Солдаты армии Трэш Лялин Михаил

СОШЕСТВИЕ В АД №4: ОКОНЧАТЕЛЬНОЕ

19.04.03, назад в Ад

Мы в очередной раз спускались в Ад. На сей раз с нами была Катя. В руках она держала пакет с тяжелым грузом. Но лично мне западло расспрашивать о нем. Я злюсь: прежде всего на себя – не могу отказать другу; во-вторых, на Тесака – он слишком сильно любит Катю; в-третьих, на Катю – за ее гребаную семейку; наконец, на так называемого Вождя – за его греба-ную бездеятельность. Вот так вот думал я под стук колес, лицезря через окно поднимающуюся из земли жизнь.

19.04.03, в деревне, утро

Странно, как тихо. Ни птички, ни человеческого голоса. Тревожные предчувствия появились у меня, когда я заметил огромное число следов дорогой низкопрофильной резины в весенней слякоти. Судя по ширине протектора, здесь катались и на джипарях. Т. е. либо Вождь прикупил себе парочку навороченных тачек, либо…

Я вижу сраженное мужское тело, а за ним – по деревянному забору следы от автоматной очереди. Похоже, стреляли издалека. Калитка была выворочена, и по огромному числу человеческих следов я понял, почему. Не было необходимости заглядывать во двор дома. Но я все-таки заглянул… Трое человек – одна женщина и двое ребятишек – лежали с простреленными головами рядком.

– О, боже! – раздался рядом женский крик. Это всего лишь Катя.

Я быстро шагаю в сторону дома Вождя. Мне наплевать, идут ли мои друзья рядом. На меня нашло что-то вроде ступора, но не бездействия, а желания избавиться от всего говна в одночасье. Как будто я ничего другого и не ожидал увидеть. Меня не ужаснули бездыханные тела малышей. Я понимаю лишь одно – я опять провалился по уши в дерьмо.

С виду дом Вождя остался таким же, как и был. Но определенно что-то изменилось. Тот факт, что я не могу уяснить перемену, пугал меня больше смерти детей. И только подойдя поближе, я понял – у дома вырваны глаза! Оконных рам не было на месте. Дом казался заброшенным и усталым. Фрамуги валялись во дворе в жиже, мешанной десятками ног. Сотни стреляных гильз АК-47. Я приготовился, когда взялся за дверную ручку.

19.04.03, ситуация с Вождем

На коврике, пропитанном кровью, посреди комнаты лежал младенец и пускал пузыри. То ручка, то ножка рефлективно дергались. Движения малыша походили на строго заданную, но неизвестную мне программу: левая ножка р-р-раз, правая ручка два-с… Катя подскочила к ребенку и начала причитать, я безмолвно смотрел на ее тихий безумный плач.

– Оставь его! – я сам испугался своего голоса. – Видать, пуля задела мозжечок. И осталась там.

Катя запричитала чуть громче. Я сосредоточиваюсь: кровь только-только начала свертываться. Значит, они были здесь сегодня ночью. Я сразу понял, кто.

Пока Катя причитала над ребеночком, я осматривал комнату. Свет неудержимо рвался в окна. Закопченые стены сверху донизу испещрены иероглифами. Некоторые – относительно свежие, а потому написаны кровью. «Hell is here», «Господь, защити нас всех!», «Уповаем на волю Божью»… Я разглядел, как из-за печки зловеще расползается бурое пятно. Я зашел туда.

Тело Вождя напоминало намокшую тряпку: столько крови я еще ни разу в жизни не видел. Глаза они вложили ему в правую руку, а ту сжали в кулак и насквозь проткнули металлическим прутом («чтобы не укатились»). Я сглатываю приступ рвоты. Ноги, словно из пластилина, были согнуты в нескольких местах под неестественным углом. Из надломов сочилась густая жидкость.

Я наклонился. Грудная клетка или то, что от нее осталось, тяжело поднималось и так же тяжело, с содроганием опускалось. Рот или то место, где он должен был быть, зашевелилось. Будто огненная бездна (лицо) отверзлась, и из черноты (беззубого рта) донесся сдавленный голос Вельзевула:

– Жалко, вы не успели! Они не так давно ушли!

Злорадство! В этом гадком голосе столько злорадства, что я захотел раздавить его пустую башку одним прыжком.

– Кто это был? – спросил я и заметил, что в другой руке они сжали ему зубы («чтобы не упрыгали»).

– Извини, кореш! Они не представились!

И он заржал всем телом или тем, что от него осталось. Я сжал (костяшки побелели) и разжал кулаки. Я оглянулся: Тесак и Прыщ по-прежнему стояли над убивающейся Катей. Тушь стекала прямо на круглую дыру в башке младенца. Я к чему-то вспомнил, что кости в младенчестве, особенно черепные, достаточно пластичные, т.е. под небольшим усилием могут деформироваться. Вот откуда люди с плоскими, сдавленными или вытянутыми, как яйцо, головами.

– Они ни о чем не спрашивали, – сдавленно хрипит Вождь. – Просто ворвались и начали…

Я чувствовал, насколько трудно ему говорить. После каждого слова он отдувался, будто пробежал не одну гребаную морскую милю.

– Они действовали очень профессионально, стараясь причинить как можно больше боли. И самое главное, они почти ничего не спросили… Хотя я им все, что мог, рассказал. И о вас тоже…

Он замолчал. Я понял, что надолго. Я встал и пошел бродить по комнатам. Практически везде валялись стреляные гильзы. В стенах – дыры, кое-где пули раздробили древесину настолько, что расщепляли брус на множество мелких кусочков. Я дошел до той комнаты, где лежала старуха. Вобрал как можно больше воздуха в легкие и толкнул дверь…

Трупы были свалены в кучу. Почти у всех дырка в районе виска или затылка. Профессионально. В дальнем углу, возле кровати, видны следы недавнего пиршества: несколько пустых бутылок из-под водки, кое-какой закусон. И тут я встретился с ее глазами… Эти замутненные желтые глазки с издевкой смотрели на меня.

Стоп! Она же мертва! Одумайся.

Как было ни противно, я все-таки прошел, переступая через тела, к кровати. Тело грузно лежало на зассаной постели, ноги свешивались на засраный пол. Я думал, что она и ходить-то не могла, – наверное, операция помогла.

Эбонитовая палка торчала из одного уха, а конец ее высовывался из другого. Забавно, но я отметил, что к палке пристали клочки бумажки и прочей хуйни. «Наверное, наэлектризовали, перед тем как запихнуть ей эту штуку в ухо. Статическое электричество, бля!» Кровь пропитала то место, где палка и бабка нашли свой конец. Надо иметь недюжинную силу, чтобы насквозь пробить башку. Скорее всего, они положили ее на пол и прыгали сверху на палку, пока бабка покрякивала и поохивала от боли. И как только я собрался уходить, так вдруг заметил вырезанный знак на лбу старухи – какой-то символ или кельтский узел. Что за хрень?

19.04.03, зло как оно есть

Зло, как тьма во время первого нашего сошествия в Ад, сгущается вокруг старухи. Я отчетливо понимаю, что нахожусь в одной комнате с абсолютным воплощением сатанинской задумки. Ведя других своей невидимой рукой, она решала судьбы тысяч людей. Но и она была ведома. Ее вел сам дьявол, решивший в очередной раз поглумиться над падкостью человечества. Решивший показать Господу, как легко свернуть создание Его рук с пути спасения и ввергнуть в геенну огненную. Сейчас Сатана, наверное, покатывается со смеху в своем пристанище. А этот знак на морщинистом лбу – воплощение печати Сатаны; он призван навсегда закрыть глаза старухи и низвергнуть зло туда, откуда оно пришло – в Ад.

19.04.03, друг?!

– Что ты делаешь? – спрашиваю у Кати, которая, скинув бабку на пол, не переставая рыдать, рвет на части матрас.

Она сошла с ума. Рехнулась. Я пытаюсь ее остановить – она вырывается.

– Что ты делаешь?! – более настойчиво.

Она в изнеможении усаживается на кровать. Под глазами ясно проступают черные круги. Она начинает нервно расплетать косу.

– Здесь должен быть товар… Ты не знаешь ничего… и лучше тебе ничего так и не узнать…

Бред! Что за бред? Какой товар?!

Я плетусь, покачиваясь от плохих предчувствий, к Тесаку.

– Про что она говорит? Товар какой-то? А, Тесак! Чего потупил свой сраный взгляд?!

Я чувствую, как пол все сильнее качается у меня под ногами, мир суживается до бесконечно черной бездны, в которую я падаю с огромных высот, а та принимает мое обмякшее тело.

– Понимаешь…

– Блядь, говори живее!

Я чувствую, что еще секунда – и упаду в обморок.

– Послушай…

– Блядь, я же прошу только суть!

Не выдюжу я больше, бездна заволакивает меня полностью.

– Если коротко, то Катя – наркокурьер, а мы – ее прикрытие, – он показал мне пакеты с коричневатым порошком, я теряю землю из-под ног, падаю назад. – Друг, ты слуууушшшшаааа-ееешшшшь?..

Падая, я подумал: «Никакой ты мне не друг, сволочь последняя – вот кто ты!» Бездна смыкается надо мною.

19.04.03, правда открывает глаза на мир вокруг тебя, обратный путь

Более или менее очухался я в поезде. Обратно ехали втроем. Кажется, все знали эту историю, кроме меня. Бездна не отступала, она лишь притаилась в уголочке сознания. Она, как и само зло, терпеливо выжидает момента для заключительного прыжка. Суть вещей начинала проступать через серую пелену. Мои предчувствия сбывались.

Да. Катя действительно была наркокурьером. Да, и это не подлежит сомнению, мы были лишь прикрытием. Нас использовали. Тесак клялся, что сам недавно узнал всю правду и хотел рассказать ее мне, да не решался. Но я ему не верил вовсе, и с каждым его словом удалялся в свой комфортабельный мирок, в свое приятное до боли под ложечкой оцепенение. А правда была такова…

Не так давно Катина семья сгорела вместе с новеньким особнячком. Катя успела выпрыгнуть с веранды в снег. Дело было темное, менты так ничего и не раскопали. Катя осталась одна. Есть всем хочется. Вот она и сдружилась с одной компанией, как оказалось, промышлявшей чернухой. Забеременела, родила. А ребеночек тоже есть хочет. Я с трудом вспоминаю того мудилу, которого Тесак уделал в кафе. Это отец ее ребенка. Нарком со стажем. Когда она попросила помощи у него (как раз в тот день), он порекомендовал сначала поцеловать его задницу, а затем обратиться к Вождю. Она, пока еще без нас, съездила, куда велено. Вождь дал ей слово, что позаботится о ней с ребеночком… Только за одну небольшую услугу – она должна была сделать четыре ходки с герой. Простые полиэтиленовые пакеты, в которых героин обернут в тряпку, пропитанную скипидаром. Ребеночка же он у себя пока оставит – в качестве страховочки. Не правда ли, милый молодой человек – всегда подаст руку помощи! И тут на помост приезжего цирка-шапито выступаем мы. Трое клоунов-уродов. «Только сегодня! Эксклюзивное представление». Мы подвернулись весьма кстати – объяснять нам ничего не надо, спрашивать мы ничего не будем… Лепота, а не житуха! Только героинчик слишком тяготит душу. Сбывала Катя его в указанном месте уже одна. По заранее обговоренной цене. Поэтому Вождь был сильно удивлен всего семью тысячами грин. Он привык работать с куда большими объемами. Но зато он вдвойне обрадовался, когда мы «предложили» свое прямое, в обход Кати, сотрудничество. Товаром был героин. И никакая Вождь со старухой ей не семья. Все это лажа! Вождь – просто передаточное звено. Старуха же… Теперь я ясно стал понимать, почему те мясники таким образом расправились с бабкой. Ее постель целиком состояла из вновь приходящего товара и портретов американских президентов. Это была своего рода перевалочная база. Конвертируемая во всех отношениях валюта. БЛЯДЬ! Кто же станет обыскивать проссаную старушечью постель? Она, ебаная бабуля, один из крупнейших наркодельцов Северо-Запада. Цыганка по рождению, экзистенциальное зло по крови. Я был слишком наивен со всеми своими мыслями. А Вождь… Я вспомнил его рожу в луже крови, его набухшие и размокшие дрэды… У меня чуть отлегло от сердца. Но если хорошенько подумать, то окажется, что мы поставляли героин всему Питеру, убивая ребят! Боже, я молю тебя о прощении!

Я посмотрел за окно. Поля почернели. Весна…

Тесак все говорил и говорил, пытаясь оправдаться, но я постепенно удалялся от него. «Больше ты мне не друг!» – не последний раз за тот день подумал я про себя.

«А, вот значит, отчего так убивалась Катя! Это же ее собственный ребенок!» Меня передернуло, будто в вагоне стало на десять градусов ниже. Ужас подступил со всех сторон. «Ужас, ужас…»[9] – только и смог повторить я вслед за полковником Куртцем, пока сознание вновь не затмила серая пелена.

ПРОСТО ЕЩЕ ОДИН ДЕНЬ…

2.05.03, старик

Я увидел старика. Он сидел на гранитных ступеньках салона красоты. От него несло застарелой мочой и потом. Обветшалая одежда и кирзовые сапоги. Оспенное лицо в складку.

Желтые зрачки. Он посмотрел на меня и тяжело вздохнул. Я прочел в его глазах больше, чем необходимо. Они говорили: «Никто не сможет уже изменить положение сложившихся вещей: ни ты, ни я, ни сам Господь Бог». Глаза говорили со мной. Они рассказали за долю секунды больше, чем мне требовалось узнать. Они заглянули в самые отдаленные уголки Вселенной, раскрыв тайну мироздания. Посмотрели на мою грязную душу и слегка усмехнулись. В них читалось Великое знание, знание о настоящем положении вещей в мире. Ведь если каждая вещь находится на своем, заранее определенном Всевышним месте, то большего и желать не надо. Я понял, насколько был глуп, желая творить добро из зла. И я раскаялся в грехах.

Когда я удалялся на встречу к Ольге, за спиной я услышал голос охранника, сгонявшего старика с холодных гранитных ступенек матюгами.

2.05.03, Ольга

– Ну ладно, иди давай! – Ольга в последний раз поцеловала и выпустила мою руку.

Ее губы по-прежнему были горячи, а пальцы слегка дрожали от волнения.

– Ну иди же! – с полушутливым упорством она наконец вытолкнула меня за дверь.

Я спускался, но в душе летел к звездам. Я не замечал дремотный, повизгивающий лифт, наваленную кучу в углу и обхарканные стены. Я спускался, но на самом-то деле поднимался все ближе и ближе к звездам и солнцу. Она приятно согревала все мое тело. Ее тепло осталось внутри меня. Ее нежный взор останется со мной, даже когда я выйду из темного обосранного парадняка на божий свет. И даже…

Сначала, когда я спускался по ступенькам подъезда, я не заметил черный спортивный BMW. Но когда от него отделилась мускулистая фигура качка и направилась ко мне, я обернулся. Но было слишком поздно.

Один точный удар ладонью под подбородок – и я оказался на лопатках. Здоровяк придавил коленями мои руки к асфальту так, что на них начался отпечатываться рельеф с камушками и неровностями. Сам он сел мне на ноги. Голос звучал более чем убедительно:

– Слушай сюда, мудила! Еще раз я (указательный палец с печаткой на себя) тебя (средний палец на меня) увижу с моей женщиной (большой палец куда-то вверх), и тебе наступит полный пиздец! Я ясно выражаюсь?!

Яснее некуда, монстр!

– Один раз поигрался, я думал, успокоишься, – продолжал он наседать. – Мало того, что угнал мою тачку, так еще с моей девушкой!

В голове промелькнули какие-то воспоминания и странный вопрос «Как она туда попала?» Куда – туда?!

– Моя девочка любит поиграться с такими, как ты! – он чувствовал превосходство надо мною во всем: и в силе, и в знании. – Ты даже, наверно, наивно полагаешь, что моя девочка станет жить в таком уебище? Да это просто съемная квартира для наших с нею встреч! И как только ты ее отводишь наверх и съябываешь, я поднимаюсь к ней. Запомни: любит она лишь меня! И трахаю ее только я!

В моей голове, сильно опустошенной за последнее время, начала выстраиваться мозаика из фактов, но пока я не мог уловить конкретного смысла произошедшего. Что-то зависло в воздухе…

– Такие, как ты, не утруждают себя вопросами в мелочах. К примеру, ты никогда не задумывался, почему она оказалась в той машине?.. Моя деточка очень любит играть разные роли, у нее это чертовски хорошо получается! А такие, как ты, – лишь тупоголовое посмешище человечества. Первосортный сброд. Вставай и забудь этот адрес, мудила!

Здоровяк слез с меня. Я, приподнимаясь, стал вспоминать что-то конкретное: старенький Opel, парк Политеха, бег… И тут наконец я осознал, в чем дело. Я даже чуть было не рассмеялся своей наивности. Она меня использовала ради своего дружка! Игра, бля! Какой же я тупица, что поддался на ее чары! Слишком часто в последнее время туплю. Слишком высоко взлетел, и Солнце опалило крылья, и я, подобно Икару, падаю на самое дно, опускаюсь в самый ТРЭШ.

Я поворачиваюсь, униженный и оскорбленный, и кричу горе мышц:

– Чего, бля? Наподставлял свою жопу разным пидорам и накопил на приличную тачку?!

– Ах ты, сука! – только и услышал я от горы мышц, но сам уже бежал, горя от стыда и сраного позора.

2.05.03, аллея, не знаю где, не знаю во сколько

Если хорошенько пройтись, то можно забыть обо всех проблемах. На время, конечно!

Если честно, то я глубоко жалел себя. Меня обманула любимая девушка, меня бросил настоящий друг. Я возвращался к прошлой жизни и думал, что все в принципе складывалось неплохо. Один налет на дом белобрысого пиздюка чего только стоит! Но в середине мирового порядка лопнули какие-то невидимые пружины, и все стало катиться под откос. Гребаный героин, куча трупов по непонятной причине: то ли из-за геры, то ли из-за того налета. Если верить сожмурившемуся Вождю, то им стало все известно и про нас. Больше всего на свете мне хотелось узнать про тех, кто устроил ту бойню. Вернее так, мне больше всего не хотелось знать о них.

Я снова вспомнил Олю и чуть было не заплакал. Это я-то! Гребаная жалость к себе! Почему? Я спрашиваю: «Почему?» Господи, ведь Ты же знаешь, что я делал все это во имя Тебя: я хотел, как Твой сын, накормить нуждающихся, дать им надежду и веру в грядущий день спасения. А Ты меня так наказываешь! Я не понимаю…

Ведь в этом государстве всем на все глубоко насрать. Бедные остаются бедными, богатые – богатыми. Твой сын говорил книжникам и фарисеям: «Отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу».[10] Почему же люди не могут уразуметь столь простой истины? Почему кто-то ездит на «ягуаре», а тут же рядом лежит в луже из мочи и кала городской доходяга? Почему Ты допускаешь такое?..

Жалость к себе слегка отступила и слепая ярость вместе с ней. Я четко понял, что каждому дается свой путь, и его он должен сдюжить до конца. Иначе первоначальное предназначение человека теряется. Внутренняя святость – вот настоящий маяк на жизненном пути. «Кто бы говорил!» – мрачно констатировал я сам.

Я плелся по аллее из осин. В воздухе разлилось праздничное ожидание, кругом чувствовался запах обновления. Словно вихрь промчался и смел всю уродливость Петербурга. Наполнил его суровое небо добротой. Я попытался вдохнуть как можно глубже и вобрать в себя магическую субстанцию. Я почувствовал, как новое, доселе еще неведомое мне чувство заполнило легкие и сердце. Это чувство надежды на лучшее. Да, меня обманул самый близкий друг! Да, меня бросила моя девушка! Но жизнь есть испытание, и ты его должен пройти, не уронив своей чести. «Жизнь только начинается», – подумалось мне, и, словно камень с ног, свалились с души все заботы. Я свободен. Какая прекрасная концовка для какого-нибудь романа…

.

Я подыскал небольшое кафе вдали от пролегающей дороги. Оно было оттенено высокими осинами. Приятное уютное заведеньице.

Заказав кофе, я опять подумал, что действительно было бы неплохо завести собственное кафе. Я и Тесак снова вместе. На секунду я поставил себя на его место. Ведь ему, наверно, тоже не сразу стало известно об истинной причине заинтересованности Кати в нас. Ему, наверно, тоже пришлось нелегко – тянуть за собой такой груз, а тем более открываться мне. Бедный Тесак!

Майское солнце приятно грело лицо через стекло, а я, поглощая кофе, подумал, что можно пригласить Катю к нам в кафе, пусть ходит и принимает заказы, а потом разносит их по столикам. Так и на малютку денег хва… Блядь, ее же убили! Проснись, мудак! И неизвестно из-за кого: то ли из-за тебя с твоим дерьмовым налетом, то ли из-за геры. Катя ведь всей правды не знает, она винит лишь себя. И ты то же самое бы сделал, мудила, когда увидел бы своего ребенка, дрыгающего ногами в луже свежей крови! Ты сам на себя посмотри, ты во всем сам и виноват!

Мне стало тошно, и я допил кофе одним большим глотком. Приятное тепло разлилось по телу.

2.05.03, кафе на аллее, чуть позже

Я не заметил, как они вошли. Но путь до моего стола двое здоровяков и один малец проделали, как какие-нибудь сраные кинозвезды: медленной, плывущей походкой, размеренным шагом.

– Здесь свободно? – вежливо спросил самый мелкий.

Я оглянулся – мест было до жопы. Я пожал плечами. Они, будто только этого и ждавшие, ловко оккупировали мой стол: двое здоровяков по бокам, малец напротив.

– Один двойной эспрессо, пожалуйста! – выкрикнул писклявым голосом мелкий.

Я отметил, что во рту у моего соседа до жопы гнилых зубов. И пахло оттуда соответственно. Двое бугаев походили со своими большими, до колен, руками на орангутангов. Они ничего не заказали, только смотрели, как малец пьет кофе. Я решил немного посидеть, понервировать их: когда такая кучка подваливает к столику, они просто выпирают тебя своим физическим присутствием. Я хотел назло подольше посидеть, но когда понял, что им на меня глубоко насрать, решил свалить от ебырей подальше. Но не тут-то было. Двое обезьян под столом ловко схватили меня за колени так, что мышцы в ногах моментально ослабли и тело само опустилось на стул. Я был несколько шокирован и не на шутку удивлен. Мелкий манерным жестом вытер губы и монотонно запищал:

– Ты, сука, даже себе не можешь представить, как я рад с тобой, блядью, пообщаться!

Он явно плохо умел сдерживать свои эмоции, но продолжал держаться. Мое тело окончательно онемело, я собственной гребаной рукой не мог пошевелить.

– Ты, блядь, не знаешь, кто я. Зато я знаю, кто ты, дерьмо собачье! – он еще раз манерно отер рот от следов чашки с двойным. Видно было, какое удовольствие приносит ему наш разговор. – Ты хапнул не то бабло, которое привык пиздить. Ты ошибся! (ебаная улыбка из гнилых зубов) Ты, блядь, ни хуя не понимаешь, в какое говно ты влез.

Он удовлетворенно кивнул. Разговор шел по намеченному плану, и он старался вынудить меня двинуть ему по роже. Я стал понимать, что происходит, и поэтому не делал столь поспешных решений. Если я рыпнусь, двое горилл с удовольствием отмудохают меня всего! И никто не сможет помочь. Гнилозубый карлик еще раз удовлетворенно кивнул и продолжил:

– Я тебе, хрычу, сейчас поведаю одну незатейливую историю… К хорошим людям вламывается группка ебанутых придурков и начинает все крушить на своем пути. Повторяю, это очень правильные и хорошие люди. Ворвавшиеся мудаки принимаются издеваться над добрыми людьми: избивают их, унижают… А потом съябываются, прихватив бабло. Этим тупорылым кретинам не приходит на ум, что деньги-то не их, а чужие. А чужое, как известно, брать нехорошо, ой как нехорошо! Так что ты думаешь, эти дебилы вернули денюжки? Хуй! Они стали швыряться ими направо и налево. Им невдомек, что денюжки могут принадлежать грозным дядям, которые собрали их для некоторого вида страховки с других, не менее серьезных дядюшек. А теперь угадай, кто отвечал за сохранность общака?

Гнилозуб удивленно посмотрел по сторонам.

– Молодец, конечно же, дядюшка, сидящий напротив тебя! – Он в очередной раз удовлетворенно кивнул. – Ну так вот, история на этом не заканчивается. Те дяденьки, собравшие деньги, страшно разозлились и оставили ответственному за них две альтернативы: либо он отбирает у нехороших малышей денюжки, либо расплачивается натурой. Собственной задницей то бишь. А теперь угадай, кто эти мальчиши-плохиши?

Пискля опять удивленно посмотрел по сторонам, словно гребаный попугай.

– Я тебе, мудиле, подскажу! Один из них сидит за этим столом, но не я. Он?

Пиздобол тыкает пальцем в сторону правого от меня орангутанга.

– Не-а! Он? – он произносит это явно с превеликим удовольствием и показывает на левого орангутанга.

– Опять не угадал, недогадливое ты мое пиздатое солнышко! Наверное, это ты. А?

И он так лукаво улыбается, что хочется взять кружку из-под кофе и разбить об его гнилущие зубы. Но двое мордоворотов хорошо знают свою роль в этой пьесе.

– До ответственного дяденьки долетело, что прямо через дорогу рвань и тряпье шумно что-то празднуют, когда у него такое горе. Пришлось немного поработать над злыми людьми. И догадайся с трех раз, что один из этих ублюдков рассказал?

Я сразу вспомнил кровавое месиво заместо лица Вождя и дрэды, распростертые в луже свертывающейся крови.

– Молодец! Я вижу, ты делаешь значительные успехи в отгадывании моих загадок! Он выдал хорошим людям вашу троицу с головой.

В первую секунду я подумал о Тесаке и Прыще. Как они там?

– Ну так вот! Слушай сюда, мудофель! Я даю тебе ровно три дня (он показал три коротеньких пальца с грязными ногтями), чтобы явиться в дом к добрым людям, принести свои ебаные извинения и деньги. А уже потом мы будем смотреть, как тебя получше отыметь: раком или еще как!

Гнилая улыбка эффектно дополняла его мерзкий вид сушеного гриба.

– А чтобы ты не забыл про данное обещание, – с этими словами он достал из кармана древнюю раскладную опасную бритву, – я оставлю маленький автограф. Памятку, так скажем!

Он убрал руки с бритвой под стол. Я хотел дернуться, но двое мудаков крепко держали мои колени. Верхняя часть туловища еще не отошла от психологического коматоза. Гнилозуб нагнулся так, что голова его почти лежала на столе. А потом он резко дернулся, но я ничего не почувствовал. Просто мой мозг во время разговора со всеми нейронами вылетел из головы. Я находился в глубоком ступоре.

2.05.03, еще чуть позже

Они ушли десять, пятнадцать, а может, и сорок минут назад. Я не могу точно вспомнить. Я смотрел на левое колено и понимал, что с ним что-то не в порядке. Но что именно? Штанина расползлась поперек, а ниже, почти до самого ботинка, будто бы намокла и прилипла к ноге. Посетители не обращали на меня никакого внимания. Всем насрать. Я ошарашенно озирался по сторонам, и, должно быть, именно тогда впервые подумал: «А не зря ли я старался ради поколения ТРЭШ?»

ПРОЩАЙ, ДРУГ!

15.05.03, дом в переулке Каховского, остров Декабристов

Пару дней мне было по-настоящему тяжко. Я замкнулся в себе, жил на квартирах приятелей, в подвалах, на вокзале. Но со временем место чувства опасности в мозгу стала занимать самонадеянность. Я начал полагать, что те ребята просто ошиблись адресом или получили неверную наводку. Подумаешь, сколько по России идентичных случаев происходит! Но шрам давал о себе знать, и тогда неприятный холодок пробегал по спине, и мне становилось не по себе. Именно поэтому я решил отправиться к Тесаку. Пусть мы не разговариваем чуть не месяц, мириться все же надо. Или мы так и останемся двумя тупыми амбициозными имбецилами?! Разве может развести двух друзей сраный героин?

Старый купеческий дом в три этажа и с двумя надстроенными для прислуги. Барочная лепнина, бутафорские полуколонны, внутренний дворик – все говорило о том, что купец старался всеми доступными средствами пролезть во дворянство. Но делец есть делец, а дворянский хуетес хуетесом и останется! Мне нравилось это место, оно чем-то напоминало «Новую Голландию» – обособленное от «большой земли», загадочно привораживающее.

Я вошел в парадную. Перед входом стояла ментовская машина и, вроде бы, скорая. Я не обратил ебаного должного внимания, я обдумывал, как получше завести разговор с другом. Я машинально поднимался по лестнице до тех пор, пока не уткнулся взглядом в двух санитаров, укладывающих застывшее тело в брезент.

Я сначала не понял, почему мне стало так плохо и скрутило живот, словно туда засунули миксер и намотали кишки на нешуточной скорости. Но потом я увидел лицо Тесака. Оно было спокойным, скорее даже самоуверенным. Только с правым глазом было что-то не так.

– Пуля пробила ладонь и, очевидно, застряла в черепе, пройдя сквозь глаз. Почему я не совсем уверен? Потому как мы нашли гильзу, но не нашли пули.

Я поднял взгляд с мертвого Тесака на высокого худосочного мужчину. Он держался вполне уверенно и, видя, что я отвлекся на его речь, представился:

– Старший оперуполномоченный капитан Моросейко. Вы были знакомы с убитым?

Я собрался с духом. Нельзя, чтобы они раскопали на меня дерьмо. Тесака уже не вернешь. Он мертв.

– Да видел пару раз, – безразличным голосом играл я. – Разъебаи, наркоманы эти!

И я спокойно прямо в упор посмотрел на опера. Затем еще раз на Тесака. Санитары обернули тело и стали застегивать молнию. Но как-то неловко у них это получалось: то кусок одежды защемят, а то и палец. Когда наконец они дошли до головы, то я, закрыв глаза, про себя проговорил: «Прощай, друг!», а вслух лишь:

– Поделом, наверное, попало!

Голос прозвучал фальшиво. Опер тут же этим воспользовался:

– Ваши документы!

Я лениво протянул паспорт.

– Здесь отмечено, что вы проживаете в городе Гатчина, – говорил капитан с напущенной безразличностью. – Что же вас привело в столь неблизкую местность?

Его глаза лучились, словно он уже раскрыл преступление. Я почувствовал, как попался прямо на ментовский крючок. Проявляй побольше безразличия к людям, и тогда они сами тебе смогут многое рассказать. Это не правило солдата армии ТРЭШ. Это закон пиздюкака-питана. А я его не знал.

– Друга пришел проведать.

Я сболтнул первое пришедшее в голову и тут же спохватился: «Придурок!»

Мент протянул обратно паспортюгу. Санитары поволокли брезент по ступенькам. Труп же, ему-то все равно! Я зашагал в освободившийся проход. Бля, что делать?

Я чувствовал взгляд опера до самого последнего этажа. Я постучался (звонка нет) и стал перебирать в мозгу все знакомые мне имена. Дверь выглядела обшарпанной.

– Чего нужно? – старушечий голос.

Я набрал в легкие побольше воздуха, сердце бешено колотилось. Наугад:

– А Сергея можно?

Пауза, тянущаяся вечно. Презрительный взгляд опера. Лихорадочное постукивание сердца.

– Будет позже! – недовольный сварливый ответ.

Выдох облегчения.

– Передайте, что Миша приходил. Ну тот, что с седьмого подъезда.

Меня даже самого удивил правдоподобный тон своего голоса. Без наигранности. Но оперу я уже был неинтересен, он болтал с кем-то на площадке ниже, и я смело стал спускаться.

– Кто-кто?

Я передернул плечами. За спиной с визгливым скрипом отворилась дверь. Я оглянулся. В двери стояла старуха, на обоих глазах было по бельму. На меня дохнуло затхлостью и мочой. Если бы она смогла узнать меня, тогда гори оно все синим пламенем. Но, к счастью, она слепо щурилась на слабый лестничный свет.

– Ладно, бабушка, я попозже зайду!

Старуха проскрипела и захлопнула дверь.

Я внутренне ликовал, в какой-то мере мне удалось провести Систему. Определенно, Небеса сегодня за меня.

Опер разговаривал со старикашкой. Лицо последнего пересекали два свежих шва, рука на перевязи, а на шее – корсет. Что-то нехорошее пошевелилось в моей головной коробке. Что-то знакомое было в чертах его лица. Наши глаза встретились.

Блядь! Видать, Небеса действительно решили меня испытать. Я вспомнил этого мудофила. Тот мудак с собакой из лавки!

Я в момент, перешагивая через несколько ступенек, сбежал вниз, пока тот придурок меня не вспомнил. Я был просто уверен, что он узнал меня. Санитары загрузили тело и теперь курили, отдыхая на ступеньках лестницы. Я буквально вылетел на улицу и быстро зашагал в сторону метро.

– Стой!

Я даже не стал оглядываться, нырнул под арку. Я чувствовал погоню. Надо менять маршрут. Если следак видел мой паспорт, то это, считай, полный пиздец! Главное, съебать отсюда. В моей голове уже созрел неплохой план, когда сзади раздались два выстрела: один в воздух, другой в меня. Я услышал пулю – значит не моя! Нырнул в ближайший двор. Больше всего мне сейчас была необходима симфония в моей голове, но с некоторых пор оркестр перестал подавать хоть какие-нибудь признаки жизни. Тревожный признак.

Я не чувствовал ничего, кроме страха и необходимости бежать. Пару крюков вокруг домов, проскакивая сквозь парадняки. Я пробежал по аллее, а затем нырнул в желанный двор. Вот она, заветная парадная! Я подбегаю к куску железа, пытаюсь оторвать его. Ебаны в рот, заколочено! Тихо бешусь. Осматриваюсь, а что если… Я взбегаю по лестнице на второй этаж, дыхалка сбита волнением. Открываю двойную раму лестничной площадки, спускаюсь на козырек. Надо прыгать, бункер отсюда хорошо виден.

Блядь! Резкая боль. Сучья нога подвела, подвернулась. Доковылял до забора, и то хорошо. Где эти ебаные бутафорские железяки! Бью с остервенением и больной, и здоровой ногой, проверяя каждую. Блядь, нету! Слышу сирену. Лезу по шву соединения блоков забора. Перебрасываю ногу. Сирена уже рядом. Переваливаюсь… Сквозь решетку видно, как по КИМа проносится ментовская «шестера». Все! Оторвался.

Кровь, стекая со лба, капает на песок. Я бреду в погреб. Я не могу представить себя со стороны, но потрепался я о колючку здорово. Одни штаны чего только стоят! Прям как в тот день у Прыща… Вспомнив его, я вспоминаю и Тесака. Я думаю, как к моей маме заваливается группа ОМОН’а. Я сижу, прислонившись к холодной бетонной стене. Волна отчаяния наплывает на мозг. Старший оперуполномоченный капитан Моросейко у меня в комнате под кроватью находит сумку с надписью «Adibas». Он улыбается. Даже не открывая, следователь знает все ее содержимое. Я снова вспоминаю моего друга, мое воображение рисует испуганное лицо матери. Я так и не избавился от улик. Две струйки спускаются по щекам к подбородку. Я плачу.

ПЯТОЕ ПРАВИЛО СОЛДАТА АРМИИ ТРЭШ

17.05.03, суббота, сейшн в Центре творчества юных, ночь в гримерке

Мне все глубоко похуй! Да, мне глубоко насрать теперь на этот вконец засранный мирок! Мне хуй забей на людей, на их жалкое выживание. На меня. На ебаную власть. На гребаную мелочность… Пошло все в жопу! Засуньте себе каждый свои проблемы куда подальше! Раньше я пытался «заботиться» обо всем мире в целом: меня интересовала безработица, стагфляция, урбанизация… А теперь мне просто насрать на все! Потому что у меня своих проблем до жопы.

Я слышу мерную вибрацию и через секунду понимаю, что это ритм барабанной установки. Я прислоняю больную голову к стене и чувствую, как вибрация проникает сквозь меня, вливается в вены и течет по ним к сердцу, будоража его. Дерьмо! Тело неприятно зудит, кости поламывает. Вибрация нарастает. За стенкой в ЦТЮ начался концерт наших местных команд. «Вантуз»(пишется – 12/з) и Snowfake заявлены хэдлайнерами. Блядь! Нарки чертовы! Я слышу текст чьей-то песни:

Мелодично ведет низкий голос:

Слегка позвякивают цимбалы.

Барабанщик дает отсчет, а голос в последний раз повторяет:

Потом начинается проигрыш с жесткой партией ударных. А затем опять голос, и весь бэнд вступает:

«Речитатив на хорошем уровне», – про себя отмечаю я и осматриваюсь вокруг.

Комната, в которой я нахожусь, когда-то давно представляла собой гримерку или тому подобную хрень при ЦТЮ. Но это было слишком давно. Сейчас она имеет более чем убогий вид: облупившаяся краска струпьями сползает на тебя со стен; с потолка свисают хлопья белил; бледный, больной больничный и грязный флюоресцентный свет, льющийся, чтобы уничтожить все живое… Кости по-прежнему ломит, и я снова прислоняюсь к стене. Вибрация гасит боль в голове и зуд в теле. Будто со стороны, смотря сам на себя, я вижу, как закрываются мои опухшие в красных прожилках глаза. Я проваливаюсь.

– Концерт уже начался, пошли!

Кто-то заглянул, хотя я просил всех отъебаться от меня. Зовут, что ли?.. С большой неохотой открываю глаза, и ядовитый свет бьет мне прямо в мозг. Боже, сколько времени я не спал! А еще больше, сколько не ел… Я вспоминаю про пару бутербродов, перехваченных у знакомых. Сейчас они в рюкзаке. Я встаю и выключаю убийственный свет. Лампы, легонько потрещав, вырубаются. Пока стою, пробую размять шею, кисти… Все хрустит и все ломит. Дерьмо!

Вибрация за стеной дошла до крайней точки – к барабанам и рваным риффам гитар подключилась толпа. Дерьмо! Стараюсь не прикладывать голову к стене, иначе просто засну. Пытаюсь сосредоточиться на столе. Он завален всяким говном. Разгребаю место для ноутбука и достаю его из рюкзака, открываю и включаю. Заработали кулеры, зашуршал винчестер. Дерьмо! Как ломит кости… Дерьмо! Комната два на три-три с половиной освещается лишь жидкими кристаллами дисплея ноута.

Я набираю на мягко пружинящей клавиатуре: «…я не знаю, когда это все началось и когда оно же закончится. Началом ли был конец или конец началом? Был ли в самом первом дне заложен и самый последний, или все произошло так, как произошло?.. Единственное, в чем я могу быть уверенным, так это в том, что сейчас нажму кнопку “Power” на своем кремниевом собрате; послушаю, как приятно урчит процессор при загрузке; увижу заставку Виндов; а когда успокаивающее потрескивание под металлическим корпусом прекратится, я открою захудалый вордяшник и начну набивать текст…» Тыкаю курсором в начало абзаца и жму «delete». Опять пытаюсь что-нибудь набрать. Снова стираю. Затем возвращаю и то, что стер сейчас, и то, что стер два шага назад. Все стираю. До одурения бью по кнопке «delete». Передо мною чистый лист экрана и мигающий стержень на нем. Блядь! Голова, как тот белый листок на экране.

Среди утлых вещичек в рюкзаке отыскиваю Библию и пакет с бутербродами. Я действую, как робот, и меня это бесит. Я ненавижу себя! И эту комнату заодно… В принципе-то неплохо, что друзья так запросто могут позволить пожить у них и при этом не нарываться каждый день на твои натяжные благодарности.

Дерьмо! Попытался почитать Библию, строки бегут перед глазами и сливаются в липкую массу. Дерьмо! Все тело ломит. Может, поспать? Ни хуя, ты должен работать, уебок ты эдакий! Пока есть время и пока ты дышишь. Конечно, тебя уже не так прет, как вначале, но надо работать и докончить текст дневника. Хотя все зашло дальше, чем я бы хотел, историю не воротишь назад.

Вот дерьмо! Вибрации зала работают на пределе, и пол ходит ходуном под ногами. Кости ломит, и нету сил, но я знаю, что надо. Надо, так как мой текст, написанный потом и кровью, единственная вещь, которая может вернуть все обратно и пройти мой путь заново, вписывая наши имена в безмолвную вечность.

17.05.03, суббота, сейшн в ЦТЮ, бесконечная ночь в гримерке

Блядь! Врубили гнойный свет. Ко мне в комнатушку стал подваливать народ. В основном ребята из местных команд. Одних я знаю, других – нет. С одними дружим, с другими воюем. В общем, разный народец подвалил. Ходят, интересуются, чем это я тут занимаюсь. Приходится отвлекаться. Здороваться. Заводить никому ненужные разговоры. Появилась местная богема – гребаные писатели, поэты, художники… Все они выглядят очень занюханными – как последние пропойцы. К сожалению, им я стал интересен только после того, как напечатал в гатчинской типографии «Манифест поколения ТРЭШ». Восьмистраничная брошюра. Тысяча двести двадцать пять экземпляров. Пот и слезы. Боль и злоба. Плоть от плоти моей. Кровь от крови. В типографском оттиске.

Я вижу этих людей насквозь, все они похожи на тертое жизнью дерьмо. Единственное, что отличает меня от них, так это умение приспосабливаться: они умеют, а я – нет. Я неспособен идти на компромиссы. Особенно сейчас, когда набиваю этот текст на старом ноуте. Сейчас, после всего, я просто не имею право на ебаные компромиссы. Я не питаю иллюзий к миру и не даю ему ни единого шанса. Как не вижу будущего нашей страны в говноболах, вроде собравшихся сейчас в этой комнатушке, или… Вы поймете, о чем я говорю. Бывает, едешь в переполненном троллейбусе, а во втором ряду останавливается на «мерине» расфуфыренная телка. Полная пизда и дырка. Ты видишь, как деньги прямо пропитывают ее кожу: солярии, ебаные крема и масла, тренажерный зал с педиком вышибалой-тренером, бассейн… Ты ухмыляешься, мысленно представляя перед сколькими мужиками-дебилами сучка раскидывала ногами по разные стороны дивана. Сколько пипеток и сморщенных бананов пришлось взять ей в рот, чтобы кататься на такой тачке и так выглядеть. Мотивация сук, подобной этой блядине во втором ряду уличного движения, предельно проста: «Пусть я сейчас пораздвигаю ноги и поизображаю оргазм, а зато потом буду прилежной женой при троих малютках-деточках. У меня будет заботливый и любящий муж, добрые подруги и все-все-все самое лучшее…» Ей несвойственно задумываться над тем, что сначала она этими губами ласкала мужские гениталии, а потом пойдет целовать «своих деточек». Цель оправдывает средства, не так ли?.. А ты едешь в троллейбусе. По спине катятся градины пота, сзади упираются в спину, орут со всех сторон. Ты исходишь черной завистью. Это в свою очередь показывает, что и ты не слишком далеко ушел от акробатки на «мерине». Но ты имеешь право на Святую Злость. На ту, которая построит Новый Мир на обломках старого. На ту, которая единственная во всем мире из всех возможных сил имеет реальное действие.

Вибрации возобновились, и народ стал покидать меня, оставляя за собой запах опиумных сигарет, гашиша да моры. Один из ебаных поэтов, маленький такой, с игривыми манерами, короткой стрижкой, поднятым воротничком лоснящейся рубашки (мажорный стиль) и головой в форме дыни, кадрил двух сосок, слушающих его с открытыми ртами. Тихая ненависть сжигает меня. Может, из-за того, что меня бросила Оля, а я ее так и не смог забыть. А может, просто от внутреннего безразличия.

Напоследок поэтишка читает соскам-дыркам свои стишки, стилизованные под хайку:

Одна шлюшка полностью отдается ему, другая возвращается в зал. «Вантуз» на сцене рубит панк-рок. Минут через пять любовная парочка целуется в углу и заливает в себя водку. Еще через пять минут они храбреют и прямо тут начинают совокупляться. Что поделаешь? Не скажешь же им: «А потише нельзя?!» Вон они как распрыгались! Делать нечего, придется писать в такой обстановке. Я уверен, эта пара не последняя, которая здесь сегодня трахнется. Я перекатываю в руке можжевеловые шарики, дабы сосредоточиться на тексте. Парочка в углу шумно кончает.

Народ то приходит, то уходит. Некоторые здороваются, некоторые просто проходят мимо. Одни предлагают ширнутся, другие сами просят дозы. А я сижу и перечитываю свой дневник, испещренный болью и ненавистью. Перечитываю и правлю. Загоняю по возможности все в компьютер. Не знаю, на сколько еще страниц меня хватит. Чувствую – ненамного. Блядь! Сейчас легко обо всем судить. Я вижу, как некоторые события, несвязанные изначально, затем превращаются в неразрывное целое.

Входят какие-то ребята. Все подстрижены под ноль, куртки «пилот», ботинки на высокой шнуровке, цепи, печатки и браслеты. Среди них выделяется один – он выше остальных, слегка сутуловат. Обритая голова с множеством шрамов. Он стоит в центре круга. Чего-то перетирает, втолковывает. Я его не знаю, пытаюсь вслушаться в речь. Но как только слышу «…настоящему солдату армии ТРЭШ…», тупо упираюсь взглядом в компьютер. Вот оно, пятое правило солдата армии ТРЭШ, в действии! Тупоголовые ублюдки! Они не знают, какие последствия могут быть у саморазрушения. Они еще этого не знают… Блядь! Кто бы говорил! Ты сам дошел до конца, а теперь других осуждаешь?!

Тот, кто у них за главного, поворачивается ко мне и подает руку:

– Мы счастливы, что можем находиться рядом с вами!

У меня нет никакой охоты отпираться и втолковывать им, насколько они не правы. Тем более запросто можно огрести пизды. Я пожимаю руку. И в этот самый момент, как по команде, стриженая ребятня хором начинает перечислять подряд все правила солдата армии ТРЭШ.

Первое правило. Надо хорошо знать отступные маневры, прежде чем начинать драку.

Второе правило. Если бьешь первым, бей на поражение.