Сицилийское королевство Живой Алексей

Глава первая. Не буди ляха

Забубенному, как чародею-механику, отвели целую горницу в просторном доме. В соседней должен был разместиться Путята. Его с дружиной ждали в Перемышле к утру. Пригласили отужинать.

Перекусив наваристой похлебкой со свежим хлебом, Григорий отцепил меч, разделся и лег отдохнуть. Но сон почему-то не шел. То ли оттого, что прискакавший с окраиинной заставы гонец сообщил, что заметили пограничники отряд ляхов двигавшийся к Перемышлю. То ли перевозбудился механик от долгой скачки. Целый день в седле провел, шутка ли. В общем, навалились на чародея разные мысли, не давая ему заснуть. Была у него такая привычка – лежать по ночам с открытыми глазами и думать, глядя в потолок.

Закинув руки за голову, Забубенный рассматривал в темноте низкий бревенчатый свод. Европейским ремонтом в горнице не пахло. В окнах, конечно, не стеклопакеты сверкают. Ну, хоть слюда, а не бычий пузырь, жить можно. По местным меркам, хоромы. Желудок приятно согрела похлебка, и мысли механика постепенно сами собой унеслись в недавнее прошлое.

Уже больше года прошло, как чудесным образом из леса, где грибы собирал, перенесся в это древнее время питерский механик автосервиса Григорий Забубенный. И сложилось так, что приняли его тут за чародея. А все потому, что он случайно захватил с собой электрический фонарик и по неосторожности пару раз включил его в темное время, наведя страшный перполох среди черниговских ратников. Не испугались тогда только Путята да Куря, предводители отряда. Может оттого, и подружились они потом.

Не без труда, конечно, но прижился он здесь. И, как чародей, что помог чудесным образом избежать нашествия монголов на Русь, Забубенный в киевском войске пользовался теперь уважением и мог чаще других видеться с князем. Даже принимал участие в советах на правах местного Нострадамуса. Хотя и не всегда князь поступал согласно его предсказаниям, но мнение выслушивал, уж больно впечатления от разгрома на Калке были еще сильны у Владимира Рюриковича, который еще недавно был князем Смоленским.

А ведь говорил тогда Забубенный, предупреждал, не надо с монголами драться, они мимо идут, никого не трогают. Но не поверил ему князь Черниговский и послал странного человека, что огонь из руки выпускать умел, на разведку вместе со своим воеводой. Ну, что в том походе приключилось, Забубенный теперь и вспоминать особо не хотел, – столько страхов натерпелся, от своих отбился, в плен к монголам угодил, даже в орде с ними побывал на дне рожденья Чингисхана. Но, слава богу, живым обратно вернулся, да еще и в самый разгар битвы умудрился случайно жизнь спасти Субурхану. И главный монгол, котрому все тумены подчинялись в том походе против половцев, не забыл доброго дела. Разгромили в том бою монголы храбрых, но неразумных князей русских, а дальше на Русь не пошли. Оценил Субурхан силу русских богатырей и предолжил им вместе идти на запад, другие народы покорять. А сам с туменами ушел за Дунай, только его и видели.

Изменилось за прошедьший с той поры год немало. Много народу полегло в битве на Калке, князья старые почти все. А потому и в Киеве, и у Чернигова, теперь новые князья. В Киеве Владимир Рюрикович сидел, а в Чернигове теперь княжил Михаил Всеволодович. И все бы ничего, но, как известно, новая метла метет по-новому. И скоро пришлось воеводе черниговскому с другом Курей, а с ними и Забубенному, искать себе работенку. Не сложились у них отношения с новым губернатором Чернигова. А тут и в Киеве власть сменилась. Но, нет худа без добра – народу на Калке полегло множество, а потому и свободных вакансий у киевского престола было достаточно. Дело быстро нашлось. И таким профессиональным рейнджерам, как Путята с Курей, и магу-одиночке, мечтавшему об открытии своей механической мастерской.

Нет, не спалось Забубенному, несмотря на утомительный день. Промучившись в полузабытьи часа три, он встал. «Пойду, поброжу, – решил Григорий, – авось расслаблюсь, сон нагуляю». Механик сунул ноги в сапоги, закутался в походный плащ и решил пройтись по лагерю, благо бодрствующих было в нем множество. Местный князь, Дмитрий, заставлял людей работать на строительстве укреплений и по ночам, если было нужно. А на беспокойной границе с ляхами это было нужно. Особенно сейчас.

На выходе из дома, где расположились на постой киевские воины, Григория встретил местный молодец из галицких ратников, в кольчуге и с мечом. Смерив Забубенного цепким взглядом, – кто это тут в крепости по ночам шатается без дела, – признал его и молча кивнул, пропуская. Но Григорий ни на секунду не усомнился – если что, далеко ему не убежать.

Сделав всего десять шагов, Забубенный оказался на центральной площади, куда выходили двери всех военных строений. В боевом отношении это было разумно, чуть что – схватил оружие и ты уже на крепостной стене.

Размышляя, чем бы занять свой нежелающий засыпать мозг, Григорий остановился, еще раз обвел взглядом главную площадь и ворота с двумя башнями по краям. Вдоль массивных ворот прохаживались часовые, почти сливаясь с окружающей темнотой. Такие же едва различимые тени скользили по крепостным стенам. Только наконечники копий тускло поблескивали, выдавая их расположение, когда часовые попадали в отсветы горевшего внизу костра.

Вокруг костра сейчас сгрудился десяток ратников, сменившихся, но не желавших идти спать. Посреди ночной тишины вдруг раздался всеобщий хохот, это какой-то балагур рассказывал байки, потчуя всех медовухой. Услышав голос, Забубенный улыбнулся – рассказчиком был Куря. Тому, видно, тоже не спалось. Не задумываясь, механик-чародей направился к костру, и, вступив в круг свет, сказал:

– Привет честному люду!

– И ты будь здрав, – хором ответили ратники, вдоволь насмеявшись над шутками веселого помощника воеводы из Киева. А сам он, увидев Забубенного, слоняющегося по лагерю, словно неприкаянное привидение, кивнул на лавку рядом с собой и сказал:

– Садись, брат-купец, отведай медовухи.

Галицкие ратники переглянулись.

– Да ты разве купец? – недоверчиво переспросил один из них, – а нам сказывали, чародей, да еще в телегах кумекаешь.

Остальные рассмеялись. Не успел Григорий и рта открыть в свое оправдание, как Куря ответил за него.

– Нет, ребята, не купец он, а самый настоящий чародей, что может превратить вас в любую головешку, если осерчает. Так что вы его не дразните, ради своей же пользы.

Забубенный нахмурился. Ратники приумолкли, озадаченные, осторожно поглядывая на пришельца, а Куря продолжил.

– А купцов мы с ним в половецких степях изображали, когда в разведку ходили к монголам. Эх, лихое было дело!

И он снова разлил всем по чарке из собственной баклажки с медовухой. «А, ну его, пусть треплется, – решил Забубенный, присаживаясь, – все время быстрее пройдет». То, что Куря большой любитель почесать языком, это ему было давно известно. Приняв такое решение, Григорий вздохнул с облегчением и, взяв свою чарку с медовухой, опрокинул ее, ощутив во рту приятный сладковатый привкус.

– Так расскажи, мил человек, – попросил один из ратников, – ночь длинная, спать все одно не можется.

«Да тут какая-то всеобщая бессонница, – с грустью подумал Забубенный».

– Ну, что ж, – задумчиво протянул Куря, и, оглянувшись на недовольного механика, который опасался, что его скоро попросят показать какие-нибудь чудеса, решился, – дело было так.

Чтобы говорилось веселее, он налил всем еще по чарке, и медовуха неожиданно закончилась. Но это не остановило галичан. Послав отрока за своими запасами, местные дружинники не отставали от Кури, ожидая длинного, со всеми подробностями, рассказа.

Опрокинув еще чарку, Куря вошел, наконец, в раж, и начал обстоятельно излагать, как было дело, присовокупив к рассказу массу живописных подробностей. Да так у него это складно получалось, что Григорий даже сам заслушался, будто бы и не с ним это все происходило. Тем более, что ровно половину Куря придумывал на ходу, хитро подмигивая Забубенному.

Примерно через час, сходив вдвоем на разведку в самый центр стана монгольского войска, перебив по дороге не меньше сотни человек, взяв в плен несколько ханов и на обратном пути неделю уходя от погони, что висела на пятках, герои вернулись в расположение черниговского князя. Где и были награждены золотом за личное мужество.

– Вот как оно было, – закончил Куря, допивая галицкую медовуху и хлопнув чаркой по деревянному столу.

Галичане, сидевшие разинув рты все это время, засомневались. Это были добрые воины, не раз принимавшие участие в походах, и знавшие почем фунт лиха. Но уличать Курю во ложи они не торопились. Только самый старший из них, по имени Василий Брянчин, высказался вслух:

– Что-то больно быстро получается, да складно. Так на войне, конечно, бывает, но редко.

– Не сомневайтесь, братцы, все так и было, истинный крест, – подтвердил Куря, – а если не верите, у него спросите, – длинный палец уткнулся в Забубенного, – он вам расскажет, как заколдовал монгольских коней, чтобы они мимо нас проскакали, пока мы в лесочке прятались.

Забубенный чуть не поперхнулся медовухой и даже привстал от возмущения, желая сказать Куре, что пора завязывать со враньем. Народ тут подобрался душевный, но ведь могут и на смех поднять. Но в этот момент воздух разрезал свистящий звук, и вслед за этим на деревянную крышу навеса что-то упало с глухим стуком. Ратники, балагурившие меж собой о том прав или брешет Куря, вдруг замолчали. Немного полежав на крыше, неизвестный предмет скатился с навеса и мягко, словно мешок с картошкой, упал на землю, под ноги Забубенному. При свете костра все стало ясно. Перед ними лежал воин из охранников со стрелой в шее.

– Данила, – удивленно пробормотал один из галичан, а потом как заорал, – Нападение! Все быстро на стену!

Сменившиеся было ратники, снова похватали свое оружие, стоявшее у стены под навесом, кто мечи, кто пики, и стали карабкаться по широкой лестнице наверх. Забубенный с Курей устремились за ними, хотя у Григория и не было с собой оружия. Поднимаясь, он волей неволей смотрел в небо, и вдруг заметил, как светлеющий небосвод прочертили две огненные линии, словно падающие звезды. Остановившись на мгновение и обернувшись назад, Забубенный увидел, как эти звезды с чавканьем воткнулись в крышу строения, где спали киевляне, подпалив ее. «Зажигательные стрелы», – отстраненно подумал механик, продолжив подъем.

Когда молодцы взобрались на крепостную стену, только начинало светать. Сколько ни вглядывлись ратники сквозь медленно светлеющий воздух, еще почти целый час ничего не могли рассмотреть, кроме огоньков от горящих стрел, то и дело прилетавших с окраины посада. А когда первые лучи солнца осветили ломаную линию далекого леса и крыши ближайших крестьянских хибар, то прямо за ними, стали видны несколько сотен конников неизвестной армии, перед которыми выстроилась шеренга пеших лучников. Именно они пускали горящие стрелы в сторону посада и самой крепости, стараясь поджечь все, что удастся. Забубенному было не ясно, что это за вояки, дерзнувшие побеспокоить людей Галицкого князя на его территории, но бывалые пограничники врага чуяли за версту. Могли опознать его даже по метавшимся силуэтам.

– Ляхи, – выдохнул Брянчин, и, обернувшись к кому-то из своих, приказал, – а ну, подымай людей. Не ровен час, на приступ пойдут.

Воин убежал вниз, застучав сапогами по ступенькам деревянной лестницы.

– Думаешь, пойдут? – спросил Куря, поглаживая меч.

– А кто их знает, – задумчиво протянул Василий, и вдруг резко нагнулся, присел под просвистевшей стрелой. Потом осторожно приподнялся и встал за прикрывавший тело зубец на стене, – может, покуражатся издалека, да к себе ускачут. А может и пойдут. Больно много их сегодня собралось против нашего. За зря сюда не потащились бы. Да и давненько их не было.

Куря, спрятавшись за зубцом, вглядывался в невесть откуда появившееся войско. Ему показалось, что в первых робких лучах солнца поблескивают не только острия копий и рукояти мечей, еще не покинувших ножен. Пару раз он заметил, как блеснули тусклым металлом ведроподобные шлемы на головах нескольких всадников.

– Уж не рыцари ли сюда пожаловали? – предположил Куря.

– Может и так, – пожал плечами Василий, – подойдут поближе, вот и узнаем.

– Значит, и подмога понадобится, – решил помощник воеводы и обернулся к стоявшему рядом Забубенному, – пойдем, брат-купец. Разбудим нашего князя да людей. Не ровен час и мы пригодимся.

И они вдвоем спустились со стены вниз, навстречу бежавшим к стенам галицким ратникам. Появился их воевода Черепеня при оружии, а с ним человек двадцать. «Народа в крепости немного, – размышлял на ходу чародей, – так что, если наши или монголы не подоспеют вовремя, могут быть проблемы».

Забубенный взглянул на крышу барака, в котором спали киевляне. К счастью, обитатели крепости Перемышля спали чутко. Несколько человек уже давно потушили едва занявшийся пожар. Пока ничего серьезного ляхи подпалить не смогли. Спускаясь со стены, Забубенный успел заметить только, как заполыхал один из крестьянских домов внизу. Но с этим было ничего не поделать: если случилось нападение, все, кто не успел укрыться в стенах крепости, могут считаться пропавшим. Ворота открывать никто не будет.

Куря убежал поднимать ратников. А Забубенный прошел через сени в княжеский терем и велел двум дюжим молодцам из личной охраны Владимира Рюриковича разбудить князя. Да тот и сам услышал шум снаружи, проснулся.

– Ну, что там, – спросил недовольно князь, потягиваясь, – Что за шум в такую рань. Путята прибыл?

– Нет, княже, – сообщил чародей, – ляхи под стенами. Куря людей подымает.

– Ляхи? – сон с князя слетел мгновенно, – много?

– Со стены видать пару сотен, – сообщил чародей.

– Приступили уже? – прислушался князь к шуму, что доносился снаружи.

– Да, вроде, нет еще, – сказал Григорий. – Пока стрелами зажженными пугают.

– Иди, – коротко приказал Владимир, – скоро буду на стенах. Куре скажи, чтоб в случае приступа дал Черепене людей, сколь понадобиться. Скоро Путята подойти должен с монголами. Да черниговцы. Отобьемся.

Забубенный повеселел, кивнув в ответ.

– Знамо дело, – отобьемся. Где наша не пропадала.

Выйдя из княжеских палат, он опять прислушался. Шум снаружи усилился, но приступа пока не было.

– Эй, русские, отдавайте Пшемысль! – долетело вдруг снаружи до слуха чародея, – а то одни головешки останутся!

Кричавший неплохо говорил по-русски, правда, с акцентом. Забубенный, вздохнул и отправился в барак, вооружиться на всякий случай. Мало ли что сейчас начнется. Два года жизни в тринадцатом веке приучили его к тому, что состояние войны для русских и всех окрестных княжеств было более привычным, чем мирная жизнь. Хотя это и напрягало бывшего механика автосервиса. Он бы предпочел с большим удовольствием покопаться в моторе какого-нибудь железного коня, чем скакать по лесам и полям на обычном.

На встречу ему из барака один за другим выбегали вооруженные киевские молодцы из личной гвардии Владимира Рюриковича. Полсотни проверенных и закаленных бойцов. С такими ребятами несколько часов маленькая крепость продержится. А вот дальше следовало уповать на скорость передвижения основных сил, которыми руководил Путята.

Поймав за руку спешившего за своими молодцами Курю, Григорий коротко сказал ему:

– Князь велел помочь людьми Черепене, если что.

Куря отмахнулся от чародея, как от неразумного ребенка.

– А то сам не знаю!

Григорий вошел в дом, надел кольчугу, прицепил к поясу меч, которым к счастью ему доводилось пользоваться редко, нахлобучил на голову шлем и, подняв небольшой круглый щит с металлическим шишаком посередине, стал похож на настоящего воина. Размявшись немного, он отправился вслед за ратниками на стену.

Глава вторая. Разговор с каленым железом

Когда он появился, народа на стенах уже прибыло. Воины рассредоточились по всей длине, прячась за зубцами от стрел польских лучников. К счастью, меткостью стрельбы ляхи не отличались. Тем более, что пара домов уже занялась и теперь между нападавшими и крепостью то и дело поднимались черные клубы дыма. Поэтому поляки оставались на месте и битый час выжидали неизвестно чего, иногда оглашая окрестности воплями «Отдавайте Пшемысль!».

Тем временем прибыл киевский князь и, поднявшись в башню, о чем-то совещался с местным воеводой и Курей, то и дело, показывая на гарцевавших под стенами ляхов. Те, видать, тоже его заметили и пустили сразу пять стрел в башню. Но мимо.

Григорий находился всего в двух шагах от Великого князя, рядом с лесенкой, что вела со стены в башню, и, прячась за зубцом, осматривал окрестности. Теперь уже было видно, что главное укрепление Перемышля стоит на берегу реки, которая огибает крепость с тыла.

Всмотревшись в строй ляхов, в самом центре, среди серых и зеленых накидок большинства воинов, Забубенный углядел несколько всадников в ярко-красных плащах. И плащи и такие же попоны лошадей были украшены изображениями белых орлов настолько большими, что Григорий легко мог рассмотреть их даже издали. Эти же орлы, но уже в виде искусно сделанных фигурок, украшали массивные шлемы всадников.

Какую именно силу представляли здесь рыцари, Забубенный не знал, но насчитал пятерых. Получалось, что войско действительно было немаленьким, раз его почтили своим присутствием целых пять рыцарей.

Народу перед крепостью собралось человек двести, может триста. Уже не мало для гарнизона, располагающего всего лишь сотней галицко-киевских дружинников. А, кроме того, раз в войске были рыцари, то и помога к ним могла подойти такая же металлизированная. Может быть, ее и дожидались ляхи, не решившись пойти на штурм затемно. А в том, что если пойдут, то пойдут именно здесь, перед воротами, Забубенный не сомневался. За два года новой жизни он уже вдоволь насмотрелся на сражения и осады крепостей. Кое-что даже он, чародей, уже соображал в воинском искусстве.

Последующие события подтвердили его прозорливость. Неизвестно чего ждавшие до сих пор ляхи вдруг прекратили обстрел, выстроились в две колонны и устремились к небольшому укреплению Перемышля по двум главным улочкам, что вели меж горевших домов посада прямо к крепости и оканчивались у рва. Если и оставались там люди, не сбежавшие ночью, то они были обречены. Но поляки так долго шумели, что наверняка все крестьяне, привыкшие к частым набегам, уже давно спрятались в лесу, подальше от польских захватчиков.

«Недоработочка, – как-то подсознательно отметил Григорий, глядя на быстрое приближение двух атакующих колонн, в руках у которых он разглядел заранее подготовленные лестницы, – надо бы местным строителям сказать, чтобы улицы кривыми делали, как китайцы, да перегораживали их чем-нибудь, а то нападавшие по ним как по шоссе сразу к стенам подойдут».

Тут мысли Забубенного спутал грозный вопль. Стоявший рядом князь что-то зычно крикнул, а Черепеня махнул рукой и в приближавшихся ляхов полетели стрелы. Пользуясь своим защищенным положением, русские лучники били точнее ляхов. Быстро прицелившись, они посылали стрелы в самых заметных воинов. Один за другим, получив стрелу, кто в шею, кто в грудь, падали на землю польские дружинники. Наступление замедлилось. Колонны нападавших стали редеть на глазах, но до конца их причесать все же не успели. Первые ляхи, несшие на себе вязанки хвороста, уже достигли рва и побросали в него свою ношу, заполнив ров до половины. Этого оказалось достаточно. Бежавшие за ними приставили лестницы и устремились вверх, с проворностью обезьян, увидевших банан. В первое мгновение Забубенный подумал, что раз наступавших колонн всего две, то и лестниц будет две. Но ошибся. Их вдруг оказалось четыре. Нападавшие несли их, плотно прижав друг к другу, а у самой стены, разделились и приступили сразу в четырех местах. Видно такова была их военная хитрость.

Но это не смутило защитников Перемышля. Одна из лестниц зацепилась железными крюками за край стены напротив Забубенного, рядом с башней у ворот. Вторая – рядом со второй башней. Остальные по краям основной стены. Не успел Григорий выхватить меч, как перед ним уже вырос кто-то из галичан с топором в руках и обрушил его на голову первого ляха, показавшуюся над зубцами стены. Выронив короткий меч, лях схватился за голову, по которой из-под разрубленного кожаного шлема текла кровь, и рухнул вниз.

Второй лях, ползший по лестнице вслед за первым, попытался достать галицкого дружинника мечом, но промахнулся, а в ответ тут же схлопотал топором по голове. И этот рухнул вниз, на головы своим собратьям. Увлекшись отражением атаки, галицкий дружинник высунулся дальше положенного из-за защитного зубца и тут же получил стрелу в грудь. Харкнув кровью, судорожно пытаясь вырвать стрелу, теперь уже он покачнулся, выронил топор и упал в ров.

Забубенный напрягся, сжав в руке меч и озираясь по сторонам. Повсюду на стене кипел бой, а рядом с ним в эту минуту больше никого из своих не оказалось. Григорий, не мигая, смотрел в проем между зубцами, ожидая следующего польского воителя. Здоровенный, лысый и усатый лях в зеленых штанах, кольчуге и с мечом в руке лез вверх в надежде, что его не успеют ссадить с зыбкого насеста, пока он не перемахнет через стену. Зря надеялся. Забубенный сделал выпад мечом и… промахнулся. Лях покачнулся, увернувшись от острия, но устоял на тонкой перекладине, видно был опытным воином, не в пример Григорию. В ответ он резко взмахнул своим мечом и его клинок рассек воздух над самым ухом Забубенного, воткнувшись в деревянный зубец стены. Обида придала Григорию сил, и вторым ударом он достал таки ляха, всадив ему меч в подбрюшье. Усатый лях охнул, выронил оружие, покачнулся и, цепляясь из последних сил за перекладину, словно раненный Абдулла из «Белого солнца пустыни», сполз по лестнице вниз, подмяв под собой остальных.

– Молодец, чародей, – раздался у него над ухом княжеский голос, – только, повезло тебе. Еще чуток, и лежать бы тебе с пробитой головой. Так что не лезь вперед, где не надобно.

Забубенный покорно сделал шаг назад от зубцов стены. Нельзя сказать, чтобы он хотел сейчас поспорить с князем. Мечом махал он и на самом деле не важно.

– А ну-ка, ребятки, – добавил Владимир, обращаясь к своим телохранителям, увидев очередного заползавшего в освободившуюся брешь ляха, – опрокиньте-ка лестницу. Хватит им в крепость лазать.

Двое дюжих ратников, каждый на голову выше нехлипкого Григория, предварительно насадив на пику ляха, схватились за края лестницы, поднатужившись, спихнули лестницу вниз, вместе с дюжиной карабкавшихся по ней польских вояк. Снизу послышались дикие вопли.

Довольно кивнув, князь вернулся в башню, откуда продолжал следить за ходом боя. Куря управлял обороной правой, дальней от чародея части стены, а слева старшим был Черепеня. Григорий прислушался к словам князя и пока не лез на рожон, но и не удирать же со стены, пока идет бой. Стыдно. Постепенно, уклоняясь от свистевших над головой стрел, Забубенный снова придвинулся к зубцам и осмотрелся. С левого края одну из лестниц также порубили и сбросили вниз. Наступление там захлебнулось.

У Кури было посложнее. На самом краю стены нескольким ляхам удалось перемахнуть через зубцы и навязать бой пограничникам. Они даже зарубили и сбросили внутрь крепости троих защитников. Но тут подоспел сам Куря с киевлянами. Ловким движением он всадил одному из ляхов между ребер клинок, пробил кольчугу и умертвил его на месте. Труп ляха упал вниз на крышу навеса, туда же, куда ночью рухнуло мертвое тело галицкого ратника Данилы, убитого стрелой. Второго поляка убил киевский дружинник, метнув в него с десятка шагов копье, как заправский спартанец. Третьего и четвертого зарубили быстро, зажав в башне превосходящим числом. Насладившись видом поверженного противника, Куря велел разрубить и оттолкнуть лестницу со стены.

Первый приступ окончился неудачей и, пуская по защитникам редкие стрелы отчаяния, ляхи откатились от крепостных стен Перемышля к своему походному лагерю, оставив внизу не меньше трех дюжин трупов и четыре изломанные лестницы.

Рыцари взирали на штурм издалека, сидя в седлах боевых коней. И явно были недовольны его результатом. Когда отбитые осаждавшие собрались вокруг них, было ясно, что их принуждают тут же идти на новый штурм. До стен долетали гневные окрики и приказы командиров. Забубенный был не силен в местном наречии, но суть дела и так была понятна. Подкрепляя слова красноречивыми жестами, рыцари крыли польским матом нерадивых вояк, которые не могли с первого захода взять такую небольшую крепость, хотя нападавших было втрое больше. Разрозненные колонны ляхов стали строиться в боевые порядки. Назревал очередной приступ.

Григорий окинул взглядом своих. Осажденные тоже потеряли несколько человек, возможно, с десяток. Но еще были полны сил и второй приступ, если он будет таким же как первый, отобьют обязательно. Но в этот момент в битве наступил перелом.

Над ухом Забубенного раздался радостный возглас галицкого дружинника, он указывал куда-то влево. Григорий повернул голову в ту же сторону и увидел, что там форсирует реку монгольская конница. Тумен под командой хана Тобчи уже почти переправился через речку Сан и готовился сходу вступить в бой, ибо кто на кого нападает, монгольскому хану объяснять было не нужно. Он отлично знал, что следует делать и на чьей он стороне.

Первые сотни всадников уже были на этом берегу и, растекаясь лавой по полю, что лежало за посадскими домами Перемышля, начали маневр окружения польских рыцарей. Когда закованные в броню ляхи заметили монголов, отступать было уже поздно, конница Тобчи мгновенно отрезала им пути отступления вдоль леса с западной стороны и начала оттеснять от города. Был еще путь на север, но польские воеводы решили принять бой и через несколько минут были прижаты к лесу со всех сторон. Да и куда им в таком тяжелом вооружении было деться, монголы были гораздо легче и быстрее.

Не ожидавшие такого исхода налета на Перемышль, рыцари все же дело свое знали. Они перестроили войско клином, в центре которого находились сами, и перешли в наступление, пытаясь прорвать окружение. Но монголы быстро зажали в клещи польскую «свинью» и раздавили ее с флангов. Все-таки численное превосходство было не на стороне рыцарей – две-три сотни против десяти тысяч из которых в бой вступили только самые передовые отряды. Такой расклад не оставлял полякам никаких шансов на победу. В первой же сшибке польских копейщиков с монголами были уничтожены почти все легкие воины рыцарского войска, а сами вельможные паны остались почти без прикрытия.

Но бронированное ядро польского войска продолжало рубить монголов до тех пор, пока над полем боя не разнесся приказ одного из сотников и конное войско степняков, решив не тратить на железных бойцов больше сил, чем они того стоят, отодвинулось на десяток шагов и пустилось вскачь вокруг ничего не понимавших рыцарей. Наблюдавший за этой битвой Забубенный со стены решил, что он в цирке, где показывают лучшие образцы джигитовки. Теперь монголы не бились, он просто скакали всем войском по кругу, центром которого были польские рыцари, и стреляли в них на ходу из лука, до тех пор, пока не перебили всех оруженосцев и слуг. Сами же рыцари, прикрываясь щитами, оставались по-прежнему невредимыми. Кроме одного, которого кто-то из особо метких лучников умудрился поразить стрелой даже в прикрытую кольчугой шею. Вельможный лях уже сполз с седла и лежал без движения на сырой траве.

Скоро это избиение младенцев настолько оскорбило гордость польского рыцарства, которое не желало погибать, даже не оказав сопротивления этим отсталым кочевникам, что один из закованных в латы воинов, пришпорил жеребца и выскочил вперед. Подняв вверх копье с прицепленным к его наконечнику ярким флажком, он что-то прокричал. Монгольский сотник, кажется, это был Буратай, старый знакомый механика, намек понял. Обстрел прекратился. Монголы уважали личное мужество.

Рыцари требовали смертельного поединка с монгольскими багатурами, чтобы умереть славно. А монголы любили военные забавы и знали обычаи закованных в броню европейцев, разведка у них была поставлена хорошо. Все равно победа в битве уже была одержана. А потому Буратай велел выйти четырем своим лучшим воинам и принять бой. Конное войско раздвинулось, очистив для поединка широкую поляну.

Поляки разъехались и выстроились в линию, сверкая своими массивными шлемами и ярко-красными одеждами с белыми хищными орлами на плечах. У каждого в железной рукавице было зажато по копью, на левом предплечье надежно прикручен небольшой треугольный щит для ближнего боя, все с тем же бело-серебристым орлом на красном фоне. На поясе висел массивный меч с искусно отделанным лезвием и рукоятью. Тело надежно закрыто латами. Фигурки орлов хищно смотрели с наверший шлемов ясновельможных панов на моголов, ожидая своих противников. И противники скоро появились.

Ряды конных воинов раздвинулись, и на середину выехали четверо монгольских багатуров. Доспехами они не уступали противникам. Искусно сделанные шлемы, облегали головы воинов, закрывая лицо и шею полностью и надежно охраняя даже от прямого удара. Но, в отличие от вариаций на тему ведра с заклепками, украшавших головы рыцарей, шлемы монголов были островерхими. Мощными пластинами прикрыта грудь, а снизу доспех продолжался бронеюбкой, которая хорошо защищала ноги от ударов и позволяла свободнее двигаться. Багатуры были облачены в тяжелые доспехи, не часто, но встречавшиеся в монголской коннице. Переброшенный через плечо на ремне щит в мгновение ока оказался в левой руке каждого степного воина и был он массивнее, чем у польских крестоносцев. А в правой руке – мощное копье, с длинным заостренным наконечником, способным не только пробивать, но и разрезать доспех врага. Кроме того, у каждого монгола к седлу был приторочен аркан, для того чтобы вязать пленников.

Кони поединщиков были подстать самим воинам, – закованные в броню от хвоста до глаз и одетые в цветные попоны. Красно-белые у ляхов и желтые с красными полосами у монгольских багатуров. Изготовившись, восемь человек замерли на мгновение, разглядывая друг друга сквозь узкие прорези шлемов, ибо, как минимум половина из них должна была сейчас умереть. Поляки не выдержали. Первыми издав боевой клич, они пришпорили своих коней и, опустив копья и прижавшись к шее скакунов, устремились на врага. Монголы бросились им на встречу с быстротой молнии. С грохотом и лязганьем восемь закованных в прочные доспехи тел пронеслись мимо друг друга. Половина из них осталась лежать на земле.

В поединке на дальнем краю поля победителем вышел польский рыцарь. Его копье угодило прямо в грудь крепкому воину, которого не спасли ни искусные доспехи, ни щит, и прошила его насквозь, выйдя из спины. Мертвый монгол рухнул наземь, под копыта своей лошади. А рыцарь издал победный клич и развернул своего коня.

Второй поединок выиграл монгольский воин. Он ссадил польского пана метким ударом в живот, до которого его остро отточенное копье добралось, пробив щит и скользнув по шее боевого коня. Рыцарь еще не умер. Он лежал на земле, истекая кровью. Победитель подъехал к нему и добил, пригвоздив копьем к земле. Так он избавил его от мучений, ибо жизнь ляха спасать никто не собирался.

Третья схватка закончилась общей погибелью. Удар обоих воинов был настолько выверен и силен, что копья всадников прошили друг друга насквозь, и скрепленные в смертельном объятии оба тела рухнули наземь, обагрив еще мокрую от тумана траву своей кровью.

А с ближней к Забубенному стороны луга еще никто не победил. Оба соперника свалили друг друга с коней, но без серьезных последствий. Сломав копья о щиты, они встали на ноги, выхватили мечи и сшиблись в пешем поединке. Рыцарь наносил мощные рубящие удары, на каждый из которых щит монгола отзывался глухими стонами. Но и багатур, больше привыкший сражаться конным, не сдавался. Он вертелся и жалил противника редкими, но точными ударами.

В конце концов, рыцарь устал первым и стал допускать ошибки. Промахнувшись в очередной раз, он пропустил точный удар в бок, – его и без того красная накидка потемнела сильнее. Гордый серебристый орел был залит кровью. Взмахнув мечом, монгол срубил и фигурку орла со шлема польского рыцаря, который еще стоял, опершись на меч. Третий удар лях отразить не смог и упал, пораженный в шею.

– Три один, – прокомментировал исход первой сшибки Забубенный, глядя со стены на исход поединка.

Теперь в живых оставались два монгола и один рыцарь. Конные поединщики разъехались, снова желая продолжить бой до смерти одного из них. Пеший монгол свою войну закончил, стоя над поверженным противником.

Тем временем, хан Тобчи, расчистив от ляхов подступы к городу, въехал со своими нукерами в Перемышль и предстал пред светлы очи Владимира Рюриковича.

– Молодец, – похвалил его великий князь, когда кривоногий и низкорослый Тобчи слез с коня и поднялся на стену. – Вовремя пришел. Ну да я и не сомневался, что успеешь.

Присмотревшись к тому, что творилось на лугу перед городом, князь поспешил добавить:

– Вели-ка твоему молодцу последнего ляха живьем взять. Мне с ним потолковать надо, прежде чем кровь пустить.

Тобчи свистнул ближайшему нукеру и коротким жестом показал, что нужно сделать с рыцарем. Нукер вскочил на коня и быстро ускакал к месту поединка, успев крикнуть на ходу что-то по-монгольски, до того как воины пришпорили коней и начали сближаться для последней схватки. Бившийся монгол команду услышал. Он увернулся от копья польского рыцаря, а сам перенес всю мощь удара на щит. Лях вылетел из седла, выронив копье и щит, но был невредим, не считая ушибов. Он хотел было вскочить и выхватить меч, чтобы продолжить бой, но монгол его опередил. Он сдернул аркан с седла, одним движением перебросил его из руки в руку и, ухватив за конец, метнул в сторону поднимавшегося рыцаря. Прочная веревка спеленала ляха, как младенца, не дав даже выхватить меч. Покачнувшись, рыцарь упал, словно колода и нелепо задергал ногами. Бой для него был окончен.

Привязав конец веревки к седлу, монгольский конник отбуксировал рыцаря на двор укрепления Перемышля. Глядя как дергается внизу плененный рыцарь, осыпая проклятиями своих победителей, Владимир Рюрикович обратился к Черепене, стоявшему рядом.

– У тебя в крепости кузня имеется?

Воевода кивнул.

– Вели кузнецам раздуть жар, да пришли мне двух молодцов, что умеют с железом работать. А то, мои не привычные.

И повернувшись к своим охранникам, приказал.

– Ну, чего стоите. Тащите ясновельможного в кузню. Толковать будем.

Проводив взглядом охранников, что волокли все еще сопротивлявшегося рыцаря, взглянул на Забубенного и добавил, словно сам с собою разговаривая:

– Завтра совет княжеский, кое-чего спросить хочу у пана рыцаря.

Глава третья. Интервенция

Уже целую неделю Забубенный, вместо того, чтобы сидеть себе в походной мастерской и ремонтировать осадную башню, болтался в седле. Но это его не сильно беспокоило. Даже наоборот, после княжеского совета механик счел за благо отпроситься у Владимира Рюриковича в технические помощники к Субурхану, который еще прошлой осенью вторгся к венграм и пожег их приграничные волости.

Но началась зима, и монгольский военачальник отложил главное наступление до весны, став лагерем на берегу Тисы. А чтобы поддержать ослабевшее после неожиданной битвы на Калке киевское княжество Субурхан временно передал Владимиру тумен своих всадников под началом хана Тобчи, но теперь ждал их обратно. Да еще попросил подкрепления у союзных русичей.

И это подкрепление шло. На помощь Субурхану двигалось двадцать тысяч конного войска черниговского княжества с новым воеводой по имени Дрон Давыдович Бок. А за конными тащился под охраной обоз с какими-то приспособлениями, похожими на осадные машины. Бок велел прикрыть их всякими дерюгами, так что выяснить точный калибр не представлялось возможным. Сам черниговский князь остался с основным войском в Перемышле, ибо дело на западном фронте назревало жаркое.

Вот, чтобы оказаться подальше от этого жаркого дела, Григорий и отпросился к Субурхану, надеясь использовать дружбу с ним для решения технических задач в пределах монгольского лагеря. Лично принимать участие в боевых действиях Забубенный не хотел. Он все-таки механик, не рейнджер какой-нибудь. Великий князь же, не ровен час, мог послать механика и на передовую. От него всякого можно было ожидать.

Григорий понимал, что и Субурхан тоже не миротворец, но того, кто спас ему жизнь, вряд ли будет посылать в атаку. А на роль технического советника в оккупационном корпусе Григорий пока был согласен.

Владимир Рюрикович отпустил. Но наказал, чтобы через месяц, когда дела у Субурхана войдут в колею, Забубенный вернулся в расположение русичей. Правда, где оно будет, это расположение, пока еще было не до конца ясно.

Следом за черниговцами в сторону лагеря Субурхана на захваченной венгерской земле, двигался монгольский тумен под началом Тобчи. А рядом с военачальником степняков на своем новом коне по имени Мэджик, нетвердо сидел в седле мастер походного чародейства и волшебства, знаток осадных башен, Григорий Забубенный. Мастер зевал и глазел по сторонам. Рассеянно наблюдал, как восходит солнце, играя на остриях монгольских копий. Ни Путяты, ни вездесущего Кури на этот раз с ним не было. Они остались при великом князе.

Узнав, как мудрено кличут коня Забубенного, на прошлом ночлеге черниговские ратники пытались расспросить, что означает это странное имя. Особенно доставал Егорша, правая рука Дрона Давыдовича. Но, Григорий, как и положено чародею, отвечал туманно. Мол, имя для коня чародейского нормальное, магическое, вполне подходящее. Ведь все ратники как-то называли своих боевых коней. Только клички Буря, Быстрый или Сокол не походили для такого специального коня. А что означает слово Мэджик, должен знать только сам чародей, и никто больше, иначе враг сможет заколдовать коня, а оно чародею ни к чему. Иногда у коня случались перепады настроения, он то и дело лягался и норовил укусить всех окружающих. Тогда Забубенный рассказывал небылицы о том, будто кто-то снова попытался расспросить его о родословной Мэджика. Вот конь и разволновался. Но, на самом деле, конь был душевный и больше всего на свете любил морковку.

Подарен он был чародею ханом Тобчи. А по национальности был не монгольским конем, а пленной лошадью, отобранной монголами у каких-то других степняков. Скорее всего, у половцев. Поэтому Забубенный мог гордиться своим новым коником, ибо половецкий скакун – это круто. Конь был уже третьим по счету личным средством передвижения Забубенного с момента появления великого механика в этой новой для него жизни. О старой, комфортной жизни в двадцать первом веке, с фаянсовым унитазом и горячей водой из крана, он уже почти не вспоминал. А если о чем и тосковал, то именно по сантехническим прибамбасам. Ибо такая ерунда, как PC, CD и DVD забывается быстро, а вот унитаз и горячая вода круглосуточно – это не забываемо. Здесь же он был лишен подобных радостей. Но постепенно Григорий привык. Человек привыкает ко всему.

За последнее время единственным неприятным воспоминанием было участие в княжеском совете, о котором Забубенный старался поскорее забыть. Но картины судьбоносного совещания сами собой всплывали в памяти. Вот и сейчас, стоило Григорию немного загрустить, сразу же вспомнил совет.

Тесный княжеский терем, в котором хозяин галицко-волынского княжества Мстислав Удачный останавливался редко и ненадолго, сейчас был переполнен. В палатах собрался почти весь цвет родовитых владетелей Руси. В самом центре светлицы стоял, как полагается в таких случаях, стол, уставленный блюдами с жареной дичью, кабанчиком, гусем в яблоках, – очень его любили князья отведать, как собирались вместе, – да всякой снедью помельче. Икорка, рыбка, огурчики. Русичи, как известно, дела решать могут только за столом. На голодный желудок ничего путного не выходит. А потому князья пили вино и думу думали.

Собрались сегодня на совет почти все князья из русских земель. Владимир Рюрикович Киевский во главе стола, по правую руку от него прискакавший только что из Галича Мстислав Удачный, многомудрый князь, да местный властелин. Рядом с ним пристроились два его молодых родственника – зять его Даниил Романович Волынский, двадцати двух лет от роду, и младший брат Даниила князь Василько Романович. «Молодой еще совсем парнишка, – думал, глядя на него, Григорий с легкой завистью к сильным мира сего, – а туда же, князь уже, блин». Следом шел уминавший лосятину за обе щеки воевода Галицкий – Юрий Доморечич, что незадолго до битвы на Калке брал Забубенного в плен, как подозрительную личность.

По левую руку от Владимира восседал новый князь черниговский, Михаил Всеволодович, с ним воевода его Дрон Давыдович Бок, хитрый на рожу мужичонка. Чуть далее киевский воевода Путята, известный вояка. За Путятой сидел и сам скромный механик-чародей Григорий Забубенный, допущенный на совещание на всякий случай – вдруг предложит неожиданное решение вопроса, как уже не раз бывало. За ним монгольский хан Тобчи, как представитель союзников и глава степного экспедиционного корпуса.

Ну, понятное дело, как обычно в государственной думе советы проходят, – выпили, закусили. И Великий князь стал делиться впечатлениями от вчерашнего дня.

– Потолковали мы с этим ляхом. Хлипкий оказался пан – всего два раза и приложили его по ребрам раскаленной железякой. Он рассказал мне, перед смертью, что послал его сюда сам герцог польский Лешко Белый, приказав взять и сжечь Перемышль вместе с жителями в назидание нам. Городок этот, дескать, польский по праву и зовется Пшемыслом, ибо принадлежит Лешко Белому от веку. А Мстислав де, его хитростью и обманом взял.

Мстислав Удачный напрягся, услышав знакомое имя, заскрипел зубами.

– Да не только его и не один Перемышль воевать послали, – продолжал Владимир. – Все слышали, что за весть принес гонец сегодня. Нынче же, пока мы тут осаду держали, ляхи захватили на севере Любачев. Пожгли город, бояр на дыбу вздернули, девиц насильничали и похвалялись, что пришли сюда навечно. Что русские князья здесь больше не хозяева.

Мстислав встал, не в силах сидеть от ярости, громыхнул лавкой. На другом конце стола Забубенный, тихо доедавший кусок лосятины, чуть не подавился от неожиданности.

– Это я в своих землях не хозяин? Немедля же пойду на Любачев. Дорого мне заплатит Лешко за то, что назывался моим другом.

Великий князь помедлил, пока охладится чуток Мстислав, и продолжил свою речь.

– То, что Лешко напал на земли княжества твоего и пожег города, должно быть отмщено, в том сомнения нет. Но… Мы здесь не только для того собрались. Не для мести за княжескую честь Мстислава привел я сюда столько войска, что целый год собирали по всем волостям. Вернуть город у тебя и самого сил хватит.

На этот раз хозяин галицко-волынского княжества кивнул, сел на место, нервным движением вылил в рот кубок вина и отправил вдогон сахарную ягоду. Владимир Рюрикович тоже отпил терпкого вина. И Забубенный, следуя примеру, вслед за князьями опрокинул стаканчик.

– Помнят ли все наш разговор давний про поход в западные земли, который должен покрыть нас вечной славой и принести во множестве добра? Вот затем мы здесь и сидим. И твой друг Лешко, – усмехнулся князь, – только помог нам. Мы на его плечах войдем в королевство польское и пройдем по нему огнем и мечом.

Теперь Владимир Рюрикович встал, поправил пояс своего красного кафтана, прошелся по палатам, тихо ступая мягкими подошвами сапог, усы подкручивая. Остановился у оконца, откуда был виден близкий берег речки Сан. Помолчал немного и продолжил свою речь.

– Дорого обойдется врагам Руси этот поход, ибо все, что мы в нем добудем должно остаться нашим навеки. Все города, земли, по которым пройдут кони нашего войска, достанутся нашим детям. Я хочу, чтоб с этого года на западной границе Руси был мир вечный.

– Но тогда нам придется захватить все земли ляхов, – проговорил Мстислав Удачный, усмирив гнев и предавшись размышлениям. – Большое дело ты задумал, великий княже. Но ляхи-то нынче не только сами по себе. Они с венграми заодно, а венгры, – он усмехнулся в усы, – тоже мои друзья большие, да родственнички.

Слушая речи Мстислава, Забубенный только диву давался, сколько у того родственников среди руководства враждебных государств. Получалось, что перманентная борьба галицко-волынского княжества с поляками и венграми это всего лишь семейный спор за наследство. А население всегда выходило заложниками этих великосветских разборок. «Да, – вспомнилась Забубенному народная пословица, – паны дерутся, у холопов чубы трещат».

Владимир, снова начавший было прохаживаться вдоль стола, остановился напротив монгольского военачальника и обратил свой взор к хану Тобчи, методично поедавшему руками соленые грибочки. Хан впервые попробовал эти грибочки на Руси и остался ими очень доволен. Даже хотел узнать рецепт приготовления и взять немного с собой в Великую Степь.

– Субурхан зимовал в Венгрии и тропинку уже протоптал, – сказал великий князь, глядя на монгола немигающим взором. – У него с венграми свои давние счеты, а теперь еще и наши появились. Он стоит лагерем на берегу Тисы. Ждет от меня подкреплений. И сигнала о начале похода. Я дам ему и то и другое, а взамен он возьмет на себя окончательный расчет с венграми. Так что твоим родственничкам, Мстислав, будет не до нас. А, разбив венгерское королевство, если его не потянет дальше на юг, Субурхан повернет к нам навстречу и соединится с русскими силами в Польше в один кулак.

Тобчи хитро улыбнулся, облизал пальцы и наклонил голову в знак согласия. Князья тоже загомонили одобрительно. План всем понравился.

– Думаю, Субурхан быть доволен твой решение, князь, – выговорил Тобчи довольно чисто по-русски. Общение хана с Забубенным явно пошло монголу на пользу. Он сильно продвинулся по линии борьбы с акцентом.

Одобрительный гул голосов и перестук кубков с вином неожиданно был прерван громким голосом.

– Ты кое-что забыл, великий князь, – вступил в разговор молчавший до той поры Михаил Всеволодович Черниговский, – мне лазутчики сказывают, что брат Лешко Конрад Мазовецкий, которому в лен отданы северные польские волости Куявия и Мазовия, чтобы он усмирил там непокорных пруссов, не сильно преуспел в этом деле. Пруссы бьют его по всем границам.

Михаил Всеволодович отпил вина, чуть помедлив. Все молчали, давая ему высказаться. Забубенный с серьезным видом, подобающим моменту, рассматривал стену княжеского терема. Кто такие пруссы он понятия не имел, но название это где-то слышал. Хотя, мог и ошибиться, пруссы просто очень похожи на руссов. Одной буквой только и отличаются.

– Так вот. Чтобы усмирить пруссов Мазовецкий призвал на свою землю Тевтонский орден. А это уже посерьезнее. Если пойдем гулять дальше в глубину да на север, то, в конце концов, придем на земли, что Мазовецкий отдал под военные поселения ордена. И придется биться уже с германскими рыцарями.

– Да и лях с ними, – не выдержал Мстислав Удачный, – неужто не побьем мы Мазовецкого, если пруссы столько лет его гоняют по болотам! И тевтонцев разобьем, чтоб свое место знали.

Сначала Забубенный попытался представить, как именно Конрад Мазовецкий убегает по болотам от пруссов. Получилось весело. А потом Григорий вспомнил, как Мстислав уже однажды бахвалился на княжеском совете и рвал на себе тельняшку перед битвой на Калке. Призывал идти бить монголов. Обещал порвать их, как Тузик грелку. Финал был известен. Видимо, наступать несколько раз на одни и те же грабли, было национальным спортом русичей издревле. Хотя сейчас ситуация выглядела иначе.

– Может и так, – проговорил князь Черниговский, – да есть еще одна думка. И ляхи, и венгры, и немцы, уж двести лет, как крещены в католическую веру. Все они теперь без оглядки на римского первосвященника жить не могут. И если мы тронем одних, то папа призовет на нашу голову всех остальных. А их, орденов этих рыцарских, не мало нынче по западным землям без дела мается.

– Про латинскую веру это ты верно сказал, – поддержал неожиданно Мстислав черниговского князя, – у меня в земле она уже корни пустила. Папа монахов шлет воду мутить. Бояре в городах крамолу заводят, хотят венгров призвать, да сами перейти в латинство. Но я им этого не позволю. Двоих посадников уж повесил, добро их в казну взял, а с остальными после разберусь.

Другие участники совета молчали, слушали, что князья скажут. Пили, закусывали, как обычно на советах бывает. Воеводы бровями играли – воеводское дело маленькое, иди, воюй, куда скажут. А уж чародейское и того меньше. Колдуй себе, ворожи, да осадные башни ремонтируй. Вот Забубенный и ел себе грибочки на пару с ханом Тобчи и думал о чем-то своем, но разговор о судьбах отечества получался такой интересный, такие горизонты открывал, доселе невидимые, что и механик-чародей стал невольно прислушиваться.

Тут снова настал черед великого князя рассказывать. Но, прежде чем заговорить, он долго молчал. Затем кубок осушил и начал:

– Я ведь не только ради добычи богатой этот поход затеял, други мои. Дело в том, Михаил, что с рыцарями и папой римским ты в самую точку угодил. Ведь тевтонцы на северных землях ляхов неспроста обосновались. Турнули их сарацины из святой земли. Нужно им теперь руки с мечом к чужому добру приложить, это так. Но они ведь, как ты верно рассудил, простые слуги римского папы. Папежники, как народ кличет. И немало среди них всякого сброда, простых душегубов да насильников, что папа велел туда принимать в обход закона.

Князь передохнул, подождал, пока холопы наполнили ему снова кубок. Выпил еще и продолжил:

– А как папа римский к русичам относится и ко всем, кто в веру православную обращен по греческому обряду? Ты забыл, что крестоносцы со святым Константинополем сделали от жадности к золоту? Не пожалели своих же братьев во Христе. А священники латинские за убийство это им заранее отпущение грехов дали. Мол, святое дело. Эх, жаль, не взял я с собой в поход патриарха, он бы тебе складнее рассказал про учености эти.

– Да знаю я, о чем ты, княже, – кивнул князь черниговский, – от рыцарей и папы добра не жди.

– Ну, так вот, раз тевтонцы здесь, то не только для того чтобы язычников пруссов усмирить. Это только начало. Все вы знаете, что по северным границам русских земель творится. Там Литва в силу входит, хозяйничает уже во многих волостях новгородских. Шведы и немцы из ливонского ордена, да король датский крепости строят на землях эстов. И все совместно крестоносцы, исполняя волю папы Гоннория, крестят заблудших язычников огнем и мечом. И это не только одних новгородцев дело. Если не помочь им сейчас сковырнуть всю эту наледь, то скоро и немцы, и ляхи, и литовцы хлынут в глубинные наши земли. А мы станем по одиночке по крепостям запираться, да погибнем все.

Помолчали князья, согласились.

– Ну, тогда нам самим помощники понадобятся, – проговорил в тишине Мстислав.

– Будут помощники, – кивнул Владимир Рюрикович. – Новгородский князь Ярослав Всеволодович готов выступить со своим войском против шведов, немцев и датчан, а заодно Литву потрепать. Ждет подмоги, чтобы за один поход все решить. Войско из Владимиро-Суздальских земель должно к нему подойти скоро многочисленное. Тысяч сорок наберется. Да еще ополчения собирает по землям окрестным. Но мы его ждать не будем, у нас свой поход, а потом, как весточку пришлет, – подмогнем, если надо будет рыцарей добить.

– А рязанцы? – не унимался опытный в боях Мстислав, – Мы и с малой дружиной да с удалью много сделаем. Но дело-то выходит большое, значит и дружина нужна немалая.

Ухмыльнулся великий князь.

– И рязанцы подойдут. Ингварь Игоревич обещал выставить до двадцати тысяч войска. Но и его ждать не будем. Пойдет вслед за нами, прикрывая тылы, а потом догонит в землях королевства польского. Гонцы от него недавно были. А нас тут, считая киевлян, черниговцев, да твое войско и монгольский тумен уже за сто тысяч получается. Не считая новгородцев и владимирцев. А будет еще больше.

– Вот это дело, – хлопнул себя ладонями по коленям Мстислав, – с такой дружиной мы дело сделаем. Любых рыцарей разобьем, сколько их папа римский по нашу душу ни пошлет.

Заволновался великий князь, разгорелось его лицо.

– У рыцарей нет дела больше в святых землях за морем, зато есть на наших. Крестовый поход против русичей начался. Папа обещал отпущение грехов каждому рыцарю наперед. Так что если мы их сами не причешем, то скоро всей Руси придется туго.

Перевел дух князь и закончил речь:

– Как не крути, папа римский нам добра не хочет. Мы всегда были дружны с Византией, даже сейчас, хоть и разбита она на осколки. Ненавидит он ее за то, что податей ему не платит и главенства не признает. А верховный понтифик без власти и денег жить не может, без них душа славянская ему не надобна. А потому, если придется, то мы и пруссам поможем, и германскому императору Фридриху, что сам папу не жалует. Если, конечно, доведется. И Субурхану подмогнем венгров приструнить.

Князь замолчал ненадолго, словно готовился сказать главное. И сказал, подняв кубок с красным вином:

– Час пробил, други мои. Идем на ляхов. Не мешкая. Завтра же выступаем. Первым делом Любачев освободим, это я поручить хочу тебе Мстислав. Ты лучше всех биться за него будешь, ибо твой город.

– Отобью, княже, – кивнул Мстислав, а Даниил Романович и Василько отозвались звонким эхом, – отобьем!

– Тебе, Михаил Всеволодович, велю отправить часть войска своего конного числом двадцать тыщ с осадным обозом на помощь Субурхану с воеводой. А сам с нами будешь, оставшимся войском черниговцев верховодить. Оно у тебя не малое.

Князь Черниговский и воевода его Дрон Давыдович Бок переглянулись и головы склонили в знак согласия.

– Сделаем, князь, как велишь, – ответил Михаил.

– Я, дело понятное, и киевляне мои, вместе будем путь держать с вами, – сказал великий князь, – а хан Тобчи…

Монгольский военачальник словно ждал этого вопроса, ибо ответ у него уже был заготовлен.

– Хан Тобчи со свой тумен уходить вместе с войска князь Михаил на помощь Субурхан. Пора.

– Ну, что ж. Держать не буду, а новостей из Венгрии жду, – подытожил Владимир Рюрикович. – Выпьем, други!

И осушил кубок. Остальные за ним следом выпили за общую победу над ляхами и крестоносцами.

Забубенный тоже выпил, пытаясь мысленно разложить по полчкам диспозицию и план генерального наступления на ляхов. Но мысли у него скакали, как дикая лошадь. Получалось, что, северный фронт оставляли новгородскому князю Ярославу Всеволодовичу, которому предстояло со своими помощниками из северо-восточной Руси сбросить в море крестоносных товарищей, что выползли из моря и, словно спруты, зацепились за берега Балтики. Сам же великий князь Владимир Рюрикович и он, Григорий Забубенный, находились теперь на острие удара по королевству ляхов. Королевство это, само раздираемое усобицами, находилось на обширных землях от великой реки Одры, то есть Одера, до Буга и граничило с северо-западными землями Галицкого княжества. Окраинные города которого то и дело переходили из рук в руки многочисленных родственников Мстислава, ляхов, венгров, и самого Мстислава.

Чем закончится это предприятие, сулившее отвоевание выхода к морю галицким землям, встречу русичей с тевтонским орденом, Конрадом Мазовецким и, скорее всего, гнев понтифика, никто из присутствующих не мог сейчас даже предположить, но всех завораживали перспективы. Забубенный только диву давался, сидя за одним столом с государственными людьми, как легко они решались одним махом изменить судьбы сотен тысяч людей.

А ведь был еще Субурхан со своими тараканами в голове, жаждавший пройтись лихим кавалерийским наскоком по венгерским землям, а может и подальше. Куда заведет его тяга к странствиям, никто предположить не мог. Ведь по дороге Субурхана мог кто-нибудь обидеть. А монголы такой народ, пока всех обидчиков не повыведут, домой не воротятся.

Но все эти соображения, похоже, не столько волновали, сколько раззадоривали князей. Все они занимались сейчас знакомым делом, думали о будущем своих княжеств, то есть воевали за власть и земли, пытаясь переиграть многочисленных врагов. И ради этого готовы были рискнуть своей головой, не говоря уже о головах подчиненных. Даже объединиться, забыв про усобицы. А все подчиненные, как повелось, должны были исполнять решения руководства. В том числе и механик-чародей Григорий Забубенный.

Но фишка была в том, что Забубенный совсем не горел желанием воевать. Раз угораздило его перенестись в эти древние времена, то надо было как-то устраиваться. В глубине души Григорий мечтал о том, что бы осесть надолго при дворе какого-нибудь князя, склонного к наукам и механическим разработкам. Владимир Рюрикович был князь, в принципе, нормальный, но его все время тянуло воевать, объединять свои распадающиеся на части земли. Потому, науками он сильно не увлекался. Некогда было. И даже идею придворного механика Забубенного строить всякие военные машины для усиления армии и, прежде всего, воздушные шары для быстрой переброски конницы на границы империи, встретил прохладно. А вот Субурхан ее приветствовал. Даже обещал дать сырьевой кредит. И Забубенный, сам того не подозревая, предвосхитил судьбу всех будущих талантливых российских механиков, отпросившись на время из русской армии к монголам в качестве технического советника.

И вот теперь, покачиваясь в седле Мэджика под заунывные песни монгольских нукеров, Григорий вглядывался в холмы на другом берегу Тисы, не имея ни малейшего понятия, куда его заведет эта дорожка.

Глава четвертая. Крепкое жупанство

Холмы были самые обыкновенные. Зеленые. О том, что на другом берегу реки, как впрочем, и на этом, уже простиралась Венгрия, Григорий понял только из разговоров с Тобчи, который, похоже, и без всяких проводников с картой знал дорогу к лагерю Субурхана. Никаких пограничных столбов, раскрашенных в полоску, ни КПП, где проверяют паспорта, ни таможни. Ничто не говорило о том, что русско-монгольские войска пересекли границу суверенного государства. Впрочем, Забубенный уже привык к тому, что границы здесь выглядели достаточно условно. Колючей проволокой никто не огораживался, но, тем не менее, соседи прекрасно знали, где заканчивается их земля и начинается чужая. Да и границу в обоих направлениях довольно часто пересекали не только купцы да туристы, но и вооруженные люди в больших количествах. Войны прокатывались по территориям суверенных государств частенько, и они быстро переставали быть суверенными.

Вот и сейчас, приметив на холме несколько сгоревших домов, Григорий догадался, что здесь не так давно проходили монголы. Совместные дружины черниговцев, коими верховодил Дрон Давыдович Бок, и тумен под началом Тобчи уже довольно далеко вошли на некогда венгерские территории и третий день двигались по течению Тисы, не встречая никакого сопротивления со стороны местных товарищей. Любитель географии Забубенный хотел поинтересоваться, как называется местное жупанство и кто в нем самый главный жупан, но передумал. В этом уже не было никакого смысла, скоро все здесь будет называться по-другому.

Венгры, между тем, были еще не сломлены. То и дело разъезды Тобчи натыкались в оставленных деревнях на засланных венгерских разведчиков и брали их в плен, но главные силы, как вскоре узнал Забубенный, Субурхан уже отогнал за Дунай. Еще до вступления в венгерские земли Тобчи получил с почтовым нукером письмо от Субурхана. Там сообщалось, что главный военачальник монгольского экспедиционного корпуса, уверенный в скором подходе подкреплений, уже переместил свой лагерь с берегов Тисы к городку Кичкемет, оставив другие встреченные на пути венгерские города – Варадин, Егрес и Темешвар в обгорелых руинах.

Этот же живописный городишко был самым крупным из обнаруженных Субурханом в междуречье Дуная и Тисы. Кроме того, как писал любитель путешествий Субурхан, городок Кичкемет основали откочевавшие сюда в древности степняки-кипчаки, да и местные ландшафты напомнили ему пейзажи родных кочевых стойбищ. Поэтому, не долго думая, он решил пока не сжигать Кичкемет дотла, а основать неподалеку новый монгольский лагерь.

Да и с точки зрения военной стратегии от Кичкемета до важнейшего города венгров Эстергома, что стоял на Дунае, было гораздо ближе, чем с берегов Тисы. А Субурхан, похоже, решил в скором времени отнять его у венгров. Но венгры не хотели сдаваться без боя и, как следовало из письма, содержание которого Тобчи не скрывал от Кара-Чулмуса, готовились к обороне. Воевода Фильня, главный воевода венгерского короля Андрея, стягивал все силы к двум деревенькам под названием Буда и Пешт, что стояли на пути монгольского войска в Эстергом, в надежде отбросить Субурхана за границы венгерского королевства. Главная битва была впереди.

Но из всего этого следовало, что почти треть территории королевства мадьяров уже находилось под монголами. Забубенный в прошлой жизни интересовался не только моторами и языками, но и немного географией. Он мечтал стать либо диким путешественником, либо постоянным клиентом туристических фирм и постепенно объездить весь мир. В молодости он подался в туристы и посетил в составе горных экспедиций Кавказ, Тянь-Шань и Хибины. Намеревался увидеть Памир, Алтай и другие возвышенности. А культурный отдых собирался начать с Европы. Но, кроме Германии и Финляндии, культурно побывать пока так нигде и не удалось. И вот теперь, в этой новой жизни, механик, похоже, начал осуществлять свою мечту – путешествие по Европе. Хотя ни комфортабельных автобусов, ни машин, ни асфальтированных дорог, еще не было и путешествие выходило по большей части конным.

Из путеводителей, которыми Забубенный зачитывался в прошлой жизни, он знал, что в Венгрии есть озеро Балатон, которое местные жители называли «венгерским морем», видимо, по аналогии с Байкалом, или просто потому, что никогда не видели моря. Но, хотя это было действительно самое крупное озеро в центральной Европе, до Байкала ему было далеко – средняя глубина каких-то три метра. Зато со дна било много термальных источников. «Если выпадет случай, надо будет искупаться», – подумал Забубенный, натягивая поводья Меджика, который вознамерился остановиться, чтобы испить из Тисы. Григорий вернул его на общий курс.