Утерянные победы фон Манштейн Эрих
Какое это неповторимое переживание – насладиться чувством победы на поле боя!
Но если маршальский жезл как знак победоносно проведенной кампании означал венец моей военной карьеры, то я все же не забывал, сколько нужно солдатской удачи, чтобы достичь такой цели, Бывает, кое-кому не удается увенчать себя лаврами победителя только потому, что он либо слишком молод, либо слишком стар.
Впрочем, что стоят эти почести в сравнении с бременем ответственности, которое несет тот, на кого вместе с управлением армией одновременно возлагается ответственность за сотни тысяч жизней и – по крайней мере, отчасти – за судьбу своей страны!
Однако, прежде всего в тот час мои соратники и я думали о том, что именно благодаря преданности, храбрости, стойкости, чувству ответственности наших солдат были преодолены все трудности и достигнута победа в кампании, которую счастливо завершила предоставленная сама себе 11 армия. Верная немецким солдатским традициям, она сражалась благородно и по-рыцарски!
После того как наша задача была завершена такой победой, я испытывал внутреннюю потребность сказать слово благодарности своим соратникам. Я не имел возможности всех их увидеть, чтобы пожать им руку. Поэтому я пригласил, по крайней мере, всех командиров, вплоть до командиров батальонов, и всех тех офицеров унтер-офицеров и рядовых, кто имел Рыцарский крест или Золотой немецкий крест, на торжественный акт в парк бывшего царского дворца в Ливадии. Вначале мы почтили память товарищей, отдавших свою жизнь, чтобы проложить нам путь к победе. Прозвучала вечерняя заря. «Сила любви» и наша тихая молитва вознеслись к небу. Последнюю дробь барабана сменила песня о добром товарище, которая, пожалуй, нигде не была более правдивой, чем в боях на востоке, прощальный привет тем, кого нам пришлось похоронить в крымской земле. Наши славные товарищи! Затем я поблагодарил всех солдат 11 армии и 8 авиационного корпуса, а также и тех, которые не могли участвовать в этом торжестве, за их преданность, храбрость и стойкость, нередко проявлявшиеся почти в критическом положении, за все совершенное ими. В заключение мы собрались все за скромным ужином, который, правда, прошел не совсем спокойно. Несколько советских самолетов, прилетевших с Кавказа, угостили нас бомбами; к счастью, все обошлось без жертв.
Конечно, после падения Севастополя я получил массу поздравлений. Но три подарка доставили мне особую радость. После того как мы 1 июля поздним вечером, по получении телеграммы фюрера о присвоении мне звания фельдмаршала и учреждении знака «Крымский щит» для 11 армии, еще раз собрались, чтобы отпраздновать в нашем татарском домике, на небольшой открытой веранде, это событие, наш начальник разведывательного отдела майор Генерального Штаба Эйсман ночью выехал в Симферополь. Там он поднял с постели одного татарина, золотых дел мастера, дал ему свои серебряные часы и приказал к утру сделать из серебра, содержащегося в часах, одну пару маршальских жезлов на мои погоны. Когда я 2 июля появился к завтраку, жезлы, с тонкой гравировкой, лежали на моем месте. Это был трогательный знак привязанности, и именно поэтому он доставил мне большую радость.
Вскоре я получил небольшую посылочку. Отправителем был немецкий кронпринц. Посылка содержала тяжелый золотой портсигар. На крышке был искусно выгравирован план крепости Севастополь со всеми ее оборонительными сооружениями. На внутренней стороне было начертано имя высокого жертвователя. Особенно же тронули меня слова сопроводительного письма. Кронпринц писал, что ему не было суждено овладеть в свое время Верденом. Тем более его радует, что мне удалось занять мощную крепость Севастополь. Это были слова любезного человека, настоящего товарища!
Своеобразным был третий подарок. Один русский священник, бежавший от большевиков во Францию и живший теперь в Виши, прислал мне толстую трость. Она была изготовлена из узловатой виноградной лозы, в набалдашник был вделан топаз, а на узком металлическом кольце стояла надпись на русском языке. В письме священник писал, что его дед во время Крымской войны, будучи командиром полка, участвовал в обороне Севастополя. Он был тяжело ранен в ногу, и солдаты его полка сделали ему эту трость. Обрадованный тем, что я занял Севастополь и освободил Крым от большевиков, он, священник, захотел послать мне эту трость в знак благодарности.
Я получил также две книги в красных кожаных переплетах. Это были мемуары некоего генерала фон Манштейна, который во времена императрицы Анны, находясь на русской службе, воевал под командованием фельдмаршала Миниха на берегах Черного моря. Хотя меня связывало с ним лишь имя, а не кровное родство, все же чтение этих мемуаров, написанных на французском языке, представляло для меня большой интерес. Не говоря уже о том, что я двигался, так сказать, по следам этого Манштейна, сражался на тех же самых полях, мемуары представляли интерес и с той точки зрения, что в них была описана жизнь, полная приключений. После вступления на престол императрицы Елизаветы Манштейну пришлось бежать из России, в то время как его покровитель Миних отправился в Сибирь. Оба вместе в свое время свергли истинного правителя России, герцога Бирона Курляндского. Когда Миних ехал в санях в Сибирь, он повстречал возвращавшегося оттуда герцога. Оба, отмечается в мемуарах, вежливо, как рыцари, поприветствовали друг друга. Манштейн после бегства из России поступил на службу в Пруссии, в бою при Колине был тяжело ранен и во время возвращения домой был убит пандурами{44}, которым он не захотел сдаться.
В то время как по окончании боев в Крыму наши войска получили несколько недель вполне заслуженного ими отдыха в чудесной местности Южного Крыма, где уже созревали фрукты, я также мог позволить себе отдохнуть.
Маршал Антонеску, навестивший нас летом после сражения на Керченском полуострове, сделал мне приглашение провести вместе с женой отпуск в Карпатах в качестве его гостя, как только будет закончена борьба за Севастополь. Он по-дружески распространил свое приглашение также и на нашего старшего сына, который после участия в боях в России и учебы в военном училище получил весной чин лейтенанта и после перенесенной им скарлатины нуждался в отдыхе.
Нам довелось в эти недели узнать чудесное румынское гостеприимство. Правда, из задуманного отпуска получился в той или иной мере официальный визит.
Когда мы как простые путешественники прибыли на румынскую границу, нас уже ожидал салон-вагон. Румынский генерал и представитель министерства иностранных дел встретили нас как гостей маршала и правительства. После чудесной поездки через Карпаты мы прибыли на следующий день в Предеаль, климатический курорт, расположенный высоко в горах неподалеку от известного королевского замка Синая. В Предеале маршал Антонеску имел великолепную виллу. На вокзале нас встретили госпожа Антонеску и военный министр Румынии. Был выстроен почетный караул в составе роты гвардейского батальона маршала Антонеску. Интересно, что маршал имел свой собственный гвардейский батальон (видимо, напуганный путчем, который в свое время попыталась устроить Железная гвардия). Батальон маршала во всем был похож на гвардейский батальон короля, с той лишь разницей, что королевский батальон имел белые этишкеты, а батальон маршала – красные.
По украшенным флагами улицам, на которых школьники образовали шпалеры, мы проехали к чудесной маленькой вилле, служившей резиденцией для гостей правительства. В ней разместились моя жена, наш сын, который прибыл несколькими днями позже, и я, в то время как Шпехт и оба румынских офицера, выделенных в мое распоряжение, устроились в соседнем доме. Нас очень любезно приняла госпожа Гога, супруга бывшего, умершего премьер-министра и интимный друг дома Антонеску. Ранее дом принадлежал ей, и она показала нам хорошо обставленные помещения: жилую комнату, столовую, две спальни. Она представила нам также персонал виллы и сказала при этом тихо, но настойчиво, что мы вполне можем полагаться на повара. Это напоминало нам о том, что мы находимся на Балканах.
Действительно, премьер-министр Гога, избравший дружественный Германии курс, был отравлен. Когда во время нашего пребывания маршал Антонеску заболел легким желудочным расстройством, он первым делом рассчитал повара. Вообще нас хранили как зеницу ока. Всегда за нами «незаметно» следовали два немецких и два румынских служащих уголовной полиции. Еще в салон-вагоне нам лишь с трудом удалось уговорить румынского чиновника, которому было приказано спать на полу перед дверью в мое купе, выбрать себе несколько более удобное место. Это было первый и единственный раз в моей жизни, что меня принимали с такими почестями и так заботливо охраняли; для этого нужна особая привычка. Жизнь простого путешественника, конечно, удобнее.
Во время нашего пребывания в Предеале мы были несколько раз в гостях в доме маршала. Он, а также его жена разговаривали на великолепном французском языке и были любезнейшими хозяевами. Антонеску долгое время был военным атташе в Париже и Лондоне. Тем приятнее была его прогерманская позиция.
Однажды нас пригласили на завтрак к королю и его матери, королеве Елене. Королева была все еще красивой женщиной, любезной и умной, естественной и непринужденной в беседе. Она тосковала по Флоренции, где жила годами в то время, когда ее муж, король Кароль, был влюблен в мадам Лупеску. Можно было заметить, что в жилах королевы течет кровь Гогенцоллернов.
Юный король Михай производил тогда впечатление несколько беспомощного и безразличного человека. Его склонности, казалось, целиком были сосредоточены на автомобилях и моторных лодках. В то время как королева-мать проявляла интерес к политическим вопросам, король, казалось, холодно или без интереса относился к своей задаче правителя. Для своего возраста он скорее производил впечатление разочарованного человека. Было ли это уже тогда маской? Его незрелость наверняка была связана с тем, что детство свое он провел между несдержанным отцом и матерью, жившей большей частью за границей. К этому прибавилось еще то, что маршал Антонеску отстранил его от всякой практической работы, связанной с управлением страной. Молодой король не умел даже вести себя, когда ему приходилось посещать какую-либо воинскую часть, да это и случалось довольно редко.
В другой раз мы предприняли в сопровождении румын поездку по Трансильвании и посетили кавалерийское училище в Германнштадте (Сибиу). Антонеску был в свое время начальником этого училища и поэтому проявлял о нем особую заботу. Оно было образцово оборудовано, и продемонстрированная нам верховая езда находилась на высоком уровне.
Мы приняли также приглашение румынского патриарха и посетили его в его сельской резиденции, расположенной рядом с монастырем среди чудесного леса. Как все православные священники, он и его младшие товарищи носили красивые длинные бороды, подчеркивавшие достоинство их сана. Беседа с высокообразованным пастырем, изучавшим геологию в Ереславле (Вроцлаве) и Тюбингене, была большим наслаждением. Вечером мы сидели на террасе скромного сельского дома, и пища наша была по-сельскому проста и скромна, в противоположность угощениям на светских церемониях. Но самым приятным впечатлением во время нашего пребывания в Румынии было посещение немцев, проживавших в Румынии, которые при режиме Антонеску и под влиянием Германии пользовались значительно большими свободами, чем в прежние времена.
Между прочим, широко распространенное название «трансильванские саксонцы» является ошибочным. Трансильванские немцы прибыли сюда из Люксембурга и Лотарингии. Мы совершили поездку по чудесной Трансильванской провинции. День начался богослужением в одной из старых укрепленных церквей-крепостей. Они были еще защищены стенами, за которыми укрывались жители во время войны и к которым были пристроены хлева для животных и закрома для продовольствия. Епископ Трансильванский отправлял богослужение. Из близлежащих сел сюда поспешили прибыть крестьяне со своими женами и детьми, все в старинных, красочных нарядах. Затем началась наша поездка по красивым селам с их богатыми усадьбами. Всюду были вывешены флаги, а школьники приветствовали нас с цветами в руках. Мы посетили замок Мариенбург, являющийся предшественником замка Мариенбург (Мальборк) в Пруссии. Немецкий Рыцарский орден, вынужденный отступить из Святой земли{45}, получил вначале колонизаторскую задачу в Трансильвании, прежде чем он прибыл в Германию, чтобы завоевать затем для немцев Пруссию.
Днем мы присутствовали при крещении немецкого мальчика, крестным отцом которого стал я. На крестинах в кругу крестьян, гордых своим хозяйством и своей прекрасной родиной, было подано все, что только имелось у хозяина. После обеда, в другом селе, мы приняли участие в сельском празднике, во время которого молодые девушки и парни, в пестрых народных костюмах, показали нам свои прекрасные старинные танцы. Чудесная картина. Вечер мы провели в кругу немцев в главном немецком населенном пункте Кронштадте (Оразул Сталин), гордостью которого являлся большой, так называемый Черный кафедральный собор. Это название было связано со стенами собора, почерневшими во время пожара. Последние дни отпуска мы находились в Бухаресте. Мы увидели нефтяные поля Плоешти, румынский военный завод, а я посетил также военный госпиталь. Госпиталь был размещен в роскошном здании, которое королевский двор построил для своих служащих. В начале войны маршал Антонеску, не долго думая, отобрал это здание у двора и превратил в госпиталь. Как ни правильно было это мероприятие само по себе, но та грубость и прямолинейность, которые при этом были проявлены маршалом, сделали многих в придворных кругах его врагами. То же относится и к следующему факту: в один прекрасный день маршал неожиданно уволил все окружение королевы и заменил его другими лицами. Жертвой этой замены оказался и майор Розетта, сын дипломата и шурин генерала Паулюса. Позже он прибыл ко мне в качестве румынского офицера связи и стал хорошим посредником и товарищем. Несомненно, маршал Антонеску значительно повредил себе тем, что полностью отстранил от участия в государственных делах короля, хотя он и не был еще достаточно для этого подготовлен, а также и тем, что он применял подобные грубые меры. Во всяком случае, кто видел тогда короля, тот ни за что бы не подумал, что он когда-либо наберется мужества и инициативы, чтобы арестовать Антонеску. То, что он, представитель династии Гогенцоллернов, позже предал Германию, предрешив тем самым конец своего господства, тогда было еще скрыто во мраке будущего.
Как бы то ни было, мы можем лишь с благодарностью вспоминать о тех неделях, когда мы могли испытать широкое румынское гостеприимство и когда мы получили незабываемые впечатления от пребывания в немецкой Трансильвании. Сейчас немцы, не подвергшиеся изгнанию из этой провинции, снова порабощены.
Мне доставило радость только то, что мой крестник со своими родителями спасся от грозившей ему волны уничтожения и живет теперь в Ганновере.
Глава 10. Ленинград – Витебск
В то время как дивизии 11 армии, находясь в Крыму, отдыхали от перенесенных ими тягот, а я проводил свой отпуск в Румынии, штабы имели задачу подготовить форсирование Керченского пролива. Это должно было явиться началом участия армии в уже развернувшемся большом наступлении южного крыла германской армии. Находясь в Предеале, я был в курсе того, как проходит подготовка, так как меня навещал начальник оперативного отдела штаба армии полковник Буссе. К сожалению, из всей этой подготовки ничего не вышло, кроме напрасной бумажной писанины. Гитлер, гнавшийся, как всегда, сразу за несколькими целями и переоценивший начальные успехи нашего наступления, отказался от первоначального плана включить в него и 11 армию.
Когда я 12 августа возвратился в Крым, то нашел здесь, к моему сожалению, новые указания Главного командования. План форсирования армией Керченского пролива отпадал. Выполнение этой операции возлагалось лишь на штаб 42 корпуса и 42 дивизию совместно с румынами. 11 же армия предназначалась для захвата Ленинграда, куда уже была отправлена действовавшая под Севастополем артиллерия. Но, к сожалению, в дальнейшем от нашей армии откололись еще 3 дивизии. 50 дивизия должна была оставаться в Крыму, 22 дивизия, опять преобразованная в авиадесантную, была отправлена на остров Крит, где она оставалась, по существу, в бездействии до конца войны, а это была одна из наших лучших дивизий. Уже во время переброски у нас была взята в группу армий «Центр» 72 дивизия, чтобы ликвидировать на одном участке кризисное положение. В результате для выполнения будущих задач в распоряжении штаба армии из старых соединений остались только штабы 54 и 30 корпусов, а также 24, 132, 170 пехотные и 28 горнострелковая дивизии. Такое расчленение армии, в которой под руководством штаба армии длительное время совместно действовали одни и те же корпусные штабы и дивизии, при любых обстоятельствах было достойно сожаления, каковы бы ни были причины, побудившие Главное командование на такой шаг. Знание друг друга, доверие друг к другу, добытое в трудных боях, – это моменты, которые имеют большой вес в войне и которыми никогда не следовало бы пренебрегать.
Помимо этого вопроса, всплыл другой, еще более важный. Целесообразно ли было в этот момент снимать 11 армию с южного крыла Восточного фронта, чтобы поставить ей, несомненно, менее важную задачу – захват Ленинграда? Ведь летом 1942 г. Германия искала решения своей судьбы на юге Восточного фронта. А для этого никакое количество сил не было лишним. Тем более что, исходя из целей, которые преследовал Гитлер, можно было с самого начала видеть, что немецкое наступление будет развиваться в двух направлениях – на Сталинград и на Кавказ – и что чем далее на восток продвинутся наступающие войска, тем более растянутым окажется северный фланг наносящего удар клина.
Ход событий показал, насколько нужна была в дальнейшем 11 армия на южном крыле, независимо от того, была бы она использована для форсирования Керченского пролива, чтобы воспрепятствовать отходу противника на Кавказ, или действовала бы сначала в качестве оперативного резерва наступающих армий.
Когда я по пути на север сделал посадку в Виннице, чтобы обсудить в главной ставке фюрера мои новые задачи, я подробно говорил по этому вопросу с начальником Генерального Штаба генерал-полковником Гальдером. При этом Гальдер дал ясно понять, что мысль Гитлера добиваться захвата Ленинграда одновременно с наступлением на юге противоречит его точке зрения. Но Гитлер настоял на этом и не отступит от своего намерения. Правда, на мой вопрос, считает ли он, Гальдер, возможным обойтись вообще без 11 армии на юге, он ответил утвердительно. Я сам в этом сомневался, но не мог тогда опровергнуть эту точку зрения начальника Генерального Штаба.
При этом моем посещении я с ужасом констатировал, насколько плохими были отношения между Гитлером и его начальником Генерального Штаба. Из доклада об обстановке выяснилось, что в группе армий «Центр» вследствие наступления советских войск в одном районе создалось кризисное положение (для ликвидации которого была направлена наша 72 дивизия). Когда Гитлер в связи с этим начал делать выпады против сражавшихся там войск, начальник Генерального Штаба настойчиво возражал ему. Он указал на то, что войска давно уже переутомлены, что большие потери в офицерском и унтер-офицерском составе не могут не оказывать влияние на состояние и боеспособность армии. Эти соображения, изложенные Гальдером в исключительно деловой форме, имели следствием взрыв гнева Гитлера, впрочем, единственный, случившийся в моем присутствии. В нетактичной форме Гитлер подверг сомнению право начальника Генерального Штаба высказывать подобные суждения относительно его мнения. Он, Гитлер, де может судить обо всем этом гораздо лучше, так как он в первую мировую войну сражался в качестве пехотинца на фронте, в то время как генерал Гальдер не был там. Вся сцена была настолько недостойной, что я демонстративно отошел от стола с картами и вернулся с докладом лишь по требованию Гитлера, после того как он успокоился. Я считал нужным поговорить после доклада с начальником управления кадров генералом Шмундтом, бывшим одновременно военным адъютантом при Гитлере. Я сказал ему, что подобные отношения между главнокомандующим и начальником Генерального Штаба сухопутных сил совершенно невозможны. Либо Гитлеру нужно слушаться своего начальника Генерального Штаба и соблюдать необходимые формы обращения с ним, либо последний должен сделать для себя определенные выводы. К сожалению, ничего подобного не произошло. Шесть недель спустя вследствие разрыва между Гитлером и генерал-полковником Гальдером последний был уволен в отставку.
27 августа штаб 11 армии прибыл на Ленинградский фронт, чтобы здесь, в полосе 18 армии, выяснить возможности для нанесения удара и составить план наступления на Ленинград. Было условлено, что затем штаб 11 армии займет часть фронта 18 армии, обращенную на север, в то время как за 18 армией оставалась восточная часть фронта, по Волхову. Отведенный 11 армии северный участок фронта состоял из полосы по берегу Невы – от Ладожского озера до пункта юго-восточнее Ленинграда, из полосы, в которой должно было развернуться наступление, – южнее Ленинграда – и из полосы, которая охватывала длинный участок земли по южному берегу Финского залива, еще удерживавшийся Советами в районе Ораниенбаума.
Штабу 11 армии, кроме мощной артиллерии, предназначенной для поддержки наступления, отчасти доставленной сюда из района Севастополя, были подчинены 12 дивизий, в том числе испанская «Голубая дивизия», одна танковая и одна горнострелковая дивизии, а также бригада СС. Из этих сил 2 дивизии действовали на Невском фронте и 2 – на Ораниенбаумском, так что для наступления на Ленинград оставалось девять с половиной дивизий. Это не так уж много сил, если учесть тот факт, что противник в районе Ленинграда имел 19 стрелковых дивизий, одну стрелковую бригаду, одну бригаду пограничных войск и одну – две танковые бригады.
Ввиду такого соотношения сил для нас, естественно, имело бы существенное значение, если бы в наступлении приняли участие финны, которые блокировали район Ленинграда с севера по Карельскому перешейку. Достаточно было бы, если финны сковали бы стоявшие против них пять с половиной советских дивизий. Однако соответствующий запрос, сделанный немецкому генералу при финской главной ставке, генералу Эрфурту, показал, что финское Главное командование отклоняет это предложение. Генерал Эрфурт объяснил эту точку зрения финнов тем, что Финляндия с 1918 г. всегда придерживалась того мнения, что существование Финляндии никогда не должно представлять угрозы Ленинграду. По этим причинам, отмечал Эрфурт, участие Финляндии в наступлении на город исключено.
Таким образом, штаб армии, выполняя поставленную ему задачу, мог рассчитывать только на собственные силы. Мы совершенно ясно сознавали, что успех этой операции был в известной мере проблематичным. То обстоятельство, что данную операцию вообще можно было и не проводить, не способствовало тому, чтобы сделать ее особенно приятной для нас. Летом 1941 г., безусловно, существовала возможность захватить Ленинград внезапным ударом. Срочное овладение этим городом стояло в первоначальном плане Гитлера в числе первоочередных задач. Каковы бы ни были причины для этого, существовавшие тогда шансы не были использованы. Позже Гитлер надеялся на возможность вынудить Ленинград и его население к сдаче голодной блокадой. Но Советы перечеркнули его планы, организовав снабжение города через Ладожское озеро – летом с помощью судов, зимой по построенной на льду дороге.
Оставался, кроме того, фронт от Ладожского озера до Ораниенбаума, поглощавший много наших сил. Ликвидация его была весьма желательной. Сомнение вызывало лишь то, было ли оправданным наступление теперь, когда мы старались решить судьбу войны на юге Восточного фронта. Слова «что ты не захотел сделать в ту минуту, не вернет тебе и вечность», казалось, были начертаны над операцией против Ленинграда. Между тем мы должны были самым наилучшим образом готовить порученное нам наступление. Во время разведки местности на фронте южнее Ленинграда мы видели город, защищенный глубоко эшелонированной системой полевых укреплений, но расположенный, казалось, рядом. Виден был большой завод в Колпино на Неве, все еще выпускавший танки. Видны были Пулковские верфи у Финского залива. Вдали вырисовывался силуэт Исаакиевского собора и шпиль Адмиралтейства, а также Петропавловская крепость. В ясную погоду можно было различить на Неве также броненосец, выведенный из строя артиллерийскими снарядами. Это был один из наших броненосцев водоизмещением в 10000 т, купленный русскими в 1940 г. Мне грустно было смотреть, что жертвой войны оказались известные мне по 1931г. царские дворцы: прекрасный Екатерининский дворец в Царском Селе (г. Пушкин), а также другой, меньших размеров дворец здесь же, в котором жил последний царь, и восхитительный Петергоф (Петродворец) на берегу Финского залива. Они были сожжены советской артиллерией.
На основе наблюдений нам стало ясно, что наша армия ни при каких обстоятельствах не должна быть втянута в боевые действия в черте города Ленинграда, где бы наши силы быстро растаяли. Точку зрения Гитлера о том, что город можно принудить к сдаче террористическими налетами специально для этого предназначенного 8 авиационного корпуса, мы так же мало склонны были разделять, как и умудренный опытом командир этого корпуса генерал-полковник фон Рихтгофен. Исходя из сказанного выше, замысел штаба армии заключался в том, чтобы, используя вначале сильнейшее артиллерийское и авиационное воздействие на противника, прорвать силами 3 корпусов его фронт южнее Ленинграда, продвинувшись при этом только до южной окраины самого города. После этого 2 корпуса должны были повернуть на восток, чтобы с хода внезапно форсировать Неву юго-восточнее города. Они должны были уничтожить противника, находившегося между рекой и Ладожским озером, перерезать путь подвоза через Ладожское озеро и вплотную охватить город кольцом также и с востока. В таком случае захвата города можно было бы добиться быстро и без тяжелых уличных боев, подобно тому, как это случилось в свое время с Варшавой.
Но вскоре выявилось, что цитированным выше словам суждено было стать правдой. Немецкие военные транспорты, прибывавшие на Ленинградский фронт, не могли, конечно, уйти от внимания противника. Уже 27 августа противник атаковал 18 армию, стоявшую фронтом на восток. Необходимо было ввести в бой только что прибывшую 170 дивизию. В последующие дни стало ясно, что советская сторона, используя крупные силы, организовала наступление с целью прорыва блокады Ленинграда; этим наступлением противник, очевидно, хотел упредить наше наступление.
4 сентября вечером мне позвонил Гитлер. Он заявил, что необходимо мое немедленное вмешательство в обстановку на Волховском фронте, чтобы избежать катастрофы. Я должен был немедленно взять на себя командование этим участком фронта и энергичными мерами восстановить положение. Действительно, в этот день противник в районе южнее Ладожского озера совершил широкий и глубокий прорыв занятого незначительными силами фронта 18 армии.
Нам было, конечно, не очень удобно брать на себя в районе 18 армии в критический момент командование угрожаемым участком фронта. Уже на то, что на нас была возложена задача организовать наступление на Ленинград, в штабе 18 армии смотрели отрицательно, что было вполне справедливо. Однако, несмотря на такое очевидное пренебрежение (со стороны Главного командования. – Прим, ред.), штаб 18 армии делал все возможное, чтобы всеми средствами облегчить нам выполнение нашего задания, особенно учитывая, что у нас в штабе не было отдела тыла.
И вот вместо запланированного наступления на Ленинград развернулось «сражение южнее Ладожского озера».
Севернее дороги, идущей из Ленинграда через Мгу на восток, противнику удалось захватить участок фронта 18 армии шириной 8 км и продвинуться примерно на 12 км в западном направлении, до района севернее Мги. Прежде всего, нужно было остановить продвижение противника имеющимися под руками силами нашей 11 армии. В последующие дни в ходе тяжелых боев нам удалось остановить противника. После сосредоточения прибывших к этому времени остальных дивизий армии штаб мог начать решающее контрнаступление. Контрнаступление было организовано с севера и юга, из опорных пунктов уцелевшего фронта, чтобы отрезать вклинившиеся войска противника прямо у основания клина.
С юга наступал 30 ак в составе 24, 132, 170 пехотных и 3 горнострелковой дивизий, с севера – занимавший и ранее этот участок фронта 26 корпус с 3 дивизиями: 121 пехотной, 5 и 28 горнострелковыми дивизиями. К 21 сентября в результате тяжелых боев удалось окружить противника. В последующие дни были отражены сильные атаки противника с востока, имевшие целью деблокировать окруженную вражескую армию прорыва. Та же судьба постигла и Ленинградскую армию, предпринявшую силами 8 дивизий отвлекающее наступление через Неву и на фронте южнее Ленинграда.
Вместе с тем необходимо было уничтожить находящиеся в котле между Мгой и Гайтоловым значительные силы противника. Как всегда, противник не помышлял о сдаче, несмотря на безвыходность положения и на то, что продолжение борьбы и с оперативной точки зрения не могло принести ему пользы. Напротив, он предпринимал все новые и новые попытки вырваться из котла. Так как весь район котла был покрыт густым лесом (между прочим, мы никогда не организовали бы прорыва на такой местности), всякая попытка с немецкой стороны покончить с противником атаками пехоты повела бы к огромным человеческим жертвам. В связи с этим штаб армии подтянул с Ленинградского фронта мощную артиллерию, которая начала вести по котлу непрерывный огонь, дополнявшийся все новыми воздушными атаками. Благодаря этому огню лесной район в несколько дней был превращен в поле, изрытое воронками, на котором виднелись лишь остатки стволов когда-то гордых деревьев-великанов. Из захваченного нами дневника советского командира полка мы узнали позже, какое воздействие оказывал этот огонь. Из него мы узнали также, с какой суровостью комиссары принуждали советские войска в котле к продолжению сопротивления.
К 2 октября, таким образом, удалось закончить бои в котле. Со стороны противника в этом сражении участвовала 2 ударная армия, состоявшая не менее чем из 16 стрелковых дивизий, 9 стрелковых бригад и 5 танковых бригад. Из них в котле было уничтожено 1 стрелковых дивизий, 6 стрелковых бригад и 4 танковые бригады. Другие соединения понесли огромные потери во время безуспешных атак с целью деблокирования окруженных сил. Нами было захвачено 12000 пленных, противник потерял свыше 300 орудий, 500 минометов и 244 танка. Потери противника убитыми во много раз превышали число захваченных пленных.
Если задача по восстановлению положения на восточном участке фронта 18 армии и была выполнена, то все же дивизии нашей армии понесли значительные потери. Вместе с тем была израсходована значительная часть боеприпасов, предназначавшихся для наступления на Ленинград. Поэтому о скором проведении наступления не могло быть и речи. Между тем Гитлер все еще не хотел расстаться с намерением овладеть Ленинградом. Правда, он готов был ограничить задачи наступления что, естественно, не привело бы к окончательной ликвидации этого фронта, а к этой ликвидации в конце концов все сводилось. Напротив, штаб 11 армии считал, что нельзя приступать к операции против Ленинграда, не пополнив наши силы и вообще не имея достаточного количества сил. За обсуждением этих вопросов и составлением все новых планов прошел октябрь.
Не особенно приятно было пребывать в бездействии здесь на севере, в то время как на юге Восточного фронта, на Кавказе и под Сталинградом, по всей видимости, наше наступление захлебывалось. Наступил момент, когда и мой адъютант Шпехт снова почувствовал неудовлетворенность собой, связанную для молодого офицера, работающего в большом штабе, с тем, что этот штаб не выполняет никаких решающих задач. «Пепо» снова начал грызть удила и проситься на фронт. Понимая его стремление, я не мог заставить себя отказать ему. Я отправил его в 170 дивизию, которая вела бои на Неве и в рядах которой он одно время сражался в Крыму. Самолет «Физелер Шторх», на котором он полетел туда, потерпел аварию, и Шпехт погиб. 25 октября мы похоронили славного юношу. Для всех нас, особенно для меня, это был тяжелый удар. Никогда больше не услышим мы его веселого смеха, его звонкого голоса. Как мне будет недоставать этого юного товарища, наполнявшего радостью нашу палатку, часто сопровождавшего меня во время трудных и опасных поездок и всегда бодрого, уверенного и предприимчивого! После моего шофера и хорошего товарища Нагеля Шпехт был вторым из моих ближайших спутников, ставшим жертвой этой войны.
Прямо с похорон Шпехта мне пришлось вылететь в главную ставку фюрера, чтобы получить маршальский жезл. Какую радость доставил бы этот полет Шпехту!
Как всегда до сих пор, Гитлер был изысканно вежлив со мной и дал высокую оценку действиям войск 11 армии в сражении у Ладожского озера. Я воспользовался случаем, чтобы высказать ему свое глубокое убеждение в слишком высоком перенапряжении нашей пехоты. Ввиду больших потерь, неизбежных при ведении войны против упорного противника, решающее значение имел вопрос о своевременном пополнении рядов пехотных полков. Но поскольку пополнение почти никогда не прибывало вовремя (так было с самого начала похода в Россию) и полки шли в бой с совершенно недостаточными силами, то неизбежно сила пехоты убывала с все возрастающей быстротой.
Нам стало известно, что по приказу Гитлера военно-воздушные силы приступили к формированию 22 авиаполевых дивизий, для которых ВВС смогли выделить 170000 человек. Это было неудивительно. Прежде всего Геринг в своей области{46} всегда действовал расточительно. Это касалось не только денег и строительства, но также и числа солдат. Далее, военно-воздушные силы строились из расчета крупных оперативных задач, для осуществления которых, как выяснилось, не имелось в достаточном количестве ни летного персонала, ни самолетов. Здесь не место рассматривать вопрос, почему так случилось. Во всяком случае, было фактом, что ВВС смогли высвободить 170000 человек, причем они могли бы это сделать и значительно раньше. Ведь мечта о ведении оперативной воздушной войны практически лопнула вместе с битвой за Англию.
Теперь из этих 170000 человек в рамках ВВС создавались соединения для ведения наземных боев. Если учесть, что в свое время ВВС имели широкую возможность выбора при наборе рядовых, то речь шла, несомненно, о первоклассных солдатах. Если бы они осенью 1941 г. влились в качестве пополнения в дивизии сухопутных сил, эти дивизии сохранили бы свою полную боеспособность, и тогда сухопутным силам Германии не пришлось бы испытать многих трудностей зимы 1941/42г. Но создавать из этих солдат дивизии в рамках ВВС было чистым безумием. Где могли эти дивизии получить необходимую боевую и общевойсковую подготовку, откуда было взять боевой опыт, совершенно необходимый для войны на востоке? Откуда в составе ВВС смогли взяться командиры дивизий, полков и батальонов?
Во время нашей беседы я подробно изложил Гитлеру все эти соображения, а немного позже представил их ему в памятной записке. Он выслушал мои аргументы, но заявил, что он основательно обдумал эти вопросы и все же будет придерживаться своего мнения. Через некоторое время тогдашний начальник оперативного отдела штаба группы армий «Центр», всегда хорошо осведомленный благодаря дружбе с адъютантом Гитлера, сообщил мне по этому вопросу следующее: требование сформировать собственные дивизии в рамках ВВС Геринг обосновывал перед Гитлером тем, что он не может отдать «своих» солдат, воспитанных в национал-социалистском духе, в сухопутные силы, в которых имеются еще священники и которыми командуют вильгельмовские офицеры. Своим же подчиненным он сказал, что ВВС также должны принести жертвы, чтобы не только сухопутные силы были тем видом вооруженных сил, который один или главным образом один приносит жертвы. Вот такими аргументами Геринг смог уговорить Гитлера принять его план!
В остальном наша задача под Ленинградом приближалась к концу. Во время моего приезда в Винницу Гитлер сказал мне, что штаб 11 армии, вероятно, будет переведен в состав группы армий «Центр» в район Витебска, где имелись признаки предстоявшего в ближайшее время крупного наступления противника. Мы должны были при возможности ответить наступающему противнику контрнаступлением. Гитлер, правда, заявил мне, что если он сам со своей ставкой покинет Винницу, то я получу командование над группой армий «А». После того как Гитлер отстранил фельдмаршала Листа от командования этой группой (ввиду расхождения во мнениях по одному вопросу, но без всякой основательной причины), Гитлер сам командовал «по совместительству» этой группой армий. Это положение было нетерпимым. Но еще удивительнее было то, что Гитлер в этот момент сказал в связи с моим возможным назначением на пост командующего этой группой армий. На будущий год он предполагает, заявил Гитлер, предпринять силами группы механизированных армий наступление через Кавказ на Ближний Восток! Это характерный признак того, насколько утопической еще в то время была его оценка военной обстановки в целом и оперативных возможностей в частности.
На последние дни под Ленинградом приходится событие, явившееся самым тяжелым ударом, какой мог постигнуть лично мою дорогую жену, меня самого и наших детей: смерть нашего старшего сына Геро. Он погиб 29 октября за нашу любимую Германию, будучи лейтенантом 51 мотострелкового полка моей старой 18 дивизии. Да простят мне, что я говорю здесь о своей личной утрате, хотя, находясь под моим командованием, подобным же образом отдали свои жизни за Германию многие тысячи молодых немцев. Жертва, принесенная нашим сыном, конечно, была такой же, как жертва, которую пришлось принести тысячам и тысячам немецких юношей, их отцам и матерям. Но меня поймут, что в этих моих воспоминаниях должно быть место и для нашего сына, отдавшего свою жизнь за отечество. Он будет представлять здесь многих других, которые прошли вместе с ним тот же путь, которые пожертвовали тем же, чем и он, и которые продолжают жить в сердцах своих близких, как наш любимый мальчик в наших сердцах.
Наш Геро, родившийся в канун нового 1923г. и погибший 19 лет от роду, был от рождения слабым ребенком. С раннего детства он страдал от астмы, и только благодаря неусыпным заботам моей дорогой жены он вырос юношей, который смог стать солдатом. Уже с детства ему пришлось из-за физических недугов во многом отказывать себе, но это все же привело к тому, что он быстро развивался и выработал в себе сильную волю, чтобы справляться с требованиями, предъявляемыми жизнью, несмотря ни на какие препятствия.
Геро был ребенком, заслуживавшим особой любви, серьезным и задумчивым, но вместе с тем и жизнерадостным. Скромный, всегда готовый оказать помощь и верный долгу, – таким прошел он свой жизненный путь и выполнил изречение, произнесенное при его крещении: «Но он радостно шел своей дорогой!»
Когда он в 1940 г. сдал экзамен на аттестат зрелости в рыцарской академии{47} в Лигнице (Легница), его желанием было стать солдатом, а именно, солдатом того рода войск, в котором служил в свое время и я, солдатом пехоты, которую зовут царицей полей, так как на ней искони лежала основная тяжесть боя. Не стоит говорить о том, что мы, его родители, понимали его желание пойти по пути поколений его предков, и это желание во время войны было для него само собой разумеющимся, хотя моя жена и я никогда не пытались побудить его к выбору этой профессии. Профессия офицера, стремление быть воспитателем немецкой молодежи вести ее за собой, когда его призывал к этому долг, – это было у него в крови. Поэтому, получив аттестат зрелости, он вступил в 51 мотострелковый полк в Лигнице (Легница) и в качестве пехотинца участвовал в летней кампании 1941 г. в России. Он стал унтер-офицером и получил Железный крест за спасение товарища, раненного во время поиска и отставшего от своей поисковой группы. Осенью 1941 г. он возвратился на родину, поступил в военное училище и весной 1942 г. стал офицером.
После тяжелого заболевания и отпуска он снова прибыл в свой любимый полк, сражавшийся в составе 16 армии южнее озера Ильмень. Я имел радость увидеть его, когда он ненадолго побывал у меня в моей командирской машине во время сражения у Ладожского озера. После этого я видел его еще раз, когда я 18 октября навестил своего друга, генерал-полковника Буша, в штабе 16 армии. Он пригласил на вечер Геро, и мы весело провели время вместе с Бушем и моим любимым адъютантом Шпехтом, который погиб несколькими днями позже.
Утром 30 октября 1942 г. мой верный начальник штаба генерал Шульц, преемник Велера, после доклада утренней сводки сообщил мне, что мой сын Геро погиб прошлой ночью от русской авиабомбы. Будучи в своем батальоне офицером для поручений, он в этот момент шел на передний край, чтобы передать приказ одному командиру взвода.
31 октября мы похоронили моего дорогого сына на берегу озера Ильмень. Дивизионный священник 18 мотострелковой дивизии, Крюгер, совсем в духе нашего сына, начал свою речь следующими словами:
«Он был рядовым лейтенантом пехоты».
После погребения я на несколько дней вылетел домой, к своей дорогой жене, которая особенно любила этого нашего сына и заботилась больше всего о нем, доставлявшем нам только радость, хотя и перемежавшуюся иногда заботами из-за его недугов, которые он мужественно переносил. Мы вложили его душу в руки божьи.
Геро Эрих Сильвестр фон Манштейн, как многие, многие молодые немцы, погиб перед лицом врага, как храбрый солдат. Профессия офицера была его призванием. Он прошел свою жизнь, хотя и молодым, но с удивительной зрелостью взглядов! Если можно говорить о благородном юноше в настоящем смысле этого слова, то он был именно таким, причем не только по своему внешнему виду – высокий, стройный, хрупко сложенный, с продолговатым, благородным лицом, – но, прежде всего по своему характеру, убеждению. В этом юноше не было ничего фальшивого. Скромный, любящий, всегда готовый помочь, серьезный по своим взглядам, но одновременно и веселый, он испытывал не честолюбие, а только чувство товарищества и больше того – чувство любви к людям. Его мысли и душа были открыты для всего доброго и прекрасного. Он был потомком многих поколений солдат; но именно благодаря тому, что он был вдохновенным немецким солдатом, он был благородным человеком в подлинном смысле этого слова, человеком и христианином.
В то время как я после похорон Геро находился в Лигнице (Легница), штаб 11 армии был переведен из района Ленинграда в группу армий «Центр», в район Витебска. За несколько недель пребывания в этом районе не произошло существенных событий, достойных упоминания. Прежде чем возникла реальная возможность использования штаба 11 армии против ожидавшегося русского наступления, события на юге Восточного фронта повлекли за собой необходимость использования его в новом месте и для решения новых задач.
20 ноября в штабе армии был получен приказ о том, что мы в качестве штаба вновь создаваемой группы армий «Дон» должны принять на себя командование участком фронта по обе стороны от Сталинграда. Я с начальником оперативного отдела полковником Буссе находился в это время на участке фронта в корпусе фон дер Шевалери и задержался там, так как полотно железной дороги оказалось взорванным партизанами. Из-за действий партизан в этом районе можно было передвигаться либо в бронированных машинах, либо в специально охраняемых поездах.
Стояла нелетная погода, поэтому мы выехали 21 ноября из Витебска железной дорогой и вновь были задержаны, так как дорога была повреждена взрывом мины. 24 ноября, в мой день рождения (мне исполнилось в этот день 55 лет), мы прибыли в штаб группы армий «Б», занимавшей еще наш будущий участок фронта. То, что мы узнали здесь о положении 6 армии и об обстановке на примыкающих к ней фронтах 4 танковой армии и 3 и 4 румынских армий, будет рассказано в главе «Сталинградская трагедия».
Глава 11. Гитлер – Верховный главнокомандующий
С назначением на должность командующего группой армий «Дон» я впервые оказался в непосредственном подчинении Гитлера как главнокомандующего вооруженными силами и сухопутными силами. Только теперь я получил возможность по-настоящему узнать и оценить то, как он пытался наряду с управлением государством выполнить задачу полководца. До этого времени я наблюдал его влияние на управление войсками лишь издали, а не непосредственно. Ввиду обстановки строгой секретности при решении всех оперативных вопросов я не мог составить себе собственного обоснованного мнения о Гитлере.
Во время польской кампании нам остались неизвестными случаи вмешательства Гитлера в руководство сухопутной армией. Во время своего двукратного посещения группы армий Рундштедта он внимательно выслушал наш доклад об обстановке и о намерениях штаба группы армий, согласившись с нашими соображениями без всяких возражений.
О плане оккупации Норвегии никому из посторонних не было вообще ничего известно.
Позиция Гитлера в вопросе о наступлении на западе была уже подробно изложена. Конечно, было достойно сожаления, что в этом вопросе он нисколько не считался с ОКХ. Во всяком случае, необходимо признать, что его концепция активных наступательных действий на западе была с военной точки зрения принципиально правильной, хотя и не в отношении намечавшегося им первоначального срока. Конечно, оперативный план наступления, проводившегося по его приказанию, был в основных чертах составлен им; правда, как уже указывалось выше, этот план едва ли мог привести к решительному успеху. Видимо, вначале он сам не верил в возможность достичь успеха в том объеме, в каком он потом фактически был достигнут. Однако, когда штаб группы армий «А» представил ему оперативный план с изложением подобных возможностей, Гитлер сразу ухватился за него. Он сделал его своим собственным планом, правда, с известными оговорками, в которых уже проступала боязнь риска. Его кардинальная ошибка – приказ остановить танковые соединения перед Дюнкерком – не была в то время очевидной для непосвященных, так как об этом почти ничего не было известно. Мы были введены в заблуждение зрелищем военной техники, оставленной противником в огромном количестве на побережье Дюнкерка, мы еще не знали, что англичане по существу полностью спасли свою армию.
Отсутствие «военного плана», который позволил бы провести своевременную подготовку вторжения{49}, ясно указывало на фиаско командования вооруженных сил, т.е. Гитлера. С другой стороны, постороннему наблюдателю невозможно было судить о том, было ли с политической точки зрения неизбежным решение о выступлении против Советского Союза. Во всяком случае, сосредоточение советских сил на нашей, а также на венгерской и румынской границах было достаточно угрожающим.
О влиянии Гитлера на разработку плана операций против Советского Союза, равно как и на проведение операций в первый период кампании, я, будучи командиром корпуса, а затем командующим 11 армией, так же мало знал, как и о планах летнего наступления 1942 г. Во всяком случае, Гитлер не вмешивался в руководство кампанией в Крыму. Более того, во время моего доклада весной 1942 г. он безоговорочно согласился с нашими планами, и он сделал, несомненно, все возможное, чтобы обеспечить успех под Севастополем. Здесь уже говорилось о том, что последующее использование 11 армии я считал ошибочным. Только теперь, находись как командующий группой армий в непосредственном подчинении у Гитлера, я мог по-настоящему узнать его в роли верховного главнокомандующего.
Как военного руководителя Гитлера нельзя, конечно, сбрасывать со счетов с помощью излюбленного выражения «ефрейтор первой мировой войны». Несомненно, он обладал известной способностью анализа оперативных возможностей, которая проявилась уже в тот момент, когда он одобрил план операций на Западном фронте, предложенный группой армий «А». Подобные способности нередко встречаются также и у дилетантов в военных вопросах. Иначе военной истории нечего было бы сообщать о ряде князей или принцев как талантливых полководцах.
Но, помимо этого, Гитлер обладал большими знаниями и удивительной памятью, а также творческой фантазией в области техники и всех проблем вооружения. Его знания в области применения новых видов оружия в нашей армии и – что было еще более удивительно – в армии противника, а также цифровых данных относительно производства вооружения в своей стране и в странах противника были поразительны. Этим он охотно пользовался, когда хотел отвлечь разговор от неприятной ему темы. Нет сомнения, что он своим знанием дела и своей чрезвычайной энергией способствовал ускоренному развитию многих отраслей вооружения. Но вера в свое превосходство в этих вопросах имела роковые последствия. Своим вмешательством он мешал постоянному развитию военно-воздушных сил и их своевременному усовершенствованию. Несомненно, он затормозил развитие и в области производства реактивных двигателей и атомного оружия.
К тому же интерес ко всем техническим вопросам привел его к переоценке технических средств. Так, он считал возможным с помощью нескольких дивизионов штурмовых орудий или новых танков «Тигр» восстановить положение на участках, где успеха можно было добиться только использованием крупных соединений. Вообще говоря, ему недоставало именно основанных на опыте военных знаний, которые, к сожалению, нельзя было заменить его «интуицией».
Если, как уже было сказано, Гитлер и обладал известным пониманием оперативных возможностей или быстро усваивал их, когда они излагались ему кем-то другим, то все же он не был способен судить о предпосылках и возможностях осуществления той или иной оперативной идеи. У него отсутствовало понимание соотношения, в котором должны находиться любая оперативная задача и вытекающие из нее пространственные факторы, с одной стороны, и потребность в силах и времени, с другой, не говоря уже об их зависимости от возможностей материально-технического обеспечения. Он не понимал или не хотел понять, что, например, каждая крупная наступательная операция, помимо сил, потребных для первого наступательного боя, нуждается в постоянном пополнении новыми силами. Особенно резко все это выявилось в ходе подготовки и проведения летнего наступления 1942 г. Сюда нужно отнести и фантастический план наступления через Кавказ на Ближний Восток и даже в Индию, который он хотел осуществить на следующий год силами моторизованной группы войск.
И в области политики – во всяком случае, после успехов в 1938 г. – и в военной области Гитлеру недоставало чувства меры для определения того, что может быть и что не может быть достигнуто. Осенью 1939 г. он не увидел возможности решительного успеха правильно организованного немецкого наступления на Западном фронте, несмотря на свою пренебрежительную оценку способности Франции к сопротивлению. Когда же этот успех был достигнут, он потерял способность правильно оценивать свои возможности в иных условиях. В обоих случаях ему не хватало стратегической и оперативной грамотности.
Имея живое воображение, он хватался за всякую заманчивую цель, а результатом было то, что он дробил немецкие силы между несколькими целями одновременно или между различными театрами военных действий. Он никогда по-настоящему не понимал того правила, что на решающем направлении ни в коем случае не следует жалеть сил, что в случае надобности следует жертвовать второстепенными фронтами или идти на известный риск путем их решительного ослабления. Так, во время летнего наступления 1942 и 1943 годов он не мог решиться поставить на карту все, чтобы добиться успеха, В то же время он не был в состоянии или не хотел предусматривать необходимые меры на случай, если потребуется изменить неблагоприятное развитие событий.
Что касается оперативных целей Гитлера – по крайней мере, в войне с Советским Союзом, – то они в значительной степени обусловливались политическими и военно-экономическими соображениями. Об этом уже вскользь упоминалось во вводных замечаниях к кампании в России и будет далее говориться при описании оборонительных боев 1943-1944гг.
Безусловно, политические, а в настоящее время, прежде всего военно-экономические вопросы играют существенную роль при определении стратегической цели войны. Но Гитлер не учитывал следующего обстоятельства: захват и особенно удержание территории должны иметь предпосылкой победу над вооруженными силами противника. Пока этот военный фактор не достигнут, занятие ценных в военно-экономическом отношении районов, то есть достижение территориальной цели войны, остается сомнительным, а их длительное удержание – невозможным. Об этом наглядно свидетельствует война с Советским Союзом. Тогда еще не было возможно, как теперь, с помощью авиации и различных видов оружия дальнего действия настолько разрушить военную промышленность и сеть коммуникаций противника, чтобы его вооруженные силы оказались не в состоянии продолжать борьбу.
Как ни верно, что стратегия должна быть служанкой политического руководства, тем не менее, последнее не может до такой степени пренебрегать стратегической целью всякой войны – уничтожением армии противника, как это имело место при определении Гитлером оперативных целей войны. Лишь победа открывает путь к достижению политических и экономических целей.
Теперь я подхожу к тому решающему фактору, который составлял у Гитлера основу руководства: переоценка силы воздействия воли, его воли, которой якобы достаточно было воплотиться в убежденность даже у самого молодого пехотинца, чтобы подтвердить правильность его решений, чтобы обеспечить успех выполнения его приказов.
Сильная воля полководца является, разумеется, одним из существенных условий победы. Иногда сражение бывает проигранным, успех – упущенным только потому, что в решительный момент воля командира оказалась парализованной. Но воля командира к победе, помогающая ему выстоять и в трудные, критические моменты, это не то, что воля Гитлера, проистекавшая у него, в конце концов, из веры в свою «миссию». Такая вера неизбежно ведет к безосновательному отстаиванию своих взглядов, равно как и к убеждению, что собственная воля может превзойти границы, которые ставит на ее пути суровая действительность, пусть это будут границы, заключающиеся в многократном превосходстве сил противника, в условиях места и времени или просто в том обстоятельстве, что в конце концов и противник обладает волей.
Убежденный в том, что его воля, в конечном счете, восторжествует, Гитлер был, в общем, мало склонен к тому, чтобы принимать в расчет предполагаемые намерения командования противника. Так же мало был он готов признать даже самые надежные данные, скажем, о многократном превосходстве противника. Он отклонял их, либо преуменьшал, утверждая, что соединения и части противника плохо подготовлены, либо прибегал к своему излюбленному приему – перечислению цифр, относящихся к данным о военной промышленности Германии. Так, фактор воли фюрера исключил в известной мере такие существенные элементы, как «оценка обстановки», из которой должно вытекать решение любого командира. Но тем самым Гитлер оставил почву реальной действительности.
Странным, однако, было то, что эта переоценка значения собственной воли, это игнорирование возможных намерений и сил противника сочетались с отсутствием необходимой смелости при принятии решения. После успехов, которых Гитлер добился к 1938 г. на политической арене, он в вопросах политики стал азартным игроком, но в военной области боялся всякого риска. Смелым решением Гитлера с военной точки зрения можно считать только решение оккупировать Норвегию, хотя и в этом вопросе инициатива исходила от гросс-адмирала Редера. Но даже и здесь, как только создалась критическая обстановка под Нарвиком, Гитлер был уже готов отдать приказ об оставлении города и тем самым пожертвовать главной целью всей операции – обеспечением вывоза руды. При проведении наступления на западе также проявилась боязнь Гитлера пойти на военный риск, о чем уже шла речь выше. Решение Гитлера напасть на Советский Союз было, в конце концов, неизбежным следствием отказа от вторжения в Англию, риск которого опять-таки показался Гитлеру слишком большим.
Во время кампании против России боязнь риска проявилась в двух формах. Во-первых, как будет описано ниже, в отклонении всякого маневра при проведении операций, который в условиях войны, начиная с 1944 г., мог быть обеспечен только добровольным, хотя и временным оставлением захваченных районов. Во-вторых, в боязни оголить второстепенные участки фронта или театры военных действий в интересах участка, который приобретал решающее значение, даже если на этом участке складывалась явно угрожающая обстановка.
Это стремление избежать риска в военных вопросах было обусловлено, по-видимому, следующими тремя причинами: во-первых, подсознательным чувством Гитлера, что он не обладает талантом полководца для того, чтобы в случае необходимости преодолеть кризис, связанный с подобным риском; то, в чем он не мог полагаться на самого себя, ой в еще меньшей мере мог доверить своим генералам; во-вторых, свойственным каждому диктатору беспокойством по поводу того, как бы обнаружившиеся ошибки не подорвали его престиж (естественно, в конечном итоге в результате неизбежно допускаемых в таком случае военных ошибок обычно происходит еще большая потеря престижа); в-третьих, коренившимся в его властолюбии нежеланием отказаться от того, чем он однажды овладел.
В связи со сказанным следует упомянуть о другом свойстве характера Гитлера, против которого вели безуспешную борьбу как начальник его Генерального Штаба, генерал-полковник Цейтцлер, так и я в бытность мою командующим группой армий.
Гитлер любил, как можно дольше оттягивать всякое решение, которое ему было неприятно, но без которого он все же не мог обойтись. Это случалось всякий раз, когда нужно было, своевременно бросив в бой свои силы, воспрепятствовать намечающемуся в связи с обстановкой боевому успеху противника или не дать противнику возможности использовать имеющийся успех. Начальник Генерального Штаба вынужден был целыми днями вести борьбу с Гитлером, когда речь шла о том, чтобы высвободить силы с менее угрожаемых в данный момент участков фронта для тех районов, где создалась критическая обстановка. Обычно он давал слишком мало сил и слишком поздно, так что в последующем ему приходилось давать их в несколько раз больше, чем это потребовалось бы для восстановления положения в том случае, если бы он немедленно предоставил затребованное вначале количество сил. Но нужны были недели борьбы для того, чтобы добиться от него решения об оставлении позиции, которую практически невозможно было удержать (как, например, в 1944 г. Донецкий бассейн или в 1944г. Днепровскую дугу). То же самое случалось, если речь шла о том, чтобы с целью высвобождения сил очистить не имеющие никакого оперативного значения выдающиеся вперед участки на фронте, которому в данный момент никто не угрожал. Видимо, Гитлер все время верил, что события будут развиваться все-таки по его желанию и что он может избежать принятия решений, которые были неприятны ему, ибо означали признание того факта, что ему пришлось считаться с волей противника. Одновременно он боялся рисковать, снимая силы с тех участков фронта, которые могли быть ослаблены.
Переоценка значения собственной воли, известная боязнь риска в случае ведения маневренных боевых действий (например, в форме ответных ударов «retour offensif"{50}, когда нельзя было заранее гарантировать благополучный исход), а также нежелание Гитлера добровольно отказаться от чего бы то ни было – все это с течением времени становилось все более характерным для его военного руководства.
Упорная оборона каждой пяди земли постепенно стала единственным принципом его руководства. Таким образом, после блестящих успехов, достигнутых немецкими вооруженными силами в первые годы войны благодаря проведению маневренных операций, Гитлер, когда наступил первый кризис под Москвой, перенял у Сталина рецепт упорного удержания любой позиции. Этот рецепт в 1941 г. привел советское командование на край гибели, вследствие чего оно отказалось от него во время немецкого наступления 1942 г.
Но когда зимой 1941 г. советское контрнаступление было, наконец, остановлено благодаря сопротивлению наших войск, Гитлер был убежден, что только его приказ – не допускать отхода без разрешения – спас немецкую армию от судьбы, постигшей армию Наполеона в 1812г. Правда, это убеждение было укреплено в нем людьми из его окружения, а также некоторыми фронтовыми командующими. Когда затем осенью 1942 г. прекратилось немецкое наступление под Сталинградом и на Кавказе и вновь создалась критическая обстановка, Гитлеру казалось, что в упорном сопротивлении любой ценой он нашел залог успеха. И в дальнейшем его, в общем, не удалось переубедить и заставить отказаться от этого взгляда.
Общепризнано, что позиционная оборона представляет собой самую сильную форму боя. Но это справедливо, если она может быть организована настолько эффективно, что противник истекает кровью в ходе атаки позиций обороняющегося. Но об этом не могло быть и речи на востоке. Количества наличных немецких дивизий никогда не хватало, чтобы организовать подобной силы позиционную оборону. Во много раз превосходивший нас противник всегда имел возможность путем массированного использования своих сил добиться в любом пункте прорыва наших слишком растянутых фронтов. В результате этого значительные немецкие силы оказывались не в состоянии избежать окружения. Только ведением маневренных боевых действий можно было бы реализовать превосходство немецкого командования и немецких войск и тем самым, возможно, добиться, в конце концов, ослабления сил Советского Союза.
О последствиях влияния принципа «удерживать любой ценой», на котором Гитлер все сильнее настаивал, я еще буду подробнее говорить ниже, при характеристике оборонительных боев на востоке в 1943-1944гг. То, что Гитлер все упорнее настаивал на этом принципе, было очень тесно связано с его характером. Он был человеком, которому была известна только жестокая борьба до последнего предела. Его образу мыслей более соответствовала картина истекающего кровью перед нашими линиями противника, чем картина элегантного фехтовальщика, который умеет также и отступить, чтобы тем увереннее нанести затем решающий удар. Понятию военного искусства он противопоставил, в конце концов, понятие грубой власти, власти, наибольшая сила воздействия которой гарантируется, по мысли Гитлера, силой воли, на которую опирается эта власть.
Если, таким образом, Гитлер поставил силу власти над силой духа, ценил храбрость солдата, но не в такой же мере его умение, то неудивительно, что он впал в ошибку переоценки технических средств, а также «rage du nomber». Он опьянял себя цифровыми показателями немецкой военной промышленности, которая в значительной степени благодаря ему двинулась вперед (при этом, правда, он стремился не замечать того факта, что цифровые показатели военной промышленности противника были значительно выше немецких).
Он не замечал, сколько нужно умения и выучки, чтобы использовать новое оружие с наибольшей эффективностью. Для него было достаточно, если новые виды оружия поступили на фронт, независимо от того» умеют ли применять его оснащенные им части и было ли оружие испытано в боевых условиях.
В том же духе формировались по приказу Гитлера все новые и новые дивизии. Увеличение числа наших крупных соединений было, несомненно, желательно. Однако их формирование шло за счет пополнения существующих дивизий. Последние истекали кровью, а новые формирования вследствие их недостаточного боевого опыта также должны были вначале расплачиваться за это излишним кровопролитием. Ярким примером является упоминавшееся выше формирование авиаполевых дивизий, новых дивизий СС и так называемых дивизий народных гренадер{51}.
Наконец, следует еще отметить, что хотя Гитлер постоянно подчеркивал, что он мыслит, как солдат, и охотно говорил о том, что военный опыт он приобрел на фронте, в действительности ему далеки были мысли и чувства солдата. Точно так же и образ действий его партии не имел ничего общего с прусским духом, хотя она и любила подчеркивать это.
Безусловно, Гитлер был совершенно точно информирован о положении на фронте через доклады командующих группами армий, командующих армиями и т.д. Нередко он непосредственно выслушивал и устные доклады фронтовых офицеров. Таким образом, он знал не только о действиях наших войск, но также и о том, что им пришлось перенести в результате длительного перенапряжения с начала кампании против Советского Союза. Может быть, это и было одной из причин нежелания Гитлера приехать на фронт. Довольно трудно было уговорить его посетить штаб нашей группы армий, не говоря уже о том, что ему никогда не приходило в голову продолжить поездку еще ближе к фронту. Возможно, он боялся, что такие поездки разрушат взлелеянную им мечту о непреодолимости его воли.
Как ни старался Гитлер при каждом удобном случае подчеркивать свои качества бывшего фронтовика, у меня никогда не создавалось чувства, что судьба армии глубоко трогает его. Потери были для него лишь цифрами, свидетельствовавшими об уменьшении боеспособности. Как человека они едва ли серьезно трогали его{52}.
Правда, в одном вопросе Гитлер мыслил, как подобает солдату: в вопросе о военных наградах. Этими наградами он хотел отмечать в первую очередь настоящих бойцов, храбрецов. Так, изданное им в начале кампании положение о награждении Железным крестом может считаться образцовым. Этот орден мог вручаться только за храбрость, проявленную в бою, и за действительные заслуги по управлению войсками, то есть – в отношении последних – только крупным войсковым начальникам и их ближайшим помощникам. К сожалению, это ясное и, безусловно, верное положение со стороны отдельных наградных инстанций было нарушено уже в начале войны. Правда, отчасти это объяснялось запоздалым учреждением Креста за военные заслуги, предназначавшегося для тех, кто в силу своего служебного использования не мог выполнить условия, дающие право на Железный крест, хотя и заслуживал награды. У Гитлера всегда было труднее получить Рыцарский крест для генерала, чем для офицера или рядового с переднего края.
Тем, кто позднее смеялся над всевозможными знаками, введенными Гитлером во время войны, нужно было бы представить себе, какие чудеса совершали наши солдаты в ходе этой долгой войны. Во всяком случае, такие знаки, как, например, знак за участие в рукопашном бою или выданный солдатам 11 армии «Крымский щит», солдаты носили с гордостью. Впрочем, как показывают факты награждения солдат противной стороны многочисленными орденами, от вопроса военных наград нельзя отмахнуться, прибегнув к неумному выражению «побрякушки».
Описанные выше недостатки значительно снижали возможности, которые давали бы Гитлеру основание успешно играть избранную им самим роль верховного главнокомандующего. Эти недостатки могли бы быть компенсированы, если бы он был готов прибегать к советам разделяющего с ним ответственность опытного начальника Генерального Штаба или если бы он пересилил в себе чувство недоверия к последнему. Ведь Гитлер имел некоторые важные для роли полководца качества: сильную волю, нервы, выдерживавшие в труднейшие критические моменты, несомненно, острый ум и, как уже говорилось, при известных способностях в области оперативного искусства также и способность анализировать технические возможности. Если бы он сумел дополнить недостающую ему подготовку и опыт в военной области (особенно в области стратегии и оперативного искусства) знаниями и умением начальника своего Генерального Штаба, то, несмотря на вышеупомянутые недостатки, мы все же могли иметь вполне удовлетворительное военное руководство. Но как раз на это Гитлер не был согласен.
Подобно тому, как он рассматривал силу своей воли в любом отношении, как решающий фактор, его политические успехи, а также военные победы первых военных лет, которые он приписывал самому себе, повлекли за собой то, что Гитлер все более терял чувство меры при оценке своих собственных способностей. Принятие предложений разделяющего вместе с ним ответственность начальника Генерального Штаба означало бы для него не дополнение его собственной воли, а сгибание его воли перед волей другого. К этому еще прибавлялся тот факт, что вследствие своего происхождения и развития он питал непреодолимое недоверие к военным руководителям. Для него был закрыт путь к их мыслям и чувствам, ибо они происходили из другой среды. Поэтому он не хотел иметь рядом с собой действительно ответственного советника по военным вопросам. Он хотел походить на Наполеона, который терпел только помощников и исполнителей своей воли; но у него не было ни военных знаний, ни военного гения, какими обладал Наполеон.
Описывая план вторжения в Англию, я уже говорил, что Гитлер так организовал верховное военное руководство, что не оказалось такого органа, который мог бы консультировать его по вопросам ведения войны в целом и который был бы в состоянии составить план ведения войны. Штаб оперативного руководства вооруженными силами, который теоретически был призван решать такую задачу, играл на практике лишь роль военного секретариата. Он существовал для того, чтобы переводить мысли и распоряжения Гитлера на язык военных приказов.
Но в дальнейшем положение еще более ухудшилось. Отнеся Норвежский театр военных действий к компетенции ОКБ и полностью исключив участие ОКХ в руководстве данным театром, Гитлер сделал первый шаг по пути дробления руководства боевыми действиями также и на суше. В дальнейшем постепенно в ведение ОКВ были переданы и все другие театры военных действий. ОКХ остался, в конце концов, ответственным только за Восточный театр военных действий, во главе которого стоял сам Гитлер. Начальник Генерального Штаба сухопутных сил был тем самым отстранен от всякого вмешательства в боевые действия на других театрах военных действий, подобно тому, как командующие двумя другими видами вооруженных сил были отстранены от участия в решении вопросов ведения войны в целом. Первый из них не имел ни малейшего влияния на распределение сил сухопутной армии между различными театрами военных действий, а нередко не имел даже достаточных сведений о том, какую живую силу и технику получил тот или иной театр. При таких обстоятельствах неизбежны были разногласия между штабом оперативного руководства вооруженными силами и Генеральным Штабом сухопутных сил. А одним из принципов Гитлера и было создавать подобные разногласия, чтобы во всех вопросах его голос был решающим. Такая неудачная организация высшего военного руководства должна была, естественно, привести к тому, что оно не справилось со своими задачами.
Переоценка силы своей воли и своего умения имела, далее, своим следствием то, что Гитлер все чаще пытался вмешиваться в руководство нижестоящими командными инстанциями путем отдачи отдельных распоряжений.
Сильной стороной немецкого военного командования с давних пор было то, что оно опиралось на чувство ответственности, на самостоятельность, инициативу командиров всех степеней и по возможности развивало эти качества. Поэтому «указания» в рамках высших военных инстанций и приказы в среднем и низшем звеньях содержали для подчиненных соединений, частей и подразделений в основном «задачу». Конкретное же выполнение этих задач было делом командиров подразделений. Этому характеру управления немецкая сухопутная армия обязана значительной частью успехов, которых она добилась над своими противниками, в армиях которых приказы обычно определяют действия командиров подразделений до отдельных частностей. У нас же такого рода вмешательства в функции подчиненной командной инстанции имели место только в том случае, когда в интересах дела без этого нельзя было обойтись.
Напротив, Гитлер полагал, что ему из-за его письменного стола все видно значительно лучше, чем командирам на фронте, хотя было само собой понятно, что многое на его оперативной карте уже устарело (между прочим, на его карте отмечались, к сожалению, все подробности). При этом не стоит уже и говорить о том, что он не мог определить издалека, какое мероприятие на месте является правильным и необходимым.
В его привычку все более входило стремление вмешиваться в управление группами армий, армиями и т.д. путем отдачи отдельных распоряжений, что вовсе не входило в его обязанности. Хотя я сам до тех пор и не встречался с подобными случаями вмешательства в наши функции, я все же получил об этом представление из рассказов фельдмаршала фон Клюге, с которым я встретился на одной станции на пути из Витебска в Ростов. Он сообщил, что в районе действий группы армий «Центр» он обязан запрашивать Гитлера относительно любых действий подразделений и частей силой в батальон и выше. Если мне позже и не пришлось наблюдать подобные случаи недопустимого вмешательства Гитлера в управление нашей группой армий, то все же у нас достаточно было поводов для конфликтов с Главным командованием вследствие вмешательства Гитлера.
Стремлению отдавать отдельные распоряжения, как правило, только мешавшие и наносившие вред управлению, не соответствовала его пассивность, когда речь шла о перспективных указаниях оперативного характера. Чем более он рассматривал принцип «держаться любой ценой» в качестве альфы и омеги своего полководческого искусства, тем менее он был склонен давать указания на длительное время, которые учитывали бы предполагаемое развитие оперативной обстановки. Он не хотел признавать, что при таком методе командования ему будет, в конце концов, навязана воля противника. Его подозрительность помешала ему, дав указания с расчетом на длительное время, предоставить тем самым своим подчиненным командирам свободу действий, которой они, возможно, воспользовались бы иначе, чем это рисовалось его воображению. Тем самым он, так или иначе, лишал искусство вождения войск его реальной основы. Под конец даже штаб группы армий не мог обойтись без указаний Главного командования, по крайней мере, в тех случаях, когда группа армий действовала как часть целого фронта, то есть также и во взаимодействии со своими соседями. Мы часто с тоской вспоминали то время, когда мы в Крыму могли воевать на своего рода собственном театре военных действий.
Остается еще рассказать, как протекали споры между Гитлером и крупными военачальниками, неизбежные при тех взглядах, которых придерживался Гитлер по вопросам военного руководства. В отдельных описаниях подобных дискуссий перед нами предстает беснующийся Гитлер с пеной на губах, а при случае и впивающийся зубами в ковер. То, что у него были взрывы бешенства, когда он терял всякое самообладание, безусловно, верно. Но я лично наблюдал в качестве слушателя лишь один упоминавшийся уже выше инцидент между Гитлером и генерал-полковником Гальдером, во время которого Гитлер кричал и был нетактичен. Также и его обращение с Кейтелем не соответствовало положению последнего. Но, совершенно очевидно, Гитлер безошибочно чувствовал, как далеко он мог зайти в разговоре с тем или иным собеседником и в каком месте с помощью взрыва гнева – возможно, нередко умышленного, напускного – он мог рассчитывать на то, что его запугивание увенчается успехом.
Что касается моего личного опыта общения с Гитлером, то я должен сказать, что он всегда соблюдал форму и оставался на деловой почве, даже когда наши взгляды были противоположными или исключали друг друга. Когда он один единственный раз сделал по моему адресу одно замечание, носившее не деловой, а личный характер, он молча принял мою довольно резкую реплику.
Гитлер мастерски владел способностью психологически подстраиваться под характер собеседника, которого он желал в чем-то убедить. К тому же он, конечно, всегда знал, по какому поводу или с каким намерением являлись к нему для доклада. Поэтому он мог заранее приготовить все свои контраргументы. Он обладал исключительной способностью передавать другим свою собственную уверенность – истинную или наигранную, особенно когда прибывали офицеры с фронта, не знавшие его близко. В таких случаях можно было наблюдать, как человек, вошедший «чтобы рассказать Гитлеру о критическом положении на фронте», возвращался от него, обретя уверенность.
Во время отдельных споров, которые мне как командующему группой армий пришлось иметь с ним по оперативным вопросам, огромное впечатление производило прямо-таки невероятное упорство, с которым он боролся за свою точку зрения. Почти всегда требовалось много часов борьбы, чтобы добиться от него желаемого или уйти, получив утешительные обещания, а иногда и ни с чем. Я не встречал более ни одного человека, который мог бы в подобных дискуссиях проявлять хотя бы примерно такую же выдержку и упорство. Если такие дискуссии между Гитлером и фронтовым командиром длились самое большее несколько часов, то начальнику Генерального Штаба генералу Цейтцлеру приходилось часто бороться много дней подряд во время каждого вечернего доклада обстановки, чтобы добиться от Гитлера чего-либо совершенно необходимого. В таких случаях мы всегда спрашивали его, на каком раунде он выиграл этот бой.
При этом аргументы Гитлера, в том числе и чисто военные, с помощью которых он защищал свою точку зрения, как правило, не так легко было опровергнуть. Ведь когда рассматривается вопрос об оперативных намерениях, то никто не может предсказать с полной уверенностью исход той или иной операции. В войне, вообще говоря, ни в чем нельзя быть абсолютно уверенным.
Когда Гитлер замечал, что его точка зрения по оперативному вопросу не производила должного впечатления, тогда он приводил политические и экономические аргументы и достигал своего, так как эти его аргументы обычно не в состоянии был опровергнуть фронтовой командир, не располагавший сведениями о политической обстановке и экономических условиях. В конце концов оставалось только настаивать на том, что если Гитлер не утвердит содержащихся в докладе планов или требований, то сложится неблагоприятная обстановка в военном отношении, что окажет еще более неблагоприятное воздействие на политику и экономику.
С другой стороны, иногда Гитлер проявлял готовность выслушивать соображения, даже если он не был с ними согласен, и мог затем по-деловому обсуждать их.
Какая-либо внутренняя связь, тесный контакт между диктатором, фанатиком, думавшим только о своих политических целях и жившим верой в свою «миссию», и военными руководителями, естественно, не могла установиться. Личное, по-видимому, не интересовало Гитлера вообще. В людях он видел всего-навсего инструменты, призванные служить его политическим целям. Никакие узы дружбы не связывали Гитлера с немецкими солдатами.
Все сильнее выявлявшиеся ошибки немецкого военного руководства, которые отчасти объяснялись личностью Гитлера, отчасти были следствием описанной выше совершенно неудачной организации высших органов военного руководства, заставляли, естественно, задумываться над вопросом, нельзя ли изменить создавшееся положение и как изменить его. При этом, как и в этой книге в целом, я не хотел бы касаться политической стороны вопроса. Я не менее трех раз пытался побудить Гитлера в интересах разумного ведения войны изменить структуру верховного военного руководства. Я не думаю, чтобы кто-либо другой подобным же образом пытался убедить его, что его военное руководство является неудовлетворительным.
При этом мне было ясно, что Гитлер никогда не согласится официально сложить с себя верховное командование. Как диктатор он этого не мог бы сделать без потери своего престижа, что для него было немыслимо. Поэтому, по моему мнению, важно было добиться, чтобы Гитлер, сохраняя за собой номинально верховное командование, согласился передать командование операциями на всех театрах военных действий практически в руки одного ответственного начальника Генерального Штаба и назначить специального командующего Восточным театром военных действий. Об этих попытках, оставшихся, к сожалению, безрезультатными, речь еще будет идти ниже, при характеристике военных событий 1943-1944гг. Для меня это был весьма щекотливый вопрос, так как Гитлеру хорошо было известно, что многие в сухопутных силах желали бы видеть именно меня на посту действительно облеченного полнотой власти начальника Генерального Штаба или командующего всем Восточным фронтом.
Я не имел намерения останавливаться здесь на вопросе о насильственном изменении в управлении государством и на попытке, предпринятой с этой целью 20 июля 1944г. На этом я хочу остановиться в другой раз и в другом месте. В рамках же данного описания моего боевого опыта достаточно будет сказать, что я как ответственный командующий на фронте не считал возможным ставить вопрос о государственном перевороте во время войны, так как, по моему мнению, это привело бы вскоре к развалу фронта и, возможно, к хаосу в Германии. Не приходится говорить уже о присяге, как и о допустимости убийства по политическим мотивам.
Я сказал на моем процессе: «Нельзя, будучи высоким военным руководителем, требовать в течение многих лет от солдат отдавать жизнь за победу, чтобы затем собственной рукой способствовать поражению».
Между прочим, уже тогда было ясно, что и государственный переворот ни в коей мере не изменил бы требования союзников о безоговорочной капитуляции Германии. Я считаю, однако, что в то время, когда я занимал пост командующего, мы еще не пришли к убеждению, что подобное решение вопроса является единственно возможным.
Глава 12. Сталинградская трагедия
«Путник, придешь в Спарту,
скажи там, что видел нас лежащими здесь,
как велел закон».
Эти стихи, донесшие до нас весть о героизме защитников Фермопил и считавшиеся с тех пор песнью песней храбрости, верности и долга, никогда не будут высечены на камне в Сталинграде, городе на Волге, в память о жертвах погибшей там 6 армии.
Над заметенными следами погибших, умерших с голоду, замерзших немецких солдат никогда не станет крест, не будет водружен надгробный камень.
Но память об их непередаваемых страданиях и смерти, об их беспримерной храбрости, преданности и верности долгу переживет время, когда уже давно умолкнут триумфальные крики победителей, когда умолкнут стоны страдающих, забудется гнев разочарованных и ожесточенных.
Пусть эта храбрость была напрасной, пусть это была верность человеку, который не понимал ее, не отвечал на нее тем же, а поэтому и не заслуживал ее, пусть это выполнение долга привело к гибели или плену, но все же эта храбрость, эта верность, это служение долгу остаются песнью песней немецкого солдатского духа! Того солдатского духа, которого сегодня, правда, уже нет более и который кажется пережитком в такой век, когда можно с безопасного расстояния послать атомные бомбы, способные погасить всякую жизнь, героизм которого, однако, также достоин увековечения, как и тот героизм, которому однажды были посвящены те стихи. Жертва может оказаться напрасной, если она принесена проигранному делу, верность – бессмысленной, если она относилась к режиму, который не умел ее ценить. Верность долгу может оказаться ошибкой, если основания, на которых она покоилась, оказались ложными. И все же остается этическая ценность убеждения, из-за которого солдаты 6 армии прошли свой жертвенный путь до конца.
Описать героизм немецкой 6 армии окажется когда-нибудь под силу перу настоящего писателя. Но страдания и гибель немецких солдат слишком священны, чтобы делать из них сенсацию ужасов, использовать их как источник сомнительных разоблачений или как возможность для политического спора, Пером того, кто хочет сделать свой вклад в историю этой трагедии, должно двигать благоговение, а не ненависть. Тот, кто, подобно мне, участвовал в битве под Сталинградом, находясь на ответственном посту – хотя бы извне и не имея возможности оказывать на нее влияние, – тот, в чьей груди бьется сердце солдата, тот не осквернит пустыми словами смертный путь героев Сталинграда. Трагедии этого события не соответствует ни громкая фраза, ни фальшивый голос ненависти. Автор будет довольствоваться объективным изложением того, что он может сказать со своей точки зрения, что он считает возможным оценить реалистически. Окончательное суждение он предоставит истории, уверенный, что история будет справедлива, по крайней мере, к тем, которые, веря в свой долг, прошли этот горький путь, уверенный также в том, что история осудит заблуждения, ошибки или упущения, но что она предаст проклятию лишь тех, кто нарушил заповедь верности, которую должен соблюдать и тот, кто требует ее выполнения.
Я не берусь описывать страдания и бои солдат 6 армии, в которых мне помешал участвовать мой служебный долг. Я не буду здесь касаться человеческой стороны трагедии, страданий, отчаяния или ожесточения, смерти этих людей, страха, забот и печали их близких в те дни. Но не потому, что я, мои товарищи по работе, как и все те, кто сражался тогда за спасение 6 армии, не осознавали ежедневно и ежечасно всех этих ужасов. Кроме тех, кто шли тогда под Сталинградом этим жертвенным путем, и их дорогих близких на родине, никто не пережил и не выстрадал человеческую сторону этой трагедии так глубоко, как мы, пытавшиеся до последней возможности прийти на помощь нашим товарищам. Но человеческую сторону этой трагедии составляют такие глубокие, почти невообразимые страдания и такой величайший, хотя и напрасный героизм, что мы, пережившие все это, находимся в опасности, описывая их, потерять чувство меры. Этим мы не убавили бы боль тех, кто так много страдал, но разбередили бы лишь старые раны. Мы больше способствовали бы разжиганию ненависти, чем изучению событий.
Поэтому я попытаюсь сделать беспристрастное и объективное описание развития этой трагедии. Я считаю, что я не должен говорить о величии героизма и страданий этих немецких солдат. Я хочу сделать попытку посмотреть на судьбу 6 армии – в соответствии с моим служебным положением – с точки зрения более широкого круга событий, частью которых, хотя и самой трагической, являлся Сталинград. Поэтому читатель поймет меня, если я поведу его не в пекло битвы, не на снежные поля вокруг Сталинграда или в места боев за овраги и жилые кварталы, а в расположение крупного штаба. Его будет окружать не жар боя или мертвящий холод степи, а атмосфера анализа и оценки обстановки, атмосфера ответственности. Он может быть уверен в том, что и в ней бились горячие сердца, которые были с теми, кто сражался за Сталинград.
Сражение за Сталинград по вполне понятным причинам рассматривается Советами как решительный перелом в войне. Англичане приписывают подобное же значение исходу «battle of Britian"{53}, то есть отражению немецкого воздушного наступления на Британские острова в 1940 г. Американцы склонны приписывать окончательный успех союзников своему участию в войне.
Также и в Германии многие считают, что Сталинград имеет значение «решающего сражения».
В противоположность этому следует констатировать, что нельзя приписывать никакому из тех или иных отдельных событий решающее значение. Эти – следствие влияния целого ряда факторов, важнейшим из которых является, видимо, то, что Германия, в конце концов, в результате политики и стратегии Гитлера оказалась безнадежно слабее своих противников.
Конечно, Сталинград постольку является поворотным пунктом в истории второй мировой войны, поскольку на Волге разбилась волна немецкого наступления, чтобы затем откатиться обратно, подобно волне прибоя. Но как ни тяжела была, утрата 6 армии, это не означало еще проигрыша войны на востоке и тем самым войны вообще. Все еще можно было добиваться ничейного исхода, если бы такую цель поставили перед собой немецкая политика и командование вооруженных сил.
Причину гибели 6 армии следует, разумеется, искать в том, что Гитлер – главным образом из соображений престижа – отказался дать приказ об оставлении Сталинграда.
Но то обстоятельство, почему 6 армия могла вообще оказаться в таком положении, имеет своей причиной оперативные ошибки, допущенные немецким Главным командованием раньше, при организации и проведении наступления 1942 г. и, главным образом, в его последней фазе.
Об оперативной обстановке, в которой вследствие этих ошибок оказалось южное крыло немецкого Восточного фронта глубокой осенью 1942 г., речь будет идти ниже, при описании зимней кампании 1942/43г. Здесь я хотел бы подчеркнуть только те моменты, которые были решающими для судьбы 6 армии.
Вследствие того, что Гитлер определил цель наступления 1942 г., исходя главным образом из военно-экономических соображений, наступление развивалось в двух расходящихся направлениях – на Кавказ и на Сталинград. Поэтому после прекращения немецкого наступления возник фронт, для удержания которого на немецкой стороне не имелось достаточных сил. На этом крыле фронта в распоряжении немецкого командования не было оперативного резерва, после того как оно разбросало по различным направлениям освободившуюся в Крыму 11 армию.
Группа армий «А» стояла фронтом на юг в северной части Кавказа между Черным и Каспийским морями. Группа армий «Б» держала фронт, обращенный на восток и северо-восток, начинавшийся на Волге южнее Сталинграда, поворачивавший севернее города к среднему течению Дона и проходивший далее вдоль этой реки до района севернее Воронежа. Обеим группам армий приходилось держать фронты такой протяженности, для каких у них было слишком мало сил, тем более, если учесть тот факт, что южное крыло противника не было по-настоящему разбито, а смогло избежать уничтожения путем отвода сил, хотя и понеся значительные потери. К тому же противник располагал очень крупными оперативными резервами на остальных участках фронта, а также в глубоком тылу. В конце концов, между обеими немецкими группировками в районе калмыцких степей (Астраханская область) образовался разрыв шириной 300 км, который прикрывался совершенно недостаточными силами одной дивизии (16 мотострелковой дивизии), располагавшейся в районе Элиста (Степная).
Попытка удержать этот чрезмерно растянутый фронт длительное время представляла собой первую ошибку (не считая ошибок в организации и проведении летнего наступления), поставившую 6 армию в конце ноября 1942 г. в критическое положение.
Вторая, еще более тяжелая ошибка состояла в том, что Гитлер заставил группу армий «Б» использовать свою главную ударную силу – 6 армию и 4 танковую армию – в боях в районе Сталинграда и в самом Сталинграде. Обеспечение же глубокого северного фланга этой группы в районе реки Дон было поручено 3 румынской, одной итальянской и одной венгерской армиям, а также в районе Воронежа – слабой 2 немецкой армии. Гитлер должен был знать, что союзные армии не будут в состоянии противостоять серьезному советскому наступлению, даже прикрываясь обороной по Дону. Сказанное относится и к 4 румынской армии, которой он доверил обеспечение правого открытого фланга 4 танковой армии.
После того как в результате первого натиска удалось овладеть лишь частью города, попытка захватить Сталинград путем планомерного наступления, чтобы обеспечить господство над Волгой, была на определенный, непродолжительный период времени, видимо, допустима. Но оставление главных сил группы армий «Б» в районе Сталинграда на многие недели при недостаточно обеспеченных флангах было решающей ошибкой. Тем самым мы буквально вкладывали инициативу в руки противника, лишаясь ее на всем южном крыле, ввиду того, что мы увязли в боях за Сталинград. Противника буквально приглашали воспользоваться возможностью окружить 6 армию.
К этому добавлялась третья ошибка: прямо-таки удивительная организация управления войсками на южном крыле Восточного фронта германской армии. Группа армий «А» вообще не имела своего собственного командующего. Ею командовал «по совместительству» Гитлер. В состав группы армий «Б» входило не более и не менее как 7 армий, в том числе 4 союзных. А ведь когда речь идет о союзных армиях, составляющих большую часть сил, такая задача находится за пределами возможностей одного штаба группы армий. Штаб группы армий «Б» правильно выбрал место своего расположения – позади фронта обороны на Дону (Старобельск), чтобы лучше наблюдать за действиями союзных армий. Но выбор этого пункта невольно привел к тому, что штаб оказался на слишком большом удалении от правого фланга своего фронта. К этому прибавлялось еще и то, что в результате вмешательства Гитлера штаб группы армий оказался в значительной мере отстраненным от руководства действиями 6 армии.
В ОКХ эти трудности в командовании были учтены, и там был подготовлен приказ об образовании новой группы армий «Дон» под командованием маршала Антонеску. Но этот штаб группы не был еще введен в действие, так как Гитлер вначале хотел дождаться падения Сталинграда. То, что румынский маршал не был тогда привлечен к руководству операцией, явилось крупной ошибкой. Конечно, его оперативные способности еще не были проверены. Но, во всяком случае, он был хорошим солдатом. Его личность способствовала бы укреплению воли к сопротивлению у румынских военачальников, которые боялись его так же, как и русских. Присутствие Антонеску придало бы больший вес требованиям о выделении новых сил для обеспечения флангов Сталинградского фронта. Он был все же главой государства и союзником, с которым Гитлер должен был бы больше считаться, чем с командующим 6 армией или группой армий «Б».
Как явствует из письма, которое прислал мне маршал Антонеску после принятия мною командования группой армий «Дон», он тяжело переживал создавшуюся обстановку, неоднократно указывал на угрожающее положение, особенно 3 румынской армии. Но пока он не был ответственным, руководителем на фронте, эти указания не могли иметь веса, который они имели бы, если бы исходили от главы государства, который как командующий нес бы ответственность за угрожаемый участок. Безусловно, и штаб группы армий «Б» и штаб 6 армии делали со своей стороны предупреждения относительно готовившегося крупного наступления противника на фланги, прикрывавшие фронт по обе стороны Сталинграда.
Наконец, следует указать еще на один факт, имевший тяжелые последствия для 6 армии, как и для всего южного крыла Восточного фронта. Вся группа армий «А», а также 4 танковая армия, 6 армия, румынские 3 и 4 армии и итальянская армия опирались на один-единственный путь через Днепр – на железнодорожный мост в Днепропетровске. Железнодорожный мост в Запорожье, трасса, ведущая через Украину (через Николаев – Херсон) в Крым и оттуда через Керченский пролив, частично не восстанавливались, а частично не были еще закончены строительством. Не хватало коммуникаций также в тылу вдоль фронта (в направлении с севера на юг). Поэтому немецкое Главное командование в отношении скорости подвоза войск или переброски сил всегда находилось в невыгодном положении по сравнению с противником, который располагал коммуникациями, обладавшими лучшей пропускной способностью во всех направлениях.
По-видимому, всякий полководец, если он хочет добиться успеха, вынужден брать риск на себя. Но риск, на который пошло немецкое Главное командование поздней осенью 1942 г., не должен был заключаться в том, чтобы связать на длительное время наиболее боеспособные соединения группы армий «Б» ведением боевых действий под Сталинградом, а на Донском фронте слишком долго удовольствоваться таким слабым прикрытием. В оправдание можно только сказать, что Главное командование не рассчитывало на такую полную несостоятельность союзных армий, которая обнаружилась позже. Во всяком случае, румынские соединения, которые продолжали оставаться лучшими из наших союзников, сражались точно так, как этого можно было ожидать после опыта крымской кампании. Однако относительно боеспособности итальянцев всякая иллюзия была излишней.
Риск, который немецкое командование должно было бы взять на себя, когда стало ясно, что летнее наступление хотя и привело к завоеванию больших областей, но не повлекло за собой решительного поражения южного крыла вражеского фронта, – этот риск был иного рода по сравнению с тем, о котором говорилось выше. Он должен был бы состоять в том, что немецкое командование, используя оперативные возможности большой Донской излучины, снова перешло бы в пространстве между Кавказом и средним Доном к маневренному ведению боевых действий, чтобы не дать противнику захватить инициативу в свои руки. Но такая замена одного риска другим была чужда образу мышления Гитлера. Он не сделал выводов из того факта, что его наступление провалилось, не принеся решительных результатов, и тем самым подготовил трагедию Сталинграда!
Развитие событий в районе Сталинграда до принятия мною командования группой армий «Дон»
Полученный 21 ноября штабом 11 армии в районе Витебска приказ ОКХ гласил, что с целью более четкой координации действий армий, участвующих в тяжелых оборонительных боях западнее и южнее Сталинграда, штаб 11 армии в качестве штаба группы армий «Дон» должен принять командование 4 танковой армией, 6 армией и 3 румынской армией. В штаб передавался отдел тыла (так как в штабе 11 армии его не было), уже созданный для штаба маршала Антонеску. Возглавлял этот отдел полковник Генерального Штаба Финк, отличный человек и выдающийся организатор службы тыла. В последующем он справлялся со всеми трудностями, непрерывно возникавшими в области снабжения группы армий. Правда, снабжение 6 армии по воздуху было вне его компетенции и возможностей. После моего отозвания в апреле 1944г. полковник Финк был переведен в качестве начальника тыла к командующему немецкими войсками, действовавшими на западе, и, как мне сообщали, в короткое время настолько улучшил там организацию снабжения, насколько это было возможно в условиях абсолютного превосходства противника в воздухе. Впутанный в заговор против Гитлера, он был казнен после 20 июля 1944г.
В приказе ОКХ группе армий «Дон» ставилась задача «остановить наступление противника и вернуть утерянные с начала наступления противника позиции».
В качестве подкрепления мы могли рассчитывать вначале лишь на один штаб корпуса и на одну дивизию, которые должны были прибыть в Миллерово, то есть в район, расположенный за правым флангом позднее возникшего здесь фронта группы армий «Б».
Из формулировки нашей задачи, а также и из незначительности сил, предполагавшихся для выделения в наше распоряжение, можно заключить, что при издании приказа для ОКХ вовсе не была еще ясной вся опасность положения в районе Сталинграда, хотя в тот день уже замкнулось кольцо вокруг 6 армии.
Еще в Витебске, а затем во время одной из остановок нашего поезда, позволившей мне поговорить с фельдмаршалом фон Клюге и начальником его штаба генералом Велером, мы получили новые сведения. Согласно этим сведениям, противник весьма значительными силами (1-2 танковые армии, много конницы, всего около 30 соединений) прорвал фронт 3 румынской армии на Дону севернее Сталинграда. То же случилось и южнее Сталинграда, в районе 4 румынской армии, которая была подчинена 4 танковой армии.
Поэтому еще из Витебска я послал начальнику Генерального Штаба телеграмму, в которой отмечал, что под Сталинградом для нас может оказаться необходимым не только восстановление прежней линии фронта, если учесть количество сил, введенных противником в бой. Я указывал, что для восстановления положения потребуются значительные силы порядка одной армии, которая должна начать наступление по возможности лишь по окончании сосредоточения. Генерал Цейтцлер согласился со мной (как почти всегда в дальнейшем) и пообещал пока дать новые силы в количестве одной танковой и двух-трех пехотных дивизий.
В штаб группы армий «Б» я также послал телеграмму, в которой просил дать 6 армии указание решительно снимать силы со своих участков обороны, чтобы обеспечить себе тыл в районе переправы через Дон под Калачом. Было ли отдано такое указание 6 армии, я не смог более установить.
Только прибыв 24 ноября в штаб группы армий «Б» в Старобельск и побеседовав с командующим группой генерал-полковником бароном фон Вейхсом, а также с начальником его штаба генералом фон Зоденштерном, мы получили ясную картину событий последних дней и настоящего положения.
Рано утром 19 ноября после исключительно сильной артиллерийской подготовки противник со своего донского плацдарма под Кременской и из района западнее ее перешел в наступление на левый фланг 6 армии (11 ак), а также на 3 румынскую армию (4 и 5 румынские корпуса). Одновременно противник крупными силами перешел в наступление южнее Сталинграда, против 4 танковой армии генерал-полковника Гота, державшей фронт вместе с 4 румынской армией. В то время как левый фланг 6 армии устоял, противнику удалось прорваться на обоих участках, занимаемых румынами, на всю глубину. Немедленно на обоих участках в места прорыва были введены крупные советские танковые соединения (этому они научились у нас). Уже утром 21 ноября они встретились на Дону у города Калач, где в их руки попал неразрушенный мост, имевший огромное значение для снабжения 6 армии. Таким образом, с утра 21 ноября замкнулось кольцо вокруг 6 армии и немецких и румынских частей 4 танковой армии, оттесненных в котел из района южнее Сталинграда. В котле оказались 5 немецких корпусов в составе 19 дивизий, 2 румынские дивизии, большая часть немецкой артиллерии РГК (за исключением находившейся на Ленинградском фронте) и очень крупные силы инженерных частей РГК. Штабу группы армий «Дон» так и не удалось позднее получить точные данные относительно численности окруженных в котле немецких солдат. Данные, представленные 6 армией, колебались между 200000 и 270000 человек, причем надо принять во внимание, что сведения о количестве солдат, состоявших на довольствии, включали наряду с румынскими войсками также многие тысячи «добровольцев» и военнопленных. Упоминающаяся обычно цифра, превышающая 300000 человек, является, несомненно, преувеличением. Часть служб тыла армии находилась вне котла, равно как и часть обозов, раненых, а также отпускники. Эти остатки составили впоследствии костяк в большинстве вновь сформированных дивизий 6 армии. В каждой дивизии они составляли не менее 1500-3000 человек. Если учесть, что дивизии 6 армии к ноябрю уже понесли потери в живой силе, то цифра в 200000-220000 человек окруженных войск, считая и многочисленные артиллерийские и инженерные части РГК, будет, очевидно, довольно точной{54}.
Обстановка на 24 ноября была примерно следующей.
Из соединений, не потрепанных в боях, 4 танковая армия располагала 16 мотопехотной дивизией, занимавшей оборону на чрезвычайно растянутом южном фланге армии в районе севернее и южнее Элисты (Степное), и 18 румынской дивизией на своем северном (левом) фланге. Все остальные румыны были отчасти отброшены в Сталинград, отчасти уничтожены, отчасти исчезли. Штаб армии попытался наскоро собранными остатками румынских частей, немецкими тыловыми службами и т.д. держать линию охранения перед Котельниковом. Она пока не была атакована. Остатки 4 румынской армии (включая штаб армии) были подчинены генерал-полковнику Готу. 4 ак его армии, занимавший оборону южнее Сталинграда, после разгрома румын отошел на новую линию южнее и юго-западнее Сталинграда, став фронтом на юг, и был подчинен штабу 6 армии.
6 армия в составе 4, 8, 11 и 51 ак и 14 тк была окружена в районе Сталинграда. 11 ак и части примыкавшего к нему с востока 8 корпуса были отведены с рубежа по обе стороны Дона (фронтом на север) на образовавшийся западный фронт котла с наиболее выдающимся пунктом в районе восточнее моста у города Калач. Из резервов и отброшенных к Сталинграду частей 4 танковой и 4 румынской армий был образован новый южный фронт. Котел имел размеры около 50 км по диаметру с востока на запад и около 40 км по диаметру с севера на юг.
Фронт 3 румынской армии оказался прорванным на обоих флангах. В центре мужественное сопротивление оказала группа в составе примерно трех дивизий под командованием генерала Ласкара, который отличился уже в боях под Севастополем. Она была окружена. Предполагали, что она уже взята в плен.
Находившийся в резерве 48 тк, сосредоточенный на донском плацдарме, нанес, очевидно, слишком поздно, контрудар, который не увенчался успехом. Обе дивизии корпуса были окружены и получили приказ прорваться на запад. Командир корпуса (генерал Гейм) был уже смещен по приказу Гитлера и доставлен в главную ставку фюрера. Военный трибунал под председательством всегда готового к услугам Геринга приговорил его к смертной казни, так как Гитлер свалил на генерала вину за поражение корпуса. Однако позже Гейм был реабилитирован. Действительно, у него было слишком мало сил, чтобы выполнить поставленную перед ним задачу. Корпус состоял из только что созданной румынской танковой дивизии, не имевшей никакого военного опыта, и 22 немецкой танковой дивизии, техническая оснащенность которой оставляла желать много лучшего.
От 3 румынской армии осталось фактически только около трех дивизий, которые не были захвачены наступлением и стояли на Дону, примыкая к итальянцам (1 и 2 румынские корпуса).
По мнению штаба группы армий «Б», 6 армия имела боеприпасов на 2 дня боев и запасов продовольствия на 6 дней! (Позднее выяснилось, что это были заниженные данные.) Снабжение воздушным путем, когда позволяло состояние погоды, покрывало только десятую часть потребностей армии в боеприпасах и горючем. Было обещано 100 самолетов типа «Юнкерс» (200 т полезной нагрузки за вычетом неизбежных потерь). Число их должно было возрасти.
По имевшимся сведениям, противник ввел в прорыв южнее Сталинграда до 24 соединений (дивизий, танковых и механизированных бригад) и повернул на север, против южного фланга 6 армии, который он энергично атаковал.
Через прорыв в полосе 3 румынской армии противник силами около 24 соединений устремился на Калач, в тыл 6 армии. Одновременно 23 других соединения (дивизии и т. п.) наступали, по данным разведки, в южном и юго-западном направлении на Чир. Кроме того, у противника были силы в Сталинграде, которым удалось удержаться до конца против атак 6 армии и которые получали через Волгу подкрепления.
Далее, перед северным фронтом 6 армии, между Волгой и Доном, по-прежнему стояли превосходящие силы противника. Наконец, можно было не сомневаться в том, что противник непрерывно подвозил по железной дороге подкрепления. И действительно, уже 28 ноября в районе боевых действий новой группы армий «Дон» в целом насчитывалось 142 крупных соединения противника (дивизии, танковые бригады и др.).
В мою группу армий «Дон» должна была входить окруженная в Сталинграде втрое превосходящими силами противника 6 армия в составе 19 сильно потрепанных немецких дивизий и двух румынских дивизий, без достаточных запасов боеприпасов, горючего и продовольствия, без регулярного снабжения. К тому же, не говоря уже о факте окружения, она была лишена свободы действий, так как получила от Гитлера строгий приказ держать «крепость Сталинград». В группу входили остатки разбитой 4 танковой армии и обеих румынских армий и, наконец, одна не участвовавшая до сих пор в боях немецкая дивизия (16 мотопехотная дивизия), которая, однако, не могла быть снята со своей линии охранения в степи, где она была единственным прикрытием тылов группы армий «А», и 4 еще боеспособные румынские дивизии, несомненно, уступавшие в боеспособности противнику.
Правда, подчинение 6 армии группе «Дон» было в известной степени фикцией. До сих пор армия фактически подчинялась непосредственно ОКХ. Гитлер приковал ее к Сталинграду, когда у нее еще была возможность освободиться своими собственными силами. Теперь она была в оперативном отношении неподвижна. Штаб группы не мог ею более «командовать», он мог только оказывать ей помощь. Впрочем, Гитлер по-прежнему продолжал непосредственно управлять действиями 6 армии через связного офицера Генерального Штаба, имевшего при штабе армии собственную радиостанцию. Снабжение армии также находилось преимущественно в руках Гитлера, поскольку только он один располагал средствами снабжать ее по воздуху. Таким образом, было бы, безусловно, правильно, если бы при таких обстоятельствах я отклонил включение 6 армии в группу армий «Дон», в результате чего она осталась бы формально в непосредственном подчинении ОКХ.
Я не сделал этого тогда потому, что надеялся с подходом деблокирующих сил лучше, чем ОКХ, организовать непосредственное взаимодействие их с окруженной 6 армией. Ниже будет описано, почему в решающие дни не удалось обеспечить такое взаимодействие.
Не считая окруженной 6 армии, которую, таким образом, нельзя было свободно использовать, все остальное, с чем сначала встретился штаб группы армий «Дон», было остатками разбитых армий.
Группе выделялись следующие новые силы:
В 4 танковую армию (для наступления на Сталинград с юга с целью деблокирования находившихся там войск) от группы армий «А» штаб 57 тк с 23 тд и значительными силами АРГК, а также вновь пополненная 6 тд, которая должна была прибыть из Западной Европы.
На левый фланг 3 румынской армии – один штаб корпуса и 4-5 дивизий (так называемая группа Голлидта) – с задачей наступать с верхнего Чира в восточном направлении с целью деблокировать Сталинград.
В штабе группы армий «Б» мне показали радиограмму, которую направил Гитлеру командующий 6 армией генерал Паулюс (если я не ошибаюсь, 22 или 23 ноября). Он сообщал, что, по его мнению, как и, по мнению всех его командиров корпусов, абсолютно необходим прорыв армии в юго-западном направлении. Правда, чтобы получить необходимые для этого силы, требовалась перегруппировка сил армии и отвод северного фланга с целью его сокращения и высвобождения необходимых сил. В штабе группы армий «Б» полагали, что даже при немедленном согласии Гитлера прорыв мог быть начат не ранее 28 ноября. Но Гитлер не дал своего согласия и запретил отвод войск северного фронта на новый рубеж. Чтобы добиться выполнения своего решения, он поручил общее командование северным фронтом генералу фон Зейдлитцу (51 корпус).
Штаб группы армий «Дон» не имел ни времени, ни возможности выяснить описанные выше события в штабе 6 армии. Очевидно, генерал Паулюс, в рамках приказа Гитлера, приковавшего его к Сталинграду, сделал все возможное, чтобы снять силы с менее угрожаемых участков фронта своей армии. Ему удалось организовать оборону своего открытого южного фланга, использовав для этого 4 ак 4 танковой армии. Он попытался, далее, обеспечить свой тыл, перебросив 14 тк с восточного берега Дона на западный. Но корпус натолкнулся на левом берегу на превосходящие силы противника. Одновременно противник вел наступление в тыл 11 ак, который удерживал еще свой оборонительный рубеж западнее Дона (фронтом на север). Эта обстановка привела к тому, что в дальнейшем штаб армии отвел оба своих корпуса сначала на плацдарм западнее реки Дон, а затем на восточный ее берег, чтобы занять, по крайней мере, круговую оборону между Волгой и Доном. Эти мероприятия спасли армию от катастрофы, постигшей соседние с ней армии. Но неизбежным следствием было ее окружение.
Нужно прямо сказать, что Главное командование обязано было своевременно отдать приказ, который предоставил бы 6 армии свободу действий с целью избежать угрожавшего ей окружения. Для Главного командования, способного предвидеть развитие событий, должно было быть с самого начала ясно, что скопление всех немецких сил, участвовавших в наступлении, в районе Сталинграда и в самом Сталинграде при неудовлетворительно защищенных флангах таило в себе смертельную опасность их окружения, как только противник прорвал оборону примыкающих фронтов. Когда 19 ноября Советы начали свое большое наступление через Дон и южнее Сталинграда, немецкое командование должно было понять, что ему грозит. С этого момента недопустимо было ждать, пока разгром румын стал совершившимся фактом. Даже если бы оборона румынских армий не была так быстро прорвана, все равно было бы необходимо использовать 6 армию как подвижную силу, пока еще не поздно было ставить перед собой цель изменить обстановку, возникшую на южном фланге группы армий «Б». По крайней мере, вечером 19 ноября ОКХ следовало бы поставить перед 6 армией новую задачу, обеспечив ей свободу действий.
Не вникая в подробности хода первых дней советского наступления, следует сказать, что окружение 6 армии могло быть предотвращено только в том случае, если бы она в эти первые же дни вражеского наступления попыталась вырваться из окружения через Дон на запад или восточнее реки на юго-запад. Главное командование обязано было отдать такой приказ. Конечно, и генерал Паулюс по собственной инициативе должен был бы принять решение уйти из Сталинграда. Но едва ли он был в состоянии принять его вовремя, как это было бы возможно для ОКХ, так как он не мог быть, подобно ОКХ, информирован об обстановке в соседних армиях. Когда 22 или 23 ноября он сделал предложение вырваться с армией на юго-запад, подходящий момент был, возможно, уже упущен. Другое дело, что обращение с этим предложением к Гитлеру было психологической ошибкой. Генерал Паулюс знал Гитлера и его взгляды на ведение войны на востоке по зиме 1941 г. Паулюс был тогда начальником 1 Управления в ОКХ. Он знал, что Гитлер считал своей заслугой спасение немецкой армии той зимой от катастрофы, постигшей армию Наполеона при отступлении; считал, что немецкую армию спас его приказ держаться любой ценой. Паулюс должен был сказать себе, что после своей речи в Спортпаласте{55} Гитлер никогда не согласится оставить город. Имя этого города было связано для диктатора с его военным престижем. Таким образом, единственно возможным было бы, выведя армию из района Сталинграда, поставить Гитлера перед совершившимся фактом, тем более что Главное командование, как об этом было достоверно известно, таинственно молчало в течение 36 часов. Правда, вполне возможно, что подобные действия могли бы стоить генералу Паулюсу головы. Однако можно полагать, что не боязнь такого исхода помешала Паулюсу делать по своей воле то, что он считал правильным. Скорее чувство верности данной им Гитлеру присяге побудило его обратиться к нему за разрешением на вывод армии из окружения, тем более, что он имел радиосвязь с ОКХ. Кроме того, ему не была достаточно ясной общая обстановка. Трудность принять решение действовать на собственный страх и риск возрастала еще и потому, что попытка прорваться означала бы для армии в тот момент больший риск, чем организация круговой обороны в районе Сталинграда.
Штаб группы армий «Дон» вначале не имел возможности вмешиваться своими приказами в ход событий. Он мог бы взять на себя командование и тем самым ответственность только в том случае, если бы командующий со своим хотя бы отчасти работоспособным оперативным отделом прибыл на свой участок (в данном случае в Новочеркасск, где предполагалось расположить штаб группы) и имел здесь необходимые для управления средства связи. То и другое могло осуществиться только через несколько дней. (Ввиду снежных метелей мы застряли со своим самолетом на центральном участке, так что добирались дальше по железной дороге.) Тем не менее я, как будущий командующий, должен был решить, может ли и должна ли 6 армия, исходя из того, как нам представлялась обстановка на 24 ноября, немедленно прорываться из окружения (хотя наиболее удобный момент уже прошел) или, поскольку первая возможность для успешного прорыва уже безусловно упущена, будет вернее переждать, пока деблокирующие силы не нанесут встречный удар.
После тщательного анализа я в полном согласии со своим начальником штаба генералом Шульцем и начальником оперативного отдела полковником Буссе пришел к следующему заключению.
Противник, прежде всего, сделает все возможное, чтобы уничтожить окруженную 6 армию. Вместе с тем, надо иметь в виду, что противник, используя поражение 3 румынской армии, попытается своими подвижными силами продвинуться в районе большой Донской дуги в направлении на Ростов. Здесь ему предоставлялась возможность перерезать коммуникации не только 6 и 4 танковых армий, но и группы армий «А». Имевшиеся в распоряжении противника силы, которые он, несомненно, мог усилить за счет переброски на этот участок новых сил, позволяют преследовать одновременно обе названные цели.
Важнейшей задачей штаба группы в любом случае должно оставаться освобождение 6 армии. Во-первых, потому, что речь шла о судьбе 200000 немецких солдат. Во-вторых, потому, что, не сохранив армию от уничтожения, едва ли можно будет думать о том, чтобы восстановить положение на южном крыле Восточного фронта. Ясно, что армию ни в коем случае нельзя оставлять под Сталинградом, даже если бы удалось восстановить с ней связь в результате деблокирующего удара. Сталинград с точки зрения престижа не играл для нас никакой роли. Напротив, если удастся освободить армию, она будет срочно использована, независимо от того, в каком районе, для стабилизации обстановки на южном крыле немецкого фронта, с таким расчетом, чтобы мы продержались эту зиму. Но сейчас основной вопрос состоит в том, следует ли 6 армии сделать попытку вырваться из окружения (после того как был упущен подходящий случай). Так как после запроса Паулюса прошло уже два дня, эта операция могла бы начаться, по мнению штаба группы армий «Б», не ранее 29 или 30 ноября. Следовательно, противник будет иметь более недели времени для укрепления своего фронта окружения.
Существует только два направления, в которых армия может пытаться вырваться из окружения. Обе эти возможности будут учтены противником. Она могла предпринять попытку вырваться в направлении на мост через Дон (у города Калач). Даже если бы армии удалось прорвать вражеский фронт окружения в этом направлении, перед ней встала бы преграда в виде реки Дон. Большую часть своих боеприпасов она израсходовала бы для первого прорыва. Реку Дон ей пришлось бы форсировать против очень крупных сил противника, которые в настоящее время наступали западнее Дона в направлении на нижнее течение Чира, не имея перед собой наших войск. Возможность форсировать Дон против сильного противника в условиях, когда нет достаточного количества боеприпасов, а противник наседает с тыла, – казалась более чем сомнительной.
Более выгодным был прорыв восточнее Дона на юго-запад к остаткам 4 танковой армии. Правда, противник будет учитывать и эту возможность. Весьма неблагоприятно было и то, что 6 армия на первом этапе не могла рассчитывать на помощь немецких войск, даже если бы ей удалось прорвать вражеский фронт окружения в юго-западном направлении. За ней по пятам следовали бы армии противника, которые стояли в данное время перед ее восточным, северным и западным фронтами у Сталинграда. Западнее реки Дон противник мог бы перейти к параллельному преследованию в южном направлении, чтобы воспретить армии переправу через Дон. Было ясно, что рано или поздно армия, не поддержанная другими немецкими войсками, была бы вновь остановлена противником в степи, не имея достаточного количества боеприпасов, горючего и продовольствия! Возможно, отдельным частям, особенно танковым, удалось бы спастись. Но уничтожение 6 армии было бы предрешено! Освободились бы скованные ею до сих пор силы противника. Это могло бы повести к уничтожению всего южного крыла Восточного фронта (включая находившуюся еще на Кавказе группу армий «А").
Поэтому, как с точки зрения существования 6 армии, так и с точки зрения общей обстановки на всем южном крыле, мы должны преследовать цель спасти 6 армию из окружения как боеспособную единицу.
Видимо, это было бы возможным, если бы немецкое Главное командование предоставило армии свободу действий, как только наметилась опасность ее окружения. Теперь же был, видимо, упущен момент, когда армия без помощи извне смогла бы завоевать себе свободу, сохранив свою боеспособность.
Напротив, можно было предполагать, что с переходом в наступление обеих деблокирующих групп положение 6 армии значительно улучшилось бы (если и не для первого прорыва, то, во всяком случае, с оперативной точки зрения). Если бы противник, наступавший западнее Дона, был скован другими немецкими силами, то 6 армии не пришлось бы вести бои, по крайней мере, с этим противником. Если бы одновременно с ударом 6 армии другой деблокирующей группой восточнее реки Дон был бы нанесен удар в тыл противника, державшего здесь фронт окружения, то противнику пришлось бы ослабить его и тем самым облегчить 6 армии первый прорыв{56}.
Во всяком случае, нельзя было не признать, что любое выжидание таило в себе риск, так как противник выигрывал время для дальнейшего укрепления фронта окружения. На этот риск можно было бы пойти только в том случае, если Главное командование обеспечило бы снабжение 6 армии воздушным путем в течение всего времени, пока она не была бы вырвана из кольца окружения. Это было предпосылкой к тому, чтобы не принимать теперь отчаянного решения на изолированный прорыв, поскольку шансы на его успех были, вероятно, уже упущены, а ждать новых шансов. Они должны были появиться со вступлением в действие деблокирующих групп.
На основании вышеуказанных соображений я в телефонном разговоре сообщил начальнику Генерального Штаба следующее мнение командования группы армий.
Прорыв 6 армии в юго-западном направлении возможен еще и теперь. Ее дальнейшее оставление под Сталинградом означало бы огромный риск ввиду положения с боеприпасами и горючим. Несмотря на это, с оперативной точки зрения в настоящее время следует предпочесть выжидание до тех пор, пока, как намечено, не смогут вступить в действие деблокирующие группы (так как, по нашему мнению, наиболее благоприятные шансы для выхода армии из окружения уже упущены). Однако это станет возможным только в том случае, если будет обеспечено достаточное снабжение 6 армии (по воздуху). Этот вопрос является главным для принятия решения.
Операция по восстановлению положения должна быть начата силами, которым необходимо сосредоточиться к началу декабря. Однако для достижения полного успеха необходимо продолжать непрерывное подтягивание сил, так как противник также подводит крупные силы. Изолированный прорыв 6 армии может стать необходимым, если вследствие сильного давления противника не удастся осуществить развертывания новых сил.
Как необходимое условие, для того, чтобы можно было пойти на риск отказа от немедленного прорыва 6 армии, требуется ежедневный подвоз по воздуху 400 т грузов{57}.
В этом разговоре я не оставил никакого сомнения в том, что если не будет обеспечена надежность подвоза, то нельзя рисковать дальнейшим оставлением 6 армии на месте.