Мир до и после дня рождения Шрайвер Лайонел

– В прошедшем времени?

– То, что имела в виду Джуд, – это сложно выразить словами.

– Джуд не потребовалось много времени, чтобы облечь свою мысль в достойную форму, – язвительно заметила Ирина. – Эпитеты плоские и безжизненные самые запоминающиеся. Она выразила свое неодобрение предельно четко и наняла нового иллюстратора для своих нравоучительных повествований. Почти год моей работы псу под хвост.

– Прости, милая. Я понял, не надо повторять снова. Мы говорили о том, что вдохновение невозможно добавить, как щепотку соли. Это должно исходить от тебя самой. В снукере то же самое.

– Наверное, оформление книг перестало быть для меня той радостью, как прежде. Интересно, что бы это значило?

Ее пессимизм огорчил Рэмси.

– Ты еще слишком молода для таких мыслей.

– Мне уже за сорок, и я имею право говорить что хочу.

– Ясно. Но ты слишком красива, чтобы так говорить.

Лоренс иногда называл ее симпатичной. Серьезное заявление Рэмси приятно освежило.

– Если я и такая, то совсем к этому не привыкла. – Ирина подцепила жирный кусок угря. – Я была тощим, угловатым ребенком. Одни кости.

– Любопытно. Впервые встречаю женщину, которая не гордится своей худобой.

– К тому же меня все считали растяпой. А еще неуклюжей и неловкой. По-твоему, этим тоже надо гордиться?

– Трудновато. Но разве твоя мама не балерина?

Ирину всегда поражала способность людей помнить факты чужой биографии из далекого прошлого.

– Она не выступала после моего рождения. Этого она мне никогда не позволяла забыть. Я вызывала у нее отвращение, не была гибкой, не могла сесть на шпагат и дотянуться пяткой до головы. Даже согнуться к мыскам толком не могла. Постоянно на что-то натыкалась. – Ирина говорила, разглядывая свои руки; с легкой улыбкой Рэмси отодвинул чашку с зеленым чаем и потянулся к ней.

– Ох, я была ужасна, – продолжала Ирина. – Разумеется, не все дети наделены талантом, как Анна Павлова, но у меня еще и зубы выступали вперед.

Рэмси наклонился.

– По-моему, ничего страшного.

– Не думаю, что мама стала бы на это тратиться, к счастью, отец заплатил за установку пластин. На самом деле передние зубы выглядели ужасно, они буквально лежали на нижней губе.

Ирина показала, как это выглядело, и Рэмси весело рассмеялся.

– Это многое объясняет, – сказал он. – Ты очень не уверена в себе. Ты действительно красивая – не возражаешь, что я так говорю? – просто сама этого не понимаешь.

Сконфузившись, Ирина потянулась к чашке лишь для того, чтобы убедиться, что она пуста, но притворилась, будто делает глоток.

– Мама красивее.

– Даже если и так, – Рэмси кивнул официанту с бутылкой саке, – в любом случае это уже в прошлом.

– Нет, в настоящем тоже. Ей шестьдесят три. В сравнении с мамой я законченная неудачница. Она до сих пор каждый день занимается у станка, по четыре часа, съедает в день три стебелька сельдерея и лист салата. Извиняюсь – половину листа.

– Настоящая зануда.

– Да, она всегда была такой – занудой.

Принесли блюдо сашими, шеф оказался виртуозом – каждый кусочек острого тунца был завернут в листик съедобного золота, поедание сего кулинарного шедевра казалось вандализмом.

– О, – вымолвил Рэмси, оглядывая блюдо с тем же выражением лица – смотреть, но не трогать, – с каким провожал ее до машины. – Когда я вижу на улице стайки накачанных красоток, первое, что приходит в голову: «Вот это да. Мне бы такую. Черт, должно быть, все дни проводит в тренажерном зале», но я не вижу их красоту, а вижу лишь безмерное тщеславие.

– Отличное оправдание, чтобы не делать приседаний: ах, не хочу показаться тщеславной.

– У тебя и не получится, лапочка.

Ирина нахмурилась:

– Знаешь, когда железку с зубов сняли, многое в моей жизни изменилось. Слишком многое. Порой, это даже пугало.

– Как это?

– Все стали относиться ко мне совсем по-другому. Не только мальчики, но и девочки. Видимо, ты всегда был симпатичным, тебе не понять.

– Я?

– Не скромничай. Это то же самое, что мне стыдиться своей худобы. – Разволновавшись, что позволила себе лишнего, Ирина добавила: – Я хотела сказать, у тебя правильные черты.

– Класс, – сухо заметил Рэмси.

– Я уверена, что привлекательные люди…

– Ты еще скажи «красивые».

– Ладно, симпатичные люди. Так вот, они не представляют, как к ним относятся окружающие, – как много зависит от их внешности. Готова поспорить, что привлекательные люди большие гуманисты. С ними все всегда милы, и они уверены, что все люди по натуре очень хорошие. Но это не так, все не хорошие. Они поверхностные. Это удручает, когда вы принадлежите к другой группе, к представителям которой относятся как к резинке, прилипшей к подошве. Вас не просто не замечают, а действительно не видят. Уродливые, слишком полные, все, в ком нет ничего привлекательного, – им приходится прилагать невероятные усилия, чтобы завоевать внимание. Они должны совершить нечто особенное, в то время как симпатичным людям достаточно просто присутствовать, чтобы вызывать всеобщий восторг.

Ей непривычны были столь длинные монологи. Лоренс прервал бы ее в самом начале, но Рэмси не сделал попытки перебить. Не встретив ожидаемого противления, Ирина продолжала:

– Торчащие вперед зубы в детстве были прекрасной тренировкой для дальнейшей зрелой жизни. Для симпатичных людей старение становится шоком. «Что происходит? – удивленно озираются они. – Почему мне никто больше не улыбается?» Для меня это не станет шоком. Просто вспомнятся зубы.

– Чушь. Ты будешь восхитительна и в семьдесят пять.

– Мечты, приятель, – улыбнулась Ирина. – А ты – у тебя лицо парня, от которого девчонки в старших классах падали в обморок.

– Вынужден разочаровать тебя, солнышко, но до старших классов я не дошел. Провалил экзамен «илевен-плас». У вас такого не было, это…

– Я знаю. – Систему образования в Великобритании можно назвать «всеобъемлющей», но во времена учебы Рэмси экзамен, сдаваемый в одиннадцать лет, был призван отделить зерна от плевел, позволял определить, продолжит ли ребенок обучение в грамматической школе, после которой поступит в университет, или перейдет в школу рангом пониже, после которой пойдет работать. – Ты, должно быть, очень переживал.

– Никакой трагедии для меня в этом не было. Я хотел играть в снукер и проводил в школе мало времени.

– Понимаю. Ты был для всех как бельмо на глазу, все даже с задних рядов рвались посмотреть, как ты идешь на свидание с единственной девочкой в классе, у которой уже с десяти лет была грудь. – Ирина весьма живо представила эту картину. Возможно, это была шутка веселого Питера Пена, но Рэмси и сейчас походил на подростка. Даже с посеребрившимися волосами он при тусклом освещении казался пепельным блондином.

– Оглянувшись в прошлое, – произнес он, – понимаю, что у меня всегда был выбор. Девчонки меня побаивались. Мне было тринадцать, кажется. Да. И я познакомился с девушкой по имени Эстель, года на два меня постарше, она привела меня к себе и сняла майку. Я смотрел на плакаты «Битлз» – ну и на грудь, конечно, – бормотал что-то о снукере и велосипеде. У меня не было ни одной мысли о том, что я должен делать.

– Ты оставил ее стоять посреди комнаты с голой грудью? Должно быть, ей понравилось.

– Она потом со мной не разговаривала.

– Но ты выяснил в конечном счете, что делать.

– Не уверен.

– Могу порекомендовать тебе нескольких женщин, которые знают, как обращаться с мальчиками, но предупреждаю, что они ориентированы на возраст от пяти до восьми.

– Откровенно говоря, самые сильные эротические впечатления в моей жизни никак не связаны с сексом. Ты права, у меня была в школе подружка. И сиськи у нее были классные, хоть и маленькие. Мы были неразлучны. Все одноклассники были уверены, что мы без ума друг от друга. Но они ошибались. Дениз была маленькая и худенькая, как ты. Очень похожа на тебя. Все вечера, когда могли вырваться из дома, мы проводили в клубе снукера «Рейкерс» в Клапаме. Она смотрела, как я за пятерку разделываюсь с ребятами вдвое старше меня. Я оставлял ей свою куртку и бабки, она знала: если начинается заваруха, надо хватать их и бежать. Закончив фрейм, я провожал ее домой. Она несла мой футляр, а я держал ее за руку. Мы всегда шли через Клапам-Комон и на полпути останавливались посидеть на одной и той же скамейке. Мы целовались и обнимались там часами. Сейчас это кажется невинным развлечением; впрочем, так оно и было. Бесконечные поцелуи… и каждый раз такие разные… К большему я не стремился и не чувствовал себя обманутым. Тогда я и не представлял, что опыт шестнадцатилетнего мальчишки будет самым запоминающимся эротическим моментом в жизни. Мне до сих пор снится Дениз и та скамейка в парке.

Душу Ирины будоражили эмоции, которым она не могла дать определение. На заре их отношений с Лоренсом они тоже много часов проводили на ее ветхом диване в квартирке на Сто четвертой улице, не отрывая губ друг от друга. Но те мгновения были богатством, принадлежавшим ей одной. Приблизительно на второй год их совместной жизни она заметила, что они больше не целуются в том смысле, о котором говорил Рэмси, хотя по-прежнему чмокали друг друга на прощание. Пожалуй, не вполне честно обвинять во всем одного Лоренса, но Ирина была уверена, что именно он перестал ее целовать. У них был хороший здоровый секс, и ей казалось неразумным жаловаться на ограниченность чувственного оформления. Тем не менее последнее время, наблюдая страстные объятия на экране – что за глупый первобытный обычай прижиматься губами? – Ирина испытывала смятение с примесью отчаяния и… зависти.

– Поцелуи, – отважилась заявить она, – вещь эмоционально ярче окрашенная, чем секс, правда? В нашем возрасте они особенно много значат.

– Не хотелось бы принижать значение секса, но целоваться намного интереснее.

Во время затянувшейся паузы Ирина посмотрела на блюдо сашими и приступила к так порадовавшему ее вандализму.

Сливочная полоска рыбы непристойно растянулась на ее палочке. Вкус был чистый, без примесей – счастье после девяти дней кексовой диеты, и она погружала его в мисочку с кофейного цвета жидкостью, оставляя легкие разводы.

– Вы давно женаты? – несколько официально поинтересовался Рэмси.

– Ну, официально мы не женаты, – призналась Ирина и отправила в рот гигантского моллюска.

Рэмси отложил палочки.

– Но он называл тебя женой!

– Да. Лоренсу сорок три года, он староват для определений «моя девушка».

– Значит, он должен жениться. Нехорошо получается.

– Лоренс не любит помпы. В наше время настоящую защиту дают только «серьезные намерения». Невозможно жениться так, как вам того хочется, с тех пор как взлетел уровень разводов. В заключении брака нет необходимости. Я и без того знаю, как он ко мне относится.

– О да, он тебя обожает, – кивнул Рэмси. – Это первое, что мне в вас понравилось. Вы с Лоренсом похожи на Гибралтар.

– А ты? Не хочешь еще раз попытать счастья?

– Откровенно говоря, я готовлюсь сойти с дистанции.

– Все говорят, что жениться после развода глупо.

– Да. Но с твоей стороны нечестно лишать меня уверенности, что это случится.

Ее уверенность в сохранении верности Лоренсу упрочилась, и она могла себе позволить некоторое любопытство.

– Значит ли это, что ты ни с кем не встречаешься?

– Ни с кем, как ты могла заметить.

У нее нет оснований чувствовать себя польщенной.

– Разве мастера снукера не приударяют за поклонницами? Такими, как Эстель, которые тащат их в номера и срывают с себя майки?

– В снукере все не так плохо, как в футболе. Это спорт порядочных парней. Но от школы мало чем отличается. У меня, – он запнулся, – всегда есть выбор.

– Джуд выжгла все твои чувства?

– После Джуд я как выжатый лимон. Ей всегда было мало. Мы купили дом в Испании; должны были в Тоскане. Я отдаю себе отчет, что у нее высокие требования к жизни, это ценное качество. Она честна в сексе – чистый бриллиант. Но когда ты не оправдываешь ожиданий – когда твоя задача сводится к тому, чтобы войти в спальню и сделать то, что спасет жену от разочарований, – черт, это изматывает. Не могу сказать, что я полностью восстановился.

Джуд умела смотреть в суть вещей, – усмехнулся Рэмси. – Вместо того чтобы признать, что потерпела неудачу, и рассмотреть другой вариант, она предпочитала выжать из ситуации все до конца. Понимаешь, о чем я? Снукер отлично тренирует эти качества. Каждый удар приближает тебя к выигрышу всего фрейма. Ты исходишь из того, как легли шары на сукно сейчас, а не минуту назад, когда ты запланировал комбинацию. Джуд полагала, что проникнуть в суть будет не сложнее, чем написать детскую книжку, не допуская отказов издателей, плохие продажи или конфликт с таким иллюстратором, как ты. Ты знаешь, она ездила по библиотекам и читала книжки шестилеткам, смотревшим на нее открыв рот. Черт возьми, лучше бы она играла в снукер, раз ей так нужна толпа почитателей. Полагаю, именно по этой причине ее представления о жизни с игроком в снукер были несколько искаженными. Для нее стало шоком, что я большую часть года нахожусь вне дома. Она требовала, чтобы между турнирами я приезжал в Лондон, составляла мысленно мой образ, получалась будто ретушированная фотография. А когда я исполнял все, как она пожелает, просто ставила галочку около выполненного пункта.

Я не считал, что этого достаточно, – произнес Рэмси, после того как официант в четвертый раз разлил саке. – Все должно быть идеально, по-другому мне не надо. Как у вас с Лоренсом.

Многие годы Ирина была уверена, что только благодаря присутствию Джуд и Лоренса способна провести в обществе Рэмси Эктона более десяти минут. Однако с 1992 года эти двое вовсе не способствовали исчезновению натянутости в отношениях Рэмси и Ирины. Оказалось, они были серьезной помехой.

За мороженым и зеленым чаем они перешли к разговору о детских каникулах. Лоренс был бы потрясен такой темой. Будь он здесь, потягивал бы весь вечер единственную бутылку пива «Кирин», жевал курицу «тереяки» (он ненавидел сырую рыбу), хмурился бы, когда Ирине наливали вторую рюмку саке, а на третьей громко заявил бы, что это лишнее; на четвертую она ни за что не решилась, понимая, что Лоренс точно наложит вето. Лоренс с ужасом смотрел бы, как в конце ужина она прикуривает «Голуаз» без фильтра, и всю дорогу домой в салоне такси отворачивался бы от нее – «От тебя пахнет, как от пепельницы!» – словно она выдыхала дым ему в лицо, и ни за что бы не поцеловал ее прямо там, на заднем сиденье такси. Около часу ночи он откинулся бы на спинку стула, театрально потягиваясь, намекая, что пришло время уходить. Лоренс не был помешан на вирусах и микробах, но ему определенно не понравилось бы, что они с Рэмси ели мороженое из общего блюда, стоящего посредине стола. Мысль развеселила Ирину. В одном она была абсолютно уверена: Лоренс отверг бы предложение Рэмси, сделанное сейчас, когда она с сожалением тушила сигарету, поехать к нему на Виктория-парк-Роуд и накуриться. Он счел бы его неразумным. Возможно, Лоренс и покуривал в прошлом, но сейчас он стал взрослым и не признавал наркотики ни в каком виде, а это подразумевало, что Ирина так же к ним относится.

Но ведь Лоренса здесь нет, верно? Значит, можно отдохнуть.

Что, если ей согласиться, но сказать Лоренсу, когда он возвратится из Сараева, что она отвергла приглашение Рэмси покурить? Он укорит ее за «ребячество», напомнит, как она вела себя, когда решила попробовать марихуану, – это было еще в 89-м, на Сто четвертой улице, она тогда три часа молчала и таращилась на оклеенную обоями стену. Самое любопытное, что из всего сказанного внимание Лоренса не привлекли бы слова о том, что она красивая женщина (по крайней мере, так утверждал Рэмси). В то время как Ирина была почти во всех смыслах, кроме законной регистрации, замужем, Рэмси уже восемнадцать месяцев находился в разводе и недвусмысленно дал понять, что свободен – может возвращаться домой, когда ему будет угодно, и курить марихуану, не опасаясь вызвать недовольство. Почему же Лоренс не акцентировал внимание именно на утверждении, что она красива? По той причине, что это было самым главным, а он предпочитал не обращать внимания на главное, лихорадочно ходил вокруг да около, отмечая второстепенное, словно опутывал нитью то единственное, что имело значение. Скорее всего, он надеялся, что главное, опутанное веревкой, вскоре задохнется и отомрет. Тем не менее весьма эксцентричное приглашение Рэмси при любом исходе останется тайной для Лоренса.

Ирина всегда считала тайны в семье самым действенным из всех возможных ядов, но не отвергала право на существование маленьких секретиков. Она могла тайком выкурить сигарету или две вовсе не потому, что наслаждалась никотином, а потому, что наслаждалась существованием такого вот секретика. Она часто задавалась вопросом: неужели у человека нет права на обладание крупинкой чего-то личного, пусть даже при наличии близких отношений с партнером, настолько близких, что оба почти сливаются друг с другом, становясь похожими на сиамских близнецов, которых можно разделить лишь хирургическим путем? Банальная затяжка давала Ирине ощущение того, что в отсутствие Лоренса она не прекращает существовать, помогала сберечь ту частичку плохого, которое она оберегала в себе с юности, когда бросала вызов себе самой, прогуливая уроки в школе с самыми отъявленными хулиганами.

– Конечно, почему бы и нет?

Путь из закутка, где располагался их столик, через зал, затем вниз по лестнице, на каблуках, ступенька за ступенькой требовал предельной концентрации внимания и напоминал повторение ритмичного детского стишка. Рука Рэмси опять зависла у ее талии, разумеется не касаясь.

На улице Ирина подумала, что в словаре непременно должно быть слово для определения такой погоды: температура была не высокой, но и не низкой. Понижение на один градус заставило бы пожалеть о не пришедшей в голову мысли о жакете, повышение же непременно заставило появиться на лбу капельки пота. Сейчас же температура не требовала дополнительной одежды, не заставляла жалеть об отсутствии освежающего ветерка. Оно должно существовать, это слово, произносимое со счастливым придыханием, следующее за восторженным возгласом, – беспечность, временное освобождение от обязательств, словно время должно и может остановиться. Как правило, температура на улице – это всегда сражение; только сейчас она стала причиной бескрайнего восторга.

Они шли по тротуару, держась несколько ближе друг к другу, чем было прилично. Вина. В этот вечер не было ничего, что должно вызывать чувство вины. Что же касается той короткой прогулки до Чаринг-Кросс, она будет лишь помнить о том, как близко он были друг к другу. Подойдя к «ягуару», Ирина смутилась. После легко струящегося разговора в «Омене» между ними опять возникла прежняя неловкость. Она слишком много выпила (четыре большие рюмки саке). Она даже не могла вспомнить свое состояние после курения марихуаны, чтобы найти повод не желать этого и отказаться. Дома на кухне остывают пироги с начинкой из ревеня, которые необходимо убрать в морозилку. Она устала – по крайней мере, должна была устать. Может позвонить Лоренс и, не застав ее дома в два часа ночи, вообразит, что произошло нечто ужасное.

Но отказ от предложения Рэмси прозвучит трусливо, вечер в день рождения будет омрачен отказом. Если позвонит Лоренс, она всегда может сказать, что они с Рэмси угодили в одну из тех комичных пробок, которые возникают в Лондоне в самые неожиданные часы и в самых невероятных местах. Порой, если вы допустили ошибку, приходится продолжать действовать в соответствии с обстоятельствами.

В машине оба ехали хмурые. Вместо того чтобы радоваться предстоящему времяпрепровождению, Ирина ощущала себя одиннадцатилетним британцем на экзамене «илевенплас», определяющим, будет ли она заниматься кардиологией или мыть общественные туалеты. Большинство коллег Рэмси происходили из убогих кварталов Восточного Белфаста или самых отвратительных районов Глазго. Как только игроки в снукер расправляли крылья, они незамедлительно переезжали. Однако Рэмси родился и вырос в Клапаме – некогда отстроенном быстро, но хорошо, теперь же мрачном, беспричинно довольном собой районе, с неожиданно высокими ценами на жилье, которое можно было бы назвать «стильным». Возможно, для того, чтобы подчеркнуть свое пролетарское происхождение, Рэмси первым делом переехал в район кокни Ист-Энд.

Разумеется, пролетарским его жилье не назвать – Рэмси принадлежал целый викторианский особняк на Виктория-парк-Роуд, на южной границе с Хакни. Ирина много раз бывала в доме во времена работы с Джуд, именно здесь произошла их словесная перепалка, приведшая к ссоре. Жаждавшая крови, Джуд раскритиковала почти все рисунки Ирины, обозвала ее «тряпкой», о которую Лоренс вытирает ноги, а за меланхоличное спокойствие назвала «лунатиком». И все потому, что Ирина позволила себе назвать тривиальным последнее творение Джуд «Большая пасть» (рассказ о собаке, которая постоянно лаяла, и никто не мог заставить ее замолчать, пока ей, наконец, не кинули мячик, который она поймала пастью и перестала лаять, и вся семья ее очень полюбила). Ирина тогда сказала: «Даже дети поймут, что ты пытаешься дать им понять, что следует замолчать». Но Джуд не желала подчиняться логике: «А если тебе дать мячик, ты все равно будешь говорить, да? Ты меня достала».

Джуд назвала Ирину «пассивно-агрессивным человеком» – термин последнее время часто употребляется для определения людей агрессивных – и объяснила, что прием с мячом нужен был ей, чтобы описать тяжесть и ограниченность существования в мире, населенном такими, как Ирина.

«Ягуар» качнулся, въезжая на подъездную аллею, заставляя прервать размышления.

Ирина не стала разыгрывать роль принцессы и сама распахнула дверцу машины. Однако, когда она следовала за Рэмси к темному входу и поднимаясь по лестнице, ее кольнуло неприятное ощущение, показавшееся зловещим предзнаменованием, словно она входила в страну Оз или замок Горменгаст, где действуют совершенно другие законы, казалось, что стены библиотеки сейчас разъедутся, открывая путь в подземелье тайн. Ей слышалось тихое, выразительное повествование, так обычно читают книгу маленьким детям: «Ирина поднялась по массивным ступеням усадьбы высокого незнакомца. Перед ней распахнулась огромная, тяжелая дверь и захлопнулась следом с лязгом и грохотом. Девочка вспомнила, но слишком поздно, что мама наказывала ей никогда не садиться в машину к незнакомому мужчине. Правда, мама никогда не предупреждала, что нельзя заходить в дом к незнакомому мужчине, особенно без сопровождения ее старого друга Лоренса. Мама всегда считала дочь умной девочкой».

В доме по-прежнему были темная антикварная мебель и восточные ковры, однако некоторые, наиболее ценные экземпляры, которые Ирина хорошо помнила, исчезли. Последствия брака у женщин часто проявляются в увеличении ягодиц; а у мужчин планы на счастье скорее выливаются в материальные потери. Складывается впечатление, что женщины вынуждены хранить свое прошлое, тогда как у мужчины его попросту крадут.

Четыре отметины на темном ковре свидетельствовали о том, что здесь стоял кожаный диван, на котором они когда-то сидели, а те следы остались от тумбы со столешницей из розового мрамора, которой она восхищалась.

Белые квадраты на кремового цвета стенах создавали эффект работы экспрессионистов, в то время как картины, некогда украшавшие первый этаж, были более консервативными. Но Рэмси способен заполнить пробелы, причиной которых стали желания Джуд. Может, он принадлежит к породе аскетов либо хочет насладиться неизбежно возникающим жалостливым к нему отношением.

Рэмси разлил коньяк.

– Пойдем вниз, – сказал он, обозревая помещение, где стараниями Джуд было не на что сесть.

Ах, в подземелье.

Ирина последовала за Рэмси в подвал. Он включил лампу над бильярдным столом, и зеленое сукно, окаймленное бортами из красного дерева, предстало во всем храмовом величии, милостиво позволяя остальным предметам в комнате существовать рядом, согреваясь в лучах света. Темные диваны выстроились вдоль стен, напоминая церковные скамьи, Ирина взяла бокал и сделала глоток, словно держала в руках чашу для причастия. Она находилась в самом сердце дома, где Рэмси, несомненно, проводил большую часть времени. Свет лампы падал на пики киев, выставленные на полках в шкафу шесть хрустальных призов финалисту чемпионата, напоминали оскал острых зубов. Стены были украшены вставленными в рамки постерами турниров в разных точках мира от Бангкока до Берлина – ценности, которые Джуд любезно позволила мужу оставить. Очевидно, Джуд не часто здесь появлялась, что, скорее всего, и помогло Рэмси пережить семь лет брака. Ирина чувствовала себя допущенной в святилище. Она опустилась на кожаный диван, окутанный мистическим золотистым светом, каблуки утонули в царственной роскоши кармазинного цвета ковра, усиливая ощущения того, что она очутилась в волшебном подземелье или в Зазеркалье.

Рэмси извлек из шкафа старинную деревянную шкатулку. Несмотря на позволение несколько сократить расстояние во время прогулки, Ирина решительно заняла место в дальнем углу комнаты. С неожиданным почтением Рэмси выложил на разделявший их стол коробку из-под сигарет «Суон», лезвие бритвы и металлический цилиндр, похожий на старую упаковку из-под пилюль. Разрезав лезвием сигарету «Голуаз», он стряхнул табак с бумаги. С помощью изящной серебряной зажигалки распределил траву вперемешку с семенами. Он был похож на колдуна, перемешивающего зелье, способное погрузить Спящую красавицу в долгий сон или свалить на покрытую снегом землю Белоснежку.

Закончив, Рэмси протянул Ирине косяк, скрученный удивительно аккуратной тонкой трубочкой. Она сделала две затяжки и решительно замотала головой на его предложение сделать третью. Рэмси пожал плечами и расправился с оставшимся в одиночку.

Ирина втайне боялась беспричинного смеха или безудержной болтовни, которую, по ее мнению, вызывает марихуана, но так, похоже, наркотик действовал только в кино – ее опасения оказались беспричинными. Не обращая на нее внимания, Рэмси встал с дивана, открыл футляр и собрал кий, затем разместил на столе выровненные рамкой шары. Деликатным ударом он выполнил разбив пирамиды слева, закрутил и отправил в лузу красный, заставив биток разбросать сбившиеся в кучку шары.

Как и наркотик, последующее действо было мальчишеством. Рэмси пригласил ее к себе домой, поэтому вынужден исполнять роль хозяина, но затащить ее в подвал с одной целью – произвести впечатление больше подходит юноше, чем мужчине сорока семи лет. Как бы там ни было, но Ирина видела игру Рэмси только на экране, и тогда стол двенадцать на шесть казался ей значительно меньше. С близкого расстояния точность и фантастическая выверенность ударов, способность подставить биток под нужный шар казалась лежащей за пределами человеческих возможностей. При каждом движении полы шелкового пиджака распахивались и покачивались.

Шары слаженно катились в лузы, будто по собственной воле, подталкивая друг друга или пролетая на расстоянии волоса от остававшихся в игре собратьев, никогда не соприкасаясь, если это не было запланировано Рэмси. Подсвеченные мягкими лучами разноцветные пятна калейдоскопом мелькали на сукне.

Волоски на коже Ирины вздыбились, воздействие марихуаны было настолько легким, что она задалась вопросом: почему, вопреки ожидаемому эффекту, сидит точно затянутая в узел?

Рэмси приступил к следующему фрейму, а Ирина подумывала о еще одной затяжке допинга, как произошло нечто. Наркотик, как внезапно оказалось, не такой уж и легкий. И это после двух затяжек. Воздух в легких, температуру которого она никогда не замечала, внезапно стал нагреваться, как сиденье в машине, после включения подогрева. Ирина никогда не задумывалась о размерах своей груди. Лоренс любил весело заметить, что не принадлежит к любителям «сисек». Поскольку так называемый «муж» никогда не обращал внимания на эту часть тела – даже не касался ее, откровенно говоря, – она не видела смысла придавать ей большое значение.

Сейчас грудь восстала против пренебрежения, воспротивившись тому, что в инфракрасном изображении на ее месте, вероятно, будут зиять две дыры, как на месте окон Сент-Пола. Ошеломленной Ирине показалось, что грудь начала светиться, и она обняла себя руками, как в тот вечер, когда произнесла по-русски фразу: «Когда мы с тобой разговариваем, мне кажется, что я голая».

Это чувство наводило на мысль, что ее тело подключили к передатчику электрического тока и какой-то хулиган постепенно увеличивает напряжение в сети. Пульсирующая теплая волна скатилась на живот, затем на бедра. Ирину охватила досада. Это совсем не то, на что надеется молодая женщина, получившая приглашение на вечер. Ирина понимала, что ее грудь не пылает красным, как семафор на железной дороге, однако следует признать, что контраст с чопорной иллюстраторшей, которой она всегда была, сейчас представляет колоссальный.

Ирина осторожно повернулась и посмотрела прямо на бильярдный стол, решив, что в ее положении не стоит позволять волосам растрепаться. Рэмси, похоже, ничего не замечал. На лице застыло выражение предельной концентрации, она даже забеспокоилась, не плохо ли ему; со стороны его позерство выглядело не ахти как, но, видимо, после косячка Рэмси ничем другим не занимался, так бы он поступил и в том случае, если бы она отказалась принять его приглашение.

Все же он мельком бросал на нее взгляды, желая получить подтверждение, что ослепительные удары сделаны не зря. В конце концов, Рэмси заслуживал похвалы, по какой еще причине взрослый мужчина может вести себя как восьмилетний ребенок, если не в надежде на восхищение. Забавно, что до этого момента она не замечала его. Не в том смысле, в каком воспринимала его раньше – как свидетель, описывающий полиции точные приметы: рост, цвет волос, а в самом прямом и правильном смысле – ведь Рэмси Эктон совершенно удивительный человек.

Поразительный.

На самом деле он головокружительно – умопомрачительно! – привлекателен.

Это прежде было не так явно, но сейчас ее глаза расширились, зрачки превратились в темные точки в центре. Возможно, незаметный со стороны, этот внутренний переворот поразил Ирину.

Если она сейчас не поцелует Рэмси, то определенно умрет.

– Надо выполнить удар, чтобы прочувствовать, – произнес Рэмси, по-прежнему стоя по ту сторону стола. Это была первая произнесенная им за полчаса фраза.

Будучи ребенком, Ирина пугалась диких криков школьников, несущихся по коридорам, неприятных высказываний в ее адрес о том, что у нее лицо как у осла. Она пронесла эту тревогу по всему жизненному пути до самого конца университета, так и не заставив себя произнести слова объяснения, которые знала. Когда ее друзья-мужчины превышали скоростной рубеж, она позволяла себе раздражительность. Внезапно Ирина вспомнила, как с тем же беспокойством ждала звонка Лоренса после того, как они первый раз провели ночь вместе, и боялась, что он никогда не позвонит.

В своей профессиональной деятельности Ирина привыкла к разным поворотам судьбы, но всегда спешила открыть конверт с уведомлением из издательства, поскольку там могло содержаться требование забрать работы – результат шестимесячного кропотливого труда. За время жизни в Лондоне она пережила страх во время взрыва, устроенного Ирландской республиканской армией, хотя до этого все нагнетающие ужас репортажи о произошедших в разных местах взрывах казались далекими, не имеющими к ней отношения.

Суть в том, что, как и большинство людей, Ирина не была чужда страха.

Она понимала, какой смысл люди вкладывают в это слово. Но, как оказалось, истинный смысл был скрыт от нее до 2:35 6-го – нет, уже 7 июля 1997 года. Никогда прежде она не была так панически напугана.

Ирина решила повиноваться. Ее воля молчала, по крайней мере та самая сила воли, которая тонким голосом заставляла положить грязную одежду в корзину для белья или поработать в студии еще один час, когда она уже плохо видела от усталости.

Но существовала и еще одна воля, то чувство, которое исходило не от нее, но все же принадлежало ей. Сейчас это более сильное чувство взяло управление на себя. Попав под его затмевающее влияние, Ирина была не в состоянии принимать решения самостоятельно. Она ничего не делала; это желание само созрело в ней.

Ирина двинулась вперед, к Рэмси, понимая, что в любую минуту может упасть и причиной тому будут высокие каблуки, марихуана или коньяк. Неуверенность в движениях сидела у нее в голове, как боль при воспалении уха.

Вероятно, такое случалось с пилотами истребителей, особенно до появления навигационных приборов, когда они, не представляя, где верх, где низ, на всей скорости врезались носом в землю. Даже в нашу эпоху надежных альтиметров пилот-любитель может неверно считать показания приборов на панели и направить машину в стену дома. Не прислушиваясь к голосу интуиции, подсказывающему, в каком направлении верх, полагаясь лишь на визуальные ориентиры, безусловно, можно прийти к фатальному падению.

Ирина шла к Рэмси, чья стройная фигура сейчас была очерчена тонким белым контуром, словно вырезанная из журнала фотография, и все произошедшее за сегодняшний вечер постепенно вставало на свои места. Рэмси воспользовался тем, что Лоренса нет в городе. Он ослепил ее восхитительным ужином, хитро разбавленным историями с сексуальным подтекстом из подросткового периода жизни. Он напоил ее – старая как мир комбинация, любимая женщинами, не желающими брать на себя ответственность. И наконец, наркотики. Он заманил ее в свой дом, где представил в лучшем свете свое мастерство игрока, в надежде, что она ослепнет от близости к звезде. И теперь: «Надо выполнить удар, чтобы прочувствовать». Гамбит. Пешку пожертвовали. Рэмси казался ей наивным? Это она наивная, ветреная и пустоголовая дурочка, упавшая в объятия совратителя, как наливное яблочко с деревца.

Ирина слишком поздно раскрыла его хитрый замысел. Она уже не может оторвать глаз от его губ, околдованная взглядом его серо-голубых, волчьих глаз, чтобы там ни говорила Бетси. Ирина стояла перед ним, опустив руки, готовая принести себя в жертву.

Рэмси протянул ей кий.

– Я уже подготовил удар. Красный в центральную лузу.

«Да, чертенок, ты уже все подготовил», – подумала Ирина.

Согнувшись над столом, он продемонстрировал ей наилучший способ забить шар. Ирина последовала примеру. Пока он бормотал ей, что после удара не надо «оттягивать назад», она глубоко выдохнула пары табака и алкоголя, собираясь с силами. Рэмси потянулся к ней, желая помочь найти верный угол.

Вопреки данной инструкции, рука непроизвольно пошла назад. Пытаясь исправить ошибку, он в педагогических целях накрыл ее руку своей. Повернувшись, к своему удивлению, Ирина увидела на лице выражение глупой растерянности.

Наконец, до Ирины дошло. Алекс Ураган Хиггинс? Ронни Ракета О’Салливан? Джимми Вихрь Уайт? Несомненно, все мастера снукера были немного хулиганами. Они пили, курили, волочились за женщинами; никогда не задумывались, прежде чем «загнать в силки очередную птичку». Ничего удивительного, что, затянувшись косячком, Рэмси припадал к бутылке, а потом и к женщине. Но в какой-то момент его пути с конкурентами разошлись. Рэмси Эктон отличный парень. Может, он счел ее привлекательной; за это она не в силах его осуждать. Но Ирина считала, что отношения должны быть как звуки – приятными и постоянными, а Рэмси приятель Лоренса.

Если кому-то и надо кого-то поцеловать сегодня вечером, то она поцелует Рэмси. Заставит себя забыть о таком важном моменте, как присутствие в ее жизни Лоренса, – перспектива чреватая последствиями. Рэмси, скорее всего, никогда бы о ней не подумал в таком смысле. В какой-то мере она рисковала испытать то же унижение, которое испытала Эстель, скинувшая с себя майку перед вещавшим о велосипеде подростком.

Все же это непростое решение. Напившись, люди поздно ночью часто совершают поступки, за которые, смущенно посмеиваясь, извиняются утром. Ее цель – свести к минимуму все риски. Ирина понимала, что стоит на развилке дорог, возможно одной из самых важных в ее жизни.

– Да, чуть не забыла, – произнесла она с улыбкой и пошатнулась. – С днем рождения.