Час игривых бесов Арсеньева Елена

Долги наши, или История жизни Ивана Антоновича Саблина (продолжение)

Мне кажется, я уже столько тут нагородил эмоций, охов и вздохов, что только идиот не догадается: мой «папашка героический» был никакой не летчик, а мокрушник отъявленный. Молодой, красивый, прикинулся, как в сказках говорится, добрым молодцем, ну, матушка моя, которая только из своей муромской деревни приехала и была еще простая, как русская печь, в него влюбилась. А он переспал с ней – и исчез. Он ее так и так бросил бы, конечно, но тут его взяли на деле да посадили. Она и узнала из газет, с кем ночку коротала и от кого забеременела. Но она, что характерно, не испугалась и не шарахнулась от него: ездила в тюрьму, пыталась какие-то передачки передавать, письма писать… Сообщила, что беременная. Он, папаня, очень сильно удивился – не беременности, конечно, а такой верности и преданности. И пожалел девчонку – передал ей маляву, чтоб забыла, не связывалась с ним, потому что из тюрьмы ему если и выходить, то в нелегалку, а таким беглым не до семейной жизни! Пусть она аборт, дура, сделает, а потом живет, как живется.

С тех пор она ему больше нежных писем не писала, но аборт не сделала, а потом и меня родила. Маме повезло: родная тетка ее приютила в Нижнем, помогла выучиться. Со мной нянчилась, пока не умерла от сердца. Ну, дальше началась наша правдашняя жизнь, о которой маме нечего было рассказывать мне, о которой я и сам знал. Не знал только вот чего: иногда в нашем скудном бюджете бывали светлые, так сказать, моменты, откуда-то брались деньги и вообще – у мамы всегда были какие-то заначки. Она мне вкручивала: дескать, родственники деревенские помогают. Любого другого нормального парня, а не такого доверчивого лопуха, как я, это насторожило бы: как это так, родственники помогают, а почему ни мы к ним в гости не ездим, ни они к нам ни ногой? «Родственники» эти были, оказывается, папашкины кореша.

Антон Петрович Москвин (так его звали, отца моего, а Саблин я по матери, они ведь не были зарегистрированы, отчество она мне дать могла настоящее, но фамилию отца – нет) в самом деле умер на зоне через три года после моего рождения: подстрелили его при попытке к бегству. Но у него остался друг – вот этот самый, пухленький, на гнома похожий. А он оказался человеком непростым, очень непростым, он-то и исполнял последнюю волю отца: поддерживал его сына и эту глупую девчонку, мою маму, которая никого, никакого другого мужчину в жизни знать не хотела, только его одного, вора, убийцу, зэка, любила и ждала. А потом, когда узнала о его смерти, точно такой же безответной и беззаветной любовью полюбила Иисуса Христа. Бывают такие вот причуды природы…

Да, моя мама была и в самом деле причудой, вернее, чудом природы. Я привык к ней одной, а тут передо мной словно бы совсем новый человек возник. Другая женщина на ее месте рыдала бы слезами, исповедуясь перед сыном в грехах молодости, просила у него прощения за то, что врала ему всю жизнь, как-то на жалость била бы, пыталась оправдаться… А мама говорила со мной небывало сухо, холодно, будто с чужим человеком. С чужим человеком – о чужих ему людях, а не с сыном родным – и о нашей же семье. Она даже не слишком интересовалась тем, что я думаю, что чувствую, что со мной происходит от этих известий, которые всю душу мою перевернули и которые должны были перевернуть всю мою жизнь.

Теперь дело прошлое… Теперь все это очень далеко от меня ушло, я слишком много пережил за те шестнадцать лет, которые с той поры прошли, но тогда я был оглушен, ошеломлен, убит, можно сказать, и в конце концов впал в какое-то оцепенение, так что каждое новое известие (а им словно бы конца видно не было!) становилось для меня уже очередным ударом по онемевшей, бесчувственной, разбитой голове. Боли не чувствовал, короче.

Я уже говорил о том, что мама была очень религиозной. Однако этого мало: она собралась уходить в монастырь! И вскоре я проводил ее в Выксу, это такой городок на Нижегородчине. Раньше там находился огромный, на всю Россию знаменитый монастырь, стоял потрясающе красивый храм, но теперь от храма остались только изувеченные стены, а монастырские здания в основном отдали под коммуналки, но потом монашки себе что-то вытребовали, как-то обустроились. Вот там и поселилась моя мама.

Больше мы не виделись, потому что она отказывалась со мной встречаться. Я не обижался, я же говорю, что во мне как бы отмерли некоторые чувства. И когда я узнал о ее смерти, мне показалось, что уже ждал чего-то в этом роде. Оказывается, у нее был рак, она знала, что скоро умрет, и то ли меня хотела от излишних страданий избавить, то ли душу свою с Господом примирить.

Я не знаю, чего она хотела. На похоронах не был – я в это время учился в другом городе.

Сразу после того, как мы познакомились с другом моего папани (фамилия его была Гнатюк, звали Олег Михайлович), он крепко за меня взялся. Мама, уезжая в Выксу, ему меня всецело поручила, и он делал со мной что хотел. А хотел он мне только добра, как выяснилось. Ни в какую преступную шайку он меня заманивать не собирался, такой пошлости даже предполагать не стоит. Гнатюк забрал меня из школы, перевел в другую, самую лучшую в городе, а чтобы я в классе не отставал (это ведь уже были десятый-одиннадцатый классы, выпускные), нанял мне репетиторов. Честно скажу: я даже не предполагал, что могу учиться с таким удовольствием, что это окажется так интересно.

Во открытие сделал, да?

Самый лучший репетитор был у меня по биологии и химии, и вскоре я понял, что мне хочется биологом стать. Нет, конечно, не в школе про пестики-тычинки или, условно говоря, про цепочки ДНК рассказывать. Мне хотелось заниматься этим профессионально. И мои намерения совпали с намерениями Гнатюка, который, оказывается, собирался сделать меня врачом. Когда я закончил школу (не с золотой медалью, конечно, но экзамены почти все сдал на пятерки, и такой рывок, который я сделал от троечника к отличнику, для меня самого очень много значил, больше даже, чем медаль, которую, конечно, Гнатюк купил бы мне, если бы только захотел или если бы я его попросил), приемный отец увез меня из Нижнего. Мы уехали на Дальний Восток, в Хабаровск, и там я поступил в медицинский институт.

Конечно, я обалдел, когда узнал, что учиться мне придется в каком-то захолустье. Я же тогда дураком был и считал центром вселенной одну Москву, думал, что меня Гнатюк готовит для того, чтобы я учился в МГУ, самое малое! Но он объяснил мне, что, во-первых, центром вселенной человек сам себя должен ощущать, это сугубо от него зависит, никакая Москва в этом помочь не может, а во-вторых, и это главное, в то время в хабаровском меде была самая сильная в стране кафедра стоматологии и косметической хирургии, а Гнатюк хотел, чтобы я занимался именно этим.

Я сначала это принял в штыки. Хирургом быть – да, это по мне, но косметологом?! Кошмар! Это ж работа только для баб, думал я, в том смысле, что женские обвисшие мордашки подтягивать недостойно мужчины! Конечно, я тогда не знал, что «обвисшие мордашки» подтягивают не только женщины, это раз, во-вторых, что подтягивают не только мордашки, но и суровые мужские прессы, и статная фигура иной кинозвезды мужского пола – это результат не только качаний на тренажере, но и работы хирурга. Гнатюк мне все очень доходчиво объяснил, но главное, чем он меня убедил, это рассказом о развитии косметологии в Европе и Америке. Как раз девяностые годы начались, Россия, «задрав штаны», ринулась в цивилизованный мир и стала под него всяко гримироваться. Косметических клиник создано было – не счесть, но все равно осторожные жены внезапно разбогатевших «новых русских» и всякие там известные артистки ездили омолаживаться в Швейцарию и Париж. Правда, с тех пор, как в этой самой Швейцарии одну нашу знаменитую певицу чуть не уложили в могилу за ее же собственные несусветные деньги, наиболее разумные дамочки стали поглядывать и в сторону собственных врачей и наших институтов красоты. Я к тому времени доучивался в институте и уже потирал руки, ожидая, что вот завтра Гнатюк купит мне свой салон и я начну-у!..И вот вам здрасте: он вдруг звонит по телефону (он жил то в Нижнем, то в Хабаровске, но в основном руководил моей жизнью по прямому, так сказать, проводу) и сообщает, что мне надо срочно заняться оформлением заграничного паспорта и немедленно после получения диплома (кстати, его темой Гнатюк был жутко недоволен, но это уже дело десятое!) ехать в Сеул.

Для тех, кто сейчас вытаращил глаза в точности, как это сделал я в том апреле 1994 года: Сеул – это столица Южной Кореи. Нет, я это знал, конечно, однако не подозревал, что Южная Корея очень далеко обошла всех в мире по качеству пластической хирургии. Да, представьте! Не пижонистый Париж, не чинная Женева, ни крикливый Лос-Анджелес, не дешевые Афины (там даже самая сложная подтяжка стоит всего тысячу баксов), а тихий, вежливый Сеул впереди планеты всей в деле восстановления красоты и молодости.

Ну что ж, я послушался Гнатюка (я уже привык его слушаться беспрекословно) и отбыл в Сеул, порадовавшись, что у меня отличный английский (опять же – по настоянию моего приемного отца). Прожил я там четыре года, научился всему, чему следовало, причем мое увлечение биологией мне немало тут пригодилось, помогло усовершенствовать мое ремесло пластического хирурга, а потом я прямиком прилетел в Нижний, где Гнатюк обрисовал мне мое будущее – вернее, то, ради чего он вкладывал деньги в мое образование и мое обучение этому тонкому, ювелирному, этому живому ремеслу.

С утра позвонила Инна, и Алена едва узнала голос подруги – таким он был жалким, несчастным и больным.

– Привет! – прогундосила Инна. – Ты там как, жива?

– Я-то да, – сообщила писательница. – А ты?

– Местами, частично. У нас, Тюлениных, такой грипп образовался – причем откуда ни возьмись! Вроде бы и не общались ни с кем, а вчера утром у меня горло жуткое, у мужа нос распух, и температура, и озноб…

– То есть что, ветром надуло? – недоверчиво спросила Алена. – Если не общались ни с кем, откуда гриппу взяться? Он, сама знаешь, заразная болезнь. А вы, Тюленины, наверное, простудились просто-напросто. Небось Ленька ходил на речку, на льду лежать, сонных рыб смотреть, а ты гоняла на лыжах до седьмого пота?

Ничего не сказала Инна, лишь в ответ тяжело вздохнула. И это было доказательством того, что Алена очень хорошо знает своих ближайших друзей.

– Ну что ж, – сказала писательница Дмитриева ехидно. – С наступающим днем рождения тебя, дорогая подружка Инна! Таким образом, наш банкет откладывается до будущего года. Чувствуется, ананас придется съесть мне самой. И шарфик розовый я себе подарю. Себе, любимой, и себе, что характерно, здоровой!

– Это не по-товарищески, Ленка, – просипела Инна, и Алена поняла, что подруга смертельно обижена. Иначе бы ни за что не назвала ее этим ненавистным именем! – Мы, Тюленины, не виноваты, что такой морозяка был. Ну ладно, ананас ты съешь, так и быть, спишем это на форсмажорные обстоятельства, а шарфик не вздумай износить! Один раз разрешаю надеть на какую-нибудь чумовую свиданку, а больше – ни-ни! Кроме того, я ведь нас, Тюлениных, знаю. Через недельку мы уже будем вполне в норме, так что ты все-таки рассчитывай к нам приехать. Напразднуемся вволю! Это ведь заранее день рождения нельзя отмечать, а позднее – сколько угодно. Кстати, тут соседи хрюшку колоть собрались. Помнишь их кровяную колбаску? Грозились снова ее приготовить и нас угостить. Так что все, что ни делается, все к лучшему!

Алена содрогнулась. Нет ничего на свете вкуснее кровяной деревенской колбасы с гречневой кашей. И ничего нет страшнее для девичьей стройности… Причем удержаться от соблазна и не поесть этой колбаски совершенно невозможно. Но, может, повезет, и Инна с Ленькой проболеют дольше, чем неделю? И их отпуск кончится, и они будут вынуждены вернуться домой? И Алене не придется ехать в деревню, чтобы подвергнуться этому жуткому колбасному искушению?

Хотя, с другой стороны, что им мешает привезти кровяной колбасы с собой в город? Нет спасенья, нет спасенья…

Удрученная этой мыслью, Алена рассеянно простилась с подругой, встала из-за компьютера и пошла на кухню выпить кофе. За несколько минут до того, как позвонила простуженная Инна, наша поденщица закончила обработку очередной порции романа про многотрудную жизнь Ивана Антоновича Саблина. Причем в этой части текста ее внимание привлекли две вещи. Во-первых, название города, где учился в медицинском институте Саблин. Хабаровск! Удивительное совпадение: с утра пораньше пришло письмо из Хабаровска с требованием электронного интервью, и, вдобавок ко всему, именно в Хабаровске какое-то время жил герой заказного романа. Еще во время первого разговора по телефону Саблин обмолвился, что роман будет печататься в нескольких номерах газеты, находящейся в неведомом городе. Напрашивается простейший логический вывод: газета сия называется «Зеленое яблоко», а находится она именно что в Хабаровске. Ничего особенного: биографическая справка автора – дело вполне естественное при публикации. Вопрос только, почему этой Нине Корпачевой, заму редактора «Яблока», нужно было врать Алене и ссылаться на какую-то безумную популярность ее у читателя? Или первое ко второму, то есть будущая публикация и это интервью, так-таки не имеют друг к другу никакого отношения?

Странно еще вот что. Почему Саблин так уж уверен, что эта неведомая газета (ну, предположим, «Зеленое яблоко», без разницы) непременно захочет опубликовать рукомесло Алены Ярушкиной? Или у него уговор с редактором? С замом редактора?.. Или просто куплено несколько полос? Судя по размаху выплат гонорара, деньги для него – не цель, а лишь средство достижения цели…

Алена взглянула на часы – десять ровно. В Хабаровске, значит, семнадцать, ведь там день начинается на семь часов раньше. Маша, конечно, уже дома… Она набрала домашний номер своей хабаровской подруги, однако ответом были только длинные гудки. Ладно, перезвонимся позже, а пока вопрос можно задать и по электронной почте. Алена открыла «Outlook Express» и написала подруге письмишко, в котором не только сообщила ей о здоровье и состоянии своих сердечных дел, но и попросила узнать все, что только возможно, о газете «Зеленое яблоко» вообще, а о заместительнице главного редактора Нине Корпачевой – в частности.

Имелось в тексте еще нечто, что зацепило Алену, однако это «нечто» было совершенно неуловимым и неопределимым, хотя и существующим, – совершенно как… совершенно как феромоны, эти летучие вещества, которые испускаются всеми животными и воспринимаются даже не на уровне обонятельном, а скорее на чувственном, вызывая и половое влечение, и страх, и агрессию или покорность, и сигнализируя об опасности.

Кстати, вот и ответ на вопрос кроссворда охранника Славы: «биологически активные вещества, имеющие сигнальное значение и выделяемые специальными железами животных в окружающую среду в очень малых количествах – на букву «ф». И букв в слове «феромоны» меньше, чем в слове «фитонциды»…

Да, было, было еще нечто в новом отрывке текста, заставившее Алену насторожиться и взволноваться, но что?

Она вновь перечитала готовый фрагмент, однако ничего, подтверждающего свою тревогу, не нашла и взялась за обработку очередного отрывка.

Алена умела работать, совершенно отвлекаясь от реальности, так, что часы бежали мимо нее, не касаясь, словно на цыпочках, словно боялись отвлечь, и частенько, усевшись за компьютер утром, она, казалось, через час почти с ужасом обнаруживала за окном сумерки. Однако нынче выдался совершенно не такой день. Занятая историей Саблина, которая чем дальше, тем больше интересовала ее, Алена все-таки не могла перестать думать о том, что именно сегодня в «Барбарисе» дежурит Игорь. И, если честно, ее преследовало одно лишь желание: как можно скорей бросить все на свете выдуманные и совершенно неважные истории про чьи-то там долги перед неведомо кем – и вернуться к своей, реальной и единственно значимой для нее истории. Увы, вовсе не глубокая внутренняя самодисциплина не давала ей встать из-за компьютера, а просто трезвая оценка ситуации. Она уже давно помчалась бы в «Барбарис», однако раньше глубокого вечера там было совершенно нечего делать. Жанна сказала, что ремонтники будут трудиться до девяти. Значит, самое раннее, когда там можно появиться, это в половине десятого, а лучше в десять. Игорь к тому времени как раз достаточно заскучает и проголодается, а потому с восторгом набросится на сумки неожиданной визитерши. А также, хочется верить, и на нее саму.

Поскольку путь к сердцу мужчины лежит, кроме других, более прямых путей, также и через желудок, Алена отнеслась к задаче со всей ответственностью. На закуску авокадо и собственноручно маринованные креветки, черный хлеб с изюмом (дивное изобретение нижегородских хлебопеков!), а по случаю усиливающихся морозов – огненно-горячая тушеная баранина в глиняном горшочке: этому набору предстояло проторить дорожку к сердцу любимого. Открыть врата осажденной крепости должна была фляжка с бренди «Дар Темрюка». А закрепить победу над без боя сдавшимся гарнизоном предстояло тому самому ананасу, который сначала предназначался для Инны, ну а теперь, в связи с болезнью супругов Тюлениных… Нет, в самом деле: все, что ни делается, делается к лучшему!

Ананас был уложен в отдельную сумочку, чтобы, не дай бог, не помять, не продавить бочок переспелого фрукта.

На улице к вечеру и впрямь похолодало. Электронный термометр телеканала «Волга» пугал минус двенадцатью градусами. Алена подумала-подумала – и прихватила с собой еще термос с горячим чаем. Сама оделась, конечно, тепло и вообще так, чтобы можно было спокойно добраться до любимого между грудами строительного мусора, а также не жалко было сесть (или лечь?) где попало, однако под свитером и теплыми вельветовыми джинсами на ней было умопомрачительное белье цвета шампанского: бюстгальтер – сплошное кружево и крошечные шелковые розочки, ну а нижний этаж Алена Дмитриева на сей раз упаковала не в тривиальные трусики и даже не в экстремальные стринги (имелась, о да, имелась такая слабость у нашей писательницы – стринги!), а в кружевные шортики, при виде которых у всякого нормального мужчины должно было возникнуть одно желание – немедленно стащить их с женщины. Или хотя бы приспустить до разумных… вернее, до неразумных пределов! Именно такое снаряжение выбрала Алена, идя на поводу у своего внутреннего голоса – эдакого игривого беса.

В конце концов она, должным образом экипированная и обремененная двумя сумками с боеприпасами, выскочила из дому в морозную, снежную ночь, не забыв, конечно, сдать квартиру на сигнализацию.

Видимо, в предвкушении любовного свидания с идолом сердца у нее так сияли глаза, что аж трое мужчин в маршрутке пожелали узнать, куда эта красавица направляется на ночь глядя и не хочет ли она изменить «траекторию полета». Да-да, один из попутчиков именно так и выразился, словно она была не обычной женщиной, а ведьмой на метле! Эти невинные, но приятные моменты немало повысили тонус Алены, и ее просто-таки трясло от возбуждения, когда она наконец добралась до «Барбариса» и осторожно поскреблась в дверь.

Впрочем, спустя несколько минут она подумала, что осторожность тут неуместна. Игорь, конечно, забился в какой-нибудь дальний уголок и слушает музыку. Музыку он, как и всякий представитель современной молодежи, воспринимает только громкую, вернее, оглушительную. Сквозь нее не пробиться робкому, деликатному постукиванию.

Алена постучала громче, потом еще громче. Потом поставила сумку на снег и заколотила в дверь двумя руками.

Дверь ходила ходуном, стекла дребезжали. Вот-вот могла появиться милиция, которая довольно часто мелькала на Рождественской улице, где было мало жилых домов, зато сплошь сверкали витрины магазинов и кафе.

Алена опасливо оглянулась, однако не обнаружила ни одной машины, кроме какой-то прогонистой темной иномарки, приткнувшейся к противоположному тротуару поодаль от «Барбариса». А любимый сторож по-прежнему не выходил. Возможно, он уснул на дежурстве. Алена знала, что ее возлюбленный спит о-очень крепко. Но, честно говоря, грохот, который она подняла, мог разбудить и мертвого!

В эту самую минуту некто, сидевший в «БМВ», припаркованном чуть в стороне от ресторана «Барбарис», заметил женскую фигуру у дверей ресторана. Насторожился, вгляделся – и, судя по всему, не поверил своим глазам. Он осторожно, чуть слышно приоткрыл дверцу, выглянул – и даже присвистнул от изумления… Закрыл так же бесшумно дверь, достал из кармана сотовый телефон и набрал некий номер.

Звонок прозвучал в «Ауди», которая стояла во дворе «Барбариса», скрытая старым сараем, неразличимая во тьме.

– Алло? – отозвался недовольный голос человека, забившегося в уголок заднего сиденья. – Что произошло?

– Гости к нам, – ответил водитель «БМВ», насмешливой интонацией скрывая тревогу. – Никого не ждешь?

– Что еще за гости?

– Твоя новая подружка.

– Какая еще новая подружка, что ты такое несешь?! – Голос человека, сидевшего в «Ауди», звучал сварливо.

– Писательница эта в дверь ломится.

– Что-о?!

– Ну да. Она самая. Я еще вчера понял, что у нее какой-то интерес в «Барбарисе» имеется. Не тот ли мальчонка, которого только что… Ее, значит, тоже списываем? Я-то думал, она тебе еще нужна.

Человек, сидевший в «Ауди», сдавленно выругался.

– В том-то и дело, что нужна!

– А как быть?

– Может, постучит-постучит да уйдет?

– Ох, что-то не похоже… Как бы она тут вообще все не разнесла!

– Ты можешь ее остановить?

– А вдруг она меня узнает?

– Да… Ч-черт!

– А с тем парнем уже кончено, как думаешь?

– Должно быть… – Человек из «Ауди» снова выругался и схватился за ручку дверцы. – Ладно. Ничего не предпринимай, не вмешивайся ни во что. Может быть, я успею? Хотя нет, если что, подстрахуешь меня с улицы. Без команды ни шагу!

– Что я должен буду делать?.. – взволнованно начал было спрашивать водитель «БМВ», однако ответом ему были только короткие гудки.

А может быть, Игорь просто не хочет подходить к двери, подумала в это мгновение Алена. Ведь по Рождественке по ночам не только милиция разъезжает, но и всякая бомжара шляется, а то и еще похуже. Небось откроешь кому ни попадя, а потом хлопот не оберешься.

Ну что ж, осторожность не только объяснимая, но и вполне разумная.

Мысленно похвалив своего разумного и осторожного возлюбленного, Алена расстегнула дубленку и достала мобильный телефон, висевший на шее на шнурке. Набрала хорошо знакомый номер и принялась с нетерпением вслушиваться в гудки.

Видимо, Игорь и впрямь спал о-очень крепко, потому что не слышал, как разоряется его мобильник. Или… Алена встревоженно прикусила губу… или он увидел, какой номер высветился на дисплее, и не хочет разговаривать с обладательницей этого номера, ну а уж тем более – двери ей отворять.

Черт, ну что он делает?! Ведь баранина же остынет! И ананас своими колючими боками всю сумку изорвал, как бы не вывалился.

Алена рысцой пронеслась туда-сюда мимо окон, однако они были завешаны так плотно, что, если даже внутри и горел свет, ни единый лучик не пробивался сквозь тяжелые шторы.

Тишина и темнота.

Баранина остынет? Да не черт ли с ней, с бараниной?! Тут сердце вот-вот остынет… то есть, тьфу, не остынет, а остановится от боли, от внезапной догадки: а что, если Игорь там не один, в этой тишине и темноте «Барбариса»?!

Алена всхлипнула от отчаяния, но тут же прикусила губу.

Да, кажется, зря у нее нынче сияли глаза! Может быть, и впрямь следовало изменить траекторию полета?

А теперь придется возвращаться домой со всем этим заботливо приготовленным барахлом!

Ну уж нет. Она просто сойдет с ума от обиды и горя!

С кем он там?

Да мало ли желающих!..

Ну, с кем бы он ни был, Алена должна это узнать. Может быть, увидев такое, больше не захочет знать Игоря? Иногда она мечтает освободиться от его власти над собой, от почти наркотической зависимости от него, от своего желания, от этой запоздалой, мучительной, никому не нужной, почти постыдной любви.

Цветы запоздалые…

Нужно увидеть, даже если этим самым цветам предстоит нынче ночью померзнуть!

Увидеть, главное! Ишь ты! Это легче захотеть, чем сделать. Не камнем же двери выбивать. Да и где их тут найдешь, эти камни? Булыжники, орудие пролетариата, которыми некогда была вымощена Рождественка, давно замурованы под асфальт…

Секунду. А может быть, Алена напрасно беснуется? Может быть, Игорь все-таки не слышит ни стука, ни звонков? Да, спит крепким сном, а мобильник забыл дома. И что такого? Запросто! Гениальная писательница и сама страшная раззява, сколько раз уходила, оставив телефон на письменном столе!

Она попыталась успокоиться, собраться с мыслями.

Надо постучать с черного хода, вот что надо сделать. Подсобка (самое теплое место во всем «Барбарисе»), в которой, конечно, поставлен топчанчик для сторожей, находится именно рядом с задней дверью. Конечно, конечно, если Алена постучит туда, Игорь услышит и откроет ей. И вообще, можно дотянуться до окна подсобки, уж стук-то в окно он точно услышит!

Алена подхватила свои сумки, мельком отметив, что ананас уже почти прорвал донышко непрочного пластикового пакета и надо бы его переложить, но тут же забыла об этом и ринулась за угол дома. Вбежала через арку в тесный дворик и остановилась. Ну и темнотища! Она никогда не была здесь ночью. Куда теперь податься?.. Вроде бы вот здесь, направо, дверь черного хода. А еще правее – окно подсобки.

Во всяком случае, там темно. Значит ли это, что Игорь там один и спит? Или это значит, что он там спит не один?

В самом деле, зачем двоим свет?!

Алена неуверенно пошла туда, где, как ей казалось, должна была находиться дверь черного хода. Темнотища, фонарик бы… Фонарика нет, но есть мобильный телефон!

Перехватила сумки одной рукой, достала телефон, включила дисплей. И вдруг вспомнила, как осенью они с Игорем были в гостях у Жанны на даче, в Зеленом городе. То есть там был и Валерий, муж Жанны, были и Андрей с Леной, коллеги Игоря по танцевальному шоу, но для Алены, как всегда, имел значение только он один. Это было в конце ноября, темнело необыкновенно рано, уже в шесть стало хоть глаз выколи. Пошли гулять по лесу, и Алена где-то потеряла перчатку. Всей компанией начали искать ее, подсвечивая себе мобильниками. Картина, конечно, выдалась еще та: в полусогнутом состоянии бродят по лесу полупьяные фигуры, мертвенно мерцая разнокалиберными телефонами… Нахохотались вволю, вошли в страшный поисковый азарт. Правда, у Игоря и Алены зарядники телефонов почему-то очень быстро сели, так что они оказались в темноте и участия в поисках больше не принимали. Отстали от других, чтобы нацеловаться до одури, но им все было мало, мало, так что радостный крик Андрея, нашедшего наконец злополучную перчатку, их вовсе не обрадовал, а поверг в немалое уныние, потому что заставил испуганно отпрянуть друг от друга, торопливо застегиваясь и поправляя одежду…

Стоило вспомнить жадные губы Игоря, его нетерпеливые руки, шальной блеск его глаз в темноте, как у Алены чуть слезы не хлынули. Неужели всего этого больше не останется в ее жизни? Может быть, не нужно рваться в этот несчастный «Барбарис»? Может быть, лучше убраться восвояси, не дергаться, не мучиться? Зачем ей знать то, чего не нужно знать? Во многой мудрости многие печали… Может быть, есть смысл убедить себя в том, что Игоря здесь вообще нет? Ну, не дежурит он сегодня, вообще никто не сторожит «Барбарис»… Да кому, в самом-то деле, нужны груды строительного мусора?!

Алена нервно махнула телефоном, и тут сердце ее дрогнуло, потому что в промельке света она разглядела: дверь черного хода в «Барбарис» чуть-чуть приоткрыта. А еще она увидела на снегу…

– Димка! Дим! Привет, это я, Раечка!

Молчание. Раечка перепугалась. Она с таким трудом дозвонилась, сколько дней мучилась, а он молчит, как будто совершенно не желает с ней разговаривать!

– Димка!!! Ты чего молчишь? Ты меня не слышишь, что ли? – чуть не закричала она.

– Слышу.

Может, он спал, а она его разбудила? Какой-то голос у него… как из бочки – глухой, гулкий. Или это телефон чудесит?

– Ой, ты знаешь, я никак не могла к тебе пробиться! У тебя почему-то телефон был все время выключен. Или ты уезжал? Или что?

– А, это ты, Райка? Привет. Я тебя не узнал, – промямлил Димка.

Опять Райка! Опять он ее так называет! Но Раечка спрятала обиду поглубже.

– Как не узнал, погоди, ты что? У тебя разве не работает определитель номера?

– А при чем тут определитель номера?

– Как при чем? У тебя ж должен мой номер определиться, должна появиться надпись: Раечка, мол, звонит.

– А… ну это, я… нет, номер не определился, – вяло объяснил Димка.

– Почему?

– Ну, я его… это… стер нечаянно в телефонной книжке.

Нечаянно?! Знаем мы эти нечаянно!

Но что случилось, почему?.. Неужели он до сих пор злится?

– Дим, ты что, все еще сердишься?

– На что? На тебя? – Димка, чудилось, даже не заметил, что назвал Раечку неодушевленным местоимением. – Да ты знаешь, мне все это по такому большому барабану…

Раечкино замирающее сердечко вовсе перестало биться.

Все по барабану?! Все? И она в том числе?

Господи! Что с ним происходит?!

– Дим, мне нужно с тобой поговорить.

– Ну, говори, – согласился он с тяжким вздохом. – Только знаешь, у меня зарядка в мобильнике вот-вот кончится. Так что ты побыстрей.

– Димка! – заорала Раечка сквозь внезапные слезы. – Я так не могу! Куда ты пропал, почему не хочешь со мной общаться, почему не звонишь мне? Я чуть с ума не сошла, я…

– Я тоже чуть с ума не сошел, – вдруг быстро проговорил Димка, и Раечкино сердце заколотилось с невероятной быстротой.

«Я тоже чуть с ума не сошел!»

Значит, Димка по ней скучал? Так же сильно, как Раечка – по нему? Но почему тогда… почему тогда ни разу не позвонил, не нашел ее? Неужели и в самом деле стер нечаянно телефон? А что? Такое вполне может случиться с кем угодно!

Ну да – и мобильный нечаянно стер, и квартирный…

Запросто! Только не нечаянно, а нарочно! В сердцах. А потом жутко раскаялся и… и, как сам признался, чуть с ума не сошел.

– Ты даже представить не можешь, что тут со мной происходит, – сдавленно пробормотал Димка. – Я в такой заднице, Раисенок, ты бы знала!

Она насторожилась. С одной стороны – «Раисенок». С другой стороны, словечко «задница» не слишком-то стыковалось с сумасшествием от любви, с разбитым сердцем…

Ой, что-то она стала не по делу цепляться к словам, совсем как противная писательница Дмитриева!

– Что ты говоришь? – переспросила Раечка дрогнувшим голосом, очень надеясь, что ослышалась и чего-то не поняла.

– Я знаешь, почему телефон выключал? – выпалил Димка. – Я боялся, что они меня найдут. Думал, если не буду отвечать на звонки, как-нибудь все обойдется. А они меня нашли, домой ко мне притащились и говорят: «Все, парень, дело твое швах. Ты у нас на крючке, счетчик включен, штраф капает, и если ты не заплатишь или как-то не выкупишься, тебе кранты. Понял?»

– Погоди, я не понимаю… – жалобно пробормотала Раечка. – Ты о чем? Какой кран? Что капает?

– Да не кран, а кранты! Я про долг! – хмуро ответил Димка. – Помнишь, я у тебя деньги просил?

– Конечно, но ведь ты говорил, что для развития бизнеса. Дим, ты знаешь, я попро… – начала было Раечка, но Димка не дал договорить:

– Нет, там все гораздо хуже. На самом деле я брал у одного серьезного человека деньги в долг. Как раз для развития этого долбаного бизнеса. Но меня кинули… Я заказал одному чуваку товар, а он меня бортанул и скрылся с деньгами. И вот теперь тот чел, который мне давал в долг, требует его вернуть. Ну, это нормально, это понятно, однако ж у меня башлей нет! Он говорит: «Верни долг, и я тебя возьму в свое дело, будешь зарабатывать как надо. Пока ты не отдал деньги, я тебе доверять не могу. А вернешь – я перед тобой такие перспективы открою, ты сразу человеком станешь».

– Дима, – чуть дыша от волнения, проговорила Раечка, – я тебе знаешь что хочу сказать?..

– Да знаю я все, – со вздохом перебил Димка, – знаю. Но мне теперь вообще писец, понимаешь? Мне придется человека убить, чтобы с крючка слезть. И я даже не знаю, кто этот человек, я его увижу сегодня вечером впервые в жизни. А может, он меня убьет. Это уже как повезет, так что, Раечка, ты извини, мне сейчас не до…

– Дима! – выкрикнула Раечка. – Погоди! Ничего не надо делать, потому что отец согласен… я его почти уговорила, мы еще вместе должны на него надавить, и, когда он увидит, какой ты, увидит, как я тебя люблю, он даст деньги, я точно знаю!

Она выкрикивала все это автоматически, потому что в трубке уже давно звучали гудки, гудки… Она просто не верила ушам, не верила, что Димка бросил трубку, что совсем бросил Раечку, что не нужны ему ни она, ни ее деньги, что ему лучше убить кого-то и даже самому быть убитым, чем взять у нее деньги. Он боится, что она из-за этих денег получит на него какие-то права – так, что ли? Или не надеется на отца? Но отец обещал… нет, почти обещал!

Потом Раечка вспомнила, что Димка предупредил: мол, зарядка его мобильника может кончиться. А вдруг она и впрямь кончилась? И он не услышал, не успел услышать Раечку только потому, что телефон сам выключился.

Что же, что же, что же теперь делать? Конечно, она перезвонит, она сто раз перезвонит, будет звонить, пока его не вызвонит. Она выцепит Димку, когда телефон зарядится. Вопрос только, когда это произойдет. И что он успеет за это время накуролесить?!

А деньги-то, можно сказать, у нее в кармане!

– Димка, Димка, ну ты что? – жалобно пробормотала Раечка, снова и снова притискивая мобильник к уху и вслушиваясь в короткие гудки.

Димка мрачно кивнул выключенному телефону, у которого все было в абсолютном порядке с зарядкой батареи. Жалобные крики Райки все еще отдавались в ушах.

Нормально! Пусть не одному ему будет хреново. Пусть девчонка подергается. Думает, если у нее богатый папаша, можно над людьми издеваться? Да на фиг она была бы нужна Димке, если бы не эти деньги, на которые он рассчитывал? Вот сделает он то, чего хочет от него Гном, и станет наконец-то свободным человеком.

Он мрачно усмехнулся.

На самом-то деле все совсем не так, как думает перепуганная Райка. Долги, бизнес… Ой, чепуха все это. Дурочка, он ей наплел с три короба, какую-то байку рассказал, про какие только в глупых газетках пишут. В действительности все куда хуже, куда страшней, куда проще.

Почему люди думают, что он так уж сильно боится убить? Ну, Райка – ладно, а то ведь и Моська кудахтала там чего-то…

Димка расхохотался. Моська – кудахтала… Хорошо получилось. Кудахчущая Моська (уродина мерзкая!) убеждена, что Димка боится крови, что ему нужно ободрение. Да чепуха! Ему нужна свобода, а через что надо переступить на этом пути – какая разница, труп, два, три?

Главное, самому не влипнуть, сделать все по-умному. Почему Моська так уверена, будто то, что Димка найдет в «Барбарисе», он в клювике покорно потащит Гному? Ждите ответа, козлы! Всю жизнь гнуть спину на Гнома, на кого-то другого – это не для Димки Сазонова. Он сам будет других скручивать в дугу, в узел завязывать – только надо НАЙТИ.

НАЙТИ ЭТО.

А если Райка все же уломает своего папашу и тот даст башли – ну, деньги лишними никогда не бывают, правда ведь?

Но все это пока не главное. Главное то, что Димке предстоит завтра. Завтра вечером. Он приедет в «Барбарис», чего-нибудь наврет сторожу, чтобы тот его впустил, и…

Это чепуха. Наврать – это за ним не заржавеет! К примеру, скажет, что он из санэпидстанции. Там ведь у них, в «Барбарисе», теперь постоянно санэпидстанция пасется. Или – что он ремонтник, который забыл свое барахлишко. Вряд ли сторож помнит всех строителей в лицо. Их там до черта, целая бригада. Да, Гном – великий человек, с каким размахом все устроил, чтобы закрыть этот несчастный кабак! Крысы, тараканы, протечка… То есть Димке туда попасть – проще простого. Главное, чтобы не помешала Моська. С этой сволочи вполне станется караулить, стеречь, выслеживать. Чтобы такое придумать, чтобы избавиться от Моськи? Чтобы можно было спокойно уйти потом с находкой? Как расчистить путь?

Как? Ты что, идиот, Димка? Да очень просто. Не надо тратить все патроны на сторожа, только и всего. Что-нибудь надо оставить на Моську, если та посмеет сунуться поперек дороги.

Все просто. Все очень просто.

Делать нечего!

А еще Алена увидела на снегу след…

И хотя в эту минуту дисплей ее телефона погас, она продолжала видеть этот след так отчетливо, будто он сам собой светился в темноте: узкий, удлиненный отпечаток подошвы остроносого сапожка на тонком каблучке.

След женского сапожка! Женской ноги!

Алена снова осветила снег мобильником. Так, отпечаток, конечно, не один: целая цепочка следов ведет откуда-то из-под арки. Около двери есть и отпечатки мужских башмаков с ребристой подошвой, но женщина прошла позже. Причем буквально вот только что, не более четверти часа назад, – меленький снежок еще не успел замести следы, лишь чуточку припорошил их.

Дисплей снова погас, и Алена снова задействовала его. И снова уставилась на этот роковой след… правда что роковой! Он так много, так жутко много значил сейчас для нее. Мигом вырисовался портрет женщины, которая вошла сюда не более чем четверть часа назад: она невысока ростом, гораздо ниже Алены. (Игорь вечно бухтел, что его подруга слишком высокая, и даже приговаривал, случалось, такое: «Я не могу, если девушка выше меня!» Ничего, мог, конечно, но, видимо, через силу, а теперь, с этой… теперь ему и напрягаться не придется, у нее ножка не больше тридцать шестого, а может, даже и тридцать пятого размера – гора-аздо меньше Алениной ноги!

О господи, сколько преимуществ у этой неизвестной соперницы! И хотя Алена ее в глаза не видела, она уже знала главное, самое главное и неоспоримое из этих преимуществ: соперница, конечно, красива и, разумеется, молода, молода, несравнимо моложе ее и несравнимо больше, чем она, подходит Игорю!

Алена громко всхлипнула и, чтобы вытереть набежавшие слезы, отшвырнула в снег одну из сумок, едва ли соображая, что, собственно, делает. А впрочем, кому теперь нужны ее горячая, огненная баранина и все остальное?

Авокадо – кому оно надо?!

И ее любовь никому не нужна. Цветы запоздалые безнадежно запоздали!

Она повернулась к арке. Надо уйти, поскорей уйти…

Что? Нет! Нужно не уходить, а остаться. Чтобы все узнать! Нужно убедиться в измене Игоря собственными глазами, иначе – Алена отлично знала себя! – ложная надежда не даст ей потом покоя.

Она осторожно потянула на себя дверь, молясь, чтоб та не скрипнула. Дверь была тяжелая, металлическая, сейфовая и отворялась с трудом, зато совершенно бесшумно. Спустя две или три минуты Алена смогла протиснуться в узенький коридорчик – и только в последнюю секунду вспомнила, что перед дверью две ступеньки. Еще не хватало сейчас грохнуться с них с шумом и грохотом, ногу подвернуть, а потом жалобно взывать о помощи, помешав Игорю… в чем?

Да в чем угодно!

Алена крадучись сползла со ступенек, придерживаясь за стеночку, и только сейчас обнаружила, что сумка с наполовину торчащим из нее ананасом до сих пор болтается у нее на запястье. Видимо, расправляясь в состоянии аффекта с ни в чем не повинной бараниной (а также авокадо, креветками и черным хлебцем с изюмом), она просто забыла про злополучный ананас. Алена попыталась снять сумку, но та зацепилась за манжету дубленки. Начнешь отцеплять – шелест пойдет такой, что тайны своего прибытия в «Барбарис» сохранить уже не удастся. Еще спугнешь голубков – вон дверь подсобки совсем рядом.

Она затаила дыхание и вслушалась. Ни стонов, ни томных вздохов… Похоже, означенные голубки уже притомились от любви.

Или, может, они ею вовсе не занимались?! Может, Алена зря… зря она это зате…

Она замерла, услышав легкий шелест шагов за углом. Кто-то прошел, вернее, прокрался совсем близко. Человек? Или это была торопливая пробежка крысы?

Алена выждала какое-то мгновение, но, не услышав больше ни звука, осмелилась переместиться ближе к повороту коридора – и тотчас увидела впереди пятно света.

Она довольно часто бывала раньше в «Барбарисе» и думала, что хорошо знает его, однако сейчас, лишенный привычной мебели, портьер, привычных звуков и запахов, ресторан казался совершенно чужим и непохожим на себя. Где горит свет? В кухне? В холле? Или в зале?

Надо умудриться добраться до угла и выглянуть. Алена сделала шаг, другой – и остолбенела, едва не заорав во весь голос.

Было с чего! У ног ее валялась крыса с окровавленной головой! Дохлая! В смысле убитая!

«Голодно, холодно и скучно! – словно бы зазвучал в ее голове насмешливый голос Жанны. – Только и развлечений, что по крысам из мелкашки стрелять!»

Ага, значит, Игорь развлекался именно этим – пока не пришла она…

Кто?

Да вот же она, Алена ее видит… торчит прямо напротив, держа пластиковую сумку, одета в короткую дубленку, без шапки, взлохмаченная, с огромными испуганными глазищами, бледная…

Тьфу! Да ведь Алена смотрит на себя, это ее собственное отражение в большущем запыленном зеркале, которое стоит, прислоненное к стене, и пугает добрых людей!

Вообще-то, зря его не завесили, зеркало-то. Во-первых, пыль на нем и даже будто ошметки цемента, а во-вторых, вдруг да зацепит его кто-то из рабочих каким-нибудь ящиком или рулоном. А впрочем, может быть, оно было завешанным, да Игорь, этот Нарцисс несчастный, нарочно его открыл, чтобы снова и снова любоваться своей красотой, о которой ему щебечут все кому не лень, а одна чокнутая писательница-обожательница и вообще все уши прожужжала.

Вот эта самая, которая сейчас таращится на Алену из пыльного зеркала.