Князь Диодор Басов Николай

1

Князь обогнал Стыря, который вел Буланку, груженую их нехитрым имуществом, в поводу. Дорога сужалась, иногда даже непонятно становилось, как тут розвальни могли протиснуться между деревьями, двум верховым рядом было тесно, коленями задевали друг друга. И снега нападало, князев Самвел, потряхивая гривой и прядая ушами, проваливался выше бабок, а ведь зима только началась, да и путь был, как князю подсказали на последнем постоялом дворе, торный, езженный и укатанный. А выходило иначе.

Стырь засмотрелся назад на Буланку, и одна из разлапистых веток скинула с него овчинную казачью шапку, обвалив еще и немалым сугробиком, парень даже зашипел от неожиданности. Но делать нечего, он остановился, неуклюже в теплом своем тулупчике сполз с седла, поднял шапку и побил об ногу, стряхивая мокрый снег. Князь его подождал, оглядываясь по сторонам.

В лесу было темновато. Дни стояли короткие, и сумрачность между высоченными елями со снегом на ветвях сгустилась. Стырь поправил сбрую своего а, взобрался в седло, тронул сначала Буланку, чтобы та не рвала лишний раз губы, потом уже и сам поехал к князю. Тот довернул Самвела на север, к Миркве, и неспешно послал его вперед. Места были такими, что лучше не растягиваться, ехать кучно, вот только — что же у них за кучность такая, всего-то двое людей да три лошади? Для любой лихой ватаги — пожива и только.

От этих мыслей становилось неуютно и как бы холоднее. Князь Диодор проверил пистолеты в седельных кобурах: оружие было вычищено перед дорогой. Он заставлял Стыря перезаряжать и насыпать сухой порох на полку каждое утро, и отстреливал пистолеты не реже, чем раз в три дня. Пока они служили неплохо, еще бы, это была добрая руквацкая работа, из городка верст в двести на юг от Мирквы, почти там же, где находилось имение князей Ружеских, к роду которых принадлежал князь Диодор.

Ружа, добрая и почтенная, где до сих пор жила была матушка с кучей каких-то приживал, где на холмике стояла их церковка святого Полоты, по имени которого батюшка был крещен… Диодор еще ничего не выслужил, хотя годами был, пожалуй, уже постарше отца, когда тот сложил голову в какой-то безымянной битве со степняками, и даже тело его не сумели сыскать, дело-то ранней весной вышло, всех и найти в разбитом копытами снегу и размягшей грязи после того боя не сумели. А еще вернее, дрались конными, в широком поле, с маневрами и нежданными охватами, перекатами отрядов на таком пространстве, что всего, когда кончилось, и не упомнили.

А князю до сих пор виделось, как горевала тогда мать, плакала даже за едой, как от несчастья она высохла и ослабела, словно больная, пока на нее приходской батюшка не прикрикнул, мол, не дело это — так-то горевать, ей жить надобно и сына воспитать. Как ни странно, помогло, княгинюшка успокоилась, стала ровнее, хотя и сердобольной сделалась, теперь-то об этом все знают, и множество людишек, что по тракту мимо Ружи тащатся, к ней забредают.

Небогат был князь, всего достояния — служба, оружие да конь Самвел. Хотя конь знатный, его не раз князю предлагали продать, всего-то сотнику по званию вряд ли такой был уместен, но Диодор Самвела не продавал. Конь его дважды выносил из боя раненного, и тем спасал жизнь, а может, и пуще того — уводил от позорного плена у горцев, которые слыли самыми беспощадными бойцами на южных рубежах руквацкой Империи.

— Князь мой, нам бы до темноты на ночлег набрести, неровен час, в лесу ночевать останемся, — сказал Стырь, потирая нос и щеки, и князю немедленно захотелось сделать то же. — Волки местные, небось, нас уж почуяли. Да и встречных мы давно не видели.

— Ты бы, Стырь, не волков опасался. От них-то есть защита.

— Не-е, князь мой, не может, чтобы под Мирквой лихие люди шалили. Нам же, сказали, всего-то верст тридцать отмахать осталось — и не день пути даже.

— А я говорил тебе, когда еще на южном тракте до снега дошли, что перековать коней нужно. Чего ж ты не сделал?

— Так тот кузнец, который нам зимние подковы торговал, такие деньги запросил, я уж и не знал, куда глаза девать. Да на Миркве, когда доедем, мы за треть той цены перекуемся.

— Вот и не злись теперь.

— А я не злюсь, просто заговорил.

— Тише, — приказал князь, и Стырь умолк, прислушиваясь.

Молчком они ехали довольно долго, лишь скрипел снег под тяжелыми шагами коней да сбруя звенела в тиши вечернего, зимнего леса… И вдруг стало понятно, что же услышал князь.

В середине немалой поляны происходило что-то странное. Показались конные стрельцы в длиннополых кафтанах, окруживших несколько саней, видимо, задержанного зачем-то обоза. Стрельцы, впрочем, на него не все внимание тратили, тут же кто-то густым голосом выкрикнул распоряжение, с пяток стрельцов полетели к князю и его слуге, чтобы не дать снова в лесу спрятаться.

Князь подождал, пока длиннополые стрельцы не начнут его окружать, и лишь тогда, к своему вящему расстройству, понял, что это самая неудачная встреча, какая могла произойти. Это были архаровцы, городская стража Мирквы, о бесчинствах и необузданной жадности которой по всей Империи ходили самые неприятные слухи. Старшой разъезда еще издалека закричал:

— Стоять, ждать… — И что-то еще, может, ругнулся без причины, по привычке.

Тон у него был самый непререкаемый, будто он уже заранее знал, что видит перед собой катов каких-нибудь, либо разведывательный дозор явно недружественной ватаги, а может, и целой вражеской армии. Стрельцы подъехали, замерли, цепко оценивая тюки на Буланке, оружие обоих путников и их коней. Глаза одного из архаровцев так и впились в дорогую сбрую, которой украшал Самвела князь, и в богатый, не вполне дорожный его кафтан.

— Уж не знаю, в каком ты чине, служивый, — миролюбиво обратился к старшому Диодор, — и кто ты по роду, но разве не учили тебя прежде представиться? Ты же не разбойник какой, ты же государев человек, стражник, насколько я понимаю, стольного города Мирквы.

— Надо же, он еще вякает, — удивился архаровец, и небрежно так потянулся за саблей, висевшей у него на поясе. Трудно сказать, хотел ли он достать клинок, или просто у него была такая дурацкая манера, но князь не стал ждать.

Он резко выволок из-за пояса свой дорогущий четырехствольный пистолет. Это была штучка не кавалерийская, а для ближнего боя. Два нижних ствола взводились первым движением, и можно было из них стрелять. Потом следовало взвести два верхних, и дожимать те же курки для последующих выстрелов. Архаровец все понял и замер, сузив глаза от гнева.

— На государевых людей руку поднимаешь?

— Государевы люди так себя не ведут, стражник. Государевы люди сначала спрашивают, с кем им встретиться довелось.

— И с кем же я встретился?

— Сотник руквацких горских войск Диодор Полотич род Кастиан князь Ружеский.

И вдруг раздался совсем другой голос, спокойный, даже немного ленивый, сильный. В этом голосе чувствовалась привычка командовать, и куда больше достоинства, чем могло быть в любом архаровце. Так мог разговаривать только человек, умеющий воевать, не раз сходившийся с настоящим, а не деланным, как у архаровцев, врагом в смертельном поединке.

— И зачем же князь Ружеский едет по дороге, которая зимой и проезжей не слывет?

Вперед выехал восточник с узкими глазами, тощенькой бородкой и темным, непривычным на таком морозе лицом. В руке у него была всего лишь длинная нагайка, но князь понял, что она может быть не менее страшным и быстрым оружием, чем его четырехстволка.

— Кому я должен ответить?

— Стрелецкий сотник Дерпен ог-Фасм дин Каз дин ал Линс, к твоим услугам, князь.

Диодор спрятал пистолет, так и не взведя курков. Нарочито неторопливо отстегнул крышку одной из сумок, висящих перед седлом, порылся в ней, выволок сложенную вчетверо подорожную. По вечеру прочитать ее было мудрено, но если восточник и не умел читать, уж печати-то он разбирать должен был. Впрочем, князь и в этом сомневался, слишком нагло вели себя стражники, могли на своеобычный грабеж решиться, не вникая в грамоты.

Восточник, тем не менее, читать умел. Быстро пробежал подорожную рысьими глазами, еще разок рассмотрел печати, вернул уже с легким поклоном.

— Следуй по своим делам далее, князь. — Он помолчал, развернул коня, посмотрел на подчиненных… А может, и не подчиненные они ему были. Он мог просто угодить в этот архаровский дозор по приказу, или отслуживая какую-нибудь мелкую провинность — уж очень он рознился от всех долгополых, плохо обученных, пожалуй что и глупых, неучтивых и пьяненьких.

— Все же, я хотел бы знать имя вот того, кто потянулся за саблей.

— Стоит ли, князь? Он поторопился, ввиду трудности службы… — начал было восточник, но Диодор оборвал его.

— Дорога не легче вашей службы, сотник Дерпен. Я не прошу, а требую, чтобы было названо имя этого человека.

Длиннополый нахал уже и не рад был, что потянулся к сабле. Сейчас-то он держал руку подальше от рукояти, даже приподнял ее немного, чтобы князь чего не подумал. И скосил глаза вбок, будто никогда и не видел этих двоих, на трех лошадях, выехавших нежданно на его беду из лесу.

— Если не передумаешь дурь его раздувать, разыщешь меня в Миркве, там и поговорим, — чуть усмехнулся Дерпен и оборотился к архаровцам. — Поехали, что ли…

Те резво развернулись, словно только слова и ждали. Ну что же, решил князь, по-своему сотник прав — выдавать своих, какими бы они ни были, пусть и откровенно малопригодными к государевой службе, не с руки. За таким командиром подчиненные не пойдут, и авторитет его будет ниже травы. Может, князь Диодор и сам бы поступил так на месте Дерпена, вот только… У него не могло быть в сотне ни одного из таких обормотов и дураков.

— Еще вопрос, — крикнул им уже вслед, — до столицы далеко ли?

— По этой дороге, князь, версты четыре осталось, — приостановился Дерпен и вдруг улыбнулся, показав крупные, красивые зубы. — Как раз к вечере успеешь.

И стало понятно, почему восточник Дерпен служил тут, а не где-нибудь еще. Он был крещен Патриаршей церковью, единоверец и князю, и Стырю, и даже… Если так можно было признать, всем этим людям, которые служили под его началом.

Князь кивнул, и они со Стырем поехали дальше. После этой дурацкой стычки ехать почему-то стало легче, уже не так томила дорога, и не холодно казалось. К тому же, архаровец не соврал, версты через две показались первые хаты, потом пошли дворы позажиточнее, а потом, князь и присмотреться не успел, как наступил город.

Мирква, третий мир, после которого четвертому не бывать, столица огромной Империи. Шумный даже на расстоянии, еще при подъезде, не очень чистый, с улицами, заваленными снегом поверх деревянных мостовых, с пятнами конского навоза под копытами, с колоколенками, видными издалека, словно бы светящийся куполами даже в наступивших сумерках, с непонятным запахом, ощутимым после легкого, лесного воздуха, который путники вдыхали до сих пор. Когда же они выехали на странную на таком тракте возвышенность, мигом стало видно все — Заречье, построенное напротив треугольного и древнего краснокирпичного кремля, и не вместившееся в него, широко расплескавшееся дворами и улицами полукружие Белого города, обернутое белой же стеной и упертое в реку, и даже еще дальше, уже более чистое и широкое застенье, с садами и привольными службами на подворьях.

Князь придержал Самвела, который играл, перебирая ногами, требуя, чтобы его поскорее определили в теплое стойло, чтобы обтерли, напоили и насыпали вкусного овса. Но князь все любовался, даже Стырь на него глянул пристально, не понимая, отчего они остановились.

А князь попросту думал, как ему теперь ехать. Можно было и через город, по этим нешироким улицам, мимо церквушек, в которые входили горожане на вечерю, через весь этот гомон и многолюдство, а можно и в обход, мимо белых стен, мимо сторожевых монастырей, по тихим, извилистым дорожкам, где не везде и ходят зимою. В таком снегу, да еще вечером, можно было завязнуть, поэтому князь решил ехать через город.

И как ни мягко вывалилась на них Мирква, все же князь испытал некоторое внутреннее неустройство от всего, что предстало перед ними. Сначала стало больше дворов, обнесенных глухими заборами, потом — всего разом. Людей и повозок, которые направлялись на свой постой после торгового дня, хмельных купцов и каких-то разряженных девок, тоже не всегда трезвых, стрельцов, которые ходили по двое-трое, скоморохов, намазанных красной свеклой и черной сурьмой, плохо одетой, пронырливой черни, нищих перед храмами, юродивых, торговцев разным разносным товаром от сластей и пирожков с рыбой до листков с карикатурами и новостями, возков разных, которые тоже съезжались к церквям, что побогаче, покрасивее видом, молоденьких студиозусов с книжками в руках, среди которых были и восточники в зимних халатах, и степняки с прочими окраинцами, уже с запада, в свитках да высоких, непривычных шапках, немало вооруженной челяди в цветных кафтанах каких-то княжеских дворов, сам Диодор и определить не мог каких именно по долгому своему отсутствию… Все это кипело, бурлило даже, наполняя воздух шумом, нескончаемым гамом то ли голосов человеческих, то ли общим басовитым звуком города, как и все остальное, малознакомым, словно и не бывал князь тут прежде, словно не живал на Миркве сызмальства.

Стырь смотрел, смотрел на все, да и начал:

— Князюшка, надоть бы не через город ехать. Тут же яблоку негде упасть, тут же конь копыто не опустит, чтобы не ступить во что-нибудь… непотребное.

— Молчи, — попросил его князь.

— А ты заметил, какие сабельки эти свитские теперь носят, ровно и не сабля, а так… Шпажонка, которой только капусту шинковать, и то, думаю, на первом кочне согнется.

— Они же не для боя их носят, а для формы.

— И я о том же, князь мой, все тут какое-то… не для жизни и не для пользы. — Стырь вздыхал, почти как его Огл, протяжно и с паром от вечернего морозца. — Ох, и за все это мы там, в горах воевали, жизней не щадили ни своих, ни чужих… Знать бы ране.

— Знаешь теперь, — отозвался князь. — И что же, в бой не пойдешь? Подашься в ватажку лихую?

— Нет, — грустно, словно и впрямь сожалея, ответил Стырь. — Мне несподручно, я к другому привык. Не переделаться уже.

За белыми стенами стражников уже не стало, лишь повозки неторопливо протискивались, да редкие конники проскакивали, пригибая головы, чтобы рассмотреть путь под копытами своих скакунов. Князь пробовал не пригибаться, и не сумел, все же склонился, как и прочие. Таков уж был этот город — и знаешь, что проедешь, а все же поджимаешься, привыкаешь к тесноте и толчее, а потом, чего доброго, еще и отвыкнуть не можешь даже в чистом поле.

Снова пошли дворы знати, не главной, не такой богатой, как в Белом городе, но все же привычно, из поколение в поколение зажиточной, давно забывшей, что такое голод или нестиранная рубаха. Наконец, отыскали крепкие резные ворота, немало поплутав и рассомневавшись до того, что чуть ли не жалели, что не спросили дорогу у долгополых стрельцов, которым полагалось бы знать все дома и их жителей. Но все же князь Диодор нашел, или понадеялся, что нашел. Постучал сильно, кулаком, не спешиваясь.

За воротами сразу принялись гавкать собаки, и кто-то закричал. А князь, помимо прочего, отвык уже от деланной грубости слуг, видимо, приучился к обыденной восточной мягкости, которой в мирных, не боевых условиях и горские племена не чурались. На Стыря это тоже произвело впечатление, он заговорил, не понижая голоса:

— Князь мой, мы тут будем словно бы и не служивые даже, а так… прыщики на всей этой столичной морде.

— Ты думай, что говоришь, Стырь, — бросил ему князь, хотя и понимал, почему слуга так-то высказался.

— Эх, если бы ты меня послушал, — не снижая голоса, продолжал свое Стырь. — Не нужно бы возвращаться, женился бы ты на той горской княжне, зажили бы…

— Кто? — грубо запросили с той стороны ворот.

Князь назвал себя. Ворота не отрывались еще долго, но за путниками следили, и Стырь умолк, не хотел больше высказываться. Да и куда уж больше?

Ворота все же расползлись, князь направил Самвела, опять пригнувшись, потому что верхняя перекладина была все же низковата. Видно, хозяин подворья привык не верховым, а на возке разъезжать. Придержав Самвела, Диодор спросил для верности широкого, рябого мужика в одной рубахе, несмотря на мороз, который отворил им проезд:

— Двор кесарева стременного князя Аверита?

Дворовый всплеснул руками из-за раздражения, что его оторвали от какого-то более приятного дела, допустим, от разговоров-пересудов в людской, либо от карт под рюмочку-другую. Прогудел простужено:

— Въезжай уж… Раз прибыли.

Видимо, князь угадал, это был двор Аверита, происходившего когда-то из знатнейших да богатейших на Миркве бояр, хотя в последнее время, как сказывали, обедневшего. Потому что служба у князя не задалась, да и не мудрено. Не любил Аверит ничего другого, кроме как книги читать, потому и ко двору Кесаря хаживал реже, чем следовало бы. И был еще Аверит другом покойного отца Диодора, князя Полоты Кастиана с тех времен, когда они по молодости служили на порубежье, и первая жена его была родной теткой Диодора, сестрой отца, то есть, приходился сотник хозяину подворья не кем иным, как свойский племянником.

Князя Диодора не узнали, но все же встретили, как положено, и дворня разная выбежала, даже помогли из седла выбраться. Он оглядывался по сторонам, пытаясь найти хоть одно знакомое между слуг лицо, но не находил, видно, после второй женитьбы князь Аверит и всех слуг взял от новой жены, или она настояла. Ей-то жить в мужнином доме труднее было, привыкать к новому укладу следовало, вот она и постаралась о своем удобстве. А Авериту, скорее всего, это безразлично было, он только и хотел, чтобы его пореже от книг отрывали, да чтобы напитки разные не переводились, да обеды были вкусными и разными.

Диодор не сразу пошел в дом, посмотрел немного, разминая ноги после долгой езды, как Стырь, не доверяя коней местному конюху, сам принимается и лошадок обихаживать, и с вещичками их немногими разбирается, и все прочее на свой вкус устраивает. Слуги тоже поняли, что вновьприбывшие останутся надолго, по неведомому им пока, но законному праву, и стали помалу ему помогать.

Потом князь поднялся по красному крыльцу в палаты. В светлице, куда его провели, было так натоплено, что у Диодора едва дыхания хватало, но это было даже приятно. Он перекрестился на иконы, скинул кафтан, по-руквацки погрел руки о бок большой, украшенной изразцами печи, присел на боковую, вдоль окон, лавку. Но не вышло у него посидеть.

В комнату с плеском длинного, плотного халата вошел хозяин, князь Аверит, присмотрелся, по-птичьи склонив голову, и вытянул руки, чтобы гостя обнять, загудел тяжелым басом:

— Племянник, вот никак не ожидал! Что на Миркву пожаловал?.. Впрочем, разговоры потом, сначала покормить тебя следует.

Он улыбался, глядя, как Диодор уже по полному разрешению хозяина усаживается за большой стол, как он, тоже улыбаясь, смотрит на Аверита, замечая изменения в его лице, новые морщины, новое выражение глаз.

— Сколько же ты у нас не был?

— Лет шесть или семь, — ответил Диодор.

— Немало, — кивнул Аверит. И тут же обернулся к какому-то прямому и худому, как жердь, слуге, что маячил в дверях. — Что стоишь, неси, что есть, не видишь разве, гость приехал?.. Ты, кстати, как, у меня останешься, или?.. — Вопросительно глянул на Диодора. И сам себе ответил. — Нет, иного не потерплю, у меня стоять будешь. У тебя же своего дома в Миркве нет, вот тут и будешь жить.

— Если позволишь, князь.

— Еще как позволю. А то, понимаешь, и поговорить не с кем. Все куда-то бегают, я понимаю еще — в службу, а то ведь повадились просто так по домам разным ходить, и чем чаще и больше, тем, якобы, лучше, вот и ходят… Ко мне-то давно уже путь забыли, вишь ли, негостеприимен я для всех-то, я только для избранных, для своих, кого люблю, гостеприимен.

— Помню, — улыбнулся Диодор.

— Ну, сейчас водочку нашу, мирквацкую принесут, ее у меня Пелага отменно делает, ты помнишь Пелагу?.. Одна она у меня из старой челяди осталась. Остальные разъехались как-то, кто в имение ушел, кто на мой конезавод… Ты не забыл, как твой отец у меня, бывало, лошадей выезжал. Ох, любил он, любил… И кони его любили. Да у вас в породе многие без лошадок и веселья не знают, и слуги у вас такие же. Помню еще, у тебя был отменный коневод, Шамур, даром что на четверть степняк, а на вторую четверть цыган, так он…

— У меня его сын теперь в ординарцах, всю южную войну со мной прошел. Правда в мальчишках за вороватость прозвище ему дали неблаговидное, Стырем кличут. Но я его от воровства-то отучил, и он таким золотом оказался… Он и сейчас при мне, ты уж вели, мой князь, его принять, как следует, и накормить, и пусть он при конюшне побудет, пока я своими дела займусь.

— Да чего уж, если он в отца пошел, он от конюшни и сам никуда не денется, — махнул рукой князь. И обернулся к слуге, что внес росписной поднос, на котором уместился и графинчик, и две серебряных стопочки, и огурцы с оливками, и лимон с моченой брусникой. — Ты там поспеши с ужином-то, — сказал строго. Тут же налил и поднял свою стопку. — Выпьем за твой приезд, и что успешно добрался, и старика вспомнил и уважил, и не к кому иному поехал, а ко мне.

До ужина, что решили собрать празднично, в большой палате, говорили о разном, вспоминали, что бывало, помянули и матушку Диодора, и первую жену князя Аверита… Но князь опечалился в меру, видно, любил теперь молодую свою жену, не хотел ее огорчать. А потом сели за ужин, который был, как и ожидалось, выше похвал. Князь Диодор, пожалуй, и не едал последние месяцы так вкусно и много, как за этим столом.

Нынешняя жена Аверита тоже к ним вышла, и рюмку женской водки выпила, но строго, без улыбок и внешней радости. Была она лет на пятнадцать моложе супруга, почти такой же высокой, как он, только стройнее, и вкрадчивой в движениях, что часто бывает с сильными, но худыми женщинами. Лицо у нее оказалось скуластым и с тонкими губами, что не часто сочетается, и серыми руквацкими глазами с жестковатым, почти мужским прищуром. Диодор никак не мог понять, красива ли она, но решил, что молодость и здоровье, которое в ней ощущалось, лучше, чем любая девичья краса, которой и цвести недолго, и проходит она безвозвратно.

Вот только его смущало: тетка его, княжна Ружеская, а потом, естественно, княгиня Ниобея Аверита, была веселой, деятельной толстушкой, грубоватой иногда, но умеющей любить и радоваться жизни. Она родила мужу четверых детей, но выжило только двое, а на пятых родах она скончалась вместе с ребенком. Эта же женщина была чуть не полной ей противоположностью.

Она смотрела на гостя со сложным выражением — и выжидательно, словно он должен был что-то неприятное для нее сообщить, и с любопытством, которого он тоже не мог уразуметь. А потом вдруг, без причины с его стороны, а может, он причину эту попросту не понял, стала она на него поглядывать с откровенным неудовольствием.

Но князь-хозяин всем был доволен, быстро начал хмелеть, даже разговор у него сделался заплетающимся. Князь Диодор уже хотел отправиться в баню, которую усердно топили на заднем дворе, но Аверит и не думал отпускать его. Убедившись, что племянник напился-наелся, он повел его в свою библиотеку, которая для него всегда была главным и самым приятным местом в доме.

— Сейчас покажу такое, что ахнешь, князь, — говорил он, обнимая Диодора за плечо. — Я на это четыре пуда серебра чистого извел, и еще не менее пуда придется тратить… Сам все увидишь.

Князь ожидал чего угодно, даже какого-нибудь заумного кодекса древнего царства, случайно уцелевшего в войнах, кипевших во времена великих завоевательных походов первой и второй, не руквацких еще Империй. Но то, что он увидел, было и впрямь неожиданно и удивительно.

Всю несоразмерно огромную комнату, потеснив даже любимое кресло князя и его диванчик, на котором он любил поваляться, занимал низкий, едва выше колена, прямоугольный стол, забранный легкой и плотной серой тканью. Диодор присмотрелся, это был редкий на Миркве шелк, почти невесомый, но крепкий и плотный до такой степени, что из него можно было, пожалуй, и паруса шить. Лежал он, по-видимому, на высоких, выше плеча, тонко изготовленных перекладинах из бронзы, которые проходили через весь стол и со всех его четырех боков. Князь Аверит закричал, повернувшись к двери:

— Свечей сюда, да поболе!

Тут же появился давешний слуга, который нес в обеих руках по здоровенному, на двенадцать свечей шандалу, чуть не приседая под их тяжестью. За ним следовали три мальчишки, каждый из которых тоже волок по такому же шандалу, приседая уже по-настоящему. Князь указал расставить свечи по четырем углам стола, а один поставить пока на столик сбоку, заваленный книгами, из которых торчали разные закладки.

— А теперь!.. — Князь Аверит привычно и умело сдернул завесу, и перед Диодором предстала чуть не вся руквацкая Империя, сделанная рельефными складками по всему столу. — Ты вот что, Тимоха, — продолжил князь, не оборачиваясь к слуге, и наслаждаясь ошеломленным видом гостя, — принеси-ка поднос сюда, да добавь вина, пива и полынной настойки. Мы тут теперь побеседуем обо всем, что на уме и на душе лежит.

Князь Диодор обошел сооружение — иначе не скажешь — и снова, и еще раз. Он не видел прежде такой искусной и точной работы, сделанной с таким любованием и явным удовольствием.

— Мне пришлось двух фрягов, искусных в ювелирности, из самой Гуни приглашать, да еще одного свена с севера, специалиста по картам и по книгам про путешествия. Они уж года три как меня обирают, но зато… — Аверит довольно улыбнулся. — Сам Кесарь ко мне, бывало, заезжает, не со свитой, а частным порядком. И Патриарх многажды бывал, чтобы на работу эту взглянуть. Они уже не раз предлагали ее им передоверить, что государь наш, что Патриарх, да я не согласился. Вот умру, — князь перекрестился, — тогда, говорю, и возьмете, а сейчас, мол, работа незакончена, многое уточнить нужно, переделать даже.

— Что же тут переделывать? — удивился Диодор. — Все в точности, как во сне — спишь и видишь мир наш сверху.

— Не в точности. По ширине, пожалуй, я сам проверял, все точно. Но горы, чтобы рельефнее было, пришлось повыше сделать, и реки некоторые жирнее, и озера чуть расставить… Да еще и города при этом сместились, вот смотри, Мирква наша, вроде, большой город… Ты не поверишь, в нем, как мне один подьячий из Жительного Приказа говорил, триста тысяч живых душ. Триста тысяч! А с мимоезжими да приезжими и до четырехсот может доходить, особенно во времена торжищ разных. А тут всего-то — пятнышко… В общем, города у меня тоже чуток увеличены.

— А по мне, соразмерность… карты этой вызывает восхищение.

— Знаю. Я когда эту штуку затевал, и не думал, что она такой красивой получится. Ан, получилась!

Они выпили, князь Диодор ходил, осматривал те места на макете, где бывал сам, где воевать приходилось. И не уставал удивляться совершенству работы.

— Ты смотреть смотри, князюшка, — сказал князь Аверит, — а все же объясни мне, зачем на Миркву пожаловал?

Диодор сказал, не отрываясь от зрелища, что его вызвали. А он должен был подчиниться. Аверит тут же стал задавать вопросы, что с князем Диодором в последнее время случалось? Тот отвечал, многое вспомнил, но не все, да разве за таким вот разговором обо всем, что с ним на войне бывало, расскажешь?

А потом случилась странная штука, вероятно, сам вид макета, или рассказ Диодора вызвал у князя Аверита необычайный приступ откровенности, неожиданный для него самого. Или рассказ гостя подсказал хозяину, как долго он так-то не разговаривал, и захотелось тоже сказать, какие мысли приходили ему в голову в последнее время, о чем читал и размышлял. А может, он уже изрядно нагрузился водочкой, и повело его… Немного.

— Князюшка мой, — заговорил Аверит вдруг другим голосом, напористым и сильным. — Ты посмотри только! Вот она — наша третья Империя, лежит перед нами скатертью. Кстати, однажды я видел скатерть у одного заморского гостя, на ней тоже карта была выписана, не так искусно, как у меня получилось, но тоже хороша была. Она-то мне и подсказала… Нет, не о том я хотел. Вот Империя, от западных морей и мелких королевств до Желтой страны, от северного океана до южных степей и гор, и еще дальше, до Черного материка. Ведь не бывало еще такой, и как говорят святые мужи, уже не будет.

— Так говорят, — усмехнулся князь Диодор.

— А ведь трещит она по швам, князюшка. Особенно, в последнее время. Иногда думаешь — а вдруг… Не выдержит что-то, лопнет, и тогда вся цепь наших усилий и работ, явлений всей нашей силы — рассыплется?

— Отчего же, князь, может она рассыпаться?

— Охо-хо, дела государственные… Я вот мыслю, князь мой, служивых людей теперь не любят, много денег у людей завелось, любой купец — как князь, разве это дело?

— Дело, князь, дело… — Диодор вернулся за маленький столик, заметил, что уровень водки в графинчике существенно понизился, пока он макетом восхищался, видно, князь Аверит времени не терял. — Иначе мы бы давно уже распались, развалились, если бы за старину да за земельные уделы держались. Много же земель под собой не сдержишь, сил не хватит.

— Не деньги нашу Империю создали, и уж конечно, не сила, о которой ты, кажется, говоришь. Силой мало чего добьешься, да и не было у нас одной только силы, чтобы такую махину отгрохать. Создали мы ее и проще, и сложнее, князь. Создали мы ее верой, а еще правильностью какой-то, которая только в нас, руквацах имеется. — Аверит захмелел уже изрядно, князю Диодору и слушать его было необычно. — Ты вспомни, князь, когда Прохаз открыл неожиданно философский камень, когда стало понятно, что чуть не каждый полудурачок, которому что-то взбредает на ум, может стать колдуном… Настоящим волхвом, силу которого и осознать не всегда удается нам-то, служивым… Так вот, когда они поняли, что это — их оружие, они стали пускать его в ход куда чаще и сильнее, чем хотелось бы. И стали они захватывать земли, стали править то тут, то там, то еще где-нибудь… И не было на них управы. Ведь было же? Было. И взвыли тогда правители разношерстные, поняли, что у них и земля из под ног уходит и власть из рук уплывает.

— Князь мой, — ответил Диодор, — ты же апокрифическую историю рассказываешь. Все же было иначе.

— Нет, друг Диодор, не иначе, а так, как я говорю. Видишь ли, мир наш, Богом созданный, не должен волшебством управляться. Пусть будет это волшебство, я не возражаю… — Аверит пьяно качнул чубом, наклонился к Диодору, понизил голос. — Пусть будут разные, и такие, что науками разными, ремеслами заняты, торговлей опять же, хлебопашеством… Но власть — это другая статья, это людям по праву рождения должно быть дадено, я так думаю. Да и как можно по-другому, ведь власть все же — от Бога… Если правит кто-то другой породы, чем мы, поколениями предков своих власть получившие, то не власть это получится, а навет и позор, неправда и неправильность… И вот, чтобы эти волшебники не взяли верх над людьми, не использовали странности человечьей природы как оружие, мы сделались…

— Да, князь, — улыбнулся Диодор, — есть и такая версия.

— Стали мы из Мирквы… — продолжал князь Аверит. — Вернее, только мы и создали церковь, то есть, научное ответвление при церкви, почти церковную школу… Чтобы волшебников этих разоблачать! И посылали святых людей, которые силой веры своей эту власть волхования научились… одерживать и укорачивать. Разослали их во все земли, которые просили нас об том, а просили-то тогда уж многие. — Аверит со значение поднял палец, обращая внимание Диодора на это заявление. — А еще немного времени спустя, поколения через два-три, не больше… Тогда светские власти чуть не всей земли уже стали приходить под нашу руку, потому что только она была верна и надежна. И разрослась Империя… Да как! — воскликнул Аверит неожиданно. Поднялся, качнувшись, чтобы еще разок посмотреть на макет на низеньком столике. — Не бывало такой Империи, которая вот так бы мирно и уверенно, всего-то за три-четыре столетия образовалась.

— Воевать-то все равно приходится, — высказался Диодор. — Святость святостью, а многие только силу оружия и понимают. Да и нет у нас уже святых с той силой веры, какая прежде бывала, когда Империю создавали.

— Не в войнах дело, без них не обойтись, где-нибудь у нас обязательно дерутся, слишком мы велики и богаты… И при том еще думаю, в святых таких-то, как прежде, необходимости нет. Ведь сила святости — невидимая, незримая сила, и если что-то произойдет, появятся и новые святые, и новые чудотворцы… Наоборот же, хочу сказать, волшебников уже тех нет, которые могли бы силой своего темного искусства людей порабощать. И вот что получается, князь мой… Конечно, это хорошо, и страданий простых людей меньше в нашем-то мире, чем в прежнем, и власть надежнее… Да вот только будто позабыв все прошедшие века, что мы правили, что мы им помогали жить по правде, по-людски, а не под страхом жутких наказаний, все эти мелкие короли да султаны, курфюрсты и беи, все герцоги с мандаринами — все пробуют ныне власть на себя перетянуть. Словно и не было нас никогда, словно уже и не нужны мы им. А ведь самое печальное тут, может, и на самом деле не нужны?

— Так ты об этом думаешь, князь? — спросил Диодор для верности. Он устал и от этого разговора, и от дороги, и от выпитого, а может, и от самого князя Аверита с его непростыми мыслями.

— Получается, у нас и не было настоящей власти, — уже не вполне внятно ответил князь Аверит, продолжая спорить с собой, пробуя объяснять свои мысли себе же. — Так, лишь иногда помогали всем без разбора… А когда помогать стало не для чего… Ох, непростые времена грядут.

В комнате так же неожиданно, как и раньше, возник дворецкий. Постоял, вышколен был — выше похвал, ни слова сказать не решался. Но князь Диодор и сам понял, поднялся уже совсем, чтобы в баню идти перед сном. Да и пора наступила. Аверит мельком посмотрел на него, вздохнул.

— Ладно, знаю… И впрямь заговорились, — сказал князь-хозяин, уже без прежнего напора в голосе. Князь Диодор поклонился ему, прощаясь. Но Аверит все не хотел успокоиться. — Да, князь мой, тебя кто вызвал-то на Миркву?

— Твой сын, — отозвался Диодор. — Пресветлый княжич Выгота Аверитич, подьячий Тайного Приказа. — Он подумал и добавил, чтобы не обижать хозяина: — Завтра, если не возникнет каких-либо тайн и государственных секретов, расскажу, чем он меня встретил.

2

В кремле за красными стенами было тесновато, наверное, и по меркам местных жителей, не говоря уж о князе и Стыре. Те просто растерялись, не зная, где стать, куда отвести коней. И люди тут были все больше важные, в цветных кафтанах, в тяжелых шапках и с легкими саблями на поясах, изукрашенных каменьями так, что глаза слепило.

Тем более, что стрельцов видно не было, спросить было не у кого, они тут если и виднелись, так только по стенам на постах. Князь Диодор посмотрел на это все, и ему захотелось назад, в тихую, провинциальную службу, где и гарнизон до последней собаки знаешь, и тебя все знают, и навозных куч по углам нет, а если они и возникнут невзначай, то можно любому служивому приказать убрать, и тот не посмеет распоряжения сотника ослушаться.

Стырь по привычке своей ворчал. Князь хотел было на него шикнуть, но передумал, пусть ругается, решил он, выражая этим, должно быть, протест против необходимости находиться тут, и против этого вызова, и против той невнятности, в какой оба оказались.

Только одно и радовало, что неожиданно высветило солнышко, и снег местами заискрился на крышах, да воробьи с голубями стали кружить стайками, выискивая то ли поживу, то ли местечко, где можно в лучах погреться. Однако, стало чуть ли не холоднее, только и было удовольствия, что от яркого дня. Тогда князь Диодор с сожалением понял, что помимо прочего, он привык на юге еще и к другому солнышку, и этого вот необычного ощущения другого света ему тоже не хватает.

В Приказе было натоплено, и оказалось очень много ожидающих чего-то людей, которые слонялись от стены к стене чуть не в каждой из комнат, что походили на приемные. Зато были и другие служки, которые писали что-то с непроницаемым видом за конторками, скрипели перьями так, что даже удивительно становилось — как же можно эдак всю жизнь проскрипеть? А все другое в жизни, а небо над крышами домов, над городом?.. И все, что его окружает, и что лежит в необозримых далях неохватных земель? Так нет же, пришлось вот этим-то ребятам скрипеть, и деланно, как показалось князю, суетиться, перебегая иной раз от одной конторки к другой, от одного человека к другому, чтобы… Вот зачем им было нужно, что они тут делали — оставалось для него загадкой. А он не очень-то и хотел ее разгадывать, был уверен, вызвали его для чего угодно, но только не для того, чтобы поставить за такую вот конторку и заставить выводить какие-то, пусть и ответственные, каракули на бумаге или на пергаментах.

Наконец, князь нашел одного паренька, который показался ему не таким озабоченным, как другие. У него и конторка стояла под окном, — зима все же, света мало, — и чистил он свое перышко не торопясь, вникая в это действие, и губы у него не были сложены в злую, неприятную складку… В общем, он показался князю таким, кто может ответить на вопрос.

Диодор и спросил, как ему найти княжича Выготу, подьячего, к которому у него дело. И это было ошибкой. Потому что парень тут же лениво потянулся, и даже отвечать не стал, а зашагал куда-то в угол комнаты, к маленькой, неприметной дверке. Там он остановился и удивленно обернулся, князь Диодор стоял, как стоял, недоумевая.

— Что же ты? — спросил его парень с улыбкой, то ли радуясь, что поставил непрошенного посетителя в тупик, то ли все же проявляя чиновную вежливость. — Я же проводить собрался.

— Вот как? — отозвался князь Диодор неопределенно, поправил кафтан, в котором в Приказе стало жарко, и пошел за пареньком.

Они миновали какую-то комнату, где пришлых было меньше, но пишущих гораздо больше, прошли по расшатанной, скрипучей лестнице наверх, потом поднялись еще, наверное, под самую крышу, и оказались… Вероятно, это была приемная, только другая, не для тех, кто просто заходил с улицы. Тут-то парень, словно бы опомнившись, обернулся к князю и спросил его, принижая голос:

— А кто его спрашивает? Я внизу не расслышал…

Диодор смерил его взглядом и назвался, но дело свое не пояснил, потому что и сам его толком не знал. Писчик подошел к какой-то девице, которая сидела в углу комнаты, у дверей, ведущих неизвестно куда, ближе к окошку, и стал ей что-то шептать на ушко. Вот тогда князь Диодор и решил, что, должно быть, ради этой девицы парень-то и проводил его. Странны дела твои, Господи, подумал князь и стал выискивать глазами хоть какой-нибудь стульчик, где мог бы уместиться и снять кафтан.

Девица тоже оказалась высокой, тощей, словно бы сюда, в Тайный Приказ брали только таких, и ко всему еще конопатой. Вот только это становилось видно, когда она иной раз поворачивалась к окошку. Выслушав пришедшего с князем писца, она кивнула, но ничего больше не сделала. Даже не посмотрела на князя, как он скидывал кафтан, и поправлял свой пояс, как по привычке перевешивал свою тугменскую шашку, чтобы не оставаться без нее даже тут, в присутствии. А это было непросто, ведь пояс висел теперь криво, да и ремни с ножнам перепутались… Ох, думал же Диодор, когда еще одевался в доме князя Аверита, что лучше ее будет по улицам нести через плечо поверх кафтана, и тут бы проблем не было, опять бы поверху перекинул, чуток в пряжке подобрал, и все. Но дурень Стырь не нашел наплечный ремень, ведь не разобрали же они вещи, да и проста шашка по виду была, для дороги больше, не для представительства, вот князь и согласился, чтобы хоть поясом побогаче ее простоту загладить… А не следовало.

И еще князь думал, как это в Империи манера такая завелась — девиц на государеву службу брать? Нет, оно конечно, если дело позволяло, то отчего же и девиц не брать? Вот только в тех краях, откуда князь прибыл, это было вовсе странно. Там девушек не то что в церковь едва отпускали, но обязательно к ним еще и охрану приставляли, хотя бы из поживших и во всем опытных женщин. А о том, чтобы местных, горских красавиц или, допустим, степных барышень в присутствие какое-нибудь без мужчины, вооруженного по полной форме, позволить — такого и в заводе не было. И нескоро могло появиться, даже если допустить, что Империя в целом весьма смягчающе воздействовала на старинные чужеземных народов нравы.

Князь устроился на стульчике, согрелся, даже ворот расстегнул… И прикорнул слегка. Лишь после понял, что ждет уже, почитай, часа два или больше. Он поднялся, размял ноги, подошел к девице, которая читала осьмушки листов бумаги, посмотрел на нее. Головы она не поднимала, поди насмотрелась уже на послушно ожидающего и задремавшего князя.

Другой бы смутился, что чужие люди видели его обмякшим во сне, но за годы своей службы Диодор научился кемарить при любой возможности, впрок, поэтому решил об этом не беспокоиться, спросил тугим, слегка осипшим голосом:

— Сударыня, долго мне еще ждать вызова?

— Ох, да… — девица подняла все же голову.

И тогда князь увидел ее глаза. Ясные, спокойные, светлые настолько, что зрачок только и выделялся… Или освещение было такое? За последние годы князь привык к глазам темным, густо-карим или даже черным, лишь иногда он видел глаза светло-ореховые, а тут… Будто и не глаза совсем. Он-то и забыл, что у него самого такие же светлые глаза, от которых иные южные красавицы, бывало, не могли оторваться, чуть не в обморок падали, хотя и не понимал князь такого странного их поведения.

А сейчас сам чуть не присел от удивления под этим взглядом… Наверное, взгляд обещал в этой девушке и ум, и волю, и странную, немного жесткую и удивительную в барышне решительность. А еще, пожалуй, способность действовать, по крайней мере, князь был уверен, что такая девушка не растеряется и на поле боя. Не могла она растеряться, если, не приведи Господи, придется ей в сражении оказаться.

— Дело твое я не поняла, но… — говорила она медленно, растягивая гласные, и чуть окая, напирая на них, должно, была из северных мест, или даже еще дальше, с берегов морей, что выливались в Полуночный океан.

— Зачем же ждал так долго? — подосадовал князь.

— Вот и скажи мне свое дело, — предложила девица.

Князь достал из внутреннего кармана вызов, и молча положил его в самое светлое пятно на столе под окошком. Она посмотрела на князя внимательно, потом прочитала, еще раз прочитала и поднялась.

— Что ты же раньше, князь, не показал этого? — бросила она с упреком, помахивая в воздухе бумагой, словно Диодор и был виноват.

Исчезла за той самой дверью, которая ни разу не открылась за все время, что князь ждал, не за той, откуда он появился с писцом. Пробыла там недолго, вышла и чуть посторонилась. Смерила князя совсем другим, не строгим, а смягченным взглядом, и показала рукой — мол, проходи.

В кабинете было светлее, чем в приемной, и пустынно. Лишь со стен нависали полки, сплошь заставленные книгами, и были они разными: и самодельные из деловых бумаг, туго забранные хитрыми перевязками и новомодные печатные. Князь еще подумал, что такой библиотеки он и в доме князя Аверита не видывал. Но теперь-то, когда книги стали не переписывать, а печатать, много их набиралось, особенно когда переводить разные иноязычные труды начали. Это было необходимо, пожалуй, даже неизбежно, все же — Империя.

Лишь потом увидел он у дальней стены светлицы широкий стол, почти необъятный, за которым и сидел друг его детства, Выгота Аверитич, прозванный в честь одного из давних королей Пипином. Откуда взялось это прозвище, Диодор сейчас не вспомнил, но решил вспомнить позже.

Они росли вместе, гостили в домах друг у друга месяцами, вместе буянили, когда вымахали в недорослей, учились вместе, лишь после развела их судьба. И так получилось, что теперь Диодор — мелкий офицер с окраинной границы Империи, а давний его друг и родственник княжич Выгота — подьячий, глава какого-то подразделения Тайного Приказа, успешно делающий службу в самой столице. Какие между ними могут быть отношения, подумал князь, и зачем они, к чему приведут?.. Ответа на эти вопросы оставалось ждать недолго.

Княжич Выгота не встал, указал рукой, чтобы Диодор садился перед столом. Кресло, в котором уместился князь, оказалось знатным, не то что скромные стульчики в приемной, а обитое юфтью, с тиснением герба на спинке… Так и есть, со щитом и мечом, и еще другими завитушками, символизирующими старый, нынче редко встречаемый, но все еще действенный герб этого Приказа. Сколько это кресло простояло тут, в этом тереме, сколько в нем побывало людей?..

Выглядел Выгота, прямо сказать, не очень, глаза у него были холодные, жестокие, горевшие зеленоватым огнем, так мог смотреть человек или очень азартный, или уставший до того, что и сам не замечает усталости. Под глазами виднелись темные круги, может и впрямь, он много работал? Хотя по служивым Приказа на нижних этажах князь Диодор этого бы не сказал.

— Я сейчас, — сказал Выгота, откинул перо, которым что-то подчеркивал на большом листе перед собой, и потер глаза.

Для осторожности, должно быть, лист этот он перевернул вверх обратной стороной, вдруг посетитель что-нибудь да углядит на нем? Но в этом не было ни грана оскорбительного недоверия, просто у него такая была манера, такая привычка, он сделал это безотносительно к Диодору. Затем Выгота попробовал улыбнуться. И не очень-то у него получилось, видно, разучились тут улыбаться, или еще не понял, что перед ним сидит родич и друг.

— Как доехал? Тебя позже ждали, — сказал он, подразумевая выполнение своего вызова. — Я так думал, ты не сразу в столицу поскачешь, а в имение свое завернешь. Ты сколько на фронте?

— Лет шесть тому получил туда назначение.

— И как там, в горах?

Обычный вопрос, обычный интерес. И рассказ у Диодора получился такой же обыденный. Ну, горы, в них засели разные тейпы, иногда воюют между собой, иногда дружат… если есть с кем совместно сражаться. Перед горами степь, орды бродят, иногда их тоже много, до семнадцати, которые приняли подданство Империи, порой они сливаются, и их становится пять-шесть, не больше. Атакуют горы, дерутся отчаянно, имперцев стараются не трогать, но конечно, и им достается иной раз. Поддерживать порядок сложно, бывает, казачий патруль вырежут, в прошлом году горный аул чуть не в триста душ угнали, и концов не нашли, кого винить в том, кого казнить — непонятно.

— Да, я знаю, — отозвался княжич Выгота, за время рассказа он снова потирал глаза, которые теперь стали отсутствующими, и огонь в них даже поутих. Должно, не очень-то рассказ этот его интересовал, или того пуще — если спросить, он бы толковее рассказал Диодору, как там у них, на южных рубежах дела обстоят.

Если сам все знаешь, подумал Диодор, зачем спрашивать? Но вслух не высказался, все же он видел перед собой начальника, подьячего приказного из Мирквы, не сотнику же ему перечить?

А Выгота-начальник на миг собрался, и вдруг заговорил другим тоном, уже не мягким и дружеским, словно вспомнил о своем чине и своем деле разом:

— Ты ведь там, на юге, разведкой занимался, а порой и политикой местной?

— Занимался, если это политикой можно называть.

— Вот это расскажи.

Диодор снова стал рассказывать, как искал неизвестного им пока вождя из диких, непокоренных горцев. Он на удивление умелым оказался, так устроил, что успешность горских атак резко возросла. Ответные же действия против них никак не удавались. Тогда возникла идея, что кто-то продавал этому вождю все планы, о том, что и как имперцы с союзниками собираются проделать. Вот только главные удары горцев приходились по ульмам степняков, а они — народ очень семейственный и верный договорам, и продавать своих никак не могли. А если предположить, что кто-то из имперских офицеров торгует военными планами, тогда… Но и этого быть не могло, такую разведку противника, если это была обычная разведка, они бы давно почуяли и разбили.

Тогда-то у Диодора появилось соображение, что это — колдун какой-то действует, который либо считывает сознание у кого-то из военачальников, либо внушает им неправильные идеи и распоряжения… Он написал докладную, после которой его заставили заниматься проверкой и разработкой этого предположения уже по-настоящему. Хотя и командование сотней с него не сняли, лишь перевели на гарнизонную, внешне тихую службу в оседлые казачьи селения.

— Это я знаю, — ответил Выгота, прервав и этот рассказ. — За последние три года четыре атамана у вас сменилось. Теперь вот прислали к вам Оприкона Шумейку. Как он тебе? — спросил, как и раньше спрашивал, без перехода.

Диодор подготовиться к такому повороту его любопытства не успел. Пришлось отвечать честно, как и сам о нем, о Шумейке, думал. Какой он резкий, даже грубый, бородатый, низкорослый, говорят, у него в роду почти все карлики…

— Долго не продержится, считает — как он сказал, так и будет, а ведь все не просто, и вовсе не так обстоит… Да и офицеры у нас особенные. Им нужно, чтобы они сами понимали, что делают. А как лучше сделать — каждый убежден, что он не хуже начальства знает. С такими советоваться нужно, или даже увещевать, если они в чем-то не уверены, а не приказывать. — Диодор подумал, быть ли дальше таким же откровенным, и все же досказал: — Понимаешь, у нас ответственность очень велика. Многое, что на нас сваливается, нам же и решать приходится. И без такой самостоятельности — никак не получается.

— Ну, тебе-то грех жаловаться, ведь ты же самостоятелен, — усмехнулся Выгота. — Сам ведь напросился, сам и получил распоряжение… найти этого гипотетического колдуна? И как у тебя с этим?

— Искал, да вот чехарда с начальниками… Не успел, а тут и ты меня вызвал.

— Не жалеешь, что вызвал? Или рад, мол, за неудачу ответственность не нести?

— Нет, не рад, весной я бы его взял. Как бы горцы его не прятали, как бы не защищали. Ловок он, это правда… Но все равно взял бы.

— Твоими бы устами… Впрочем, это от тебя не уйдет. — Выгота снова изменился, стал еще строже, суше, тверже. — Тут такое дело, князюшка, из Парса к нам воззвали, как в прежние времена, похоже, колдовство какое-то у них завелось.

И умолк княжич Выгота, приглядываясь зорче, чем прежде, к собеседнику.

— Почему я?

— Ты же сам говоришь, еще бы весна, и взял бы того колдуна.

Ох, темнил что-то княжич-подьячий. Что-то еще тут было, вот только теперь Диодору и стало ясно, что от того, догадается он, чего не договаривает начальник, и зависит, выберут его для этого дела, либо нет.

— А почему не старца какого-нибудь к ним направить? Сам же говоришь — как в старые времена… А раньше мы всегда старцев к ним отправляли.

— Старцы не понимают в мирских делах ничего, а в политике — еще меньше. И кроме того, старцы слабых колдунов не чуют, не видят их. А тут, видимо, кто-то из таких.

— И что же я должен делать?

— Возьми подорожную, у нас сейчас с дорогами не просто… Авторитетные грамоты мы тебе не хуже, чем для иного посольства устроим, чтобы там не сомневались, что мы именно тебя на это дело направили… И в путь. Сначала доберешься до Руговы, сядешь на корабль торговой Унии, по Северному внутреннему морю дойдешь до Хонувера, там на конях… Нет, не выйдет, — оказывается, княжич Выгота и себя тоже прерывал, видно, была у него такая же привычка, как и глаза протирать без конца. — Придется тебе, князюшка, чтобы поддержать статус, карету выделить, и уже в ней… Опять не так, — княжич даже вздохнул. — Ты лучше карету там же, в Хонувере купишь, город богатый, торговый, с этим трудностей не будет. И прямиком до Парса, уже через месяц там окажешься.

— Понял, — согласился князь Диодор. — Дорогу, правда, я бы другую выбрал, но если ты именно так советуешь…

— Тут что главное, — сказал Выгота, — торопиться нужно. Велика опасность, что следы там заметают, и расследование станет невозможным. И некоторые действия тамошних королей и политиков станут необратимы. И слухи пойдут, для короля Фалемота самые неприятные, но и для нас тоже… А хотелось бы, чтобы ты все это раскрыл, раскопал, злодеев наказал и, может статься, деньги вернул. Тогда дело обернется простой неприятностью, какие всегда происходят, без особых последствий… — Он снова попытался грустно улыбнуться. — А последствия, ежели произойдут, могут быть весьма и весьма значительными.

— Скакать, плыть, торопиться — это понятно, — кивнул Диодор. — Но вот, подойду ли я тамошним? Я же и на феризе забыл, как говорить, с учебы в руки их книг не брал.

— Значит, согласен? — Почти воскликнул Выгота. И воцарилось молчание, потому что Диодор и не понимал прежде, что его согласие спрашивают. А Аверитич продолжил тогда: — В поддержку я тебе людей дам из наших, из Приказа, люди верные. — И вдруг сбился. Задумался, причем по-настоящему, уже оценивая что-то, что было недоступно Диодору, но что за всем этим стояло. — Лучше будет, если ты все распутаешь… Я за тебя перед Кесарем ручался, и перед начальством своим… — И он все же улыбнулся по-хорошему, сумел на этот раз. — По старой дружбе, и по родству нашему… Значит, и ты, если все получится, карьеру сделаешь.

А если нет, подумал Диодор, если дело окажется безнадежным, допустим, местные из Парса помешают, тогда все на меня и свалишь?.. Хитер лис, решил он, да только и мы не просты.

— И с кем я там должен работать? — спросил вслух. — Ведь не просто это, ни с того, ни с сего, свалиться к ним на голову, и начать ворошить то, чего даже они не сумели распутать?

— Лучше будет, — задумчиво проговорил Выгота, — если ты напрямую с послом нашим сразу же поговоришь, с князем Притуном род Чумисом, знаешь его? Впрочем, откуда… Он же там, почитай, лет двадцать живет, на Миркве и не бывает, даже женат там, только сына сюда учиться прислал, да дочь за кого-то из нашего Посольского Приказа выдал, чтобы родню не забыть… Он знает, что тебе предстоит сделать. Сам же нам об этом деле писал, правда, как-то неопределенно… Но ты все прояснишь и все устроишь, так ведь?

— Ты говорил, что людей еще дашь верных.

— Да, там, в Парсе, на людей рассчитывать — неправильно будет, они же сами замешаны в этом. Посему, дам тебе двоих… Нет, троих — так лучше будет. — И снова, по своему дурацкому обыкновению, спросил о другом, совсем не о том, чего Диодор ожидал: — Ты где остановился в городе?

— У батюшки твоего.

— Вот завтра к тебе и придут, — теперь Выгота задумался уже не о том, какие сферы это дело затрагивает, а о том, как бы все с ним, с Диодором, побыстрее и понятнее устроить, это было почему-то видно. По-крайней мере, сейчас он не прятал ни мыслей своих, ни мнений. — Да, будет лучше, если они придут прямо к отцу на подворье. Чтобы вас тут, в городе никто вместе не видел, а то, сам знаешь, народец бывает продажным, мигом донесут парскому послу, а через него не дай Бог… Придут трое, один — маг, не самый ловкий, но учился в трех университетах, западную магию знает лучше прочих. Другой все же старец, без этого нельзя, сам понимаешь, феризы к нам не просто так обращаются, а старину вспомнили. Третьим будет… — Выгота ощерился, словно даже воспоминание об этом человеке заставляло его напрягаться, — сам увидишь, боец — на загляденье. Тоже, кстати, сотник, как и ты, только стрелецкий. — Он подумал еще немного, и завершил свое объяснение. — Можешь положиться на них.

Теперь он смотрел на князя Диодора, словно бы ждал подтверждения, что тот не подведет. Видно, и впрямь, ставки в этой игре, по крайней мере, с его, Выготиной стороны, были велики. Чтобы подчеркнуть это, княжич еще раз проговорил, едва ли не с угрозой:

— Но главный в этом деле — ты. И ты же за все в ответе.