Гостиница «Сигма» Михановский Владимир
– А ты?
– Я все время была с отцом, – просто сказала Зарика. – Я очень любила его.
– Трудно было?
– По-всякому. Потом между Тюменью и Сургутом создали школу озеленителей планет, и я поступила туда. Осваивала азы биологии… Тогда ведь еще никуда не летали – ни на Марс, ни на Венеру. Только на Луне появились первые поселения. Будущие озеленители планет стажировались в тундре, в сложных условиях: колеблющаяся почва, бездонные болота, капризный климат, неустойчивая погода, летом – тучи гнуса, зимой – такие морозы, что сердце стынет.
– Когда создали школу озеленителей? – спросил Борца.
Зарика наморщила лоб.
– В девяносто первом, – сказала она. – Мне было как раз шесть лет, и меня приняли в первый класс, на биологическое отделение. А через десять лет, в две тысячи первом году, стартовал к звездам «Альберт», один из первых звездных кораблей. Тогда не то что теперь: в те времена старт к звездам был целым событием. Я в числе прочих выпускников школы озеленителей подала на конкурс. Счастье улыбнулось одной только мне.
Произнеся слово «счастье», Зарика усмехнулась.
– Видишь, мы опять вернулись к разговору о счастье, – сказала она. – Что я знала тогда, шестнадцатилетняя девчонка? Несколько лет, которые «Альберт» – по собственному времени, конечно, – должен был провести в глубинном космосе, представлялись мне безбрежным океаном неизведанного. Так оно, разумеется, и оказалось. Я, да и все мы, альбертиане, мечтала, что наш полет принесет землянам что-то новое, позволит им сделать хотя бы крохотный шаг вперед. Помню чьи-то стихи, посвященные предстоящему старту «Альберта». Милые такие стишки. Автор говорил, что Земля – это улей, а корабли, словно пчелы, улетают к звездам – цветкам Вселенной, и каждая пчела приносит в улей свою каплю нектара… И я мечтала о своей крохотной капельке – помочь людям раскрыть тайну живого, выковать ключи жизни. В полете мы особенно не задумывались о возвращении на Землю. Оно чудилось – честное слово! – таким далеким, почти нереальным. И тот горький для нас, но непреложный факт, что за год ракетного времени там, на Земле, проходили десятилетия, – этот факт воспринимался нами как чистая отвлеченность.
– Разве вы…
– Знали, конечно, – перебила Зарика, угадав вопрос Борцы. – Но знали умом, а не сердцем. Понимаешь?
– Понимаю.
– На обратном пути, перед входом «Альберта» в Солнечную систему, – сказала Зарика, – наш корабельный математик сумел кое-как просуммировать все бесчисленное множество эффектов, связанных с течением времени в ракете, и сообщил, что на Земле теперь двадцать первое столетие.
– А год он не мог определить? – спросил Борца, с жадным вниманием ловивший каждое слово Зарики.
Девушка покачала головой.
– Для этого необходимы слишком сложные подсчеты. На них уже не оставалось времени, – сказала она. – Да и какая для нас была, в сущности, разница – десяток лет в ту или иную сторону? Все равно ведь наше поколение умерло.
Борца кашлянул.
– Знаешь, Бор, я отлично запомнила, до мельчайших подробностей, пышные празднества, которые прошли по всей Земле, – сказала Зарика. – Это было перед самым стартом «Альберта». Люди отмечали начало нового, двадцать первого столетия. Потом я ушла в пространство… И вот, возвратившись на Землю через несколько лет полета, вижу, что перескочила через двадцать первый век, словно через ручей. И от следующего века отхватила порядочно. Так зачем же мы летели? Скажи, Бор, зачем? Ведь вы, земляне, успели уйти далеко вперед. А мы, наоборот, безнадежно запутались, отстали во времени. Кому же он нужен, полет «Альберта»? Может быть, нам вообще не стоило возвращаться?
Зарика закрыла лицо руками.
– Ты не права, Зари. – Борца осторожно отнял ее руки. – Ты же сама говорила, что на борту «Альберта» у тебя созрело несколько новых идей, связанных с биологией.
– А где гарантия, что земляне давным-давно не пришли к этим идеям без моей помощи? – откликнулась Зарика.
– Хоть одна идейка да осталась. А даже ради одной идеи стоит лететь к звездам, – убежденно произнес Борца.
– Хорошо, если осталась… – прошептала Зарика. – Я уже мечтаю поскорее дорваться до биостанции. Руки чешутся. А сейчас так говорят? – посмотрела она на Борцу.
– Говорят, – рассмеялся Борца.
– Прости, Бор. Минутная слабость… – сказала Зарика, вытирая глаза.
Аппарат без перехода влетел в мохнатое облако. В рубке потемнело, и тотчас засветились панели. Изображения на экранах потускнели, приобрели размытые очертания. Борца привычно нажал кнопку инфравидения, и на обзорном экране перед Зарикой снова возникла серебристая капля автолета.
– Нет, полет «Альберта» не мог быть напрасным, – задумчиво, словно отвечая собственным мыслям, проговорила Зарика. – Человечество едино, и поэтому едино его счастье. Каждое поколение вносит свой вклад в общую копилку. Я видела в Гостинице «Сигма», как братаются поколения…
Они помолчали.
– Климат в Сибири начали по-настоящему изменять в девяностых годах двадцатого столетия, так, Зарика? – нарушил паузу Борца.
– В девяностых, – подтвердила Зарика.
– А один историк пишет, что уже в семидесятые годы под Тюменью выращивали свежие помидоры. Чепуха?
Зарика покачала головой.
– Твой историк прав, Борца, – сказала она. – Тюменцы имели собственные овощи за двадцать лет до того, как в Сибири начали перекраивать климат. Мы строили теплицы, которые согревались за счет термальных вод. Да что там теплицы! Мы своими сердцами отогревали Сибирь. И не только для себя. Для вас тоже. Мы, люди, спаяны, связаны каждый с каждым…
Автолет пошел на снижение. Вдали показался город.
– Знаешь, Борца, я чувствую, что не смогла бы снова пойти в дальний поиск, чтобы совершить еще один прыжок во времени, – сказала Зарика. – Вот, кажется, совсем немного побыла я теперь на Земле, но привязалась к ней…
Припомнив что-то, Зарика улыбнулась.
– У нас в «Сигме», в строении, которое занимал экипаж «Альберта», была оранжерея, – сказала она.
– Оранжереи есть там в каждом здании.
– У нас, наверно, была особая. Большая-пребольшая. Прогуливалась я как-то в оранжерее и наткнулась на диковинное растение. Нигде такого не встречала, даже в полете. Дерево – не дерево, куст – не куст… Тонкий ствол, весь изогнутый, будто изломанный, тянется вверх, к солнцу. А со ствола – да, прямо со ствола! – свисают какие-то белые нити. Я подошла поближе, присмотрелась, потрогала рукой – волокна уходят в почву. И тут меня осенило: да это же корни! Да, корни, которые проросли прямо из ствола и тысячами нитей привязывают растение к земле. Вот так и я… вновь привязалась к земле, словно то растение, – закончила Зарика.
Первые дома, утопавшие в зелени, вызвали у Зарики прилив восторженности.
– Никогда не видела таких зданий! – сказала она. – Ни тогда, до старта… ни на корабле, в сферофильмах.
Борца заметил, что Зарика старательно избегала термина «в прошлом», предпочитая говорить: «тогда, до старта» или же просто – «это было тогда…»
Торопливо давая ежеминутные пояснения. Борца и сам новыми глазами смотрел на привычные с детства здания-скалы, где каждая квартира открыта ветру и солнцу, на дома-иглы, взметнувшиеся на тысячу этажей, на дома-подсолнухи, гигантские чаши которых поворачиваются вслед за светилом… Улицы были широкие, прямые, они то разбегались веером, то шли параллельно друг другу.
Приближаясь к цели, автолет сбросил скорость и перешел на планирование.
– Где транспорт? – спросила Зарика, глядя на улицы, по которым сновали пешеходы.
– Транспорт вот, – указал Борца на тучи летательных аппаратов, роившихся вокруг них.
– Я имею в виду – наземный, – пояснила Зарика.
– Наземного транспорта в городе нет. Есть подземный, – сказал Борца.
По мере приближения к центру города дома стали располагаться гуще, но количество зелени не уменьшилось. В листве отсвечивали купола, плоские кровли зданий не известного Зарике назначения, и Борца не поспевал отвечать на все вопросы.
– Вон дом, в котором я живу, – указал он на здание, выросшее впереди, прямо по курсу машины.
Здание, пожалуй, ничем не отличалось от соседних – круглое, окольцованное лоджиями, со светло-кремовой облицовкой, – но Зарике оно показалось знакомым островком посреди моря неизвестности.
Перед дверью, ведущей в квартиру. Борца замешкался.
– Я войду первым, – сказал он. – Бузивса придержу.
Очкастый шимпанзе встретил гостью неприветливо. Однако, к удивлению Борцы, Бузивс на этот раз ограничился лишь недовольным ворчанием.
– Тебе повезло, – сказал Борца, – Бузивс признал тебя.
Шимпанзе стал на четвереньки и, задрав куцый хвост, подошел к хозяину.
– Похож на медвежонка. Миша, Мишка! – позвала Зарика.
Борца поставил цветы в воду, познакомил Зарику с квартирой и роботами. Потом они долго стояли у окна, глядя на город. Верхушки домов-игл еще освещались солнцем, а нижние панели уже начинали светиться, бросая мягкий свет на улицы. Потянуло прохладой.
– Проводишь меня на биостанцию? – спросила Зарика.
– Поужинаем сначала, – ответил Борца.
А потом Зарику сморила усталость. Но все, что рассказывал Борца, было так интересно, что она изо всех сил старалась прогнать сон. Зарика устроилась в качалке. Борца присел у ее ног на великолепной светящейся шкуре не известного Зарике зверя. Только много времени спустя узнала она, что имя этому зверю – синтетика. Бузивс прикорнул рядом с хозяином.
– Что тебя больше всего потрясло на Земле? – спросил Борца.
Зарика подумала.
– Пожалуй, то, что ваш век победил болезни человека. Как это вам удалось?
– Я не микробиолог, – сказал Борца. – Разные болезни побеждались по-разному.
– Рак, например. Мама умерла от рака… Давно его победили?
– Возбудитель рака нашли лет семьдесят назад.
– Кто нашел?
– Петр Востоков.
– Петр Востоков… – повторила Зарика.
– Твой коллега. Микробиолог.
– Он сделал свое открытие на биоцентре? – с живостью спросила Зарика.
– Нет, в Зеленом городке.
– А, знаю, – кивнула Зарика. – Помню. Зеленый городок в Сибири.
– На Оби.
– Жив Востоков?
– Умер. Там же, в Зеленом, ему памятник отлили. Золотой, – сказал Борца.
– Из чистого золота?
– Тогда золото уже не имело меновой ценности. Это до старта «Альберта», когда еще были деньги… Ты помнишь деньги?
– Помню.
– Люди просто хотели выразить свою величайшую признательность Петру Востокову, – сказал Борца. – А золото – металл исторический.
Зарика толкнула качалку.
– Хочу быть микробиологом, – сказала она. – Всегда мечтала об этом.
– …Эге, да ты спишь! – будто издалека донесся до нее голос Борцы.
– Сплю, – призналась Зарика. – А ты покажи фокус, чтобы сон разогнать.
– Фокусы – моя профессия, – сказал Борца и, сунув наугад руку в карман, вытащил пестрый шарик.
Зарика хлопнула в ладоши, отчего Бузивс тихонько зарычал.
– Неужели ты еще чем-то сумеешь меня сегодня удивить? – сказала Зарика.
– Это биопередатчик. Он есть у каждого человека. И тебе дадут на биостанции.
– Как я отстала от вас! – вздохнула Зарика. – В «Сигме», правда, кое-что узнала. Но это так мало… У тебя, наверно, чудес полны карманы.
– Конечно, – сказал Борца и, вытащив из кармана горстку светло-коричневой волокнистой массы, озадаченно посмотрел на нее.
Зарику, наверно, не удивило бы, если б Борца поджег горстку и из пламени выскочил косматый джинн.
– Что это? – спросила она.
Борца пожал плечами.
– Понятия не имею, – сказал он.
Зарика наклонилась к его ладони.
– Похоже на табак, – сказала она.
Борца хлопнул себя по лбу.
– Конечно, табак! – воскликнул он.
– Вот так фокус, – сказала Зарика. – Разве в вашем веке все еще курят?
– Редко.
– А ты куришь?
– Нет.
– Откуда же у тебя табак?
– На «Альберте» нашел.
– Симпатичный у тебя Бузивс, – произнесла Зарика после паузы, чтобы сменить тему разговора.
Услышав свое имя, Бузивс повернул голову и посмотрел на Зарику.
– Молодец, Мишка, – сказала Зарика и, протянув руку, сделала наконец то, на что не решалась весь вечер: погладила Бузивса по голове.
Все последующие события произошли в мгновение ока. Бузивс разинул пасть и рявкнул. Зарика не успела отдернуть руку. На кисть ее легла алая подкова – след укуса. В тот же момент Борца ударил шимпанзе кулаком, в котором был зажат табак. Шимпанзе заскулил, закашлялся, оглушительно чихнул. Борца замахнулся еще раз, Бузивс вскочил и забился в угол, угрожающе подняв передние лапы.
– Не трогай его, – попросила Зарика.
Борца промыл след укуса и наложил на рану пластырь.
– Болит? – спросил он.
Зарика покачала головой.
– Проводи меня до автолета, – попросила она.
– Куда ты на ночь глядя? Переночуй здесь, а утром полетим вместе. У меня завтра свободный день, я тебя провожу, – сказал Борца, собирая со шкуры, лежащей на полу, крошки просыпавшегося табака.
Он уложил гостью в спальной, а сам устроился в маленькой лаборатории.
Проснулся Борца среди ночи от головной боли. Дверь, ведущая в гостиную, была приоткрыта. На пороге неясно чернела какая-то масса. Борца встал, подошел, потрогал и едва не вскрикнул: перед ним лежал труп Бузивса. Качалка в гостиной была перевернута, ваза с цветами опрокинута, под ковер натекла лужа. В комнате стоял незнакомый прогорклый запах – табака, что ли? Голова болела так, что хотелось отрубить ее. Надо бы связаться с медицинским центром. Нужно включить для этого биопередатчик. Это так просто – одно нажатие пальца… Борца только подумал об этом, но не пошевелился. Он стоял, прислонившись пылающим лбом к оконному стеклу. Странное безразличие овладело им.
А ведь он собирался утром сбегать в городскую оранжерею за цветами для Зарики. Зарика… Заря… Потом он проводит ее до Чертова пальца. Можно будет выкупаться… Интересно, умеет ли Зарика плавать? Море сейчас теплое.
Что это брызнуло там, за окном? Огненная река. Неужели наступило утро? Нет, это стартует «Орион». Лунный космодром… Корабль перед прыжком. Напряженное лицо Петра Браги на переговорном экране. Он что-то крикнул Борце тогда, но включившиеся двигатели заглушили его слова.
Теперь уж он никогда не узнает, что хотел на прощанье сказать ему Петр. И вообще никогда он не увидит никого из орионцев – ни тех, кто улетел, ни тех, кто родится в недолгом сравнительно полете: собственное время полета «Ориона» составит что-то около тридцати лет. А сколько на Земле пройдет веков? Этот сложнейший подсчет можно будет провести только на обратном пути, когда «Орион» приблизится к Солнечной системе и выйдет из последней пульсации.
Борца сполз на пол. Хотел подняться, но тело не слушалось его.
Последним усилием он все же поднял руку и ударил в окно. Звон падающих осколков – последнее, что зафиксировало его сознание.
Ночного холода Борца уже не почувствовал.
3. ВЕК XXXII
Экипаж «Ориона» обживался на новом месте. Ушли первые дни на Земле, полные неожиданностей. Однако люди все еще робко ходили по залам, лишь изредка заглядывали в оранжерею, с опаской ступали по прозрачному полу, под которым проплывали тени.
Вдоль стен тянулись приборы и установки. Каково их назначение? Собирать информацию о пришельцах из прошлого? Для кого?
В огромном корпусе было немало диковинок. Орионцы постепенно к ним привыкали.
С утра они собирались в центральном зале. В урочные часы клапан, расположенный в потолке, выбрасывал двенадцать брикетов – по числу членов экипажа «Ориона». Брикеты сыпались вниз, затем метрах в полутора от пола останавливались и замирали в пространстве, покачиваясь вокруг точки равновесия. Штурман утверждал, что брикеты из хлореллы. Некоторые с ним не соглашались. Так или иначе, белая упругая масса была ароматна и питательна.
– Сомнений нет: мы в плену у машин, – сказал однажды Брок во время завтрака.
– Старая песня, – сказала Любава. – Придумай что-нибудь новенькое.
– Ты что-нибудь обнаружил, Брок? – спросил Джой Арго.
– Да, обнаружил! – крикнул Брок.
– Что именно? – повернул к нему Григо худое, измученное лицо.
– Да все то же. Вот этот самый проклятый брикет, хоть это уже и не ново! – С этими словами Брок переломил свой брикет и швырнул его в угол.
Щупальца одной из установок тут же втянули его внутрь.
– Брикеты – дело машин, – сказал Брок. – Машин, а не людей. Если бы нашими хозяевами были люди, они не стали бы нам давать все время эту дрянь.
– А мне брикеты нравятся, – произнесла Любава. – И вкус у них каждый день разный.
– Уж кормить-то, по крайней мере, могли бы нас нормально, – пробормотал Брок, ни к кому не обращаясь.
– Что ты, собственно, называешь нормальной едой, Брок? – спросил спокойно капитан.
– Ну, как что… Это каждому и так понятно, – произнес Брок.
– К-каждому из нас – согласен. Но не каждому из них, – вступил в разговор Петр Брага.
– Не забывай, что мы отстали от них на десять веков, – сказал капитан.
– Может быть, для них эти брикеты – обычная еда? – добавила Любава.
– Да для кого – для них? Для кого – для них? – выкрикнул Брок и выбежал из зала.
Постепенно люди с «Ориона» пришли к выводу, что всем корпусом, в котором они обитают, управляет если не человек, то некая единая высокоорганизованная система. Желание любого члена экипажа, высказанное в достаточно ясной форме, исполнялось, если оно не выходило за рамки разумного. Жажду можно было утолять струями фонтана, день и ночь игравшего в углу центрального зала. Вода в нем всегда была вкусна и холодна, хотя и чуть горьковата на вкус. Но поскольку другого источника не было, приходилось пить из фонтана.
Лишь одно желание, хотя оно и высказывалось членами экипажа часто и довольно недвусмысленно, не выполнялось: речь шла о выходе из корпуса наружу.
Дверь, через которую вошли орионцы сюда в памятный день прибытия на Землю, не удавалось открыть никому, несмотря на все усилия. Даже приблизиться к ней не удавалось. Чем ближе была дверь, тем труднее давался очередной шаг. Наконец наступал момент, когда силовое поле попросту отбрасывало настойчивого. Люди пробовали пускаться на всяческие хитрости. Например, прорваться к двери, разбежавшись. Или пытались приблизиться к двери, взявшись за руки и двигаясь цепочкой. Но попытки ни к чему не приводили. Вырваться на волю не удавалось никому.
С легкой руки Григо орионцы окрестили своего невидимого хозяина Семиглазом.
Время шло, и люди все более настоятельно начинали ощущать нужду в занятиях, которые могли бы заполнить вынужденный досуг.
После своей нелепой выходки Брок стал дичиться, сторониться орионцев. В центральный зал он старался приходить, когда все, поев, разойдутся по своим делам. Особых дел, впрочем, у орионцев не было. Ими овладела апатия. Чем заняться сегодня? Как убить время? Да и стоит ли его убивать? Не проще ли дождаться, когда оно убьет тебя? Капитан все время старался придумать для экипажа занятие. В здании, которое они занимали, все еще до конца его не освоив, было к чему приложить руку. Имелось, например, неплохое собрание документальных микрофильмов, библиотека и многое другое. Но что толку читать книги, авторы и прототипы которых, возможно, навсегда покинули Землю? К чему смотреть фильмы, герои которых никогда тебе не встретятся? А что, если Брок прав и обезлюдевшая планета находится во власти умных машин? Капитан Арго говорит: нужно изучать историю, поскольку у нас есть такая возможность. История Земли за время отсутствия орионцев? Это в принципе интересно, но не утратила ли она в данном случае смысл для плененного экипажа? И потом, где гарантия, что авторы микрофильмов и книг
– люди? Другими словами, кто может поручиться, что машины не фальсифицировали историю, не стараются подсунуть людям лживую информацию?
А если так – долой книги и микрофильмы! Люди чурались всяких занятий, подолгу бродили по помещениям, хмурые, замкнутые, либо не выходили из своих комнат.
Петр Брага откопал в библиотеке манускрипт, посвященный одной из глав математического анализа, той самой, над которой он размышлял и на борту «Ориона», и в первые дни пребывания на Земле. Можно было подумать, что добрый Семиглаз, расшифровав мысли Петра, подсунул ему эту работу. Биосвязь? Почему бы и нет, подумал Петр, ведь ее знали земляне даже до старта «Ориона». Но, поразмыслив, Петр отверг свое предположение, хотя поначалу едва не побежал к капитану, чтобы рассказать ему о странном совпадении. Объемистая книга на стеллаже ничем не выделялась среди своих соседок. Похоже было, к ней множество лет никто не прикасался.
Петр поначалу пытался разобраться в случайно попавшейся работе, набрасывал выкладки, пытался следить за мыслью автора, но вскоре забросил свое занятие, вернувшись к бесцельным прогулкам. Внешним толчком к этому послужило все то же злополучное происшествие с Броком.
Однажды днем, подгоняемый голодом (время завтрака давно миновало), Брок вошел в центральный зал и остановился от неожиданности. Обычно в это время здесь было уже пусто, а теперь собрался весь экипаж. Что-то случилось в зале, но что, Брок сразу не мог понять. Ему бросилась в глаза грузная фигура капитана, зажавшего в кулак бороду, взволнованное лицо штурмана, горящие глаза Любавы… Все смотрели в одну сторону: на стену, отделявшую зал от внешнего мира. Брок глянул туда же и позабыл о своем голоде. Обычно прозрачная стена, за которой открывался широкий вид на волю, на сей раз помутнела, превратившись в огромный экран.
Брок подошел поближе.
– Новый подарочек доброго Семиглаза, – произнес он, но никто не оглянулся.
Что таить? Брок взволновался, как все, хотя и старался не подать виду. До сих пор все, что демонстрировал Семиглаз на экранах многочисленных приборов, разбросанных в разных помещениях, не выходило за рамки своеобразных бесед с экипажем: орионец задавал какой-либо вопрос – на экране вспыхивал ответ.
А теперь…
Перед орионцами проносились лиловые пустыни, обожженные солнцем, храмы и пагоды, машины, похожие на живые существа, и существа, похожие на машины. Внезапный взрыв потряс экран, ввысь взметнулись столбы огня и дыма. Люди инстинктивно потеснились друг к другу. Брок оказался рядом с Любавой. Хотел взять ее за руку, но девушка отодвинулась.
– Машинное творчество? – спросил он.
– Не мешай, – сказала Любава.
Сгустившуюся мглу неустанно полосовали фиолетовые молнии. Глухие взрывы следовали один за другим.
Люди силились понять смысл сменяющих друг друга картин, но тщетно. Их можно было, конечно, понимать так и этак, но где гарантия, что именно данное толкование является правильным?
Грохот умолк. Экран очистился. Все ждали, что он снова станет прозрачным, открыв привычный пейзаж. Вместо этого по поверхности стены заскользили бесконечные ряды математических формул. Взоры орионцев обратились на Брагу. Это он, корабельный математик, победил малый мозг «Ориона» в шутливом состязании на скорость решения дифференциальных уравнений. Это он сумел за четыре минуты рассчитать курс во время магнитной бури в районе Сириуса, когда все счетно-решающие устройства корабля вышли из строя. Не было, казалось, области математики, незнакомой Петру. Может быть, Семиглаз решил изъясниться с орионцами на языке математических символов?
– Чем порадуешь, Петр? – спросил капитан.
Брага развел руками.
– Убей меня бог, Джой, если я что-нибудь понимаю, – сказал он тихо. – Н-ни одного з-знакомого символа. – И беспомощно улыбнулся.
Вскоре таинственная передача закончилась, экран погас. Стена вновь стала прозрачной, и сквозь нее в зал хлынули солнечные лучи.
Посыпались реплики. Обмен мнениями едва не привел к ссоре. Часть орионцев видела во внезапной передаче хорошее предзнаменование, другая считала ее бессмысленной выдумкой Семиглаза. Так или иначе, люди встряхнулись, сонная одурь слетела с них.
После того как экран померк и стена вновь стала прозрачной, Брага вдруг заторопился.
– Ты куда, Петр? Пойдем в оранжерею, побродим, как вчера, – предложил ему Григо.
– Не могу, – ответил Брага.
– А что?
– Дело.
Григо недоверчиво усмехнулся.
– Дело? – протянул он. – В старой книге копаться? Так ты же сам говорил, что поставил на ней крест.
– Есть одна идейка, – сказал Брага. – Кажется, я сумею все-таки разобраться в том, что нагородил сегодня Семиглаз.
– А где ты возьмешь те формулы, что пролетели по экрану? – спросил Арго.
– Они у меня здесь, – тронул Петр пальцем свой лоб.
Наскоро напившись из фонтана, он вышел.
Дела нашлись у каждого, и вскоре зал опустел. Любава и Брок остались одни.
– Скоро четыре месяца, как мы на Земле, – сказала Любава.
– В ловушке, – уточнил Брок.
Он выглянул наружу. Погода приметно портилась: на небо набежали невесть откуда взявшиеся тучи, солнце скрылось.
– Твой завтрак. – Любава взяла брикет, висевший в пространстве над полом, и бросила его Броку.
Брок, обернувшись, поймал брикет.
– Дарю его Семиглазу, – произнес он и с силой швырнул его в какую-то установку, расположенную под стенкой, добавив: – Авось подавится!
Щупальца, похожие на усики, выдвинулись и тут же исчезли в недрах установки вместе с брикетом.
– С голоду помрешь, – сказала Любава.
Брок пожал плечами.
– Пусть, – сказал он.
На «Орионе» Брок и Любава росли вместе. Их обиталищем был космический корабль – другого дома они не знали. И конечно, лишь с трудом могли представить себе, что же это такое – твердая почва планеты под ногами, вольное земное пространство, ограниченное лишь кольцом горизонта, трава, колышимая незапрограммированным ветром, да жаркое светило над головой.
Родители Брока и Любавы погибли давно, еще в первой половине полета.
Брок рос мнительным мальчуганом, хотя в критические минуты, когда «Ориону» грозила опасность, выказывал не только хладнокровие, но и недюжинную храбрость.
С детства Брок грезил о Земле – далекой полусказочной планете, откуда тридцать лет назад по собственному времени стартовал «Орион». На покинутой кораблем планете за это время протекли столетия…
Когда наконец корабль, выполнив свою задачу в глубинном космосе, повернул обратно, взяв курс на Солнечную систему, Брок и ложился и вставал с мыслью о Земле, ни о чем другом он говорить не мог.
В своей любви к Земле Брок, разумеется, не был одинок. О ней думали и говорили все члены экипажа, несмотря на то что «старшее поколение» корабля знало Землю отнюдь не понаслышке.
Не составляла исключения и Любава, но ее чувство к родной планете, в отличие от Брока, носило более спокойный характер. Девушка видела в Земле что-то свое личное, близкое, то, что определяется великим и всеобъемлющим словом – Родина.
По-разному реагировали орионцы и на то, как странно встретила их Земля. Для Брока эта встреча была словно измена близкого друга. Тщетно твердил он себе мысленно, что за тысячу лет, которые прошли на Земле за время их полета, многое, очень многое должно было измениться… Разум утверждал свое, но чувства юноши бунтовали еще на безлюдном Австралийском космодроме, когда орионцев встретил пустой аппарат, Брок начал твердить, что людей на Земле не осталось, что вся планета – в руках роботов, что они, орионцы, попали в плен к машинам. Поначалу это казалось бессмыслицей, но постепенно Брок сам почти уверовал в свою выдумку.
Читать бесплатно другие книги:
