Великая Мечта Рубанов Андрей
– Хуево мне, – честно ответил я. – Извини.
– Ерунда. Бывает.
– Мне через десять минут надо обратно. Домой. Тяжелый день был.
– Понимаю.
– Прости – не поучаствовал в веселье.
– Да и хрен с ним, с весельем... Ты плохо выглядишь.
– Я знаю.
– Это все ваша Москва, – убежденно сказал Илья и деловито прикрыл кухонную дверь, да еще и нажал ладонью, закупорил плотно. Мне показалось, что хмельная орава гостей ему надоела.
Установилась тишина, и мне стало хорошо.
В моем городе, вообще, тихо. Очень. Особенно вечерами.
Здесь, на кухне у друга, пахло свежим хлебом и тушеным мясом. Здесь с черных оконных стекол стекали капли. Здесь в газовых конфорках гудело синее пламя. Здесь торжествовал тот особенный уют, какой не найти в самом комфортабельном пятизвездочном отеле. Здесь к белой стене холодильника были приклеены детские рисунки, наивные разноцветные каракули: пузатые нескладные человечки с ножками-палками; трогательные стрелочки, надписи – «мама», «папа», «Дениска», «Настя» – мне бы одеяло, я б улегся прямо здесь, на полу, и погрузился в благостную дремоту. Все, что я видел вокруг, лечило меня. Вкачивало некие нужные соки.
– Чайку налей, что ли, – попросил я. – Жиденького... Скоро мне бежать. Через двадцать минут – поезд. Вот, обещал сегодня сына в кино сводить. Сам понимаешь, иногда надо и о семье подумать...
– Всегда. Всегда надо о семье думать.
– Знаю. Но проклятая работа отнимает все время.
– Работа – это всего лишь работа. А семья – это семья. В вашей Москве работа – главное. А для меня жизнь начинается только тогда, когда рядом жена и дети... Посиди-ка здесь, я сбегаю, фотографии принесу. Мы неделю как из Шри-Ланки вернулись...
– Молодец ты. В Шри-Ланку прокатился... Старый друг деловито поджал обветренные губы.
– У меня мечта есть. Только не смейся. Я детям семь морей хочу показать. И три океана. Вот, Черное море показал. Каспийское. Балтийское. Средиземное. Эгейское...
– Хорошая мечта. Мне нравится, – сказал я и пошутил: – Есть еще Белое море. И Баренцево...
– Это по твоей части. Ты у нас старый зэк, экстремал. Любитель северных морей.
– В гробу я видел такой экстрим.
– Съешь хоть что-нибудь.
– Прости, не лезет.
– Бледный ты. Неужели нельзя позвонить какому-нибудь другу, чтоб приехал на машине, тебя забрал?
– Своего друга я закопал. Пятнадцать лет назад. Кстати, и ты поучаствовал. Больше друзей у меня нет.
– А я?
– Ты – друг детства. Это немного другое. Я, брат, приезжаю к тебе, сажусь вот на этой кухне вот на эту табуретку, пью вот этот чай, смотрю вот в это окно – и отдыхаю...
– Ну и отдыхай, не езди никуда.
– Я сыну обещал.
– Тогда я вызову тебе такси.
– Не надо. Тут до вокзала десять минут, быстрым шагом.
Илья засмеялся.
– Ты в зеркало на себя глядел? Ты на него способен, на быстрый шаг?
Я тоже засмеялся, и мне стало еще легче. Почти совсем хорошо.
9
Из кино возвращались почти ночью. Не ночью – тем поздним вечером, который уже практически ночь, и все-таки не ночь, потому что слишком весело и ярко горят окна в домах, слишком шумно несутся по дорогам автомобили. Третий Рим не спешил засыпать, он продолжал торопиться, вращаться, мчаться, действовать, он слишком медленно гасил и сублимировал накопившееся за тяжелый рабочий день возбуждение, он не верил в то, что сегодня вот-вот превратится во вчера.
Я двигался медленно. Ковылял. Так сильно мои ноги болели только в тюрьме. Сын – как и положено одиннадцатилетнему человеку, которому в виде исключения позволили нарушить режим дня, – был перевозбужден и бегал вокруг меня кругами, изображая то ли пароход, то ли самолет. Я смотрел на него и завидовал. Почему энергия в живых существах с возрастом убывает? Лучше бы наоборот: чем старше и взрослее, тем активнее... Вот какую мечту дать бы людям: вечную неизбывную силу. Неспособность уставать.
Мимо деловито прошел человек, очень похожий на переодетого мента, но я почему-то совсем не занервничал. Наоборот, захотелось слепить снежок и запустить в квадратную спину. Когда морозы к концу московского января наконец сходят на нет, когда фиолетовый полночный воздух начинает едва ощутимо отдавать предвесенней сыростью, можно приблизиться к ближайшему сугробу, пробить рукой плотную, гладкую корку наста и нащупать второй, более рыхлый слой снега, смешанного с маленькими бесформенными льдинками, – отменные, увесистые снежки получаются из такого материала, и летят они далеко и точно. Конечно, я выбрал мишенью не незнакомца, а собственного сына. Тот вскрикнул от возмущения и поспешно стал готовить ответную атаку. Мы затеяли стрельбу очередями. Победил, естественно, сильнейший, то есть – ребенок.
– А тебе понравилось кино? – спросил он, отдышавшись.
– Еще бы.
– Все-таки монстры были очень страшные, правда?
– Согласен.
– Особенно тот, с зубами. Когда он в первый раз прыгнул, мне стало так страшно, что даже голова заболела. Но потом сразу прошла. А тебе было страшно?
– Нет, сынок.
– Ты что, совсем ничего не боишься?
– Не боюсь.
– А разве так бывает?
– Бывает. И потом, ты должен понимать, что всех этих монстров из кино придумали люди. Такие же, как мы с тобой. Сценаристы и режиссеры. Они их специально из своей головы нафантазировали. Создали силой своей мечты. Они вытащили из собственного подсознания монстров, потому что именно их и боялись. Чего ты боишься – то ты создаешь.
Поразмыслив, ребенок признался:
– Я не понимаю.
– Потом поймешь.
– Когда?
– Лет через пятнадцать.
Потомок разочарованно вздохнул.
– Это много.
– Нет. Это очень мало.
– А «подсознание» – это что такое?
– Это дно твоего разума.
– Разве у разума есть дно?
– Дно есть у всего на свете.
– А дно разума глубоко находится?
– У одних людей глубоко. У других – не очень.
– А вот мой разум – он глубокий или нет?
– А как ты сам думаешь?
– Думаю – очень глубокий. Только я не чувствую его дна. Это плохо?
– Нет. Это хорошо.
– А почему ты такой грустный? Если ты ничего не боишься, ты должен быть веселый. А ты – грустный...
– Пойдем, – ответил я. – Нас мама ждет. Солгал ли я ему? Или сказал правду? Наверное, не солгал.
Спрашиваю себя каждый день, много раз, в тех обстоятельствах и этих, утром и вечером – боюсь ли чего-нибудь? И если боюсь, то чего именно? Ищу в себе всю честность, на которую способен перед самим собой, – и все равно понимаю: нет, ничего не боюсь. Никого и ничего.
Я боюсь только Бога, и этим создаю Его.
Постояв и подышав вкусным воздухом, я немного подтолкнул ребенка в спину, знаком показал, чтобы шагал веселее, и двинулся вслед за ним, наслаждаясь тем, как царапают и ранят мой голый мозг острые звезды.
Читать бесплатно другие книги:
