кто-то предлагал помощь. Понятно, они прежде всего о собственной шкуре пекутся, но и ему такое выгодно.
– Сколько? – спросил он в упор.
Гамаил печально опустил глаза:
– Времена сейчас трудные, ибо мы как раз вложили большие деньги в товары… К тому же сильная буря разметала и потопила большой флот с товарами из Севильи… Но мы собрали бы достаточно, чтобы ты мог снарядить десять тысяч воинов. Или же нанять пять тысяч варягов. Ты очень способный полководец, мы за тобой наблюдаем, тебе этого будет достаточно для победы!
Владимир заставил себя подавить вспыхнувшую радость, скривил губы в злой усмешке:
– Да? Или достаточно, чтобы два огромных войска посекли одно другое насмерть? А вам осталось только подобрать наших детей и продать в рабство в южные страны?
Гамаил раскинул руки в обиженном жесте:
– Княже!.. Разве мы больше продаем русских детей и женщин, чем продаете вы сами?
– То мы, – проворчал Владимир, – а то вы. Мы своих продаем! Да и не свои они, а вятичи, тиверцы, а то и вовсе уличи!.. Они наших тут же в колодки и на багдадские базары. Ладно, оставим это. На каких условиях дадите?
Гамаил протестующе выставил ладони:
– Никаких условий!.. Ты волен делать с этими деньгами что захочешь. А нам их вернешь… с небольшим процентом. Киев город богатый, ты даже не заметишь уплаты долга.
Владимир смотрел пристально:
– А ежели я не смогу одолеть Ярополка?
– Ты одолеешь, князь.
– А вдруг?
Гамаил печально улыбнулся:
– Ну что ж… Будем считать еще одной бурей, разметавшей наши корабли.
– Но у вас этих кораблей немало, верно?
– Княже, горький опыт моего народа научил многому. Например, не перевозить все ни на одном корабле, ни на одном осле. Какими бы надежными они ни казались.
Владимир кивнул:
– Понятно. У вас должны быть ослы и помимо меня. А расходы и потери включаете в стоимость нового товара? Я наверняка заодно оплачу и потерю Хазарского каганата, и пленение иудеев в Самарии, и даже разрушение храма Соломона…
Гамаил скромно улыбнулся, показывая, что понимает грубоватую шутку варварского князя:
– Пожалуй, разрушение храма можно в счет не включать… Если ты, княже, готов к разговору с нашими старейшинами, то я покорно прошу назначить встречу. Я только посланец!
Владимир сказал сдержанно, по-прежнему изо всех сил скрывая радость:
– А чего тянуть кота за хвост? Завтра после обеда. Сумеют собраться?
– На все твоя воля, – поклонился Гамаил. И понял, что можно ответить такой же откровенной шуткой-насмешкой над стремлением единоверцев к наживе. – Если пахнет хоть медной монеткой, мои люди эту ночь не лягут спать, а завтра по твоему слову взберутся на любую гору!
Он ушел, провожаемый Звенько. Владимир подумал все с той же щенячьей радостью, что здесь пахнет уже не медной монеткой. Киев – город богатый. Похоже, солнце всходит и над его воротами!
Глава 17
Небо было черным как сажа, а звезды собрались в рои, как огненные пчелы. Никогда их столько не слеталось вместе, никогда не были такими яркими. Воздух был теплый, как молоко в печи, такой же тяжелый и густой. Неслышно пролетел крупный кожан, только звезды на миг гасли по его тайной дороге.
– Звезды – к удаче, – сказал он, стискивая зубы. – Все к удаче! Нет, даже к успеху.
Старый волхв в его детстве учил, что у каждого человека есть путеводная звездочка, которая его ведет по жизни. Когда человек умирает, то и звездочка падает, гаснет. Но есть люди, над которыми небо не властно. Эти люди сами двигают звездами!
Тогда он поклялся, что будет именно таким человеком. И вот сейчас, похоже, чуть-чуть сдвинул свою звездочку. Приход раввина – это успех, а не удача. Сказали, что присматривались. А князь – не холоп, весь на виду. Раскусили, как он раскусил Тавра. Поняли его потому, что они всем народом во всех странах и племенах все еще челядинцы, каким он был в Киеве. Потому хитрые, скрытные, себе на уме, потому что тоже хотят выжить, как хотел и выжил он.
Может быть, потому даже и решились помочь? Нет, это его занесло. Эти люди знают только выгоду, им не до прекрасных чувств. Не случайно раввин упомянул, что Киев богатый город. Постараются выжать за великокняжеский стол все, что возможно. Понимают, что готов платить самую высокую цену!
Он поставил на багровые угли жестяную кружку с водой. Пусть Звенько подремлет, каву умеет готовить и сам. Пристрастился к этому черному пойлу хуже пьяницы. Но в отличие от хмеля голова не дуреет, а наоборот – прочищается. Сон же вовсе гонит прочь…
Звонко щелкали о бревна стены тяжелые, как камни, жуки. Один залетел через окно, грохнулся на середину стола, как подстреленный гусь. Скребся, шуршал, скрипел жесткими крыльями, барахтался на спине, сердито дрыгая всеми лапами. Когда копнул одним пальцем под толстый зад, перевернул, тот небрежно отряхнулся, фыркнул презрительно, мол, мог бы помочь сразу, дубина, откуда такой взялся, а еще князем пригласили, приподнял жесткие крылья, из-под них выбрызнули нежнейшие прозрачные крылья, явно краденые – не могут у такого толстого и грубого жука быть крылышки из чего-то нежнейшего, словно сотканного из лунного света!
Костер, едва тлеющий, вдруг замигал багровыми глазами, сухо и звонко щелкнул перекаленным камешком, внезапно швырнул в его сторону горсть угольков, сам по себе выпустил оранжевые огоньки, лизнул близкую щепочку, запылал крохотным костром.
– Знамение, – сказал Владимир вслух, он ощутил холодок на спине, вдруг да впрямь знамение. – А любое знамение, любая примета бывает только к работе!
Он жадно вдохнул ароматный запах, но переборол себя и отставил кружку с кавой. Нет, надо заставить себя заснуть. Завтра будет победный день, но торговля за каждый процент будет жестокой. Надо голову иметь свежей. Потом, когда он возьмет Киев, можно от щедрот своих подбросить им пару каких-либо льгот. Хоть и сами хорошо на нем заработают, но и ему помогли. А каких льгот, придумает позже…
Он долго лежал, прислушиваясь к ночным звукам. Небо начало сереть, когда сердце начало успокаиваться, а дыхание пошло глубже. Руки и ноги наконец отяжелели, по ним разлилось тепло. Он ощутил, как наконец-то проваливается в сон…
В сенях раздались крики, лязг оружия. Владимир вскочил, рука мгновенно метнулась к мечу. Тот чернел у изголовья в ножнах, но с таким наклоном, чтобы выхватить одним движением.
Дверь с грохотом распахнулась. В комнату ввалился живой ком из тел, из середины раздался задыхающийся голос Звенька:
– Беги, княже!.. От Ярополка… убивцы…
Перепрыгнув через борющихся, в комнату ворвались двое: в панцирных доспехах поверх кольчуг, с мечами наголо и нелепыми в ночной резне щитами.
Владимир швырнул им в лица меч, сорвал со стены клевец, ударил как можно быстрее, понимая, что второго раза не будет, отпрыгнул и повернулся ко второму. Сбоку он слышал хлюпающие звуки, потом послышалось падение грузного тела.
Оставшийся воин с опаской косился на клевец, смертельно опасный даже для доспеха, но все же надвигался на голого до пояса и босого князя. Владимир страшно закричал, пугая противника, затрясся, делая вид, что превращается в берсерка, пустил пену изо рта, начал теснить, обрушивая яростные удары, но тут ворвались еще пятеро и, толкаясь и мешая друг другу, бросились на Владимира с мечами и дротиками.
Он похолодел – это была смерть. За спинами нападавших загремело, там поднялся огромный, как медведь, Звенько, оставив на полу раздавленных и стонущих, оторвал от себя последнего, ударил об пол:
– В окно… В окно, княже!
Владимир отступал, пока не уперся спиной в глухую стену. Где-то дверца во внутренние покои, он уже дрался обеими руками, мечом и клевцом, руки гудели от усилий, каждый удар отражался в костях болью. Наконец голая пятка ощутила гладкое. С силой ударил ногой, споткнулся и упал навзничь, ввалившись в совсем темное помещение.
Над головой пролетели два дротика. Невидимая стена сзади отозвалась глухим ударом. На голову посыпалась труха.
Он извернулся, как кошка, и встал на ноги, но тут в дверной проем влетел огромный человек. Владимир в последний миг повернул меч, тот задел Звенько по плечу плашмя… А дружинник захлопнул дверь и мгновенно подпер ее колом, которым дрался. С той стороны навалились, закричали в несколько голосов, начали бить тяжелым.
В слабом лунном свете, что падал в окошко, Звенько выглядел чудовищем. От рубашки остались клочья, волосы слиплись от крови и стояли дыбом, как у лесного зверя. Темные струйки стекали по лицу, темнели на груди, на лохмотьях. Дышал он часто, с хрипами, словно копья пробили ему легкие. Глаза вылезали из орбит. Вид у него был отчаянный, полный стыда и злости.
– Возьми меч и щит, – велел Владимир сдавленно. Он откинул крышку сундука. – Вот этот принадлежал воинам Гостомысла… А то и ему самому!
Сам он, не выпуская оружия, осторожно выглянул в окно. Двор внизу был залит багровым светом факелов. Чужие дружинники бегали с обнаженными мечами, нещадно рубили не только тех, кто оказывал сопротивление, но и просто неосторожно выскакивающих во двор.
Горечь от поражения была такой едкой, что хотелось открыть дверь и прыгнуть на обнаженные мечи. Всего час назад в мечтах уже казнил и миловал по всей Руси!
– Как… – хрипел Звенько, – как… они?..
В огромной груди булькало сильнее. Изо рта бежали струйки алой крови. Даже в слабом свете светильников кровь казалась слишком светлой.
– Захватили как сонных кур!
Выходит, Ярополк вовсе не посылал огромное войско. Понимая, что сын рабыни еще не успел в Новгороде укрепиться, стать до конца своим, он отправил малую дружину из бывших воинов Святослава. Те взбирались на стены Семендера, прыгали со скал в Болгарии, врывались в горящие дома Севильи. Они сумели без шума проникнуть в терем. А без князя Новгород противиться воле Ярополка не будет.
– Все потеряно… – выдавил он с отчаянием.
Залитый кровью Звенько, даже по ногам бежит и оставляет за ним лужи, прохрипел, булькая, выплевывая кровавые пузыри:
– Я тоже однажды так думал… Но в последний миг явился ты!
– К нам никто не явится.
– А мы сами? По малой лестнице не спуститься?
– Уже нет. Они рассыпались по всему двору.
Дверь трещала, одна из досок проломилась, там мелькнуло перекошенное лицо. При всей горечи в душе руки воина делали свое: он схватил дротик, их в углу целый пучок. Острие ударило точно в пролом. Там послышался крик, в дверь колотить перестали, затем после воплей боли и ярости стали бить еще мощнее и жестче.
Владимир, подталкиваемый верным гриднем, вылез в окно, завис на руках. Когда ноги уперлись в карниз, он медленно двинулся вдоль стены, молясь богам, чтобы снизу не догадались взглянуть наверх, с этой стороны терем – глухой, без окон. Щекой он терся о шероховатую поверхность бревен, слышал горький запах смолы. Какая лакомая цель для лучников! Еле двигается, почти голый. Мощно пущенная стрела может приколоть его к стене, как жука.
Он почти добрался до угла, там уже легче будет спускаться, хватаясь за торцы, когда из окна раздался яростный крик в несколько глоток. Зазвенело железо. Слышались мощные разящие удары, Звенько многому научился у своего юного князя. В какой-то миг его прижали спиной к окну, Владимир увидел широкую спину, всю в буграх мышц, уже без остатков рубахи, Звенько отбивался от невидимых противников, затем оттолкнулся и оттеснил врагов, все так же нанося быстрые и разящие насмерть удары.
– Пусть Перун примет тебя, – пробормотал Владимир, в душе было горько. – И в его небесной дружине будешь не последним витязем…
Он чувствовал боль, ибо Звенько сейчас погибает, спасая князя, давая уйти от погони. Погибает единственный человек, преданный лично ему без остатка. Погибает тот, кто вверил себя и жизнь ему, князю. Жизнь, которую он, Владимир, не уберег, а напротив – бросил в пасть погоне, чтобы всего лишь задержать ненадолго!
Он спрыгнул на землю. Крики и свет факелов остались за углом терема. Невдалеке двое незнакомых дружинников, обнажив мечи, стерегли черный выход. Оба вытянули шеи, ловили шум схватки. Кони их стояли рядом, поводья были наброшены на кол.
В это время наверху раздался страшный крик. Владимир узнал голос Звенька, сердце сжалось. Это был предсмертный крик боли и ярости. Кричал молодой и сильный, который не верил в свою смерть, но уже видел ее.
Дружинники заинтересованно вытянули шеи. Владимир увидел по их лицам, что последнего изрубленного защитника князя готовятся выбросить из окна, переваливают грузное тело через подоконник, подталкивают, кричат сами…
Он вылетел из-за угла как зверь, почти не помня себя от ярости и горя, страшный и озверевший, с пеной у рта. В этот миг он в самом деле был берсерком, и воины в ужасе попятились.
Один упал с рассеченной головой, другой успел закрыться щитом и умер с половинкой щита в руке и разрубленной головой. Владимир сдернул поводья, вспрыгнул на ближайшего коня, ухватил повод второго, сильно ударил пятками под бока.
Когда он несся через двор, вдогонку раздались вопли как сверху, так и со всех сторон: «Держи!», «Имай!», «Руби, живым не брать!», но он страшно взвизгнул по-печенежьи: тонко и пронзительно, отчего мурашки бегут по коже, а душа леденеет, помчался к распахнутым воротам.
Трое пытались выбежать навстречу, но в последний миг шарахнулись в стороны. Он вырвался на все еще темную и сонную улицу, помчался во весь опор, пригибаясь от стрел. Рядом скакал второй конь, привычный к долгой скачке, настоящий дружинный конь. Вот так, одвуконь, можно скакать долго. Скакать, на ходу пересаживаясь с одного на другого.
Но куда?
Часть третья
Глава 18
Море грозно обрушивало на берег тяжелые серые волны. Голые скалы, блестящие как тюленьи спины, холодно блестели под низким свинцовым небом. Владимир продрог, едва держался на ногах. Только что в бурю пересек Варяжское море, ледяные волны захлестывали драккар, поднимали так высоко, что мачта распарывала тучи, а потом бросала в пучины, и Владимир видел в пропасти между серыми волнами острые камни на дне.
Сейчас он, оставив корабль, карабкался по крутой тропке между скалами. Пронизывающий ветер обледенил одежду, а все члены застыли, отказывались повиноваться. Когда он наконец увидел маленькое селение, не осталось сил на горькую улыбку. Это и есть крупнейший город, откуда вылетают свирепые викинги? Понятно, почему с такой легкостью захватывают на юге богатые города и даже целые страны. В этих голых и холодных скалах только и остается, что умереть от голода и холода. Прокормиться здесь и малому числу трудно, вот и выплескиваются отсюда все новые отряды. Все равно голодная смерть, так не лучше ли умереть с оружием в руках?
Цепляясь за камни, он потащился вверх, отыскивая едва заметную тропинку. Сердце снова сжалось в тоске, как было при захвате его терема дружиной Ярополка, как сжималось на море в разгар бури. Как-то примет конунг?
Страшны викинги! У народов Запада есть особая молитва от самой грозной беды: «Боже, спаси нас от норманнов!» Ее каждодневно с мольбой произносят по всему побережью Британии, Франции, Испании, Италии, по всей-всей Западной Европе и даже в далеком Царьграде.
Крохотные отряды яростных викингов вдрызг разбивают вдесятеро более крупные ополчения местных жителей, врываются в города и нещадно грабят, убивая всех, кто попадается на пути.
Привычные к морю, бороздят по всем направлениям, а не плавают трусливо в виду берегов, как мореплаватели других стран. Они совершают малые походы на десятках боевых кораблей, а в большие уходят на сотнях. Богатые приморские области как ни сопротивляются, но викинги всякий раз легко разбивают их отряды, собирают золото, драгоценности, накладывают тяжелую дань.
А вот в глубь Русской земли, Владимир это перепроверил у разных волхвов, попасть не могли. От моря далеко, а чтобы добраться до Киева, нужно долго плыть вверх по реке против течения. Но если от стрел и копий с берега еще можно как-то защититься, то как перетащить ладьи посуху из одной реки в другую? Тут-то пешая рать славян, что вдоль берега проследит путь норманнов, возьмет в кольцо, порубит героев, пока они, как быки, еще в широких лямках… А союзные им берендеи или торки, а ныне печенеги, помогут конными отрядами!
Любому киевскому князю достаточно поставить на волоках крепкую заставу, чтобы преградить варягам путь хоть в свои земли, хоть через них дальше на юг.
Потому путь «из варяг в греки» совсем не тот, что «из грек в варяги». Если сладкоязыкие ромеи поднимаются по Днепру беспрепятственно, дальше перетаскивают волоком до Ловати – местные помогают за плату, – из Ловати попадают в Ильмень, а оттуда по Волхову через Ладожское озеро и по Неве уже в море Варяжское, то варяги вынуждены огибать земли славян с незапамятных времен. Из Варяжского моря идут вокруг всей Европы в Средиземное море к Риму и варяжским владениям в Сицилии и Неаполе, дальше на восток по тому же морю к Царьграду, а затем и в Черное, более привычное как Русское море. Вот такой длинный круг.
Сто лет тому варягам впервые удалось взять с русичей дань. Огромное войско, кровавые затяжные бои, и вот чудь и словене предпочли откупиться, а потом весь и меря… Но чудь живет на открытом для морских набегов берегу, словене на большой реке, оттуда рукой подать до моря, весь и меря как раз на пути варягов, когда те вынуждены огибать владения Руси с северо-запада…
А еще через два года, в следующий поход варягов, по словам стариков, словене «изгнаша варяги за море и не даша им дани…».
Новгород уже много лет уплачивает варягам дань-откуп, чтобы избежать опустошительных набегов. Правда, еще большую дань ежегодно выплачивает Константинополь Киеву, чтобы избежать разрушительных походов славянских, а ныне русских войск на империю и сам Царьград.
Закрепиться варягам удалось в Британии, Франции, Италии, но не на Руси. Там охотно нанимают их отряды, щедро платят, но в мирное время не держат. Более того, изгоняют. Аскольд, этот прямой потомок древнейших сколотских царей – если волхвы не брешут, – нанимал варягов для похода на Царьград, князь Игорь посылал за море за варягами… Правда, киевские князья нанимали для боя или охраны своих границ и диких печенегов, но для честного землепашца все едино – грабитель-варяг или грабитель-печенег.
По дороге от моря заблудился, попал в тупик между скалами. Измученный, он хотел опуститься на камни, и будь что будет, лучше умереть здесь, как вдруг в вое северного ветра услышал далекий зов боевой трубы. Скорее всего, это звучал охотничий рог, но ему упрямо чудился призыв медной трубы. Со стоном он поднялся, ухватился за край выступа, подтянулся, встал ногами, снова нащупал едва заметные выступы, пополз, как ящерица, наверх. Измученное тело одеревенело, но пока звучала труба, он чувствовал, как в его теле живут небесные силы, посланные богами, и эти силы не дают ему распустить слюни как простому смертному.
Когда голова наконец поднялась над краем, он увидел далеко внизу замкнутую отвесными стенами долину. Два десятка крохотных домиков из серых глыб, а также дом конунга, похожий на отесанную со всех сторон гору, мрачный и угрюмый, обнесенный высоким забором. У каждого свиона дом – маленькая крепость, никто не защищен от кровной мести, что обрушится на тебя нежданно-негаданно: кто-то где-то из твоей родни убил кого-то из его родни, теперь придут и убьют тебя и твою семью, но на кресло конунга посматривают еще и мятежные ярлы, а всякий ярл становится мятежником, когда видит так близко богатство и власть!
Божественная сила покинула тело, он ощутил себя опустошенной оболочкой. Но теперь и без тропинки видел, куда спускаться, а ледяной ветер остался грызть камни наверху. От домов его заметили, в его сторону побежали ребятишки. Вышли мужчины – все рослые, крепкие в кости, иным в этом краю не выжить, но одетые бедно. Так не одевались на Руси даже обельные холопы и рабы.
– Я с миром, – объявил Владимир хриплым голосом. – Я гость Эгиля Тригвасона!
Его рассматривали без враждебности, но холодно и неприветливо. Никто не двигался, стояли как прибрежные скалы, провожали взглядами светлых, как вода у берега, или с недоброй голубизной глаз.
Владимира встретили в сенях стражи, не удивились, и он вспомнил горластых ромеев, что тут же наполнили бы весь двор восклицаниями, расспросами, теребили бы, предлагали меняться одеждой, оружием, обувью, спрашивали бы, как плыл, что видел, какие новые песни слышал…
Кто-то пошел искать конунга, а ему велели ждать в большом зале. Он опустился на лавку у стены, с наслаждением вытянул гудящие ноги. Сладкая усталость охватила все тело. В двери с двух сторон входили крепкие белокурые молодцы, играли могучими мускулами, врывались крупные лохматые псы. Рычали враждебно, но Владимир не двигался, и псы о нем быстро забывали. Но не люди.
Появлялись молодые женщины, жены или дочери конунга, откровенно глазели на гостя. Весть про сбежавшего князька из Хольмграда, везде распри, распространяется быстро. Владимир видел, как иные здоровяки с голодными глазами уже хищно потирают руки, любовно хлопают по рукоятям боевых топоров.
За помощью прибыл, ха-ха! Будет кровавая сеча, будет много злата, серебра, драгоценных камней. Конунг потребует и дани с русских городов, а этому князьку ничего не останется делать, как покорно склонять голову. Раз уж уцелел от меча брата своего, то все отдаст, только бы сесть обратно на свой стол, пытать и казнить соперников…
Вечером был пир в доме конунга. Владимир терпеливо выдержал все, пиры для него не в новинку, пил и ел, осушал кубки за конунга и знатных гостей, улыбался, терпеливо ждал конца.
После пира его провели в верхнюю комнату. Стены были из толстых глыб, воздух был сырой, хотя в открытом очаге полыхал жаркий огонь. Вдоль стены горели светильники, однако даже они не могли наполнить комнату запахом масла и благовоний. Маленькие узкие окна были забраны толстыми решетками, узкие струи холодного и влажного воздуха моря изгоняли все запахи жизни.
Владимир окинул быстрым взглядом мечи, алебарды, щиты на стенах. Все знакомо, только и разницы, что в теремах это все висит на стенах из толстых бревен, а здесь на стенах из массивных камней.
Конунг Эгиль Тригвасон вошел в сопровождении двух стражей. Они остались по обе стороны двери. Конунг кивнул на стол с двумя лавками:
– Садись. У тебя был трудный путь.
– Да, легче вскарабкаться к гнезду орла, – согласился Владимир.
Блаженное тепло прокатилось по ногам, лавка показалась мягче ромейских кресел. Тригвасон сел напротив, его серые глаза внимательно рассматривали молодого хольмградского князя. Владимир чувствовал за этими глазами холодный и беспощадный мозг, что уже рассчитывает, прикидывает, оценивает, собирается выдрать из загнанного в угол беглеца деньги, душу и печень. А сам предаст так же легко, как и заключит договор. Это не печенег, тот даже не представляет, как можно нарушить слово.
По знаку конунга перед гостем поставили блюдо с едой, затем внесли наполненные до краев кубки. Владимир по запаху уловил хмельной мед. Тригвасон подчеркивал, что принимает его как знатного гостя, согласно его обычаям, хотя мог бы наполнить кубки вином или даже свейским пивом.
– С чем прибыл, князь?
– Великий князь Святослав погиб, – сообщил Владимир. – Остались мы трое, его дети. Ярополк уже убил брата своего Олега, теперь хочет убить меня. У меня есть новгородское войско. Оно на моей стороне. Но за Ярополком стоят печенежские войска, с ним дружинники Святослава. Я пришел за помощью. Если с вами я разобью Ярополка, то щедро заплачу за помощь.
– Чем? – спросил конунг скептически. – Дашь города?
Владимир покачал головой:
– Города дать не могу, сам знаешь. Прошли времена Рюрика! Все племена поднимутся, нас сметут вместе. Но Киев – город богатый. Я могу собрать с него плату.
– Богатый, – согласился конунг. – Однажды я побывал там.
– С того времени он стал намного богаче, – заверил Владимир.
Конунг неспешно рассматривал молодого князя-изгнанника. Могучие руки викинга двигались по столу, бесцельно трогали кубки, металлические блюда, в рассеянности сворачивали железный поднос в трубку, распрямляли и выравнивали неровности с такой легкостью, словно мяли сырую глину.
– Я не могу дать воинов, – сказал он наконец. – И никто в здешних краях не даст. Скажу больше, юный конунг… Никто тебе не поможет! Ни в моей стране, ни в Британии, ни на островах, ни в польских или чешских землях.
Владимир побледнел. Тон конунга был обрекающим. Хуже всего, он сам понимал, что в Свионии вряд ли помогут. Но резкий отказ услышал слишком быстро. И такой, что уже нет смысла разговаривать еще, торговаться, обещать деньги и земли, которые еще не являются его собственностью.
Он поднялся:
– Благодарю, конунг, за прием, за ласку.
Тригвасон кивнул:
– Не за что. Что будешь делать?
– Буду пробираться на острова. На Буяне живут люди нашего языка. Они могучие воины и свирепые викинги. На Готланде – готовые к походам готы. Еще буду говорить с вождями тех племен, через чьи земли пойду.
Тригвасон покачал головой:
– Дорога опасная. Ты один?
– Нет. С надежным другом.
– С кем?
Владимир молча хлопнул по ножнам меча. Конунг улыбнулся:
– Да, этот не предаст…
Он продолжал смотреть на молодого воина изучающе. Таких встречал в своей полной опасностей жизни. Именно из этих вырастают вожди отрядов, что захватывают целые страны, раздают города своим сотникам, а каждый простой воин у них получает земли с деревнями, становится знатным господином и получает право первой брачной ночи! Как жаль, что оба его сына не такие. Свирепые и яростные, но нет в них расчетливости, нет чувства опасности, а в пирах напиваются до бесчувствия, и тогда их могут одолеть даже дети. А третий сын совсем еще мал…
– Никто не сможет тебе дать войско, – сказал он. – Да и не захочет. Твои шансы на возврат престола чересчур малы. Кто пойдет с тобой, когда погибнуть слишком легко, а надежда на успех ничтожна? И награда так мала?
– Я все понял, конунг, – ответил Владимир. Он был смертельно бледен, но спину держал прямой, а взгляд темных глаз был твердым. – Но мы еще не мертвы, верно?
Он повернулся к дверям, но конунг бросил резко:
– Сядь.
Владимир повернулся, брови поднялись в удивлении:
– Конунг, я не хочу у тебя отнимать зря времени…
– Сядь, – повторил конунг. – Я не закончил говорить. Так просто никто войска не даст, но я мог бы… при одном условии.
Владимир насторожился. В суровом голосе конунга появилось нечто новое. Словно собирался признаться в чем-то стыдном.
– Какое? – спросил он.
Они сели напротив друг друга. Конунг сказал изменившимся голосом:
– Мой старший сын Олаф через два дня уходит. Ему тесно здесь, тут только суровое море и голые скалы. Его манят южные моря, богатые города. Он пытался собрать викингов, но сейчас не время для похода. И он уходит один…
– Куда?
– Сперва идет в Царьград. Простым наемником, какой позор для сына конунга! Но я боюсь, что его необузданный нрав там накличет беду. Здесь ему многое сходит с рук. Когда как отважному и сильному воину, а когда, надо признаться, как сыну конунга… А там немало могучих воинов, и там он не сын конунга, а наемник, каких в империи тысячи… Да что там, сотни тысяч!
Владимир смотрел непонимающе. Конунг опустил взор, голос стал хриплым:
– Он старше тебя… но ты взрослее. Я понимаю людей, князь. Ты – уже князь, хотя, как я слышал, ты не рожден был князем, а сделался им. У нас не стыдись этого, этим гордятся!.. Викинги ценят и почитают тех, кто становится правителем благодаря уму и силе, а не по благородному рождению. Я наблюдал за тобой на пиру. Ты не пил, а только ел, ты всех слушал, а говорил мало, ты успел понравиться лучшим людям, а враги не сумели к тебе придраться и вызвать на ссору. Ты видишь не только то, что спереди, с боков и даже сзади, но умеешь заглядывать далеко вперед, а мой сын не видит и того, что перед носом!
Владимир слушал внимательно, но лицо держал почтительно удивленным. Конунг закончил совсем упавшим голосом:
– Я хочу, чтобы ты поехал с ним.
Владимир поднялся, в глазах был гордый отказ. Он поклонился:
– Спасибо за прием, конунг.
– Не спеши. – Голос был не конунга, а усталого и терпящего поражение воина, который нуждается в помощи, но слишком горд, чтобы ее просить. – Если поедешь с ним, то тебе легче удержать его от дурости… Ты моложе, но ты смог бы присмотреть за ним. А за год я соберу для тебя большое войско!
Владимир поколебался, сел. Сердце снова забилось с надеждой.
– А если… он не захочет вернуться?
– Я думаю, ты сумеешь убедить.
Владимир покачал головой:
– А все-таки?
– Вернешься один, – сказал конунг неохотно. – Если выживет первый год, то может и дальше. Пробудь с ним год, и я дам тебе войско! Мое слово твердо.
Глава 19
Они вышли на крыльцо, когда хриплый тянущий звук охотничьего рога прорвал безмолвие. Сырой холодный воздух задрожал, над головой с сиплыми криками пронеслись странные птицы. Вдали на изгибе горной тропы показались трое охотников. Передний нес на плечах оленя.
Даже издали было видно, как он велик и силен, а когда они, обогнув скалу, вышли к дому, у Владимира перехватило дыхание. Старший сын конунга Олаф Тригвасон был рожден стать викингом. Высокого роста и могучего сложения, он был по-мужски красив. Отвага и жажда приключений были написаны на его лице. Он был обнажен до пояса, несмотря на холодный ветер, на запястьях и предплечьях блистали широкие железные браслеты.
Он приблизился к крыльцу, небрежным движением стряхнул добычу, словно листок дерева, прилипший к плечу. Тяжелая туша грохнулась о ступеньки, дерево затрещало. Олаф засмеялся, показывая белые ровные зубы. Золотые волосы, перехваченные на лбу железным обручем, трепетали на ветру. Плотно обтягивающие ноги портки были из плотной шкуры морского зверя, на широком поясе висел нож, а рукоять огромного меча хищно выглядывала из-за спины.
– Отец, – сказал он сильным мужественным голосом, – я видел на дальней скале гнездо орла! Позволь, я добуду из него птенца?
Конунг сказал сдержанно:
– Сын мой, на той скале не побывал еще никто. Даже Эгиль Легконогий, что обгонял кошку на дереве… помнишь, что с ним стряслось?
Олаф беспечно рассмеялся. Двое траллов с трудом подняли тушу, понесли в дом. Синие глаза Олафа остановились на молчаливом Владимире.
Читать бесплатно другие книги:
