В футбольном зазеркалье Кузьмин Николай
За него вступился Кудрин, возивший футболкой по распаренному лицу.
– А что Сема? У попа теленка съел? Дай ему на ход, он еще так засадит, что всей командой тащить будут!
Как защитник, как игрок на поле Семен Батищев был сильно уязвим, но Кудрин, неистощимый на насмешки, никогда не прикасался к этому больному месту друга. Над чем-нибудь другим поскалить зубы – пожалуйста! Но только не над этим… Больше того, когда Семена заявляли на игру, Виктор со своей выносливостью работал и за него.
Благодарный за поддержку, Семен взглянул на друга и растроганно мазнул себя по носу.
Запасного вратаря Валерия Турбина тренер оставил напоследок, пошел с ним на поле, и приобняв за плечи и чему-то наставляя.
Исковерканное поле чернело комьями грунта. В небе после серого обложного ненастья творились голубые чудеса, и в мелких лужицах, стоявших на дорожке тонкой пленкой, было сине, отчего они казались как бы бездонными, – боязно наступить. Из-под развалов уходящих туч пробилось солнце и бросило на угол поля косую тень трибуны.
Появляясь из прохода, футболисты набирали полную грудь воздуха и оживлялись.
Обернувшись к солнцу, Владик упер в бока руки, понежился с закрытыми глазами, потом очнулся и сказал Скачкову:
– Прямо как дома, а?
К воротам налево, по самому обрезу тени от трибуны шел через поле Иван Степанович в обнимку с вратарем. Оба они обернулись, когда трибуны загудели: это появилась из прохода отдохнувшая австрийская команда. Турбин немного задержался, приставив руку козырьком, разглядывал.
Устраиваясь в воротах, Турбин обнаружил что-то под ногами в растоптанной грязи, поднял и хлопнул о колено: кепка, забытая вратарская кепка Маркина. Подошел Матвей Матвеич и забрал ее, почистил, спрятал в чемоданчик.
У австрийцев на острие атаки по-прежнему находился Фохт. Он походил на паука, дежурившего в центре хитроумной сети передач, которую безостановочно плели его товарищи, пытаясь вывести своего бомбардира на завершающий удар. Фохт оставался наконечником стрелы, направленной в квадрат ворот, где между стайками метался нескладный долговязый парень в черной свежей форме.
– Беру-у!.. – тонким голосом завопил Турбин, разгоняясь на перехват высокого флангового прострела. Подстраховывая, Соломин отбежал в ворота. Весь вытянувшись в полете, Турбин успел схватить мяч над самой головой Фогеля. Тот сначала ничего не разобрал, потом плюнул и побежал назад, в поле. Турбин стоял с мячом, как врытый и, озираясь, трясся мелкой дрожью.
– Хорошо, Валек! – крикнул ему Соломин. – Красавец!
Выбегая из ворот, он хлопнул вратаря по напряженной, камень камнем, спине.
– Расслабься, расслабься, Валек, не коченей… Вон направо выкинь.
По сравнению с Турбиным он был обстрелянный игрок.
…После матча, выступая перед журналистами, Иван Степанович отметил основной просчет австрийцев: замкнув усилия команды на одном Фохте, он значительно облегчил задачу «Локомотива». Наглухо закрыв своего подопечного, Скачков тем самым как бы отломил отточенное острие атак хозяев поля. «Хозяева забыли, – говорил Каретников, – что футбол это все же игра. Они работали на поле, боясь импровизировать, боясь ответственности за импровизацию. А без творчества сейчас нельзя – не тот футбол».
Кроме того, ни тренер австрийской команды, ни сами игроки не учли перемены в настроении советских футболистов. Своим поступком Маркин как бы показал, что за ним действительно «полоса пограничная идет». Такие поступки способны переломить ход любого поединка, придать команде второе дыхание, известное любому спортсмену, одолевающему трудную дистанцию. Австрийская команда не заметила, как оказалась расколотой надвое. Защита и полузащита увязли вдруг по горло в обороне, и нападение, опасное, даже грозное по своим возможностям, осталось без поддержки, с голым тылом. Здесь, конечно, следовало перестроиться по игре, однако над расчетами хозяев поля продолжала висеть надежда на свои наигранные, отрепетированные на тренировках схемы, которые должны были растрепать защиту русских и неоднократно поразить их ворота.
Все же Фохт добросовестно доказывал, что за него недаром плачены такие бешеные деньги. Скачков, став тенью знаменитого австрийца, не сомневался, что после матча он будет испытывать жестокую боль во всем теле, будто его колотили палками.
Неожиданно Скачков различил за своими воротами врача Дворкина. Он удивился: как, уже вернулся от Маркина? Дворкин что-то оживленно рассказывал, его слушали оба тренера, Гущин и массажист. Из ворот на них оглядывался Турбин. Вскоре на поле передали: Маркина сняли с операционного стола. Врачи утверждают, что жить он будет, но уж играть ему больше не придется. Известие от игрока к игроку быстро облетело всю команду. Дворкин сказал, что после матча тренерам разрешено навестить травмированного в палате.
Увидев, что Скачков стоит свободный, Соломин мягко, щечкой, сделал передачу прямо ему в ноги. Скачков даже крякнул от досады: «Ах, Саша, Саша! Смотреть же надо!» А Фохт уже летел на него сбоку, летел в ту точку, где русский футболист должен был встретиться с мячом. Но не терять же мяч! Качнув корпусом, словно намереваясь встретить пас, Скачков моментально отклонился, успев перед мячом в упор поставить ногу. Фохт оказался жертвой своего сердитого разбега: хватив что было силы по мячу, он полетел вперед и брякнулся на руки.
Не подавая свистка, судья на бегу жестом показал, что игра продолжается, продолжается!
С мячом в ногах Скачков увидел впереди Серебрякова. От нетерпения Владик приплясывал и маячил руками, выпрашивая пас вперед, себе на ход. Его караулили, заслоняли, готовясь на перехват мяча, но Скачков недаром столько времени затратил на разучивание тормозящего паса (когда мяч летит по дуге и гаснет в нужной точке). Он ударил с таким расчетом, чтобы мяч не только нашел Серебрякова, но и пришелся под его любимую ногу, под левую. Скачков ударил, и сердце его екнуло предчувствием удачи. (Что-то, видимо, показалось в создавшейся позиции и Фохту: поднявшись на ноги, усталый австриец оперся ладонями о колени и, согнувшись, замер, наблюдая, что сейчас произойдет).
Серебряков пошел, попер неудержимо. Впереди, за линией штрафной, он видел прямоугольник ворот, пригнувшегося вратаря, а прямо перед собой, как досадную помеху, отступавшего защитника. Скачков извелся, ожидая: в запале Владик мог пойти на единоборство и проиграть. «Справа!» – крикнул он, но тот и сам заметил Мухина, коротким пасом отдал ему мяч и тут же получил его назад, уже за спину защитнику. Коротенькая двухходовка «в стенку» была разыграна, как на учебном поле. Догоняя мяч, Владик увидел, что вратарь пытается по замаху ноги угадать направление удара, – согнулся, весь нацелился… Тогда он не стал расстреливать ворота пушечным ударом, а всего лишь ткнул мяч коротко, по ходу, без замаха, направив его низом к самой штанге, и вратарю, застывшему в ожидании удара, ничего не оставалось, как обеими руками хватить себя по бедрам. Опять! Что за проклятие!..
Турбин от радости, не выдержав, подпрыгнул и повис на перекладине своих ворот, дрыгая ногами. Матвей Матвеич потрясал обеими руками. Павел Нестеров, обычно сдержанный, упал на грудь Серебрякову, схватил его в охапку и закружил.
– Влад, дьявол! Я тебя сожру!
– Краса-авец!.. – тянул Кудрин, размазывая по щекам бороздки пота. Но что это? Либрих, Ригель, двое защитников сбежались и тесно обступили судью, доказывая, что мяч забит не по правилам: Мухин, принимая передачу, находился вне игры. Владик, разобрав в чем дело, даже рассмеялся и показал Скачкову: посмотри на них, чудаков! Судья на поле взглянул на бокового, тот с флагом у ноги спокойно шел по кромке. Тогда, выбираясь из толкучки футболистов, судья повелительно указал на центр поля. Гол засчитан!
Австрийцы затеснились еще жарче и азартнее, кто-то толкал судью в спину, а Ригель украдкой врезал ему по ногам. Судья гневно обернулся, но Ригеля уже заслонили, оттолкнули.
Поведение футболистов на поле взвинтило нервы на трибунах. Стадион, вскочив на ноги, ревел, дудел, неистово размахивал флагами. Скачков привык к тому, что футбол – это торжество, а торжество бесшумным не бывает, однако в здешнем реве из всех человеческих страстей отчетливей всего угадывалась жажда мести, крови. Матч незаметно перерос рамки обычного спортивного состязания.
Серебряков, поглядывая на беснующиеся трибуны, на игроков вокруг судьи, покачал головой.
– Вот ханыги, а? – сказал он Скачкову.
Несколько человек с трибун прорвали оцепление и выскочили на поле. Их попытался остановить судья с флагом, его со злобой отпихнули. За нарушителями бросилась полиция, началась тяжеловесная погоня под одобрительный вой дудок и звон колокола. Наконец порядок навели, но тут увидели, что Мухин скорчился и держится за голову. Рядом с ним на траве валяется бутылка.
«Мерзавцы!..»
Скачков с протестом побежал к судье: за хулиганство зрителей несет ответственность команда!
На поле появился тренер австрийцев. Принимая извинения, Скачков тем не менее настоял, чтобы все происходящее нашло отражение в протоколе.
Мухину забинтовали голову, он вышел было продолжать игру, но попросил замену. На поле выбежал свеженький Игорь Белецкий.
– Игорек, не заводись. Слышишь? – предупредил Скачков.
Какое там! Парнишка рвался в бой, дрожал от нетерпения. Кажется, подбей его сейчас, прими он травму вместе с Маркиным и Мухиным, он будет только счастлив.
Убывающее время заставляло австрийцев торопиться. Они еще не потеряли надежды переломить ход встречи и принялись бомбардировать ворота издали. Русские игроки с забрызганными грязью азиатскими скифскими лицами казались им на последнем пределе сил. Гол назревал, мяч должен, неминуемо обязан был влететь! Вот… еще бы чуть-чуть! Но Турбин, используя преимущества своего длинного тела, весь вытянулся наискосок ворот и в последний миг сумел толкнуть мяч кулаком. Угловой!
За воротами, взявшись рукой за сетку, Арефьич что-то выговаривал Турбину – похоже, успокаивал, просил взять себя в руки. Дворкин, тоже заклиная молоденького вратаря, смотрел на него с мольбой, прижав руки к груди.
Первый раз судья взглянул на секундомер, и этот его жест подхлестнул австрийцев. Трибуны теперь ревели не переставая. Поощряемая громом соотечественников, австрийская команда торопливо взвинчивала темп и заиграла резко, откровенно грубо – обычный удел неудачников. От нервозности стали часты примитивные навесы на штрафную. Ригель упорно подбирался к молодому Турбину, но тут коса нашла на камень: Семен Батищев не давал ему дыхнуть. Ригель для устрашения попробовал свое излюбленное – кость на кость, Семен не отступил, и вот уже австриец отлетает на траву, вскакивает на ноги и взывает к судье. Нечего, нечего! Сам виноват…
Началась охота за Серебряковым. Задетый за живое: «Ах, так!» Владик не берегся и лез в самую свалку. Как он там уцелел, разбрасывая всю защиту искусными и хитроумными финтами – не объяснить! Парень был богом создан для футбола.
Все же был предел и силам нападающих.
Выпрыгнув на передачу, Скачков опередил Фохта, оставил его за спиной и отбил мяч, но, приземляясь, громко вскрикнул и свалился на спину. Это Фохт, опускаясь после запоздавшего прыжка, всей тяжестью ступил своему сторожу на ногу, – Скачкову показалось даже, что под шипами Фохта что-то хрустнуло.
«Кость!» – сразу же мелькнуло в голове Скачкова, Если кость, он больше не игрок, не боец – команда останется доигрывать в меньшинстве.
Боль под коленом заставила его перекатываться по траве, обеими руками он держал ногу на весу.
Подбежал Семен Батищев и свирепо махнул на извинявшегося Фохта: иди, слушай, катись! Фохт потрусил на поле, там к нему пристроился Ригель, они о чем-то заговорили… Черт его знает, намеренно он наступил, не намеренно?
Судья показывал, чтобы подбитого футболиста вынесли, не задерживали игры.
Семен опустился на колени, подставил под покалеченную ногу обе ладони.
– Что, Геш? Заломал?
Этого Скачков еще не знал. Загибая голову, он заглядывал под колено. На месте раны гетра тяжелела, пропитывалась кровью. Но боль была поверхностная, это утешало. Сейчас укольчик, заморозить и можно доиграть. Одно досадно – он, дьявол, наступил как раз на ногу, которую Скачков хранил, оберегал… Будто нарочно!
Отстранив всех, кто сбежался, Матвей Матвеич поднял его на руки, вынес с поля и стал рыться в чемоданчике.
– Не трухай, Геш, кость цела. Мышцу разорвал. Приподнявшись на локтях, Скачков оборотил лицо на поле: игра опять пошла, в защиту оттянулся Владик, стал как привязанный ходить за Фохтом, украдкой от судьи грязнил: ударит по ноге, подставит пятку, – мстил за Скачкова. «С ума сошел! Схлопочет штраф».
– Матвей Матвеич, затяни потуже. И заморозь. Да поскорей! Ты смотри, что он вытворяет!
Посапывая, массажист колдовал над раной и на поле не глядел.
– Сиди, Геш, отыгрался.
– Да ты что… ты думаешь, что говоришь? – крикнул Скачков. Матвей Матвеич небрежно ткнул его в плечо, заставил снова опрокинуться.
– Лежи, я сказал. Без ноги хочешь остаться?
Присел Иван Степанович, быстро, цепко пробежался пальцами по ноге, вытер испачканную кровью руку.
– Черт ее знает, Геш. Рискуешь.
– Все равно, – потребовал Скачков. – Не заморозите, я выйду так. Выйду! – снова крикнул он. – Вы же знаете, что выйду! На костях доиграю!
Уступая, Иван Степанович поднялся и молча кивнул массажисту: давай, делать нечего.
– Ну, слушай! – сердился тот и, грубо схватив за ногу, перевернул Скачкова на живот. – Потом, смотри, не кайся. Поздно будет!
– Давай, давай! Ты свое дело знай, – приговаривал Скачков. Упираясь руками, он изгибался и пытался заглянуть себе за спину.
Чтобы он не дергался, Матвей Матвеич сгреб его за волосы и ткнул лицом в траву. – Лежи!
Скоро боль в ноге пошла на убыль, но под коленкой обозначился бесчувственный комок, он был как груз и в общем-то стеснял, мешал. Однако играть было можно. Матвей Матвеич помог ему натянуть влажную от крови гетру, завязал.
– Ну? Держит?
Нога держала, и хорошо держала.
– Доиграю. Осталось мало.
Он отыскал игрока с цифрой «13» на футболке. Ему хотелось встретиться с ним еще раз – лицом к лицу, глаза в глаза. Оба они жили в мире спорта, и законы спорта не позволяли складывать оружие до самого финального свистка. Спортсмен всегда сражается не из одного упрямства, а во имя чего-то более высшего в себе. «Фохт хочет выиграть, не хочет проиграть. Но не хочу проигрывать и я. Если только он травмировал меня сознательно – значит, он преступил законы спорта, проиграл и признал свое поражение…»
Пробуя распрыгаться, Скачков пританцовывал на кромке поля и поднимал руку, привлекая внимание судьи. Павел Нестеров, давая ему возможность вступить в игру, запустил мяч в аут.
Судья издали сделал Скачкову разрешающий знак.
Выбегая, Скачков махнул Владику, чтобы отправлялся на свое место.
Вздымая грудь и смахивая с запаленного чернявого лица капельки пота, Фохт мрачно посмотрел в глаза Скачкову. Разозленный надвигающимся поражением, он весь кипел. На лице русского футболиста, изможденном, с обтянутыми скулами, появилась усмешка. Все сомнения Скачкова отпали, и в ответ на угрожающий взгляд этого нечистого на ногу наемника он показал кивком на табло над южной трибуной: дескать, взгляни лучше на счет! По игре им еще приходилось раз, другой столкнуться; Скачков валился на траву, но поднимался и каждый раз искал взгляд Фохта. Постепенно австриец перестал лезть на ворота и заиграл в оттяжке, посылая длинные и точные прострелы. Незаурядный мастер, Фохт был опасен и на месте дирижера, но его дисциплинированные партнеры по-солдатски продолжали осуществлять план тренера, до самого конца слепо надеясь на острие стрелы, которого уже не было. (Назавтра газеты привели слова самого Фохта, сказанные им еще в запале игры, сразу же после финального свистка: «Слава – это потаскуха. Она льнет к самым счастливым»).
Окончательную точку в поединке рискнул поставить Владик Серебряков и поставил ее с блеском. У него это бывало и раньше: сыграть эффектно, на публику, сорвать аплодисменты. Скачкова удивило: откуда в нем такой запас неизрасходованных сил? Другие ребята, тот же Виктор Кудрин, еле таскали ноги.
Получив мяч в метрах десяти от линии штрафной, Владик пренебрег возгласом справа, где открывался на краю свежий старательный Белецкий. (А может, и не пренебрег, заметив, что того уже готовились закрыть). Играючи, он пошел сам, пошел вперед, легкостью своих движений дразня защитников. Ах, самолюбие, ах, гонор! В это время слева очень хорошо открылся Сухов, сзади набегал Кудрин – каждый из них потребовал к себе внимания защиты, и это было на руку Серебрякову: он шел с мячом, дразнил и выжидал. Усталый, разозленный стоппер решился смять его вместе с мячом и ринулся, но Владик выкинул такую штуку: оставив на мгновение сзади мяч, он проскочил вперед и тут же пяткой сам себе послал на выход. Пижонство, трюк, позволительный разве лишь в тренировочной игре! Но и это было еще не все. Выскочив к воротам, он резко замахнулся, и вратарь, обманутый замахом, распластался в отчаянном броске. С мячом в ногах Владик оказался перед опустевшими воротами. Нога его так и зудела засадить мяч в сетку, но у него хватило выдержки – он забежал в ворота и щегольским движением ноги остановил мяч сразу же за линией, не дав ему коснуться сетки.
Это был разгром, удача, – полная победа!
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Толчок, когда самолет коснулся полосы, встряхнул пассажиров, и салон оживленно завозился. Мужчины надевали пиджаки, женщины потащили с полок сумочки и свертки.
По узкому проходу полетела тоненькая стюардесса.
– Пожалуйста, оставайтесь на своих местах. К выходу мы вас пригласим. Пожалуйста…
Скачков расстегнул увесистую пряжку привязного ремня и потянулся к иллюминатору. Далеко впереди виднелось здание аэровокзала с высокой надстройкой. У барьера, затопив всю площадку, копошилась толпа. Известие о победе обогнало команду.
Пока самолет, завывая моторами, подбирался к стоянке, команда собралась в коридорчике у выходного люка. Остальные пассажиры, сознавая исключительность момента, покорно дожидались на своих местах. Несколько болельщиков, блестя глазами, высовывались из салона. В полете от них футболистам не было спасения, – замучили расспросами.
Иван Степанович, утопив в карманах плаща руки, стоял с нависшей челкой и слушал, что говорил ему Брагин, летевший с командой из Москвы. До Скачкова донеслось:
– В наше время относиться к спорту, как к пустой забаве, по меньшей мере смешно. Спорт – визитная карточка страны…
Герой венского матча Владик Серебряков, длинноногий, с безукоризненным пробором от виска до затылка, настойчиво улыбался, склонившись к стюардессе.
– Но после полета вам сутки положено отдыхать! – убеждал он девушку.
Рев моторов оборвался, и Скачков расслышал голос журналиста:
– Пеле прославил Бразилию больше, чем все их генералы и министры вместе взятые!..
Из дверей кабины, надевая форменные фуражки, показались пилоты. В тесном коридорчике стало не протолкнуться. Загремел, отъезжая в сторону, металлический люк, и в бок присмиревшего корабля упруго ткнулась каучуковая подушка подъехавшего трапа.
Обернувшись, Иван Степанович позвал:
– Матвей Матвеич, где там у тебя?
Массажист, томившийся на краешке кресла, развязал устье замшевой спортивной сумки. Мягкая эластичная ткань соскользнула вниз, открыв хрустальные блистающие грани кубка. Обеими руками он передал трофей Арефьичу, тот – дальше, и драгоценная чаша кубка, переходя из рук в руки, поплыла к выходу. Момент был впечатляющий: в салоне оборвались разговоры, пилоты и стюардессы построились, у выхода.
– Геш, бери давай! – Иван Степанович энергично показал Скачкову на кубок.
Ребята посторонились, предоставляя капитану первому появиться на трапе с завоеванной наградой. Скачков возразил:
– Иван Степанович, лучше вы!
– Точно, точно! – подхватил Брагин. – Берите. Это ваше право. Кубок сам собой приплыл смущенному тренеру в руки. Он пытался протестовать, но футболисты, пилоты, стюардессы, приглашая его к трапу, потеснились и зааплодировали. Овация перекинулась в салон; болельщики, напирая в коридорчик, бешено лупили в ладони.
Прежде чем взять кубок в руки, Иван Степанович тронул узелок галстука, щелчком сбил пылинку с рукава. Подняв трофей над головой, он показался на площадке трапа. Навстречу ему рявкнул духовой оркестр.
Когда вся команда спустилась вниз, в спину Скачкова толкнул Брагин:
– Что, Геш, тронулись и мы?
В Москве журналист оказался в командировке и все свои дела закончил с таким расчетом, чтобы возвращаться домой вместе с командой. Он встретил ребят в международном аэропорту Шереметьево.
Вместе с Брагиным Скачков вышел из самолета после всех. Журналист наблюдал, как возле тренера с кубком кипит водоворот встречающих.
– Я рад за старика. Хотя с Рытвиным ему все равно придется как-то ладить.
С высоты трапа Скачков видел, что тренера ведут под руки сам Рытвин и деятельный Ронькин, а перед ними, пятясь и перебегая, суетятся фотографы. Начальник дороги ради случая был в форменном кителе с золотыми шевронами на рукавах. Ронькин, заполошно рея венчиком волос над голым теменем, походил на переводчика при нем: он вслух передавал все, что ему вполголоса бросал торжественный, как монумент, Рытвин.
– Поднимите! – крикнул кто-то из фотографов. Иван Степанович остановился и обеими руками поднял кубок, Брагин подтолкнул Скачкова:
– Загремел теперь «Локомотив»! Смотри, что делается… Эге, а вон и мои! А тебя встречают, нет?
– Должны бы… – всматриваясь, проговорил Скачков.
Толпу встречающих понемногу размывало, и он увидел Клавдию с четою Звонаревых. Все трое нетерпеливо махали руками.
– Геш… – закричала Клавдия, бросаясь ему на шею, – ну что ты самый распоследний? Ждем, ждем… А почему не ты был с кубком? Что-нибудь случилось?
– Какая разница? – пробормотал Скачков, здороваясь со Звонаревы-ми. Вадим румяный, снисходительный, поигрывал ключом от машины.
Мимо в обнимку с рослой девушкой с распущенными волосами прошел великолепный Владик Серебряков. Он что-то говорил ей на ухо, девушка прятала лицо в букет цветов. С тяжелой сумкой протащился маленький незаметный Мухин с забинтованной головой. Его никто никогда не встречал. Не хватало Маркина – вот кого всегда встречали! Маркин остался в Вене, в госпитале. В Москве, в аэропорту Шереметьево, команда встретилась с женой Маркина, она летела к мужу.
– А где Маришка? – спросил Скачков. – Не захватили?
– Геш, – щебетала Клавдия, и зрачки ее таяли, расплывались, – ты не поверишь: мы здесь уже часа полтора. Правда, правда! Бутылку шампанского раздавили. Голо-ва-а… ужас! Я еле на ногах стою.
Она повисла на его руке. Звонарев ключом отпер машину.
– Город сегодня с ума сошел. В аэропорт не проехать. Если бы заранее не выехали – все. Не попасть бы тебе, Геш, в объятия родных и знакомых.
Рядом со звонаревской машиной стояла и дожидалась хозяина новенькая «Волга» с ужасной вмятиной на блистающем крыле – краска от удара осыпалась, тусклое железо провалилось внутрь. Уродливая вмятина невольно бросалась в глаза, словно вульгарный синяк на интеллигентной физиономии.
– Узнаешь? – мигнул Звонарев. – Да Комов же. Его скороходка.
И точно – за ветровым стеклом покалеченной машины Скачков узнал забавного чертика, подвешенного на ниточке. Таких чертиков ребята покупали в прошлом году в Западной Германии.
– Кто это его поцеловал так?
Звонарев растянулся на капоте, вытирая тряпкой ветровое стекло.
– Он сам кого хочешь поцелует. Не просыхает же… А вон и сам, красавец. Спроси.
Комов шагал через площадь в обнимку с Суховым, притискивал его к себе и говорил, говорил, заглядывал в лицо. В другой руке он нес большую суховскую сумку. Рядом с приятелями семенили на каблучках две крепенькие, как яблочки, девчушки в обрезанных юбчонках. Комов, как разглядел Скачков, был сильно навеселе: красный, распаренный, как после бани. Значит, он все еще здесь, никуда не уехал. Да и куда ему ехать? Высшая лига для него кончилась – на этом этаже он больше не жилец, а этажом ниже, во вторую лигу, переход закрыт намертво. Ах, Кома, Кома, сам заварил кашу, винить некого…
Федор увидел Скачкова неожиданно и слишком близко – растерялся.
– А мы… вот… – проговорил он и глуповато ухмыльнулся.
Зато Комов повел себя деятельно, по-хозяйски. Отперев машину, он загнал в нее девчушек, затем ударил Сухова по плечу.
– Нечего. Едем.
Звонареву он еле кивнул, а на Скачкова посмотрел, как на прозрачное стекло.
– Ты что-нибудь понял? – расхохотался Звонарев. – Плюнь, Геш, с высокого дерева. Подумаешь – Джалма Сантос, король защиты!
– Я же еще и виноват оказался, – растерянно пробормотал Скачков. – Но он, вроде, уезжать куда-то собирался?
Обтирая тряпкой руки, Звонарев презрительно фыркнул:
– Кому он нужен? Алкаш. Родиону Васильевичу нагрубил… Пока что в заводской команде ошивается. Да и то… Ну, едем, что ли?
Пока рассаживались, подошел Иван Степанович, заглянул в машину.
– Геш, завтра на автобус, не забудь. Тренировка в одиннадцать. Дожидаясь, когда можно тронуться, Звонарев переглянулся со Скачковым в зеркальце.
– Вот сухарь, а, Геш? Не успели приехать и – в одиннадцать… Родион Васильевич его видеть не может. Да теперь чего уж – кубок привезли.
Он вывел машину на шоссе и пристроился в общий поток. Справа, отчаянно сигналя, пронеслась черная «Волга», на заднем сиденье мелькнуло лицо Серебрякова. Поравнялся «Москвич» Брагина и некоторое время, стреляя камешками в днище, шел рядом. Звонарев поднажал и обогнать себя не дал. Подбритая шея его покраснела от старания. В зеркальце Скачков увидел его азартное лицо с прикушенной губой – лихач, обгона не переносит.
Заняв все полотно дороги, беспорядочный кортеж автомобилей катился в город.
– Встречают, как бразильцев! – крикнул Звонарев, отыскав в зеркальце глаза Скачкова. – Тех, говорят, на пожарных машинах везли.
Из года в год Звонарев выписывал множество спортивных изданий и знал о спорте почти все. Валерия сидела рядом с ним вполоборота, часто поправляла расстрепанную ветром прядь волос и курила папиросу, осторожно касаясь мундштука губами.
– Кто это Владьку встречал? – вполголоса поинтересовалась она у Клавдии. – Не обратила внимания?
Ответил ей Звонарев:
– А что – кадр ничего! Манекенщица.
Покачиваясь на упругом сиденье, Скачков положил себе на ладонь руку Клавдии, потрогал каждый палец.
– Маришка как, здорова? – спросил он, чтобы его не слышали впереди.
– Геш, – воскликнула Клавдия, отнимая руку, – можно подумать, что ты уезжал на целый год! Ничего с твоей Маришкой не сделается. Успокойся, пожалуйста!
Скачков едва не выругался. Он совсем забыл, что при посторонних, особенно при Звонаревых, Клавдия старательно выдерживает тон своей компании. Там полагалось быть насмешливым, ироничным, постоянно возбужденным – потуги на подражание чему-то прочитанному, виденному, а верней всего, подсмотренному.
Обернулась Валерия, насмешливо скользнула по смущенному лицу Скачкова и одобрительно мигнула Клавдии. Старшая подруга и наставница. При ней Клавдия вела себя, как ученица, подающая надежды, благодаря ей у Клавдии вдруг прорезался бешеный аппетит к радостям и удовольствиям жизни… Интересно, знает ли сама Валерия, что муж ей изменяет? Однажды он спросил об этом Клавдию, она, прежде чем ответить, не сразу справилась с заминкой.
– Господи, Геш, не лезь ты в чужие дела. Они живут, они довольны, и достаточно. Но что это с тобой? Ты стал интересоваться такими вещами. Стареешь, да?
Тогда он покраснел и не нашелся, что ответить. Сейчас он вдруг подумал; ну хорошо, а она ему… тоже? Это было бы неприятно, потому что каким-то краем непременно касалось бы Клавдии.
– К маме, конечно, не сходила? – сердито буркнул он.
– Она у нас была. Позавчера… или вчера? Вадим, когда мы в театр чуть не опоздали? Да, позавчера. Но вот сестрица твоя – не удостоила! Презирает!
Шампанское еще бродило в ней, горели щеки – Скачков отодвинулся и замолчал.
Едва машина остановилась возле дома, Клавдия выпорхнула первой и не позволила Скачкову выйти.
– Геш, а ты посиди, пожалуйста. Сиди, милый, сиди. Братцы, не пускайте его. Дай сумки, я сама все занесу.
Скачков возмутился:
– Куда ты меня опять? Я хоть с Маришкой поздороваюсь!
С пьяненькой сердечностью Клавдия опрокинула его обратно на сиденье и, прицеловывая в обе щеки, засюсюкала, как над капризным ребенком:
– Нету, нету, милый, твоей Маришки дома. Нету, я их с Соней в гости нарядила. Так что сиди и не волнуйся.
– Какие еще гости? – протестовал Скачков, понимая, что все поведение Клавдии – для зрителей.
– Какая тебе разница, милый. Гости и гости. День рождения у одной девочки – ну, доволен? Так что дома тебе делать нечего. Нечего, милый. А потому – сиди. О тебе уже побеспокоились, скучать не будешь.
Взвесив на руке большую, перевязанную крест-накрест коробку, она удивилась:
– А тут что такое? Кукла? Такая огромная? Вот радости-то будет!
С сумкой и коробкой Клавдия скрылась в подъезде, стукнула дверью. Звонарев, закуривая, повернулся к Скачкову.
– А как это вы, слушай, осмелились играть тремя нападающими? На чужом поле, с ослабленной защитой… эт-то, знаешь…
– Ничего особенного… – промямлил Скачков, поглядывая вверх, на окна. Он злился на свою бесхарактерность. Опять поддался на уговоры, опять уступил!
– А Фохт? – выспрашивал Звонарев. – Как… крепкий орешек?
– Фохт?.. Н-ничего. Фохт ничего.
– И Батищев вроде неплохо сыграл? Вот тебе и Сема! А боялись…
– Сема? Ничего. Да и все были в порядке.
– Говорят, Геш, в Вене золото дешевое? Не интересовался? Валерия, аккуратно выдувая дым в окошко, поправила.
– Золото в Каире. В Вене замша.
– А девочки? – Звонарев подмигнул. – Австриячки? Венки, а? Скачков – кисло:
– Когда там было?
– Ну, все-таки!.. А в Пратере были? А в музее современного искусства? Говорят: потрясно! А потом – в Вене же Наполеон женился. Ну, Штраус… это само собой. Чем же вы там занимались, слушай?
– Игра же. А потом… в Маутхаузен ездили. На другой день.
– Маутхаузен, Маутхаузен… – Звонарев захлопал ясными глазами. – Это что-то… вроде концлагеря, да? А разве он в Австрии? Вот не знал.
– Недалеко от Вены. Там Карбышеву памятник.
– Карбышев, Карбышев… Ты мне лучше вот что скажи: как там с Алехой Маркиным получилось? Так его в Вене и оставили? Ну, знаешь… Вот уж правильно говорят: не было бы счастья, да несчастье помогло. А что: отлежится, за границей поживет. Его же ведь и у нас могли зало мать – правда? Как Полетая. А то… Вена же!
Вернулась Клавдия, плюхнулась в машину, ладошками замахала себе в разгоряченное лицо.
– Кукла-а… блеск! Маришка без ума будет! Где ты достал такую прелесть? Дорого стоила?
– Подарок.
– Ничего себе – подарочки! Хотя – для них это… Геш, чего ты опять чухаешься? – напустилась она, заметив, что Скачков морщится и трогает больное место под коленом. О травме в венском матче она ничего не знала. Да и зачем ей было знать?
Вытягивая ногу поудобнее, Скачков спросил:
– А у вас что, опять сборище?
– Опять! – Звонарев уязвленно хмыкнул, но полностью обиды не показал. – Обязаны мы или не обязаны обмыть кубок? Или вы его для одних себя завоевали? Ну, вот. Кстати, Владька тоже обещал нарисоваться. Как он в Вене сыграл, а? Талантливый парнишка! Боюсь, заберут его от нас в Москву. Переманят. Одна надежда, что Родион Васильич примет меры, не отдаст. Не отдаст, Геш, ни за что не отдаст. Ты еще Родиона Васильевича не знаешь. Да и нельзя нам отдавать Владьку, никак нельзя. Кто тогда забивать-то будет? Кто? Сухов? Он уже последки добирает. Муха? Н-ну я ничего против него не имею. Муха в общем-то игрок. Но-о… Нет! Не то все же, типичное не то.
Отчужденно откинувшись на спинку сиденья, Скачков слушал его увлеченную болтовню, изредка хмуро взглядывал в окно и поджимал губы. Ну чего, спрашивается, плетет? «Нельзя отдавать!» А знает ли он, как Серебряков пробивался в основной состав? Теперь Родион Васильевич, конечно, не отдаст его – будет стараться чтобы парня не сманили. А что было сначала?
Звонарев не умолкал, покуда не приехали.
Квартиру Звонарев получил в новом доме железнодорожников на тихой зеленой улочке в центре города. Второй этаж, всю площадку целиком занимал Рытвин. На третьем этаже дверь в дверь со Звонаревым жил Ронькин.
На балконе третьего этажа толпились принаряженные люди. Звонарев, сворачивая во двор, сбавил ход и дал гудок. С балкона их увидели и замахали.
– Кипит карусель! – рассмеялся Звонарев. – Геш, гляди веселей, чего ты? Ты же именинник сегодня! Честно говоря, я думал, тебе с Фохтом не справиться. Все-таки Фохт, не кто-нибудь…
Валерия, не дожидаясь, пока машину загонят в гараж, побежала наверх. Из окон третьего этажа гремела музыка. В подъезде Клавдия взяла Скачкова под руку.
– Геш, пожалуйста… Не куксись, а? Я же знаю тебя. Надуешься опять и просидишь пеньком. Обещай – не будешь? И – поговори с народом, расскажи о чем-нибудь. Ладно?
– Как ты думаешь, надолго это? – спросил Скачков.
– Перестань, слушай! – рассердилась Клавдия. – Хоть Валерию пожалей. Она же для тебя старалась. Ждали, готовились, встречали – и вот… Какой ты все-таки неблагодарный, Геш! Даже неловко за тебя.
– Неловко, значит шла бы одна! – закипятился Скачков. – Мне эти… ваши, знаешь, – вот! – и рукой по горлу.
Клавдия остановилась, посмотрела на него и запокачивала головой:
– Ах, какие мы чайники! Фр-р! Фр-р!.. Кстати, Геш, мой тебе совет: поухаживай немного за Валерией. Слышишь?
– Чего это? – Скачков стал столбом.
– Чего, чего!.. Господи, Геш, какой ты все-таки невнимательный. Поухаживай, не облезешь.
– Да чего, слушай, ради? У нее же муж есть.
Читать бесплатно другие книги:
