Пляска смерти Гамильтон Лорел
Мика посмотрел удивленно:
– Анита, тут нет выбора. Я чую по запаху, кто ты.
Я хотела было покачать головой, но левое плечо тут же отозвалось болью.
– Во мне четыре различных штамма. Почему я не могу выбрать, в какую сторону идти?
Грэхем и Клей посмотрели на Ричарда, будто спрашивая, что он скажет.
– Я думаю, у тебя нет выбора, – сказал он, – но если ты хочешь попробовать, останавливать тебя я не стану.
Он был задет, и смотреть, как он пытается это скрыть, было больно. Если я перекинусь, он будет искать себе другую. Вряд ли он найдет кого-нибудь, кто согласится делить его с постоянной любовницей, мохнатая она или нет, но – ладно, это же не моя жизнь? А его.
Я видела у себя в голове волка, как просыпающийся сон, весь он был кремовый и белый, черный и серый. Он смотрел на меня такими темно-янтарными глазами, что они казались карими. Как будто смотришь сама себе в душу, а душа смотрит на тебя.
Ричард сполз с кровати. Волк не впал в панику: он стоял во мне, терпеливый, ожидающий. Грэхем пополз за Ричардом – волк забегал ближе к поверхности, возбуждаясь. Я поймала Грэхема за руку:
– Постой.
Он застыл под моей рукой, наполовину уже спустившись на пол.
Клей посмотрел на Ричарда.
– Останьтесь, пока она не велит уходить, – сказал он, и голос его был одновременно сухим, пустым и сердитым.
– Мика, Натэниел, помогите мне пробудить нашего зверя.
Они не стали спорить или колебаться, просто полезли на кровать, подползли ко мне грациозно, как умеют только ликантропы, будто у них мускулы там, где у нас, простых смертных, нет, и при этом будто несут налитую чашку на спине.
Как бы ни было мне больно, но при виде этого зрелища – моих котов, ползущих ко мне голыми, у меня дыхание стало быстрее и пульс чаще. Мой волк забегал мелкими беспокойными кругами. У меня не было лишней руки, чтобы коснуться Клея.
– Клей, прикоснись ко мне.
Он сократил небольшое расстояние, на которое отодвинулся, когда Ричард оседлал меня, прижался ко мне, но осторожно, чтобы не задеть левое плечо. Быстро обучается и редко спорит – приятное разнообразие.
Мика тронул мои ноги, но Натэниел обполз вокруг Клея, чтобы быть возле головы.
– Что нам сделать?
Я никогда не пыталась вызвать одного зверя вместо другого. Мы только недавно узнали, что во мне три разных вида ликантропии. Волк и леопард – этого можно было ожидать, но лев – это было для меня сюрпризом. Такая была маленькая ранка, и так мало крови… но для трансмиссивных инфекций иногда достаточно царапины.
– Пока не знаю.
Я знала, как вызвать зверя в ком-то, если во мне был такой же. Теорию этого мне преподал Ричард.
Я подумала о леопарде. Просто подумала – и ощутила, как он зашевелился во мне. Ощущение это всегда бывало невероятно странным, будто где-то во мне есть глубокая пещера, и зверь там живет, пока его не позовут. Сейчас он развернулся, потянулся и стал подниматься. Мое тело было подобно темной жидкости, из глубин которой поднимается зверь. Это для ликантропа довольно обычно. Проблема была лишь в том, что в моем теле не было механизма включения истинной трансформации, и зверю было некуда деваться. Или это раньше такого механизма не было, до сего дня.
Но где-то в процессе возникновения из этой жидкости ощущения меха, касающегося того, что никогда не должно подвергаться прикосновениям, я поняла, что к поверхности поднимается не одна сущность, а две. Пыталась я вызвать леопарда, но, кажется, получила двоих по цене одного.
Волк ощетинился, шерсть на нем поднялась дыбом, тело напряглось. Я ощутила, как ему страшно. Он знал, что окажется в меньшинстве, а в моем теле нет стаи, которую можно призвать на помощь. Но волк уперся, постаравшись казаться побольше и посвирепее, но тут кошки всплыли на поверхность, и волк сбежал. Я ощутила, как он бежит, бежит, скрывается, откуда пришел. Как домой. Впервые я осознала, что мое тело не только тюрьма, но еще и берлога, безопасное укрытие.
Кошки всплыли одновременно, и сила этого процесса выгнула мне спину дугой, подбросила тело на кровати, будто меня сильно толкнули сзади. Я упала на кровать, вопя от боли в избитом теле, получившем еще один удар. Это надо прекратить. Прекратить.
Я увидела кошек – леопард казался малышом рядом со львом. Маленький, тощий, отблескивающий черным, он пятился от льва прочь. Я его могла понять. Львица оказалась громадной – здоровенная коричневатая зверюга. Может быть, она казалась бы меньше, если бы я не видела сперва волка, а теперь леопарда. Лев смотрел на леопарда терпеливым взглядом, ожидая, что решит этот леопард делать дальше. В нем ощущалась уверенность существа, имеющего преимущество в несколько сот фунтов мышц.
Я отпустила Грэхема и здоровой рукой потянулась к Натэниелу. Он нагнулся ко мне, и когда я его коснулась, лицо его было почти над моим, и я зарылась носом в теплоту его шеи. Он всегда пах для меня ванилью, но под ней ощущался запах леопарда. Острее волчьего мускуса, не такой сладкий, более… экзотичный, за неимением лучшего слова. Леопард перестал дичиться и посмотрел на меня глазами ласковыми и серыми, с едва заметным оттенком зеленого. Я не звала его «кис-кис», конечно, но как-то позвала.
И леопард поднялся во мне, уперся в поверхность моего тела, наполнил меня, как рука, входящая в перчатку, и я ощутила, как он вытягивается, заполняя тело. Я ждала, что это наполнение прорвет мне кожу и выйдет наружу, но ничего такого не случилось. Я чувствовала, как трется о кожу мех не с той стороны, в животе перекатывается что-то под кожей, будто кот об меня чешется. Чуть подташнивало от такого ощущения, но и только. Не было так резко и грубо, как когда был волк, но все-таки я не перекидывалась.
Грэхем и Клей слезли с кровати, так что Мика смог ко мне подвинуться.
– Он здесь, но не выходит. Почему?
– Дай своего зверя мне, – сказал Натэниел.
Я посмотрела на него и мысленно обратилась к мохнатому созданию в себе. Оно ждало терпеливо, потому что я его не боялась. Я его приняла, призвала. И он сейчас сидел во мне, ожидая освобождения. Которого я не могла ему дать.
– Я когда-то уже принял твоего зверя, – напомнил Натэниел.
– Я помню.
Я повернула голову к Мике, переадресуя вопрос ему.
– Отдай ему своего леопарда, Анита.
Натэниел прижался к моему боку теснее, я ощутила, как он мягкий прижат к моему бедру. Он наклонился надо мной, перегнулся через меня, опираясь на одну руку, чтобы не давить на меня сверху, опустил ко мне лицо для поцелуя, я почувствовала, как леопард покатился к нему, наполовину жидкий, наполовину твердый мех. Наши губы нашли друг друга, и мы поцеловались. В прошлый раз, когда я передавала ему своего зверя, все было почти так же бурно, как сегодня, но я сопротивлялась; сегодня я просто отдавала, и Натэниел не сопротивлялся. Он поцеловал меня сильно и глубоко, будто хотел ощутить вкус той меховой сути, что была во мне, и в ту же секунду она пролилась у меня изо рта. Я ощутила это как никогда, будто что-то реальное скользнуло изо рта в рот. На миг я задохнулась – и зверь уже был в нем. Он вломился в его тело, в его зверя. Сила удара сбросила Натэниела с кровати, но он удержался, продолжая поцелуй, продолжая, пока густая, тяжелая жидкость бежала по мне, стекая с него, такая теплая, горячая, будто он истекал кровью. Я приоткрыла глаза, увидела, что жидкость эта прозрачная, но тут же закрыла их, чтобы не залило. Его руки лежали у меня на лице, сомкнув нас в поцелуе. Но я хотела этого поцелуя, хотела. Хотела, страдала без освобождения зверя, того освобождения, что тело мое не могло дать.
Здоровой рукой я обхватила Натэниела, и почувствовала, как лопается на нем кожа, как подобно твердой воде выливается из него мех, горячий бархат. Рот его изменил форму у меня на губах, и пришлось изменить поцелуй, потому что губ у него стало мало. Я лизнула языком вдоль зубов, таких острых, что могли меня съесть в буквальном смысле. Он отдернулся, и я смогла утереть с лица тяжелую жидкость и увидеть его снова. Лицо было и человеческим, и мордой леопарда, странное и изящное сочетание. Человеко-леопард получался лучше, чем человеко-волк, быть может, потому, что у кошачьих морда короче.
Я подняла к нему руки и сообразила, что левая рука работает. Я не перекинулась, но передача моего зверя Натэниелу дала мне то исцеление, что дало бы и превращение. Интересно.
Я обняла его, и мех оказался сухой, хотя я была покрыта прозрачной слизью, что вытекает из оборотня при превращении. Никогда не понимала, почему у них мех остается сухой, но так всегда бывает.
Обеими руками я гладила невероятную мягкость меха, ощущала силу мускулов, а еще – что тело его вполне реагирует на такое тесное прижатие ко мне. Нам случалось заниматься любовью, когда он бывал в этом виде, и сейчас тоже это казалось неплохой идеей, но что-то во мне еще было внутри, и оно ждало.
Лев зарычал оттуда, где был, где ждал терпеливо. Давая мне знать, что он – то есть она, львица – никуда не ушла.
– Черт! – шепнула я.
Натэниел понюхал воздух возле моего лица.
– Лев.
Мика скатился с кровати.
– Нам нужен оборотень-лев, и быстро, пока он не решил вырваться силой.
– У нас нет львов, – сказал Жан-Клод.
Я подумала. Подумала: «Мне нужен лев». Представила себе золотистую шерсть, темные, оранжево-янтарные глаза. И отправила зов, не к своему льву – к какому-нибудь.
И ощутила ответ, далекий голос. Два притягивающих ответа, будто я держала два поводка. Один ответил неохотно, зато другой – с энтузиазмом.
– Они идут, – шепнула я. – По крайней мере, он.
– Кто идет? – спросил Натэниел своим рычащим голосом.
– Куки-Монстр.
Ради самой жизни я не могла бы вспомнить его настоящее имя. Я только вспомнила, как прозвала его за дурацкие синие волосы.
Повышенные голоса раздались раньше, чем кто-то постучал в дверь. Мужские голоса, спорящие прямо под дверью. Клодия кивнула, и Лизандро направился к двери. Он открыл дверь, и там стоял Куки-Монстр с синими шипами волос и темный лев-оборотень, Причал… нет, Пирс. Пирс его звали. Куки улыбался, еще когда входил в дверь, одетый только в джинсы, и еще пистолет заткнут за пояс. Как будто штаны он надел не из скромности, а чтобы было куда пистолет сунуть. Пирс глядел волком. Он был одет полностью, хотя рубашку застегнул криво, а пиджак задрался, показывая наплечную кобуру. Пистолет вроде как «Беретта». Я бы не выбрала его как скрытое оружие, но у меня руки меньше.
Увидев их, я не удивилась. Я их позвала. Удивилась я, увидев Октавия, слугу-человека Огюстина, вошедшего за ними по пятам. Он был одет безупречно, как и накануне, только без галстука, и манжеты болтались свободно. Если бы не это, ни за что не догадаться, что он спешил.
– Это возмутительно! – заявил он. – Сперва вы унизили и оскорбили моего мастера, теперь пытаетесь украсть его львов. Вы думаете, что раз Огюстин спит дневным сном, вы можете просто забрать их себе?
Он как следует меня рассмотрел – и замолчал. Замолчал, думаю, потому что люди в комнате расступились, и он увидел меня на кровати. С Натэниелом. Не знаю, что он решил, но вдруг я увидела все это глазами постороннего: я, голая, на кровати, покрытая прозрачной липкой жидкостью. Натэниел, голый и возбужденный, в виде леопарда-человека, у меня в объятиях. Остальные мужчины в комнате, тоже голые. Что бы подумала я, войдя в такую обстановку? Наверное, то же, что подумал Октавий.
И выражение лица Куки показывало, что он подумал то же самое, и ему это очень нравится. Он направился к кровати, но Пирс поймал его за руку, придержал. Куки на него зарычал, и от этого звука лев во мне напрягся.
– Она тебе сейчас мозги затрахает, не давайся! – сказал Пирс.
– Ты тоже слышал ее зов, – ответил Куки. – И тоже не мог сказать «нет».
– Но я не хочу идти к ней. Не хочу, чтобы она меня использовала.
Он повернул своего напарника лицом прочь от кровати. У Куки на правом плече была татуировка из «Улицы Сезам»: маленький довольный Куки-Монстр лопает печенье. Значит, цвет волос не случайно выбран.
– А я хочу, чтобы она меня использовала.
– Сопротивляйся этому желанию!
– А не хочу сопротивляться, – сказал Куки.
– Если бы наш мастер сейчас бодрствовал, – сказал Октавий, – ты бы на такое не осмелилась.
Он обошел их обоих, подошел к кровати – Клодия и Лизандро встали между кроватью и им. Но тут он увидел, как от стены отступил Жан-Клод, и лицо у него просто упало. Страх, страх и смущение – вот что отразилось на нем. Он был потрясен, увидев Жан-Клода. В конце концов Октавий сумел справиться со своим лицом, но первого взгляда было достаточно – и еще упоминания, что Огюстин спит. Тут я сообразила. Мы не проспали целый день, и Клодия с ее командой не вернулись на дежурство – мы вообще почти не спали, и Жан-Клод не умер на рассвете. Он, как и Дамиан, не умирал теперь на рассвете, если спал, касаясь меня.
Октавий снова стал надменным, но гнев отложил подальше – не хотел затевать ссору. Он поклонился.
– Жан-Клод, я не думал, что ты на ногах. Я не увидел тебя. Как правило, у меня манеры лучше, чем я проявил сейчас, это гнев заставил меня забыться. Прошу меня простить.
Слова звучали отчетливо, но произносил он их слегка торопливо. Очевидно, это было для него нервное бормотание.
– Здесь нечего прощать, Октавий – если, конечно, ты не станешь нам помехой.
Октавий посмотрел на него, и видно было по напряженным плечам, что ему очень неуютно.
– Помехой – в чем, Жан-Клод?
Жан-Клод встал перед ним, все еще голый, но совершенно не смущаясь, как любой из оборотней. В голом виде он шел как в самом изысканном убранстве, будто не замечая собственной наготы.
– Огюстин сказал, что эти два льва – предлагаемые кандидаты в pomme de sang для ma petite.
– Это так, – кивнул Октавий.
– Возможно, мы слишком поспешно отвергли их накануне. Я думаю, что ошибки этикета были допущены с обеих сторон, как ты думаешь?
– Вероятно, вероятно, мы все слишком спешили, – согласился Октавий. По голосу было ясно, что он не очень понимает, куда ведет разговор, и пытается проявлять осторожность, но так, чтобы это не было оскорбительно. Я думаю, что если бы Жан-Клод здесь не стоял, а его собственный мастер не был бы мертв для мира, Октавий был бы менее осторожен и более зол. Черт побери, если бы сейчас здесь была только я да оборотни, он бы нас всех послал к соответствующей матери – вежливо как-нибудь.
– Ma petite сейчас попробует одного из ваших львов. Я думаю, что в свете всего того, что случилось, неплохо было бы сцементировать более сильную нашу связь с твоим мастером. Мы ведь, в конце концов, два самых сильных мастера в этой стране, и наши территории – наиболее сильные в центре этой страны.
Я отследила формулировку. Подразумевалось, но не говорилось впрямую, что совместно мы могли бы править в центре этой страны, и не лучше ли быть нам союзниками, нежели врагами? Или это я случайно чуть-чуть подслушала мысли Жан-Клода. Он не имел ни малейшего намерения начинать какую-нибудь завоевательную войну, но намекнуть на нее – это давало нам в руки два рычага: страх и жадность. Страх оказаться нашим врагом, и жадность – принять участие в дележке трофеев, если мы решимся на завоевание. Жан-Клод играл с Октавием.
Тот облизал губы, выпрямился, будто только что заметил, что сутулится.
– Вероятно. Я знаю, что в намерения Огюстина входило предложить львов как pomme de sang. Или выменять на кого-нибудь из твоих женщин.
– Я не вымениваю своих подопечных. Надеюсь, ma petite ясно изложила это твоему мастеру.
– О да, вполне ясно, – кивнул Октавий. Чуть-чуть послышались злые нотки, и он постарался овладеть собой, поэтому последующие слова были пустыми и неоскорбительными. – Я думаю, моему мастеру будет приятно, если вы сочтете его кандидатов в pomme de sang достойными внимания.
Жан-Клод посмотрел на меня. Лицо его было непроницаемым, красивым, но голос его у меня в голове, тихий-тихий, мимолетный, сказал мне, чего он хочет.
– Зови их.
Я протянула к ним руку и сказала:
– Ко мне.
Куки немедленно повернулся ко мне, и только пальцы Пирса на его руке остановили его.
– Пирс, не вынуждай меня с тобой драться.
– Если он недостаточно силен, чтобы устоять, – сказал Октавий, – предоставь его его судьбе.
Куки посмотрел на Октавия:
– Ты не понял. Я не хочу ей сопротивляться. Я хочу, чтобы она меня взяла.
Пирс попытался снова повернуть Куки к себе.
– Ты не понимаешь? Это же подстава! Она тебя уже подчинила. Уже она тебя сделала, и ты даже еще не понял!
– Может быть, но если это и так, меня устраивает. – Тень улыбки, которую я видела, исчезла, и голос его прозвучал очень серьезно: – Убери от меня руки, Пирс. Второй раз просить не буду.
– Отпусти его, Пирс, – велел Октавий. – Это приказ.
Пирс глянул на него сердито, но руки отпустил. Даже поднял их вверх – дескать, не виноват.
Мелькнула мысль посмотреть, не удастся ли заставить подойти и Пирса, но Куки уже шел ко мне. Одного льва пока хватит.
Глава двадцать третья
Клодия заступила ему дорогу, нависнув над ним. Впервые, наверное, он видел женщину, достаточно высокую и мускулистую, чтобы она над ним нависла. И по его реакции можно было много о нем сказать.
– Блейк, убери свою крысу.
– Отдай пистолет, и я отойду, – сказала она.
– У меня было больше оружия, когда она сегодня меня трогала.
– Ты тогда был телохранителем при своем мастере, а сейчас идешь на тесный и личный контакт с одним из моих.
Она говорила тихо, по-деловому. Интересно, что она назвала меня одним из своих мастеров. Что-то новенькое.
Я видела по одному плечу, что он пожал плечами, потом, очевидно, передал ей пистолет, потому что Клодия отступила в сторону.
Он подошел босиком к кровати, успев уже расстегнуть верхнюю пуговицу джинсов. Это он сделал заранее, или зацепился пистолетом, когда доставал? Последнее было бы беспечно. Он беспечен?
Я была чересчур спокойной, смотрела, как он подходит, и сама удивлялась собственной отстраненности. Это было почти как шок, или же… лев во мне был абсолютно бесстрастен к приближающемуся оборотню. Животные в некоторых смыслах реагируют сильнее, чем мы; люди принимают это за эмоции, но это не так. Эмоций у кошки в моей голове не было. Она ждала. Ждала с холодным, настороженным терпением, будто могла так наблюдать за ним вечно и ничего не чувствовать. Ему выбирать, поладим мы с ним или прогоним его. Если он проявит глупость или слабость, она его не примет. Может быть, убьет, но страстности в этом решении не было. Оно было холоднее, чем любая мысль, у меня бывавшая, кроме тех случаев, когда я принимала решение убивать. Тогда наступал момент холодной ясности, почти полного покоя. И в голове этой большой кошки мой момент мирной социопатии тянулся вечность.
Натэниел шевельнулся, и я повернулась было к нему, но львица зарычала на меня, полоснула когтем изнутри – дала мне понять, что ей нужны мои глаза, а леопарды ее не интересуют. От боли меня скрутило спазмом. Я частично исцелилась тем, что сделала с Натэниелом, но это одно движение показало мне, что исцелилась не до конца – еще есть раны там, где их никак не забинтовать. Отчасти мне хотелось воспротивиться ей и повернуться к Натэниелу, но я знала, что тогда будет хуже. Секунду я боролась с собственным упрямством, закрыв глаза и сосредоточившись, пытаясь решить, достаточно ли я взрослая, чтобы уступить в этой мелочи, или же мне всегда надо побеждать. Если я покажу львице, что она может мною вертеть, не создаст ли это плохого прецедента? Но тут пришла мысль, что львица – это я. Я борюсь с собой. Очень по-фрейдовски – или по-юнговски? Как бы там ни было, но странно себя веду.
Мысль была настолько моя, что у меня глаза открылись. Куки стоял перед кроватью, опустив руки. Лицо его было полно ожидания, но настороженное, будто он был готов, что может что-то обломаться. Синие волосы на макушке примяты, как будто он спал, когда я его позвала. Глаза синие-синие, смотрят прямо на меня. На левом плече татуировка: лица Берта и Эрни. Тема обозначилась ясно.
– Еще татуировки есть?
Он ухмыльнулся:
– Хочешь посмотреть?
– Не знаю, – ответила я.
– Ты меня звала, – сказал он, и голос его стал тише, будто он не до конца понимал, что происходит, а теперь уже и не знает, хочется ли ему здесь быть. Хотя бы осторожен – это понравилось кошке у меня в голове.
– Ей нужно передать тебе своего зверя, – сказал Мика.
Куки повернулся к нему, наморщив брови:
– Не понял. – Ноздри его раздулись, он понюхал воздух. – Она пахнет львом, но раньше она пахла леопардом. И волком тоже. – Он покачал головой, будто избавляясь от запаха, чтобы прочистить мысли. Посмотрел на меня, все так же морща брови, тихо спросил: – Кто ты?
Правдивым был бы ответ «сама не знаю», но в этой комнате сейчас были не только друзья. Октавий, если бы мог, стал бы врагом. Я собиралась сказать какую-нибудь полуправду, когда Жан-Клод шагнул вперед.
– Ma petite, очевидно, обладает способностью приобретать зверей тех вампиров, с которыми входит в тесный контакт. Я знал, что она получила от меня волка, как бывает у слуг. Леопард ей достался от контакта с другим вампиром. Может быть, близость с твоим мастером дала ей льва.
Не ложь, но уж наверняка не полная правда. Но я ничего лучшего предложить не могла бы.
– Тогда она очень опасна, – сказал Октавий от двери. Они с Пирсом все еще держались к двери поближе, будто чтобы быстро сбежать.
– Да, она весьма сильна, – согласился Жан-Клод.
– Опасна, – повторил Октавий. – Знают ли другие мастера, чем рискуют? Что их зверей соблазнят и уведут к тебе, Жан-Клод? Или, быть может, мы первые ваши жертвы?
Жан-Клод вздохнул; этот звук отдался эхом от стен, погладил меня. Львица заметалась, зарычала глубоко и низко, звук этот вырвался у меня из губ.
– Перестань, – сказала я.
– Мои извинение, ma petite. – Он повернулся к Октавию: – Установим между нами истину, Октавий, пока ты не стал думать о нас еще хуже. Я тебя давно знаю, и слухи ты пойдешь распускать. Так вот, я говорю тебе правду, и буду знать, если ты ее разгласишь, потому что никто, кроме тебя, этого не сделает.
– Я не сплетничаю.
– Ты всегда был сплетником. Так вот, у Аниты – четыре разных типа ликантропии в крови.
– Это невозможно.
– Как невозможно иметь слугу-вампира, или подвластного зверя, который неподвластен мне. Но это все так.
– Вести про слугу-вампира доходили до нас, но мы сочли их слухами.
Жан-Клод покачал головой:
– Огюстину хватит сил увидеть правду. Когда он увидит Аниту с Дамианом, он ее так и так узнает. Я тебе просто сообщаю на одну ночь – то есть на один день – раньше.
Сказал он это так, будто на минуточку забыл, что остался на ногах на рассвете. Не забыл, конечно.
– Я свидетельствую, что человеческие врачи взяли у нее кровь и исследовали. Она – носитель более одного штамма ликантропии, но не перекинулась еще ни разу. Зверь в ней есть, но превращаться она, очевидно, не умеет. Эти звери пытались из нее сегодня вырваться, и все же она не может перекидываться.
– Она застряла на точке, когда зверь пытается выбраться наружу, а ты не знаешь, как его выпустить, – добавил Мика.
– Ой-ой! – сказал Куки и посмотрел на меня с сочувственной улыбкой. – Несладко тебе пришлось.
– Ты себе и представить не можешь, – ответила я.
– Может, – проворчал рядом со мной Натэниел.
Двое оборотней переглянулись – долгий оказался взгляд.
– Да, я помню свой первый раз. Все мы помним.
– Она сопротивлялась, и процесс застыл посередине.
Он уставился на меня, прищурясь.
– Не может быть. Такого никто не может.
– Не надо недооценивать упрямство Аниты, – сказал Ричард от дальней стены. – Иначе можешь сильно пожалеть.
Я посмотрела на него. Он взял себе одно из кресел возле камина, сел как можно дальше от кровати. Почти весь он был в тени, лица не разглядеть. А может, я и не хотела сейчас видеть его лицо.
– Не путай силу воли с упрямством, – сказал Мика. – Есть разница.
– По мне – одно и то же, – возразил Ричард.
– По тебе – да, – согласился Мика.
Низкое рычание донеслось от Ричарда и отдалось эхом в комнате, как до того – вздох Жан-Клода. Этот звук заставил меня поежиться, и не от обещания секса, он полыхнул по мне жаром, и львица отреагировала. Она влилась в меня изнутри, как раньше леопард, а до него волк, и я вдруг забилась на кровати с воплем. Я не хотела, чтобы было больно, но волчицей мне не хотелось быть, а львицей – тем более. Я даже городского прайда толком не знаю, блин! Если меня в человечьей шкуре удержала только сила воли, то сейчас она заканчивалась. Я проигрывала битву и не хотела этого.
Я потянулась к Куки, он схватил мою руку почти рефлекторно, я дернула его на себя, и он не стал упираться. Мог бы, но не стал, и лег на меня сверху, а львица рвалась наружу, вытягивалась, тянулась, неимоверно большая, пыталась выпустить когти сквозь мои пальцы. Выйти она не могла, но эти метафизические когти рвали мне кожу изнутри. Вопя от боли, я подняла руки, притянуть льва к себе, и под ногтями была кровь. Господи, помоги мне!
Издалека донесся голос Куки:
– Что мне делать?
– Поцелуй ее, – сказал кто-то.
Он меня поцеловал, и когда его губы коснулись моих, я отпустила львицу. Отпустила ее врезаться в него. С Натэниелом я пыталась зверя слегка удержать, но моя способность контроля на сегодня кончилась.
Больно было, когда она из меня вышла – будто мне в горло сунули лопату и выкапывают внутренности, вытягивают рваной горящей чередой. Я заорала ему в рот, он закричал в ответ, не отнимая губ от моих, хотя сам извивался от боли. Его руки впились вокруг меня в кровать, держали, держали, а рвущая, вспарывающая полоса силы терзала его тело. Не было этого мига скольжения костей, изменения формы. Только что он был человеком, и в следующую кожа его взорвалась, залив комнату дождем густых капель. Тело у меня под руками было шерстистым и сухим, щека, которой я касалась, покрылась бахромой густой золотистой гривы. Глаза мне залила липкая жижа, пришлось их протирать. И еще какие-то сгустки, более вязкие, чем прозрачная жидкость. Сила в буквально смысле порвала его – у меня мелькнула мысль, уцелели ли татуировки, а потом я увидела его лицо.
Глаза стали золотистыми, лицо – бледно-золотым, и грива мохнатым ореолом. Странная, изящная смесь человечьего и кошачьего была в этом лице. Плечи стали шире, чем у леопарда, все куда более мускулистое. Вдруг обнажившееся тело оказалось прижато между моих ног, но не выражало счастья, что оказалось там. Мелькнул позади хвост, а потом тело рухнуло, обмякнув, частью на меня, частью рядом.
Там, где вес пришелся на меня, мне стало больно, я пискнула, и он откатился в сторону, завалился на промокшие простыни. Похож был на первобытного бога, ставшего жертвой охотников. А я осталась лежать на месте, покрытая чем-то, чего мне видеть не хотелось. Слишком оно было густое, слишком… ну, слишком, и все. Не хотелось мне ни на это смотреть, ни об этом думать. Меня усыпали кусочки его тела, и я знала, что ему больно, чертовски больно.
– Прости, – сказала я сорванным шепотом.
Он поднял на меня золотистые глаза:
– Блин, больно-то как!
Мика подошел к краю кровати, взял меня за руку и осмотрел пальцы.
– У тебя кровь из-под ногтей. Если бы он не успел принять твоего зверя… – Мика пожал плечами: – …могло бы быть поздно.
Это меня испугало. Мышцы живота напряглись невольно, и даже от этого возникла боль – я их перенапрягла раньше, сама того не заметив.
– Спасибо тебе, Куки, ты даже не знаешь, как я тебе благодарна.
Человеко-лев посмотрел на меня:
– Как ты меня назвала, Куки?
– Извини. Понимаешь, волосы, синие, как у Куки-Монстра, и татуировки…
– Хэвен. Меня зовут Хэвен. Хотя… – кажется, он улыбнулся, но по львиному лицу трудно было судить. – Хотя Куки-Монстр подойдет отлично.
– Я же сказала только Куки, без Монстра.
– Ты еще меня в лучшем виде не видела, – сказал он и тут уж точно улыбнулся.
Я не поняла, и Мика мне пояснил:
– Он имеет в виду, что у него большой.
– А, – сказала я и улыбнулась Мике. – Не стоило бы ему хвастаться, пока он конкурентов не видел.
Лев повернул голову посмотреть на Мику – не ему в лицо. Мика сказал:
– Меня ты тоже не в лучшем виде видишь.
Даже на львином лице можно было различить надменность, когда он посмотрел на меня, не на Мику.
– Можешь мне поверить, я не спасую. Огги подбирает по размеру, не только по таланту.
Не знаю, что мне тут полагалось бы сказать. «Правда?», или «Бог ты мой!», или просто «Ну-ну»? В обычной ситуации эта уверенность, что ему предстоит меня трахнуть, вывела бы меня из себя. Но – во-первых – у меня не было сейчас сил злиться, и – во-вторых – он меня спас. Нас спас, Мику, Натэниела и меня. Я могла бы попросить у нашего местного прайда львов для сопровождения, но сегодня, прямо сейчас, никого не было, кроме Хэвена, чтобы меня спасти. Я была у него в долгу. К тому же я его разодрала на части и причинила ему не слабую боль. Тут извинениями типа «простите, нечаянно» не отделаешься.
– Когда сможешь идти, – сказал Натэниел, – я тебя отведу туда, где кормимся.
У него мех мокро блестел, пострадав при превращении Хэвена больше, чем при собственном. Он спрыгнул с кровати и подошел на мягких лапах к Мике, который все еще держал меня за руку.
Мика поднес мою руку к лицу, и у него на щеке остался мокрый поблескивающий мазок. Мне опять придется мыться.
– Я могу идти. – Хэвен сполз с кровати – и рухнул на колени. – А, блин!
Натэниел помог ему встать.
– Ты тоже принял ее зверя? – спросил Хэвен.
– Да.
– И тебе не так сильно досталось?
– Нет.
Натэниел не стал пускаться в объяснения, что это было не так бурно, и никто другой тоже не стал. Я не знала, оставим ли мы Хэвена при себе, но если да, то Натэниелу надо будет установить с ним некую иерархию. И то, что Натэниел мог принять столько боли и не вырубиться, было в его пользу.
Хэвен прислонился к кровати. Натэниел продолжал держать его руку, золотые львиные глаза обратились ко мне.
– Не принимай это слишком лично или еще как-нибудь, но черт побери, пусть побочные последствия будут получше.
– Будут, – пообещал Натэниел.
– Зависит от того, о каких ты последствиях, – сказала я.
– Секс, – ответил он, выпрямляясь медленно, явно преодолевая боль. – Ты из линии Белль Морт, с вами других не бывает.
Насчет последнего я спорить не могла, а вот насчет первого – вполне.
Читать бесплатно другие книги:
