Мир до и после дня рождения Шрайвер Лайонел

1

Простое стечение обстоятельств превратилось в традицию: 6 июля они ужинают с Рэмси Эктоном по случаю дня его рождения.

Пятью годами ранее Ирина работала над книгой для детей вместе с его женой Джуд Хартфорд, которая и стала инициатором более близкого знакомства. Пропустив легкие, притворные фразы типа: «Обязательно надо будет встретиться», столь привычные в лондонской среде и произносимые без малейшей угрозы стать еще одной записью в вашем ежедневнике с указанием точного времени и места, Джуд подкрепила слова действиями и организовала встречу двух пар, и в скором времени иллюстратор ее книг познакомилась с ее мужем Рэмси.

Джудит представила его, сказав: «Мой муж Рэмси Эктон», интонационно выделив фамилию. Ирина сделала вывод, что Джуд сторонница феминистского стиля и гордится тем, что сохранила девичью фамилию.

На людей несведущих трудно произвести впечатление. Тогда, в 1992-м, обсуждая с мужем приглашение на ужин, многого еще не зная, Ирина произнесла:

– Представляешь, Джуд замужем за Рэмси Эктоном.

В виде исключения на этот раз Лоренс мог бы кинуться к своему журналу «Экономист», вместо привычного нытья о том, что, планируя деловые ужины, она могла бы назначить время пораньше, чтобы он успел к новой серии «Полиции Нью-Йорка». Не осознавая, что произнесла два волшебных слова, способные уничтожить враждебный настрой Лоренса по отношению к общественным обязанностям, Ирина добавила:

– Джуд хочет, чтобы я познакомилась с ее мужем, Раймондом, или как там его.

Назначенная дата оказалась днем рождения Раймонда, или как там его, – Джуд уверяла, что чем больше народу, тем веселее.

Вернувшись к холостяцкой жизни, Рэмси достаточно поведал Ирине о браке с Джуд, чтобы она поняла: через пару лет после свадьбы супруги разговаривали не больше пяти минут в день. Джуд просто воспользовалась случаем избежать тоскливого ужина вдвоем.

Этот вечер несколько сбил Ирину с толку. Рэмси всегда производил впечатление приятного в общении человека, и странное беспокойство, возникавшее при его появлении, существенно уменьшалось в присутствии Лоренса. Вероятно, Джуд любила таскать с собой мужа, чтобы произвести впечатление на коллег, но сама определенно не испытывала тех же чувств. Один на один он казался ей до умопомрачения скучным.

Кроме того, из-за этого изнуряющая веселость Джуд, граничащая с истерией, могла в любой момент скользнуть ниже, к лежащему под ней отчаянию, и лишь человеческая поддержка помогала ей удержаться от этого шага. Прислушиваясь вполуха к ее шумным рассуждениям, перемежающимся громким смехом, было трудно понять, смех это или плач. Смеялась она громко и часто, в том числе и на середине фразы, словно подхлестывая себя к безудержному веселью, хотя в сказанном ею не было ничего смешного. Навязчивый, неестественный смех следствие нервозности, а не хорошего настроения, используемый для маскировки, а оттого царапающий неискренностью.

Однако ее храброе стремление сохранить на лице приличествующее случаю выражение, прикрывая им глубокое несчастье, вызывало симпатию. Навязываемое Джуд настроение толкало Ирину в противоположную сторону – говорила она сдержанно, голос звучал тихо, все в ее облике давало понять, что серьезный настрой в такой вечер вполне уместен. Манеры Джуд временами шокировали Ирину, но, по крайней мере, ее присутствие позволяло быть вполне довольной собой.

Ирина никогда не интересовалась личностью мужа Джуд, сознательно не интересовалась. Однако к тому первому дню рождения Рэмси, устроенному Джуд в «Савой гриль», она была уже достаточно давно в браке, который оказался большой ошибкой из благих побуждений, посему крепкие объятия были показными. Взгляд мужских серо-голубых глаз вызвал легкий толчок, невидимые провода ожили, включился процесс, названный ею впоследствии визуальным обнаружением, а позже – много позже – распознаванием представителя другого типа.

Лоренс Тернер был человеком непритязательным. Несмотря на должность научного сотрудника в престижном британском мозговом центре, он, выросший в Лас-Вегасе, так на всю жизнь и остался неисправимым американцем. Многие слова он предпочитал произносить на американский манер, хотя и согласился на покупку белого свитера крупной вязки и вступление в местную команду по крикету. Интерес к спорту он унаследовал от отца – тренера по гольфу. Впрочем, стремление к расширению кругозора не мешало ему оставаться мизантропом и отказываться от посещения обедов в компании незнакомых людей из боязни пропустить повторы полицейского сериала по Четвертому каналу.

Почти сразу после переезда в Лондон Лоренс увлекся снукером. Ирина считала эту игру вариацией пула, но Лоренс всячески убеждал ее, что снукер «намного» сложнее и «значительно» элегантнее старой забавы с «шаром номер восемь». Размером шесть на двенадцать футов, стол для снукера переводил стол для американского бильярда в разряд детских. Эта игра требовала не только ловкости и сноровки, но и стратегических навыков, умения просчитывать действия на несколько ударов вперед, пространственного воображения, составления геометрически точно выстроенных комбинаций, достойных талантливого математика. Ирина не противилась увлечению мужа и просмотру матчей по Би-би-си, поскольку игра относилась к разряду спокойных. Приглушенные удары шара о шар, вежливые аплодисменты казались лучше выстрелов и воя сирен полицейского сериала. Комментатор произносил слова почти шепотом, приятный акцент не резал слух. Выражения порой казались ей несколько двусмысленными, но не совсем грязными: двойной поцелуй, французский удар, а также цветной шар. Традиционная забава рабочего класса, снукер обладал утонченностью и благопристойностью, чаще присущими развлечениям аристократии. Игроки соревновались в жилетах и галстуках-бабочках, никогда не ругались, лишь слегка хмурились, когда противник лидировал в счете. В отличие от хулиганствующей публики на футбольных, а иногда и теннисных матчах – некогда представлявшей собой ряды сдержанных снобов, ставших с недавнего времени дикими и необузданными, как «гонки на выживание», – любители снукера хранили полное, никем не нарушаемое молчание. У болельщиков на матчах должны быть крепкие мочевые пузыри, поскольку выход из зала даже по уважительной причине вызывал строгий взгляд, а то и замечания судьи в безупречно-белых перчатках.

Кроме того, на одном из островов, несмотря на влияние американской культуры, снукер по-прежнему считался истинно британской игрой. Ночные эфиры всех каналов Великобритании могли быть заполнены сериями «Сейнфелда», повторами фильмов типа «Секретов Лос-Анджелеса» с многочисленными жаргонными словечками – «чувак», «старик» вместо простого «парень». Однако двенадцать часов ежедневного вещания Би-би-си по-прежнему отведено спорту, что американцы сочли бы бесполезной тратой времени.

В любом случае снукер был приятным фоном для Ирины, занимавшейся иллюстрациями для очередной детской книжки или подшивавшей новые шторы в гостиную. Достигнув, не без неустанной помощи Лоренса, некоторого уважения к игре, Ирина порой посматривала на экран, чтобы следить за интригой матча. Более чем за год до того, как Джуд упомянула имя своего мужа, Ирина уже непроизвольно искала на экране лицо одного игрока.

Даже задайся она целью – а она и не задавалась, – никогда не смогла бы найти его имя в списке победителей турниров, несмотря на то что он бывал участником многих финальных и полуфинальных матчей. Он был старше большинства участников, чей возраст ненамного превышал двадцать лет, – суровые черты, строгое лицо, морщины, говорившие о том, что ему за сорок. Даже среди сдержанных, подчеркнуто корректных игроков он выделялся благодаря замкнутости и обращенности в себя; однако осанка его была безупречна. Все же в трансляциях матчей по снукеру присутствовал и постановочный элемент, Лоренс утверждал, что в перерывах игроки не прочь отведать чая «Эрл грей» и сэндвичей с огурцом, поэтому многие к тридцати годам отрастили брюшко и вовсе не выглядели изможденными. Утонченная игра способствовала дряблости рук и накоплению отложений на бедрах. Однако выбранный Ириной персонаж был строен и плечист. Он всегда носил классическую белую накрахмаленную сорочку, черную бабочку и удивительный жемчужного цвета жилет – фирменный штрих в костюме – с замысловатым узором, вышитым шелковой нитью, филигранная работа, напоминающая ее труд над книжными иллюстрациями.

Когда их представили друг другу в «Савой гриль», Ирина не сразу узнала Рэмси вне привычных декораций.

Отличавшийся великолепной памятью на даты, лица и факты, Лоренс быстро вывел ее из состояния смущенной задумчивости от непонимания, почему лицо этого человека кажется ей знакомым. («Почему ты мне не сказала?.» – воскликнул он. Это был тот редкий день, когда Лоренс Трейнер вел себя покорно.) Рэмси Эктон незамедлительно получил подробнейшее досье, как человек, ставший, несомненно, кумиром почитателей снукера, хотя в нем угадывались черты предыдущего поколения. Жестом, позаимствованным из американского баскетбола, Рэмси закручивал биток и «Точно в цель!». Шар со свистом рассекал воздух и оказывался в лузе, даже не задев ее края, – фирменный удар Рэмси Эктона. Его стилю была присуща скорость и грациозность движений, он был активным игроком. Выступавший двадцать пять лет в профессиональной лиге, он был популярен так, как может быть популярен человек, ни разу не выигравший чемпионат мира, при этом участвовавший в пяти финальных матчах. (К 1997-му за его плечами было тридцать лет, шесть финалов и ни одного выигранного.) Тем временем Лоренс подвинул стул ближе к Рэмси, обеспечивая уединенность, которую не посмеет нарушить никто извне.

Ирина смогла усвоить основные правила: красные шары чередуются с цветными. Забитые красные выбывают из игры, забитые цветные возвращаются на сукно. Когда с красными покончено, в определенном порядке забивают цветные шары. Все очень просто. Единственное, в чем она путалась, – идет ли сначала коричневый или зеленый, впрочем, ей вряд ли предстояло стать профессионалом, которому необходимо четко знать правила. Лоренс, напротив, знал даже мельчайшие детали. По мере того как расцветало его красноречие, Лоренс все больше углублялся в тонкости о «переигровке в черном», и мистер Точно в Цель удостоил собеседника прозвищем мистер Заумный фанат – тот же «ботаник», по его словам, но интересующийся жизнью первой десятки спортсменов больше, чем своей собственной. Впрочем, несмотря на уничижительный подтекст, произнесено прозвище было с явным уважением и прилипло к Лоренсу достаточно быстро.

Ирина чувствовала себя ненужной. Лоренсу было свойственно стремление исполнять ведущую партию в разговоре; она же сама была скорее созерцателем, временами робкой и тихой, как мышка; ни при каких обстоятельствах не вступала в борьбу за право быть услышанной.

Встретившись взглядом с Ириной, Джуд театрально закатила глаза в немом восклицании: «Ах, эти мужчины всегда как дети!» Джуд познакомилась с мужем в журналистский период своей жизни, когда в 80-х писала хвалебную статью для журнала «Хелло!», а Рэмси был звездой средней величины. Во время интервью они выпили и нашли общий язык. Со временем ее слабый интерес к снукеру трансформировался в полное равнодушие, которое затем переросло в открытое противостояние. Ажиотаж вокруг знакомства Ирины и Рэмси Эктона лишь подчеркивал раздражение и досаду Джуд, наводил на мысль о том, что ее желание вытащить на люди мужа предпринимается с одной лишь целью – усадить его рядом с таким фанатом, как Лоренс, смотрящим на кумира с обожанием, и ощутить, что деньги не потрачены впустую, что все вообще не впустую.

Лоренс полностью игнорировал женщину, которую называл «женой» и на которой так и не женился; Рэмси выглядел в подобной ситуации более благородно. Переключая внимание на Ирину, он мягко заметил, что для этого вечера разговоров о снукере вполне достаточно, и принялся нахваливать иллюстрации к новой книге Джуд.

– Картинки просто высший класс, дорогая. Я был восхищен.

Глубокий приятный тембр голоса, но к акценту Южного Лондона надо было привыкнуть. Проглатывая во многих словах звук «т» и произнося «б», «п» и «г» совсем глухо, Рэмси извинился за отвратительный мусс из рыбы, убедил Ирину выпить еще вина за его здоровье, а фраза «У вас еще будет время все обдумать» показалась ей и вовсе невнятной. Рэмси смотрел на Ирину, и только на Ирину. Ничего подобного с ней уже давно не случалось, это нервировало, повергало в замешательство, заставляло часто переводить взгляд на тарелку. Пожалуй, слишком много для первой встречи, не то чтобы дерзко, но все же достаточно самонадеянно. В ведении светской беседы Рэмси был, очевидно, не силен, поэтому замолкал всякий раз, когда она заводила разговор о съезде Демократической партии или Джоне Мейджоре.

Рэмси незаметно расплатился по счету, в перечень которого входили в основном названия вин, и весьма дорогих вин. Знаменитый игрок в снукер неплохо зарабатывал, поэтому Ирина не испытывала неловкости. Его день рождения, сорок второй по счету, насколько она знала, вполне удался, вместе с тем она почувствовала невероятное облегчение, когда ужин подошел к концу.

Ирина работала вместе с Джуд над второй детской книгой – первая, названная «Я люблю убирать свою комнату!», созданная не столько для услады детей, сколько на радость родителям, продавалась неплохо. У двух пар установилась традиция встречаться довольно часто для Лондона – несколько раз в году. Лоренс не пропускал совместных ужинов и приобрел привычку единолично распоряжаться вниманием Рэмси, знакомством с которым он, по утверждению его британских коллег, наслаждался. Ирина повысила уровень знаний в спортивных вопросах, но, разумеется, сколько ни пыталась, не могла соперничать с энциклопедически образованным Лоренсом.

По умолчанию Джуд считалась подругой Ирины, а Рэмси приятелем Лоренса, хотя порой Ирине казалось, что с ней обошлись несправедливо. Джуд временами ее раздражала.

Ужин на второй год существования традиции пришелся опять на день рождения Рэмси. Ритуал для светского Запада – два проведенных вместе праздника становятся традицией.

Привычка Рэмси самостоятельно оплачивать счет за ужин на собственный день рождения заставила Ирину выступить в роли хозяйки 4 июля 1995 года. Она приготовила всевозможные суши-сашими, к которым, как заметила, Рэмси имел пристрастие. В отличие от ресторана, где, судя по порциям, роллы считались дорогостоящим деликатесом, обеденный стол в их квартире в Боро был заставлен блюдами с роллами так плотно, что с трудом уместились тарелки. По мнению Ирины, люди, подобные Рэмси, привыкли к торжественным приемам, поэтому она переживала, что ее попытки создать блюда японской кухни померкнут на фоне великолепных праздников в его честь. Но, как оказалось, Рэмси был настолько поражен ее стараниями, что в течение вечера едва мог говорить. Со стороны могло показаться, что никто раньше не готовил ему ужин. Его смущение подпитывало смущение Ирины и вызывало ту болезненную неловкость, при которой общение становится невозможным. Ирина была в тот вечер особенно благодарна за бурную, громкоголосую помощь их вторым половинам.

И вот настал следующий год. Некоторое время назад Ирина и Джуд крупно поссорились и перестали общаться; Джуд и Рэмси также крупно поссорились и перестали быть мужем и женой. Семь лет – ничтожный срок для брака, но все же это невероятное количество проведенных в одной комнате вечеров. Возможно, пара смогла продержаться так долго только благодаря тому, что значительную часть года Рэмси проводил вдали от дома. Если бы Ирина могла себя позволить, то непременно прервала бы дружбу с Рэмси Эктоном. У нее нет с ним ничего общего, более того, в его присутствии она чувствует себя неловко.

Однако Лоренс задался целью спасти звезду снукера от общества тяготящих его людей – иногда слишком многочисленного для человека за сорок, – поскольку относился к нему как к доброму другу, которого временно потерял из виду. Пусть Рэмси и не на вершине рейтинга, но он несомненный гигант в игре. Также Лоренс добавлял, что «у парня есть класс».

Ирина попыталась подтолкнуть Лоренса к общению, предложила ему самому позвать Рэмси в гости. Жалкий способ действовать через кого-то, просить позвонить и пригласить человека на его же день рождения, подсознательно питая надежду, что тот вежливо откажется от ее приглашения на домашнюю стряпню, если не отвергнет в целом предложения встретиться. Одна пара ведь будет ущербной, и это внесет дисбаланс.

Не тут-то было. Вернувшийся после разговора Лоренс сообщил, что Рэмси ухватился за приглашение, и добавил:

– У него грустный голос.

– Надеюсь, он не ждет, что я опять уставлю весь стол блюдами с суши? – с опаской спросила Ирина. – В прошлый раз я пошла на это потому, что чувствовала себя неблагодарной, когда он оплачивал все счета. Впрочем, было весело. Только очень много возни, и нет никакого желания затевать все вновь. – Ирина была увлеченным кулинаром и никогда не покупала заранее промытую зелень в пакетах.

– Нет, он как раз умолял тебя не хлопотать. И подумай наконец обо мне, – продолжал Лоренс, приступая к мытью посуды. – В прошлый раз к вечеру кухня походила на Хиросиму.

Ирина решила остановиться на первом, что пришло на ум: оленина в соусе из красного вина с грибами шиитаке и можжевеловыми ягодами. Старое проверенное блюдо. Реакция гостя была восторженной, но на этот раз Ирина настойчиво задавалась вопросом: действительно ли меню так восхитило Рэмси? Желая привнести нотку оригинальности в ужин с привычным блюдом, готовившимся в доме много раз, она решила надеть открытое платье, которое много лет не доставала из гардероба. Платье хранилось в самой глубине шкафа, поскольку бретельки были чуть длинноваты и постоянно соскальзывали с плеч. Мягкая ткань бледно-голубого цвета подчеркивала бедра, длина требовала подтягивать платье вниз при каждом желании сесть. Ирина не представляла, о чем она думала, когда принимала решение облачиться в столь откровенный наряд перед человеком, едва закончившим процедуру развода. В любом случае внимание Рэмси в тот вечер было сосредоточено вовсе не на дичи.

К счастью, Лоренс ничего не заметил. Он обратил внимание только на то, что Рэмси не торопится уходить. Даже в обществе звезды силы Лоренса, затрачиваемые на исполнение роли радушного хозяина, были ограниченны и иссякали, как правило, к двум часам ночи. Рэмси заставил его здорово превысить лимит.

Лоренс торопливо собрал тарелки и громко постукивал ими, когда мыл на кухне. Оставшись наедине с Рэмси, Ирина запаниковала, не найдя темы для разговора. Благодаря его злоупотреблению их гостеприимством Лоренс, пожалуй, сможет перемыть всю посуду! Стоило завязаться беседе, как их прерывал Лоренс, появлявшийся из кухни с намерением то протереть стол, то убрать капли воска, при этом он старался не встречаться взглядом с Рэмси. Не обращая внимания на бестактность хозяина, гость наполнял бокалы вином. Упаковывать свой кий он стал уже после трех.

За весь год трио больше ни разу не собиралось, словно Ирине и Лоренсу требовалось время на восстановление сил. Однако Лоренс был не в обиде и соглашался с Ириной, что манеры Рэмси прямо противоположны уровню его мастерства в снукере. Кроме того, за украденное у сна время Лоренс получил отличную компенсацию в виде бесплатных билетов на матчи всего сезона.

Вновь наступил июль. Однако в этом году все было необычно.

Несколько дней назад Лоренс позвонил Ирине из Сараева и напомнил о приближающемся дне рождения Рэмси.

– О да. Верно, – произнесла она. – Я и забыла.

Ирина обманывала прежде всего себя. Она не забыла и повела себя глупо, притворившись. Малейшее утаивание истины от Лоренса вносило в жизнь ощущение изолированности и грусти, отдаления, а порой и страха. Она скорее предпочла бы быть уличенной во лжи, чем позволить хитрости сойти с рук и жить с ужасом оттого, что подобное возможно.

– Не собираешься с ним созвониться? – поинтересовался Лоренс.

Ирина медлила с ответом, пока не узнала, что Лоренс пробудет на конференции по «формированию нации» в Боснии до 7 июля.

– Даже не знаю, – наконец сказала она. – Не уверена, что мы с Рэмси такие уж близкие друзья.

– О, я думаю, ты ему нравишься, – сухо заметил Лоренс, но в интонации слышался подтекст: «Очень даже нравишься».

– Он такой скучный. Не представляю, о чем мы будем говорить.

– А ты не думаешь о формате «без галстука»? Ей-богу, Ирина, тебе следует позвонить, пусть и для того, чтобы предоставить ему возможность отказаться от встречи. Сколько лет мы…

– Пять, – угрюмо ответила Ирина. Она считала.

– Если ты не позвонишь, он обидится. Перед отъездом я оставил Рэмси сообщение на автоответчике мобильного, сказал, что в этом году 6-го буду в Сараеве, но случайно проговорился, что ты остаешься в Лондоне. Если у тебя нет настроения, я всегда могу перезвонить отсюда и сказать, что в последнюю минуту ты передумала и поехала со мной. Какая жалость, что нас обоих нет в городе, и всякое такое.

– Нет, не стоит. Не хочу опускаться до лжи по столь ничтожному поводу. – Ирина не хотела признаться, что способна солгать по уважительной причине, но понимала: сия извилистая дорожка может далеко завести. – Хорошо, я позвоню ему.

Она не позвонила Рэмси, но позвонила Бетси Филпот, редактировавшей их с Джуд книги в «Рэндом-Хаус» и, соответственно, знакомой с Рэмси. Последние два года они не работали вместе и превратились из коллег в приятельниц.

– Скажи, вы с Лео свободны 6-го?

– Нет, мы не свободны 6-го, – ответила Бетси, предпочитавшая изъясняться прямо.

– Черт.

– Почему это так важно?

– Это день рождения Рэмси, и обычно мы отмечали его вместе. Сейчас Джуд в прошлом, Лоренс в Сараеве. Осталась одна я.

– И что?

– Это звучит несколько самоуверенно, возможно, я все придумала, но не кажется ли тебе, что Рэмси не… – он меня немного недолюбливает. – Она едва осмелилась произнести свои подозрения вслух.

– На меня он не произвел впечатления злого волка. Не думаю, что тебе предстоит столкнуться с тем, с чем не сможешь справиться. Впрочем, если не хочешь, то и не делай.

Для Бетси, урожденной американки, все и всегда было просто. В ее умении с холодной сдержанностью и упорством выбираться из водоворотов судьбы, которые многим казались непреодолимыми, ощущалась некоторая безжалостность. Когда Джуд и Ирина поссорились, Бетси, равнодушно пожав плечами, заявила:

– Ты никогда не испытывала к ней расположения, поэтому просто забудь обо всем.

Ирина не чувствовала, что разрешила ситуацию должным образом, а значит, и ни пыталась ее разрешить. Каждое утро, по мере приближения 6 июля, она давала себе слово позвонить Рэмси днем, а днем клялась себе, что позвонит вечером. Тем не менее приличия следует соблюдать и тем, кто ложится за полночь, поэтому, взглянув на часы в 23:00, Ирина качала головой и вновь давала себе слово позвонить следующим утром. Встав с постели и подумав, она приходила к выводу, что Рэмси любит поспать допоздна, и цикл обещаний повторялся сначала. 6 июля выпадало на субботу, и в пятницу Ирине пришло в голову, что не совсем прилично предупреждать человека о празднике накануне, лучше сделать вид, что она забыла, чем показаться бестактной.

Что ж, теперь ей не придется самой решать проблему под названием «день рождения Рэмси Эктона». По телу прокатилось облегчение, неожиданно оставив после себя легкую тоску. В полночь зазвонил телефон, Ирина была настолько уверена, что это Лоренс, что, не задумываясь, ответила по-русски:

– Здравствуй, милый.

В ответ не раздалось ни звука.

– Здравствуй, любовь моя!

Молчание. Это не Лоренс.

– Извините… – смущенно произнес мужской голос с заметным британским акцентом. – Могу я поговорить с Ириной Макговерн?

– Ох, простите. Я слушаю. Просто думала, что звонит Лоренс…

– Это был русский?

– У Лоренса ужасающий русский, но кое-что он знает. В Москве ни за что бы не объяснился, но мы используем этот язык дома, для развлечения. – Ирина помолчала. – Так, шутки ради, – зачем-то добавила она в пустоту.

– Чертовски мило. – Собеседник до сих пор не представился, а ей было уже неловко спросить, с кем она говорит.

– Мы с Лоренсом и познакомились, когда я начала учить его русскому языку в Нью-Йорке. – Ирина помолчала, растерянно моргая. – Он писал диссертацию о нераспространении ядерного оружия в Колумбийском университете. Тогда считалось, что ему надо знать русский, хотя сейчас скорее корейский… Но у Лоренса нет способностей к языкам. Худшего студента у меня в жизни не было. – Бла-бла-бла. И кто же это? Впрочем, предположения у нее были.

Короткий смешок.

– Чертовски мило… Уж и не знаю, почему мне так кажется…

– Итак… – Ирина была решительно настроена выяснить личность мужчины. – А как у тебя дела?

– Все зависит от того, свободна ли ты завтра вечером.

– Как же мне не быть свободной? – И рискнула: – Ведь у тебя день рождения.

Вновь послышался короткий смешок.

– Ты ведь не сразу поняла, что это я, верно? Только что догадалась?

– Ну а как я должна была понять? Мы ведь – странно, конечно, – за все эти годы ни разу не говорили по телефону.

– Нет… – В голосе мелькнуло удивление. – Похоже, ни разу.

– Мы всегда договаривались о встрече через Джуд, так ведь? А после вашего развода этим занимался Лоренс.

Тишина. Манера Рэмси вести телефонный разговор напоминала синкопированную мелодию. Если Ирина не останавливалась, они начинали говорить одновременно или вместе замолкали.

– Что ты говоришь? – спросили они хором. А затем: – Извини.

И как они проведут вместе целый вечер, если простой телефонный разговор дается им с трудом?

– Не привыкла слышать твой голос в трубке, – произнесла Ирина. – Такое впечатление, что ты звонишь с Северного полюса по игрушечному телефону из картона с веревочными проводами. Временами становится как-то странно тихо.

– У тебя чудесный голос. Низкий, особенно когда ты говорила по-русски. Скажи еще что-нибудь. – В последнем слове он, естественно, проглотил половину букв, и у него получилось «штоньть». – По-русски. Что хочешь. Смысл не имеет значения.

Ирина могла повторить те предложения, с которых начала разговор; от рождения у нее было два родных языка. Но ее нервировал его тон, напоминая о сексе по телефону, где берут по фунту за минуту, – Лоренс называл это «телефонным онанизмом».

– Когда мы с тобой разговариваем, мне кажется, что я голая, – произнесла Ирина, непроизвольно прикрывая руками грудь. Слава богу, сейчас никто уже не учит русский.

– Что это значит?

– Ты сказал, это не важно.

– Все же объясни.

– Я спросила, какие у тебя планы на завтрашний вечер.

– М-м-м. Мне кажется или ты смеешься?

Но что же с завтрашним вечером? Пригласить его в гости, раз ему так нравится ее еда? Но мысль о том, что придется остаться с Рэмси Эктоном в квартире наедине, внушала ей ужас.

– Ты не возражаешь, – упавшим голосом произнесла она, – если я приглашу тебя на ужин?

И Рэмси ответил:

– Чертовски приятно, лапочка. – Нежданное проявление нежности. Подобное случалось с Ириной лишь однажды, во время деловой поездки в Ньюкасл, и казалось скорее чудным, чем приятным. – Но я хочу пригласить тебя в ресторан.

От внезапной радости Ирина рухнула в кресло, попутно дернув за шнур и уронив телефон.

– Что случилось?

– Телефон упал.

Рэмси засмеялся на этот раз во весь голос, и впервые за время их мучительного диалога ей стало легко.

– Это означает «да» или «нет»?

– Это означает, что я растяпа.

– Ты еще меня не знаешь.

– Знаю достаточно.

На этот раз Ирина взяла паузу.

– Прошел целый год, – произнес Рэмси.

– К сожалению, Лоренс не сможет прийти. – Ему это было известно, но она сочла важным упомянуть имя Лоренса в разговоре.

– Можем перенести, чтобы Лоренс тоже был с нами.

Он дает ей шанс увильнуть. Надо за него хвататься.

– Ни к чему такие церемонии.

– Я очень надеялся, что ты так ответишь. Буду завтра к восьми.

В большинстве своем люди навсегда запоминают пары такими, какими они были в момент знакомства. Самое ужасное, что для сторонних наблюдателей ваша личная жизнь лишь захватывающий сериал, в то время как устоявшиеся пары, например Ирина и Лоренс, являли собой образчик невероятно скучной жизни. Редкие всплески романтики в отношениях могли послужить поводом в лучшем случае для легкой симпатии, а то и злорадства. Влюбившись, вы рассчитываете увидеть в глазах окружающих зависть или восхищение, а вместо этого они нервно барабанят пальцами в ожидании скорой развязки. Разумеется, у них всегда есть собственный взгляд на то, подходите ли вы друг другу или нет; почти всегда ваши друзья – конечно, пары – симпатизируют кому-то из вас больше. Но эти мнения не следует принимать в расчет. Они ничего не стоят и не должны побуждать к переменам.

Некоторые друзья воспринимали союз Ирины и Лоренса как неоспоримый факт, так же как существование Франции.

Другие указывали на них как на пример того, что и в таком положении можно быть счастливым. Тягостная роль. У Ирины было немало знакомых, кого Лоренс не интересовал вовсе, они считали его манеры патерналистскими и грубыми, воспринимали его как довесок к дружбе, налог, уплата которого позволяет заниматься своими делами. Так или иначе, Ирину это не заботило.

Любовь пришла к ней нелегко и не рано. Ирина приняла как данность, что любой незначительный вклад, который она может внести в человеческие отношения, не будет иметь ничего общего с беспрецедентными достижениями в ухаживании. Никто не сочтет безмятежный, полный спокойного общения союз иллюстратора детских книг и научного сотрудника равным по значимости спуску на воду лайнера или разделению народов. Современному Шекспиру не придется тратить свое красноречие на тихое счастье, если таковое присутствует, распространившееся по квартире в Боро в 90-х.

Несмотря ни на что, Ирина считала их союз с Лоренсом большой удачей. Он был внимательный, веселый, интеллигентный и любящий мужчина. Ей не было дела до заявлений феминисток, что мужчины вообще не нужны; ей он необходим более всего на этом свете. В отсутствие Лоренса по квартире начинало летать эхо. Ни одним из всех возможных способов Ирина не могла объяснить себе, почему находится здесь, на Джорджиан-сквер, к югу от Лондонского моста. Многие из тех одиноких вечеров она могла бы проводить в своей студии, но такая возможность отнюдь не казалась ей заманчивой. Она бродила из комнаты в комнату, наливала бокал вина и забывала о нем. Терла стальной поддон сушилки для посуды, изо всех сил стараясь убрать известковый налет. (Вода с примесью извести текла из всех лондонских кранов и могла капля за каплей образовать на каждой кухне меловые горы выше Белых скал в Дувре.) После долгой борьбы с налетом силы покидали Ирину, она отправлялась спать и утром просыпалась от доносившегося из кухни неприятного химического запаха.

Ей было стыдно признаться, но существование рядом любящего человека, которому она отвечала взаимностью, было самым важным в ее жизни. Несомненно, у нее были и другие привязанности и увлечения, она была более общительна и открыта, чем Лоренс, поэтому, переехав в Лондон в 1990-м, приложила все силы для создания круга приятелей и знакомых. Но порой душа ее испытывала голод, который друзья не способны утолить, а если и сделать малейшую попытку попросить об этом, то можно никогда их больше не увидеть. Нельзя сказать, что Ирина была равнодушна к своему «искусству», хотя даже при наличии обоих родителей, имеющих отношение к кино и танцам, ей хотелось заключить это слово в кавычки. Работа над иллюстрациями была счастьем. Однако еще большим счастьем было ощущать в момент работы, как сзади подходит Лоренс, склоняется к уху и капризным голосом просит что-нибудь поесть.

Моногамия лишает человека активности. За девять лет совместной жизни лишь однажды внимание Ирины привлек коллега Лоренса из «Блю скай инститьют», но ровно на полчаса, пока не встал налить себе выпивки и не повернулся к ней спиной – задняя часть его формой напоминала грушу. Ирина отреагировала на это так, как человек реагирует на першение в горле, когда не хочет, чтобы легкое недомогание переросло в серьезную болезнь. Период одиночества, связанный с командировкой Лоренса в Сараево, неожиданно дался ей легче предыдущих расставаний, но таково отношение человека к боли – при отсутствии о ней стараются не вспоминать. Обычно Ирина без всяких возражений тратила уйму времени на приготовление еды для Лоренса, при этом иногда ей хотелось превзойти себя и вырваться из рамок привычного ужина из овощей и круп. В одиночестве она питалась тем, что попадется под руку, и часто вместо ужина засиживалась за работой. Часов в десять вечера, проголодавшаяся и расслабленная приятной усталостью, она отрезала большой кусок шоколадного кекса «Теско», приобретение которого было совсем не в ее правилах; сегодня же, на восьмой день командировки Лоренса в Боснию, она открывала уже третью упаковку. Затем Ирина включала музыку, которую Лоренс не выносил, – Шон Колвин, Аланис Мориссетт и Тори Эймос. Эти певицы были последнее время в моде, в их творчестве было много темных красок и открытых заявлений, что мужчины им не нужны, отчего-то казавшихся ложью. Не опасаясь вызвать недовольный взгляд Лоренса – его мать была алкоголичкой, – Ирина наливала себе маленькую рюмочку, которую считала снотворным.

Лоренс употреблял коньяк не чаще раза в месяц. Впрочем, он мог бы оценить, что пьянящие пары алкоголя навевают размышления о том, как ей повезло встретить такого человека и с какой жадностью она ждет его возвращения домой.

В течение недели Ирина не выходила за рамки. Она позволяла себе лишь маленькие слабости, например наблюдение за медленно сгорающими сигаретами из припрятанной пачки. Будучи женщиной хрупкой, она, несомненно, могла вознаградить себя куском кекса после удачно выполненного рисунка. Через пару дней она вернется к форели и брокколи и обязательно проветрит комнату от компрометирующей ее никотиновой заразы.

Проснувшись в субботу, Ирина с удивлением обнаружила, что выдержанность, которой она так гордилась, треснула, как яйцо для омлета. Это случилось неожиданно поздно, после одиннадцати, хотя обычно она вставала в восемь. Пройдя по квартире, словно в тумане, она обратила внимание, что после так взволновавшего ее звонка Рэмси не положила, как должна была, трубку телефона на рычаг. Это было уже после второй порции бренди. На кухне выяснилось, что шоколадный кекс был ею полностью уничтожен. Верно, она стояла здесь, взбудораженная, и отрезала маленькие кусочки до тех пор, пока ничего не осталось. И еще, о боже, она слушала новый альбом «Маленькие землетрясения» так громко, что соседи сверху, одетые в халаты, звонили в ее дверь с жалобами. Если это дойдет до Лоренса, ей придется заплатить сполна, поскольку в прошлом месяце он лично барабанил в дверь соседей снизу с требованиями «накрыть плотнее крышкой сальсу» и «ни в коем случае не приступать к такосу».

Погруженная в свои мысли, Ирина поставила на керамическую панель кофе. Прихватив чашку, она отправилась в студию, где принялась рассматривать незавершенный рисунок. Нет, работать она не сможет. Очевидно, ее скрытые резервы рассчитаны на восемь дней существования без Лоренса, но никак не на десять. Внезапно одинокие дни и ночи, а затем опять дни, единственной угрозой которых ей казалась череда сигарет и пустая бутылка коньяка, сковали ее похожей на глазурь коркой, основным ингредиентом которой было сало.

Отправляясь на рынок за покупками, как всегда делала по субботам, она неожиданно громко хлопнула дверью. Да, Ирина дрожит, Ирина должна себя сдерживать.

Шумный крытый рынок неподалеку от Лондонского моста, как никогда, полно представил разнообразие американских акцентов. Весьма нелогично ощетиниваться, оказавшись в обществе соотечественников, но американцы, похоже, разделяют общую тенденцию с неприязнью относиться к представителям своей страны за рубежом. Возможно, от этого создается ощущение присутствия в комнате с кривыми зеркалами, где окружение слишком шумное, агрессивное и толстое. Ирина не испытывала неловкости в среде соотечественников (все люди откуда-то приехали, это место не выбирают), хотя, имея русские корни по материнской линии, частенько использовала воспоминания о своей национальности при желании дистанцироваться. Впрочем, возможно, она немного поморщилась, услышав визгливый крик из кафе «Монмунт» («Ла-а-ари, у них нет кофе без кофеина-а-а!»), Ирине нравилось ощущать себя частью британского народа, хотя это становится все труднее в городе, колонизированном «Пицца-Хат» и «Старбаксом».

С противоположной стороны до нее донеслась речь другого янки, пытающегося выяснить, где расположена улица Саут-Уарк, при этом он так твердо произносил звук «р», что Ирина невольно устыдилась его невежественности.

Следует заметить, что, выходя из-под влияния Лоренса, Ирина иногда баловала себя тем, что называла умственная доброта. Это не имело отношения к манере поведения; выросшая в атмосфере издевательств одноклассников, она была наделена хроническим страхом причинить кому-то боль. Не касалось это и ее высказываний. Все происходило исключительно в голове Ирины. Основной задачей было мыслить правильно – услышав, как соотечественник неверно произносит название улицы Саут-Уок, мгновенно задала себе вопрос: «Почему британцы считают нас нерадивыми? Ни один американец не ожидает, что лондонец может знать, что слово «Хьюстон» произносится в Техасе «Хьюуустон», а на Манхэттене – «Хаустон». Разумеется, можно выругаться вполголоса: «Тупой придурок». Можно сопереживать или осуждать, но, какими бы ни были ваши мысли, это не изменит день к лучшему и не сможет испортить его окончательно. Тем не менее Ирина была убеждена, что все происходящее в ее голове имеет огромное значение, посему одарила незнакомца самым добрым и лучезарным взглядом. Внутреннее благородство повышало жизненный тонус.

Она предпочитала не делиться своей концепцией умственной доброты с Лоренсом, более склонным к терзаниям. Он был жестким с людьми, особенно с теми, кого считал обделенными интеллектом. Его любимым эпитетом было «болван» или «идиот». Подобная резкость может быть заразна, Ирина всячески противилась эпидемии. Впрочем, начиная практиковаться, следовало подумать прежде всего именно о Лоренсе.

С одной стороны, он любил жить просто и уединенно, удовлетворяясь лишь обществом нескольких друзей и, разумеется, Ирины, милостиво допущенной в его крошечный пантеон любимых людей. Его презрительность была формой контроля над численностью окружения. В него не могли входить все знакомые, включая продавца овощей и водопроводчика, чинившего им кран – необходим фильтр. Так уж случилось, что фильтр Лоренса был сделан из очень мелкой сетки.

С другой стороны, Лоренс принадлежал к типу людей, некогда считавшемуся идеалом в Штатах, а с недавнего времени вымирающим – он был человеком, который «сделал себя сам». Лоренс яростно цеплялся за свое высокомерие, поскольку по самую макушку увяз в работе британского мозгового центра. Его воспитывали не как будущего интеллектуала. Ни у одного из родственников не было образования выше среднего, детство, проведенное в Лас-Вегасе, вовсе не способствовало развитию навыков, необходимых для приобретения степени в области международных отношений в университете Лиги плюща. Атмосфера казино Лас-Вегаса оставила в душе страх навсегда остаться в этом мире – в мире длительных дебатов по поводу качества приготовления яиц «бенедикт» в отеле «Белладжио». Да, Лоренс был человеком язвительным, иногда ему требовалось вовремя подсказать о необходимости набраться терпения, чтобы дать людям возможность проявить свои лучшие качества, или убедить не обращать внимания на недостатки. Она видела, что порой Лоренс готов приковать себя к позорному столбу за такой недостаток, и считала его достойным ее собственного прощения.

У продавцов, не знавших ее имени, но помнящих в лицо, она купила итальянскую черную капусту, охотничьи копченые сосиски и жгучий чили. Уверенная в том, что размеренный ритм выбора продуктов, даже выросший на пугающе тряском фундаменте, лучший способ сохранить видимость нормального состояния, Ирина приобрела еще и пук ревеня, чтобы дома ей точно было чем заняться.

Вернувшись в квартиру, она со всем старанием занялась пирогами с кремом из ревеня, решив приготовить один к приезду Лоренса, а второй припрятать в морозилку. Подумав, она умножила порцию мускатного ореха в рецепте на пять.

Ирина, женщина скрытная и умеренная во всем, проявляла спонтанное стремление к крайностям в таких мелочах, как соусы и приправы, потому некоторые гости за обеденным столом могли сойтись во мнении, что с рецептами на кухне ей разобраться проще, чем с таблицей умножения.

Она украсила пирог переплетающимися полосками теста, похожими на куски коры. Руки не тряслись, но временами странно подергивались, словно обожженные огнем. (Тот коньяк определенно был лишним.) Разумеется, Лоренс не приедет хоть чуточку раньше. Когда-то ее это раздражало, но сейчас ей так не хватало его дисциплинированности и страсти к порядку. Без Лоренса Ирина проведет еще одну ночь, наблюдая за чередой сигарет, кусочков кекса и рюмочек – «наперстков» бренди.

Пироги получились красивыми, «решетка», смазанная яйцом с сахаром, поднялась глянцевыми коричневыми холмиками. По всей квартире распространился кисловатый аромат ревеня. Но ровно в пять Ирина рассталась с пирогами. Более того, пока они были в духовке, она занималась тем, о чем не вспоминала несколько последних лет. Но раз Лоренс все равно далеко, а пироги остывают, можно попробовать еще раз.

Шесть часов. Ирина не относилась к любительницам сглаживать недостатки своей внешности; ее гардероб состоял из оригинальных экземпляров бывшей в употреблении одежды из «Оксфама», поскольку их пребывание в Лондоне совпало с объявлением столицы одним из самых дорогих городов мира. Потратить два часа на сборы ей казалось безумием, обычно хватало пятнадцати минут.

Однако этим вечером ей потребовалось почти два часа, чтобы сделать выбор.

Завалив кровать забракованными блузками, Ирина перебирала платья, вспоминая о трагедии многолетней давности под названием «Нечего надеть!», о маленькой девочке, ураганом носящейся по комнате и выбрасывающей совершенно неподходящие вещи из шкафа и комода. На ум пришла цитата из книги: «Мне не нравятся пуговицы и воротник! Если я надену платье в горошек, то буду орать, вопить и кричать!»

Весьма предсказуемое развитие событий (эко диво, что маленькая девочка после долгих споров соглашается надеть первое примеренное платье), однако одежда летала в воздухе, предоставляя возможность создать красочные футуристические иллюстрации.

Нарушая все женские правила, Ирина принимала всевозможные позы в надежде удостовериться во всю высоту зеркала в спальне, что выглядит совершенно убого. Начав с бледно-голубого открытого платья, что в прошлом году едва не задержало Рэмси в гостиной до завтрака, она мгновенно отвергла эту идею. В своем ли она уме? Ей следует рыться в гардеробе в поисках длинной юбки самого отвратительного цвета, сидящей, по возможности, хуже некуда. Увы, среди ее вещей не было неудачно сидящих моделей, о чем она, впрочем, никогда раньше не жалела.

Ее извращенные старания оказались пустой тратой времени. Рэмси наверняка выберет шикарный ресторан, где ее слишком яркий наряд будет выглядеть неуместно.

Выходя в свет с Лоренсом, Ирина старалась одеваться настолько скромно, насколько позволяли обстоятельства. Но если ей случалось выглядеть нарядно и элегантно, Лоренс вскипал: «Это всего лишь коктейль в «Блю скай», и не стоит делать из этого бог весть что».

Чехарду с переодеваниями прервал звонок домофона. Как ребенок, вынужденный во время игры в «музыкальные стулья» занять первое попавшееся место, Ирина была обречена остаться в наряде, который оказался на ней в ту минуту: темная прямая юбка, не достающая до колен и благодаря вездесущему латексу обтягивающая бедра, и белый топ с короткими рукавами, по крайней мере решающий проблему открытых плеч. Из-за многочисленных стирок у ворота появилась маленькая дырочка, отчего вещь выглядела поношенной. Ансамбль был невыносимо скучным, напоминая детский морской костюмчик или форму ученицы средней школы. В довершение Ирина соорудила на голове хвост, даже не потрудившись воспользоваться расческой. Она спешно натянула белые открытые туфли на высоком каблуке – купленные лет десять назад – и с раздражением поняла, что элегантный ремешок подчеркивает ее тонкие лодыжки. «Черт! Все же надо было надеть брюки».

Решив не приглашать Рэмси на аперитив, она схватила трубку и, прокричав: «Уже спускаюсь», бросилась к двери.

Рэмси стоял, опираясь на зеленый с перламутром «Ягуар-ХКЕ», и курил сигарету. Ирина, конечно, не одобряла курение, но стоило признать, что привычка ему шла. Его молчание по телефону создавало видимую брешь в разговоре, но при личном общении позволяло заполнить дыры ответным взглядом. Поза Рэмси наводила на мысли о кие для игры в снукер – прямой, вытянутый, лишь ноги чуть ломали прямую линию, создавая небольшой угол по отношению к туловищу. Молча – что случилось с этим человеком? – он взял ее под локоть, вдыхая ее ароматы вместе с последней затяжкой. Отбросив окурок, проводил к машине. Ладонь зависла в воздухе около талии, не смея прикоснуться к ней, так отец держит руки на некотором расстоянии от малыша, готовясь в любой момент подхватить его при неудачной попытке самостоятельно пересечь комнату.

Ирина устроилась на сиденье спортивного автомобиля, ощущая себя старшеклассницей на первом свидании, после того как мама наконец – неохотно – покинула квартиру, оставив ее в полном распоряжении желающих оторваться подростков. Прошло много времени, прежде чем она поняла, что мальчики считают ее нелепой, впрочем, за прошедшие двадцать пять лет ее статус не сильно изменился. Разумеется, в ее жизни были вечера, когда мужчина вот так провожал ее до машины. Она не могла бы сказать, что ощущала себя совершенно непривлекательной, но лишь настолько, чтобы не быть вынужденной развлекать. Дух захватывало: находиться в обществе мужчины, с облегчением осознавая, что нет необходимости ежеминутно поддерживать имидж. В некотором смысле, находясь в обществе, мы словно становимся гостями программы «Позднее шоу», ухмыляемся, бросаем нервные остроты и скрещиваем ноги, поглядывая за кулисы. Руки сложены на коленях, спокойный взгляд устремлен вперед, туда, куда мчится в свете фонарей «ягуар». Именно в этот момент Ирина неожиданно поняла, что ее присутствие здесь в одиночестве является своего рода искуплением. Пока Ирина мучилась, как повести разговор с Рэмси, он всем своим видом буквально излучал уверенность в том, что она будет довольна его выбором, как и проведенным вечером, не говоря уже о возможном продолжении.

– Суши? – спросил он на третьем перекрестке.

– Пожалуй. – Прозвучало несколько нервно. Нет необходимости изображать радость по поводу того, что выбрал он сам, как и по поводу вполне заурядной для японцев еды. «Пожалуй» – вполне достаточно.

На мосту Блэкфрайарз Ирина открыла окно. Воздух был той же температуры, что и вода в ванне, уже начавшая остывать, но все еще достаточно теплая, чтобы с наслаждением в нее погрузиться. Благодаря освещенным высотным зданиям, летний вечер был полон огней. Гладь Темзы вспыхивала, словно на поверхности разлилось пятно нефти, к которому поднесли спичку. «Ягуар» реагировал на каждую выступающую крупинку гравия, как принцесса на горошину.

– В наше время все любят высокие машины, – наконец произнесла она. – Внедорожники. А во времена моего детства все крутые парни предпочитали быть ближе к земле.

– Я во всех смыслах человек из прошлого, – кивнул Рэмси, – если верить тому, что обо мне пишут.

– Если журналисты имеют в виду твой выбор автомобиля, я с ними согласна.

Она была равнодушна к машинам, но эта ей нравилась – классика 1965 года, не отреставрированная, а сохранившаяся в хорошем состоянии, что по-настоящему ценно, а не просто дорого. Рэмси вел машину резко и напористо, чередуя ускорения с внезапными торможениями. При всей утонченности манер, корректности и даже застенчивости, плавности движений, машину Рэмси вел как настоящий мужчина. Несмотря на многочисленные маневры из одной полосы в другую, порой опасное сближение с соседними автомобилями, все движения его были точны и выверены так же, как во время матча по снукеру. Она доверяла ему.

Ирина теоретически допускала, что современная женщина должна быть независимой и сильной, но осознавала, что правда состоит в том, что старомодная инертность в наши дни выглядит роскошно. Полное доверие и спокойствие, граничащее с отрешенностью, возможность отдаться чьей-то власти объясняло, почему раз в год на пятнадцать минут Ирина влюблялась в своего стоматолога.

Помимо восхитительной возможности быть доставленной в ресторан и при этом совершенно бесплатно, у нее была и возможность насладиться вымирающими чертами прошлого.

– Итак, чем ты сегодня занималась? – поинтересовался Рэмси.

– Пекла пироги, – радостно призналась Ирина. – В терапевтических целях.

– К чему понадобилась терапия?

– Когда Лоренс в отъезде… я сама не своя. Не стоит об этом. Просто мне приходится контролировать эмоции.

– А если их не контролировать?

Молчание стало подтверждением того, что оба не могли придумать, как лучше выпутаться из ситуации.

– А ты что сегодня делал?

– Сыграл несколько партий для тренировки, но в большей степени ради того, чтобы не думать, куда тебя пригласить на ужин.

Льстивая чушь, но в Рэмси было нечто по-детски наивное, так что его слова могли оказаться и правдой.

– Ты удовлетворен сделанным выбором?

– Я никогда не бываю удовлетворен.

Пока Рэмси передавал ключи парковщику, Ирина ждала, чтобы он открыл ей дверь. Она никогда не пыталась примерить на себя роль королевы, но порой случалось, что изнутри словно что-то рвалось наружу.

Разумеется, японцы поставили бы ударение на втором слоге, но все же название ресторана «Омен» поселило в душе недоброе предчувствие. «Омен» оказался небольшим стильным заведением, с нишами для каждого столика. Ирине, побоявшейся остаться с Рэмси в стенах собственной квартиры, это место показалось не менее изолированным. Рэмси попытался задернуть занавес, но она попросила оставить его открытым, «чтобы не было душно». Он подчинился с выражением обреченности на лице.

Они едва успели изучить выбор закусок, когда к ним подошел молодой человек с меню в руках.

– Ой, Рэмси! – прошептал он, словно так обычно и говорят в японских ресторанах. – Можешь дать мне автограф? Да, прямо на меню, верно. – Он положил папку рядом с палочками у тарелки Рэмси.

– Без проблем, приятель. – Рэмси достал из внутреннего кармана золотую ручку; похоже, все, что он держит в руках, идеально гладкое и вытянутой формы, а подпись оказалась витиеватой, как и привычные для его рук движения.

– С ума сойти! Жаль, что не получился удар на Эмбасси, – посочувствовал молодой человек таким тоном, словно это был удар в зубы. – Фрейм и матч могли быть за тобой!

– Всякое случается, – пожал плечами Рэмси, принимая как неизбежность, что мельчайшая частичка мела на сукне способна фатально изменить траекторию движения битка. Какая странная профессия, в которой невидимая точка способна изменить все.

– Не грусти, приятель! – Парень помахал меню и повернулся к Ирине: – Эти мастера снукера всех зрительниц переманили. А нам что делать?

– Ты поэтому хотел задернуть занавес, – заключила Ирина. Разумеется, во время их встреч у Рэмси и раньше просили автограф, но тогда ей было весело. Сейчас же она ревностно отнеслась к желанию посторонних завладеть его вниманием; вечер, о котором она совсем недавно думала со скукой, стал казаться невыносимо коротким.

– Теперь поздно. Джуд… она считала охотников за автографами жестокими.

– Из-за того, что отвлекают и мешают?

– Эта дамочка не просто ненавидела фанатов снукера, она ненавидела саму мысль об их существовании. – Рэмси принялся вытирать руки подогретой салфеткой. – С точки зрения Джуд, игроки в снукер должны вести себя как школьники. Честная игра, без членовредительства, и никаких автографов.

Официантка приняла заказ. Ирина проявила неожиданное расточительство, заказав большое блюдо сашими «делюкс» с икрой морского ежа и креветки в сладком соусе.

– Зачем же Джуд вышла за тебя замуж, если считала снукер ничтожным времяпрепровождением?

– Из-за денег и популярности. При этом она не могла заставить себя уважительно относиться к моей профессии. Нельзя усидеть на двух стульях.

– Джуд не льстило, что тебя показывают по телевизору? Хотя бы в самом начале знакомства.

– Без сомнения, льстило. Но такая странная штука – бывает, вас привлекает то, за что вы потом человека презираете.

Ирина ухватила полупрозрачное колечко огурца.

– Высказанное Джуд отношение к моим иллюстрациям может многому научить. Ты ведь знаешь, что она наговорила?

Рэмси взял палочку и принялся постукивать по столу.

– Джуд никогда не была дипломатична. Но ты не задумывалась, что некоторые из ее замечаний очень точны?

– Если бы я об этом задумалась, вообще не смогла бы продолжать работать.

– Она считала, что композиция у тебя выстроена блестяще, ты настоящий мастер. В рисунках для нескольких первых книг присутствовала некая безудержность, буйство темперамента. Сейчас этого нет.

– Увы, не так-то просто это вернуть. «Добавлю-ка я, пожалуй, немного буйства».

Рэмси грустно улыбнулся:

– Не стоит выпускать когти. Я просто хотел помочь. Чепуха получается. Я ничего не понимаю в твоей работе, но уверен, что ты по-настоящему талантлива.