Красивые, дерзкие, злые Литвиновы Анна и Сергей

– Не платил, да? На бабки набиваешься?! Хочешь, чтоб заплатил?! Я заплачу! Сколько бабок хочешь?!

– Нисколько. Отвези меня домой.

– Тысячу долларов хочешь?

– Нет. Пустите меня.

– Две?

– Пустите. Остановите машину. Я выйду.

– Три хочешь?

– Не надо платье мне рвать, горный ты козел! Оно пятьсот баков стоит! Останови, я сказала!

– Ладно, Абдул, тормози. Слышишь, девушка выйти хочет.

Шестисотый «мерсюк» остановился в глухом месте на Садовнической набережной. Равнодушно горели окна домов, ни одной машины вокруг, ни единого прохожего. А даже если б и оказались вокруг равнодушные москвичи – разве кто-нибудь вмешался бы в скандал, который устраивает девица в черном «Мерседесе» представительному седоку?!

Шофер, огромный молчаливый амбал, вышел из-за руля, открыл заднюю дверцу – но вовсе не для того, чтобы помочь Алисе выйти из машины. Он за руку выволок ее наружу – и с размаху ударил по голове. Девушка повалилась обратно на заднее сиденье лимузина и потеряла сознание.

Потом, в полутумане, Алиса чувствовала, что она лежит, уткнувшись лицом в кожаные подушки «Мерседеса». Пошевелиться она не могла, потому что голову ее и руки сжимал амбал-шофер. А ею в этот момент сзади, сопя, овладевал жестокий лилипут Рамазан…

Алиса очнулась на мокром асфальте, в разорванном платье, с кровью, струящейся по лицу. Вокруг нее на земле валялись ее сумка, туфли, разорванные трусы – и три зеленые купюры. Рамазан оценил ее сексуальные услуги в триста долларов.

Алиса тут же, рыдая, позвонила по «секретному мобильнику». Теплицын немедленно выслал за ней свою машину с шофером. А назавтра с утра сам приехал в Гнездниковский и положил перед Алисой конверт, туго набитый долларами.

– Я лично приношу тебе извинения и заверяю, что ничего подобного больше не повторится.

И ни единого слова, что он сожалеет. Что ему ее жаль.

В конверте оказалось пять тысяч долларов.

А через месяц Алиса узнала, что Рамазана застрелил наемный киллер. Ей хотелось верить, что жестокому восточному человеку отомстили за нее. Хотя, наверное, это было не так.

Алиса зажгла ночник, встала с жесткого дивана.

Местное время – два часа ночи. Весь поселок спит. Здесь ложатся рано.

И это жуткое место она должна считать своей второй родиной? Бараблино и здешняя житуха перековеркали всю Алисину жизнь. И в который раз она подумала: «Мама-папа, как же вы рано от меня ушли! Бросили! Оставили сиротой!»

Алиса осмотрела комнату, в которой прожила полтора года. Здесь многое переменилось.

На стене появился траурный портрет дяди Коли: в пиджаке, со значком победителя соцсоревнования.

К его похоронам Алиса послала тете Вере тысячу долларов. И потом не раз переводила ей то тысячу, то две, то три.

Стало понятно, во что превратились те деньги. В комнате появилась громадная лакированная стенка. Вся она была уставлена сервизами и хрусталем. Посуда страшно запылилась. Видно, что ею давно не пользовались. Если вообще доставали хотя бы раз.

Крашеные доски пола закрыл огромный ковер. Два других ковра тетка развесила по стенам, не занятым мебелью. С потолка свисала роскошная (по бараблинским понятиям) золоченая люстра с нелепым вентилятором.

А окно выходит во двор, захламленный по-прежнему. Оконные рамы потрескались, краска на них облупилась. Похоже, их не ремонтировали с тех пор, как Алиса уехала.

Несчастная тетя Вера. Вся ее жизнь прошла в заботе, чтоб набить в горку побольше фарфора.

«Но имею ли я право ее осуждать? – вдруг подумалось Алисе. – Моя-то жизнь чем от теть-Вериной отличается? Масштабом трат? Купить трехтысячедолларовые туфли и сразить ими на очередной тусовке Вероничку?..

И не слишком ли дорого я заплатила – за столичное житье, большой дом и модные наряды?»

В первые московские месяцы Алису действительно учили.

Дама из Дипломатической академии давала уроки этикета.

«Девочки, над столом не сутулимся! Спиночки выпрямили! Лопаточками касаемся спинки стула!.. Нож держим в правой руке – как ручку в школе держали, указательный палец вытянут поверх рукоятки!..»

Разговорный английский преподавал очаровательный мужик из МГИМО.

«It’s so nice to see you! You look just great! Would you like a glass of champagne?»1

И даже сценическому движению и сценической речи обучали.

«Корабли лавировали, лавировали, да не вылавировали».

Занятия проходили в огромной, полупустой, явно нежилой квартире на Гоголевском бульваре. Две другие товарки, посещавшие вместе с ней уроки, – возрастом явно старше Алисы, уже далеко за двадцать, – относились к красивой провинциалке высокомерно. Отвергали любые попытки сблизиться. Ее предложение после занятий попить вместе кофейку повисло в воздухе.

После отвратительного случая с Рамазаном первой мыслью Алисы было бежать.

Бежать – но куда? Обратно в Бараблино? Или снять квартиру и идти торговать на рынок? (Где ею будут помыкать такие же Рамазаны, только грязнее, беднее и вонючей.) А то еще есть хорошая профессия: водитель троллейбуса, зарплата до трехсот долларов, общежитие предоставляется…

Хорошо хоть Теплицын проявил минимальную чуткость: дал Алисе прийти в себя. И следующий клиент у нее появился только спустя три месяца, под Новый, девяносто седьмой год. Его звали Артем. Очередного Рамазана или Абдуллу Алиса бы просто не пережила.

Артем заехал за ней на новеньком «Саабе». Сам сидел за рулем: молодой, чистенький, весь наглаженный, словно хрустящий. Они отправились на презентацию нового отделения какого-то банка. Всю дорогу молодой человек рассказывал о себе – словно прорвало его: он окончил Высшую школу экономики, вице-президент банка, сколотил состояние на рынке ГКО. Формально женат, но фактически в разводе. Жизнь с супругой не задалась: она все время на сторону смотрела и детей ему не хотела рожать. Он ей квартиру оставил, а сам живет в доме в Переделкине.

К концу дороги Алиса знала о жизни Артема, казалось, все. Тогда она была еще очень неопытна и не подозревала, что многие мужчины именно для того любовниц заводят, и к проституткам ходят, и эскорт-услуги заказывают, чтобы было кому о себе рассказать, на жизнь пожаловаться.

Весь прием Артем от Алисы не отходил. С удовольствием знакомил ее с коллегами. При этом использовал лестную, но слегка напрягавшую девушку формулировку:

– Алиса – моя новая жена.

Однако никаких вольностей банкир себе не позволял. Пил всю дорогу одну минералку, любезно и даже трогательно за Алисой ухаживал. Поэтому к концу вечера, скрашенного тремя бокалами шампанского, девушка слегка оттаяла, решила, что от Артема ждать подвоха нечего.

Подвоха и не последовало: он остался предельно корректен. Отвез Алису на своем «Саабе» домой. А когда подкатил к ее дому в Гнездниковском и заглушил мотор, то повернулся к ней, заглянул в глаза и спросил:

– Ты где Новый год встречаешь?

– Пока не знаю, – пожала плечами Алиса. Не говорить же Артему, что Теплицын заранее предупредил: на новогоднюю ночь обычно бывает много заказов на сопровождение, и она должна быть свободна – есть шанс хорошо заработать.

– Я тут в круиз по Карибам собрался, – слегка даже конфузясь, проговорил банкир. – Но жена отказалась, да и черт с ней, а одному мне скучно, и путевка пропадает. Поехали со мной, а?

– Не знаю… Это так неожиданно… – опустила ресницы Алиса.

– Путевка уже оплачена, все включено, – торопясь и слегка заикаясь, принялся уговаривать Артем. – И… И тебе совсем не обязательно спать со мной. Я обойдусь. Просто будем иногда разговаривать, купаться, на крокодилов смотреть.

– Боюсь, у меня есть планы в Москве.

– Если надо, – сказал, еще более смущаясь, банкир, – заплатить за твои… э-э… хм, услуги, я готов. Сколько скажешь.

– Нет, – резко ответила Алиса. – Думаю, это невозможно.

И решительно открыла дверцу автомобиля.

Артем покорно вскочил, помог ей выйти и у подъезда нежно поцеловал руку.

На следующий день, едва Алиса вернулась с занятий, в дверь позвонили. Явился посыльный. Заставил Алису расписаться и вручил ей огромный букет роз. Сорок девять штук, как она потом посчитала. К букету была пришпилена степлером визитная карточка Артема. Все как он рассказывал. Банк «Национальный русский кредит», вице-президент. На визитке от руки написан номер мобильника. И еще одно слово: «Едем?» Алиса никак не ответила на послание и не поблагодарила за подарок.

На следующее утро явился другой посыльный. Он принес бархатную коробочку. В ней покоился золотой браслет, украшенный тремя крупными изумрудами и множеством бриллиантов. И без всяких визиток было понятно, кто отправитель подарка.

Браслет Алиса отослала обратно – пришлось вызывать службу курьерской доставки – по адресу банка, указанному в карточке Артема.

А на третье утро, когда девушка вышла из подъезда в Гнездниковском, чтобы отправиться на занятия, у крыльца стоял огромный розовый лимузин. Шофер с поклоном отворил перед ней дверцу.

– Еще чего! – фыркнула Алиса.

И, не оглядываясь, поковыляла по гололеду в сторону Тверской, чтобы поймать такси.

Однако под аркой, разделяющей Гнездниковский и Тверскую, ее ждал другой лимузин – такой же большой, как первый, только черный. И его шофер тоже распахнул перед Алисой дверцу. Снял фуражку, склонил голову, проговорил:

– Прошу вас!

– Да что ж это за преследования такие! – пробормотала про себя Алиса, прошла мимо и решительно достала из сумочки мобильник.

Сверяясь с визиткой, набрала мобильный номер Артема. Когда тот сказал «Слушаю», крикнула возмущенно:

– Почему вы ко мне прицепились?

Последовал ответ:

– Потому что я влюблен в вас.

Алисе показалось, что голос Артема звучит не только в трубке, но и чудесным образом доносится прямо по воздуху. Она растерянно заозиралась.

У обочины Тверской стоял Артем и смотрел прямо на нее. Рядом с ним был припаркован еще один лимузин – белый. Банкир, улыбаясь, словно шофер, распахнул перед Алисой заднюю дверцу.

Ей ничего не оставалось делать, как усесться в машину.

В конце концов, сложно устоять против трех лимузинов.

Алиса согласилась на карибский круиз. А потом, когда они с Артемом вернулись, – в середине января, довольные, расцветшие, загорелые, – она уведомила Андрея, что уходит из его «фирмы».

Вопреки ее опасениям Теплицын не стал чинить ей препятствий и счета за квартиру и за обучение не выставил. Сказал лишь:

– Очень жаль. Ты мой самый перспективный кадр. Я возлагал на тебя большие надежды. Но все равно я рад, что ты устроила свою личную жизнь. Но на всякий случай помни: я всегда к твоим услугам. И рабочее место в моей конторе всегда остается за тобой.

Алису так и подмывало выкрикнуть: «Никогда больше этому не бывать!» – но… Мало ли что… И она лишь смиренно поцеловала Теплицына в щеку:

– Спасибо, Андрей.

И в тот же день переехала из Гнездниковского в особняк Артема в Переделкине.

…Они с Артемом прожили счастливо больше года. Но семьи – в смысле тоски, рутины, склок из-за того, кто в доме главный, – у них не было. Да и правда – чего склочничать, если совместное житье-бытье напоминало Алисе веселый, сказочный фейерверк? Они ужинали в лучших столичных ресторанах, появлялись на всех премьерах, предавались новому увлечению – кино (в Настасьинском переулке как раз открылся первый в столице нормальный кинотеатр с мягкими креслами и звуком долби-сэрраунд).

Съездили вместе в Париж и на Лазурный берег, в Прагу и даже на Маврикий.

Артем осыпал Алису подарками: цветами, драгоценностями, нарядами. Купил ей машину «Фольксваген Гольф» и заставил пойти на курсы вождения. А каждому вшивому тортику, который пекла для него Алиса, радовался, словно малый ребенок.

Замуж пока не звал. Алиса сама разговор о браке, конечно, не заводила. Знала: у Артема идет непростой бракоразводный процесс. Хищница Галка, его первая супруга, выдвинула претензии и на квартиру, и на особняк, и на ту часть акций банка, которой владел Артем. Общались они с супругой исключительно через адвокатов, и после каждой подобной встречи Артем возвращался в особняк бледный, разбитый и, болезненно кривясь, повторял из Шекспира: «О женщины! Коварство имя вам!»

Алиса его утешала. Порой ей казалось, что, несмотря на изрядную разницу в возрасте – ей едва стукнуло девятнадцать, а ему уже было за тридцать, – в житейских вопросах она гораздо мудрей и опытнее, чем он.

Идиллия дала трещину через год, к лету девяносто восьмого. Артем стал подолгу задерживаться на работе. Зачастую приезжал домой пьяным. Несколько раз вовсе не приходил ночевать. С Алисой стал резким, нетерпимым, раздражительным. На все расспросы отмалчивался, хмурясь, или начинал грубить. Рестораны, драгоценности и кино как-то внезапно прекратились.

А в августе разразилась катастрофа. Однажды днем, в полной уверенности, что Артем на работе, Алиса отправилась в Москву за покупками на своем новеньком «Фольксвагене».

Когда она возвратилась, на столе в кухне артемовского дома ее ждала записка:

Дорогая Алиса!

Я вынужден срочно уехать. И я больше сюда не вернусь. Ни домой, ни в Россию. Поверь, иного выхода у меня нет.

А почему – рассказывать долго и мучительно. Ты сама все скоро узнаешь – из телевидения и газет.

Извини, что не могу тебя взять с собой. Так будет лучше – прежде всего для тебя самой.

Боюсь, из моего дома тебе тоже лучше съехать. Сомневаюсь, что его оставят тебе.

И еще: если у тебя есть какие-то сбережения в рублях, срочно переведи их в доллары. И ни в коем случае не клади валюту в банк. Ни в какой.

Никому не говори о моем совете – равно как и о том, что мне пришлось бежать навсегда. Всем, кто будет меня спрашивать, отвечай (пока не съедешь из дома), что я уехал ненадолго, а куда – ты не знаешь.

Записку эту, пожалуйста, обязательно уничтожь.

Мне было очень хорошо с тобой.

Прости и прощай.

А.

В первый момент Алиса ничему не поверила: «Бред какой-то! Дурацкий розыгрыш!»

Позвонила в банк – там сказали, что Артем Георгиевич скоро будет. Мобильник его не отвечал.

В ванной не хватало бритвенных принадлежностей, из гардероба исчезла пара костюмов и несколько рубашек. Не оказалось и любимого артемовского чемодана. «Сааб» мирно стоял в гараже.

Промучившись неизвестностью ночь напролет, утром по телевизору Алиса услышала какие-то странно-тревожные заявления о «финансовом оздоровлении», «свободном курсе рубля» и «отказе государства платить по своим обязательствам». Алиса мало что поняла, а рублевых сбережений у нее все равно не было. Но доллары из банка она на всякий случай сняла.

Когда прошла неделя, курс доллара скакнул с шести рублей до двадцати пяти, а Артем не появлялся. Что-то подсказало Алисе: надо съезжать из особняка. Она сняла квартирку в Марьине.

Девушка могла только догадываться, что случилось с Артемом, до тех пор, пока в конце сентября не услышала по телевизору сообщение о том, что банк «Национальный русский кредит» отказался выполнять свои обязательства по вкладам физических и юридических лиц. Руководители банка, сказали в новостях, исчезли и объявлены в международный розыск.

Больше Алиса Артема никогда не видела.

И не у кого было спросить: почему он не взял ее с собой?

Потому, что жалел и берег?

Или потому, что недостаточно сильно любил?

Ах, Артем, Артем!

Пожалуй, самая светлая страница в ее жизни.

Алиса, вся извертевшаяся, встала с кровати. Ходики показывали четыре утра. Заснуть так и не удалось.

Муха в душной комнате билась о раму. Откуда-то с соседних огородов прокричал первый петух.

Алиса пошла на кухню – выпить воды. В бараблинской избе имелся водопровод и даже газ. Большая редкость для провинциального поселка.

Но питьевую воду все равно брали из колодца. Когда она училась в школе, их, помнится, даже специально предупреждали: воду из-под крана пить нельзя! Она ржавая и полна бактерий. Алиса ковшиком из ведра налила себе полную чашку.

Из-за стены, из «залы», донеслись равномерные стоны тети Веры. Потом скрипнула раскладушка, и голос Клавуси шепотом прикрикнул: «А ну! Тихо ты!»

Удивительно, но тетка послушалась: перестала стонать.

На окне в кухне стояла иконка. Алиса молитв знала мало, одну «Отче наш» да с пятого на десятое «Символ веры». Поэтому проговорила про себя: «Господи, помоги тете Вере! И еще: дай мне заснуть сегодня. У меня завтра будет такой тяжелый день!»

В последнем Алиса не ошиблась: тетя Вера скончалась через сутки после ее приезда.

Пять дней спустя, возвращаясь с похорон – на том же дряхлом «Ту-154»,– Алиса подумала: «А ведь, получается, тетка дожидалась меня. Дожидалась, чтобы все объяснить, облегчить душу и со спокойной совестью отойти в мир иной».

Весь последний день на земле тетя Вера посвятила своему рассказу.

Знакомый врач из местной больницы колол ей морфий – вот на что еще тратились те деньги, что регулярно присылала Алиса. Поэтому от боли тетя не особенно страдала. Просто была очень слаба и временами посреди фразы отключалась, засыпала.

Соседка Клавуся во время их разговора постоянно заглядывала в «залу». Не только из любопытства – но и, пожалуй, из опаски: как бы Алиса не сговорилась с умирающей поменять завещание в свою пользу. Даже в какой-то момент, когда речь шла об особо интимных вещах, пришлось на соседку гаркнуть. Алису поддержала и тетя Вера. Попросила слабым голосом: «Шла бы ты, Клавуся, домой. За мной пока Алиса посмотрит».

В каком-то смысле, на взгляд Алисы, болезнь пошла тете Вере на пользу – как ни кощунственно это звучит. Исчезли непрошибаемая строгость тона и металл взгляда. Утром, когда тетка увидела у своей постели Алису, она расплакалась, прижала ее к себе, поцеловала ей руку и прошептала: «Прости меня, старую дуру!..»

А вот рассказ тети Веры до глубины души Алису не поразил. Нечто подобное она и предполагала – тетка ее только о деталях просветила. Но детали эти состарили Алису в один день. Уничтожили. Убили…

Началось все с той самой отцовской работы, которую он нашел себе году в девяносто третьем. Ни мать Алисы, ни тем более тетя Вера не знали, в чем она заключалась. Отец ничего никому не рассказывал. Отшучивался. Бравировал: «Наша служба и опасна, и трудна». Или: «Я теперь – боец невидимого фронта». Он часто уезжал: на пару дней, максимум на неделю. Возвращался бледный, усталый, ложился отсыпаться (это и сама Алиса помнила). И однажды, в самом конце тысяча девятьсот девяносто четвертого года, пришло известие, что он погиб.

Тогда же случился с Алисой первый приступ ее болезни. Она закричала, заплакала, упала на пол – и потеряла сознание. Мать вызвала «Скорую» – девочке сделали укол успокоительного. Сказали: ничего страшного, надо отдохнуть, отоспаться. Однако на следующий день Алисе стало только хуже. Когда она проснулась – не узнала мать, не понимала, где находится, только сидела, раскачиваясь, в кровати, уставясь в одну точку.

Алиса не пришла в себя до похорон отца. Хоронили его в закрытом гробу. Матери даже не дали взглянуть на него. На похоронах был минимум людей и не присутствовал никто из новых сослуживцев отца, ни единого человека с его странной последней работы. Никаких поминок не справляли – до поминок ли тут, когда с дочкой творится нечто странное и пугающее?

Тетке Вере и дяде Коле о смерти отца, конечно, сообщили – однако они не сочли нужным приезжать из своего Бараблина на похороны. Поэтому обо всем, что произошло после папиной смерти, тетя Вера узнала позже, когда наконец-таки прибыла в Москву. Прибыла – потому что надо было спасать свою двоюродную сестру и ее дочку (Алису). Ведь помощи им больше ждать оказалось неоткуда. Семья Меклешовых жила замкнуто, самодостаточно. Ближе двоюродной сестры по материнской линии – той самой Веры – не было у них ни родных, ни верных соседей, ни надежных друзей.

На следующее после похорон отца утро Алиса пришла в себя (сама она этого сейчас, как ни напрягала память, вспомнить не могла). Была тиха и спокойна. Попросила поесть. Порадовалась хорошей погоде за окном. О том, где отец и что с ним, не спрашивала – а мама и не рассказывала.

И тут в квартиру Меклешовых явились странные люди. Один из них предъявил милицейское удостоверение. Однако были они в штатском и выглядели и вели себя скорее как бандиты. Алису отправили в ее комнату, а сами стали в жесткой форме допрашивать мать. С кем отец дружил? Встречался? Что рассказывал о своей работе? Выпивал ли он? Была ли у него посторонняя женщина? Есть ли у семьи дача? Машина? Другая собственность?

Затем разговор перешел в иную тональность. Из допроса он превратился в натуральный наезд. Бандиты стали кричать: Алисин отец кинул их на бабки. На очень большие бабки. Прозвучала даже цифра: несколько миллионов долларов. И теперь, раз он умер (или сделал вид, что умер), жена отвечает за его долг.

– Но у меня же ничего нет! – доведенная до слез, выкрикнула мать.

– А девочка? – глумясь, ответствовали бандюки. – Дочку свою нам отдашь. В бордель ее продадим, в Турцию или Эмираты. Пятнадцать лет – хороший возраст. Она девственница, да? Много за нее не дадут, но тысяч пятьдесят с твоего долга за нее скостим.

– Не отдам! – закричала тогда мама и бросилась на негодяев.

Ее усмирили пощечинами, а потом привязали к стулу и продолжали куражиться. А затем вынесли приговор: помимо Алисы, она отдает бандюкам квартиру: «Перепишешь ее у нотариуса на человека, которого мы укажем».

– Где же нам жить?!

– Где хочешь, – был ответ. – Хоть на помойке.

Последним пунктом бандитских требований явилось следующее: мама Алисы поступает к ним в вечное услужение, становится кем-то вроде рабыни.

– Для борделя ты стара – так полы будешь мыть, еду готовить, одежду стирать. Поняла?.. Неделя тебе сроку! Или найдешь деньги, что твой муж у нас украл, или дочку отберем, квартиру отберем, саму тебя «на хор» поставим!..

Наконец бандиты ушли. Мама заглянула к Алисе – и ужаснулась происшедшей с ней перемене: девочка закуталась в одеяло, забилась в угол кровати, а ее лицо выражало крайнюю степень испуга. Она дрожала всем телом, зрачки были расширены, глаза не выражали ничего. Маму она опять не узнала, только в ужасе бормотала: «Не хочу! Не хочу! Не забирайте меня!»

Похоже, девочка слышала обрывки доносившегося с кухни бандитского разговора, и ее психике, не окрепшей еще после смерти отца, был нанесен новый удар.

Мать хотела успокоить Алису, приласкать, утешить. Она осторожно дотронулась до ее плеча, но та дико дернулась и панически завизжала.

И как ни пугающе звучали угрозы бандитов – реальный страх за явно заболевшего ребенка заставил на время забыть о них. Мать вызвала «Скорую». При-ехавший молодой врач был внимателен – особенно после того, как женщина вручила ему пятьдесят долларов. Он сказал, что случай очень похож на реактивный психоз. Сделал Алисе укол успокоительного, а когда девочка уснула, вызвал бригаду из «Соловьевки» – клиники неврозов (где у врача работал однокурсник).

Алису госпитализировали. Мама неотлучно находилась с ней. А когда уже под утро вернулась домой, почувствовала сильнейшие боли за грудиной. Пососала нитроглицерин – боль вроде бы отпустила. Но по какому-то наитию все-таки отправила прямо с домашнего телефона телеграмму тете Вере.

Та сохранила ее. Она попросила Алису открыть комод и достать телеграмму из потайного ящичка. На бланке старого образца прыгали буквы:

АЛИСА СИЛЬНО БОЛЬНА = Я ТОЖЕ ПЛОХО СЕБЯ ЧУВСТВУЮ = ПОЖАЛУЙСТА СРОЧНО ПРИЕЗЖАЙ = ЦЕЛУЮ = МИЛА

Заснуть маме в ту ночь так и не удалось, боль за грудиной вернулась, отнялась левая рука. И тогда, как ни неудобно ей было второй раз за сутки вызывать «Скорую», она набрала «03». Приехал фельдшер, измерил давление, сделал кардиограмму. Вынес вердикт: «Похоже, инфаркт. Нужно срочная госпитализизация». Мама попыталась сопротивляться:

– Понимаете, у меня дочка в больнице, мне завтра туда нужно, за ней ухаживать! – на что фельдшер равнодушно сказал:

– Дело ваше, только до дочкиной больницы вы своими ногами не дойдете. Это я вам обещаю.

И мать согласилась на госпитализацию – тем более что сердце все болело, болело… За Алису, за похороненного мужа, за жизнь, рассыпавшуюся в один миг…

Тетя Вера, получив телеграмму, немедленно бросилась звонить в Москву. Телефон кузины не отвечал. Тогда она подхватилась, кое-как отпросилась с работы и кинулась в областной центр на вокзал. Пусть на поезде страшно долго – только денег на самолет у нее все равно не было.

Спустя двое суток, приехав в столицу, тетя Вера разыскала сестру в больнице: в самой обычной, районной – в палате на шесть человек. Тетю Веру к маме пустили. Та лежала, была слаба, но больше всего ее мучил вопрос: как там Алисонька?

Тетя Вера кинулась в «Соловьевку» – к ней спустился дежурный врач. Пугать не стал, но и не обнадежил:

– Случай в каком-то смысле типичный, однако весьма тяжелый. Прогноз, в принципе, благоприятный, но требуется терапия в условиях стационара. Посещения, даже близких родственников, пока нежелательны. Да и все равно, – добавил врач, – Алиса сейчас спит и вряд ли сможет войти в контакт с вами.

Тетя Вера заехала к ним домой за последними мамиными сбережениями, а потом вновь поехала к ней в больницу. Там развила бурную деятельность: перевела мать в отдельную палату, договорилась, чтобы для нее, Веры, поставили здесь же раскладушку. Всю ночь они с мамой проговорили. Та рассказала ей обо всех трагических перипетиях последних нескольких дней и взяла с двоюродной сестры обещание: если с ней вдруг что случится, тетя Вера станет заботиться об Алисе. Денег у Веры не было – получала она на своем бараблинском комбинате сущие гроши. Тогда кузины договорились, что мама завещает тетке – именно ей, потому как Алиса все равно несовершеннолетняя и к тому же нездорова – свою единственную ценность: московскую квартиру.

Тетя Вера согласилась, и назавтра в больницу пригласили нотариуса. Оформили завещание. А на следующий день ситуация удивительным образом начала, как показалось в тот момент тете Вере, налаживаться.

Про Алисину маму врачи стали говорить, что, конечно, надо беречься, но выздоровление не за горами. Ей разрешили вставать, понемногу гулять и «думать о хорошем». Мать, конечно, пыталась, хотя состояние Алисы, а также угрозы бандитов (которые представлялись обычным москвичам в те времена всесильными) ее очень угнетали.

А тетя Вера тем временем отправилась в УБОП на Шаболовку. Там ее приняли очень серьезно, беседовали вежливо и даже позволили написать заявление о вымогательстве. Оперативники проинструктировали ее: лично ни в коем случае ни с кем из бандитов не встречаться. А коли будут телефонные звонки – записывать их на магнитофон. На этот случай тете Вере вручили под расписку телефон с определителем номера и диктофоном.

Однако прошла неделя, а бандюки никак не давали о себе знать.

Пошло на лад и состояние Алисы. Врачи «Соловьевки» разрешили тетке навестить ее. Предупредили: никаких дурных вестей – ничего, что может потревожить больную.

Алиса предстала перед тетей Верой вялой, заторможенной, подурневшей, но адекватной. (Как ни рылась сама Алиса в своей памяти, этого она вспомнить не могла, как не могла припомнить практически ничего из того времени, что она провела в клинике. Всплывали только какие-то крашенные масляной краской стены, ночь, тени от деревьев. Или вдруг лицо врача – такое красивое, что его хотелось расцеловать.) Потом с тетей Верой долго беседовал молодой доктор. Расспрашивал о состоянии здоровья матери, домашних условиях, материальных возможностях. Сказал, что если процесс реабилитации будет идти теми же темпами, то Алису через неделю можно будет выписать под наблюдение психиатра по месту жительства.

Пообещали выписать и маму. Рекомендовали щадящий режим и массированную лекарственную терапию. Следующую неделю тетя Вера провела, разрываясь между двумя больницами. И сестре, и племяннице требовалось привозить все: от лекарств до еды. Нужно было подкармливать врачей, платить сиделкам.

Мамины сбережения быстро кончились. Тетя Вера заказала переговоры с Бараблином, с дядей Колей. Нужны были деньги, и много. Столичные цены приводили тетку в ужас. Их даже сравнить нельзя было с бараблинскими. Дядя Коля на просьбу раздобыть и срочно прислать денег ответил, натурально, матом. Тогда Вера рассказала супругу о завещанной ей квартире. Это изменило дело. В любом случае, сказала Вера, сестра в долгу не останется. В итоге дядя Коля согласился, чтобы спасти сестру и племянницу, продать машину, старенький «Москвич».

Через неделю пришли деньги. Бандиты по-прежнему не проявлялись. Мама с Верой воспрянули духом: может быть, пронесло? Может, бандиты просто ее попугали и, с ходу не добившись своего, решили отстать от семьи? Или подействовало заявление тети Веры и московский УБОП схватил отморозков?

Наконец наступил счастливый (для мамы и тети Веры) день: Алису выписали из «Соловьевки». Сама девушка, оглушенная лекарствами, которыми ее обильно закармливали врачи, пытаясь избавить от страхов, не помнила своего возвращения в родное гнездо. Только теперь тетка рассказала: она оставила ее дома со строгим наказом дверей никому не открывать, к телефону не подходить – и, окрыленная, бросилась в больницу к сестре.

Но там… Там ее оглушило кошмарное известие: Алисина мама скончалась. Утром у нее случился второй инфаркт. Врачи ничего не смогли поделать.

Впоследствии (рассказала тетя Вера Алисе только сейчас) стало известно: накануне вечером к маме в клинику приходил человек, представившийся оперативником УБОПа. Он провел с ней наедине больше часа. Был ли он и в самом деле сотрудником милиции и о чем он говорил с ней в ее отдельной палате, никто не знал – только спустя пару часов после его ухода мама почувствовала себя худо. Ее отправили в реанимацию, однако к утру, несмотря на все усилия врачей, она умерла. Ради того, чтобы организовать похороны, тетя Вера заложила в ломбард все золотые украшения – свои и мамины.

Как только тело сестры было предано земле, Вера обратилась в риелторское агентство и объявила, что через полгода, когда она вступит в права наследства, следует немедленно продать московскую квартиру Меклешовых. И вечером того же дня, прихватив с собой Алису, уехала в Бараблино.

Она рассудила, что там, на свежем воздухе, при парном молоке, девочке станет лучше – московские кошмары, мол, сами собой улетучатся из сознания бедной сиротки.

Как ни странно, тетя Вера оказалась права. Юный организм справился с болезнью безо всякой дальнейшей врачебной помощи. В один прекрасный день, примерно через неделю после приезда в тетушкин дом, Алиса словно очнулась от глубокого сна. Она помнила, что ее родители умерли, и осознавала, что находится в Бараблине. Однако те две недели, что прошли между смертью отца и матери, практически стерлись из ее памяти, оставив лишь несколько нестерпимо ярких, однако не связанных друг с другом образов: известие о гибели папы… чрезвычайно красивое лицо молодого врача… тени деревьев на стене палаты… похороны мамы…

Спустя полгода после смерти Алисиной мамы тетя Вера, ничего не сказав двоюродной племяннице, отбыла в Москву: вступать в права наследства.

– Прости меня, дочка, – прошептала она сейчас Алисе. – Прости, что ничего не сказала тебе тогда. Прости, что выписала тебя с Москвы… Что московской квартиры с пропиской лишила… Но и ты меня пойми… После смерти твоих мы все в долгах были… Ведь тебя и одеть, и обуть, и ранец купить надо было… А Коля не работал, только пил, да от меня все «контрибуцию» за свою машину поганую требовал…

– Бог простит вас, – машинально откликнулась Алиса, стараясь не смотреть на умирающую. Тетя Вера выглядела настолько худой, сморщенной и несчастной, что язык не поворачивался выговорить ни слова упрека.

– Бог-то ладно… – прошептала тетка. – Кто знает, есть ли он на свете… Ты – меня прости… Скажи, дочка, что простила…

– Простила, тетя Верочка. Конечно, простила, – наклонилась к кровати умирающей Алиса и поцеловала ее в лоб. – Ты же как лучше хотела. Чтоб от бандитов меня подальше увезти…

Та заплакала – и вдруг облегченно уснула.

А очнувшись через пару минут, рассказала Алисе, что квартиру Меклешовых она продала за сорок тысяч долларов. Часть этих денег пошла на новую машину дяде Коле (вот откуда у него взялась бордовая «девяносто девятая», которой мужик чрезвычайно дорожил!). Благодаря деньгам за столичное жилье тетя Вера раздала долги, смогла прилично приодеть и нормально кормить Алису. И правда, вспомнила девушка: если первые несколько месяцев в Бараблине Алиса и карамельки считала лакомством, а гречневую кашу – праздником, то после поездки тети Веры в столицу в доме стали есть и фрукты, и мясо, и шоколад.

– Прости меня, дочка, – снова извинилась тетка. – Я не все деньги за квартиру тогда на тебя потратила… Я на учебу твою откладывала… Но как ты уехала в Москву, такая гордая, и зарабатывать стала… и мне даже слать… Я на себя кое-что потратила… Там, в горке, ящичек потайной… Возьми, это тебе… А то все равно Клавуся притырит…

Алиса, следуя указаниям тети Веры, достала из потайного ящика шкатулку. Та оказалась вся доверху забита золотыми украшениями: толстыми, аляповатыми серьгами, цепями, брошами. Алиса не могла даже представить себе, что когда-нибудь сможет надеть на себя столь безвкусные вещи.

– Возьми, Алиса… – прошелестела умирающая. – Продашь… Я денежной реформы испугалась… Копила золотишко, все равно, думала, тебе пойдет…

В коридоре послышались шаги, лицо тети Веры исказилось, она воскликнула: «Прячь! Прячь!» – и Алиса инстинктивно сунула шкатулку к ней под одеяло. В «залу» вошла Клавуся, подозрительным взглядом обвела их и грубо спросила:

– Принести чего надо?

– Нет-нет, ничего не надо, Клавочка, – с фальшивым умилением произнесла тетя Вера.

По странной гримасе судьбы, эта фраза оказалась ее последними осмысленными словами. Вскоре она впала в забытье, лишь бредила какой-то «бобиной» и звала своего Колю, а под утро скончалась.

Через день тетю Веру похоронили – на тихом поселковом кладбище, рядом с дядей Колей, под соснами.

Всем на похоронах распоряжалась Клавуся, гордая своей ролью наследницы и душеприказчицы. Алиса поразилась огромному количеству соседей и бывших сослуживцев, пришедших проводить тетку в последний путь.

На следующий утро Алиса уехала на такси в областной центр, а затем улетела в Москву.

Содержимое шкатулки она взяла с собой, справедливо рассудив, что оно принадлежит ей по праву. Жаль только, обратно на квартиру этот килограмм золота не обменяешь…

В самолете Алиса вспоминала рассказ тети Веры о последних днях своей матери и понимала, что вместо ответов о судьбе ее родителей возникли новые вопросы, не менее жгучие.

Чем занимался на своей новой работе ее отец?

Как он погиб?

Что он сделал такого, что бандиты перевели стрелки на его семью?

Почему в конечном итоге душегубы оставили ее в покое? А может, и не оставили – ведь непонятно, кто был тот «оперативник», что разговаривал с матерью в больнице? Может, тетка Вера, когда увезла Алису в Бараблино, действительно ее спасла?

Алиса понимала: она должна ответить на эти вопросы. Должна – чтобы понять, кем был на самом деле ее отец: невинной жертвой, пешкой в чьей-то игре? Или, наоборот, расчетливой сволочью, погубившей ради корысти или страстей свою жену и дочь?

Таинственные события, происшедшие, казалось, в совсем другой жизни – много лет назад, – теперь взывали к девушке: пойми! Разберись, узнай, выясни!

…И в столицу Алиса прилетела с твердой решимостью: все расследовать, что явилось первым камнем, вызвавшим трагическую лавину. Ту лавину, что похоронила счастливую и спокойную жизнь ее семьи.