Смертное Камлание Басов Николай

– Вы плохо работали, – повторил Блюмкин. – Мы потеряли одного из ценнейших наших партийцев, любимца партии… А вы что выяснили?

Рыжов молчал. Ему было неудобно, потому что он, фактически, солгал своим докладом, умолчал о втором визите к профессору Ватрину, и конечно, ничего не сказал о разговоре с неясным человеком, который подарил ему кожанную косичку. В принципе, оба этих происшествия произошли настолько быстро, что и объяснения по времени не требовалось. Ну, вернулся из Петрозаводска, заболело что-то от тамошник попоек, отлеживался день, а когда узнал, что Кирова убили… вернулся в Москву.

И о том, что ни Сабурова, ни Мурандона не нашел, когда пытался выяснить дальшейшее течение тамошнего следствия, рассказал очень невнятно, как будто в этом и не было ничего удивительного, как будто это было понятно – работали таварищи, когда такое несчастье свалилось на их ленинградскую партийную организацию, и не более того. Что же ему еще-то там было делать, как не возвращаться?

– Вы вот чего не проверили, – заговорил еще кто-то из сидящих за столом, наблюдающих и, возможно, проверяющих, – не выяснили, кто же вам позвонил с сообщением, что этот шаман… Тусегов, что-то там провернул в Петрозаводске.

– Я подумал, если это будет нужно, то легче будет сделать отсюда, из Москвы, – отозвался Рыжов, впрочем, не вполне уверенно. – В конце-концов, он находился по нашим контролем, его вели там довольно плотно, если нужно…

– Не нужно, – резковато прервал его Блюмкин. – Уже ничего не нужно. Вы сделали, что сделали, и теперь пусть делает тот, кто умеет исполнять приказы лучше, чем вы. Вам понятно?

– Так точно.

Блюмкин потер глаза, посмотрел на Рыжова и зло, и с начальственным превосходством. Кажется, ему все же следовало еще что-нибудь сказать.

– Вы пьянсвовали в Петрозаводске, – начал он снова, – а тем временем враг готовил смерть…

Убедившись, что он замолчал, Рыжов все же ответил, на этот раз потверже:

– У меня действительно оказалось очень мало времени.

А сам при этом думал – как же хорошо получилось, что он ушел от тех, кто за ним гнался… Случай, без сомнения, слепое везенье. Вот только вопросом оставалось – насколько слепое? Ведь не может же быть, чтобы эта самая косичка?.. Или может?

– Идите, возвращайтесь в свой Неопалимовский переулок, решение вам сообщат, – буркнул Блюмкин.

Рыжов поднялся, спокойно, словно ничего не произошло, вытянулся у двери, прощаясь со всеми присутствующими, вышел. Оделся у вешалки в приемной, поправил шинель, чтобы ни одной складочки не было под ремнем, и поехал к себе, как было приказано, в Неопалимовский.

А тут его возвращения ждали, и кажется, с пониманием, что он запросто может не вернуться, может загреметь… Разумеется, эти люди не участвовали в его ленинградском расследовании, их там не было, поэтому, хотя бы формально, они оказались в этом случае не при чем. И все же, начальство уже не раз давало понять, что рассматривает их как нечто целое, единое, если угодно, сплоченное, едва ли не монолитное. Если бы сняли или даже арестовали Рыжова, остальным участникам группы тоже не поздоровилось бы. Поэтому его встретили, хоть и насторжено, но все же с заметным облегчением. Раздвигин даже помог ему шинель снять, обычно он так с Рыжовым не цацкался.

А сам Рыжов посидел у себя в кабинете, попросил чаю, и все время пытался сообразить – нужно ли рассказывать ребятам, что же с ним произошло в Ленинграде. Нет, что-то рассказать, определенно, необходимо, помимо прочего еще и потому, что Борсиной следовало оформить это дело, хотя бы как свидетельство самого Рыжова, к тому же… Да, все же он решился, он понял, что нужно все сделать правдиво, перед своими – без умолчаний. Конечно, в той атмосфере, какая теперь складывалась в органах, лучше бы этого не делать, иначе это могло плохо кончиться, но… Не верить Рыжов не мог, не умел и, если честно, не собирался учиться. Даже под давлением, какое на него оказывали с самого начала в этом деле.

Поэтому он вызвал всех, еще разок порадовался, что Смеховой остался в Ленинграде, и рассказал все, на этот раз, без утайки. Даже еще живописнее, еще откровеннее, чем собирался, пожалуй, на пределе возможной откровенности.

Когда он дошел до передачи своего доклада товарищу Блюмкину, все все поняли окончательно. Раздвигин усмехнулся зло, как всегда после везвращения из лагеря. Борсина погримасничала, но опустила глаза и не поднимала их, понимала, что не в ней дело, и она должна помалкивать. А вот Самохина нахмурилась, и такая печаль появилась в ее глазах, что даже жаль ее немного стало.

– Ты что же, командир, нас круговой порукой вяжешь? – спросила неопределенно.

– Не понял? – удивился Рыжов. – А ты о возможном… добавлении к моему докладу начальству, сделанном «доброжелателем»? – Он набрался духу, и продолжил: – Так дело все-равно должно быть оформлено. Вот только я предлагаю сделать это… В двух вариантах, и это вы бы сами поняли, потому что доступ и к этим папкам, и к тому, что в них находится, от вас я скрывать не хочу.

– Как это – в двух варианта? – спросила Борсина.

– В таком ключе, в каком я рассказал все свои похождения товарищу Блюмкину, мы оформим папку под номером… – он посмотрел на бывшую медиумичку вопросительно, она поняла.

– Ноль семнадцать за этот год, – подсказал.

– Немного же у нас было в этом году работы, – сказала Самохина. Она по-прежнему хмурилась, и было видно, что думает совсем о другом, не о том, что подразумевала своим замечанием.

– А другую, настоящую папку с вашими выводами и версиями?.. – вмешался Раздвиги.

– Никаких выводов, – сказал Рыжов твердо. – Выводы, в данном случае, дело начальства. То есть, мое дело, я сам их вставлю.

– Да какие другие выводу тут можно… вставлять, или не вставлять? – ворчливо отозвалась Самохина. – Если все обстоит так, как командир рассказал, значит, убийство это на их же совести…

– Стоп, – Борсина, на всякий случай, даже руку подняла. – Арсений Макарович, что за человек убил Кирова? Вы же видели первичные документы дела, вы не могли не составить мнения о нем.

Она определенно меняла тему, и очень вовремя, и даже правильно.

– Слабый человек, – Рыжов попробовал удержать дернувшиеся от напряжения губы, но не слишком успешно, – неудачная служба, обиженный… К тому же, его жена, кажется, путалась с Кировым. Они не очень даже это скрывали… – И он замолк, глядя в окошко, по своему обыкновению. Но раз уж он стал им рассказывать, то следовало рассказывать до конца. – Есть много в этом деле другого непонятного. Расследование, каким бы первичным оно не было, проведено бестолково, я бы сказал, поспешно, по сути, и не проведено вовсе.

– Может, им тоже времени не хватало? – спросил Раздвигин.

– Нет, – вот теперь и пришлось все договаривать до конца, – все было, кажется, предопределено заранее. Вы можете не верить, но у меня даже сложилось впечатление, что они были готовы к тому… Чтобы так небрежно и неумело его провести. Пуля вошла как-то дико, через фуражку, словно его наклонили вперед, когда стреляли… Но ведь он просто шел по коридору, как сказано в деле, и стреляли сзади, этого просто не пожет быть…

– Может, в фуражке выходное отверстие? – спросил Раздвигин.

– Она чистая, а если бы прошла через воротник и голову, как должно быть, если стрелять снизу вверх и сзади, она была бы в крови и с частицами мозгового вещества… – Рыжов посмотрел на всех троих, что сидели за его столом. Все, кажется, реагировали правильно, хотя… Все это станет известно потом, когда никто из них не напишет донос на него… Или все же, напишет. – Только этого не нужно отмечать в материалах, это дело следствия, не наше.

– Понятно, – кивнула Борсина, может, лишь чуть поспешнее, чем следовало бы.

– И еще, кто-то был там, в коридоре, когда по нему шел Киров, – продолжил Рыжов, – когда в него стреляли. Не знаю почему, но у меня сложилось впечатление, что кто-то из наших, с голубыми петлицами… Слишком реакция на убийство оказалась… правильной, либо ожидаемой… Все это… Да, я думаю, что настоящую папку оформлю сам.

– Вы же говорили, что мы все-равно будем иметь к этой папке доступ, – удивилась Борсина. – Давайте я сделаю, по традиции, – она бледно улыбнулась.

– Ты лучше другое попробуй обеспечить, – сказал Рыжов серьезно. – Попробуй затерять настоящую папку в архиве среди прочих. И лучше, чтобы Смеховой не знал о ее существовании. Когда он прибудет, ты с него сдери побольше материалов по работе в Крестах, и их подшей…

– Понимаю, – кивнула Борсина.

– А я не понимаю, – вдруг раскипятилась Самохина, – не понимаю – зачем вас-то туда направили? И без нашей поддержки, и со всеми этими вызовами на чаепитие к Сталину?.. Не понимаю, а лучше бы, все же понять.

Рыжов вздохнул. Этого он не собирался говорить… Хотя и настроился быть откровенным и точным.

– А послали меня… Чтобы убедиться, что ничего наша группа обнаружить не способна. – Он помолчал, чтобы его слова дошли до всех. – Послали, чтобы проконтролировать нас, удостовериться, что любое действие тех, кто это преступление совершил, осталось для нас тайной.

– Всего-то? – не поверил Раздвигин. Помолчал, покрутил головой. – Ну и ну, а впрочем, похоже.

Самохина стала подниматься, выпрямилась перед Рыжовым, словно собиралась с ним ругаться, и произнесла с нескрываемой злобой и раздражением:

– Значит, еще опасаются, вдруг что-нибудь пойдет не так, как им хочется. Еще опасаются – вот в чем дело.

Повернулась на каблуках, и пошагала к двери. Рыжов проследил за ней, ее спина выражала гнев, разочарование, обиду, и многое другое еще… Во все вникать, кажется, не следовало. Потому что Рыжов очень отчетливо понял, что она не досказала, но что подумала, когда выплеснула эти слова из себя.

Да, они еще опасаются, но… Вот какое дело, додумал за нее Рыжов, возможно, скоро они перестанут опасаться. И тогда… Да, вспомнил он, пока говорил товарищ Сталин, опустились сумерки, а никто этого и не заметил. Или делал вид, что не замечают.