Гостиница «Сигма» Михановский Владимир

– И расстояние до Черной звезды, и средняя скорость «Пиона» известны, это верно, – сказал Борца. – Мы не знаем только одной вещи: сколько времени может пробыть капитан Икаров в окрестности Черной звезды.

– И только? Ну, тут можно взять условную цифру в пределах разумности.

– Например?

Зарика подумала.

– Скажем, десять лет, – предложила она.

– Десять лет, – усмехнулся Борца. – А тысячу лет не хочешь? Или десять тысяч лет?

– Ты сказал – десять тысяч лет? – Зарике показалось, что она ослышалась.

– Да. Тут возможна любая цифра.

– Но ведь это означает, что капитан Икаров вернется на Землю давно… умершим?

– Нет, не означает. Не забывай, что я имею в виду время, протекшее на «Пионе» с точки зрения земного наблюдателя. Что же касается Икарова, то для него время – как говорят физики, собственное время – должно течь совсем иначе, чем для нас. Там, близ Черной звезды, все происходит по-особому.

– Не понимаю, – призналась Зарика.

– Не ты одна, – утешил ее Борца. – Чтобы разобраться во всем, нужно дождаться возвращения «Пиона».

– Мы можем и не дождаться…

– Что ж! В таком случае, «Пион» и его капитана встретят наши потомки, – сказал Борца, и в голосе его звучала непоколебимая уверенность.

– А мне так хотелось бы дожить до возвращения «Пиона»! – тихо произнесла Зарика. – Пусть старушкой, седенькой, сгорбленной, но дожить. Увидеть живого Федора Икарова, посмотреть на его экипаж… Я ведь, представляешь, в жизни не видела белкового робота! Они появились после старта «Альберта».

– Тебе многое, Зарика, предстоит увидеть на Земле.

Зарика глянула вниз, на проплывающую Землю, и, взвешивая слова, медленно произнесла:

– Я мечтаю быть такой, как Федор Икаров… Думать обо всем человечестве.

Зарика и Борца много говорили о будущем, строили планы, мечтали.

С каждым днем, с каждым часом Борца все больше влюблялся в эту удивительную девушку, и ему казалось странным, как он прежде мог жить без нее.

– Скоро на Землю, дружище, – сказал однажды врач, заканчивая осмотр Борцы, и сердце молодого человека радостно дрогнуло.

Выздоровление Зарики подвигалось медленнее, но дела ее тоже шли на поправку.

– Я тебя подожду. Вернемся на Землю вместе, – сказал ей Борца как нечто само собой разумеющееся.

– Хорошо, – согласилась Зарика.

Зарика и Борца жадно ловили известия с Земли, следили за напряженным ритмом ее будней.

Многое среди сообщений с Земли было непонятно Зарике, многие термины и понятия, привычные для Борцы, она вообще слышала впервые: во времена до старта «Альберта» их не существовало.

Отвечая на бесконечные расспросы Зарики, Борца и сам по-новому осмысливал многое.

Они говорили обо всем на свете, однако по молчаливому уговору избегали касаться того, что день и ночь не давало покоя Борце: был ли он повинен в разыгравшихся трагических событиях?

Суд совести, разбиравший этот вопрос, решил, что вины Борцы тут нет. Известно ведь, что различные материалы в длительном космическом полете, в условиях сложных физических воздействий приобретают новые, часто полезные и нужные человеку свойства.

Такова, собственно, была, как известно, одна из второстепенных целей полетов – изменить свойства веществ… Такие вещества – материал для экспериментатора.

Короче, Суд совести оправдал Борцу. И все-таки Борца мучился, едва только медики привели его в сознание (это случилось уже на спутнике). Он считал себя повинным в разыгравшейся трагедии.

– У людей всегда должно быть наготове оружие против новой болезни, – сказала Зарика, когда их лечение шло к успешному завершению.

– Панацея от всех бед?

– Что-то в этом роде.

– Я не биолог, – сказал Борца, – мне с тобой трудно спорить. У каждой болезни свой возбудитель. Так разве возможен универсальный рецепт от всех хворей, которые могут одолеть человека?

– Я отвечу вопросом на твой вопрос, – произнесла Зарика. – У людей имеется множество машин разного назначения. Так?

– Так, – согласился Борца, сбитый с толку.

– Каждую машину собирают по-своему, – продолжала Зарика. – Так разве возможен универсальный аппарат, который был бы в состоянии сделать любую машину?

– Это разные вещи, – сказал Борца. – Моя машина синтеза должна работать на совершенно новом принципе…

– Вот-вот, на новом принципе, – подхватила Зарика. – И я хочу найти такой новый принцип. По-моему, микробиология слишком долго топчется на одном месте.

…Вскоре наступил давно ожидаемый и все равно неожиданный час прощания с клиникой невесомости. Зарика и Борца обошли почти пустые палаты, попрощались с теми, кто еще оставался здесь. Затем пошли в шлюзовую камеру, ожидая прибытия автолета.

– Вернулась я на Землю, а так и не знаю, чем она живет, – пожаловалась Зарика. – Что волнует вас, людей двадцать второго века? Что тревожит?

– Не «вас», а «нас», – поправил Борца.

– Тем более.

– Надо поездить по планете.

– Сама знаю, что надо, – сказала Зарика. – Времени нет. Хочу сразу на биостанцию.

Борца задумался.

– Ты любишь театр? – неожиданно спросил он.

– Театр? Помню. Любила. Я ходила в театр маленькой девочкой… А разве есть у вас театр?

– Странный вопрос.

– Когда «Альберт» улетал, говорили: искусство театра отмирает.

Борца улыбнулся.

– Эти разговоры ведутся сотни лет, еще со времен Шекспира, – сказал он,

– а театр продолжает здравствовать. Вот что: я поведу тебя в театр, и ты узнаешь, чем живет Земля.

…Еще издали, из кабины автолета, Зарика разглядела белоснежный купол, как бы свободно парящий в воздухе, и догадалась, что это и есть политеатр. Политеатр… Словечко было непривычное и отпугивало своей новизной.

Автомат у входа протянул им два жетона, и они прошли на свои места. Внимание Зарики привлекли кресла – массивные, они в то же время легко могли вращаться на шарнирах. Садясь в кресло, зритель пристегивался к нему с помощью специального пояса. «Словно в автолете», – подумала Зарика. Арена, расположенная внизу, напомнила Зарике стадион. Необычайно рельефным было освещение, но Зарика, сколько ни вертела голову, нигде не могла обнаружить ни одной лампы.

Купол стал меркнуть, и все погрузилось во тьму.

Над самым ухом Зарики послышался шепот.

«Ты увидишь сейчас подлинную историю, происшедшую на Земле, – говорил голос. – Ты увидишь людей, твоих братьев и сестер. Ты увидишь любовь, которая дает людям крылья…»

Шепот потонул в нарастающей мелодии. Зарика не могла отделаться от ощущения, что волны музыки звучат лишь для нее одной.

…А на сцене жизнь шла своим чередом. Старая, как мир, история захватила Зарику. Она даже не вникала особо в сюжет, следя за развитием характеров. Особо увлек ее танец, который исполняла женщина. Каждый поворот, каждый шаг ее с изумительной точностью гармонировали с музыкой.

Когда они в антракте вышли в прохладное фойе, загадка согласованности музыки и танца не покидала Зарику.

– Где помещается оркестр? – спросила Зарика.

– Оркестра нет, – сказал Борца. – Что действительно отмерло в театре, так это он.

– Остается магнитная запись?

Борца покачал головой.

– Разве при звукозаписи можно было бы достичь такой гармонии музыки и танца? – спросил он.

– Верно, я тоже подумала об этом, – призналась Зарика. – Когда смотришь танец, в голову приходит мысль, что сама балерина – источник музыки.

– Так оно и есть, – сказал Борца. – Ты угадала.

Зарика искоса посмотрела на Борцу: не шутит ли он?

– Понимаю, ты привыкла к оркестру, – возобновил Борца прерванный разговор, когда они отошли от панно «Первый виноград на Марсе». – Здесь, в политеатре, музыка подчиняется непосредственно артисту, и потому посредничество громоздких музыкальных инструментов попросту не требуется.

– Не говори загадками, – взмолилась Зарика.

– А ты не боишься технических подробностей?

– Наоборот, жажду их!

– Изволь. Звук извлекается свободным движением тела в пространстве сцены. Под нею включены высокочастотные ультрагенераторы.

– Понимаю. – По лицу Зарики было видно, что она напряженно что-то соображает.

– Генераторов под сценой много, около сотни, – продолжал Борца. – В сумме они образуют силовое поле. Когда актер движется, он пересекает силовые линии, а это вызывает изменение частоты одного или нескольких генераторов…

– Минуточку, – перебила Зарика. – Ведь частоты у генераторов высокие?

– Сверхзвуковые.

– А откуда звук берется?

– Он получается как разность частот. Но давай подкрепимся, антракт кончается, – сказал Борца.

Они подошли к автоматам с соками.

– Что будешь пить? – спросил Борца.

– Только трабо. Я хочу жить долго-долго, – сказала Зарика.

…И снова купол погас, а круглая сцена осветилась.

Участники высокогорной экспедиции погружали в ракету снаряжение и приборы. Затем члены экипажа один за другим пролезли в люк, заняли свои места в корабле. Каким-то необъяснимым образом и Зарика очутилась среди них. «Старая машина. Похожа на шлюпку с «Альберта», – подумала Зарика. Так оно и должно было быть – пьеса была на историческую тему.

Дрогнул под ногами пол – это был уже не сферозал, а тесная кабина разведчика, – и Зарика вдруг почувствовала, что летит. Вот когда пригодились ремни, которыми она предусмотрительно пристегнулась. Перед глазами промелькнули замерзшие озерца метана, первозданные диабазовые глыбы, сметанные на живую нитку сооружения импровизированного космодрома… Да, Зарика была среди первых людей на Аларди – капризной планете системы Альфа Центавра.

Экспедиция высадилась высоко в горах. Непогода бушевала вовсю. Ветер валил с ног, все связались в одну цепочку. Вместе со всеми Зарика, ежась от ледяного ветра, пробивалась к вершине… Вместо купола над нею раскинулось черное небо – именно такое небо видела она все годы полета на «Альберте», только рисунок созвездий был сейчас другим. Когда слабели порывы пурги и огромные метановые снежинки оседали, в небе показывались звезды. Однажды среди них мелькнула невзрачная желтая звездочка. Зарика догадалась, что это Солнце.

Спектакль окончился.

Небо далекой планеты снова превратилось в купол политеатра.

Борца помог Зарике отстегнуть пояс, и они молча двинулись к выходу. Только сейчас, глядя на сплошь незнакомые лица, Зарика ощутила вдруг огромность временного пласта, который лег между ее временем и нынешним. И в то же время политеатр в чем-то сблизил ее с этими людьми, сделал более понятным их внутренний мир. Почему так получилось? Ведь история-то, которую она только что смотрела, в сущности, довольно заурядная. Он любит ее. Она влюблена в другого. Треугольник… Неужели человечеству так и суждено в области интимных чувств довольствоваться элементарной Эвклидовой геометрией?!

Зарика замедлила шаг, стараясь разобраться в своих впечатлениях.

– Как тебе спектакль? – спросил Борца. – Кажется, ты разочарована?

Девушка покачала головой.

– Разочарована – не то слово, – сказала она. – Хотя ожидала, кажется, другого.

– Ну да, ты считала, что любовь через сто лет будет иной.

Зарика покраснела – до того точно Борца угадал ее мысли.

– Что касается театральной техники… – начала она.

– Оставим технику в стороне, – перебил Борца. – Она меняется. Но разве это значит, что должны меняться человеческие чувства?

– Настоящие – нет, – сказала Зарика.

Они покинули здание и пошли по ночной улице, ища свободный автолет.

– У меня был друг, Петр Брага, – сказал Борца. – Он говорил: любовь – математика. Только она может объяснить мир.

– Ты говоришь – был? Твой друг умер? – спросила Зарика.

– Нет, не умер. Я расскажу тебе когда-нибудь о нем, – ответил Борца.

Перед ними медленно, словно лепесток, опустился автолет. Борта слабо светились, и казалось, что машина источает жар.

– Удобная вещь, – сказала Зарика, залезая в кабину. – Как в старину обходились без автолетов? – улыбнулась она.

– Будем любоваться спящей планетой сверху или поспешим? – спросил Борца.

– Поспешим, – сказала Зарика.

– Тогда держись, – произнес Борца и набрал на пульте киберштурмана координаты биостанции.

Машина вонзилась в стратосферу, чтобы оттуда, описав гигантский угол, спикировать на Крымское побережье.

Борца посмотрел на часы, что-то прикинул на калькуляторе.

– Ты будешь на биостанции в пять утра, – сказал он.

– Побродим сначала немного? – тихо сказала Зарика. – Море посмотрим…

Борца кивнул. Перейдя на ручное управление, он посадил машину высоко в горах, на площадке среди скал, которую обнаружил локатор.

Они отпустили автолет и осторожно двинулись вниз. Ярко светила южная луна. Спускаться было трудно. Помогали корневища кустарников, выступы скал.

Когда внизу блеснуло море, они остановились, чтобы отдышаться.

– Как ты находишь наш век? – спросил Борца. – Сильно изменился мир?

– И да и нет, – сказала Зарика. – Многое стало иным. Многое трудно постичь, да многого я еще и не знаю. Но есть то, что не меняется, и это помогает удержать равновесие. Вот эти горы… Море… Луна, – указала она вверх.

– Горы рушатся, моря мелеют, – сказал Борца.

– В течение миллионов лет. А что для них какой-то жалкий век? Один миг, не больше, – произнесла Зарика. – И сто лет спустя в этих горах так же будет кто-то бродить и над ним будет сиять такая же точно луна.

– Ошибаешься, луна будет другая, – сказал Борца.

Зарика посмотрела на него вопросительно.

– Луна оденется в воздушную оболочку, – пояснил Борца. – И это будет не через сто лет, а гораздо раньше. Там сейчас ведутся большие работы по созданию искусственной атмосферы.

– Ну и что? Луна останется на месте.

– Но цвет ее изменится. Луна будет голубой, как наша Земля издали, – сказал Борца. – Вон «твоей души предел желанный», – указал Борца.

Окруженный горами, возвышался Чертов палец – торчащая вверх гранитная скала. Рядом прилепилось несколько легких строений.

– Биостанция?

– Да.

– Выкупаемся на прощанье, – предложила Зарика, и они вновь начали спускаться.

Неожиданно Зарика споткнулась о какой-то предмет. Борца нагнулся и поднял пустую бутылку, бог весть как попавшую сюда. Бутылка была не из пластика, а из древнего стекла. Правда, определить это было не просто. Бутылка, видимо, долгое время пребывала в море, волны обкатали зеленоватое стекло, сделав его матовым.

Светлело.

Зарика взяла бутылку из рук Борцы. Внутри что-то смутно белело.

– Открой, – попросила Зарика.

Борца присел на корточки, пытаясь вытащить разбухшую пробку.

– Такие бутылки раньше были вестниками несчастья, – сказал он. – Моряки, терпящие бедствие, бросали бутылку с запиской в море: авось кому-нибудь попадется.

Наконец просмоленная пробка упала на влажный песок. Борца перевернул бутылку и осторожно встряхнул ее.

– Не разбей, – сказала Зарика.

Из горлышка показалась узкая трубка, перехваченная нитью. Видно, тот, кто перевязывал, спешил: нить в двух-трех местах была оборвана и наскоро связана.

– Письмо, – прошептала Зарика.

Борца потянул узелок, и истлевшая нить рассыпалась. Однако бумага слиплась, и лист не разворачивался.

– Наверно, бумага влажная, – сказала Зарика. – Положи на песок, пусть просохнет.

Но когда через несколько минут Зарика попробовала развернуть трубку, та рассыпалась.

– Что я наделала… – вырвалось у Зарики.

– Воздействие кислорода, – сказал Борца. – Записка пролежала в бутылке слишком долго, и свежий воздух оказался для нее гибельным.

Налетевший порыв ветра разметал по песку истлевшие клочки бумаги.

– Дождался ли он помощи? – спросила Зарика.

Вместе с рассветом пробуждалось и море. Волна стала свежей. Они заплыли далеко-далеко, так что берег был еле виден. Усталые, вылезли на берег и растянулись на влажном песке.

– Биостанция отсюда похожа на ласточкино гнездо, правда? – спросила Зарика.

– Похожа, – согласился Борца.

Он смотрел теперь на мир глазами Зарики – широко раскрытыми, наивными, удивленными глазами. Может быть, это самое драгоценное свойство человека – всему удивляться? Не здесь ли начало всех открытий?

Отдохнув, Зарика села, взяла в руки бутылку. Борца молча любовался тоненькой фигурой девушки.

– Знаешь что? – повернулась к нему Зарика. – Давай снова запечатаем бутылку и бросим ее в море.

– Вестником несчастья?

– Вестником счастья…

– А что мы туда положим?

Зарика, усмехнувшись, вытащила ленту из высокой прически. Затем свернула алую полоску трубочкой и сунула ее в горлышко бутылки.

– Закупорь, пожалуйста, – попросила она Борцу.

Приладив пробку, он размахнулся, чтобы зашвырнуть бутылку подальше.

– Погоди! – остановила его Зарика.

– Что? – спросил Борца.

– Мне страшно… – тихо сказала Зарика. – Я знаю, ты будешь смеяться, назовешь меня суеверной…

– О чем ты. Зорька?

– Не бросай ее, – попросила Зарика. – Я буду бояться, что она разобьется, налетит на скалы… Или просочится вода, и бутылка затонет. А я не хочу, чтобы наше счастье разбилось или пошло ко дну.

– Тогда спрячем бутылку в горах, – предложил Борца.

– Хорошо, – согласилась Зарика.

Поднимаясь в горы, они обнаружили маленькую тропинку.

– Наверно, она ведет на биостанцию, – сказал Борца.

– К Ласточкиному гнезду, – поправила Зарика.

Тропинка петляла, то и дело приходилось хвататься за колючие ветви, чтобы удержаться. Достигнув площадки с зубчатыми краями, они перевели дух. Над ними нависал Чертов палец, внизу синевой наливалось море.

– Здесь спрячем? – спросила Зарика.

– Здесь, – сказал Борца.

Он осмотрелся, затем подошел к самому краю площадки и приналег на огромный валун, поросший мхом. Камень сначала не поддавался, затем сдвинулся и вдруг с грохотом низвергся, увлекая за собой лавину обломков. На месте валуна осталась вмятина, глубокая и сырая. Несколько ящериц юркнуло в разные стороны.

Зарика положила бутылку с лентой на дно вмятины. Затем они засыпали ее обломками и щебнем.

– Море то отступает, то наступает на сушу, – сказал Борца. – Вдруг оно когда-нибудь сюда доберется?

– Пусть, – махнула рукой Зарика.

Они долго стояли, притихшие. Солнце успело забраться высоко и начало припекать.

– Здесь простимся, – сказала Зарика. – Дальше я сама.

Борца смотрел, как Зарика поднимается по тропинке. Он стоял до тех пор, пока крохотная, еле различимая фигурка не скрылась в Ласточкином гнезде.