Гиллеспи и я Харрис Джейн

* * *

Все это произошло во вторник, когда меня не было в Глазго — я уехала в Бардоуи проследить за расстановкой мебели и прочей домашней утвари, которую доставили в усадьбу несколько недель назад. Вернувшись в город, я вскоре узнала о случившейся трагедии. Сибил увезли в Королевскую лечебницу, где она лежала в постели, перебинтованная с ног до головы. Доктора сомневались, выживет ли девочка после ожогов и пневмонии, которая развилась в результате травмы. Мы впервые вздохнули с облегчением в пятницу, когда она ненадолго открыла глаза. Целую неделю Сибил провела в беспамятстве с редкими проблесками сознания, но, к счастью, обошлось без осложнений. Спустя еще две недели воспаление легких пошло на спад, и девочка постепенно начала выздоравливать. Чудо, что Элспет и Джин успели ее спасти. Увы, Сибил получила серьезные ожоги, и, по словам врачей, шрамы должны были остаться на всю жизнь.

В довершение трагедии, когда Сибил немного оправилась от болезни, ее на неопределенный срок перевели в женское отделение Королевского приюта для умалишенных. После такой чудовищной выходки даже Нед не мог отрицать очевидного: бедняжка окончательно повредилась умом.

Когда случается нечто ужасное, людям свойственно рассуждать «что было бы, если…». Если бы Энни не отвела Сибил в дом напротив. Если бы Элспет не решила почистить лампы именно в тот день. Если бы она внимательнее присматривала за внучкой. Если бы девочке с ранних лет не потакали все подряд — и так далее и тому подобное. От этих мыслей мало толку, ведь уже ничего не исправишь. Сибил всегда была трудным, неуравновешенным ребенком, и ее буйный нрав оказался непосильным испытанием для родителей. В результате она погрузилась в беспросветное отчаяние и извращенную ненависть к себе. Однако, даже при всех ее странностях, никто из нас не мог предвидеть столь безумный поступок. По большому счету в ее судьбе винить было некого.

15

К счастью, на сей раз трагедия семьи Гиллеспи прошла почти незамеченной для публики: во всей Шотландии только и говорили, что о предстоящем суде над арранским убийцей. В прессе появились лишь несколько заметок, приписывавших травмы Сибил несчастному случаю. Через несколько недель, когда ожоги почти зажили, девочку перевезли в женское отделение приюта для умалишенных — тайно, среди ночи, чтобы не привлекать внимания зевак. Насколько мне известно, о переводе девочки в приют газеты сообщили лишь несколько месяцев спустя, во время судебного процесса.

Оказавшись в приюте, Сибил вскоре снова принялась голодать; несмотря на все ухищрения, санитарки практически не могли уговорить ее поесть. Вдобавок она стала чрезмерно восприимчива к внешним раздражителям: морщилась от звука голоса; затыкала уши от стука упавшей чашки; в истерике закатывала глаза, если на лицо падал солнечный луч. Любые сильные переживания выводили девочку из равновесия на долгие часы. Даже перед встречей с родителями она впадала в тревожное состояние, а после их визита становилась почти невменяемой, и врачи были вынуждены ограничить посещения. Неду и Энни разрешили проведывать Сибил не чаще одного раза в две недели и не дольше чем на полчаса.

Всем остальным временно запретили навещать больную. Подозреваю, Элспет только вздохнула с облегчением. Хотя она ни разу не обмолвилась, что чувствует вину за нынешнее состояние внучки, думаю, в глубине души ее мучила совесть. Бедная женщина! Представляю, как ей пришлось несладко. Наверняка у нее от ужаса сосало под ложечкой, сердце раздирала боль, руки дрожали, и беспрерывно тошнило.

* * *

Для Неда и Энни расставание с Сибил — так скоро после потери младшей дочери — оказалось сокрушительным ударом. По-моему, я и сама тогда погрузилась в меланхолию. Обычно картины прошлого предстают передо мной в красках, но те несколько недель почти начисто стерлись из моей памяти. Безусловно, беда близких друзей — исчезновение Роуз и жуткая попытка самоубийства Сибил — не могла не отразиться на моем душевном равновесии.

Первое событие той осени, которое я помню ясно, случилось в середине ноября. Накануне Гиллеспи побывали в приюте, и я зашла к ним справиться о здоровье Сибил. В то утро я бегала за покупками для Мерлинсфилда и, не желая идти на Стэнли-стрит с пустыми руками, прихватила яблочный пирог из булочной.

Вход в дом номер одиннадцать теперь закрывали на ключ, как раньше: опасаясь воров, жители давно убрали камень, подпиравший дверь в первое время после пропажи Роуз. У входа в подъезд я столкнулась с миссис Колтроп. На лестнице мы разговорились: выяснилось, что она ходила в лавку и заодно купила Неду табака. Я предложила занести его наверх, и, так как руки у меня были заняты пакетами, миссис Колтроп бросила табачный жгут в мой саквояж.

На последнем этаже было тихо. Я осторожно постучала. Как ни удивительно, мне тут же открыл Нед — хотя обычно он никогда не подходил к двери. Его вид поразил меня и, пожалуй, даже испугал: впалые щеки покрывала щетина, волосы торчали во все стороны, а под глазами залегли глубокие морщины.

— О… — Перегнувшись через перила, Нед заглянул вниз. — Я думал, это…

— Прошу прощения. Вы кого-то ждете?

— Да нет, просто… — Он вернулся на порог. — Энни нет дома.

— Какая жалость. Я принесла яблочный пирог. Ах да, и на дне саквояжа ваш табак — миссис Колтроп передала. Сейчас я его достану, только…

Я не решалась поставить пакеты на пол: судя по всему, на лестничной площадке давно не подметали. Нед не проявил к угощению никакого интереса, и я засомневалась, действительно ли он так уж любит пироги с яблоками. Хотя, скорее всего, у него не было аппетита. Нед всегда был вежлив до крайности, но сейчас — видимо, из-за пережитых за последние месяцы потрясений — даже не предложил взять у меня блюдо, а просто вошел в квартиру со словами:

— Если хотите, поставьте его на… — Махнув рукой в сторону кухни, он побрел по коридору. Я поставила пирог в буфет и пошла искать Неда. Он стоял в гостиной у камина и, завидев меня, протянул трубку.

— Вы э-э… принесли?..

— Ах да, конечно.

Я поставила покупки и достала из саквояжа табак. Нед молча положил жгут на каминную полку и принялся нарезать. Я оглядела гостиную. Хотя семью давно уже не донимали газетчики, занавески с внешней стороны дома оставались наполовину задернутыми, что придавало комнате траурный вид. Окна были по-прежнему закреплены гвоздями, и в квартире стоял затхлый дух непроветренного белья и еще чего-то кислого, вроде прогорклого бекона.

— А где Энни? — спросила я.

— Уехала на несколько дней, в Абердин. Там как будто видели Роуз, и Энни хочет выяснить подробности.

— Надо же! Надеюсь, она поехала не напрасно.

Я опустила глаза: среди моих пакетов, завернутая в плотную коричневую бумагу, стояла самшитовая клетка, которую я купила утром в японской сувенирной лавке на Сакихолл-стрит. Мне хотелось развеселить Неда, и я, разорвав обертку, поставила клетку на стол.

— Смотрите — это из японской лавки. Правда, прелестная вещица?

— Что это? — Нед взглянул на часы.

— Та самая клетка — помните, мы вместе видели?

— Не знал, что вы держите птиц, Гарриет.

— Не держу, но собираюсь купить. Я хочу поставить клетку в мастерской в Мерлинсфилде — я ведь там бываю время от времени. — На миг я умолкла, но Нед не отвечал. — Правда, это чудесно — писать картины под щебетание птичек?

— Пожалуй, мне бы они мешали.

— Ну, тогда не работать, а любоваться закатом, летом или весной. Какую бы птичку выбрать, как вы считаете?

— Я не разбираюсь в птицах. Зеленушку?

— Точно. Наверное, лучше взять парочку — вдвоем крошкам будет веселее. По-моему, в городе есть птичий рынок. Знаете, у пожарной станции?

— Да.

— Прекрасно. Надо заглянуть туда на следующей неделе. И, разумеется, вы правы — глупо ставить клетку в мастерской — хотя я давно уже не подходила к мольберту. Пожалуй, с тех пор, как перестала посещать ваши уроки. А вы? У вас получается работать?

— Не очень.

Я шагнула к Неду, собираясь похлопать его по плечу или подбодрить каким-нибудь дружеским жестом, но в эту секунду он отвернулся набить трубку, а затем направился к двери, поманив меня за собой.

— Спасибо, что навестили, Гарриет.

— О, не стоит благодарности. — Я задержалась у стола, чтобы забрать клетку. Внезапно меня осенило. Не зная, как подойти к делу, я осторожно спросила: — Вам не кажется, что тут слишком мрачно?

Нед молча оглянулся и пожал плечами.

— Простите за вопрос, а когда вы в следующий раз пойдете в приют?

— Не раньше чем в конце следующей недели.

— Ну вот. У меня есть прекрасная мысль — почему бы вам не погостить в Бардоуи? Вредно все время сидеть в одиночестве.

Кажется, Нед нашел предложение заманчивым. Однако вслух он сказал:

— Нет, спасибо. Не хочу доставлять вам лишние хлопоты.

— Никаких хлопот. Вам нужно вырваться из города. Быть может, через несколько дней вы даже захотите поработать. В мастерской есть все необходимое. — Видя, что упоминание о работе ему неприятно, я поспешила добавить: — Да что там живопись — приезжайте отдохнуть. Вам полезно развеяться и переключиться на что-то другое. Что, если нам… вместе написать книгу о вашей жизни?

— Книгу?

— Чтобы вдохновить молодых непризнанных художников, таких, каким когда-то были вы сами; показать им, что упорным трудом можно достичь любых вершин. Хотите? Мы могли бы начать, когда вы приедете.

Нед устало потер лоб.

— Конечно, идея весьма любопытна. Но сейчас я должен быть рядом с Сибил, а в Бардоуи добираться несколько часов.

— Ну что вы, — рассмеялась я. — Поезд домчит вас мигом. И, хотите верьте, хотите нет, у вокзала в Милгай обычно стоит кэб.

Нед нахмурился: вслед за своей матерью он не доверял кэбам. Конечно, я умолчала, что кэбмен — угрюмый пьяница и так гонит лошадей, что часто промахивается мимо въезда в Мерлинсфилд.

— Погостите у меня до следующего визита в приют. Для начала мы не будем ничего писать — просто обсудим книгу.

— Благодарю, Гарриет. Я бы с радостью принял приглашение — но сейчас не могу.

— А если через несколько дней или на той неделе? Возьмите с собой Энни или кого пожелаете.

— Поживем — увидим. Вы справитесь со своими пакетами?

Как выяснилось, Нед все время смотрел на часы, потому что спешил по делам в город и хотел успеть переодеться перед выходом. У него была назначена встреча с Горацио Гамильтоном. Хотя о цели их разговора Нед не распространялся, я подозревала, что галериста интересует, когда его протеже намерен работать, ведь дюжина желающих все еще ждала своих портретов. Гамильтон оказывал художнику поддержку в трудные времена, однако прежде всего он был деловым человеком. Вполне вероятно, он торопил Гиллеспи начать работу. В любом случае, не желая задерживать Неда, я быстро собрала покупки, и он проводил меня к двери.

— Наверное, я на несколько недель останусь в Мерлинсфилде, — сказала я, когда мы прощались на лестничной площадке. — Если вдруг вам захочется приехать — вы ведь помните, как добраться?

— Думаю, да.

— Балмор-роуд, примерно на полпути к Бардоуи, по левую руку увидите ворота — но кэбмен вас и так довезет, если скажете, что вы в Мерлинсфилд.

— Надеюсь, получится.

Ощутив внезапный порыв, я протянула ему клетку.

— Возьмите. Пусть побудет здесь — может, будет иногда поднимать вам настроение.

Нед хмуро взглянул на клетку и покачал головой.

— Нет. Для меня она слишком прекрасна. Забирайте.

— Вы уверены?

Он кивнул.

— Ну что же, — сказала я. — Поставлю в мастерской в Мерлинсфилде, и вам придется приехать и полюбоваться на нее там.

— Пожалуй, так будет лучше всего. — На миг у Неда заблестели глаза, и мне даже показалось, что он заплачет, но вместо этого он резко сказал: — А теперь простите, Гарриет…

По пути вниз я напоследок оглянулась через плечо. Нед запирал входную дверь, напряженно буравя глазами пол. Бедный славный Нед — сколько же выпало на его долю! В последнее время я все сильнее убеждалась в неотвратимости рока. Ни одну из недавних катастроф нельзя было предвидеть, и в то же время обе они казались неминуемыми. Сколько ни бейся, нельзя избежать неизбежного, и каждого из нас постигнет своя участь, словно того слугу из притчи, который скрывается от Смерти в Самарканд, а по прибытии в город обнаруживает, что Смерть ждет его именно там.

* * *

После Стэнли-стрит я ненадолго заглянула к себе домой, проверить, нет ли писем, и в тот же день вернулась в Бардоуи с клеткой и остальными покупками. Возможно, при данных обстоятельствах Неду было не с руки ехать в Мерлинсфилд, но я надеялась, что через день-другой он примет приглашение. Разумеется, книга была лишь предлогом, попыткой его отвлечь — мне хотелось, чтобы Нед оставил свою мрачную квартиру и сменил обстановку.

В субботу и воскресенье Агнес Дьюкерс, экономка, помогла мне подрубить занавески, а в понедельник я начала менять обивку на старых креслах, которые завалялись на чердаке. Кроме того, я написала отчиму: он задержался в Швейцарии и, вероятно, должен был вернуться к Рождеству. Ранее я уже отправила ему несколько писем, но ответа не получила.

Время от времени я отрывалась от работы и, подойдя к окну в маленькой столовой, выглядывала на дорогу, а иногда поднималась в мастерскую. Пустую клетку я решила поставить на стол у окна, пока в ней не появятся обитатели.

Мне не терпелось поселить туда парочку зеленушек, и я решила во вторник отправиться на птичий рынок, но прежде заглянуть на Стэнли-стрит и позвать с собой Неда. Совместная прогулка помогла бы ему отвлечься от грустных мыслей. Затем я собиралась остаться в городе на несколько дней, чтобы составить Неду компанию, пока Энни в отъезде. Я хотела нагрянуть внезапно, правда, немного опасалась, что ему придет в голову поехать в Бардоуи в этот же день. Признаюсь, в ту ночь мне снилось, что я вижу Неда в окно мастерской: не доверяя кэбам, он прошагал от вокзала до самого Мерлинсфилда и теперь медленно бредет по дорожке к дому, глядя на меня, а в его сияющих голубых глазах отражается небо.

* * *

Утром меня разбудил топот копыт по гравию и бряцанье сбруи. Неохотно выбравшись из постели, я подошла к окну спальни. Поздней осенью и ранней зимой, когда небо после рассвета долго остается пасмурным, сразу и не определишь, который час. Я выглянула наружу: солнце уже встало, но спряталось за свинцовыми тучами. Хотя из спальни было видно лишь край подъездной дорожки, я рассмотрела задние колеса старого кэба, стоящего у входа. В Мерлинсфилд редко наведываются посторонние, и первой мыслью было, что Нед все-таки принял приглашение. В ту же секунду снизу послышался грохот: кто-то барабанил в дверь бронзовым молотком. Агнес обычно не выходила раньше восьми и, вероятно, еще спала у себя в домике. Я набросила поверх сорочки шаль и босиком бросилась вниз, подгоняемая настойчивостью неизвестного гостя, затем пробежала через холл, едва не спотыкаясь и взволнованно крича:

— Одну секунду! Уже иду!

Отодвинув засов, я распахнула дверь. На пороге стоял незнакомый мужчина средних лет в пальто и котелке, приземистый и крепкий, с темными аккуратными усами — словом, обыкновенный, ничем не примечательный тип.

— Доброе утро. — Он осмотрел меня с ног до головы.

Я молчала, хватая ртом воздух. Сердце колотилось — видимо, от пробежки по лестнице в полусонном состоянии. Незнакомца сопровождали три человека — двое из них в полицейской форме. Чуть поодаль стоял угрюмый кучер, прислонившись к кэбу. Все они с искренним любопытством глазели на меня. В одном из полицейских я узнала Джона Блэка — любителя мятных леденцов, который допрашивал меня несколько месяцев назад. Незнакомец глянул через плечо, словно ожидая подтверждения, и, когда Блэк кивнул, вновь повернулся ко мне.

— Мисс Бакстер?

— Да, — отдышавшись, ответила я. — Доброе утро, господа.

— Мисс Гарриет Бакстер?

— Совершенно верно. Могу ли я узнать, кто вы такой?

— Младший инспектор детектив Стерлинг, мэм.

— О боже! Что случилось? С Недом все хорошо?

Детектив бросил на меня пронзительный взгляд.

— Хорошо, насколько это возможно, мисс Бакстер. Однако сегодня нас интересует вовсе не мистер Гиллеспи. Я обязан вам сообщить… что у меня приказ о вашем аресте.

Он продолжал что-то говорить, но я не разбирала слов. Присутствующие наблюдали за нами с живым интересом, выдыхая клубы пара в морозный утренний воздух. Каменные плиты на полу леденили мне ноги, словно сталь. По дорожке, пыхтя и поправляя передник, бежала Агнес, встревоженная неожиданным визитом.

— Мисс Бакстер! — Она испуганно бросилась мне на помощь, но констебли шагнули ей навстречу, преграждая дорогу, а их третий спутник (как я догадалась, еще один детектив) отвел ее в сторону и начал что-то тихо втолковывать. Агнес замерла и уставилась на меня с открытым ртом.

Стерлинг говорил и говорил, почти вплотную приблизившись ко мне. Помню, я рассеянно разглядывала его густые усы — состоящие из тысяч отдельных волосков, они шевелились все разом в такт движению губ. «Интересно, ему часто приходится их подстригать? — думала я. — Как странно устроены люди! Меня сейчас арестуют, а я рассуждаю о чьих-то усах».

Ошеломленная внезапным поворотом событий, я не произнесла ни единого звука. Наконец мы сели в кэб, который уверенно, но не слишком быстро понесся на юг по Балмор-роуд. Полицейские молчали: Блэк теребил рыжие бакенбарды, а Стерлинг, сложив руки на груди, таращился на меня с нескрываемым любопытством. Их коллеги — видимо, из местного отделения полиции — остались в Мерлинсфилде обыскивать сад и особняк. Я смотрела на дорогу через заиндевевшее окно, потрясенная несуразностью сцены. Очень скоро — возможно, через несколько часов — полиция поймет, что допустила ужасную ошибку.

Борясь с нарастающей тревогой и до конца не веря в происходящее, я неожиданно для себя издала короткий смешок. Стерлинг, переглянувшись с Блэком, достал засаленный блокнот и что-то нацарапал в нем огрызком карандаша. Я похолодела: похоже, он еще припомнит мне этот нервный смех.

Пятница, двадцать пятое — вторник, двадцать девятое августа 1933 года

Лондон

Пятница, двадцать пятое августа. Не хочу показаться излишне сентиментальной, но, признаюсь, я пережила ужасное потрясение. Со вчерашнего утра я не могу работать ни над мемуарами, ни над этим дневником. Только сейчас я заставила себя взять ручку, но мысли по-прежнему путаются.

Почти все время я лежу в постели, глядя в небо. Меня мучает жгучая боль под ребрами. Дни стоят невыносимо знойные. Иногда я подхожу к окну, но оттуда не доносится ни ветерка. Снаружи жизнь течет своим чередом. Время от времени во двор пригоняют «Даймлеры»; от их раскаленных на солнце капотов поднимается такой жар, что воздух подергивается рябью. Иногда из гаража выходят молодые рабочие с закатанными рукавами. Они моют автомобили и резвятся, брызгаясь и бросаясь друг в друга губками.

Иногда я подхожу к двери и настороженно прислушиваюсь. Медж и Лейла все так же щебечут в столовой.

Вчера вечером, когда стемнело и девушка легла спать, я собиралась тайком выбраться из дому и снять номер в отеле, но что-то меня остановило — быть может, остатки здравого смысла, который не позволяет поддаваться худшим опасениям. Боясь проваливаться в сон, я отказалась от своих волшебных пилюль. Всю ночь я пролежала с открытыми глазами и только ближе к рассвету задремала на час-другой, пока меня не разбудил шум мотора под окнами. Не успела я открыть глаза, как жуткие мысли нахлынули с новой силой; недолгий сон лишь чуть-чуть притупил чувство страха.

Наверное, следует рассказать, что случилось. Быть может, описав все события в дневнике, я смогу посмотреть на них более отстраненно и взвешенно.

* * *

В последнее время я пристрастилась принимать ванну не менее раза в день. Дело не в чрезмерной чистоплотности — просто я обнаружила, что после купания у меня проясняется в голове. Этим летом на город обрушилась невыносимая жара, и меня часто мучили головокружение и дурнота. В многоэтажном доме ужасно душно, и единственный способ как-то выжить в этом пекле — окунаться в прохладную воду. Чаще всего я запираюсь в ванной почти на час, утром и днем, чтобы немного остыть. Мне приходило в голову, что в это время, зная, что я не скоро выйду, Сара может рыскать по квартире. Хотя у меня ничего не пропало и все предметы оставались на своих местах, пару раз, возвращаясь домой, я уловила слабый запах сигаретного дыма. Пока что мои подозрения оставались ничем не подтвержденными.

Однако вчера утром все изменилось.

Во-первых, пришел ответ от мисс Клей из Гринстеда, Эссекс. Она надписала обратный адрес на конверте, но, к счастью, я подкараулила почтальона и вынула почту из-под коврика, прежде чем Сара вышла из кухни. Уединившись в спальне, я распечатала письмо. Итак, у мисс Клей не было ни единой жалобы на свою бывшую помощницу. По ее мнению, Сара была доброй и старательной компаньонкой и уволилась лишь потому, что хотела работать в городе, а не в сонном захолустье.

На первый взгляд письмо казалось вполне правдоподобным. Однако чем внимательнее я его изучала, тем сильнее в мою душу закрадывались сомнения. Мне не давал покоя вопрос, действительно ли это послание, несмотря на сиреневые чернила, изысканный почерк и благородный тон, составлено одинокой зажиточной провинциалкой.

Не зная, как расценивать письмо, я спрятала его в ящике стола. Затем сообщила Саре, что не буду завтракать, заперлась в ванной и открыла кран. Проверив температуру воды (совсем холодная, но что еще остается в эту адскую погоду?), я сбросила туфли и уже собиралась раздеться, как вдруг застыла на месте. Видите ли, предусмотрительно засунув письмо мисс Клей поглубже в ящик, конверт я машинально бросила в корзину для бумаг и теперь беспокоилась, что Сара его заметит — например, если будет выносить мусор или еще зачем-нибудь зайдет в спальню в мое отсутствие. Не укажи мисс Клей обратный адрес, тревожиться было бы не о чем, но теперь я переживала, что оставила конверт на виду. Даже если письмо настоящее, Саре незачем знать, что я связалась с ее бывшей хозяйкой; это вызовет у компаньонки лишние вопросы. Не желая полагаться на удачу, я решила немедленно спрятать конверт и, выйдя из ванной, пошла по коридору — полностью одетая, но без туфель. Дверь в гостиную была приоткрыта, и проходя мимо, я застала неожиданную сцену.

Компаньонка сидела в моем кресле и курила сигарету. Больше всего меня поразила ее беззаботная и как будто привычная поза. Она откинулась на спинку кресла, вытянула ноги в чулках и скрестила лодыжки (как странно было видеть ее без обуви!). Она выглядела совершенно раскрепощенной — ни дать ни взять, скучающая дама, присевшая отдохнуть в своей гостиной.

Босиком я двигалась по паркету без единого звука. Сара сидела лицом к камину, не глядя на дверь. Даже когда я подкралась к порогу, она не шелохнулась. Собственно говоря, вид у нее был вовсе не скучающий, а мечтательный и задумчивый. Поначалу казалось, что взгляд Сары обращен в никуда, но теперь я заметила, что она смотрит на картину над каминной полкой.

Раньше девушка не проявляла ни малейшего интереса к искусству и не обращала внимания на мою обширную коллекцию; однако сейчас она не отрывала глаз от полотна — как завороженная, буравила его пристальным взглядом, словно кошка, подстерегающая птичку. Все движение в комнате замерло, и только к потолку струился тонкий дымок сигареты.

У меня затряслись колени; мысли о конверте мисс Клей разом вылетели из головы. Опасаясь, что Сара обернется и увидит меня, я отпрянула от порога и вернулась в ванную, бесшумно переставляя ноги. Потом осторожно закрыла дверь, задвинула засов и, ощутив внезапную слабость, опустилась на бортик ванны. Настроение окунаться пропало; я вытащила пробку и стала наблюдать, как прохладная вода, образуя воронку, стекает в сливное отверстие.

Увиденное взволновало меня и даже испугало. Теперь я была абсолютно убеждена, что девушка не просто дождалась моего отсутствия, чтобы устроиться в кресле и рассматривать картину, а неоднократно проделывала это раньше.

В квартире множество полотен: не только в гостиной, но и в каждой комнате, включая кухню и мою спальню, где их около полудюжины. Почему же Сару заинтересовала именно та картина, что висит над камином?

Неожиданно солнце спряталось за облаком, и ванная, которая освещалась сквозь единственное крошечное окошко, погрузилась в полумрак. В тот же миг меня и настигла эта ужасная мысль, до сих пор не дающая мне покоя.

* * *

Немного погодя из коридора раздался голос девушки: она собиралась в мясную лавку. Входная дверь хлопнула, и лифт со скрипом и стоном поехал вниз. Тогда я проскочила в спальню и заперлась на ключ.

Через полчаса Сара вернулась и, постучавшись ко мне, спросила, буду ли я второй завтрак. Я притворилась, что плохо себя чувствую и хочу побыть одна. Впрочем, мне и впрямь докучало несварение желудка — меня до сих пор слегка мутит. Позднее я отказалась от предложенного чая, а около шести вечера, когда девушка вновь забарабанила в дверь и предложила позвонить доктору, я ответила, что ложусь спать, и попросила не беспокоить.

Сегодня утром она несколько раз подходила к двери справиться о моем здоровье и узнать, буду ли я что-нибудь есть или пить. Аппетита у меня нет, но, к счастью, на прикроватном столике стоит кувшин с водой, а в буфете я держу бутылку скотча на случай бессонницы.

Я упорно отсылаю ее. Один раз она подергала за ручку, но дверь надежно заперта. Конечно, скоро мне придется выйти, хотя бы по определенному делу, которое становится все более неотложным. Если бы можно было покинуть квартиру, минуя входную дверь, меня бы уже и след простыл. Однако такого пути нет. Я даже раздумывала, не выбраться ли через окно спальни. Увы, карниз снаружи очень узкий, а до двора за гаражом целых четыре этажа.

Неужели Сара — это Сибил? И если да, желает ли она мне зла?

* * *

15:30. Пока она вышла в лавку за сигаретами, я молнией бросилась в уборную. Чувствую себя спокойнее; в голове немного прояснилось. От этой погоды любой с ума сойдет. Я успела осмотреть квартиру — все как будто в полном порядке. Слава богу, Медж и Лейла живы-здоровы, порхают по клетке в блаженном неведении. Девушка позаботилась о них во время моего добровольного заточения в спальне: вычистила клетку, налила свежую воду, насыпала зерен и положила половинку груши.

Вот и лифт. Сначала я хотела запереться снова до ее возвращения, но нельзя же сидеть за дверью вечно. Нужно набраться храбрости и выйти в гостиную. Нет, не могу… Но надо… Я должна встретить ее лицом к лицу.

* * *

22:30. Вопреки моим опасениям ничего страшного не произошло. Вернувшись из табачной лавки, Сара вела себя как обычно: просунула голову в дверь гостиной и поинтересовалась моим здоровьем. К счастью, она не заметила моего испуга. Узнав, что мне гораздо лучше, она спросила, не желаю ли я выпить чего-нибудь горячего, а затем удалилась заваривать чай.

Она даже не взглянула на картину над каминной полкой.

Впрочем, догадки и сомнения мешают мне относиться к ней, как раньше.

Вскоре Сара принесла чай и печенье. Я пристально наблюдала за ней. Если бы за ее немолодой внешностью можно было разглядеть детские черты! Но увы. Волосы с проседью, усталое одутловатое лицо, грузная фигура. Время и заботы взяли свое, и сейчас Сара ничем не отличается от множества ровесниц. Судя по правильным чертам лица, когда-то она была хорошенькой, но ведь та история в Глазго случилась полвека назад. Трудно понять, есть ли сходство между этой тучной бледной женщиной и хрупкой девочкой из далекого прошлого, перепуганной и раздавленной чувством вины.

* * *

Суббота, двадцать шестое августа. Сегодня утром я из любопытства позвонила в приют для умалишенных в Глазго. Мне было интересно, как сложилась судьба Сибил Гиллеспи: выпустили ли ее из приюта или она по сей день там.

Я надеялась сразу все узнать, однако, судя по всему, персоналу запрещено давать такие сведения по телефону, особенно в выходной день. Необходимо письменно обратиться к мистеру Петтигрю, секретарю приюта; ответ также будет дан в письменной форме. Кошмарная бюрократия! Я несколько раз вежливо просила хотя бы намекнуть, состоит ли у них дочь Гиллеспи: да или нет. Несмотря на все объяснения — что я старый друг семьи и что мы были очень близки, сотрудница наотрез отказалась говорить на эту тему. Поскольку выбора не оставалось, я решила написать этому Петтигрю.

Единственная загвоздка в том, как отправить запрос. Щепетильность не позволяет мне поручить это Саре.

С утренней почтой пришло письмо от Деррета. Больница потеряла результаты моих анализов, и он готов сделать их сам. Пожалуй, попрошу Сару записать меня. Кажется, у здания клиники есть почтовый ящик. Если поедем туда в такси, я постараюсь бросить в ящик письмо, пока Сара будет расплачиваться.

* * *

Воскресенье, двадцать седьмое августа. Сегодня вечером наконец похолодало. Пошел мелкий дождик, остужая раскаленные окна. Интересно, ясные дни уже не вернутся? Дверь в кухню распахнута. Сара раскладывает пасьянс у себя в уголке, шлепая картами о стол.

Я начинаю думать, что немного поспешила с выводами. Девушка всего лишь любовалась картиной. В конце концов, полотно достойно восхищения. Быть может, она просто замечталась или зашла в гостиную прибраться, но, взглянув на стену, не смогла отвести глаз. Эта версия гораздо правдоподобнее вчерашней, правда же?

Признаюсь, когда я застала Сару в гостиной, меня словно громом ударило. Все мелкие детали внезапно сложились в одно целое: ее замкнутость, вранье о возрасте, даже ее акцент — который я немедленно опознала как шотландский (сильно искаженный, но узнаваемый по глотанию гласных и раскатистому «р»). Конечно, временами Сара странно выговаривает некоторые слова. Однако, по здравом размышлении, я уже сомневаюсь, что она родом из Шотландии. Разве не может ее речь быть смесью говоров из разных уголков страны, где ей приходилось работать?

Да, она скрывает свой возраст, но это свойственно женщинам, а ведет себя сдержанно в силу характера и любви к уединению. Что касается рекомендаций, я по-прежнему не вполне верю в их подлинность. Однако если Сара и попросила поручиться за нее парочку подруг, это не повод обвинять ее в более крупном обмане.

А что до случая с рождественским гимном, вероятно, в тот вечер я пришла в такое смятение, во-первых, из-за дежавю, а во-вторых, оттого, что зимняя музыка летом звучала несуразно. Работая над мемуарами, я постоянно погружаюсь в свое воображение и окунаюсь в воспоминания из прошлого. Вероятно, слушая Сару, я мысленно перенеслась на много лет назад и вспомнила «домашние концерты» на Стэнли-стрит в Глазго. Скорее всего, в игре Сары не было ничего зловещего, просто она злоупотребляла сустейн-педалью, а остальное дорисовала моя неуемная фантазия.

До чего глупо было подозревать, будто Сара при первом удобном случае крадется в гостиную, чтобы посмотреть на картину. Просто немыслимо, чтобы Сибил выследила меня спустя столько лет!

* * *

Понедельник, двадцать восьмое августа. Видимо, вчерашний дождь был случайностью; в город вернулся палящий зной. Я отправила Сару в универмаг «Гэмидж» на поиски настольного вентилятора — там наверняка продают электроприборы.

В ее отсутствие я взялась за работу. Поразительно, как глубоко затягивает мир, сотворенный пером на бумаге; часто я ощущаю, будто попала в прошлое. Например, вижу, как мы с Энни Гиллеспи идем по улицам Глазго. Или вижу Неда. Закрыв глаза, я чувствую его запах: сладковатый душок от трубки и свежий хвойный аромат смолы. Порой, оторвавшись от тетради, я с удивлением понимаю, что мне лишь привиделось, будто он сидит в углу спальни, изогнув губы в легкой улыбке. Конечно, мыслями я охотно возвращаюсь в счастливое время, хотя события в мемуарах развиваются трагически. Жаль, что уже ничего не изменишь…

* * *

Вторник, двадцать девятое августа. Ночью, пока я безмятежно спала, Сара скрутила меня и вколола в руку сильное снотворное, вызывающее паралич. Я сопротивлялась, но силы были неравны. Игла вонзилась в мою плоть, и лекарство неумолимо стало сочиться в вену. Я немедленно ощутила его убийственное воздействие и знала, что отныне буду во власти Сары. Мое тело безвольно обмякло, голова не поднималась. Я была неподвижна и беспомощна. Мне пришел конец.

Уже проваливаясь во тьму, я почувствовала отчаянное желание жить. Нечеловеческим усилием воли я попыталась сбросить оковы забытья и внезапно проснулась, дергаясь и хватая ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба. Сердце бешено стучало в груди.

Конечно, это был всего лишь кошмар — возможно, вызванный вчерашним визитом к доктору, который взял у меня кровь, — но все же пугающе реалистичный. Рука, которую Сара уколола во сне, — та самая, куда Деррет втыкал свою иглу, — онемела и налилась тяжестью.

Кажется, жуткое видение вновь пробудило во мне тревогу. Я все так же боюсь Сары и не доверяю ее словам. Сегодня мои страхи сосредоточились на птичках: я волнуюсь, что она причинит им вред. Как я жалею, что поручила ей ухаживать за ними! Ведь если сейчас я освобожу ее от этой обязанности, то могу спровоцировать ее на что-то дурное.

К сожалению, во время поездки к Деррету мне не удалось отправить письмо. Я надеялась опустить его в ящик у клиники, но стоило мне ступить на тротуар, как Сара мигом выпрыгнула из такси и расплатилась, а на обратном пути крепко держала меня за локоть. Придется тайком выскочить к ящику у дома напротив.

* * *

Сегодня в качестве эксперимента я попросила Сару вытереть пыль с картин в гостиной. Я хотела понаблюдать за ее работой, а главное — за тем, как она вытирает картину над каминной полкой. Будет ли она таращиться на нее, как тогда? Или, пусть и незаметно, отнесется к ней с особым трепетом? Я велела Саре взять стремянку, чтобы достать до верхнего края высоких рам, и уселась в углу редактировать мемуары.

День был жаркий — не просто жаркий, как неделями раньше, но еще и чрезвычайно влажный. Сара по обыкновению была одета слишком тепло для такой духоты: в тяжелые туфли, плотные чулки и закрытое платье с длинными рукавами, по цвету напоминающее не то индийский суп, не то навоз. На тусклой липкой ткани виднелись капли пота, на спине и под мышками. Сара трудилась на совесть; перетаскивая стремянку от одной картины к другой, она постепенно поднималась на ступеньку выше и бережно проводила тряпкой по раме. Я следила за ней украдкой, делая вид, будто что-то черкаю в рукописи.

В гостиной висит около дюжины картин в простых рамах: я не особенно люблю изыски. Полотно над камином заключено в изящную раму с выпуклым орнаментом. По странному совпадению, именно эту картину Сара оставила напоследок. Тяжело дыша, она взобралась на стремянку, вытерла раму сверху, затем с боков и, наконец, спустилась на пол и провела тряпкой по нижнему краю.

— Готово.

Мне показалось, или с этой картиной она обращалась небрежнее, чем с другими?

— И эту уже протерли? — спросила я.

Сара издала странный смешок.

— Она почти не запылилась.

— Правда? Ну что же, огромное спасибо!

Сара наклонилась, и по ее лицу скатилась крупная капля, на миг повисла на кончике носа и упала на камин. Хотя пот лился с девушки градом, она невозмутимо сложила стремянку и направилась в коридор. На полу осталось влажное пятно.

Я встала и раздраженно вгляделась в маслянистую лужицу. В конце концов, можно ведь одеться по погоде, а не кутаться с ног до головы, покрываясь испариной! В наше время, когда женщины в основном раздеваются, зачем ей эти закрытые блузы, тяжелые юбки и длинные рукава?

И тут меня осенило — как же я раньше не догадывалась? Я всегда считала, что Сара носит свои балахоны, чтобы скрыть полноту, но вспомнила Сибил Гиллеспи — Сибил, которая осталась изуродованной после попытки самосожжения. Доктора говорили, что шрамы на руках и плечах останутся на всю жизнь. Только сейчас я осознала, что Сара Уиттл никогда, ни при каких обстоятельствах, не обнажает руки и плечи.

Глава 5

Ноябрь — декабрь 1889 года

Глазго

16

Быть может, сам по себе факт ареста оставил неизгладимый след в моей памяти, однако в то холодное ноябрьское утро далекого тысяча восемьсот восемьдесят девятого года я испытала еще одно жуткое потрясение. Еще до прибытия в город мне сообщили новость, куда более страшную, чем известие об аресте; думаю, я не оправилась от нее по сей день.

Кэбмен притормозил у Западного полицейского управления на Крэнстон-стрит. Проехав почти весь путь в тишине, я начала приходить в себя и задумалась, что меня ждет. Запрут ли меня в камере, где я на долгие часы буду отрезана от внешнего мира? Представится ли еще случай поговорить со Стерлингом и Блэком или они передадут меня своим коллегам? Повинуясь внезапному желанию выяснить как можно больше, я резко выпрямилась и заговорила:

— Прошу прощения, я хотела бы точно знать, за что меня арестовали.

Констебль Блэк, взявшийся за ручку двери, замер. Стерлинг покосился на него, затем обернулся ко мне, недоверчиво искривив рот. Помолчав, он спросил:

— Вы не знаете?

Я покачала головой. Детектив откинулся на спинку сиденья.

— Ну ладно. В общем, в пятницу мы нашли тело.

Я непонимающе уставилась на него.

— Неподалеку от Карнтайн-роуд, за городом. В неглубокой яме, у старой каменоломни.

Несмотря на ужасное предчувствие, я все же спросила:

— Чье тело?

Стерлинг поднял брови.

— Как чье? Роуз Гиллеспи.

От шока я на мгновение утратила способность чувствовать; не испытывала ни боли, ни печали, лишь странное оцепенение, как будто время остановилось. В кэбе стало очень тихо, только Блэк шевелил ногой, поскрипывая кожаным ботинком. Должно быть, констеблю не терпелось доставить меня в полицию. А может, он замерз, хотел выпить чаю или позавтракать. Интересно, как там сейчас, в Мерлинсфилде? Убрала ли Агнес мою постель? Развела ли огонь в камине? В голову лезли всякие глупости. Затем я стала рассуждать о том, как выгляжу; изнутри казалось, что у меня на лице застыло странное выражение — пожалуй, его можно назвать пришибленным. В глазах стояли слезы, но я не плакала. Почему-то стало очень важно, что подумал бы Нед, если бы увидел меня сейчас. Какой была бы его первая мысль?

Бедный Нед! И бедная Энни! Какое ужасное горе! Не в силах постичь всю глубину их страданий, я вновь стала задаваться банальными вопросами — например, о констебле Блэке. Чем он завтракал — овсянкой или булочкой? Кто готовит ему завтрак? Есть ли у него жена?

Тем временем констебль принялся перевязывать шнурок на ботинке. Стерлинг предложил мне платок, а когда я покачала головой, сунул его в карман, не отводя от меня глаз. С тех пор, как он рассказал мне о Роуз, минуло примерно полминуты, но оцепенение не проходило. Наверное, скоро я начну чувствовать. Рано или поздно меня накроет и, возможно, сокрушит волна боли. Неожиданно дверь распахнулась, и снаружи показался нетерпеливый кэбмен. На нас дохнуло ледяным воздухом. Детектив Стерлинг протянул мне руку.

— Прошу, — почти ласково сказал он и помог мне выбраться из кэба и войти в здание.

* * *

Неудивительно, что последующие несколько часов я помню лишь урывками. В такие минуты мозг порой отключается. Перед отъездом из Мерлинсфилда мне позволили одеться, однако на входе в управление отобрали все вещи, включая ключи, часы и кошелек с небольшой суммой денег. Полицейские задавали какие-то вопросы и делали записи. Я смутно припоминаю, что они измерили мой рост, но сейчас эта деталь кажется нелепой — возможно, я ее придумала. Помню, что меня отвели в темную и тесную камеру; от стоящего в ней зловония затошнило бы даже свинью. Дверь заперли на замок, оставив меня одну. Я мешком повалилась на пол. От известия о гибели Роуз мое сознание временно помрачилось, и, лежа на грязном холодном полу, я чувствовала, как все тело сжимает неведомая сила — вот-вот раздавит меня, сотрет с лица земли. Моему воспаленному мозгу такой итог представлялся вполне возможным.

Наконец я заползла на кровать и провалялась несколько часов, то и дело горько рыдая. Чтобы полицейские не решили, будто я плачу из-за ареста, я заглушала всхлипы, прижимая к лицу колючее одеяло. Из головы не шла малышка Роуз и ее несчастные родители — мне отчаянно хотелось обнять их и сказать слова утешения. Примерно каждый час в замке поворачивался ключ, и я немедленно вытирала глаза; на пороге возникал полицейский с вопросом, нужно ли мне что-нибудь. Кажется, он принес еды и воды, а чуть позже — список адвокатов, и велел написать заявление о выборе защитника. Все это почти не запечатлелось в моей памяти.

Постепенно слезы закончились, напряжение в теле ослабло. Днем меня проводили в камеру для допросов, усадили за стол и велели ждать. Столешницу, сколоченную из дешевых досок, покрывали следы от ногтей, и я коротала время, рассеянно изучая слова, нацарапанные на мягкой древесине; иногда среди них встречались пристойные. Наконец вошел детектив Стерлинг и какой-то незнакомый полицейский: курчавый коротышка с маленькими холодными глазками и неискренней улыбкой. Стерлинг представил его как инспектора сыскной полиции Гранта. По вальяжной манере Гранта я определила, что он выше Стерлинга по званию. Коротышка говорил сварливым тоном, растягивая слова, и с первого взгляда мне не понравился; зато я внезапно вышла из ступора и хорошо запомнила допрос.

— Что ж, мисс Бакстер, — начал Грант. — Без сомнения, для вас это удар — быть арестованной за киднеппинг. Однако мы обнаружили присыпанное землей тело девочки, и у нас возникло немало вопросов. Попробуйте рассказать всю историю своими словами, а мы выделим главное. Уверен, вы-то уж точно понимаете, что лгать или увиливать глупо.

Такова была его тактика: строить из себя дельфийского оракула, которому все известно о моем характере, привычках, симпатиях, антипатиях и предполагаемых преступлениях. Впрочем, Грант, как большинство подобных умников, был всего лишь напыщенным болтуном и на самом деле ровным счетом ничего обо мне не знал. Он употребил незнакомое мне слово, но, не желая выдавать свое невежество, я решила не переспрашивать.

Поскольку я молчала, Грант издал сухой смешок.

— Полагаю, для вас это непростое испытание, мисс Бакстер. Спустя столько времени вы наверняка думали, что вышли сухой из воды.

Видимо, таким способом он пытался спровоцировать определенный ответ. Однако каждое его слово вызывало у меня единственное желание — влепить ему пощечину. Сейчас мне стыдно за свой порыв, но прошу вас не забывать, что я горевала о Роуз, беспокоилась о Неде с Энни и волновалась за свою судьбу. Подлые уловки Гранта были решительно невыносимы. Стерлинг спокойно наблюдал за мной из-за стола. Наши взгляды встретились, и я готова была поспорить, что он и сам невысокого мнения о своем начальнике. Однако честь мундира не позволяла детективу выразить даже тень презрения; вместо этого он принялся рассматривать кончик карандаша.

— Что, если произошла ошибка? — спросила я. — Что, если в яме нашли другое несчастное дитя?

Хотя я обращалась к Стерлингу, Грант встрял первым:

— Роуз Гиллеспи опознали по разным приметам. Тело определенно принадлежит ей.

Я задумчиво уставилась на засаленную столешницу, отполированную руками бесчисленных заключенных. Нет в этом мире справедливости: малые дети покоятся под землей, а всякие Гранты живут и здравствуют.

— Мисс Бакстер?

Я подняла голову; полицейские в упор смотрели на меня.

— А что с мистером и миссис Гиллеспи? — спросила я. — Они уже знают о Роуз? Энни вернулась из Абердина? Как там Нед? С ними рядом кто-нибудь есть?

Грант вкрадчиво улыбнулся.

— Я ожидал, что вы будете волноваться о Гиллеспи больше, чем о себе. Вы всегда так самоотверженны!

— Они мои друзья, и я хочу знать, каково им сейчас.

— С ними все в порядке, насколько это возможно. Однако не будем о Гиллеспи. Расскажите мне об этом немце.

— О каком немце?

— Шлуттерхозе.

— Шлуттер… Как?

— …хозе, Ганс Шлуттерхозе. Разумеется, нам известно, как и когда вы познакомились, но меня интересуют подробности.

— Ганс Шлуттерхозе?

— Да, расскажите о нем.

— Я такого не знаю.

— Вы не встречали Ганса Шлуттерхозе?

— И даже никогда не слышала это имя.

Страницы: «« ... 678910111213 »»

Читать бесплатно другие книги:

Эта книга рассказывает о неизвестных героях второй мировой войны. О людях, входивших в военное подра...
Жюли Турнель живет в небольшом французском городке, работает в банке, общается с подругами, по суббо...
В отношениях с женщинами Дон Тиллман – молодой успешный ученый-генетик – ни разу не продвинулся даль...
Подлинная история главных героев популярнейшего французского фильма «Неприкасаемые» (в российском пр...
Французские дети едят все. Причем с удовольствием. Им нравится проводить время за обеденным столом. ...
Французским родителям удается вырастить счастливых, вежливых и послушных детей, не жертвуя при этом ...