Земля Великого змея Кириллов Кирилл

Глава пятая

Заливистая трель побудки ветром сдула тяжелую дрему, окутавшую второй месяц живущий на осадном положении город. По коридорам застучали босые пятки слуг. Загрохотали сапоги конкистадоров, забряцало оружие, потянуло ароматным дымком от пекарен и жаровен. На вершинах храмов papas[22] завели свои заунывные песни, перекрикиваясь, как чайки на скалах.

Ромка нехотя разлепил глаза и потянулся. Саднили многочисленные порезы, ссадины, синяки и даже укусы, оставленные на его теле ночным гостем. Если б не Мирослав. Молодой человек оглядел скромно обставленную комнату и, как водится, не обнаружил мнимого слуги. Даже простыни на тюфяке не смяты. Приходил ли ночевать или опять где-то пропадал до первых петухов? Скинув ноги с невысокой кровати местной работы, Ромка снял со спинки резного испанского стула панталоны, растянул на руке, осматривая многочисленные дыры и прикидывая, не будет ли срам светиться в прорехи. Вздохнул — штопать все равно некогда, натянул на длинные, мускулистые ноги. Сноровисто намотал белые портянки, нарезанные вечером из чистого полотенца, и сапоги. Притопнул, чтоб сели по ноге, и обернулся к зеркалу.

Хорош, нечего сказать. Все тело в шрамах и царапинах, частью подсохших, частью совсем свежих, закровенят, только тронь. Над бровью глубокий порез, под глазом такой синяк, что аж нос на сторону смотрит. Волосы сгнившей паклей торчат в разные стороны.

Он вздохнул и плеснул на ладонь воды из заботливо оставленного на столике кувшина, расчесался влажной пятерней. Обтер лицо. Набрал в рот тепловатой воды и погонял ее от щеки к щеке. Сплюнул за окно коричневую тягучую слюну, вместе с железистым вкусом крови, натекшей за ночь из-под расшатанных зубов. Накинул на голое тело снежно-белую рубашку. Кривясь от боли, затянул ремешки панциря и прицепил шпагу. Теперь и в приличное общество не стыдно. Снял с вбитого в стену гвоздя морион и отправился на сбор.

В зале творилось неладное. По правую руку от входа столпились бывшие капитаны Нарваэса. Они старались сохранить гордый и независимый вид, но это им удавалось не очень хорошо под тяжелыми взглядами солдат и офицеров «первого призыва», сгрудившихся у левой стены почти в боевом порядке. Между двумя группами ощутимо нарастало напряжение предстоящей схватки. Ромка не размышляя положил руку на эфес шпаги и шагнул налево, встав плечом к плечу с Кристобалем де Олидом.

Тот сдержанно кивнул, не отводя взгляда от противников.

— Что тут у вас происходит? — спросил Ромка одними губами, не поворачивая головы.

— Похоже, бунт! — ответил тот шепотом. — Альварадо ушел за подмогой.

Капитан-генерал, сидящий за столом меж двух готовых сцепиться групп, поднял глаза от очередного письма императору.

— Я обещал вам возвращение на родину, как только наступят более мирные времена. И я выполняю это обещание. Прошу только об одном: сие письмо, — он протянул предводителю мятежников свиток с небольшой личной печатью на сургуче, — переправьте моей жене, Каталине Хуарес Ла Маркайде в Севилью. А сие, — вложил он в ладонь одного из возвращенцев почти точную копию первого, — брату жены Хуану Хуаресу, который, по моим сведениям, сейчас пребывает на острове Куба. А вот эту реляцию, — он помахал в воздухе свитком с не просохшими еще чернилами, — передадите управляющему города Вера Крус адмиралу Педро Кабальеро. Он выделит вам корабль, провианта на неделю, — и в добрый путь. Не смею задерживать.

Предводитель восставших пытался что-то сказать, но слова застряли у него в горле. Он лишь шевельнул рукой, то ли прощаясь, то ли отмахиваясь, и, не поклонившись, вышел. За ним гуськом потянулись остальные.

Ромка облегченно убрал руку с эфеса:

— Чего это они?

— Понятия не имею, — рассудительно ответил Олид. — Недовольны были, конечно. Но вели себя тихо, а тут будто черти вселились. И говорят странно, будто с чужих слов. Да ладно. Дело прошлое.

Когда в зале остались только старые проверенные бойцы, к капитан-генералу подступил Гонсало де Сандоваль.

— Любезный сеньор, каковы причины такого поступка? Ведь тем самым мы ослабляем свою и так невеликую армию!

— Смертельно мне надоела возня с ними, — ответил Кортес. — К военному делу они мало пригодны, трусливы и, боюсь, могут предать нас в любой момент. Так лучше остаться одним, нежели в дрянной компании.

— И то верно, — согласился Сандоваль. — Что же мы будем делать теперь?

— Сначала я хочу попрощаться с друзьями, — грустно склонил голову Кортес. — Полночи мы проговорили с сеньором де Ордасом. — Он взмахнул рукой в сторону старого израненного капитана, который в последнее время словно прирос к стулу. — Местная погода совсем неблагоприятно сказывается на его ранах, поэтому я попросил его отправиться в Испанию и выполнить там для меня несколько поручений. С ним поедет Алонсо де Мендоса.

Ромка удивился: сеньор Мендоса славился змеиной изворотливостью и каменной твердостью торгашеской души. Но сути поручения капитан-генерал не открыл, да и молодому человеку было не до того. Под барабанный бой на колени де Ордасу положили флаг конкисты. Четыре рослых талашкаланца подняли резной стул старого воина и медленно понесли по проходу. Ромка выдернул из ножен шпагу и поднял ее вверх, салютуя боевому товарищу, который, один из немногих, живым и с честью покидал свое место в строю. Несмотря на то что в уголке глаза набухала предательская влага, губы молодого человека сами растягивались в доброй прощальной улыбке. Рядом сквозь всхлипывания лыбился впечатлительный Альварадо. За его спиной переминались с ноги на ногу полдюжины приведенных им стрелков.

Третье поручение, с коим Кортес отсылал на Санто Доминго Алонсо де Авилу и Франсиско Альвареса Чико, прошло совсем незамеченным в буре воспоминаний и объятий, охвативших рыцарей после торжественного прощания с боевым товарищем. А меж тем им было поручено известить находящуюся там Королевскую аудьенсию о всем происходящем, дабы она могла заступиться за конкистадоров в деле Нарваэса, и получить от нее одобрение насчет рабства и клеймения восставших и мятежников. Дону Авиле под расписку были вручены два мешка золота, которое вряд ли когда-либо увидит кто-то из королевских персепторов[23]. Таким образом, с внутренними делами было покончено, остались дела внешние.

Кортес достал из раструба потертой кожаной перчатки платок и, подойдя к окну, несколько раз махнул им вверх-вниз. Во дворе запели испанские рожки. Раздались свистки талашкаланских командиров, призывающих своих воинов на построение, заскрипели колеса фальконетов и подвод. Раздался топот бессчетного количества ног.

— Сеньоры! — обратился к ним Кортес. — Как вы знаете, сегодня мы выступаем в великий поход, дабы вернуть земли, принадлежащие нам по праву, и отомстить врагу. Мешикское королевство сильно, но Наш Сеньор Бог и наш король Карлос приведут нас к победе. Сантьяго!

— Сантьяго! — ответил рев двух дюжин глоток.

— Сантьяго! Сантьяго!!! — вылетел за окно и понесся над городом боевой клич конкистадоров.

— Тогда вперед, — взмахнул рукой Кортес. — На Мешико! Выступаем через час.

Окрыленные короткой речью, капитаны бросились по своим комнатам собрать в дорогу нехитрый походный скарб. Ромка поднялся к себе. Мирослава не было. Он как мог собрал свои пожитки в дорожный мешок. Присел на дорожку. Мысли его вернулись к вчерашней ночи. Но вспоминался ему не лик убийцы, не прыть Мирослава и свальная драка в конце, а тонкий запах резеды, исходивший от доньи Марины. Было в нем что-то будоражащее, что-то такое, от чего кровь приливала к голове и другим местам. Ромка и не заметил, как прошел отведенный на сборы час. Закинув мешок за плечо, он спустился во двор.

Альварадо и Сандоваль уже убежали к коновязям, где конюхи держали под уздцы беснующихся от страха и волнения жеребцов. Меса что-то командовал своим пушкарям. Ромка занял привычное место впереди своих пехотинцев. Берналь Диас щелкнул кончиками пальцев по козырьку шлема и убежал ко второму батальону. Мирослав появился на миг, взмахнул рукой — мол, все в порядке, и растворился где-то в обозе. После истории с Кортесом и доньей Мариной кто мог знать, как поведет себя капитан-генерал. Вчера, после беготни, свальной драки, убийства татя ночного, капитан-генерал ничего не сказал, даже бровью в сторону Мирослава не повел, но не учинит ли он что-нибудь в походе? Не захочет ли свести счеты втихую? Не в духе это Кортеса, но кто знает, сколь глубоко ранены его сердце и самолюбие?

Снова запели рожки, отдавая сигнал к началу движения. Впряженные в телеги индейцы натянули постромки. Загарцевали под всадниками горячие кони, мерным шагом двинулась пехота. Гребни морионов, до блеска надраенные панцири, сверкающие наконечники копий и высокие плюмажи талашкаланских воинов отразились в мертвых глазах ночного убийцы, повешенного за ногу над городскими воротами.

Распростертый у ступеней трона посланец все говорил и говорил. И с каждым его словом холодная игла страха все глубже входила в сердце великого правителя Мешико. Около тысячи teules с большими и малыми огненными трубками. Несчетные полчища талашкаланцев. Огромный обоз. Телеги на колесах, груженные непонятно чем, караваны носильщиков.

Правитель знал, что сила завоевателей берется не на пустом месте, что оружие и людей привозят из заморских земель огромные острова-крепости, но. Было что-то пугающее в этом неистовом потоке, которому не могла противостоять никакая плотина. И их предводитель, Кортес — Куаутемока передернуло, — будто заговоренный, будто хранимый всеми богами, раз за разом уходит от смерти. Почему же наши боги оказались слабее богов белолицых пришельцев? Или, может, они просто отвернулись от моего народа? Обиделись, что мы дали разрушить храмы, стали приносить меньше жертв?

— Эй, позвать сюда жрецов Уицлипочтли и Тескатлипока, — распорядился он в кажущуюся пустоту тронного зала.

Те явились незамедлительно, словно ждали за дверью. Распростерлись у ног правителя.

— Ну, что же наши боги? Почему они не помогают нам? — строго спросил Куаутемок, глядя на них сверху и не давая разрешения встать.

— Но великий… — подал с пола голос один из жрецов.

— Молчать!!! — взревел Куаутемок. — Делайте что хотите, приносите сколько угодно жертв, но если так будет продолжаться, сами пойдете на жертвенный камень! Ясно?

Лежащие на полу покачали головами насколько могли.

— Вон! — выдохнул Куаутемок и откинулся назад, потратив на этот взрыв ярости все силы. — Подготовьте прибор для письма и гонца, чтоб доставил письмо Коанакочцину, касику Тескоко, — вполголоса бросил он в пустоту.

Жрецы поднялись и, пятясь, покинули зал. За дверью они выпрямились.

— Ну, что будем делать? — тихонько спросил жрец Уицлипочтли, поправляя кроваво-красную накидку.

— Богам мы, конечно, будем молиться и принесем богатые жертвы, но боюсь, они и правда к нам не очень благосклонны, — ответил худой и быстрый в движениях жрец божества преисподней Тескатлипоки. — Есть у меня… Один человек. Он колдун и зверознатец, может быть…

Подъем протрубили затемно. Ромка выпростал голову из-под влажного плаща. Ноздри защекотал густой, сладковатый дым, тянущийся из небольшой ложбинки, куда талашкаланцы побросали тела убитых во вчерашней стычке. Туземные союзники готовили себе завтрак. Отряд тескоканцев, не иначе науськанных самим Куаутемоком, разрушил мост через небольшую речушку и встал боевыми порядками на том берегу. Несколько залпов из аркебуз и арбалетов, несколько поваленных и очищенных от ветвей стволов — и вот отряд уже на территории, подчиненной Тескоко.

Талашкаланцы сейчас же принялись за военный разбой. Впрочем, все селения были покинуты жителями, а некоторые из местных, отловленных по кустам вокруг деревень, рассказали, что неподалеку, между двух холмов, устроена большая засада. Но сражения не получилось. Либо из страха пред талашкаланцами, число коих было очень велико, либо потому, что отношения Тескоко и Мешико складывались не лучшим образом, вражеские отряды растворились в лесу, оставив после себя многие тела лежащих при смерти. В этих краях все еще свирепствовала болезнь, хотя на большей территории мешикам и подвластным им народам как-то удалось, хвала Сеньору Нашему Иисусу Христу, справиться с напастью.

Ах, вот в чем причина такой ранней побудки, подумал Ромка, увидев, что Кортес и несколько офицеров окружили капитана разведчиков, невысокого чернявого мужчину, юркого, как горностай.

— Без охраны, все знатные. Без оружия, в руках золотое знамя, — услышал он, приближаясь.

— А армия за ними по кустам не ползет? — прищурившись, спросил Альварадо.

— Я оставил людей у дороги, если что-то заметят, подадут сигнал. Да и к чему тогда знатных посылать? Ведь они первыми падут, если что. Обошлись бы мелкотравчатым касиком при десятке рабов с подарками.

— И то верно, — сказал Кортес. — Готовимся к встрече. Дон Рамон! — обрадовался он, завидев Ромку. — Отберите из своих людей пару дюжин с не слишком помятыми ото сна лицами и выстройте их в две. Нет, лучше пусть встанут подальше. Вот там, под деревьями, а мой стул поставьте на том холмике.

Через пять минут все было исполнено. Кортес восседал на привезенном из Испании резном стуле, который все уже давно величали троном. Капитаны подбоченясь собрались вокруг. Караул зевал в кулаки в полудюжине шагов позади.

На дорогу из-за поворота вывернуло посольство. Судя по одеждам и знамени, это действительно были высшие чины Тескоко. Несколько талашкаланцев с длинными копьями остановили их на дальних подступах и бегло, но внимательно досмотрели. Оружия под длинными одеждами не нашли. Пропустили. Тескоканцы в знак мира склонили свое золотое знамя, кланяясь, приблизились к трону и один из них заговорил:

— Малинче! Коанакочцин, сеньор Тескоко, наш повелитель, просит тебя о дружбе. Пусть братья твои и талашкаланцы больше не разоряют полей и селений, а, наоборот, поселятся среди нас, и мы снабдим их всем необходимым. В знак мира прими это золотое знамя и подарки. А что касается нападений на перевале, то совершили их не мы, а мешики.

Старая песня, подумал Ромка, все касики, после того как отведывали испанской стали, начинали рассказ о том, как их поработили коварные мешики и заставили себе служить; и что они иначе никогда бы… А в «Ночь печали», почувствовав слабость конкистадоров, обращали против них оружие. И Тескоко был в числе тех городов.

Кортес тоже это наверняка понимал, но стремительно поднялся с трона и в своей обычной манере крепко обнял касика. Тот трепыхнулся в жилистых объятиях и затих.

— Повелеваю немедленно прекратить всякий грабеж, — обернулся он к переводчику. Тот громко и внятно перевел слова капитан-генерала.

— А дальше не переводи, — пробормотал он. — Фуражировку не прекращать.

Один из касиков, помощник главного военачальника Талашкалы Шикотенкатля Молодого, побежал к лагерю передавать слова предводителя. Потом начались долгие заверения в мире и дружбе, обмен подарками, большинство из которых были приобретены у мешиков или захвачены у них же как трофеи. Расшаркивания, поклоны, прочая дипломатическая канитель. При этом все конкистадоры напряженно вглядывались поверх деревьев, не появится ли в небе столб черного дыма, говорящий о приближении крупных сил. Но он так и не появился.

Испанцы, оставив небольшой отряд из солдат послабее дожидаться и собирать в армию рыскающие по округе отряды талашкаланцев, двинулись к городу. Касики шли около стремени Кортеса, время от времени жалуясь ему на злобу и жадность мешиков, а за ними держались арбалетчики. В случае засады правители Тескоко должны были погибнуть первыми.

Стена города была не так высока, как в Чоуле или Семпоале, не говоря уж о самом Мешико, но значительно выше укреплений Шаласинго. Кортес приказал остановиться прямо в поле перед воротами и собрал капитанов на совет.

— Любезные сеньоры, перед нами лежит город. Войти в него — значит оказаться запертыми в стенах. Не войти — ворота могут закрыться, и тогда придется идти на штурм.

— Я думаю, лучше подождать, — сказал рассудительный де Олид. — К утру соберутся наши талашкаланцы и, даже если город настроен к нам враждебно, не оставят от него камня на камне.

— Потери союзников могут быть слишком велики, — ответил Сандоваль. — Пиррова победа. — Он кивнул Ромке, от которого когда-то услышал про эпирского царя.

— Я согласен с доном Гонсало. Вон там из открытых ворот уже выносят столы с угощением, значит, думают, что мы заночуем в чистом поле. А вдруг ждут подкрепления? Ведь неизвестно, куда подевалась та армия, может, ушла, а может, притаилась и ждет. Да и подход отрядов из Мешико исключить нельзя. Я бы предпочел встретить этого врага, сидя за какими-никакими, а стенами, — сказал Ромка.

— Согласен! — вскричал горячий Альварадо.

Флорентиец с Месой кивнули. Берналь Диас развел руками: мол, вполне устраивает.

— Так тому и быть, — подытожил Кортес.

Он открыл глаза, ощутив в животе мучительную боль. Совесть, до того спавшая, вцепилась в его внутренности почище проглоченного хоря. Он откинул пропотевшую простынку и спустил ноги на каменный пол.

— Дорогой, что случилось? — раздался мелодичный женский голос.

— Надо идти. Там мой друг. Он может быть в опасности, — ответил Мирослав, не оборачиваясь.

— А как он обходился без тебя раньше? — спросила женщина.

— Он чуть не погиб, — ответил воин. — И сейчас может быть в большой опасности.

— Ну пожалуйста. Один-два дня ничего не решают.

— Сейчас все решает каждая секунда. Мне надо идти.

Светлая мускулистая рука мягко отстранила смуглую женскую. Мирослав натянул штаны, накинул рубаху и стал быстро рассовывать по карманам нехитрое имущество. Состоящее в основном из колюще-режущих предметов.

Марина грациозно поднялась с кровати и приблизилась к нему, обняла сзади за шею. Поцеловала за ухом. Воин повел плечами, как лошадь, отгоняющая овода, отстранился. Как-то походя поцеловал ее в лоб и направился к окну. Скрипнули ставни, уже не раз за истекшие сутки пропускавшие мужчин с неправедными намерениями. Мирослав тенью соскользнул с подоконника. Не оборачиваясь, на цыпочках пробрался мимо видящих десятый сон караульных и по заранее приготовленной веревке спустился в город. Достал из-под перевернутых корзин еще одну бухту свернутого кольцами каната и накинул на плечи. Сторонясь патрулей, добрался до главных ворот, по приставной лестнице взобрался на стену и, привязав веревку к какому-то колышку, лаской соскользнул вниз. Теперь придется пробежать полдюжины лиг, но для его тренированных ног это не впервой, завтра к вечеру он будет у ворот Тескоко. Из-за бабы… Задание… Друга оставил… Все прахом, корил он себя, входя в привычный ритм.

Марина несколько минут стояла, глядя в квадрат пустого окна, уперев руки в бока и кусая губу, чтоб не расплакаться. Конечно, и ей нравился этот черноволосый юноша, но бросать ее ради него? Ах, Миро… Она подошла к шкафчику и достала скляницу, которая оказалась у нее на прикроватном столике после визита убийцы. Развернула полоску ткани, в которую та была обернута, еще раз перечитала записку от Куаутемока. В ней нынешний правитель мешиков, а когда-то друг детства, снова, какой уже раз, увещевал ее отравить Кортеса. И обещал взять ее в жены, когда все закончится.

Ее дух был в смятении. Испанцы вновь набирают силу, и за доном Эрнаном она как за каменной стеной. Хотя в последнее время он ее и сторонится. Но ведь удалось же Куаутемоку разбить испанцев и изгнать из столицы в первый раз, так почему б не сделать это и во второй? Все-таки лучше быть любимой женой правителя мешиков, чем непонятно кем… Про возможный приезд жены Кортеса из Испании ей доброхоты уже доложили.

А может, Миро? Вот кто настоящий мужчина. Уговорить его сбежать от всех этих дрязг куда-нибудь в лес, в шалаш. Или найти небольшое племя. Чтоб он вызвал касика на поединок, убил и стал править сам. Это был бы отличный вариант… Нет, Миро не нужно захудалое племя в далеких от его родины землях. Он не согласится. Он, скорее всего, вернется к себе на родину. Но пока тут, он не отступится и будет стоять между ней и Кортесом, делая будущее вовсе невнятным. Так ничего и не решив, донья Марина спрятала хранящий ее тепло флакон обратно в шкаф и вытянулась на кровати. Душившие ее слезы наконец прорвались наружу.

Город был занят стремительно. Как только Меса развернул орудия и нацелил их на копошащихся у ворот людей, двинулась вперед кавалерия, ведомая самим Кортесом. Галопом долетела до ворот и на рысях вошла в город. Следом за ней, почти не отстав, запыхавшиеся и потные, ворвались мечники дона Рамона и рассыпались по ближайшим улицам, прикрывая стрелков.

Сам же Ромка с отборными солдатами своего батальона и Педро де Альварадо, которому из-за ранения трудно было сидеть на коне, с двадцатью стрелками заняли главный си Тескоко.

Второй батальон под командованием Диаса остался у подножия прикрывать подступы, а стрелки отправились на верхнюю площадку. Скинув вниз жертвенные камни, пропитанный кровью помост и остатки последнего мрачного ритуала, они распределили сектора обстрела и замерли, поводя стволами и арбалетами. В бытность свою кавалерийским капитаном Альварадо не растерял и навыков пехотного командира.

Ромка осмотрелся — и то, что он увидел, ему не понравилось. Гладь озера, начинавшегося всего в полулиге от города, покрывали тучи больших и малых лодок, гребцы, остервенело работая веслами, гнали суда к причалам возвышавшегося на горизонте Мешико. Широкие дороги и узкие тропки в густой растительности пятнали черные ручейки уходящих из города женщин и детей. С другой стороны к городу черным всепожирающим роем приближалась толпа талашкаланцев. Чертыхнувшись, Ромка кубарем слетел по узкой лестнице.

— Где Кортес?! — тряхнул он за рукав одного из солдат.

Тот отшатнулся от вытаращенных глаз молодого капитана и только махнул рукой, указывая направление. Одной рукой подхватив ножны, чтоб не били по бедру, а другой придерживая морион, Ромка побежал в указанном направлении. Кортеса он нашел на большой рыночной площади, с которой многие торговцы даже не успели унести товар. Капитан-генерал о чем-то совещался с де Олидом и доном Лоренцо. Грубо растолкав их плечами, Ромка унял дыхание и выпалил:

— Женщины и дети уходят из города!

— Что?! Коанакочцина сюда, быстро! — вскричал Кортес.

Олид развернулся на каблуках и помчался исполнять приказание. Флорентиец без приказа побежал к своим стрелкам. На Ромкин взгляд, он вообще был излишне порывист и нервозен, и беспокойство его часто передавалось подчиненным. Прежде чем Ромка успел окончательно перевести дух, вернулся мрачный Олид.

— Коанакочцина мы не нашли, зато удалось поговорить со слугой. Он признался, что сеньор Тескоко уплыл на лодке в Мешико. Одним из первых.

— Карамба!!! — прошипел Кортес.

Капитаны молчали. Никому первым не хотелось озвучивать то, что произошло. Казалось, пока слова не сорвутся с чьих-нибудь губ, страшная истина не придет в этот мир. Но все также понимали, что каждая прошедшая впустую минута приближает их к поражению, а мешиков, уже наверняка подходящих к городу, — к победе. Первым взял себя в руки капитан-генерал:

— Сеньоры, кажется, худшие наши опасения подтвердились. Нам нужно занять оборону и дожидаться подхода талашкаланцев.

— Надеюсь, они не решат заночевать где-нибудь в полулиге отсюда, — буркнул Олид.

— Я распоряжусь, чтоб мои люди помогли Месе поднять фальконеты на стены, — сказал Ромка.

— Стрелков дона Лоренцо нужно расставить небольшими группами по выступам стены, чтоб могли вести огонь в обе стороны, — добавил Олид. — А мы с Сандовалем разобьем конников на две группы и в случае прорыва придем на помощь. Выставить усиленные караулы. Спать не раздеваясь, фитили не… Да вы все сами знаете, — махнул он рукой и, ссутулившись, побрел к коновязи.

Ромка и де Олид развернулись и пошли в противоположных направлениях, стараясь не переходить на бег.

Бронзовые пальцы развернули тряпицу и вытряхнули на ладонь засушенные кусочки пустынного кактуса. Со священным трепетом (кактус был особым божеством — богом Юкили, который пожертвовал собой ради людей, умалился и стал растением) размяли и сунули в щербатый рот. Дернулся кадык, проталкивая смешанную со слюной массу в горло. Забурлил желудочный сок, переваривая и вкачивая в кровь мескалин.

Широко распахнулись, уставившись в пустое небо, глаза без радужки, поднялись вверх сведенные руки. Затрепетали голосовые связки, выталкивая из горла звериный рык. И случилось чудо: душа покинула бренный мир и слилась с миром божественным.

В священном трансе бронзовые пальцы одной руки начали выстукивать ритм на большом, обтянутом кожей барабане. Пальцы другой стали выводить на барабанчике поменьше сложное соло. Их рокот усиливался, нарастал, расшатывая реальность и открывая дверь в мир животного. Приказывал. Звал. И они пришли.

Мирослав бежал. Привычные легкие без шума втягивали и выпускали через ноздри прохладный ночной воздух. Ноги поднимались и опускались, в голове бродили мысли. Большей частью приятные, связанные с прелестями доньи Марины, но иногда сквозь них пробивались и другие. О долге, о дружбе, о том, что своим поведением он ставит под угрозу не только свое, но и Ромкино существование. Во время охоты за коричным убийцей он наткнулся на Кортеса, и тот, конечно, узнал своего давнего обидчика. Но не подал виду. Даже не попытался отомстить тогда или после, хотя после-то и времени особо не было, но все равно.

Затаиться бы ему, затихнуть, обходить Марину за семь верст, дабы не бередить рану капитан-генерала. Ан нет. Как нарочно сует голову на плаху, да еще и показывает палачу, как сподручнее рубить. Хотя не в том дело, если уж начистоту. Еще совсем недавно, до встречи с доньей Мариной, воину казалось, что сердце его, исхлестанное житейскими ветрами, холодно и безжизненно, как камень в горах. И вот те ж раз. А самое неприятное — Мирослав чуял это нутром, а нутру он привык доверять, — убийца пришел не просто так. Он точно знал расположение спален и был знаком с планом дворца. Возможно, когда-то бывал в Талашкале, а возможно, кто-то ему об этом сообщил. Кто-то из дворцовых слуг? Но талашкаланцы верные, как псы, и скорее донесут касику, что их кто-то пытался подкупить или запугать. К тому же вряд ли они хорошо различают в лицо главных капитанов. Кто-то из капитанов? Возможно, но всех пришлых Кортес недавно самолично отправил восвояси. Марина? Не хочется об этом даже думать, но ведь возможно вполне. Она знает всех, знает расположение спален, и именно через ее окно убийца проникал во дворец. Аж два раза. До Мирослава доходили слухи, что в бытность Куаутемока еще простым приживалой во дворце Мотекусомы тот пытался подговорить Марину отравить Кортеса, ну так слухами-то земля полнится. Чего дураки не скажут. Да и то, что он склонял, вовсе не означает, что она хотела и соглашалась. Мирослав поспешил отогнать от себя мрачные мысли.

Еще одна деревня? Наверное, это уже земли Тескоко, и друзья-талашкаланцы восприняли ее как свою законную добычу. Выкинутый на улицу скарб, разодранные занавески, сорванные с петель двери, бродящие по кучам мусора собаки. Мертвых тел не видно, наверное заслышав о напасти, жители поспешили уйти. И славно. Смерть уже давно жила рядом с Мирославом, и он не боялся ее. Привык. Но за этот год навидался столько, сколько не приходилось ему видеть за всю предыдущую жизнь. Сражения, жертвы безумных жрецов, а вот теперь еще и мор, свирепствующий на дальних границах государства мешиков…

А тут, кажется, кто-то есть. Посмотрим. Мирослав замедлил бег, почувствовав запах жарящегося на костре мяса, а потом и вовсе остановился. Меж тростниковых, обмазанных глиной стен он заметил отблески костра. Местные убоялись бы вести себя столь открыто, значит, либо свои, ну, в смысле испанцы или талашкаланцы, либо мешики. В любом случае не больше десяти — пятнадцати человек — костер всего один, да и сопровождающего любой крупный лагерь шума не слыхать.

Воин без шороха извлек из ножен саблю и, прячась за кустами, стал приближаться к источнику света и запаха. Слева мелькнула тень часового. Не спит, но считает ворон, раззява. Снять, что ль, для верности? А вдруг свой? Да и если потом явится к шапочному разбору, опасности с него будет немного. Легко перемахивая через низенькие плетни, русич, почти не попортив грядок, добрался до круглой площади, вытоптанной множеством ног перед храмом-пирамидой, достаточно большим, чтоб внутри могли укрыться человек тридцать. Редкость для такой маленькой деревни. Присмотрелся.

Слава богу, свои. Десяток талашкаланцев в боевых одеждах жарили над огнем на тонких палочках тушки зверьков, похожих на крыс или хорей. Поодаль три испанца. Два совсем еще юнца в хороших камзолах и новых, без вмятин и царапин, кирасах и один ветеран. Его куртка был драна и штопана так густо, что казалось, именно грубые нити и есть основной материал, а ткань так, для связки. И на лежащем рядом прямо на земле шлеме здоровущая вмятина с ровными краями от литого снаряда из мешикской пращи. В ожидании ужина испанцы передавали друг другу долбленую тыкву, в которой наверняка плескалась не вода.

— Buena noche, seores![24] — негромко произнес русич, вступая в круг света.

Один из молодых испанцев поперхнулся содержимым фляги. Второй вскочил на ноги, выхватив из ножен кинжал. Талашкаланцы безучастно взглянули на него, продолжая обжаривать над костром плюющиеся жиром тушки. Старый солдат взял у молодого, все не могущего прокашляться конкистадора флягу и протянул Мирославу.

— И тебе доброй ночи, любезный. Ты ведь слуга достойнейшего сеньора Рамона де Вильи.

— Да, — кивнул воин. Без долгих объяснений принял из рук испанца тыкву, сделал вежливый глоток и вернул. Прилег рядом. Испанец не стал расспрашивать про часового, полагая, что слуга дона Рамона с ним переговорил, а русич не стал его разубеждать.

Один из талашкаланцев приблизился, протянул белым людям по прутику и с поклоном отошел.

Мирослав вгрызся в жестковатый, по вкусу смахивающий на собачатину окорочок. Испанцы тоже заработали челюстями, а чуть позже к ним почтительно присоединились талашкаланцы. Через десять минут от зверьков остались только горки добела обсосанных косточек. Тыквенная фляга снова пошла по рукам. Русич рыгнул, откинулся на спину, заложив руки за голову, и уставился в крпные немигающие звезды. Мысли его сначала привычно свернули на любовный треугольник, нарисовавшийся между ним, Кортесом и доньей Мариной, перескочили на Ромку и его несчастную семью, потом стали разбредаться, как овцы без пастуха. Сладкая сытая дрема стала укрывать глухим серым одеялом.

Словно что-то толкнуло Мирослава в спину. Подбросило. Сев, он одним взглядом выхватил из темноты дотлевающие угли, протянутые чуть не к самому кострищу чиненые сапоги ветерана, составленные в пирамиду копья талашкаланцев. Невнятная тень часового между хижинами. Может, послышалось? Воин вытянул шею и поводил головой. Ничего. Трепетными ноздрями втянул полный пряных запахов ночной воздух. Тоже никакой опасности, но тогда что его разбудило? Мирослав перевернулся на живот и приложил ухо к росной траве. Полежал, прислушиваясь. Ага. Вот оно. Какой-то невнятный, ритмичный стук. Будто сумасшедший великан, кружась в танце, бил пятками в сырую землю.

Мирослав пролежал, вслушиваясь, несколько минут. Звук медленно приближался. И хоть не убыстрялся, не нарастал, было в нем что-то неуловимо тревожное. Будящее в душе потаенные страхи.

Проснулся и рывком сел старый вояка. Тревожно оглядевшись, как недавно Мирослав, он уставился на русича и вопросительно вскинул бровь. Мирослав в ответ помотал головой и показал пальцем на ухо и вниз. Испанец встал на четвереньки и приложил ухо к земле, став похожим на огромного бесхвостого варана. Потом поднялся на ноги, пошарил в вещах и извлек на свет небольшой генуэзский арбалет. Рычагом натянул тетиву и воткнул в специальную канавку на ложе короткую, толстую стрелу. Мирослав откинул край плаща, показывая латунную гарду сабли. Два воина плечом к плечу двинулись по самому широкому проходу между хижинами, ведущему в сторону, откуда доносился рокот. Теперь уже совсем явственный, он стал распадаться на составляющие, что-то вроде нескольких барабанов, выводящих вместе хитрый мотив на фоне какого-то звериного подвывания.

Часовой стоял у околицы, прижавшись спиной к толстому резному столбу, на котором до прихода талашкаланцев висел деревенский тотем, а сейчас болтались лишь обрывки тряпок. Рослый, покрытый многочисленными шрамами воин трясся как осиновый лист. Испанец что-то спросил у него на талашкаланском. Тот что-то ответил, едва совладав с ходящей ходуном нижней челюстью.

— Говорит, это какое-то местное колдовство, — перевел испанец.

— Какое колдовство?

Испанец, не оборачиваясь, перевел вопрос трясущемуся талашкаланцу, но ответа не получил. Вздрогнув, он повернулся и успел заметить покрытые испариной лопатки часового, мелькнувшие между домами. Тьму ночи прорезало низкое утробное рычание. На опушке леса, за распаханными полями, замелькали смутные тени. Зажглись в темноте зеленые бусины глаз.

Ромка смеялся и не мог остановиться. Рядом катались по принесенным жителями Тескоко простыням из белой ткани другие капитаны.

— Дон Рамон-то прибежал… Кричит — запаливай фитили, — складывался пополам от смеха Альварадо. — Мы чуть от страха в штаны не наложили. А он серьезно так…

— Да я что, я как услышал, что касик сбежал, так и подумал, — с трудом проталкивал сквозь смех слова Ромка, — сейчас как навалятся всей толпой, только держись.

— А он, оказывается, сбежал, потому что убил своего брата и завладел его троном, — надрывался Альварадо. — Что будучи наслышан о мудрости и справедливости Кортеса… Убоялся его гнева… А мы-то… Охо-хо!

— Да, сеньоры, смешно получилось, — похрюкивал грузный Меса. — А мои-то соколы со страху голыми руками, без всяких блоков пушки на стену втащили. Без блоков. Теперь буду знать, как они могут.

— Еще бы, — улыбался немногословный Сандоваль. — Жить захочешь — и не на такие подвиги сподобишься. Мои ребята тоже струхнули, хотя, надо отдать должное, храбрились.

— Им это практически удалось, только кони их выдали. Очень уж нервничали, — отпустил добродушную шпильку Альварадо.

— Это все потому, что вы, их любимый капитан, изображали курицу на насесте, сидя на верхушке главной пирамиды, — беззлобно парировал дон Гонсало. — А вот если бы изволили спуститься…

— А сын убиенного короля Несауальпилли оказался вполне приятным и разумным молодым человеком. Не только позаботился о еде и выпивке, — встряхнул полупустую тыквенную флягу Кристобаль де Олид, — но и обещал дать любое количество людей для любых работ.

— Чую, быть ему сеньором Тескоко в самое ближайшее время. — Альварадо лукаво посмотрел на Кортеса и отсалютовал ему флягой.

Капитан-генерал сдержанно кивнул.

— Только стоило ли гнать их на работу прямо ночью? — вслух подумал Ромка.

— Ничего-ничего, дон Рамон, — урезонил его Олид. — Раньше начнут, быстрее закончат.

— Куаутемок тоже не дремлет, — вставил Кортес. — Наверняка укрепляет город и готовит войска.

— А сколько времени займет строительство канала и сборка кораблей? — посерьезнел де Олид.

— Лопес посчитал, что если те семь-восемь тысяч индейцев, что выделил нам сын короля, будут работать днем и ночью, сменяя друг друга, то достаточно углубим канал за четыре дня. К тому времени он с набравшимися сноровки талашкаланцами сможет спустить на воду две бригантины, они прикроют нас со стороны озера, — ответил Кортес.

— А что мы будем делать эти четыре дня? — спросил Альварадо.

— Как раз об этом я и хотел с вами поговорить.

Волна ужаса окатила русского воина, поднимая дыбом волоски на руках и цепляясь за позвоночник липкими коготками страха. Мирослав схватил остолбеневшего испанца за плащ и буквально поволок обратно на площадь. Тот оступился, чуть не упав, побрел, безвольно переставляя ватные ноги, и наконец побежал.

— Подъем, вставайте! — заорал он, выскочив к костру.

И остановился, уставившись на Мирослава. Что дальше-то делать, читалось в его взгляде. Тот тоже замер в растерянности, слушая, как нарастает и приближается утробный рык. Молодые конкистадоры, мгновенно проснувшись, вскочили на ноги и схватились за арбалеты, бессмысленно целясь в темноту. Талашкаланцы топтались вокруг пирамиды с копьями, не решаясь ни взять в руки оружие, ни кинуться наутек. Рев слышался все ближе. За околицей раздались страшный крик, рычание и чавкающий хруст. Это нашел свою смерть сбежавший часовой.

— В храм! — пришло в голову русича. — Быстрее! И этих, — он ткнул острием сабли в группу дрожащих союзников, — с собой!

Получив ясную цель, испанцы сорвались с места. Старый солдат мечом погнал к храму стайку индейцев. Молодые, поводя арбалетами, прикрывали его отход. Мирослав постоял, катая в ладони скользкую от пота рукоять сабли и прислушиваясь к нарастающему рыку. И тоже побежал к пирамиде, стараясь держаться так, чтоб не попасть под стрелы, если молодежь струсит и начнет гвоздить по теням.

Ворвался внутрь. Черепа, коими были густо украшены стены святилища, безучастно взирали на талашкаланцев, сгрудившихся вокруг статуи божества в надежде, что она защитит их от вырвавшихся на свободу демонов ночи. Лица испанцев, белевшие в скупом свете, застыли каменными масками, пальцы сжимались и разжимались на ложах арбалетов. Они напряженно глядели куда-то за спину русского воина. Он оглянулся. Увидел два зеленых глаза, смотрящих из мрака, казалось, прямо ему в душу.

Черт. Мирослав развернулся к врагу лицом и выставил вперед острие. Взгляд его скользнул по толстенной циновке, сплетенной из двадцати или тридцати слоев тростника. Да это ж дверь?!

Глаза надвинулись из темноты, ветер донес до ноздрей острый звериный запах.

Мирослав схватил циновку за специальные ушки и потянул ее к проему. Мышцы напряглись, связки затрещали, но заслонка даже не шевельнулась. Подбежал один из молодых испанцев. Навалились вдвоем. Медленно, вершок за вершком, дверь сдвинулась с места. Глаза рванулись вперед, приближаясь с бешеной скоростью. Хрипя, люди сдвинули новоявленные ворота и забили ими проем. Подперли плечами.

Удар с той стороны чуть не опрокинул их на пол. Длинные стебли выгнулись, но не выскочили из веревочных петель. Подскочил второй испанец, уперся в неровную поверхность ладонями, навалился всем телом. Замер в ожидании, жмуря глаза.

Нового удара не последовало. Ветеран пинками поднял нескольких талашкаланцев и знаками показал, что если они не помогут, то отправятся наружу, на съедение демонам. Трясясь и пошатываясь от страха, те повиновались, ухватившись за дверь, как утопающие за раскачиваемый бурным морем плот.

Мирослав перевел дух, солдаты подобрали оброненные арбалеты. Все затихли, прислушиваясь. Снаружи доносились мягкие, тяжелые шаги и взрыкивания, иногда перераставшие в шум свалки и рычание, будто ночные твари начинали грызться между собой. Невыносимо тянуло зверинцем. Снаружи раздался скрежет когтей по камню. Сверху из квадратного окна посыпались мусор и осколки камня. Рычание, усиленное как через рупор, ворвалось в тесное каменное помещение. Талашкаланцы, закрыв уши ладонями, застонали, испанцы, отложив арбалеты, мелко закрестились.

«Ягуары!» — осенило Мирослава. Тогда многое становится понятно. Никаких демонов. Просто стая зверей. Но кто же обладает такой силой, чтоб собрать этих одиночек в стаю и направить в деревню, место, которого они обычно стараются избегать?

Льющийся с потолка бледный поток света словно заткнуло черной мохнатой пробкой. Внутрь просунулась пятнистая лапа с розовыми подушечками и неожиданно расцвела веером когтей. Следом показалась ощеренная алая пасть, обрамленная белыми усами и наполненная саблевидными желтыми зубами.

Мирослав вырвал из рук оцепеневшего испанца арбалет и пустил стрелу. Зверь дернул головой. Наконечник пробороздил по черепу рваную красную канавку и со звоном отлетел к стене. Вторая стрела, пущенная испанцем, ударила ягуару под нижнюю челюсть. Тот забился в дыре, скользнул вниз, с грохотом обрушив статую божка прямо на визжащих на полу талашкаланцев. В их пантеоне ягуар был священным животным, и они даже подумать не могли сопротивляться лесному зверю, а уж тем более увидеть его смерть.

Второй хищник, поменьше, скользнул в дыру и спрыгнул вниз. Едва коснувшись лапами пола, снова взмыл в воздух и приземлился прямо на грудь одного из стрелков, судорожно дергавшего зарядную машинку арбалета. Старый испанец ткнул мечом. Острие пропороло шкуру над самой лопаткой. Зверь отвернул голову от лица заходящегося в хрипе молодого солдата и внимательно взглянул в глаза старику. Еще один испанец выступил из-за колонны и в упор вогнал стрелу ягуару под лопатку. Тот соскочил с раненого юноши и завыл, крутясь по полу и стараясь достать зубами до торчащего из бока древка. Упал, дергая лапами. Затих.

Мирослав облегченно выдохнул и поднял арбалет повыше. Сквозь дыру в потолке протискивался еще один хищник. Одновременно тяжелый удар сотряс держащих заслонку у двери. Сколько их там? Если дюжина-полторы — как-то можно выстоять, но если больше, то несдобровать, думал Мирослав, в очередной раз посылая короткую стрелу в ощеренную морду.

Когда-то один ведун говорил ему, что в каждом человеке есть дух животного. Медведя, оленя, соболя, полевой мыши. И если разбудить в себе дух этого зверя, охотиться, как он, есть, как он, спать, как он, и ни о чем людском и божьем не помышлять… Еще одна стрела нашла свою пятнистую цель… То сам станешь зверем. Они примут тебя за своего. Однажды, не так давно, думал он, натягивая воротом тугую тетиву, ему это удалось, без всяких наговоров и курения дурман-травы. И ведь тогда зверьми тоже были ягуары.

Не особо понимая, что делает, Мирослав сунул раненому юноше арбалет и замер посреди каменного мешка. Он вспомнил, как несся по лесу, вдыхая свежий утренний воздух, ловя ушами звуки просыпающегося леса, сливаясь с ним, растворяясь в нем. Как сам становился лесом, прорастал в него всем своим существом. И как понял, что хищники уже не охотятся на него, а просто бегут рядом.

Воин почувствовал закипающую внутри первобытную энергию, ощутил, как трещат кости, обрастая новыми мускулами. Как удлиняются и крепнут ногти и зубы. Как растет шерсть, как глаза меняют свой цвет с голубого на зеленый. От удивления талашкаланцы даже перестали причитать и вместе с оцепеневшими испанцами смотрели, как изменяется стоящий посреди зала человек. Не внешне. У него не отросли клыки и хвост, не появилась на теле шерсть, но что-то в повадке, в манере держать спину изменилось, и эти изменения были пугающими.

Человек — или уже не человек — шагнул вперед. Индейцы, держащие дверь, увидев его движение, поспешили убраться с дороги. Шаткий заслон качнулся и рухнул внутрь. Мирослав легко, без разбега перепрыгнул саженную циновку и загородил собой проход. Звери снаружи зарычали, но не напали.

— Cerrar! Cerrar la puerta![25] — заорал старый испанец оторопевшим индейцам и пустил очередную, одну из последних стрел, в отверстие на потолке.

С кряхтением талашкаланцы приподняли дверь и заложили проход за спиной Мирослава. Пятнистые кошки отпрянули и расступились, увидев, как вылезает из берлоги неизвестный им грозный и сильный зверь.

Мирослав бежал на звук барабанов, не обращая внимания на ночь, стебли высокой травы, хлещущие по коленям, на пятнистые спины крадущихся со всех сторон к деревне больших кошек. Его цель, его жертва была впереди. На холме. Маленький человечек. Сгорбившись и выстукивая дождевую дробь на двух небольших барабанах, он подскакивал на одной ноге и время от времени оглашал окрестности диким воем, похожим на рев ягуара. Колдовство горячим маревом растекалось от его бешено мелькающих рук, разворачивая, толкая к деревне, где в каменном доме пряталась трепещущая от страха добыча.

В носу Мирослава закололо. На спину навалился воздух, тяжелый и вязкий как деготь. По волосам заскакали голубоватые искры. Стоящие рядом звери повернули морды, провожая взглядом его кряжистую фигуру. До холма осталось тридцать саженей, пятнадцать, пять, две.

Воин прыгнул, выставив вперед лапы… руки с растопыренными пальцами, услышал, как сбивается ритм, почувствовал, как сминается под его напором худое вонючее тело, как трещит позвоночник. И все кончилось. Словно кто-то сдернул темное покрывало с волшебного шара ночи, внутри которого перемигивались безучастные ко всему земному звезды. Огромные кошки подняли головы, замотали ими, стряхивая наваждение, и стремглав метнулись к опушке леса. Воин выдохнул теснивший грудь воздух и опустился прямо на землю возле растерзанного тела.

— О великий правитель, — бубнил гонец, распростертый у ступеней трона. — Два отряда teules покинули Тескоко. Двести воинов во главе с великим полководцем, которого они зовут Сандоваль, направились в Чалько. Двести пятьдесят и множество талашкаланцев повел на Истапалан сам верховный teule Кортес. С Кортесом его заместитель Олид.

Куаутемок поморщился, как от зубной боли. С каждым днем новости приходили все хуже и хуже. Белые люди с востока оправились от поражения, стремительным маршем достигли Тескоко и заняли его без битвы. А его касик, да не достигнет дым его сердца божества преисподней Тескатлипоки, еще имел наглость молить о пощаде. И вот настала очередь Истапалана и Чалько. Правитель Мешико не сомневался, что и эти города покорятся Кортесу точно так же. Пусть не совсем без боя, но покорятся.

Он задумался и, не обращая внимания на не смеющего шевельнуться и даже, кажется, переставшего дышать гонца, достал из-за трона подробнейшую карту побережья с городами, деревнями, дамбами, виадуками и даже рельефом местности. Он сам нарисовал ее, после того как до столицы стали доходить первые новости из Талашкалы, и скрупулезно отмечал на ней свои успехи и неудачи. Успехи — красным, неудачи — синим. К его печали, синих пометок было гораздо больше. Но теперь, когда предводитель teules отправился на битву сам, на карте могла появиться всего одна красная точка. Одна. Но жирная. Окончательная.

Глава шестая

Отряды испанцев шли на Истапалан, прекрасный город на берегу озера. Его многоэтажные дома и святилища, вознесшиеся на небывалую высоту, подвесные сады, выложенные плиткой фонтаны и ажурные башни дворцов… Все это должно быть предано огню и мечу.

Ромке, да и многим конкистадорам, претило такое варварство, но в «Ночь печали» город встал на сторону врага. Многие братья по оружию, а на войне если и есть что-то прекрасное, то это именно воинское братство, погибли под его стенами. Кроме соображений мести у Кортеса были и чисто практические причины уничтожить Истапалан. В городе был сосредоточен достаточно большой гарнизон. Причалы были удобны для высадки вражеского десанта, который в любой момент мог ударить по Тескоко или, заняв единственную дорогу, отрезать испанцев от Талашкалы. Продуктовые склады тоже могли послужить для поддержки вражьей силы. И индейцы-союзники требовали какого-нибудь дела. Они просто не понимали, как можно не убивать и не грабить врага, находящегося так близко. Касики Тескоко каждый день приходили к капитан-генералу с реляциями, прося облегчить свою участь, ибо прокорм армии становился тяжким ярмом для этой провинции. Совокупность этих причин и определила судьбу прекрасного города. Сам Кортес взял на себя руководство и командование кавалерией.

Жители, бежавшие из деревень, через которые проходили конкистадоры, донесли касику Истапалана о готовящемся нападении. Первый отряд врага повстречался на самых дальних подступах. Стадом баранов перед лавкой мясника столпились до сотни истапаланцев за каменным мостиком, перекинутым через неширокую речушку. Испанский авангард, не желая лезть в воду, остановился на расстоянии полутора полетов стрелы. Солдаты выставили караул и расположились на травке отдохнуть перед битвой. Прибежал синьор[26] Лоренцо, командующий в этом походе стрелками. Бросил хмурый взгляд на разряженных в перья и богато изукрашенные панцири истапаланцев, обернулся и, приложив руки ко рту, крикнул своих.

Две дюжины арбалетчиков продрались по кустам, растущим вдоль узкой дороги, и привычно построились в две шеренги.

— Carga![27] — скомандовал он высоким, не по-мужски переливчатым голосом.

Заработали зарядные машинки, заскрипели тетивы.

— Dispara![28]

Взвились в воздух короткие толстые стрелы, по пологой траектории уходя за реку. Расцвели красным белые стеганые нагрудники. Стоны и крики огласили прозрачный воздух.

— Carga! Dispara!

— Carga! Dispara!

— Carga! Dispara!

Все. Остатки заградительного отряда, прикрывая головы руками, разбегались по кустам. Флорентиец буднично кивнул головой, мол, все, откланиваюсь, сделал знак стрелкам следовать за ним и растворился в арьергарде. Конкистадоры двинулись дальше.

— Почему они не устраивают засады в лесу, а всегда встречают нас на открытом месте? — склонился Кортес с седла, обращаясь к идущему у стремени Ромке.

— Надеются на численное преимущество, — пожал плечами тот. — Наверное…

— Совершенно не умеют приспосабливаться к новым условиям, — хмыкнул Кортес, разглядывая несколько дюжин лежащих навалом тел. — Сил у Мешико еще немало, но выставлять каждый раз на убой многочисленные армии — расточительство.

— И слава богу, — ответил Ромка. — Смотрите, вон еще.

— Ну и глаза у вас, дон Рамон. — Кортес, прищурившись, разглядел темные фигурки, замершие посреди огромного, вытоптанного босыми ногами поля.

Оглянулся на дюжину всадников за своей спиной, выдернул из специальной петли на седле короткое кавалерийское копье с маленьким четырехгранным наконечником.

— Пора и нам поразмяться. Сеньоры!

Рыцари громыхнули доспехами за Ромкиной спиной. Приминая кусты, пехотинцы отступили на обочину, чтоб не попасть под копыта. Всадники дали шпоры коням и понеслись вперед, разгоняя клин атаки. Блеснули наконечники опускающихся пик, сдвинулись щиты, полетели хлопья пены с натруженных недоуздками лошадиных ртов, кривые ноги плотнее обхватили потные вздымающиеся бока. Часто индейцам хватало одного вида несущихся на них коней с закованными в латы всадниками, чтоб, побросав оружие, кинуться врассыпную. Но истапаланцы были не робкого десятка. За что и поплатились.

Левый фланг их воинства разлетелся мешаниной тел и разноцветных хлопчатобумажных доспехов. Треск и звон заглушили крики гибнущих под копытами. Ни на секунду не замедлив движения, кабальерос пронеслись сквозь толпы людей, как через негустой подлесок, оставив после себя усыпанную изломанными телами просеку. Прежде чем индейцы успели сомкнуть ряды, всадники вернулись, оставив мертвую полосу на правом фланге. Проскакав десятка три саженей, чтоб не попасть под случайный камень из пращи или брошенное сильной рукой копье, остановились, отбросили копья. Развернулись в цепь и медленным, нарочито медленным шагом двинулись вперед. В воздухе сверкнули извлекаемые из ножен клинки.

Способные держаться на ногах истапаланцы побросали оружие и бросились наутек. Рыцари пустили коней рысью, взлетели над головами жала мечей. До спасительного леса никто из индейцев не добежал. На опушке испанцы спешились и принялись деловито счищать пучками травы кровь с оружия и боков лошадей.

Поняв, что битва кончилась, несколько сотен талашкаланцев бросились вперед, каждому хотелось первым заняться привычным делом. Когда основные силы дошли до места расправы, они уже успели обобрать до нитки и стащить в кучу мертвые тела. А кто-то, возможно, успел и пообедать. Конкистадоры не одобряли каннибализма, но понимали, что ругать союзников за веками сложившиеся традиции бесполезно. Дав коням небольшой роздых, испанцы проследовали дальше.

Третий отряд встретил их почти у городских ворот. Прикрываясь большими щитами — обтянутыми кожей плетенками из прутьев, истапаланцы выстроились на площади под надвратными башнями. Белоснежные панцири, развесистые плюмажи, длинные копья, сверкающие в закатном солнце аршинными наконечниками.

— Как на смотр, — вгляделся из-под руки Кортес. — Их многовато, чтоб расстрелять на расстоянии в достаточно короткий срок. И конницу пускать опасно, по бокам поля, кони на них ноги переломают. Дон Рамон, не желаете ли задать тренировку своим солдатам?

— Можно, а то люди заскучали. — Молодой человек поскреб щетину на правой скуле. — Посмотрите, там не стрелки ли на стенах?

— И вправду что-то мелькает меж зубцов. В очередной раз отдаю дань уважения вашему зрению. Их может там оказаться немало.

— Мне кажется, несколько залпов арбалетов хватит, чтоб их утихомирить. К тому же все наши одеты в нормальные кирасы, а не местное тряпье.

Да вот еще… — Ромка снова поскреб ногтями щеку. — А как вы думаете, можно одолжить у наших союзников копья?

— Конечно! Нам они не откажут. Только вышли они в этот поход налегке. Оставив руки для добычи.

— Мне много не надо. Достаточно будет двух дюжин. К тому же среди моих бойцов есть вооруженные алебардами и бастардами[29].

— Дон Рамон, что вы задумали?

— Вспомнил античный строй. Мне кажется, фаланга великого Александра будет здесь как нельзя к месту. Впереди воины с обычными мечами и большими щитами, второй ряд с алебардами, полуторниками и легкими кавалерийскими щитами, для кого найдем. Третий и четвертый — с копьями, будут колоть через плечи передних. Там по сторонам холмы, чтобы не рвать, в линию можно выставить максимум три дюжины, а это как раз ширина фронта наших гоплитов[30]. Один в один они ни за что не устоят. А кто полегче и помоложе и оружия для кого не найдем, пойдут россыпью следом. И со стороны леса прикроют. Корпус стрелков будет двигаться за нами, прикрываемый нашими же щитами. Их задача — выбить лучников и пращников со стен.

— Стратиг! — улыбнулся Кортес. — Быть по сему. — Он подозвал ординарца и отправил к талашкаланцам.

— Тактик, — в тон ему ответил Ромка и широко улыбнулся. — Я планирую битвы, но не кампании.