Опал императрицы Бенцони Жюльетта

– Что? Вы бы даже не позволили ему... мне полюбоваться вашими прекрасными глазами? Когда смотришь в них, ничего другого не видишь!..

– Что поделаешь... Наверное, я была очень глупа...

Она подняла голову, вытерла глаза маленьким платочком, потом по привычке поправила муслиновый шарф. На лице ее играла счастливая улыбка.

– Помните то стихотворение Генриха Гейне, которое вы мне читали, когда мы гуляли в Венском лесу?

– Память теперь меня подводит, – вздохнул Морозини, не так уж хорошо знавший творчество немецкого романтика и предпочитавший ему Шиллера и Гёте. – Был даже недолгий период, когда я полностью ее утратил.

Вы не могли его забыть! Он был «нашим» поэтом, как и поэтом той женщины, которой я поклоняюсь, которую чту больше всех на свете, – прибавила она, обратив увлажненный слезами взгляд к бюсту императрицы. – Посмотрим! Попробуйте вместе со мной!

Ну, что же? Такое естественное продолжение даже не приходит вам в голову?

Альдо, измученный пыткой, бессильным жестом развел руки, надеясь, что на этом его простят.

– Я еще немного продолжу, и вы вспомните, что дальше, я уверена:

Поскольку он по-прежнему молчал, она продолжила одна, дочитав до последней строфы:

Последовавшее за тем молчание показалось Альдо тягостным, он больше не находил, что сказать, и исподволь начинал злиться за это на Лизу. Как она могла втянуть его в это дурацкое приключение, ничего не дав ему в помощь? Хоть бы рассказала о вкусах и привычках Эльзы! Должен же в этом огромном доме найтись сборник произведений Генриха Гейне? Князь не только смутился, но совсем растерялся и мучительно искал какие-нибудь умные слова. Однако Эльза, казалось, целиком ушла в свои грезы, и он решил промолчать и дождаться, пока она вернется.

Внезапно она повернулась к нему:

– Если вы все еще любите меня, почему же тогда до сих пор меня не поцеловали?

– Наверное, потому, что чувствую себя недостойным. Прошло так много времени, и вы снова стали для меня недоступной принцессой, к которой я едва осмеливаюсь приблизиться...

– Разве вы не подарили мне серебряную розу? Мы были все равно что помолвлены...

– Я знаю, но...

– Никаких «но»! Поцелуйте меня!

Князь, мысленно перекрестившись, бросился головой в омут. Встав со своей скамеечки, он взял Эльзу за руки, помог ей подняться и нежно обнял. Ему не в первый раз приходилось целовать женщину, в которую он не был влюблен. Прежде он испытывал при этом легкое наслаждение, такое же, как если бы вдыхал аромат розы и проводил пальцами по гладкой поверхности греческой мраморной статуи. Склоняясь к протянутым ему губам, он думал, что и на этот раз будет так же, достаточно расслабиться. Но все оказалось по-другому, потому что он хотел подарить этой трепещущей в его объятиях женщине мгновение чистого счастья. Ему безразлично было, получит ли он удовольствие. Главным было сделать счастливой ее, и это зародившееся в нем желание придало его поцелую внезапный пыл. Эльза застонала и всем телом прильнула к нему.

Сам Альдо чувствовал легкое головокружение. Губы, в которые он впился, были нежными, а запах ириса и туберозы, которым он дышал, хотя и был, на его вкус, слишком навязчивым, но все же действовал одурманивающе. Может быть, он зашел бы и дальне, если бы не послышался резкий кашель, разом разрушивший все очарование.

– Умоляю вас меня извинить, – спокойно сказала Лиза, – но пришел ваш врач, Эльза, и я не могу заставлять его ждать. Примете ли вы его?

– Я... Да, конечно! О милый... простите меня!

– Ваше здоровье прежде всего... Я удаляюсь.

– Но вы вернетесь, правда? Вы скоро вернетесь? Ее начала бить дрожь, в глубине глаз появилось нечто, напоминавшее тревогу. Альдо с улыбкой поцеловал кончики ее пальцев.

– Когда вы меня позовете.

– Значит, завтра! О, я попрошу милую Валерию устроить для нас праздничный ужин: интимный, но великолепный... Надо отпраздновать нашу новую помолвку...

– Завтра это трудно будет сделать, – бесстрашно перебила ее Лиза. – Завтра у нас похороны. И хотя это всего лишь дальний родственник, все-таки нельзя в тот же вечер устраивать праздник...

Уже успевшему опомниться Морозини происходящее казалось забавным. Он подумал, что его бывшая секретарша, такая прямая и непреклонная в своем черном платье, с упавшим на плечо непослушным локоном, в роли брюзги выглядит прелестно. Но Лиза, похоже, не разделяла его игривого настроения.

– Поздравляю! – едко сказала она, после того как, впустив в комнату врача, вместе с Альдо вышла в коридор. – Вы великолепно справились со своей ролью и отказывались-то, наверно, только для виду! Какая страсть! Какое правдоподобие!

– Если вы довольны – это для меня главное. Но я как раз спрашиваю себя, так ли уж вы довольны? Поглядев на вас, этого не скажешь...

– Вам не кажется, что вы могли бы вести себя немного сдержаннее? Хотя бы при первой встрече?

– А кто говорит о первой встрече? Если я правильно НАНЯЛ, до того, как Рудигер исчез, их было не так уж мало? И нам с вами неизвестно, что при этом Происходило.

– К чему вы клоните?

– Но... к совершенно очевидной вещи. После недолгого разговора Эльза удивилась, что я до сих пор не поцеловал ее: я удовлетворил ее желание...

– И, насколько я успела заметить, с большим удовольствием!

– А что, разве, по-вашему, это тяжкая повинность? Мне и правда эта минута показалась приятной: ваша подруга – очаровательная женщина...

– Чудесно! Вы уже помолвлены – можете на ней жениться.

Так они и шли, обмениваясь колкостями, сначала по длинному коридору, потом вниз по лестнице. Наконец Альдо решил, что куда лучше объясняться лицом к лицу. Он схватил Лизу за руку и резко повернул к себе.

– Неплохо все-таки узнать, чего же вы хотите? По опыту знаю, что вы упрямее ослицы, но все же напомню вам, что именно вы потребовали от меня изображать возлюбленного этой несчастной женщины. Так что мне, по-вашему, оставалось делать?

– Не знаю! Вероятно, вы действовали наилучшим образом, но...

– Да в чем же дело, Лиза! Если бы вы взяли на себя труд подслушать под дверью...

– Я? Чтобы я подслушивала? – в негодовании воскликнула она.

– Вы – нет. Тем не менее мне кажется, будто я припоминаю, что... Мина прибегала к этому простому и удобному способу получения информации.

Вспомните день, когда мы принимали у себя леди Мэри Сент-Элбенс!.. Еще хочу сказать: я дал понять мадемуазель Гуленберг, что должен вернуться в Вену и продолжить лечение. Так что я уеду, и очень скоро!

– Вы так спешите? – спросила Лиза с великолепной нелогичностью истинной дочери Евы.

– Ну да! В данный момент граф Солманский удаляется в неизвестном направлении вместе с драгоценностями Эльзы, а главное – с опалом, за которым мы с Адальбером обречены гоняться.

Наступило молчание. Лиза стояла, не двигаясь, опустив голову. Когда она снова ее подняла, ее прекрасные темные глаза, устремленные на собеседника, затуманились.

– Простите меня! – вздохнула она. – Я слишком увлеклась, этот эпизод того не стоит. Оставайтесь хотя бы до того замечательного ужина, о котором Эльза собирается просить бабушку!..

– Может быть, она уже о нем забыла.

– На это не надейтесь! Она еще упрямее меня...

– Женщины просто невозможны! – взорвался Морозини, оставшись наедине с Видаль-Пеликорном. – Сначала меня заставляют играть дурацкую роль, а потом сетуют, что я слишком хорошо ее исполнил! Нет, побыстрей прочь отсюда! Я сыт по горло всей этой историей!

– При нынешнем состоянии дел лишние три или четыре дня ничего не решают, – попытался успокоить его Адальбер. – Понимаю, тебя все это, естественно, раздражает, так утешайся тем, что ты делаешь доброе дело.

Доброе дело? По-моему, в тысячу раз лучше было бы сказать Эльзе правду. Куда нас заведет эта комедия? А опал тем временем неизвестно где.

– Предоставь полиции делать, что ей положено! Может быть, сегодня услышим новости...

Однако новости, которые им довелось услышать, оказались отнюдь не обнадеживающими. Убийца графа Голоцени исчез вместе с драгоценностями: он не оставил никаких следов, словно был не человеком, а эльфом! Что касается баронессы Гуленберг, которой Шиндлер нанес визит в то же утро, это была воплощенная невинность. Она-де приехала провести в Ишле несколько осенних дней, с ней только шофер и горничная; она обожает этот прелестный городок, раскинувшийся на берегах двух рек, его опаленные осенью сады еще полны ромашек и хризантем, но все же она собирается уезжать. Нет, не в Вену, а в Мюнхен, повидаться с друзьями.

Верно, приезжал брат и гостил у нее несколько дней. Бедняжка в глубоком отчаянии после исчезновения своей дочери, знаменитой леди Фэррэлс. Та бежала из Америки, чтобы скрыться от польских террористов, и собиралась прятаться в швейцарских горах, но ему не удалось ее найти. После бесплодных поисков, опасаясь худшего, он заехал в Бад-Ишль, чтобы отдохнуть душой в обществе сестры, прежде чем отправиться дальше – в Вену и Будапешт. В прошлый понедельник он сел в поезд в Ишле, и с тех пор баронесса не получала от него никаких известий.

– И что, по-вашему, я мог на все это возразить? – спросил Шиндлер, зашедший выпить в компании с Альдо и Адальбером по стаканчику в баре гостиницы. – Единственное, что я мог сделать, это запретить фрау Гуленберг покидать Ишль и установить за ней наблюдение. И то лишь благодаря вам обоим! Если бы вы не открыли мне, кто такая на самом деле фрейлейн Штаубинг, мне пришлось бы оставить баронессу в покое. А теперь я могу разговаривать с ней, опираясь на более серьезные основания.

– Вы убедились, что Солманский действительно уехал?

– Да. Сестра действительно проводила его на поезд в названный ею день и час.

– И все-таки у вас трое убитых, причем один из них – высокопоставленный дипломат! – заметил Морозини.

– Верно. И при этом – никаких доказательств. В Гальштате они ухитрялись переправляться взад и вперед через озеро таким образом, что никто не знает, где они причаливали. Что до прошлой ночи, то необходимость конспирации помешала мне разместить моих людей достаточно близко. Мы остановили нужную нам машину, но в ней не оказалось ничего такого, что дало бы основания ее задержать. Кроме того, в Вольфгангзее нам клятвенно подтвердили, что баронесса на самом деле ужинала у людей вне всяких подозрений.

– А кому принадлежал взорванный дом?

– Канонику зальцбургского кафедрального собора, страстному любителю рыбной ловли; но из-за своего ревматизма он никогда не приезжает туда осенью. Та парочка, что стерегла пленницу, сбежала перед самым взрывом. Их активно ищут, и, возможно, они – наш единственный шанс напасть на след преступников. Поскольку они не рассчитывали, что фрейлейн... Штаубинг выйдет из этого приключения живой, они не прятали лиц, и она достаточно детально описала нам их. Повторяю, их разыскивают.

Полицейский осушил свою кружку пива и встал.

– Надеюсь, – сказал он, – вы пробудете здесь еще несколько дней. Вы нам понадобитесь. Впрочем, – прибавил он, обращаясь к Адальберу, – может быть, вы тоже еще не закончили исследования, которыми занимались в Гальштате?

Археолог поморщился:

– Разыгравшаяся там трагедия несколько охладила мой пыл.

– Что до меня, – подхватил Альдо, – я вообще не собирался сверх меры затягивать каникулы, которые устроил себе ради того, чтобы сопровождать Видаль-Пеликорна. Меня ждут дела, и я бы хотел как можно скорее вернуться в Венецию...

– Мы не станем слишком долго вас удерживать, но вы должны понять, что вы, как и дамы из Рудольфскроне, наши основные свидетели. И, поскольку вам доводилось и прежде встречаться с этим Солманским...

Адальбер, который вот уже несколько минут, словно завороженный, внимательно изучал кончики собственных пальцев, неожиданно, словно его осенила блестящая идея, выпалил:

– Если я позволю себе дать вам совет, господин начальник полиции, то вам полезно было бы переговорить с одним из ваших английских коллег, хорошо нам известным Гордоном Уорреном из Скотленд-Ярда...

– О, я о нем наслышан! Если я правильно помню, ему было поручено дело Фэррэлсов?

Совершенно верно! На вашем месте я бы во всех подробностях рассказал ему о наших недавних событиях, в том числе и о том, что у нас есть все основания считать Солманского замешанным в дело. Ему наверняка интересно будет узнать, где граф находился до прошлой ночи, и выяснить, что у него в этих краях есть сестра. Он, со своей стороны, возможно, расскажет вам о том, как обстоят дела в Англии...

– Почему бы и нет? Дело приняло международный характер, и негласное, но толковое сотрудничество могло бы оказаться полезным. Спасибо, господин Видаль-Пеликорн! Еще я постараюсь узнать, где сейчас находится его дочь, ведь, по словам баронессы Гуленберг, Солманский ее разыскивает.

Альдо быстро переглянулся с Адальбером, но ограничился тем, что взял новую сигарету и закурил. Он согласился предоставить Анельке убежище вовсе не для того, чтобы делиться этой информацией с полицейскими. Несчастная уже достаточно натерпелась, пережила горький опыт суда Олд-Бейли, и то, что ее отец – чудовище мирового масштаба, не означает, что она обязана за него расплачиваться и уж тем более – служить приманкой.

Шиндлер ушел. Адальбер заказал себе еще один коньяк с водой, взял трубку, старательно ее набил, зажег, сделал долгую, сладкую затяжку и, наконец, вздохнул:

– Быть рыцарем – это прекрасно! Но я все гадаю, правильно ли ты поступил? Представь себе, что Солманский сумеет узнать, где его дочь, и решит отправиться к ней?

Если только Анелька не взяла на себя труд сообщить ему об этом, опасаться нечего. Она слишком боится, что на ее след могут напасть совсем другие люди. Не беспокойся! В Венеции гостит только молодая американка по имени Энни Кэмпбелл. И вообще я не понимаю, зачем ты поднимаешь этот вопрос. Ты бы тоже ничего не сказал этому полицейскому.

– Верно, – с легкой улыбкой отозвался Адальбер. – Мне просто хотелось услышать, что ты мне ответишь...

На следующий день тело Александра Голоцени было предано земле. Лил дождь, порывы ветра кружили в воздухе опавшие листья, залепляя ими что только можно, норовили вывернуть отважные зонты, посмевшие выйти на улицу во время этого апокалиптического ливня, способного согнуть спину даже самого отважного прохожего.

Прямая и гордая, опираясь на трость и кое-как укрываясь под обширным зонтом черного шелка, который Иозеф держал над ее головой, госпожа фон Адлерштейн возглавляла траурную процессию. Рядом с ней шагал ее внучатый племянник. Засунув руки поглубже в карманы просторного черного пальто и втянув голову в плечи, он старался подставлять шквалам ветра как можно меньшую поверхность тела. За ними следовали немногочисленные друзья, прибывшие утренним поездом из Вены, несколько слуг из Рудольфскроне и горстка горожан, из чистого любопытства явившихся в эту жуткую непогоду на похороны человека, которого большинство из них не знало и чья трагическая смерть несколько разнообразила их пресное житье.

Лиза по совету бабушки осталась дома, чтобы составить компанию Эльзе. Морозини и Видаль-Пеликорн тоже отправились на кладбище, но держались в сторонке, под деревьями, в компании полицейских из Зальцбурга. Они пришли взглянуть, не покажется ли баронесса Гуленберг, но женщины, которую Голоцени назвал своей любовницей, не было видно. Любопытство друзей осталось неудовлетворенным...

– И на том спасибо, – проворчал сквозь зубы Альдо. – Она погубила этого несчастного, это ее смех мы слышали, когда он упал. Ты что, хотел, чтобы она принесла ему цветочки?

– Если бы я не был уверен, что она все еще здесь, я легко поверил бы, что она уехала, несмотря на мой запрет, – сказал Шиндлер. – Ставни на окнах ее дома закрыты. Только из труб идет дым...

– Может, лучше было бы отпустить ее на все четыре стороны, приставив к ней одного или лучше двух наблюдателей? – предложил Адальбер. – Кто знает, может, она привела бы вас к своему милому братцу? Будь они действительно кровные родственники, меня бы сильно удивило, если бы она предоставила ему одному воспользоваться плодами преступления. Вряд ли у этих людей доверчивость входит в число семейных добродетелей...

– Я думал об этом, но, по-моему, она слишком хитра для того, чтобы совершить подобную ошибку. Она наверняка просидит тихо какое-то время...

Могильщики еще трудились, покрывая покойного слоем земли перед тем, как разложить сверху венки из хризантем и осенних листьев, а присутствующие уже потянулись к выходу, выразив перед тем графине соболезнования, тем более многословные, чем менее искренние. Сама она удалилась, беседуя со священником, только что отслужившим панихиду и присоединившимся к ней под обширным зонтом.

– Интересно, – сказал Альдо, – найдется ли здесь хоть один человек, который сожалеет о смерти Голоцени?

– Возможно, мы поторопились с выводами, – прошептал Шиндлер, когда все трое выходили из ворот кладбища. – Взгляните на машину, стоящую прямо перед автомобилем графини: именно ее мы обыскивали в ту ночь.

В машине сидели двое: шофер на своем месте и женщина на заднем сиденье. Оба не двигались, без сомнения, дожидаясь, пока все разойдутся.

– Мне хочется на нее взглянуть, – сказал Альдо. – Идите вперед, я вас догоню!

Он незаметно отошел, воспользовавшись отъездом катафалка, вернулся на кладбище, кружным путем пробрался среди могил и спрятался за кустами, которые росли как раз там, куда пришлось изголовье свежей могилы. И затаился.

Ждать пришлось не слишком долго. Истекло не больше четверти часа, и гравий захрустел под чьими-то шагами. К могиле приблизилась женщина с букетиком иммортелей в затянутых в перчатки руках. На ней было манто из нутрии, на искусно уложенных светлых волосах – маленькая шляпка коричневого бархата, которую защищал от дождя кокетливый зонтик. Женщина остановилась у свежего холмика как раз тогда, когда могильщики, закончив работу, собрались уходить. Они почтительно поклонились ей, но женщина, даже не взглянув на люден с кирками и заступами, перекрестилась и, казалось, погрузилась в молитву.

Со своего места Морозини видел ее достаточно ясно, чтобы исчезли всякие сомнения в ее родстве с Анелькой и ее отцом. Особенно с последним! Тот же тяжеловатый профиль, тот же дерзкий нос, те же холодные светлые глаза. Она была не лишена красоты, и все же наблюдатель не уставал задавать себе вопрос: как можно было стать любовником подобной женщины?

Какое-то время ничего не происходило: баронесса молилась. Потом она внезапно повернула голову вправо, затем влево, явно желая убедиться, что она действительно одна и никто за ней не следит. Успокоенная царившим вокруг безмолвием, нарушаемым только шумом ветра, она опустилась на одно колено, положила на землю букет и муфту из того же меха, что и манто, и принялась рыться под венками. Аль-до, не двигаясь с места, вытянул шею, силясь понять, что ока может делать, стоя коленями на мокрых камнях. Она досадливо махнула рукой: ей явно мешал зонтик, но отказаться от этого укрытия – значило бы обречь на гибель бархатную штучку, красовавшуюся у нее на голове...

Затем женщина достала из своей муфты какой-то предмет и сунула его под венки. После этого, держа в одной руке муфту, а в другой – зонтик, она повернулась и направилась к выходу, туда, где ее ждала машина.

Альдо все еще опасался двинуться с места. Застыв, подобно каменному ангелу на соседней могиле, он продолжал мокнуть, пока звук включенного мотора не известил его об отъезде баронессы.

Князь мгновенно покинул свое убежище и встал в точности так, как стояла она. Подобно ей, он огляделся, нет ли кого поблизости, присел на корточки и принялся ворошить землю под венками. Эта женщина пришла не для того, чтобы молиться, и не для того, чтобы воздать жалкие почести любившему се человеку, а для того, чтобы что-то спрятать. И князь хотел выяснить, что она прятала.

Это оказалось совсем не так легко, как он рассчитывал. Только что насыпанная земля была еще мягкой, но баронесса, должно быть, закопала свой клад достаточно глубоко. Альдо нащупал несколько камней, досадливо отбросил их подальше, и вот его указательный палец наконец подцепил нечто, похожее на кольцо. Он дернул, да так резко, что едва не опрокинулся навзничь, и вытащил автоматический пистолет. В могилу убитого человека баронесса закопала сразившее его оружие.

Князь вытащил носовой платок, завернул в него свою находку, засунул ее в один из просторных карманов плаща и направился к дороге. Бедром он ощущал стальную тяжесть той самой улики, которой так недоставало полиции. Пули, извлеченные при вскрытии из тела Александра Голоцени, могли быть выпущены только из этого орудия убийства.

При мысли, что Шиндлер вполне мог уже уехать в Зальцбург, Морозини пустился бежать. К счастью, когда он примчался в полицейский участок, машина начальника уже стояла у крыльца. Запыхавшись, князь распахнул дверь. Шиндлер негромко беседовал с местным коллегой.

– Извините! – бросился к нему Морозини. – Найдется ли здесь место, где можно было бы спокойно поговорить?

Не задавая лишних вопросов, полицейский открыл дверь, ведущую в маленький кабинет:

– Идите сюда!

Морозини осторожно выложил на покрытую чернильными пятнами промокашку свой грязноватый сверток. Шиндлер, увидев, что лежало внутри, прищурился:

– Где вы это взяли?

– Баронесса, сама того не подозревая, сделала мне такой подарок... – И рассказал, что произошло на кладбище.

– И, конечно же, – проворчал Шиндлер, – вы прямо так его и схватили?

– Нет. Я вытащил его за колечко спускового крючка, потом завернул в носовой платок. Впрочем, я буду сильно удивлен, если вы найдете хоть какие-нибудь отпечатки пальцев. Чтобы выполнить эту небольшую работу, госпожа Гуленберг надевала перчатки, а мокрая земля должна была уничтожить немало следов, даже если бы никто не позаботился об этом раньше...

– Увидим! Бесспорно, вы оказали нам большую услугу, но теперь вам придется давать показания: кроме вас, никто не видел, как она зарывала оружие...

– Вы хотите сказать, что ее слово будет против моего? Не вижу в этом никакого для себя неудобства. Вот только я все время задаю себе один вопрос...

– Держу пари, я задаю себе тот же самый вопрос! Где был спрятан этот пистолет после убийства советника Голоцени? Остановив машину, мы прочесали все ее нутро частым гребнем, а оружие – не тот предмет, который частый гребень пропустит...

– Но тех, кто сидел в машине, вы ведь не обыскивали?

Шофера – да. Что касается баронессы, она вручила нам свою муфту и свою сумочку. И даже сняла меховое манто, чтобы показать нам: под таким облегающим платьем, какое было на ней, невозможно было хоть что-то спрятать.

– И все же где-то он должен был лежать, ведь эти люди не готовились специально к встрече с полицией. Или же Солманский все время держал его при себе, а это означает, что он у вас под носом встречался со своей сестрой...

Круглое, полное лицо австрийца внезапно сморщилось. Шиндлеру определенно не поправились слова Морозини «под вашим носом».

– Есть еще одна возможность, – проворчал он, – и именно на ней будет настаивать адвокат баронессы: кто докажет, что оружие закопали не вы? Как вы совершенно справедливо заметили, здесь ее слово будет действовать против вашего. Вдобавок вы – иностранец!

– Можно подумать, она не иностранка!

– Она – полька, а часть Польши входила в Австро-Венгерскую империю.

Альдо почувствовал, что им овладевает гнев:

– И вы полагаете, что в Варшаве испытывают к вам за это благодарность? Не больше, чем мы, венецианцы, землю которых вы захватили в нарушение всяких международных прав! Мне тоже пришлось испытать во время войны ваше тюремное гостеприимство. Так что мы играем на равных. Тем более что настоящее имя ее брата – Орчаков и он – русский. Честь имею кланяться, господин начальник полиции!

Князь подхватил брошенную им на стул шляпу, резким движением нахлобучил ее на голову и бросился к двери, однако, уже распахнув ее, спохватился:

– Не забудьте, что я сидел в машине графини фон Адлерштейн, когда убивали ее кузена, и она может за меня поручиться! И еще позвольте дать вам совет: если будете писать господину Уоррену, попросите его разъяснить вам, как полагается вести расследования! Вам это не помешает!

– Зря ты ему это высказал, – заметил Адальбер, когда Альдо вернулся в гостиницу. – Он уже и так не слишком нас любит, и, если бы не то, что мы вхожи в Рудольфскроне, возможно, у нас даже были бы неприятности...

– ...только этого недоставало! – проворчал Морозини. – Слушай, приятель, ты можешь делать все, что тебе угодно, но я отвечу на вопросы судебного следователя, или как там его называют в этих местах, распрощаюсь с дамами и возвращаюсь в Венецию! А оттуда попробую выудить Симона!

– О, мне тоже не улыбается здесь застрять! Здесь слишком гнусная атмосфера. Но, что касается наших прекрасных дам, не мы простимся первыми. У меня здесь приглашение на завтрашний ужин, – прибавил он, доставая из кармана изящную гравированную карточку. – Как ты можешь убедиться, это почти официальный прием... и в парадной одежде! Здесь есть еще менее торжественная записка, извещающая нас, что дамы по настоянию «эрцгерцогини» решили вернуться в Вену!

– По настоянию Эльзы? О боже! – простонал Морозини. – Я сказал ей, что должен вернуться в столицу, чтобы закончить лечение! Ставлю десять против одного, что она попросит меня ехать вместе с ней!

– Думаю, здесь ты ошибаешься. Напротив, графиня хочет оставить тебе лазейку. Иначе к чему затевать парадный ужин?

– Напомнить тебе, что Эльза говорила об ужине по случаю помолвки? А я вовсе не хочу быть помолвленным! Эльза моих лет или почти моих, и, как она ни трогательна, я не собираюсь на ней жениться. Если уж я женюсь, так для того, чтобы иметь детей!

– Женишься на утробе, как говаривал Наполеон? Как это романтично и как приятно, должно быть, услышать такое влюбленной женщине! – насмешливо произнес Адальбер. – Однако, по-моему, тебе нечего опасаться. Ей нужен некий Франц Рудигер, а ты ведь не собираешься менять имя?.. Впрочем, я зайду перемолвиться об этом словечком с Лизой, узнаю, как нам себя вести и...

– Никуда ты не пойдешь! Для этого существует телефон! Ведь так намного удобнее, разве нет? Особенно в дождливую погоду!

При виде грозной физиономии друга Адальбер еще шире заулыбался.

– А почему ты не хочешь, чтобы я туда пошел? Можно подумать, тебе это неприятно.

– Нет, но, если Лизе есть что сказать нам, она найдет способ это сделать!

Адальбер открыл было рот, собираясь ответить, потом снова закрыл. Он уже начал привыкать к припадкам гнева у своего друга. В такие минуты приближаться к князю было не менее опасно, чем гладить тигра против шерсти. И, решив, что лучше до времени скрыться с его глаз, он сказал:

– Пойду выпью шоколада у Цаунера. Идешь со мной?

И, не дожидаясь заранее известного ему ответа, вышел.