Жизнь и приключения капитана Майн Рида Рид Элизабет

Глава VI

Нападение и захват Чапультепека. Серьезная рана. Дань бывшему лейтенанту. Взятие Мехико. Официальные упоминания. Повышение по службе.

Майн Рид продолжает свой рассказ:

«Так 20 августа американская армия остановила свое победоносное наступление. Еще час, и мы оказались бы на улицах Мехико. Однако у главнокомандующего был свой план; после сигнала, остановившего наше продвижение, всякие военные действия прекратились. Войска спали в поле.

На следующий день четыре американские дивизии разошлись, устроив свои штаб-квартиры в разных деревнях. Уорт направился к Такубайя, где разместился штаб всей армии; Твиггс расположился в деревне Сан Анджел; войска Пиллоу отдыхали в Мискуаке, маленькой индейской деревушке между Сан Анджелом и Такубайя, в то время как добровольцы и морская пехота отошли к Сан Августину. Главнокомандующие обеими враждующими армиями заключили перемирие.

Перемирие должно было предшествовать мирному договору: считалось, что теперь мексиканская армия примет любые условия, чтобы древний город не оказался во власти иностранной армии. Однако тут, несомненно, была допущена серьезная ошибка, и перемирие дало коварному Санта Анне возможность укрепить внутренние линии обороны, ключом к которым служил сильный замок Чапультепек; три недели спустя нам пришлось брать его ценой потери многих храбрецов.

Представители обоих правительств встретились в деревушке вблизи Такубайя, и американский представитель потребовал в качестве обязательного предварительного условия безусловной передачи Соединенным Штатам всей Верхней и Нижней Калифорнии, всего Нью Мексико, Техаса, части Соноры, Коахуилы и Тамаулипаса. Хотя в основном это была дикая ненаселенная местность, она составляла больше половины территории Мексики, и мексиканский представитель не мог, даже если бы решился, согласиться на такие условия.

Поэтому перемирие оказалось кратким, и 6 сентября американский главнокомандующий послал противнику официальное сообщение о его прекращении. Он получил от Санта Анны оскорбительный ответ, и в тот же день было замечены большие силы противника слева от Такубайя, у сооружения, известного под названием Молино дель Рей. Это большое каменное здание, фабрика и литейная мастерская, принадлежащие правительству; здесь отливалась большая часть пушек мексиканской армии. Здание это пользуется недоброй славой в анналах мексиканской истории: именно здесь несчастные техасские пленники испытывали самое жестокое обращение со стороны своих варварских пленителей. Здание находится в четверти мили от Чапультепека, под защитой его пушек, и отделено от холма, на котором стоит Чапультепек, густыми зарослями миндальных деревьев.

В середине дня 7 сентября капитан Мейсон из инженерных войск был послан на разведку вражеских позиций. На его правом фланге находилось прочное каменное здание с бастионами на некотором удалении от Молино дель Рей, а на левом – укрепления, окружавшие фабрику.

Здание справа называлось Каса Мата. Предполагалось, что оно занято противником, чтобы помешать нам обойти Чапультепек и войти в город по дороге из Такубайя и через ворота Сан Косме. Все остальные ворота: Пиедас, Нино Пердидо, Сан Антонио и Белен – были сильно укреплены и охранялись большими отрядами. У мексиканцев в это время было не менее тридцати тысяч человек, и поэтому им нетрудно было поместить сильные части на каждом направлении атаки.

7-го генералу Уорту было приказано напасть на вражеские линии у Молино дель Рей и преодолеть их. Нападение должно было быть подготовлено ночью и осуществиться утром восьмого.

Ночью седьмого первая дивизия, подкрепленная бригадой третьей дивизии, выступила вперед в направлении противника. Диспозиция гласила:

«Установлено, что слабейший пункт вражеских линий находится на полпути между Каса Мата и Молино дель Рей. Однако этот пункт усилен батареей из нескольких пушек.

Отряд из пятисот человек под командованием майора Райта должен напасть на батарею, после того как она будет обстреляна пушками батареи капитана Хагера. Справа от нападающих на расстоянии поддержки располагается бригада Гарланда.

Слева от нас – справа от врага – размещается бригада Кларка под командованием полковника Макинтоша и батарея Дункана; а поддерживающая бригада из дивизии Пиллоу располагается между колонной нападающих и бригадой Кларка».

На рассвете начались боевые действия. Начал их в центре вражеских линий Хагер со своей 24-й батареей. Стрелял он метко, и противник как будто отступил. Никто не отвечал на огонь наших пушек. Уорт, наконец убедившись – роковое убеждение, – что укрепления в центре покинуты, приказал атакующей колонне выступать.

Колонна быстро устремилась вниз по склону, ее вел майор Райт. Когда нападающие подошли на расстояние половины мушкетного выстрела, враг открыл по смелой бригаде убийственный огонь, какой только приходилось выдерживать солдату. Шесть пушек полевой артиллерии косили ряды атакующих; в то же время от тяжелых орудий Чапультепека и почти шести тысяч ружей его защитников наши падали сотнями. Земля покрылась мертвыми и умирающими. Не меньше половины нападающих пали под этим ужасным градом пуль и снарядов; остальные пользовались любой возможностью, чтобы укрыться.

Им на помощь пришли легкий батальон и 11-ый пехотный батальон; солдаты приближались в облаках дыма, под смертоносным огнем, но вскоре вражеские укрепления оказались в наших руках. В то же время наши левый и правый фланги завязали схватку соответственно с правым и левым флангами противника. Бригада Гарланда и батарея Дункана, отогнав сильную пехотную часть, заняли холмы, а в это время полковник Макинтош атаковал Каса Мата.

Здание оказалось очень прочным, с глубокими канавами и различными укреплениями. Бригада быстро приближалась к нему, но когда достигла широкой канавы, оказалась открытой для мушкетного огня и тяжелых орудий из замка и вынуждена была укрыться за своей батареей.

Дункан открыл огонь по зданию, после чего противник отступил, оставив здание незащищенным.

К этому времени подоспели остальные бригады дивизии Пиллоу и дивизия Твиггса, но было уже поздно. Враг отступил, и Молино дель Рей и Каса Мата оказались в руках американской армии. Молино вскоре была взорвана, и все формы для отливки пушек и другое оборудование уничтожены. А наша армия получила приказ вернуться в Такубайя.

Так окончилось одно из самых кровавых и бесполезных сражений, проведенных американской армией. С нашей стороны было убито или ранено 650 храбрых солдат, а потери противника составляли меньше половины этого числа.

Роковая ошибка у Молино дель Рей погрузила всю армию в мрачное настроение. Ничего не было выиграно. Победоносные войска отступили на свои прежние позиции, побежденные осмелели и праздновали это столкновение как победу. Мексиканский командующий заявил, что предполагался захват Чапультепека, но он потерпел неудачу. Мексиканские солдаты поверили в это и почувствовали себя уверенней; мы, со своей стороны, тоже называли это победой. Еще одна такая победа, и американская армия никогда не сможет покинуть Мексиканскую долину.

Ночью 11 сентября можно было увидеть два небольших отряда, двигавшихся из деревни Такубайя по разным дорогам. Один отряд направлялся по старой дороге к Молина дель Рей и примерно на полпути между деревней и этим последним сооружением остановился. Другой прошел небольшое расстояние по дороге, ведущей в Чапультепек, и тоже остановился. Солдаты остановились не для отдыха: всю ночь они копали землю, набивали мешки песком и укладывали платформы для артиллерийских батарей.

Когда рассвело, земляные работы завершились, пушки стояли на местах и, к удивлению мексиканцев, открыли огонь по замку. На огонь ответили, но без всякого результата. В десять утра вторая батарея со стороны Молино дель Рей метким выстрелом из гаубицы вызвала большое раздражение у гарнизона.

К югу между замком и Молино дель Рей пролегает пояс леса. Лес окружен каменной стеной. С хорошим гарнизоном Чапультепек мог бы считаться неприступным. Тысяча американцев могла бы удержать его против всей Мексики. Осажденных можно было уморить голодом или замучить жаждой, но невозможно было изгнать из замка. Мало в мире крепостей, обладающих такими же природными преимуществами.

Весь день 12 сентября американские батареи продолжали вести огонь по стенам замка, им отвечали пушки крепости, а части, расположившиеся в лесу у Молино дель Рей, непрерывно стреляли из мушкетов. К вечеру замок приобрел вид поврежденной осажденной крепости. Везде виднелись развалины, а несколько вражеских оружий были повреждены.

Чтобы перечислить подвиги артиллеристов, совершенные в тот день, потребовался бы целый том. Двадцатифунтовый снаряд из пушки батареи капитана Хагера и лейтенанта Хагни попал в ствол вражеской гаубицы и разнес ее на куски. И это был не случайный выстрел. Батарея располагалась на старой дороге между Такубайя и Молино дель Рей. Прямо впереди находились ворота замка, а у подножия холма была открыта для огня вьющаяся дорога от замка в холмы – Галзада. И так как территория к северу и востоку от Чапультепека все еще принадлежала противнику, по Галзаде осуществлялось непрерывное сообщение с замком.

Однако с утра 11 числа, когда батареи Хагера и Хагни открыли огонь, продвижение по Галзаде стало опасно. Лейтенант Хагни обнаружил, что при стрельбе по дороге снаряды рикошетируют от стен с ужасающим эффектом, и поэтому большинство выстрелов нацеливалось именно в это место. Забавно было наблюдать, как мексиканские офицеры, которые хотели войти в замок или выйти из него, поджидали залпа батареи Хагни, а потом галопом скакали по Галзаде, словно сам дьявол гонится за ними.

У главных ворот мексиканский солдат грузил на мула артиллерийские боеприпасы.

– Можете попасть в того парня? – спросили у Хагни.

– Попытаюсь, – последовал спокойный лаконичный ответ.

Был нацелен и выровнен длинный орудийный ствол. В этот момент солдат закончил грузить и затягивал подпругу мула.

– Огонь! – приказал Хагни, и одновременно со звуком выстрела дорогу затянуло облако пыли. Когда пыль рассеялась, мул дико несся по Галзаде, а солдат мертвый лежал у стены.

В день штурма Чапультепека, 13 сентября 1847 года, я командовал отрядом гренадеров из Второго полка нью-йоркских добровольцев, своим собственным, а также группой морских пехотинцев, которые вместе с нами должны были охранять батарею, установленную ночью 11 сентября с юго-востока от замка. Наша позиция находилась в тысяче ярдов непосредственно напротив главных ворот замка, и весь день мы обстреливали крепость. Первый штурм был назначен на утро тринадцатого, атакующий отряд из пятисот человек – «отряд лишенных надежды», как его называли, целиком состоял из добровольцев, вызвавшихся участвовать в этом опасном деле. Туда вошли представители всех родов войск, и командовал ими пехотный капитан, а помощником его был лейтенант пенсильванских добровольцев.

Рано утром три дивизии: Уорта, Пиллоу и Квитмана – приблизились к Чатапультеку, заставляя врага оставить передовые посты; часть противников отступила к замку и вошла в него, другие направились к городу Мехико.

Теперь можно было ожидать, что штурмовая группа справится со своим делом, на которое вызвалась добровольно. Наша батарея поневоле замолчала; мы втроем: артиллерист капитан Хагер, инженер лейтенант Хагни и я – смотрели на атакующие ряды; облака дыма и выстрелы из мушкетов и ружей показывали, до какого места они добрались. Мы наблюдали с тревогой. Не стоит добавлять, что наше беспокойство сменилось дурным предчувствием, когда на полпути что-то остановило продвижение наших частей. Я знал, что если не будет взят Чапультепек, нельзя будет захватить и Мехико, и ни один наш солдат в таком случае не покинет Мексиканскую долину.

Нерешительные действия Уорта у укреплений Молино дель Рей – я еще слишком мягко выражаюсь, – наше первое отступление за всю кампанию, деморализовало наших людей, в то же время ободрив мексиканцев и внушив им храбрость, которой они не испытывали раньше. А здесь нашим шести тысячам противостояли тридцать – пять к одному, – не говоря уже о ранчерос в сельской местности и леперос в городе, и все они были настроены против нас, захватчиков. Больше того, нам стало известно, что Альварес со своими пятнистыми индейцами (пинтос) зашел нам в тыл, так что отступление к Пуэбла теперь невозможно. Так считал не только я, но всякий разумный офицер в армии; двое стоявшие рядом со мной были в этом уверены так же, как и я. Эта уверенность, наряду с медленным продвижением нашей атакующей группы, внушила мне желание участвовать в штурме. Однако мне нужно было получить разрешение командира батареи, потому что он был старше по званию. Батарея больше не нуждалась в защите, поэтому я немедленно получил разрешение, сопровождавшееся словами: «Идите, и да будет с вами Бог!»

Мексиканский флаг по-прежнему триумфально развевался над замком, и линия нападающих не продвинулась ни на дюйм; никаких изменений не произошло и к тому времени, как я со своими добровольцами и морскими пехотинцами быстрыми перебежками добрался до нападающих, которые неровной линией залегли у основания холма. В то время мы не знали причины их остановки, но впоследствии я слышал, что из-за неприятностей со штурмовыми лестницами. Однако тогда я не стал останавливаться для расспросов; миновав вместе со своими храбрыми солдатами нашу линию, я начал подъем по склону. У самой вершины я увидел разбросанную толпу солдат, некоторые в серых мундирах отрядов добровольцев, другие в форме 9, 14 и 15 пехотных полков. Это были солдаты из линии, которая расчищала дорогу и намного опередила «лишенных надежды». Впереди находилось самое опасное место – следка наклонная площадка длиной примерно в сорок ярдов, отделяющая нас от стен замка, – короче, гласис[23]. По площадке стреляли с парапета три пушки, они осыпали ее картечью так быстро, как успевали перезарядиться. Казалось, продвижение вперед означает верную смерть. Но и оставаться на месте тоже смертельно опасно – так я подумал в тот момент.

Достигнув этого места, мы остановились. Стало возможно слышать, и слова, которые я тогда произнес, помнятся мне так ясно, словно это было вчера:

– Солдаты, если мы не возьмем Чапультепек, американская армия погибла! Вперед на стены!

Ответил голос:

– Мы пойдем вперед, если нас поведут.

Другой добавил:

– Да, мы готовы!

В этот момент три пушки на стене почти одновременно изрыгнули свои смертоносные заряды. Сердце мое подпрыгнуло от радости, когда я услышал эти одновременные три выстрела. Это наш шанс; сразу сообразив это, я перебрался через бруствер, защищавший нас, с криком:

– Вперед: я поведу вас!

Мне не нужно было оглядываться, чтобы знать, что за мной последовали. Те, к кому я обращался, не останутся позади, иначе они вообще здесь не оказались бы. Все они устремились за мной.

На полпути к стене, посмотрев вверх, я увидел толпу мексиканских артиллеристов в темно-синих мундирах с алыми нашивками, с шомполами в руках; все они словно целились в меня. Судя по моему красному шелковому шарфу, они, несомненно, должны были принять меня за генерала. Залп прозвучал почти как один звук; я бросился на землю; у меня был только оцарапан палец на правой руке, и шрапнель пробила ткань моего мундира. Я немедленно снова вскочил и направился к стене. И уже поднимался на нее, когда пуля из эскопеты пробила мне бедро, и я упал в ров».

Даже лежа раненый в канаве, Майн Рид с трудом приподнялся на локте и крикнул своим людям:

– Ради Бога, не оставляйте стену!

Вторым у стен замка оказался капрал Хауп, швейцарец, который упал с пробитой головой, упал прямо на Майн Рида, покрыв его своей кровью. Бедняга успел откатиться в сторону, сказав при этом: «Я ранен легче вас». Но он был мертв задолго до того, как его раненого командира унесли с поля боя.

Как утверждает историк, описывая это памятное нападение, «национальные цвета Нью-йоркского полка первыми оказались в крепости и были представлены лейтенантом Ридом»[24].

Именно заместитель Майн Рида лейтенант Ипполит Дардонвиль, храбрый молодой француз, поднялся по стене и первым поднял американский флаг над этой знаменитой старинной крепостью. Много лет спустя, узнав о смерти смелого француза, Майн Рид такими прекрасными словами отдал дань его памяти:

«Ипполит Дардонвиль! Если душа твоя жива и смотрит на землю, ты услышишь голос, говорящий о твоей доблести, и узнаешь сердце, почитающее твои достоинства» («Журнал «Вперед», 1870).

Майн Рид так завершает свой рассказ:

«После этого было произведено только несколько рассеянных выстрелов. Поднесли штурмовые лестницы, несколько десятков солдат одновременно поднялись на парапет, и Чапультепек был взят (На полпути к лестнице на галерею сената в Национальном Капитолии, в Вашингтоне, округ Колумбия, висит большая прекрасная картина Джеймса Уокера «Штурм Чапультепека». Художник был американцем, жившим в Мехико, и стал свидетелем сражения, которое так замечательно изобразил на холсте. Картина была куплена за 6 тысяч долларов).

Однако сражение не закончилось. Нужно было развивать успех и войти в сам город. Дивизия Уорта, преследуя врага по дороге на Такубайя, прошла через ворота Сан Косме; в то же время добровольцы, вооруженные ружьями, еще с одной или двумя частями, отделились от дивизии генерала Твигса и прошли по акведуку к цитадели и воротам Белен. Дюйм за дюймом оттесняли эти храбрецы противника; и тот, кто их вел – ветеран Китман, – всегда находился впереди.

Настоящий дождь пуль свистел над дорогой, и сотни смельчаков упали и больше не встали; но к наступлению ночи ворота Сан Косме и Белен оказались в распоряжении американцев.

Ночью мексиканская армия численностью до 20 000 человек неслышно выбралась из города и пошла по дороге, ведущей к Гвадалупе.

На следующее утро остатки американской армии, меньше трех тысяч человек, без всякого сопротивления вступили в город и остановились на центральной площади Гранд Плаза. На рассвете американский звездный флаг гордо развевался над дворцом Монтесумы, сообщая, что городом ацтеков владеют американцы.

Чапультепек в сущности оказался ключом к городу. Если бы замок не был захвачен, Мехико не был бы занят в то время и той армией.

Город Мехико расположен на совершенно плоской равнине, на которой можно добраться до воды, углубившись в почву всего на нескольк дюймов; так вокруг всех его стен и на много миль в стороны.

Военным инженерам не приходило в голову, что это самая сильная в мире позиция: на нее труднее всего нападать, ее легче всего защищать. Необходимо только очистить окружающую местность от домов, деревьев и всего, что может дать укрытие осаждающим и препятствовать огню осажденных. Во влажной земле невозможно устройство траншей, а других подходов нет. Даже атака кавалерии, идущей полным галопом, захлебнется; всадники понесут тяжелые потери или все погибнут задолго до того, как достигнут передовой линии.

Таковы были условия осады Мехико американской армией. За городскими стенами нет домов, нет никаких укрытий, кроме рядов тополей по обочинам уходящих от города дорог, да и те в основном были срублены. Как же можно было штурмовать город или даже приблизиться к нему на расстояние штурма?

Взгляд самых опытных американских офицеров останавливался на двух акведуках, идущих из Чапультепека к пригородам Мехико. Каменная кладка с массивными столбами и открытыми арками между ними предоставляла необходимое укрытие для передовых наступающих, которых должны были поддержать последующие батальоны.

И они предоставили такое укрытие, позволив американской армии вступить в Мехико. Но чтобы добраться до акведуков, предварительно нужно было захватить Чапультепек, иначе осажденные были бы у нападающих и с фронта и с тыла. Поэтому и состоялось отчаянное и решающее сражение за замок. Поэтому его захват и оказался таким важным. Если бы захватить Чапультепек не удалось, я без всяких колебаний утверждаю, что не уцелел бы ни один американец, сражавшийся в Мексиканской долине. Армия Скотта была уже ослаблена предшествующими сражениями и не смогла бы обороняться. Отступление было бы не только катастрофическим, но и вообще невозможным. Позиция была гораздо хуже, чем у лорда Сейла в знаменитой Кабульской экспедиции[25]. Все проходы, ведущие из долины, которыми могли воспользоваться американцы, охранялись сильными кавалерийскими частями. Как только американцы прошли по главной дороге, ее у Рио Фрио занял индейский генерал Альварес со своим войском пятнистых всадников – пинтос из района Акапулько. Неудивительно, что американцы сражались в тот день не на жизнь, а на смерть. Каждый солдат понимал, что у штурма Чапультепека только два окончания: победа и жизнь или поражение и смерть».

Майн Рид и смелые солдаты, последовавшие за ним к стенам замка, были отмечены в официальных донесениях главнокомандующего и других старших командиров; и «с хорошими и достойными рекомендациями» храбрый командир получил звание первого лейтенанта.

Приведем извлечения из двух официальных показаний. 29 сентября 1874 года генерал-майор Дж. Ф. Китман сообщил:

«Следует отметить два отряда из числа находившихся под моей командой и до сих пор не упомянутых. Капитан Галлагер и лейтенант Рид, которые утром 12 получили приказ генерала Шилдса поддержать нашу артиллерию, отлично справились с задачей. Первый из них по приказу капитана Хагера оставался на батарее во время штурма Чапультепека. Второй, храбрый и энергичный молодой офицер, получил разрешение уйти с батареи и штурмовать замок; он участвовал в штурме, первым добрался до вершины холма и был там тяжело ранен… Отважные нью-йоркские добровольцы справедливо гордятся тем, что их флаг первым оказался на укреплениях Чапультепека».

25 сентября того же года показания дал бригадный генерал Шилдс:

«Флаг отряда нью-йоркских добровольцев под командованием смелого молодого офицера лейтенанта Рида был в числе первых на укреплениях замка и продемонстрировал к восторгу всей армии звезды и полосы».

Более подробные свидетельства храброго поведения Майн Рида в Мексиканской войне см. в главе восьмой.

Глава VII

Пребывание в госпитале. Оплакиваемый в качестве погибшего. Выздоровление. Вызов на дуэль. Исследует страну. «Записки солдата в передовой линии» продолжаются. Выдержка из письма отцу.

После взятия Чапультепека Майн Рида обнаружили в канаве у стены замка. Его немедленно предоставили заботе армейских хирургов, а позже, после захвата города Мехико, поместили в больницу в этом городе. Здесь он провел много долгих недель.

Вначале предполагалось, что раненую ногу придется ампутировать, но в конце концов хирурги решили, что раненый не перенесет операцию, так как пуля едва не перерезала важную артерию.

В Соединенные Штаты сообщили, что лейтенант Рид умер от полученных ран. Это сообщение достигло и семейства в Ирландии, которое, наряду с другими, оплакивало свою потерю, пока не пришло противоположное радостное известие. Интересно в качестве свидетельства того, как рано начали ценить Майн Рида в Соединенных Штатах, привести цитаты из газет и других источников того периода. Вот что писала газета «Новости» из Ньюпорта, штат Род Айленд:

Памяти лейтенанта Рида

Лейтенант Рид прожил в нашей стране пять или шесть лет и был связан с прессой в качестве журналиста и издателя; как корреспондент он провел в Ньюпорте лето в 1846 году; его корреспонденции печатались в «Нью Йорк Геральд» под псевдонимом «Начинающий». Именно тогда мы познакомились с ним, и многие жители города подтвердят наши слова, что он был достойным человеком, которого все мы оплакиваем. В начале сентября он вернулся в Нью-Йорк и вскоре отплыл в Мексику вместе со своей частью. Он участвовал в битве при Монтрее и отличился в этом кровопролитном сражении. Около трех месяцев назад мы напечатали его небольшое стихотворение «Монтрей», которое, несомненно, запомнилось читателям. В конце стихотворения есть следующие строки:

Такова человеческая слава! Написавший эти строки, конечно, не думал тогда, что скоро и он разделит «покой смелых воинов». Во время штурма Чапультепека он был тяжело ранен и вскоре после этого умер от ран. Это был исключительно талантливый человек и много обещал в будущем как писатель. Темперамент у него был нервный и пылкий, а воображение необыкновенно яркое. Его лучшие произведения можно прочесть в «Годиз Бук», где он три-четыре года назад печатался под псевдонимом «Бедный ученый». Печально, что приходится так рано жертвовать такими талантами и что карьера Рида прервалась так рано и так далеко и от земли, где он родился, и от второй родины, приемной. Но так случилось!..»

Стихотворение, упоминаемое в некрологе, впервые было напечатано в журнале «Годиз». Вот полный текст этого стихотворения:

На торжественном обеде, данном в городе Коламбус, штат Огайо, чтобы отпраздновать взятие Мехико, был провозглашен тост памяти лейтенанта Майн Рида и молодая поэтесса с большим успехом прочла следующее погребальное стихотворение:

Написавшая эти строчки не была лично знакома с Майн Ридом и знала о нем только от общих знакомых и из газет.

Не каждому доводится читать собственные некрологи, но с Майн Ридом так в жизни случалось не раз. Его воскрешение было таким чудесным, что друзья считали его «заговоренным».

Две-три недели спустя после сообщения о его смерти «Нью-Йорк Геральд» напечатал следующее противоположное сообщение:

«Из-за неточной информации недавно появилось сообщение о том, что лейтенант Майн Рид, чье храброе поведение во время битвы при Чапультепеке вызвало похвалы генерала Скотта в одном из последних донесений, скончался от полученных ран. Один из вернувшихся офицеров рассказал нам, что, несмотря на тяжелую рану левой ноги над коленом – рана нанесена пулей из эскопеты, – Рид начал поправляться и его состояние улучшается. Конечно, он получит повышение».

11 декабря 1847 года в нью-йоркском «Духе времени» появилось следующее сообщение:

«Лейтенант Майн Рид, из полка нью-йоркских добровольцев, который был тяжело ранен при штурме Чапультепека и о смерти которого впоследствии сообщалось, пишет нам в письме от 28 октября из города Мехико, что «хотя пуля размером с голубиное яйцо (из эскопеты) пробила толстую часть бедра, нанеся огромный ущерб», считается, что опасности для его жизни больше нет. Однако он по-прежнему лежит на спине. Неделю назад мы опубликовали некролог, посвященный этому храброму молодому офицеру, который был одним из лучших корреспондентов нашей газеты. Теперь мы сердечно поздравляем его со спасением».

«Нейшнл Газетт», из Филадельфии, упомянув о полученных Майн Ридом ранах, пишет:

«В течение нескольких лет он жил в Филадельфии. Живя в этом городе, он приобрел множество друзей и прочную литературную репутацию».

В марте 1848 года питтсбургская «Дейли Диспетч» передала следующий любопытный слух:

«Лейтенант Майн Рид, о смерти которого недавно сообщалось, собирается жениться на синьорите Гвадалупе Розас, очень красивой девушке, дочери сенатора Розас. Говорят, что она одна из богатейших наследниц Мексиканской долины».

И этот слух достиг старого дома Майн Рида. Но он оказался таким же ложным, как сообщение о смерти. Майн Рид еще «не встретился со своей судьбой».

Узнав о смерти лейтенанта Рида, его старый друг мистер А.Л.Пиатт, из Огайо, направил следующее письмо армейскому хирургу:

«Уважаемый сэр! Пишу вам с болью и сожалением, вызванными сообщением газет о тяжелых ранах и смерти лейтенанта Рида. Хотя мы гордимся его многочисленными храбрыми поступками, но это не возмещает нам такой тяжелой утраты. С горем, но и с благодарностью воспримем мы любые подробности относительно его ранений. С сожалением просим вас об этих подробностях; глубокий интерес к мистеру Риду побуждает нас тревожить вас своими расспросами. Остаюсь искренне ваш

А.Л. Пиатт».

Наконец Майн Рид благодаря искусному лечению оправился от полученной раны. Вскоре после выздоровления он едва не оказался участником еще одной схватки – на этот раз дуэли; но тот, кому он бросил вызов через одного из друзей, прислал следующее письмо, предотвратившее дуэль:

Город Мехико, 18 декабря 1847 года.

Капитану Майн Риду.

Сэр, капитан Маккинстри получил вашу вчерашнюю записку и попросил меня, своего друга, сообщить вам, что он не делал никаких замечаний, порочащих вас как джентльмена и человека чести.

С уважением ваш покорный слуга

Джон Б. Грейсон, капитан 165А батальона».

После выписки из госпиталя Майн Рид еще несколько месяцев провел в Мехико. Все это время он старательно изучал страну и ее жителей. Не стоит упоминать, что столь же тщательному изучению подверглись фауна и флора Мексики. Приобретенные таким образом знания впоследствии были им использованы в «Вольных стрелках» и в других романах.

Выздоравливая, он продолжал свои «Записки солдата передовой линии», начатые во время пребывания в Вера Крус. Эти записки были опубликованы в нью-йоркском «Духе времени». В выпуске этого журнала от 11 декабря 1847 года появилась большая статья, посвященная «делу у Молино дель Рей» и «штурму Чапультепека». В следующем выпуске описывались «битва при Чурубуско», «великое сражение за Мехико» и «взятие Контрерас». Все это было подписано псевдонимом «Начинающий». Другие статьи были опубликованы в «Нью-Йорк Геральд» и в ньюпортских «Новостях».

Храбрый капитан прославился не только на войне, но и в любви, и некоторые прекрасные мексиканки называли его «Дон Хуан Тенорио», по имени персонажа одной из их любимых пьес. Американский журналист описывает смелого офицера как смесь Адониса с Аполлоном Бельведерским, да еще с примесью кентавра!»

Одной из обязанностей Майн Рида во время пребывания в Мехико была защита обитательниц женского монастыря, и монашки часто присылали ему изготовленные своими руками сладости – леденцы с выложенными засахаренными фруктами его инициалами наверху.

Вполне вероятно, что не одна черноглазая сеньорита со слезами смотрела вслед уезжающему из Мехико герою.

Тем временем, если не считать отдельных газетных заметок, родители и друзья Майн Рида на далеком острове несколько лет ничего не знали о нем. Но потом отец получил нижеследующее письмо; к сожалению, заключительная часть его была оторвана и не сохранилась.

Армия США, город Мехико

20 января 1848 года

Могу ли я надеяться на прощение за свое молчание, которое длилось несколько лет? Написав вам в последний раз, я принял решение прекратить корреспонденцию, по крайней мере до того времени, когда стану достоин продолжения переписки. С тех пор обстоятельства дали мне возможность занять достойное место среди людей и доказать себя достойным той благородной крови, от которой я происхожу. О, как бьется мое сердце при возобновлении этих нежных уз – уз отцовской, братской, сыновней любви; этих золотых сердечных цепей, так долго и так печально разорванных!

Если не ошибаюсь, мое последнее письмо было написано в Питтсбурге. Я тогда находился в пути с Запада в города Атлантики. Вскоре после этого я прибыл в Филадельфию, где на время прервались мои блуждания. В этом городе я посвятил себя литературе и в течение двух-трех лет зарабатывал своим пером немного, но достойно. К несчастью для кошелька, мой талант оказался не того продажного класса, каким зарабатывают себе на жизнь литературные проститутки наших дней. Любовь к литературе оставила меня в бедности и в неизвестности, хотя меня утешает сознание, что понимающие люди считают мои способности не уступающими ни одному писателю этого континента. Так полагают, и я счастлив сообщить это, умные и образованные люди. Может, когда-нибудь это мнение прорвется и засияет тем ярче, чем дольше оставалось незамеченным.

Но у меня нет ни времени, ни места для теоретических рассуждений. Факты понравятся вам больше, мой дорогой отец и лучший друг. Мои анонимные произведения неизменно вызывали самые теплые отклики прессы. Немного золота, положенного на ладонь редактора, сделало бы их вообще превосходными! За это же время я приобрел множество друзей, но среди них не оказалось людей того класса, которые могли бы и захотели бы избавить меня от бедности.

В Соединенных Штатах нет Микен. Никто не стал ковать мне золотые крылья, на которых я мог бы долететь до Парнаса. Мне кажется, я постоянно присылал вам газеты и журналы, в которых печатал свои произведения в основном под псевдонимом «Бедный ученый». Дошли ли они до вас? Три или четыре года занимался я таким образом литературой и вынужден был посреди шарлатанства и знахарства нашего века опуститься на уровень ежедневной прессы. Я был корреспондентом и издателем, и в конце концов меня охватило отвращение. Тогда начиналась война с Мексикой. Я отложил перо и взялся за саблю. В качестве второго лейтенанта поступил в полк нью-йоркских добровольцев и отплыл…

Заключительная часть письма оторвана и, возможно, сгорела в очаге родного дома Майн Рида.

Глава VIII

Уходит из армии в чине капитана. Возвращается в Соединенные Штаты. Живет в Ньюпорте и Филадельфии. Сопровождает Донна Пиатта в Огайо. Воспоминания Донна Пиатта о Майн Риде. Уезжает в Нью-Йорк. «Кто был первым у Чапультепека?» Утверждения Майн Рида. Показания армейских офицеров. Письмо в «Цинциннати Коммершиал».

Приказ об эвакуации армии из Мексики был отдан в мае 1848 года, и в том же месяце Майн Рид ушел из армии в чине капитана. Вскоре после этого он уехал из Мексики в Соединенные Штаты, по пути остановившись на несколько дней в Новом Орлеане.

Лето и осень этого года он провел главным образом в Ньюпорте, штат Род Айленд, и писал в различные журналы. Здесь же он встретился со своим другом Донном Пиаттом, который пригласил его провести зиму в своем доме, вблизи Мак-о-Чи, штат Огайо. В конце года они вдвоем уехали туда. По приезде в Ньюпорт Майн Рид описывался так:

«Вчера мы не отметили приезд в наш город молодого рыцаря, солдата, приобретшего воинскую славу в Мексике. Раз или два сообщали о его смерти, а также о том, что он женился на мексиканской наследнице. Однако, кажется, ни одно из этих зол не выпало ему на долю, и трудно в наши дни встретить на улицах человека с более мужественной фигурой и внешностью».

Интересен нижеследующий отрывок из статьи Донна Пиатта, озаглавленной «Воспоминания о знаменитом писателе».

«Первый свой роман Майн Рид написал в моем доме, в котором провел зиму. Он приехал с Мексиканской войны, украшенный тяжелой раной покрытый славой храбрейшего из храбрых в нашей маленькой армией, которой командовал Скотт.

Когда он не ухаживал за красивыми девушками на Мак-о-Чи[26] и не скакал на моей кобыле, он писал роман, действие которого происходит в Мексике и на мексиканской границе. По вечерам он читал нам главы этого романа (он был прекрасный чтец), и если написанное недостаточно, по его мнению, хвалили, сердито ложился спать, по несколько дней не брался снова за перо и загонял кобылу своими дикими скачками. Я понял, что для того чтобы спасти мою гнедую Дженни, нужно хвалить его работу, и со временем он смотрел на меня, как Байрон на Гиффорда[27]. Когда Байрону рассказали, что Гиффорд провозгласил его величайшим из живущих поэтов, Байрон заметил: «Этот тип ужасно меня недооценивает».

Роман («Вольные стрелки») имел большой успех. И снова, подобно Байрону, писатель сбросил свою изношенную одежду и однажды утром проснулся известным и богатым.

Первый же гонорар, полученный за книгу, увел от нас этого не знающего покоя солдата удачи, и больше он к нам не возвращался. Он и так давно уехал бы, если бы не был отчаянно влюблен в одну из прекрасных обитательниц нашего дома. Но галантный ирландец не добился ответного огня ее больших голубых глаз и потому наконец отказался от ухаживания.

На станции в ожидании поезда он написал нам два письма. Одно из них я никогда не видел. Во втором находились следующие строки. Хоть они не обладают особыми поэтическими достоинствами, в них выражено то доброе чувство, которое он испытывал, расставаясь с домом, ставшим его собственным почти на год:

Между этим прощанием и нашей следующей встречей прошло почти двадцать лет. Майн Рид прославился и разбогател, истратил все состояние на строительство мексиканского ранчо в Англии, а я только начинал использовать свое перо как средство к существованию. Он поседел, но был по-прежнему крепок и цветущ; тогда он жил со своей красивой молодой женой в небольшой квартире на Юнион-скуэр в Нью-Йорке. Я рассказал ему, что наш старый дом на Мак-о-Чи обветшал и развалился и что из того семейного круга, о котором он вспоминал с таким теплом, остался только я. Это так его опечалило, что я достал бутылку вина, чтобы развеять нашу печаль; он отвел меня в подвальный ресторанчик на Бродвее, и мы там выпили не только эту бутылку, но и еще несколько и поужинали».

Весной 1849 года Майн Рид вернулся на восток. Когда он приехал в Нью-Йорк, армейские офицеры и публика в целом в газетах и разговорах обсуждали вопрос «Кто был первым в Чапультепеке». Майн Рид сразу стал заинтересованным участником этого обсуждения, как показывает отрывок письма, написанного им несколько лет спустя, а также приложенные к письму документы.

«Эти документы были в спешке собраны весной 1849 года в Нью-Йорке, когда я услышал, что некоторые утверждают, будто первыми оказались в Чапультепеке. Я не утверждаю, что первым поднялся на его стены, поскольку вообще на них не поднимался: меня ранили у самой стены. Но я утверждаю, что вел людей, которые попали под последний вражеский залп; затем им оставалось только подняться по штурмовым лестницам, и никто из них больше не был застрелен.

Во время сбора этих показаний мне неожиданно пришлось возглавить организованный в Нью-Йорке отряд, который выступал на помощь революционным силам в Европе, и в конце июня 1849 года я туда отплыл. Иначе я получил бы гораздо больше показаний, чем те, что приводятся ниже.

Майн Рид.

P.S. Генерал Пиллоу использовал все средства, чтобы опровергнуть мои утверждения; он тогда нацелился на пост президента, и для него было жизненно важно доказать, что именно люди из его дивизии первыми вступили в Чапультепек».

Приводим эти показания (Майн Рид говорил, что они даны очень великодушно, потому что только один из этих офицеров был его личным другом, а остальные почти не знакомы).

Показания лейтенанта Кокрейна, из 2-го отряда вольтижеров.[28]

Утром 13 сентября 1847 года отряду вольтижеров, в котором я служил субалтерн-офицером29], был дан приказ очистить от мексиканской легкой пехоты лес на западном склоне холма; этот лес тянется от Молино дель Рей до самого Чапультепека; далее мы должны были остановиться у основания холма и помогать штурмовой группе дивизии Уорта подниматься на стены.

Как было приказано, мы отогнали мексиканцев, но сделали это очень быстро и вместе с пехотинцами из 14, 15 и 9 батальонов дивизии Пиллоу продолжали теснить противника под тяжелым огнем со стен замка; и как только очистили редан – укрепления на холме, штурмовая группа начала быстро подниматься.

Очистив редан, я вместе со своими людьми прошел к юго-западному углу замка; в десяти ярдах от меня упали от ран пехотный офицер и офицер или сержант артиллерии, судя по полоскам на брюках. В то время на узкой тропе я видел только их. У самой стены замка собралось тридцать или сорок пехотинцев и вольтижеров; мы находились у угла замка; здесь же оказалось еще несколько офицеров. Главные наши силы остались ниже по холму, примерно в сорока ярдах от стены; они ждали, пока поднесут штурмовые лестницы, чтобы предпринять решающее наступление.

Я приказал двум своим солдатам вернуться немного назад, чтобы помочь подносить лестницы по холму. Выполняя мой приказ, они миновали место, где лежал упомянутый мной пехотный офицер; он с явной болью приподнялся и закричал, перекрикивая гул и выстрелы из мушкетов:

– Ради Бога, солдаты, не оставляйте стену, иначе нас всех разорвут на куски. Держитесь, и замок будет наш!

Таковы или почти таковы были его слова.

Я сразу отозвался от стены:

– Капитан, не опасайтесь, мы этого не сделаем. – Вскоре после этого прибыли лестницы, мы начали штурм и захватили замок.

Во время нашего пребывания в Мехико в одной из бесед зашла речь об этом эпизоде, и раненый офицер оказался лейтенантом Майн Ридом, из полка нью-йоркских добровольцев; он получил приказ охранять батарею на равнине и присоединился к отряду, штурмовавшему замок со стороны Молино дель Рей.

Я рассказал об этом случае, и мне очень захотелось, пока мы находились в Мехико, познакомиться с этим храбрым офицером. Итак, кратко можно сказать следующее. Я слышал, как лейтенант Рид призывал солдат всех видов войск подниматься на стены; но в это время на редане было очень шумно, и я не мог слышать все. Возможно, именно об этих его словах говорят, а может, он и раньше говорил нечто подобное.

Конечно, я не передал его точные слова, поскольку с того незабываемого дня прошло восемнадцать месяцев, но я сообщаю факт и сущность его слов; а факт гораздо больше слов свидетельствует о его храбрости и смелом поведении.

Тео Д. Кокрейн,

ныне второй лейтенант, отряд вольтижеров.

Колумбия, Пенсильвания, 20 мая 1849 года.

Показания Чарлза Петернелла, капитана пятнадцатого пехотного батальона.

Кливленд, Огайо, июнь 1849 года.

Капитану Майн Риду.

Дорогой сэр, я подтверждаю то, чему был непосредственным свидетелем, а именно вашу храбрость и доблесть при Чапультепеке. Это была моя единственная возможность лично наблюдать ваше смелое поведение.

Когда наша часть – пятнадцатый пехотный батальон – прошла через лес у подножия Чапультепекского холма и солдаты нашей передовой линии взяли первый редан и изгнали с него мексиканцев, я увидел, что справа от меня молодой офицер собрал около сорока солдат различных родов войск и обратился к ним со словами, которых я не мог услышать из-за гула артиллерийских выстрелов. Вскоре после этого я увидел, как кучка героев во главе со своим смелым предводителем поднимается справа от батареи, на которой размещались наши гаубицы; солдаты отчаянно пытались подняться на грязные стены высотой футов в 20. Потом сквозь дым последнего залпа батареи я разглядел, как командир этой небольшой штурмовой группы упал. Тогда я решил, что он убит.

На все это потребовалось гораздо меньше времени, чем заняло это письмо, и я был слишком занят командованием собственного отряда, чтобы в тот решающий момент обращать внимание на подробности. Испытывая искреннее восхищение павшим героем, я продолжал движение вперед и к левому краю крепости. Мне не нужно описывать, как мы ворвались в замок и какое возбуждение охватило нас в первые часы победы: все это и так хорошо известно. Но еще одно я должен добавить: после того как возбуждение спало, первым моим вопросом было: «Кто тот молодой офицер, который командовал нападающими справа от нас?» И один из моих людей ответил: «Он из Нью-Йорка, по имени Майн Рид, отчаянно смелый парень».

Это имя я несколько раз слышал и раньше, и всегда упоминали его с похвалой, но лично с этим человеком я не был знаком; и как раз собрался пойти проверить, действительно ли он погиб или только ранен, как к войскам из окна замка обратился генерал Гадвалладер. Он приказал собраться по своим частям и ждать дальнейших распоряжений. Конечно, мне пришлось оставаться со своей частью, и я не смог удовлетворить свое желание и узнать, какова участь этого храброго молодого человека.

Должен добавить еще одно, а именно: ваше доблестное поведение очень помогло нам на левом фланге, потому что отвлекло от нас артиллерийский огонь и дало возможность в самый подходящий момент начать штурм стен.

С уважением искренне ваш

Чарлз Петернелл,

капитан, пятнадцатый пехотный батальон.

Нижеследующее показание было дано под присягой лейтенантом Эдвардом С. Маршаллом из пятнадцатого пехотного батальона и переслано Донну Пиатту:

«Я командовал своей группой (капитан Кинг заболел), нам было приказано атаковать Чапультепек. Под прикрытием деревьев и скал мы подобрались к основанию холма, на котором стоит замок, и остановились в ожидании штурмовых лестниц. В этом месте огонь из замка был такой сильный и смертоносный, что мои люди дрогнули; несколько офицеров, призывавших их продвинуться вперед, были ранены. В этот момент я увидел лейтенанта Рида, из полка нью-йоркских добровольцев. Я хорошо его разглядел, потому что на нем был яркий мундир.

Неожиданно он вскочил, призвал своих людей идти за собой и, не оглядываясь, не проверяя, послушались его или нет, почти в одиночку принялся подниматься по холму к самим стенам, у которых упал тяжело раненный; все без исключения офицеры, которые это видели, провозгласили его поступок самым храбрым за всю кампанию; все мы были намерены, когда позволит время и обстоятельства, воздать ему по справедливости. Я уверен, что именно этот смелый поступок и позволил нам захватить замок. И это не было делом слепой храбрости, но хладнокровным актом в самом центре опасности. По звукам стрельбы лейтенант Рид понял, что замок плохо оборудован артиллерией с боков; он знал, что если его солдаты окажутся под самыми стенами, они будут почти в равных условиях с обороняющимися. И что делает его поступок особенно выдающимся, лейтенанту Риду не приказывали атаковать, он предпринял это нападение по собственной инициативе».

Письма аналогичного содержания были получены также от капитана Дж.Д.Сатерленда, из морской пехоты США, и капитана Д.Апхема, из пехоты армии Соединенных Штатов.

Эти показания подтверждают доблестное поведение Майн Рида и доказывают, что он в числе первых под свинцовым вражеским дождем достиг стен Чапультепека. Смелость его тем более достойна похвалы, что он сам просил у старшего офицера разрешения участвовать в нападении.

И еще один смелый поступок Майн Рида оспаривался во время его пребывания в Нью-Йорке в июне 1849 года. Как уже знает читатель, последняя атака американской пехоты в сражении при Чурубуско была предпринята отрядом гренадеров из полка нью-йоркских добровольцев под командованием Майн Рида. Офицер из отряда Южной Каролины отрицал это, очевидно, надеясь приписать эту честь своей части.

После его утверждений и незадолго до своего отплытия из Америки Майн Рид получил данные под присягой показания пяти офицеров нью-йоркского полка добровольцев, которые подтвердили, что последняя атака в упомянутой выше битва проходила под командованием Майн Рида. Эти документы и спроводительное письмо самого Майн Рида были опубликованы в «Нью-Йорк Геральд» 28 июня 1849 года. Вот отрывок из этого письма:

«Я на время расстаюсь с землей, которую так полюбил и которую по-прежнему люблю. Покидаю ее с тысячью сожалений. Но справедливое дело призывает меня, и я буду рад еще раз увидеть храбрый флаг с пальмой в сражениях за свободу; я уверен, что вся ревность и зависть кончится, как это было в тот момент, после атаки у Чурубуско, когда многие подбегали ко мне и пожимали руку».

Прежде чем читатели «Геральда» смогли прочесть это письмо, его автор уже пересекал океан по делу, о котором читатель узнает в следующей главе. Прошло девятнадцать лет, прежде чем Майн Рид снова вступил на почву Соединенных Штатов.

Мы заканчиваем главу любопытным письмом, написанным Майн Ридом в ответ на статью вашингтонского корреспондента «Цинциннати коммершиал», которая появилась в номере от 22 октября 1882 года. Ответ датирован «Росс, Херфордшир, Англия, 1 декабря 1882 года» и был опубликован в той же газете 22 числа следующего месяца.

Майн Рид пишет:

«Сэр, мое внимание привлекло письмо, которое появилось в некоторых американских газетах; оно озаглавлено «Участие Майн Рида в Мексиканской войне», и некоторые его положения серьезно задевают мою репутацию и характер. Автор пишет что в Мексике, в Пуэбла, «лейтенант Рид, браня одного из своих солдат, так разгорячился, что пронзил его тело саблей. В ту же ночь этот человек умер».

Сэр, совершенно справедливо, что я пронзил своей саблей солдата, который вскоре от этой раны умер; но совершенно неверно, будто сделал я это в порыве гнева; это была чистейшей воды самооборона, к тому же я исполнил свои обязанности офицера. В тот день я был дежурным офицером, а солдат, о котором идет речь, заключенным гарнизонной тюрьмы; он много времени провел в тюрьме, потому что был отчаянным головорезом и, могу добавить, грабителем; он досаждал не только своим товарищам, но превратился в ужас бедных мексиканцев, которые страдали от его преступлений, что хорошо помнят многие из еще живущих.

Несколько раз ему удавалось бежать из тюрьмы, и в очередной раз он был пойман только накануне; я зашел в его камеру, чтобы проверить, надежно ли он закован. Когда на него одевали наручники, тяжелые, с длинной железной цепью, он сжал их в руках, размахнулся и нацелил удар мне в голову, но я оказался для него слишком проворен; если бы он нанес удар, несомненно, я получил бы тяжелую рану, если бы вообще не был убит. Это был человек огромного роста и необыкновенной силы, и, как все знали, он никогда не думал о последствиях. Часто слышали его похвальбу, что ни один офицер не посмеет заковать его в кандалы; он угрожал тем, кто, исполняя свой долг, строго с ним обходился. Тем не менее, подставляя саблю, я не имел намерения убить его, только хотел удержать на расстоянии; он сам в безумном гневе налетел на мою саблю.

Автор письма продолжает: «Горе лейтенанта Рида было неописуемо. И в отряде все были настроены против него, хотя его поступок был спровоцирован…Если бы его часть вместе со всей армией не двинулась на следующий день на Мехико, лейтенанта Рида предали бы военно-полевому суду и могли расстрелять».

Я верю, что подобное серьезное обвинение сделано не по злобе, а из простого недоразумения. Могу только добавить, что я был подвергнут военно-полевому суду и не только не был расстрелян, но получил приказ продолжать командовать своей частью в марше на Мехико. В отряде не только не были настроены против меня, как раз напротив, мнение в нем и во всей армии было прямо противоположное: покойный Фил Керни, командир драгунов, и многие другие высшие офицеры не раз публично заявляли, что мой поступок не только не должен осуждаться, но меня за него полагается наградить. Во время длительного периода бездействия дисциплина в армии сильно ослабла, и у нас было много неприятностей с солдатами, особенно с добровольцами. Каким бы ненамеренным и невольным ни был мой поступок, он помог многим вернуть рассудок и дисциплину. То, что я был расстроен, правда, но совсем не в том смысле, о котором пишет корреспондент. Меня печалила необходимость совершения этого поступка и его результаты. Некоторым утешением может служить тот факт, что сам солдат меня не винил и, умирая, говорил, что я лишь выполнял свой долг. Надеюсь, это объяснение представляет происшествие совсем в ином свете, чем упомянутая статья».

Глава IX

Помогает организовать в Нью-Йорке легион в помощь европейской революции. Отплывает в Европу. Неудача Баварского восстания. Посещает родину. Возвращается в Лондон и готовится помогать Кошуту. Вкладывает саблю в ножны и берется за перо.

В первой половине 1849 года в Нью-Йорке, как и в других городах, прошли многочисленные митинги, посвященные поддержке революционного движения, развернувшегося тогда в Европе. Майн Рид был активным участником многих из этих демонстраций и сразу принял решение всеми средствами помочь революционерам.

Вскоре для этого представилась возможность, и Майн Риду предложили возглавить легион, организованный в Нью-Йорке для поддержки революционеров в Баварии и Венгрии.

27 июня 1849 года Майн Рид и немецкий патриот Фредерик Хекер вместе с несколькими остальными отплыли из Нью-Йорка на пароходе «Камбрия», королевской почтовой линии, чтобы исполнить свое достойное похвалы дело. Пароход под командой капитана Шеннона направлялся в Ливерпуль. Весь легион, собранный в Нью-Йорке, должен был последовать за ними на другом пароходе.

В то время когда Майн Рид решил отправиться на помощь Лайошу Кошуту, в самом разгаре была калифорнийская золотая лихорадка. Почти все подхватили ее, и ежедневно тысячи людей оставляли Нью-Йорк и другие города атлантического побережья ради земли золота.

О силе лихорадки и о результатах связанной с ней эмиграции свидетельствует тот факт, что за первые три месяца этого года (1849-го) из одного только порта Нью-Йорка в Калифорнию отплыли 110 кораблей. В день уходило до шести кораблей. Всего с 14 декабря 1848 и по 15 апреля 1849 года свыше 14 тысяч судов покинули атлантические порты, направляясь в одно место. Почти на всех этих кораблях были пассажиры.

В Майн Риде снова пробудился дух авантюриста, и он пересек бы прерии вместе с многочисленными караванами, если бы не желание сразиться за свободу. Таким образом, он испытывал противоположные стремления: с одной стороны, перспектива разбогатеть и встретиться с приключениями; с другой – смертельная «война кинжала» и, возможно, смерть. Верный своему характеру, он, как мы видели, без колебаний выбрал второе.

Перед самым отплытием из Нью-Йорка коммодор Мур, из военно-морского флота Соединенных Штатов, подарил Майн Риду прекрасную саблю. На оружии было выгравировано: «Подарена капитану Майн Риду его старым другом коммодором Е.У.Муром».

В 1861 году Майн Рид отдал эту саблю своему зятю, который в составе английского легиона должен был сражаться в Италии в войсках Гарибальди. Однажды ночью в лагере саблю украли. Вернуть ее не удалось, и никто о ней больше не слышал, к большому огорчению владельца.

Когда 10 июля «Камбрия» пришла в Ливерпуль, стало известно, что Баварская революция кончилась. Поэтому предводители решили, как только прибудет весь легион, направиться непосредственно в Венгрию.

Майн Рид расстался со своим другом Хекером, условившись снова встретиться с ним в Лондоне через 10 дней. И отплыл на первом же корабле, направлявшемся в Уоррен Пойнт на севере Ирландии, чтобы посетить родную землю перед отъездом на помощь Кошуту.

На причал Уоррен Пойнта он ступил 12 июля и уже нанимал экипаж, чтобы ехать домой – предстояло приехать примерно двадцать миль, – когда произошел забавный эпизод. Двое носильщиков взвалили на плечи его багаж и пошли с ним.

– А где экипаж? – спросил Майн Рид.

– Близко, ваша честь.

Повернувшись, чтобы поговорить с одним из пассажиров, Майн Рид не заметил, в каком направлении ушли носильщики. Нетерпеливо прождав минут пятнадцать – никакого экипажа не было, – Майн Рид уже начал крепкими словами благословлять свою родную землю и собирался посылать на поиски мальчишку, как увидел за углом дороги экипаж. Но между оглоблями была не лошадь, а человек!

Крайне удивленный, Майн Рид спросил, что это значит, и получил следующее объяснение от заменившего лошадь парня: