Халява для лоха Майорова Ирина
– Сжальтесь над язвенником! Мне вот велено вас занимать, а между тем с утра во рту маковой росинки не было…
– Ну хорошо, – нехотя согласилась Ольга и уныло побрела впереди что-то продолжавшего говорить Старшинова. Он был ей почему-то неприятен, да и чувство было такое, будто он заискивает перед ней. Противное чувство.
Между тем, усадив даму за столик, Старшинов спросил:
– Вы голодны? Нет? Тогда по чашечке кофе и пирожному?
– Лучше сок. Апельсиновый. А разве язвенникам можно пить кофе?
– Какая вы внимательная! – нервно хохотнул Старшинов. – Категорически нельзя, но если очень хочется, то можно.
Чем дальше, тем напряженнее становилась Ольга, и это не могло ускользнуть от внимательного взгляда вперившегося в нее Старшинова. Он решил больше не пытаться наводить мосты. Он встал и, сделав заказ, задержался у стойки, что-то набивая в записную книжку мобильного телефона. Но вот чашка кофе, бокал сока и тарелка с пирожными оказались на подносе. Взяв снедь, Старшинов с лучезарной улыбкой на крошечных губках уже направлялся к Ольге, когда зазвонил его мобильный. Ткнув поднос на ближайший свободный столик, Старшинов вытащил трубку из кармана пиджака и с полминуты с кем-то говорил. По напряженной спине Юрия и нервно дергавшимся локтям (стоя к Ольге спиной, он несколько раз во время беседы переложил сотовый из одной руки в другую) Уфимцева догадалась: разговор не из приятных. Однако когда, сунув трубку в карман, Старшинов обернулся, на его губах-вишенках снова играла улыбка.
«Умеет держать удар, – подумала Ольга. – Наверняка получил какое-то неприятное известие, но ведет себя как ни в чем не бывало».
Сок Ольга выпила залпом – когда нервничала, у нее всегда пересыхало во рту.
Юрий принялся рассказывать какую-то историю из своей частнодетективной практики, а на нее внезапно стал наваливаться тягуче-густой, как растопленный гудрон, сон.
– …себя плохо чувствуете?
Вопрос Старшинова Ольга едва расслышала: в голове все путалось и шумело так, будто рядом на большой скорости проходил товарняк.
– Мне… нехорошо… – с трудом выговорила она.
– Может, вам лучше сейчас домой? – Юрий поднялся со своего места и, обхватив Ольгу обеими руками за талию, помог подняться со стула. – Давайте посажу вас на трамвай, а Таврину все объясню… О новой встрече с ним по телефону договоритесь.
– Лучше на машине…
– Нет, давайте на трамвае, – настаивал Старшинов. – Все-таки люди рядом, а среди «бомбил», знаете, разные попадаются – еще завезут куда-нибудь, ограбят да и вообще. Смотрите, в каком вы состоянии, захочет какой-нибудь урод воспользоваться вашей беспомощностью… Давайте сумку и пакет, я до трамвая донесу.
Ноги Ольги налились страшной тяжестью, и последние метры до остановки, куда уже подходил трамвай, Старшинов ее почти волок. Втащив безвольно повисшую на его руках девушку на заднюю площадку почти пустого салона, он посадил ее на пластиковое сиденье и, одним прыжком соскочив на землю, быстрым шагом пошел прочь.
Ее высадили, точнее, вынесли на руках через две остановки водитель и мужчина-доброволец из числа пассажиров. Усадили на лавочку. Вызвали милицию и «скорую». Две одетые в шубы матроны раннепенсионного возраста, неохотно уступившие «то ли пьяной, то ли обкуренной девице» уголок скамейки, в ответ на просьбу водителя «присмотреть за девчонкой до приезда врачей», брезгливо поджали губы и отвернулись. Водитель укоризненно вздохнул, но дождаться помощи не имел ни возможности, ни права – сзади уже трезвонили коллеги.
Первой на место приехала машина ППС. Из нее выскочил молоденький сержант. Старшие товарищи, лейтенант и младший лейтенант, остались сидеть в салоне.
Сержант подошел к Ольге и пальцем потрогал лоб, потом тот же палец поднес к крыльям носа.
– Дышит! Живая!
С этим радостным воплем он обернулся к сослуживцам, но те были заняты каждый своим делом: младший лейтенант со скучающим видом жевал бублик, а старший по званию крутил настройку радио.
– Она живая, мужики! – распахнул дверцу сержант. – У нас нашатырь есть? Она в обмороке, сейчас дадим нашатырь понюхать, сразу в себя придет!
– Ты чего суетишься? – вяло огрызнулся лейтенант. – Живая – и хорошо. «Скорая» приедет, даст ей и нашатырь, и аспирин, и пурген, если потребуется.
– Давайте хотя бы в машину ее посадим, – растерялся сержант. – Холодно же, а при обмороке в организме все процессы замедляются, ей сейчас переохладиться легче легкого. Всю жизнь потом на лекарствах…
– Откуда ты такой умный взялся?! – всерьез разозлился лейтенант. – Мы загрузим ее в машину, а у нее отходняк начнется и облюет она нам тут все по самую крышу. Сказали: пусть там сидит – значит, пусть сидит.
Щеки у сержанта сделались пунцовыми:
– У меня мама фельдшер. Сколько раз рассказывала, как людей можно было спасти, если бы им вовремя кто-то помог. Если девушка умрет, мы же с вами виноваты будем!
Ища поддержки, он умоляюще посмотрел на младшего лейтенанта, но тот продолжал лениво катать со щеки на щеку плохо пропеченное тесто.
Тогда сержант встал на тротуаре и, заставляя двигавшуюся по нему людскую реку огибать себя с обеих сторон, крикнул:
– Товарищи, врачей нет?! Тут женщине плохо!
Большинство прохожих, уставившись на обледенелый асфальт, ускоряли шаг, кто-то кидал быстрый любопытный взгляд в сторону остановки…
– Человек умирает! Врач нужен! – В отчаянии милиционер замахал над головой зажатыми в руках перчатками и стал похож на корабельного сигнальщика, подающего сигнал SOS.
– Кому помощь-то нужна, сержант?
Милиционер оглянулся на голос и увидел мужчину лет тридцати пяти с усталым, недовольным лицом.
– А вы врач? – В голосе сержанта прозвучала надежда.
– Врач, врач.
Мужчина был явно чем-то раздражен, но милиционера его душевное состояние нисколько не волновало. Сержант схватил прохожего за локоть и потащил к остановке. Тот склонился над девушкой, посчитал, приложив пальцы к сонной артерии, пульс, прислушался к ды-ханию.
– Обморок. Причем глубокий. Давно она так?
– Не знаю, – почему-то почувствовав себя виноватым, ответил сержант. – Мы приехали минут десять назад, минут через пять после сигнала. Значит, пятнадцать минут или больше.
– Для обычного обморока слишком долго. А «скорую» вызвали?
– Да вызвали, а толку! – с досадой махнул рукой милиционер. – Вы ж сами знаете, какие сейчас пробки. Мороз после дождя ударил, кругом аварии, а по оставшимся полосам разве кто «скорую» вперед пропустит?!
– Тогда в нашем распоряжении нашатырь… Надеюсь, в твоей аптечке, – мужчина кивнул в сторону стоящей неподалеку ППС-ной машины, – есть?
Милиционер кинулся к «Форду» и через несколько секунд уже расстегивал кожаный футляр.
– Вот! – протянул он добровольному помощнику ампулу с нашатырем и кусок ваты.
– Ты давай, сержант, ладони ей изо всей силы три, а я сейчас нашу даму французскими духами попотчую. – Доктор ловко отломил головку ампулы и полил содержимым на ватный тампон. Не донеся до собственного носа сантиметров двадцать, передернулся: – Фу, гадость какая!
Через минуту после начала совместных медицинско-милицейских манипуляций Ольга открыла глаза.
– Ну вот и умница, – погладил ее по руке врач. – Вот и в себя пришла. Послушай, хорошая моя, а ты у нас, случайно, не беременная? А то знаешь, у женщин в таком положении, особенно на раннем сроке, и обмороки, и всякие другие неприятности очень даже часто случаются.
Ольге пришлось напрячься, чтобы понять, о чем ее спрашивает склонившийся к ней мужчина.
– Я не знаю… – еле слышно прошептала она.
– И такое тоже бывает, – поспешил успокоить ее незнакомец. – Где живешь-то? Тебе лучше дома врачей дожидаться, чем на холодной лавочке.
– Не помню… я не помню…
– Во-о-от так сюрприз, – озадаченно протянул доктор. – Ты хоть москвичка?
– Москвичка, – повторила, будто попробовав слово на вкус, Ольга. – Я не знаю.
– Ну а зовут тебя как?
Ольга зажмурила глаза и потерла ладонями виски и лоб. А когда отняла от лица руки, в ее полных страха и растерянности глазах стояли слезы. Она молча покачала головой.
– Ну все, приехали! Сержант, – обернулся доктор к продолжавшему стоять рядом милиционеру, – документы у нее при себе какие-нибудь есть? Где ее сумочка?
– Так не было при ней ничего, – растерянно захлопал ресницами милиционер. – Ни сумочки, ни пакета.
– Украли, что ли?
– Да не должны, – неуверенно отверг версию доктора сержант и бросил взгляд на дам в шубах, которые по-прежнему восседали на скамейке, однако уже не были заняты беседой, а обратились в зрение и слух.
– Надеюсь, вы не думаете, что это мы позарились на вещи этой наркоманки? – с вызовом вскинула голову та, шуба на которой была подороже. – Ничего при ней не было. Ее без всего из трамвая вынесли.
– Тогда, может, сумка в трамвае осталась? – куда-то в пространство обратился с вопросом сержант. – Надо связаться с трамвайным парком, установить фамилию водителя. Он, наверное, своему начальству о происшествии доложил. Может, и сумку в диспетчерскую сдал…
– Пока мы будем звонить-перезванивать, она тут концы отдаст, – прервал сержанта врач. – Нужно карманы проверить. Вдруг какой-нибудь документ там лежит: социальная карточка, студенческий билет…
– Девушка, дайте нам все, что у вас в карманах лежит, – для убедительности сержант похлопал по бокам своей форменной куртки.
Ольга медленно, будто каждое движение давалось ей с большим трудом, засунула ладошки в карманы куртки и извлекла оттуда обертку из-под жвачки, карточку на метро и бумажку с написанным от руки именем и адресом.
– Станислава Феоктистовна Завьялова, улица Ташкентская, 24… – прочел сержант. – Почерк старческий. Может, бабушка?
– Вряд ли, – помотал головой доктор. – Сам посуди: что это за внучка, которая имя-отчество и адрес родной бабушки не помнит и записку с такими данными с собой носит?
– Ну и что же делать?
– Ехать по этому адресу, поскольку это единственный шанс узнать, кто она и где живет.
Сержант замялся:
– Понимаете, если бы я тут был хозяин, обязательно бы отвез. Но у меня командиры…
– И что теперь? – снова впал в раздражение доктор. – Я только что с дежурства, устал как собака. Если ты на меня ее хочешь сбросить, не выйдет. У меня завтра операционный день и вообще… Вези ее в какую-нибудь неврологическую клинику.
– Да я бы отвез, но лейтенанты…
– Достал ты со своими лейтенантами-командирами! – вспылил врач, но тут же сбавил тон: – Извини. Ладно, давай отведем ее ко мне, я тут через два дома живу. А когда вернешься к своим, свяжешься с подстанцией «скорой» и вызов на мою квартиру переадресуешь.
Вдвоем они довели Ольгу до старой пятиэтажки, вошли в чистенький подъезд и одолели два лестничных пролета. Сержант, глянув на номер квартиры, пошевелил губами. Повторил про себя адрес.
Дверь открыла симпатичная женщина лет шестидесяти, с красиво уложенными каштановыми волосами, в светлых брюках и цветастой кофточке-разлетайке.
– Привет, мам, – чмокнул хозяйку в щеку «профессор». – Ты не пугайся, тут целая гоп-компания да еще и во главе с милиционером. Девчонку вот с сержантом на улице подобрали. Вернее, он подобрал, а я потом присоединился. «Скорую» вызвали, едет. Ты ее чаем, что ли, напои, а то она замерзла совсем. И с врачами уж как-нибудь без меня. А я спать пойду… Завтракать не буду – нет сил ложку ко рту нести. – Тут доктор обернулся к продолжавшему топтаться возле порога сержанту: – Ты только не забудь на подстанцию дозвониться, ладно? Ну все, бывай.
Когда за сержантом захлопнулась дверь, хозяйка провела нежданную гостью на кухню, налила ей чаю, подвинула блюдо с бутербродами и, велев не стесняться, пошла в комнату сына.
Тот вытаскивал из недр дивана постельное белье.
– Ты с ума сошел! Она же не в себе, ты что, не видишь?! А если ей вздумается дом поджечь? Или еще чего? Ножи я в дальний ящик убрала, но если она буйная, то и без ножей с нами справится! Я недавно передачу смотрела, так там говорили, что буйные во время приступа иногда такую силу обретают – железные прутья в узел могут завязать!
– Да ладно тебе, мам, – устало отмахнулся доктор. – Какая она буйная? Из трамвая в обмороке вынесли. Может, головой ударилась – такой гололед на улице… В трамвай-то села, а тут запоздалая реакция, обморок и временная потеря памяти. Мам, отстань, а? – жалобно попросил доктор и, улегшись на диван, натянул на голову одеяло.
– Ну как знаешь, – сердито проворчала женщина и ушла, тихо прикрыв за собой дверь.
Проснулся доктор в шестом часу вечера. Потягиваясь, в трусах и футболке вышел на кухню и застыл с открытым в позевоте ртом. За крошечным пластиковым столом, за которым доктор и его мама обычно завтракали, обедали и ужинали, сидела утренняя гостья и чистила лук.
– Не понял, – только и сумел вымолвить доктор и вопросительно посмотрел на мать, которая хлопотала возле плиты, – что-то мешала на сковороде.
– Иди оденься, – не поворачивая головы, скомандовала женщина. – И садись ешь, почти двое суток без горячего. Как же тут гастрит не заработать!
– А «скорая» не приезжала, что ли?
– Не приезжала.
– Так надо было самой вызвать.
– Вот сам сейчас и вызовешь. Только сначала поешь. – Женщина обернулась на продолжавшего стоять в дверях сына. – Нет, сначала ты наконец оденешься!
Ужин прошел в молчании. Только у каждого из троих сотрапезников это молчание было разным. У гостьи – сонно-равнодушным, у доктора – напряженно-озабоченным, а у его матери – упрекающим, нарочито назидательным.
По окончании трапезы Вероника Михайловна пристроила гостью к раковине, мыть посуду, а сама, поманив сына пальцем, прошла в дальнюю комнату, громко именовавшуюся гостиной.
– Нет, ты чего в «скорую»-то не позвонила? – Геннадий собрал лоб в вертикальные складки и уставился на мать припухшими после долгого сна глазами.
– А ты мне такого указания не давал! И не повышай на мать голос! – Лицо Вероники Михайловны приняло скорбное выражение. – Теперь я понимаю, почему Кристина от тебя ушла. Ты совершенно не способен думать о семье и близких! Привел в дом незнакомого человека, да еще в таком состоянии, и бросил на старую мать.
То, что неусыпно следящая за своей внешностью Вероника Михайловна назвала себя старой да еще и вступилась за бывшую сноху (чего допрежь – ни в «брачный период», ни после развода не случалось), произвело на Геннадия сильное впечатление.
– Ладно тебе, мам, не ругайся, – примирительно обнял «старушку» Геннадий. – Сейчас вызовем «скорую», лучше сразу психиатричку – и через полчаса-час ее увезут.
– Нет, какой ты все-таки бездушный! – вопреки всякой логике, вынесла вердикт Вероника Михайловна и дернула плечом, чтобы освободиться из сыновних объятий. – Профессия медика действительно накладывает отпечаток. Ты стал циником, и меня это как мать не может не тревожить! Ты что, не знаешь, какие у нас условия в бесплатных психиатрических больницах?! В той передаче, про которую я тебе рассказывала, был жуткий сюжет, просто жуткий! Там больных привязывали ремнями к кроватям, делали какие-то очень болезненные уколы, били и даже насиловали! И ты хочешь девочку в такой ад отдать? Конечно, оставлять ее у нас нельзя, но у нее же должны быть какие-то родственники…
– О! – Геннадий хлопнул себя по лбу. – Как это я забыл? Мы с сержантом у нее в кармане бумажку с адресом нашли. Если там даже и не родня живет, то уж наверняка люди, которые знают, кто она и откуда. Сейчас, сейчас, куда это я ее дел? – Доктор начал шарить по карманам куртки. – Там и телефон был. Чего я, дурак, сразу-то позвонить не догадался…
Написанный на самодельной визитке номер был занят. Таковым он оставался и через пятнадцать минут, и через полчаса, и через час.
– Сколько можно болтать?! – разозлился Геннадий, в очередной раз услышав в трубке короткие гудки. – Уже почти восемь. Ладно, пусть у нас переночует. Сегодня мы до родственничков дозвонимся, а завтра утром небось за ней и приедут.
– Когда это утром? – всплеснула руками Вероника Михайловна. – Ты что, забыл, у тебя дежурство внеплановое было, тебе к восьми на работу, у меня тоже день распланирован. Мы с Ларисой Андреевной еще неделю назад в сауну на первый сеанс записались. Утром, ты знаешь, дешевле… Нет, я никак тут с ней остаться не могу.
– Твои предложения?
– Иди прогревай машину и вези девушку по адресу, что на визитке. Если «занято», значит, они дома.
Геннадий недовольно сморщился, почесал сквозь майку начавший заплывать жирком живот. Он так хотел провести вечер дома, посмотреть пиратский диск с шестью фильмами, который ему недели две назад дал посмотреть приятель. Однако предложенный матерью выход оказался единственно возможным, и Геннадий, натянув куртку, пошел прогревать двигатель своей «кияшки».
Любовница
Спустя месяц после того как Ненашев первый раз остался ночевать у Инги, случилось небывалое: Аркадий Сергеевич перевез любовницу в свою квартиру на Чистых прудах. Когда об этом стало известно Стасу (не от самого босса, а от Ольги), он ехидно поинтересовался:
– Слушай, Аркаш, так ты, может, женишься? А что? Она женщина приятная во всех отношениях: симпатичная, неглупая, одевается со вкусом…
– Может, и женюсь, – буркнул Ненашев.
– Женись-женись, а то в тусовке слухи про тебя нехорошие пошли: мужику под сорок, а еще ни разу под венец не сходил.
– А мне на твою тусовку наплевать, понял?!
Ненашев так неожиданно сорвался на крик, что Дегтярев попятился:
– Ну, плевать и плевать, чего разорался-то?
– А то, что ты со своими друзьями-уродами и их мнением у меня вот где! – не унимался Ненашев. – Больше я на все эти сраные вечеринки, файв-о-клоки и прочую мутотень – ни ногой! И Инге запрещу! И тебе не советую!
– Ты что же, на правах начальника запретишь мне проводить свободное время, как я хочу? – недобро прищурился Стас. – Не имеешь права, друг Аркаша. Да и Инга, думаю, вряд ли согласится отказаться от привычных удовольствий. У нее в этой, как ты выразился, сраной тусовке друзья, приятели, подруги.
Ненашев схватил Дегтярева за грудки:
– Ты на что, хрен моржовый, намекаешь?!
– Да ни на что… Совсем умом тронулся. Руки убери!
Разошлись они тогда мирно, даже выпили по рюмке арманьяка, но на душе и у того, и у другого было муторно. Это была их первая со времени знакомства на абитуре стычка, едва не закончившаяся мордобоем.
Новый год они встретили вчетвером: Аркадий, Стас, Инга и Ольга. В загородном доме Ненашева «квартет» провел веселую ночь. Они орали детские песни, водя хоровод вокруг наряженной в саду сосенки, переполошили всех окрестных собак, устроив настоящую канонаду из пиротехники, потом прямо там же, в саду, жарили на вертеле барашка, а под утро пили у камина французское вино и танцевали. Часов в пять Инга на правах хозяйки дома позвала подругу и ее кавалера посмотреть комнаты для гостей.
Подвыпивший Ненашев скрывать изумления даже не думал.
– Я не понял, —воззрился он на любовницу, – ты чего, в разных, что ли, постелила?
– В разных, в разных, – погладила сердечного друга по жидким волосам Инга.
– А с чего? – не унимался Ненашев. – Чай, не пост.
– Сейчас как раз пост, – улыбаясь, спокойно объяснила Инга. – Рождественский. Закончится седьмого января.
– А чего ж они тогда мясо ели? – продолжал допытываться пьяный Ненашев.
– Слушай, Аркаш! – решила прекратить комедию Инга. – Они взрослые люди, а потому в состоянии сами решать: с кем спать, когда и зачем.
– Ну вообще-то ты права, – неуверенно согласился Ненашев и позволил отвести себя в опочивальню.
Проснулись все часа в два пополудни. А после завтрака-обеда Стас и Ольга засобирались в город – вечером они были приглашены в ресторан «Адриатика» на празднование дня рождения работавшего в мэрии дегтяревского приятеля. Уезжать из пригорода, устланного нежным пушистым снегом, напоенного чистым, настоянным на сосновой хвое воздухом, в галдящий, загазованный, грохочущий пиротехническими взрывами город ужас как не хотелось. Но именинник трудился в департаменте наружной рекламы, информации и оформления, а потому был для «Атланта» не просто нужным, а бесценным человеком.
Дегтярев сметал снег с машины, Ненашев топтался рядом. Его явно мучил вопрос, который он никак не решался задать. Наконец, понизив голос, спросил:
– Стас, а чего это вчера, то есть сегодня, за представление было?
– Какое представление?
– Ну с разными спальнями…
Дегтярев помолчал, делая вид, будто прислушивается к работе двигателя, потом поднял на босса глаза:
– Я бы мог, конечно, как и ты мне, сказать, что это не твое дело… Однако не буду, в отличие от тебя, я воспитанный.
– Ладно ерепениться-то!
– Тебя вообще что интересует? – вяло поинтересовался Стас. – Да, я пока ее не трахнул, и у нас по сей день чисто романтические отношения.
– Ничего себе! Кому рассказать, не поверят: Дегтярев, которому через полчаса после знакомства любую бабу в постель затащить – раз плюнуть, уже два месяца цветочки-шоколадки дарит – и ни-ни… Как же ты перебиваешься?
– Перебиваюсь, – ухмыльнулся Стас. – Я не в монастыре воспитывался, потому воздержанию не обучен. Расслабляюсь по мере возможности.
– А Ольга, выходит, оборону держит, – констатировал Ненашев, и его губы расплылись в непроизвольной улыбке.
– Слушай, а чего это тебя моя личная жизнь вдруг интересовать стала, а? – Дегтярев выпятил вперед нижнюю челюсть и почесал зубами верхнюю губу.
– Ничего, – пожал плечами Ненашев. – Странно просто.
– Да она, если хочешь знать, – перешел на доверительный тон Дегтярев, – давно готова. Под рубашку мне ручками залезает, когда целуемся, ножку на меня закидывает и крепко так за бедра обнимает. А я как представлю, чего потом будет… Слезы, рассуждения до утра про «ты меня правда любишь?», «дай слово»… Сам подумай: мне это нужно? Я лучше, когда приспичит, закачусь к Натуське или Любасику. Они ничего такого требовать не станут, обрадуются, но – сам понимаешь, без неуместных вопросов. Им по большому счету все равно с кем. Но лучше – со мной. Потому как я щедрый – раз, незанудный – два и в сексе, сам понимаешь, не аутсайдер.
Шестого января они встретились в офисе. Вообще-то агентство могло гулять хоть до пятнадцатого, заказов в первые две недели наступившего года никогда не поступало: московские бизнес– и торговые боссы оттягивались на Канарах и Майорке. В офисе «Атланта» царило ленивое ничегонеделанье. Клерки гоняли чаи, секретарши подновляли маникюр, а Ненашев с Дегтяревым, потягивая коньяк, играли в шахматы.
– Зря мы с девчонками никуда не махнули, – широко зевнув, констатировал Ненашев. – Сейчас бы лежали на солнышке, пивком баловались.
– Да ладно, нас и здесь неплохо поят, – ткнул пальцем в рюмку с коньяком Дегтярев. – Слушай, босс, а я ведь твое поручение выполнил.
– Какое поручение? – Ненашев лениво потянулся и сделал ход ладьей.
– А какое ты мне днем первого дал?
Аркадий Сергеевич наморщил лоб, припоминая.
– Ты о чем?
– Что отличает просто хорошего подчиненного от ну очень хорошего, а? – Дегтярев дурашливо вытаращился на Ненашева. – Очень хороший выполняет даже те поручения, о которых само начальство уже забыло.
– Хватит дурака валять. О чем ты? – начал раздражаться Ненашев.
– А кто недоумевал, чего мы с Ольгой в разных постелях спим? Можешь не переживать. Все в порядке.
– Ну да? – Ненашев постарался, чтобы вопрос прозвучал равнодушно. – И как оно?
– Да нормально. Как всегда, без сбоев.
– И чего теперь? Женишься?
– Вот так сразу? Ну нет! Я уж дважды хомут накидывал, спешить не буду. Хотя, знаешь, уж если с кем постоянное гнездо и вить, детишек заводить, так, наверное, с ней. Только я не готов пока.
– Смотри, пока ты готовишься – уведут.
– Ее не уведут. Помнишь, я в ноябре чуть в реку на Котельнической не слетел? Еще б сантиметров двадцать – и все… Когда назад сдавать стал – руки трясутся, в голове стучит и мобильный надрывается. Трубку взял, а это Ольга. Орет в истерике: «Что случилось?!» Вечером встретились, она мне и рассказывает: мол, сижу на лекции и ни слова не слышу, всю колотит, как в лихорадке, смотрю на тетрадный лист, а там как переводная картинка проявляется: изуродованная машина, а за рулем ты, я то есть, голова назад откинута, глаза закрыты… Ну она и заорала на всю аудиторию, так заорала, что препод книжку из рук выронил. Выскочила в коридор и меня набирать стала… Мы с тобой, Аркаш, технари-материалисты, во всякую там парапсихологию и прочую мутотень не верим, но что-то такое определенно существует… Может, это она машину мою в сантиметрах от ограждения остановила?
– Да чушь все это… Хотя, знаешь, баба, когда любит, за версту беду чует. Инга прошлый раз звонит мне и говорит: на выходе из паркинга – наледь, осторожней, а то упадешь, сломаешь чего-нибудь. Я, конечно, о ее предупреждении забыл. Ляжку так ушиб, что потом несколько дней на правый бок повернуться не мог. А она около меня как мать Тереза: и примочки всякие, и мази…
Ненашев старался придать своему голосу ироничность, но Дегтярев услышал другое: «Не только тебя, Стасик, любят!» Неумелая похвальба друга его в тот раз здорово позабавила.
Ведунья
Доктор нажал кнопку звонка пятнадцатой квартиры – и дверь сразу отворилась. На пороге стояла сухонькая, опрятно одетая старушка с поразительно ясными, карими в желтую искорку глазами.
«Лет восемьдесят, наверное, а зрение, скорей всего, сто процентов!» – отметил про себя врач-офтальмолог Бурмистров.
– Извините, это вы – Завьялова Станислава Феоктистовна?
– Да, я. С кем имею честь?
– Понимаете, на улице милиция нашла девушку в состоянии глубокого обморока, а при ней никаких документов. В себя она пришла, но ничего не помнит. В карманах – только листок с вашими координатами.
Доктор чувствовал: его слова звучат как бред. Но старушка, кажется, не удивилась:
– И где она, эта девушка?
– Да вот. – Доктор суетливо оглянулся и показал на ступеньки верхнего лестничного пролета, куда усадил Ольгу минутой раньше.
– А-а, это вы! – то ли обрадовалась, то ли изумилась старушка. – Не думала, что так рано…
– Так вы ее знаете! – оживился доктор. – Понимаете, обморок у нее был очень глубокий, я вообще опасался, что это кома, но она пришла в себя, вот только даже имени своего не помнит. Как ее зовут?
– Да не знаю я! Мы с ней виделись всего несколько минут – в трамвае.
– Как так? – растерялся доктор. – Но вы же только что сказали, что ждали ее и…
– Да, ждала, но как зовут, не знаю, – пожала плечами старушка.
– И что же мне с ней делать? – вконец расстроился доктор.
– Давайте заходите сами и ее ведите, – скомандовала старушка. – Она у меня останется.
– Но как же? Вы ее не знаете, и она в таком состоянии…
– Ну и что? Я ведь ее приглашала в гости, а о состоянии здоровья у нас речи не было.
Доктор помог Ольге подняться и провел ее в тесную прихожую.
– Помогите ей раздеться, раздевайтесь сами, сейчас выпьем чаю с пирожными – я только что испекла – и поговорим, – распорядилась старушка, удаляясь на кухню. И уже оттуда спросила: – А вас самого-то как величают, милейший?
– Геннадий Викторович. Гена.
– Я буду звать вас Геннадий, – заявила старушка. – Помогите ей вымыть руки, ну и сами помойте. Через минуту все будет готово.
Попотчевав доктора и Ольгу чаем, Станислава Феоктистовна приступила к расспросам. Пытала она только доктора, лишь изредка бросая на Ольгу сочувственные взгляды. Правда, адресованные Бурмистрову вопросы были какими-то странными, совсем не по делу. Начала старушка с семейного положения гостя:
– Вы почему, Геннадий, не женаты? Не были в браке или разведены?
– А откуда вы знаете? – изумился тот.
– Да это ж сразу видно, – отмахнулась Станислава Феоктистовна. – Живете с мамой, образцовой хозяйкой, страстной радетельницей порядка и чистоты. Кстати, ваша мама пользуется чистящими средствами фирмы «Снежный барс»? Нет? Впрочем, откуда вам знать. Сейчас я вам дам свою визиточку… Ох, она ведь у вас есть! Пусть ваша мама позвонит, я ей порекомендую изумительное средство для ковров, а также для полированной мебели, пола…
Доктор пребывал в полной растерянности.
«Эта старуха сумасшедшая, – крутилось в голове. – Но откуда она узнала, что я живу с мамой и что она просто изводит и меня, и себя борьбой с пылинками, соринками и – не дай бог! – разводами на ламинате. Я буду преступником, если оставлю девчонку на попечение сбрендившей старухи».
– Вы, Геннадий, кажется, совсем меня не слушаете, – коснувшись его руки, хозяйка вернула доктора в реальность. – Не бойтесь, я не сумасшедшая, и эта девочка будет у меня в безопасности.
Геннадий вздрогнул: старуха будто прочитала его мысли. Но спросил о другом:
– А почему вы решили, что ей грозит опасность?
– Я ничего не решила, – сердито нахмурилась хозяйка. – Я знаю. И защитить ее, кроме нас с вами, некому. Родителей нет в живых, а единственный близкий человек сейчас где-то далеко и сам себе не хозяин.
Теперь Геннадий Станиславу Феоктистовну слушал. Слушал очень внимательно, а в голове и на языке вертелся один вопрос, который он в конце концов задал:
– Зачем вы меня обманули?
– Вы о чем, молодой человек? – оскорбленно поджала губы Завьялова. – Привычки лгать или, как вы интеллигентно выразились, обманывать за мной никогда не водилось.
– Но вы же полчаса назад сказали, что не знаете, кто она, а сейчас всю биографию выложили.
– И что с того? – вздернула красиво подведенные брови старушка. – Чтобы проникнуть в судьбу человека, совсем не обязательно знать его имя. Но если для вас последнее так важно, могу предположить, что зовут эту несчастную, скорее всего, Олеся или Ольга. Нареченные такими именами женщины при внешней мягкости, нежности способны на самые решительные поступки и самопожертвование.
Доктор слегка покачал головой: дескать, ну что ж, готов поверить.
– Так-то лучше, – миролюбиво подвела итог старушка. – А сейчас давайте положим нашу незнакомку спать – посмотрите-ка, она едва со стула не падает.
Ольга за время застольной беседы доктора и хозяйки не вымолвила ни слова. В ответ на вопросы: «Подлить чаю?», «Может, еще пирожное?» – она только кивала или качала головой. Геннадий несколько раз пытался вовлечь ее в разговор, но Станислава Феоктистовна мягко останавливала его: не надо, не тревожьте.
Когда Завьялова, тихонько притворив в спальню дверь, вернулась к столу, Геннадий сидел, подперев щеку рукой. Вид у него был такой удрученный, что суровая старушка нашла нужным его успокоить:
Читать бесплатно другие книги:
