Приключения очаровательного негодяя. Альмен и стрекозы Сутер Мартин
14
Он лежал на спине и вполглаза рассматривал слабо освещенный ночной лампой лепной потолок. Жожо, которую он про себя снова называл Жоэль, все еще храпела. Он уже дважды пытался повернуть ее на бок. В первый раз она застонала, ненадолго перестала храпеть и снова повернулась на спину.
Второй раз она его оттолкнула и при этом угодила локтем в правый глаз. Ему пришлось встать и промыть глаз холодной водой, чтобы не опух. Теперь он снова лежал, сделав из мокрой тряпочки компресс, и проклинал Жоэль, Лаубера и себя самого.
Он бы давно ушел, если бы дождь не продолжал лить как из ведра и если бы он знал, где находится и куда вызывать такси. Но во время поездки сюда он был так занят тем, что отбивался от Жоэли, что совсем не следил за дорогой.
Его мобильник показывал чуть больше трех часов ночи, когда он решил все-таки уйти. Где-то же должен в этом доме заваляться какой-нибудь конверт с адресом, журнал или что-то в этом роде.
Он собрал свою одежду и отправился в ванную. Глаз выглядел зловеще — покраснел и немного припух.
Когда он одевался, его злость на шлюху, как он теперь мысленно называл ее, нарастала. Он смотрел в зеркало, видел себя в своей помятой, перепачканной губной помадой рубашке, видел заплывший глаз и чувствовал себя этаким жиголо, которого послали к черту, не заплатив.
Вместо того чтобы вернуться в спальню и оттуда через коридор покинуть дом, он открыл дверь к выставке стекла и тщательно вытер сухой протирочной тряпкой обе дверные ручки. Он вытер и выключатель и снова включил свет. Без колебаний направился к витрине со стрекозами. Она была заперта, но в замочной скважине торчал ключ.
Он открыл витрину и взял одну из вазочек. Самую красивую, на его вкус. На молочном фоне выделялась карамельно-коричневая стрекоза, тело ее было черным, как ванильная палочка, а крылья носили цвет и рисунок черепахового панциря. Ножка вазочки в самом толстом месте имела сапфирово-синий наплав, который на равных расстояниях пресекался четырьмя крупными бусинами с белыми прожилками. Предмет лег на ладонь Альмена тяжело и прохладно. Он запер витрину и оттер отпечатки своих пальцев.
На обратном пути в ванной комнате он завернул свою добычу в одно из черных полотенец, выключил свет и пошел назад в спальню.
Теперь она лежала на боку и храпеть перестала. Альмен на цыпочках прокрался к выходу. Когда он поравнялся с кроватью, она села в ней, выпрямилась и заикаясь пролепетала:
— Что-что-что?
Альмен замер.
Тогда она сказала:
— Ах, так, — и снова упала на подушки. Она опять лежала на спине. Альмен подождал, пока не услышал ее храп. И тихонько вышел из комнаты.
15
Его гостеприимная хозяйка вчера в спешке оставила включенным весь свет; коридор и лестничная клетка были ярко освещены. На ступенях валялись ее туфли на каблуках костоломной высоты, в середине зала, словно пристреленный зеленый пушной зверь, ее норка, неподалеку — его кашемировое пальто, не так элегантно разлитое, как ее мех, а сложившееся кучей, как пустой мешок.
Альмен поискал у гардероба, там, где в таких домах обычно лежит почта, какой-нибудь конверт с адресом. Но ничего не было.
Двери, ведущие в другие помещения, все были закрыты. Он не осмелился их открывать и зажигать там свет — из страха, что его кто-нибудь увидит снаружи. Как знать, нет ли там за окнами отдельного дома для персонала, откуда просматривается вилла. А без света в чужом доме он ничего бы не нашел.
Вилла располагалась на улице, тянувшейся вдоль озера. Нетрудно было догадаться, что называлась она «Озерной». Таким образом, ему оставалось выяснить только номер дома. А номер крепится обычно на входе в дом или при въезде на участок.
Альмен открыл тяжелую дверь дома. Толстые плети дождя блестели в свете, вырвавшемся из холла. В укрытии под козырьком он тщетно оглядел дверные рамы в поисках номера дома. Он надел пальто и взял зонтик из стойки у гардероба. Осмотрелся, куда бы ненадолго припрятать черный махровый сверток с вазочкой, но потом на всякий случай прихватил его с собой.
Капли тяжело барабанили по зонту. Альмен пересек гравийную подъездную площадку и в слабом свете нашел дорогу, должно быть, ведшую к воротам. Они находились метрах в пятидесяти от дома и оказались незаперты. Там, на правом столбе, наполовину скрытый живой изгородью из туи, стоял номер, белый на синей эмали: 328б.
Улица, которая, скорее всего, называлась Озерной, по левую руку тянулась прямо, как стрела. А справа она вскоре терялась из вида за пологим поворотом. Там теперь показался свет фар, быстро приблизился и высветил занавес дождя своим галогеново-голубым потоком света.
Альмен притаился за живой изгородью и ждал, когда машина проедет мимо.
Это короткое интермеццо вернуло Альмена в реальность. Что он тут, собственно говоря, делает? В своем ли он уме? Неужели он хочет ускользнуть из дома с украденной вазой Галле и надеется остаться непойманным? Завтра же пропажа будет обнаружена, и на кого, кроме него, может пасть подозрение в краже? Ты что, потерял разум, Фриц?
В своих очень редких самообвинениях Альмен всегда называл себя «Фриц», как раньше называл его отец.
Альмен еще немного постоял, пригнувшись за живой изгородью под проливным дождем и размышляя. Потом он сунул черный сверток между плотными густыми ветвями туи и пошел назад в дом.
16
Альмен проснулся в чужой постели один. Постельное белье было атласное, дневной свет фильтровался плотными гардинами, место рядом с ним было еще теплым. Ему не понадобилось много времени, чтобы вызвать в памяти все события последних часов.
Дверь ванной раскрылась, и сквозь полуприкрытые веки Альмен увидел, как Жоэль — как он называл ее теперь из тактических соображений — выспавшаяся, свежая и приведенная в порядок — вошла в спальню. Он сомкнул глаза. Она энергично раздвинула шторы. Он слышал, как ее шаги приближаются. Ощутил ее тяжесть на матраце. Почувствовал аромат новых духов.
— Просыпаясь, я могла бы поклясться, что тебя здесь уже нет.
Губы у нее казались мягкими, а ее губная помада пахла, как дорогая пудра.
17
Час спустя они сидели рядом за столом, где было место еще для двадцати четырех гостей, и пили кофе. Перед ними стояли остатки обильного завтрака, к которому они едва прикоснулись: круассаны, сливочное масло, мед, конфитюры, апельсиновый сок, нарезка, яйца, мюсли, лосось, доска с набором сыров. Их обслуживала одна женщина — и сразу удалялась. Приходила она, только если Жоэль нажимала на маленький пульт, лежавший рядом с ее тарелкой.
Они находились в обеденном зале виллы, окна которого выходили на веранду, в сад и далее на озеро. Дождь уже кончился, но тучи висели все еще низко, отражаясь в черно-серой воде озера.
Помещение, как и весь дом — за исключением комнаты Жоэли, — было обставлено со вкусом. На всем здесь лежала печать слабости хозяина к стилю модерн, да и сама вилла происходила из того времени.
Отец Жоэли, Клаус Хирт, был финансист. Хирт контролировал через свои финансовые компании несколько предприятий страны. Сам он никогда не появлялся на публике; когда ему приходилось выступать в печати, публикацию всегда сопровождала одна и та же фотография, на которой он представлял собой мужчину средних лет. Возраст, давно уже оставленный позади.
Альмен еще ни разу не встречал его, но теперь знал, что они оба приблизительно одинаковой комплекции. Свежая рубашка подошла ему, только воротник был немного великоват. Жоэль дала ему эту рубашку со словами:
— Забери ее, у моего отца их сотни.
— Не могу же я носить рубашку с инициалами К.Х., — открестился Альмен. — У меня есть собственные.
— Тогда выбрось ее. Или используй для протирки обуви.
Освещение позднего утра было неблагоприятно для макияжа Жоэли. Теперь он не вязался с цветом ее лица, в отличие от вчерашнего вечера, когда Альмен видел ее в «Гольден-баре», в опере, в лимузине и в спальне. Макияж неприятно выделялся на этом фоне. Нанесение, структура, пигментирование и переходы были заметны — как на картине, которую рассматриваешь со слишком близкого расстояния. Несмотря на это, выглядела она хорошо. Дело было в ее излучении — излучении человека в хорошем настроении, а возможно, и счастливого. Альмен льстил себя подозрением, что причина в нем. Не обязательно в его личности, а скорее в том факте, что он не сбежал на следующее утро, а оказался еще тут. Может быть, это случалось с Жожо не так часто.
В ходе всего завтрака в их разговоре возникали все более продолжительные паузы. Это был род пауз, которые у пар предшествуют обычно признаниям, предложениям и объяснениям в любви. Но Альмен всякий раз лишал тишину ее значительной весомости, пуская в ход целенаправленную банальность. На сей раз он прибег к такой:
— Красивый дом, кстати.
Жожо реагировала на альменовские риторические акты саботажа все резче, как кошка, которой спугнули мышку.
— На мой вкус тут многовато стиля модерн. Я больше не могу это видеть. Но у моего отца к нему страсть. Он способен часами сидеть на одном месте и гипнотизировать вазу. Из-за этого его покинули две женщины. И я не могу ставить им это в вину.
— Созерцать красоту — в этом есть что-то медитативное, — задумчиво заметил Альмен. Его замечание вновь вызвало у Жоэли одну из многозначительных пауз.
Альмен посмотрел на часы:
— Я сейчас закажу такси, у меня договоренность о встрече. — Он достал мобильник из нагрудного кармана, но Жоэль прикрыла его ладонь своей.
— Я отвезу тебя.
— Очень мило, но не нужно.
Она так и забыла свою руку на его ладони и смотрела ему в глаза.
— Нет, нужно. Так я буду с тобой чуточку подольше.
Это вообще не входило в планы Альмена. Правда, таким образом он покидал дом с доказуемо пустыми руками, но они ему опять-таки требовались для того, чтобы во время всей поездки на заднем сиденье лимузина, под брошенными украдкой взглядами шофера в зеркало заднего вида, отбивать атаки Жожо.
18
Альмен не был автолюбителем. Когда-то он, правда, выучился водить машину и до сих пор обладал правами — многократно сложенной бумажкой, где на сгибах уже не читался текст, но водить машину самому он считал таким же недостойным делом, как исполнять всякую работу, которую кто-нибудь другой за плату сделает лучше.
По этой причине у него не имелось своей машины. Но для того, что ему предстояло нынешней ночью, он не мог делегировать вождение никому другому. Так он оказался в этом черном «Смарте», одолженном у одного знакомого.
Вести автомобиль собственными руками было уже достаточно смешно, а тут еще и сама машина анекдотична. И делать это так, как делал он — скрючившись, судорожно вцепившись в руль, — казалось сплошным позором. Но у него не было выбора, «Смарт» — единственное транспортное средство, которое его знакомый, товарищ по учебе, открывший собственное рекламное агентство, мог сегодня ему предоставить.
— Да ты не захочешь его возвращать, — заверил тот, вручая ему ключ и садясь в «Порше Кайен».
И вот он ехал — после унизительного перемещения через центр города — по бесконечной улице вдоль озера. Жоэль дала ему адрес виллы. Он попросил ее об этом, когда они остановились у ворот виллы Шварцаккер. Она заключила из этого, что он хотел бы снова ее посетить, отцепилась от него и даже не стала настаивать на том, чтобы ненадолго зайти в дом вместе с ним.
— Но свою виллу ты мне в следующий раз обязательно покажешь, — сказала она на прощанье.
Ночь была без дождя, но угольно-черная. Компактный, низкий покров туч все еще удерживал свою позицию над городом и окрестностями. Было два часа утра, движения почти никакого. Он давно миновал номер 200. Участки становились все больше, нумерация все причудливее. Последняя табличка, которую он смог различить, была 276. С тех пор он ехал мимо многих ворот без номеров, различая фронтоны и щипцы крыш за старыми деревьями, флаги, тополиные аллеи.
Из-за поворота навстречу ему на большой скорости вывернула машина со слепящим дальним светом фар. Альмен хотел прерывистым световым сигналом поставить встречного водителя на место, но по ошибке включил стеклоомыватель. Вода, моющее средство и встречный свет превратили лобовое стекло в сверкающую белую, непрозрачную поверхность и вынудили его нажать на тормоз. Потребовалось некоторое время, чтобы он снова мог нормально видеть и ехать. Только когда на краю улицы фары высветили номер 362, ему стало ясно, что он давно проехал свою цель.
При первой же возможности он развернулся. Почти в шаговом темпе ехал вдоль поместий, неотрывно считывая номера домов.
Наконец он увидел номер 330. Следующий дом должен быть тот самый.
Пара фар двигалась ему навстречу, свет был заэкранирован. Машина помигала поворотником и исчезла за живой изгородью. «Мерседес-лимузин» Жоэли. Когда Альмен поравнялся с воротами, они как раз плавно автоматически смыкались.
Он проехал немного дальше, свернул к въезду, выключил свет и подождал. Прошло пять минут, десять, пятнадцать. Потом он поехал назад и остановился перед номером 328б.
Теперь все шло быстро: выйти, шагнуть к живой изгороди, вытянуть из ветвей махровый сверток и вернуться назад в машину.
Вторая часть
1
Альмен еще спал, когда Карлос принес ему чай. Ничего необычного, поскольку уже без пяти семь, а в семь Карлос приступал к своей работе садовника.
Карлос был родом из Гватемалы. Альмен познакомился с ним вскоре после смерти своего отца, когда приезжал в гости к одному другу. Карлос жил у родителей этого друга на Антигуа, в колониальной вилле со множеством чудесно озелененных внутренних двориков. Однажды пришел безупречно аккуратный, вежливый садовник и очень туманно попросил Альмена, нельзя ли ему уехать вместе с ним. Как раз незадолго перед тем Альмен вступил во владение виллой Шварцаккер и то время, пока продолжался ее ремонт, проводил, путешествуя по Средней и Южной Америке, и как раз в последнем пункте этого путешествия он тогда и находился. На виллу ему требовался садовник, и он недолго думая согласился. Карлос оформил себе паспорт и сопровождал Альмена как турист. Они договорились так, что, если Карлос хорошо покажет себя в деле, Альмен урегулирует вопрос с видом на жительство.
Карлос показал себя в деле хорошо, но важность вопроса с видом на жительство Альмен недооценил. Через три месяца ему пришлось отвозить своего садовника в аэропорт и с тяжелым сердцем расставаться с ним. Через три месяца он собирался снова вызвать его на следующие три месяца.
Несколько часов спустя после прощания Карлос снова стоял перед воротами виллы. Он не улетел. И с этого момента оставался в стране нелегально. Он жил в доме садовника, имел кров и стол и получал за работу в месяц четыре тысячи франков — на половину из них его многочисленное семейство в Гватемале могло жить комфортабельно.
Со временем финансовое положение Альмена делалось все щекотливее, состав прислуги все больше сокращался и перечень обязанностей Карлоса удлинялся. Под конец он был уже не только садовник, он готовил еду, сервировал стол, гладил, чистил, ремонтировал, импровизировал, врал за Альмена и становился все более необходим ему.
В тот вечер, когда он признался Карлосу, что вынужден продать виллу, переехать в дом садовника и, разумеется, расстаться с ним, Карлос лишь кивнул и сказал:
— Muy bien, Don John, очень хорошо, — и удалился.
Но на следующее утро, когда Альмен сидел за завтраком, а Карлос подливал ему кофе, он объявил в своей официальной манере:
— Una sugerencia, nada ms.
Это означало: «Только предложение, не более того» и имело противоположный смысл. Карлос представил Альмену продуманный план, от которого тот не смог бы отказаться. Альмен порекомендует Карлоса в качестве садовника и домоправителя покупателю виллы, а он, Карлос, переберется в мансарду дома садовника и будет продолжать работать на дона Джона.
Идея Альмену понравилась. Он мог сохранить за собой совершенно незаменимого Карлоса, не платя ему при этом четыре тысячи франков в месяц. Он включил эту сумму в переговоры по дому садовника как взнос за присмотр за садом и за домом. После короткого сопротивления компания по доверительному управлению «К, С, L & D» согласилась на все условия. Так сильно фирме нужна была эта представительная вилла Шварцаккер.
С тех пор Карлос работал на своего шефа за кров и стол. Под крышей дома садовника находились две мансарды для персонала и крошечная вторая ванная для жильцов. Кроме этого, Карлос иногда получал — в зависимости от финансового положения Альмена — доплату в форме больших или меньших чаевых.
Альмен выпил свой чай и отставил чашку на ночной столик. Обычно после этого он укладывался, чтобы подремать часок-другой. Поскольку в утренние часы сновидения самые интенсивные. А по утрам у него не бывало никаких встреч, кроме встречи в десять часов в Венском.
Но в это утро он встал сразу. Поспешил в ванную, оделся с привычной тщательностью и вскоре после восьми вошел в библиотеку. В просторное помещение падал матовый свет, от газонов поднимался туман и окутывал контуры парковых деревьев.
На ковре перед стеллажом лежали стопкой несколько книг. Альмен снял их с полки еще ночью, чтобы освободить место для стеклянной вазочки. Мокрое черное полотенце он собственноручно бросил в полупустое ведро для мусора, вынул мусорный мешок, завязал его и выставил у двери для Карлоса, который должен был потом выбросить мешок в контейнер.
И вот она стояла теперь, его вазочка со стрекозой, в утреннем свете, отфильтрованном туманом, еще более таинственная, чем в витрине своего законного хозяина.
Вполне соразмерная плата за любовь, полагал Альмен.
Он сел к роялю, сунул в рот пустой сигаретный мундштук и немного побренчал, сыграв кое-что из своего песенного репертуара. Солнечный луч прорвался сквозь покров тумана, нашел путь через кроны деревьев и на короткий момент заставил светиться в стеклянной библиотеке тонкий столбик пыли.
Альмен был доволен собой и миром.
2
На всех столах после десятичасовых посетителей стояли таблички «зарезервировано». Это делалось для того, чтобы приохотить к немногим предназначенным для них столикам немногочисленную местную клиентуру.
Альмен уютно сидел за своим вторым кофе и невнимательно читал развернутую в деревянном держателе газету. Обсуждение премьеры Мадам Баттерфляй вылилось в сплошной гимн. Только теперь до него дошло, как мало он вынес из этого спектакля.
Боковым зрением он заметил, что вошел новый посетитель и направился тремя столами дальше к пожилому господину, который там, как обычно, держал занятыми четыре стула для своей компании.
Альмен поднял взгляд от газеты, чтобы понаблюдать за этой сценой. Новый посетитель был повернут к нему массивной спиной и стоял как вкопанный перед старым постоянным клиентом. Тот начал с недовольной миной освобождать от своих вещей один стул. Джанфранко был занят у кофейной машины, иначе поспешил бы на помощь.
Теперь мужчина повернулся и сел, широко расставив ноги.
То был Дериг!
Альмен снова почувствовал стеснение в груди, связанное с внезапным воспоминанием о вытесненной неприятности. Он испуганно кивнул Деригу, но тот не среагировал. Просто сидел в своем слишком тесном застегнутом пальто и неотрывно смотрел на Альмена. Как живое платежное требование.
Альмен снова обратился к газете, но чувствовал неотвратимый взгляд своего кредитора. Он видел, как Джанфранко подошел к столу и после короткого — вполголоса — обмена словами снова удалился, принялся готовить кофе «лавацца» и вскоре вернулся с чашкой.
Дериг не реагировал, не притрагивался к чашке, просто смотрел.
Альмен слегка приподнял газету и подсматривал через ее край. Неприятность продолжала сидеть. А вместе с ней продолжалось и стеснение в груди.
Двенадцать тысяч четыреста пятьдесят пять франков. Столько он отдавал когда-то за одну ночь в сьюте отеля, за билет на самолет, за приглашение кого-либо в приличный ресторан. А теперь эта сумма вызывала у него стеснение в груди и сердцебиение; вспотели руки.
Крайний срок среда. Какой сегодня день? Понедельник?
Теперь за столом происходило движение. Там стоял Джанфранко, принимая деньги. Удалился. Презрительно.
Дериг встал и покинул кафе. Альмен смотрел ему вслед через окно.
Дериг как будто почувствовал его взгляд, резко остановился и повернул голову.
Альмен не успел отвести глаза, и их взгляды встретились.
3
Обеденный стол на шесть мест, стесненный черным лаковым буфетом в стиле ар-деко, занимал большую часть столовой-гостиной. Во второй половине располагалась группа сидений, состоящая из дивана и двух кресел (еще два кресла хранились в помещении прачечной), сосредоточенных вокруг клубного столика, все это тоже ар-деко, которое раньше было одним из коллекционных пристрастий Альмена.
Когда он вошел в комнату, в ней опять пахло любимой едой Карлоса. Это у Карлоса был такой способ показать, что ему нужны деньги на хозяйство.
Когда еда была поставлена на стол, Альмену стало ясно и то, как безотлагательно напоминание. На обед не было ни котлет из мясного фарша, ни салата из агуакате. Только бобы и омлет — меню бедноты в Гватемале.
Он съел это без комментариев. Карлос тоже не позволил себе ни одного замечания. Но то, как он сервировал обед — с лучшей посудой и приборами на крахмальной камчатной скатерти, — выглядело достаточно красноречиво.
Во время сиесты Альмен не находил сна. Он уставился в потолок и пытался отогнать образ Дерига, этот сжатый заряд агрессивности. Альмену было ясно, что кредитора ничем не успокоить. Кроме как деньгами. Но те немногие деньги, какими он еще располагал, были ему нужны для маскировки его безденежной ситуации — пускать пыль в глаза. Он никак не мог себе позволить расплачиваться ими по долгам.
За четверть часа до того, как он обычно просыпался в свою сиесту, Альмен встал, пошел в библиотеку и сел к роялю, который новым стоил восемьдесят тысяч франков.
Для начала он взял несколько своих неряшливых аккордов, потом достал со стеллажа ноты и сыграл, поначалу с запинками, потом все увереннее, ноктюрн Шопена. У него было чувство, что он еще никогда не играл так хорошо. Как будто он играл сейчас за свою жизнь. Или по меньшей мере за свой рояль.
Когда отзвучали последние такты, он некоторое время сидел, потерявшись в своих мыслях, потом аккуратно покрыл клавиши фетром, опустил крышку и направился к тому месту стеллажа, где стояла его стрекозиная вазочка. В золотом свете позднего осеннего дня она была неотразимо прекраса.
Сколько она могла стоить? Наверняка больше, чем все, что он до сих пор относил Таннеру. Его чувство подсказывало ему, что с этой вещью он переходит в совсем другую лигу.
А вдруг отец Жоэли заметил пропажу и заявил о похищении? И если да, то разослала ли полиция торговцам антиквариатом фотографию с грифом «разыскивается»?
Он сделал то, чего не намеревался делать никогда: позвонил Жоэли.
— Ну что, по-прежнему одна в большом одиноком доме? — спросил он, когда она взяла трубку.
Она истолковала это по-своему и ответила:
— Даже если бы мой отец был здесь, это не помешало бы тебе зайти. Он не ханжа.
Поскольку он не сразу нашелся, что сказать на это, она быстро добавила:
— Но его нет.
Альмен узнал то, что хотел знать, и искал возможность закончить разговор, не взяв на себя никаких обязательств. Но так легко отделаться ему не удалось.
— Мужчины, — сказала она, — которые на следующий день все еще тут, а через день звонят, либо нацелились на мои деньги, либо влюбились в меня. То, как ты живешь, подсказывает мне, что это не деньги, нет.
Тактически было бы неправильно возражать ей. Он зашел так далеко, что пригласил ее на следующий вечер на Променад. Притом что там ситуация с его кредитом была в настоящий момент более чем напряженная.
4
— Думаю, у меня есть для тебя кое-что особенное, Джек.
Альмен раскрыл кейс и достал из него сверток, развернул вазочку со стрекозой и поставил ее на полированную столешницу.
Таннер посмотрел на вазочку, потом на Альмена, потом снова на вазочку и сказал:
— Садись.
Альмен опустился на диван и закинул ногу на ногу.
Таннер бережно взял вазочку со стола, оглядел ее со всех сторон, нежно погладил кончиками пальцев и посмотрел на Альмена.
— Галле, — сказал тот.
Таннер иронично поднял брови:
— Да что ты говоришь.
— Раньше я собирал немного и стекло, — объяснил Альмен.
Таннер посмотрел на Альмена, снова опустил взгляд на арт-объект и пробормотал:
— Раньше немного собирал стекло. Ну-ну.
В комнате снова установилась тишина. Альмен слышал медлительное тик-так, исходившее от маятниковых часов с богато инкрустированным циферблатом. Таннер закурил пошлую египетскую сигарету, чужеродный аромат которой Альмен ощутил сразу при входе в эту «ризницу».
— Сколько ты за нее хочешь? — осведомился Таннер.
— Ну… — ответил Альмен. — Я теперь уже не помню, сколько она тогда стоила…
— Двадцать тысяч. — Таннер не размышлял ни секунды.
Альмену же, напротив, требовалось время, чтобы подумать.
— Мне кажется, — сказал он наконец, — что эта сумма ниже той, которую я заплатил тогда.
— Вполне возможно. Но в этой категории коллекционных вещиц постоянно циркулируют предметы сомнительного происхождения. Есть лишь небольшая группа заядлых коллекционеров, которые покупают, не задавая вопросов.
— И кто эти коллекционеры, я предполагаю, профессиональная тайна?
— Ты предполагаешь правильно.
Если бы он помедлил, Таннер, пожалуй, немного повысил бы свое предложение. Но торговаться было настолько ниже достоинства Альмена, что он тотчас пошел на уступки.
— Я согласен, — сказал он, — это поможет мне перебраться через временное узкое место в моей платежеспособности, в противном случае ни о какой продаже не могло быть и речи.
Таннер вытянул ящик письменного стола, явно без задней стенки, и залез далеко вглубь. Его голова исчезла в ящике. Альмен услышал металлический щелчок и шлепки клавиш, и через некоторое время Таннер вынырнул, задвинул ящик и отсчитал двадцать тысячных купюр.
Альмен свернул их, как опытный карточный игрок, и небрежно сунул в нагрудный карман. Он убрал упаковку от вазочки в свой кейс, и Таннер проводил его до двери.
— Если в твоей маленькой коллекции есть еще такие стрекозы, я заинтересован, — сказал он на прощанье.
Альмен остановил первое же такси.
— Сдача с тысячи у вас будет? — спросил он, удобно устроившись на заднем сиденье.
5
Альмен совершил свой объезд — как всякий раз, когда снова дорывался до денег.
Он оплатил счет на Променаде, устранил долг бармену в «Гольден-баре», зашел на чашку кофе в Венское и оплатил там незакрытые позиции, к тому же дал Джанфранко чаевые, внушающие глубокое уважение. Он посетил цветочный магазин, своего парикмахера и книжную лавку. Все это в «кадиллаке» господина Арнольда, который в заключение отвез его домой. После того, как долги были выплачены и шоферу, его вера в кредитоспособность Альмена была подкреплена еще и более чем подобающей «добавкой».
Карлос аккуратно вел учет расходов по домашнему хозяйству и амбарную книгу хранил в выдвижном ящике на кухне. Альмен сверился с ней и увидел, что задолжал Карлосу больше четырех тысяч франков. Альмен вложил две тысячных купюры между страницами. Вся сумма могла бы сократить его сальдо до опасной близости к требованию Дерига.
Альмен не собирался контактировать с ним. Теперь, когда у него есть деньги, он мог совершенно расслабленно ждать, когда Дериг объявится сам. Он предвкушал радость небрежно запустить руку во внутренний карман и выдать ему всю сумму, не удостоив даже взгляда.
Остаток дня Альмен провел, читая в своей стеклянной библиотеке. Черные тучи заволокли небо и заставили его рано включить настольную лампу.
6
В «Гольден-баре» царило приглушенное оживление, как всегда в час коктейлей. Альмен сидел за своей второй «Маргаритой» и ждал появления «Ля Жоэли», как он называл ее про себя сегодня.
Он расположился, как обычно, в дальнем конце стойки бара — там, где трое пожилых одиноких завсегдатаев искали разговора с барменом, который держал в том конце красное вино урожая две тысячи второго года. Альмен знал их и при случае обменивался с ними парой незначительных фраз.
Одного звали Келлерман, он был запущенным алкоголиком, не лишенным артистизма, врач-окулист на пенсии, вдовствующий уже больше двадцати лет.
Второго звали Кунц, он служил адвокатом в конторе, состоящей из одного человека, в ней на звонки отвечал шипящий автоответчик, а все подписи от имени нештатного консульства Республики Суринам.
Третьим был Бионди. Он владел магазином принадлежностей для игры в гольф и входил в круг Джека Таннера при ежедневных завтраках в Венском.
Альмен занял своим пальто второй барный табурет рядом с собой для Жоэли. Кунцу это, казалось, не нравилось, он то и дело переводил взгляд с пальто на Альмена, чтобы принудить его к объяснению. Но Альмен устоял перед искушением оправдаться и молчал.
Тем словоохотливее был Келлерман:
— Когда вы в последний раз мерили глазное давление?
— Глазное давление? — Альмен еще никогда не мерил глазное давление и даже не знал ни того, что глаза находятся под давлением, ни того, что его можно измерять — и уж тем более не знал, какие могут быть последствия того, что оно слишком высокое или слишком низкое.
— Но вам же как-никак за сорок, — заметил Келлерман.
Альмен кивнул.
— Тогда вы должны измерять глазное давление. Just to be on the safe side. — Давно умершая жена Келлермана была англичанкой. Словно бы в память о ней он часто сыпал английскими фразами в своих разговорах — и тем чаще, чем больше напивался. Бывали вечера, когда он говорил почти исключительно по-английски.
— От чего меня это спасет? — озабоченно осведомился Альмен. Он был склонен к некоторой ипохондрии и пугался всякого нового фронта, который открывался в борьбе за его здоровье.
— От глаукомы, — пробормотал старый глазной врач. — Но вы ведь в это не верите? — Дикция Келлермана к этому времени была уже немного размазанной. — Глаукома. Зеленая звезда. Потеря поля зрения.
Альмен инстинктивно коснулся правого века.
— Этого вы не почувствуете. Когда вы заметите, будет уже поздно. Единственное, что помогает: после сорока раз в год проверять глазное давление и зрительный нерв. — Келлерман допил свой Red Label, разбавленный водой комнатной температуры, и дал бармену знак своим пустым стаканом. — Поверьте старому человеку.
Альмен смотрел в покрасневшие, водянистые печальные глаза Келлермана.
— А это обследование болезненно, то есть, я хотел сказать: неприятно?
— Да уж приятнее, чем «туннельный взгляд». — Келлерман взял заказанный свежий виски и долил стакан до краев из кружки с водопроводной водой, которую бармен принес ему.
Бионди, сидящий рядом с Кунцем, нагнулся к стойке бара и обратился — через своего соседа, через табурет, занятый пальто Альмена, и через самого Альмена — к Келлерману:
— У одного моего покупателя туннельное зрение. Любитель гольфа. Тридцать девять лет. В отличной форме.
Келлерман для ответа хотел встретиться взглядом с Бионди через спины сидящих между ними и очень опасно отклонился назад:
— Совсем не обязательно, что это из-за глазного давления. Причиной может быть и нарушенное снабжение кислородом окончания зрительного нерва. Я говорю: может. Но не обязательно должно. — Келлерман подтянулся, держась за золотые поручни бара, чтобы вернуться в прежнее положение, отпил глоток и повторил: — Может. Но не обязательно должно.
Альмен и три господина из-за разговора пропустили появление Ля Жоэли. Теперь она внезапно возникла рядом с Альменом в облаке тяжелых духов и ждала, что он поможет ей выбраться из норкового манто — на сей раз графитового цвета.
— Сюрприз, — смеясь, сказала она.
— И какой приятный, — галантно ответил Альмен, убирая с барного табурета свое пальто и помогая ей сесть.
— Мы не пойдем на Променад.
— Ну вот, а я заказал столик. — Альмен растерянно стоял перед ней с двумя пальто в руках.
— А я аннулировала. А можно мне «Кровавую Мэри»? Или нет, лучше «Манхэттен», от «Кровавой Мэри» делаешься сытой. Это было бы жаль.
Кельнер бара избавил Альмена от его лакейской роли, забрав оба пальто. Альмен сел рядом с Жоэлью и помахал бармену.
— Ты уже бывал в «Шапароа»?
«Шапароа» был самым новым и самым рекламируемым рестораном в городе. И самым дорогим — с большим отрывом от остальных. Его открытие пришлось на времена, когда финансовый расцвет Альмена закончился. Он не был там ни разу.
— Это не мой стиль, — неопределенно ответил он.
— Ах, не будь таким обывателем. — Бармен принес «Манхэттен». Она выпила его залпом, выловила за стебелек вишенку и поболтала ею. — Я заказала для нас столик.
Альмен испугался.
— Я думал, «Шапароа» надо заказывать за месяц вперед.
Жоэль запрокинула голову, подняла вишенку вверх, раскрыла красные губы и медленно погрузила ягоду в рот. Еще не проглотив ее, она сказала:
— Не для всех.
Читать бесплатно другие книги:
