Путь «Каравеллы» Михановский Владимир
– Суть во вторичном излучении, только и всего? – произнес он. – Напомню, что по теории относительности при возрастании скорости возрастает и масса движущегося тела. А это означает, что – при определенных условиях – переполох в оранжерейном отсеке мог вызвать один электрон.
– Один-единственный электрон? – переспросила недоверчиво Луговская.
– Именно один-единственный, Александра Ромуальдовна! – блеснул Ранчес черными, чуточку цыгановатыми глазами. – Для этого достаточно, чтобы он двигался с субсветовой скоростью.
– Это вы того, голуба душа, – усомнился корабельный врач Логвиненко, который не был силен в физике. – Хватили, голуба душа, как говорится.
– Постарайтесь понять одну простую штуку, Дмитрий Анатольевич! – живо перевел на него взгляд Игуальдо. – У любой летящей частицы масса, как бы ни была она мала сама по себе, может возрастать неограниченно. Все зависит только от ее скорости!
– Секундочку! – не выдержал кок. – Выходит, масса летящего электрона может превзойти, например, массу «Каравеллы»?..
– Не то что массу корабля, но даже массу целой планеты, целой звезды, дорогой кок, – ответил Ранчес. – На наше счастье, этого не произошло, иначе от корабля осталось бы мокрое место.
– Вернемся к началу: что же все-таки, по-вашему, произошло? – охладил страсти капитан.
– Произошло событие меньшего масштаба, – сказал Игуальдо. – Нам встретилась частица гораздо более «медленная». Но все же ее импульса хватило на то, чтобы преодолеть защитные поля корабля и достичь обшивки. Этот экзотический космический снаряд самую обшивку не пробил, завяз в ней: силенок не хватило. Потому-то и смолчала сигнальная система корабля.
– Остроумно, – заметил капитан. – А дальше?
– А дальше просто. Затормозившись в обшивке корабля, дерзкая частица сумела где-то на полпути расщепить несколько ядер защитного вещества, что и вызвало в оранжерейном отсеке один или несколько направленных пучков вторичного излучения.
– Вроде струйки пара из чайника? – уточнил Либун, чрезвычайно довольный тем, что сумел разобраться в сложной физической теории, изложенной Ранчесом.
– В твоей теории не все ладно, Игуальдо, – сказал Дмитрий Анатольевич, – хотя я и неспециалист в астрофизике!
– Не спорю, – съязвил Ранчес.
– Но зато всегда был в ладах с обычной логикой, голуба душа, – продолжал невозмутимо Дмитрий Анатольевич, игнорируя шпильку. – И, кроме того, знаю свое врачебное ремесло. Если в тело человека попадает осколок, то он на своем пути повреждает все ткани…
– Слово астробиологам, – сказал капитан, жестом устанавливая тишину.
Ольховатский посмотрел на Алю: она, видимо, волновалась. Впрочем, румянец шел ей – она показалась ему еще более красивой, чем всегда.
– Мы считаем, что все дело в бактериях, – сказала она. – В гибели деревьев повинны споры, неизвестным путем проникшие на корабль из космоса.
– Час от часу не легче! – воскликнул Ранчес. – Но ведь вы же сами проводили бактериологический анализ срезов, Александра Ромуальдовна!
– Проводила.
– И не обнаружили никаких бактерий!
– Это говорит только о несовершенстве нашей аппаратуры, – спокойно парировала Луговская.
…И было еще одно обстоятельство, самое неприятное и тягостное. То, что проскальзывало в недоговоренных фразах, в том, как члены экипажа внезапно отводили глаза друг от друга.
Это было то, к чему приводила самая что ни на есть непритязательная логика.
Уж коль скоро считать аксиомой, что ни Тобор, ни корабельные манипуляторы не повинны в гибели старых деревьев.
Коль скоро рухнула гипотеза о том, что деревья срезали космические лучи, либо вторичное излучение, либо еще что-то в этом роде.
Коль скоро не подтвердилось предположение о том, что деревья погубили неведомые бактерии, проникшие на «Каравеллу» из открытого пространства…
Что же остается? Остается только одно: деревья срезал кто-то из членов экипажа.
Но опять-таки: кто, каким способом и для чего?.. Корабль погубить?
К концу обсуждения оранжерейных дел каравелляне во весь голос заговорили об этой версии. «Если болезнь обнаружена, ее надо лечить, голуба душа, – выразил Дмитрий Анатольевич общую мысль. – Попытаться загнать ее внутрь – значит погубить организм».
Каждый понимал, что срезать дерево, даже такое мощное, как четырехобхватный дуб, лазерным лучом не представляет труда.
Правда, лучевой инструмент, необходимый как для ремонтных работ на корабле, так и при выходе на новые планеты, держали в отдельном отсеке. Но отсек-то не охранялся! Да и кому такое могло прийти в голову – охранять на корабле что бы то ни было?!
Сразу после всеобщего совета корабля капитан решил посетить штурманскую рубку. Что-то тут его беспокоило, хотя что именно, он и сам едва ли сумел бы объяснить. Быть может, странное выражение лица старшего штурмана?
На первый взгляд все в штурманском отсеке выглядело по-обычному. Ровно мерцали щитовые панели. Весело перепрыгивали от одной логической ячейки к другой разноцветные огоньки, отчего счетно-решающее устройство казалось живым. Пол впитывал звуки шагов.
Старший штурман сидел в кресле, запрокинув голову и прикрыв глаза. Он не слышал, как в рубку вошел капитан.
Капитан остановился посреди отсека, оценивая обстановку. На навигационном пульте горит зеленый глазок – это значит, что все в порядке, орбита «Каравеллы» не отличается от расчетной, нос ее по-прежнему строго нацелен на невидимую точку эфира в созвездии беты Лиры – цели полета корабля.
– Валентин Степанович! – позвал негромко капитан, подойдя к креслу.
Валентин открыл глаза. Увидев капитана, он смутился, хотел было вскочить, но вместо этого вдруг сладко потянулся, что повергло его в окончательное смущение.
В одурманенной голове штурмана еще роились остатки видений, только что покинувших его, – одно диковиннее другого. Никогда у него не было столь многокрасочных снов. Не лезть же, в самом деле, со своими снами к капитану.
– Давно в последний раз были в оранжерейном отсеке, Валентин Степанович?
Штурман побледнел.
– По… понимаю… – пробормотал он, заикаясь. Посмотрел в упор на собеседника и продолжал: – В последний раз я был там неделю назад. Ничего подозрительного не заметил. Могу поклясться, что находился, как это говорится, в здравом уме и твердой памяти…
Капитан покачал головой и вышел. Какое-то саднящее чувство продолжало беспокоить его. Он торопился в медицинский отсек, чтобы обсудить с Дмитрием Анатольевичем то, что только что произошло в штурманском.
Человек уснул на посту! Само по себе это было беспрецедентно.
«Переутомились люди. Тут нужно что-то придумать», – думал, нахмурясь, капитан, в то время как лента несла его вдоль бесконечных коридорных отсеков.
НЕПРИЯТНОСТИ
Скажешь: есть память природы
Капель апрельских трезвон…
Кольца небесные – годы…
Это не память, а сон.
Для отопления, освещения и миллиона прочих нужд экипажа установку давал «Катеноид» – система, внутри которой непрерывно шла управляемая термоядерная реакция. За непроницаемыми стенками, за магнитными перегородками бушевала укрощенная плазма, день и ночь пылало и плавилось маленькое ручное солнце.
«Каравелла» выполняла корректировку курса, как вдруг раздался вой аварийной сирены. Тобор мигом сориентировался и рявкнул в переговорное устройство.
– В камбузе включена аварийная энергоустановка!
Взбешенный капитан сжал биопередатчик так, что тот хрустнул.
– Либун! Почему аварийку включили?
– Потому что основная подача отключилась.
У капитана голос перехватило.
– Вы что же, Феликс Анемподистович, – произнес он негромко, – не знаете разве, что аварийна включается, только когда грозит катастрофа?..
И тут кок ответил фразой, которая впоследствии прочно вошла в корабельный фольклор.
– А разве это не катастрофа, когда не на чем борщ сварить?
Капитан ограничился тем, что чертыхнулся, правда, весьма основательно и витиевато, и велел Либуну немедленно отключить аварийку.
Но оказалось, что кока не ругать, а хвалить надо: он первый заметил аварию. Произошло это спустя несколько суток после загадочного происшествия в оранжерейном отсеке «Каравеллы».
Через минуту Тобор нашел место аварии: возле штурманского отсека был перерезан энергопровод.
Но перехватить нейтритовый кабель, к тому же снабженный тройной изоляционной оболочкой, не так-то просто, как срезать дерево. Ольховатский с помощью Тобора быстро заменил поврежденный участок кабеля.
До этого Ольховатский внимательно осмотрел срез: он был ровный, как поверхность зеркала. Знакомый почерк!
Только тут энергетик обратил внимание, что все еще жив, хотя касается рукой кабельного среза. Почему его до сих пор не убил чудовищный поток энергии, который должен был хлынуть через тело?
Оставалось выяснить, почему не сработала аварийная система. Они с Тобором быстро докопались до сути: она оказалась отключенной…
Ольховатский доложил о случившемся капитану.
У его дублера все энерговоды были в порядке – он проверил их перед тем, как сдать Владимиру дежурство. С того момента, как Ольховатский заступил на дежурство, прошли считанные минуты. Следовательно, несчастный случай (или авария, или диверсия – можно называть как угодно) мог произойти только в этом коротком промежутке времени.
В энергоотсек за это время никто не заходил. Что же, выходит, он сам перерезал кабель?!
Капитан внимательно выслушал Ольховатского. Когда тот кончил, он задал вопрос:
– Владимир Николаевич, у вас в отсеке имеется лучевой инструмент?
Энергетик смешался.
Дело в том, что некоторое время назад ему пришлось брать из подсобного отсека лучевой сшиватель по какой-то надобности. По инструкции он должен был сразу же вернуть сшиватель на место, однако не сделал этого. Грех небольшой, и обычно на «Каравелле» смотрели на подобные вещи сквозь пальцы. Однако теперь-то наступали другие времена!
– Имеется… – сказал Ольховатский.
– Какого действия?
Он опустил голову.
– Веерного.
Лицо капитана рывком приблизилось, вынырнув из глубины экрана.
– Больше повреждений в отсеке нет? – спросил он.
– Нет.
– Так… Пока нити тянутся к штурманскому… – протянул капитан. – Ну а как ваше самочувствие, Владимир Николаевич?
Ольховатский пожал плечами, уже догадываясь, куда клонит капитан. И следующая его фраза подтвердила догадку.
– Езжайте к Логвиненко.
– Гипноз?..
– Да. Пусть всесторонне обследует вас на этот предмет, Владимир Николаевич.
ПОИСК
Медицинский отсек, обычно пустынный, поразил Ольховатского обилием народа.
Логвиненко встретил его у входного люка, словно поджидал.
– Проходи, проходи, голуба душа! – пропел он.
Никто не обращал на вошедших внимания: у каждого хватало собственных забот.
– Вот сюда, сюда, на стульчик садись, – продолжал Дмитрий Анатольевич, втискивая его в глубину импровизированной диагностической машины, призванной определить, подвергся, ли данный индивидуум гипнозу.
Ольховатский сел. Со всех сторон к нему потянулись щупальца-датчики разного калибра. Ему почему-то вспомнился чудовищный спрут из «Тружеников моря» – он недавно перечитывал роман Виктора Гюго. Сходство показалось настолько живым, что он невольно поморщился.
– Зря, зря дуешься, голуба душа, – покачал головой Дмитрий Анатольевич, уловивший гримасу. – Обижаться не надо. Не надо, голуба.
– Я не обижаюсь.
– Капитан отвечает за все, понимать нужно.
– Да гипноз-то при чем?
– А гипноз, доложу тебе, голуба душа Володя, штука препаскудная. С помощью гипноза, то есть стороннего воздействия на волю и психику человека, можно заставить его сделать против воли многое, очень многое…
– Допустим, можно заставить, – согласился Ольховатский, без всякого удовольствия наблюдая, как Дмитрий Анатольевич набирает в шприц какую-то розовую жидкость. – Допустим, против воли человека. Но ведь я же запомнил бы все, что делал в состоянии гипноза?..
– Ошибаешься, голуба, – покачал головой Логвиненко. – В том-то и закавычка, что сознание загипнотизированного на это время полностью отключается!
– Так я бы потом вспомнил, что делал. После окончания действия гипноза!
– И опять пальцем в небо, голуба, – меланхолически произнес Дмитрий Анатольевич и закатал рукав куртки энергетика. – Гипнотизер при желании может стереть из твоей памяти все, что ты делал в состоянии гипноза.
– Это как?
– А с помощью простой команды, голуба: «Когда вы проснетесь, то забудете все, что делали!» Усваиваешь?
– Гм… когда проснетесь! Но, черт возьми, до гипноза-то я ведь должен был увидеть его, мерзавца, который меня загипнотизировал? – взорвался Ольховатский. – До гипноза я же был в нормальном состоянии, правда?..
– Правда.
– Почему ж я его не запомнил?
– Спроси у меня что-нибудь полегче, Володя, – попросил Дмитрий Анатольевич.
– Я-то думал, медицина всесильна.
Безвозвратно канули в прошлое беспечные деньки, когда жизнь на корабле текла спокойно, словно равнинная река, которая движется медлительно, отражая в себе весь окрестный мир и словно боясь не то что расплескать всколыхнуть его.
Каждый день теперь люди ждали подвоха.
Во всех бедах – впрочем, пока не очень большого калибра, – которые случались на «Каравелле», начала прощупываться одна закономерность, которую первым угадал капитан: все эти несчастья, словно деревья в бурю, склонялись в одну сторону, и этой стороной был штурманский отсек корабля.
Особняком стоял случай в оранжерее, с которого, собственно, все и началось. Но это было то исключение, которое подтверждает общее правило. Кстати, в оранжерейном отсеке после того памятного случая, когда Либун обнаружил срезанный дуб, а Тобор – березу, больше никаких неприятностей не происходило.
Что же касается штурманского отсека, то на него неприятности посыпались как из рога изобилия. Захворал Валя, и серьезно, недомогали его сотрудники. То и дело разлаживалась следящая система, до сих пор в течение многих лет работавшая безупречно, и каждый раз приходилось «приводить ее в чувство», по выражению Георгия Георгиевича.
А в один прекрасный день выяснилось, что на координатной сетке двойная звезда беты Лиры – цель полета – смещена. Это обстоятельство обнаружил дотошный Тобор. Не сделай он этого – и очередной сеанс коррекции курса увел бы «Каравеллу» далеко в сторону.
Что или кто повинен в этом смещении? Причин можно было надумать немало, но когда много причин – это значит, что нет ни одной достоверной.
Штурманский отсек по приказу капитана был взят под усиленный контроль, и отныне вездесущего Тобора можно было встретить там чаще, чем в любой другой точке «Каравеллы».
Постоянными беспорядками в штурманском отсеке, конечно, больше всех был расстроен старший штурман Орленко. Но держался он стойко.
Между тем жизнь на корабле шла своим чередом.
Осень – грибная пора, и Ольховатский вздумал как-то в воскресенье пойти по грибы. Оранжерейный был пустынен. Холодно в нем показалось, промозгло. Сентябрь хозяйничал вовсю. Тропические и субтропические растения, заботливо укутанные невидимыми защитными полями, были погружены в спячку.
С грибами ему не повезло. Для «грибной охоты» нужны терпение и сноровка, а он был начисто лишен этих качеств.
На «Каравелле» наступал вечер. Начинали светиться стенные изогнутые поверхности, глуше и тише шумели озонаторы. Неведомо где возникавшая музыка струилась волнами, то усиливаясь, то пропадая. За все годы полета он так и не удосужился спросить кибернетика Марата, где вмонтированы звуковые источники.
Музыка всякий раз была другая. Сколько помнил Владимир, она никогда не повторялась. Игуальдо как-то раз всерьез уверял его, что музыка на корабле родится «из ничего»: она, мол, вызывается настроением человека, который в эту минуту пересекает коридорный отсек.
Всем, впрочем, давно было известно, что Ранчес – человек, любящий мистифицировать. Его хлебом не корми, а дай разыграть кого-нибудь.
Ольховатский изготовился перепрыгнуть на ленту, ведущую к Вале, но его перехватил невесть откуда вынырнувший Либун.
– Заскочи на минутку, Володя, – попросил кок. И что-то в его голосе было такое, что энергетик сдержал готовый сорваться с языка отказ и двинулся за Либуном.
В каюте у Либуна было чистенько, каждая вещь лежала на своем месте. Характер хозяина наложил отпечаток на обстановку. Ольховатский с интересом оглядывался, поскольку попал сюда впервые.
– Что выпьешь, Володя? – захлопотал кок.
– Безразлично.
– Тогда выпьем «бессмертник», – решил Либун.
Ольховатский присел на стул и принялся потягивать «бессмертник» – смесь апельсинового и грушевого сока, сдобренную соком трабо. Когда шел сюда ноги гудели: видно, здорово находился сегодня. А теперь вот с каждым глотком усталость проходила, таяла, словно ледышка, брошенная в теплую воду.
– Одиноко мне, – пожаловался Либун. – Когда делом занят – хоть как-то забываешься. А так… мысли всякие одолевают.
Когда допили коктейль, Либун достал из кармана потрепанную записную книжку и сказал:
– Хочу прочитать тебе одну вещь.
Владимир улыбнулся.
– Новый рецепт для приготовления блинчиков?
Кок смутился.
– Это стихи.
– Стихи?
– Да так… одного приятеля…
- И сколько мне еще сквозь хаос,
- Не зная ни ночи, ни дня,
- Шагать вселенной, опираясь
- На столб высокого огня?
- Как утром первого творенья
- Здесь тьма темна и свет слепящ.
- Кто разгадает сновиденья
- От века непробудных чащ?
Стихи Владимиру понравились, однако он раскритиковал их.
– Он все перепутал, твой приятель, – сказал Ольховатский. – Почему это: «не зная ни ночи, ни дня»? На «Каравелле» день сменяется ночью в точности так, как на Земле.
– У тебя нет поэтического воображения, – разозлился Либун.
С тяжелым сердцем, кое-как простившись с Либуном, Владимир отправился-к Валентину.
Но, видно, в этот день ему не суждено было добраться до штурмана – и очень жаль… Заглянув в кают-компанию, он наткнулся на Георгия Георгиевича, который просматривал пачку перфокарт.
ЗАГАДКА
За солнцем – солнце,
За звездой – звезда,
За веком – век,
Нетающая вечность.
Скажи мне, брат мой будущий, тогда
Тебе не надоест ли бесконечность?!
Там в икс-лучах, как в спутанной траве,
В безмолвье жутком вечной непогоды
Горит песчинка в черной синеве
Ты к ней идешь сквозь световые годы.
…Это случилось четыре дня назад.
Штурман Орленко проснулся среди ночи, словно от толчка. Когда глаза привыкли к темноте, он заметил на стене, прямо перед собой, пятно. Оно слабо светилось. Это был какой-то необычный свет. Во всяком случае, прежде такого штурману видеть не приходилось.
«Что за чепуха», – пробормотал штурман и протер глаза. Пятно на стене не исчезало.
Он спрыгнул с гамака, подошел к стене. Включить свет позабыл. От непонятного волнения перехватило дыхание. Штурман осторожно дотронулся до пятна: это был упругий нарост.
Нечто постороннее проникло на корабль. Срочно бить в набат!
Валентин сжал шарик биосвязи, но неведомая сила пронзила его, словно током, пальцы разжались и шарик мягко скользнул на пол. Глухой стук немного привел его в себя.
Он бросился к выходному люку, но упругая волна отбросила его назад.
– Останься! – одновременно прозвучала отчетливо в мозгу властная команда.
Усталость, которая донимала его все последнее время, исчезла, уступив место непонятному возбуждению.
Валентин попытался пальцами отодрать нарост. Когда это не удалось, включил наконец свет и вооружился скальпелем. Через несколько минут у него на ладони лежал бесформенный комок какого-то светлого вещества. Тут же на глазах комок начал темнеть, пока не приобрел фиолетовый оттенок.
Бросив комок на стол, штурман поднес к нему счетчик Гейгера. Однако чуткий прибор молчал – вещество не было радиоактивным.
Валентин сел за стол и принялся внимательно рассматривать свою находку. Фиолетовая масса в его руках вдруг превратилась в твердый ромбовидный кристалл, мерцающий синим пламенем. Валентин вертел его так и этак, рассматривал на свет, трогал лезвием скальпеля. Но острая сталь не оставляла на поверхности кристалла ни малейшей царапины.
В бездонной бездне кристалла штурману вдруг почудились непрерывно меняющиеся, невиданные картины, словно это была щель в иной, неведомый мир. Он различал какие-то пульсирующие жилки и разноцветные точки, сферы, переливающиеся всеми цветами радуги, подвижные фигурки, похожие на запятые…
Из глубины кристалла выплыла точка. Маленькая, еле заметная точка в невообразимой темно-фиолетовой глубине. Она быстро приближалась, вырастая в размерах. Скоро можно было уже различить ее контуры.
Это было очень сложное образование: шаровидные и эллипсоидальные отсеки, соединенные бесконечной паутиной переходов… Нос корабля, украшенный стреловидной ракетой – шлюпкой для высадки на новую планету… Зеркальная чаша – отражатель, из которого изливается бесконечная река слепящего пламени…
Стоп, да это же «Каравелла»! Валентин провел рукой по лицу. Конечно, «Каравелла»! Именно так выглядит она из космоса, со стороны. Нечто, отдаленно напоминающее гроздь винограда, поставленную в плоскую чашу, из днища которой изливается пламя… Сколько раз наблюдал он общий вид корабля и на своем штурманском, и на капитанском обзорном экране.
Но при чем здесь кристалл, чужеродное тело?!
Немедленно связаться с капитаном!
И снова дурманная волна удушья, словно тяжелой подушкой, ударила в лицо, руки безвольно ослабли, не дотянувшись до аппарата биосвязи, и вкрадчивый голос прозвучал в мозгу, парализуя, подавляя волю:
– Не связывайся ни с кем из экипажа… Не связывайся ни с кем… Они могут помешать тебе в том, что ты обязан предпринять… Вникни в новую информацию… Если не выполнишь предначертанного – корабль погибнет… И мир наш тоже…
Корабль внутри кристалла начал таять, уменьшаться в размерах. Контуры его стали зыбкими, расплывчатыми, будто подернулись туманом. Река пламени превратилась в ручеек, затем в огненную ниточку, а потом и вовсе пропала. Одновременно с нею канула в небытие и «Каравелла»…
Захваченный необъяснимым видением, позабыв обо всем на свете, Валентин продолжал жадно всматриваться в кристалл. Но глубина его оставалась пустой – в ней ничего не нарождалось.
Бросив случайный взгляд на часы, штурман ужаснулся: близился рассвет, а ему казалось, что он всматривался в кристалл всего несколько минут.
Можно было подумать, что кристалл обладает способностью сминать, сжимать время, как рука сминает в комок лист бумаги.
В хрупкой тишине прозвучал мелодичный гонг, призывавший всех, кто свободен, на зарядку. На «Каравелле» наступало утро.
Брать с собой на дежурство кристалл штурман не стал, хотя ему и хотелось этого. Он аккуратно завернул свою находку в листок, вырванный из блокнота, и засунул пакетик в самый дальний угол ящика письменного стола.
Вернувшись, он кинулся к столу, вытащил пакет и развернул его – тот был пуст! Кристалл исчез.
Предчувствие беды охватило Валентина. Ему невыносимо хотелось рассказать обо всем происшедшем капитану, и в то же время прежняя властная сила удерживала его.
Штурман не думал теперь ни о том, откуда мог появиться на корабле загадочный кристалл, ни о том, чем объясняются его чудесные свойства. Ему хотелось только одного: найти кристалл и смотреть, смотреть в него, не отрываясь!
Валентин сел к столу, вытащил ящик и принялся перебирать всякую ненужную мелочь, которая всегда накапливается, когда человек долгие годы живет на одном месте.
Внезапно Валентин насторожился: ему показалось, что дно ящика, которое было выложено серебристым пластиком, приобрело необычный зеленоватый оттенок. Он потыкал в дно скальпелем. Так и есть! Кристалл растекся по дну ящика, приняв цвет и форму дна.
– Словно он спрятался от тех, кто мог бы заглянуть в отсек в мое отсутствие!.. – пробормотал Валентин, отковыривая тонкий слой вещества от днища.
Полупрозрачный слой вещества – Валентин вытащил его из ящика и положил на стол – казался живым. Пластинка медленно шевелилась, по ее поверхности пробегали волны. И еще одно: когда штурман вынимал пластинку из ящика, она показалась ему значительно тяжелее, чем утром.
Рядом с пластинкой лежала горка вещей, небрежно и торопливо выложенных из ящика: носовой платок, дневник с оторванным куском обложки, старинная платиновая ручка, подаренная ему приятелем, постоянным партнером по шахматам.
Валентин не отрываясь смотрел на пластинку, и давешнее состояние, испытанное прошлой ночью, постепенно возвращалось к нему.
Между тем пластинка, медленно изгибаясь, начала миллиметр за миллиметром приближаться к кучке предметов. Вдруг, подскочив, она коснулась авторучки. Послышался легкий треск, и ручка исчезла. Живая пластинка помутнела, но через несколько мгновений стала полупрозрачной, как прежде. Правда, структура ее несколько изменилась: посреди пластинки появилась тонкая разделительная линия…
Что это было? Взрыв? Но Валентин не почувствовал ни малейшего сотрясения воздуха, ни какого бы то ни было выделения тепла. Стол на месте вспышки также остался цел и невредим.
«Подарок Володи… Что я ему скажу?» – мелькнуло у штурмана, как будто это сейчас было самым главным.
Он потрогал пластинку, которая между тем начала стягиваться в комок. Температура вещества, как и прежде, была невысокой.
«Градусов тридцать», – определил штурман.
Ну и ну! Взрыв, при котором исчезла пластинка! И это при температуре более низкой, чем температура человеческого тела. Тут было над чем задуматься, но задуматься над чем бы то ни было в эти секунды Валентин был неспособен. Он весь превратился во внимание, он мог только улавливать таинственные сигналы, испускаемые пластинкой.
Между тем комок начал быстро принимать знакомую Валентину форму ромбического кристалла. Грани его выравнивались, глубина наливалась фиолетовой синью.
КРИСТАЛЛ
Диким и сурово-нежным краем
Читать бесплатно другие книги:
