Земля Великого змея Кириллов Кирилл
— А орудие на поворотной станине установить, чтоб целиться удобней было. И рычаг подлиннее — двое вертят, один запал подносит, как цель поймают, — снова вступил Альварадо.
— Может, проще что-то на манер «скорпиона» сделать, как мешики давеча соорудили? И древко деревянным оставить, и веревку не пережжет, — спросил Сандоваль.
— Нет, дон Гонсало, заново изобретать карету не стоит. Времени много уйдет и сил, полезней использовать то, что есть под рукой, — покачал головой де Олид.
— Хорошо, так тому и быть, — решил Кортес. — Сеньор Альварадо, разыщите на верфях мастеров, пусть сделают чертеж и скуют что задумали. Вы, дон Кристобаль, озаботьтесь производством кругов, вы, дон Гонсало, обсудите детали с Месой, а я, пожалуй, вздремну в теньке.
Холодные капли брызнули на лицо. Ромка открыл глаза и рывком поднялся. Итальянец? Напугал, черт. Ромка мелко перекрестил пуп. Сидит на приступочке, кудри смоляные пятерней расчесывает, аж вон брызги на все четыре стороны. Любуется на себя, как девица, в проточную воду. Вот подкрасться бы да толкнуть. Чтоб с брызгами и визгами.
Роман, оборвал он себя, рост высок, пора и уму уже подтягиваться. Заканчивать с детством бесштанным.
— Дон Лоренцо? — негромко, чтоб не напугать, позвал он.
Итальянец вздрогнул, вырвал из гривы пальцы вместе с изрядным клоком намотанных на них волос и зарделся.
— Да, дон Рамон. Проснулись? Так сладко почивали, что я не осмелился вас будить.
— А зря, — буркнул Ромка, утирая рукавом щекотные капли с лица. — Солнце вон к горам клонится. Скоро темнеть начнет.
— Ничего, темнота — друг, — как-то двусмысленно сострил итальянец и сам засмеялся своей шутке.
— Оно да, но в темноте оступиться можно. — Ромка выглянул за парапет. — Костей не соберешь.
— А мы разве будем двигаться?
— А вы тут гнездо хотите свить? — буркнул молодой человек и тут же раскаялся в своем нервном поведении. Про себя. — Акведук — единственный источник воды для города, перережь его, и все. Из озера-то солоно хлебать.
— И?
— Значит, охраняют его хорошо. Наверняка посты стоят, дозоры ходят. Как нас до сих пор не узрели, ума не приложу.
— Но идти можно только поверху, под нами вода и острова.
— Поэтому и делать это лучше при солнечном свете, а то не ровен час. — Ромка качнул головой в сторону древесных макушек за краем.
— Будем собираться?
— Нищему собраться — подпоясаться, — улыбнулся Ромка. — Хотя кое-что захватить с собой можно.
Перегнувшись через невысокое ограждение, он потянулся к трепещущим на ветру останкам летательного аппарата. Подцепил один из жгутов. Дернул. Внизу что-то хрустнуло, затрещало на разрыве. Обломки с шорохом исчезли в густых зарослях.
Молодой человек выпрямился, победно сжимая в кулаке распустившийся в полотнище жгут, и подмигнул флорентийцу.
— Зачем оно вам? — удивился тот.
— А не знаю, — задумался Ромка. — Вдруг пригодится.
Он снова скрутил тряпку в жгут, намотал на пояс, стянул мертвым узлом и бодро зашагал по каменной тропинке в сторону далеких гор. Итальянец вздохнул и поковылял следом. Удар о стену до сих пор отдавался болью в спине и ниже. Ромка оглянулся на него и поразился. Пока все шло хорошо, дон Лоренцо держался молодцом, был весел, сметлив и быстр в движениях. Как только неприятности грузом наваливались на его плечи, он на глазах превращался в старика, за которым требовались уход и присмотр. Не очень-то хорошее качество для воина.
Картинки пережитого возникали в голове яркими болезненными вспышками.
Вывернутые суставы. Пахнущая тиной вода, льющаяся в легкие. Удары о борт лодки. Длинные царапины на животе. Пинки голыми пятками. Вода, фонтаном бьющая из едва не раздавленного горла. Мучительные спазмы в груди. Снова пинки. Распятие на древке копья и долгие темные коридоры, по которым волокли его мешики.
Мирослав вздохнул. Рвало спину, руки. Ломило затекшие плечи. Ребра отозвались мучительной болью. Руки его все еще были привязаны к длинной палке. Хоть и не Голгофа, но тоже не сахар. Если руки опущены, вдыхается легко, а если подняты и разведены, то за каждый глоток нужно бороться, напрягая ребра. Час, два — ничего страшного, но потом начинаются муки адовы. Не зря смерть на кресте считается мученической.
Воин поерзал на каменном полу и, упираясь одним концом палки, смог-таки усесться, по-турецки подобрав ноги. Напряг запястья, пробуя на прочность сыромятные ремни. Держали крепко. Попытался свести руки, но палка не выгнулась, не хрустнула. Сломать не удастся, и спеленали крепко, со знанием дела. Понятно дело, эти воители все больше в вылазки за рабами до окрестных городов хаживали, а там заплечное ремесло главнее воинского искусства.
Он обвел глазами глухой, без окон и дверей, каменный мешок, косая сажень от угла до угла. Гнойно-серый свет, едва разгоняющий многовековой мрак, стекает из тонких щелей в потолке. Под землей темница, что ли? В углу набитый подгнившей соломой матрац. Ни стола, ни табурета, и испражнениями людскими не пахнет. Значит, надолго тут кощеи[56] не задерживались.
Да и не рабы сиживали. Их-то мешики связывали специальными шейными кандалами и держали в деревянных загонах недалеко от городской площади; утром выгоняли на торжище али на государственные работы. А в такой тюрьме наследника престола хорошо голодом морить, в железную маску заковав.
Это что? Мирослав прислушался к тяжелому маслянистому плеску, мерно бьющему в стену где-то на уровне потолка. И вода тухлая сквозь камень проступает. Значит, верно, темница его ниже уровня озера. Ход не вырыть, даже если было чем и руки свободны. Кстати, а почему не сняли пут? Собираются быстро вынуть из этого склепа и в другое место вести? Словно в ответ, наверху раздались шаги, заметались тени, ломая ровные дорожки света под потолком. Над головой раздался лебедочный скрип. Крышка откинулась. В квадратный лаз опустилась поблескивающая цепь с крюком на конце, но не рыбным, острым да с бородкой, а гладким, такими портовые трудяги кули за обвяз цепляют.
Хозяин крюка обладал навыками завзятого рыбаря. Мирослав не уворачивался от крюка, но и помогать ему тоже не собирался. Но со второй попытки жало зацепилось за шест. Заскрипела на обратном ходу лебедка. Ноги воина оторвались от пола. Он закусил губу, чтоб не взвыть от пронзившей истерзанные плечи боли. Раскачиваясь и крутясь вокруг себя, Мирослав стремительно взлетел к потолку. Зажмурился, ожидая резкого рывка, когда палка встрянет в проходе, но не дождался.
Рыбарь сноровисто развернул мученика так, чтоб концы шеста проскочили в углы люка, и вытянул его, ослепшего и задыхающегося, в сумрак подземного зала. Ухватил крепкими руками за бока и толкнул на край. Кончики пальцев русича почувствовали опору. Лебедка, скрипнув, ослабила натяг, и Мирослав, не устояв, плюхнулся на зад. Его подхватили и вздернули на ноги. Воин уловил запах дорогих благовоний, аромат доброй еды и приоткрыл один глаз. Закатного света, лившегося в бескрайнюю комнату через длинную шахту в потолке, едва хватило, чтоб разглядеть замершего перед воином мешика.
Он стоял, скрестив руки на груди. Босой, с затянутыми белой повязкой чреслами. Поддерживал эти срамные порты чешуйчатый пояс, вдетый в специальные петельки. Под бронзовой кожей бугрились небольшие, но крепкие мускулы. На лицо спадал пышный плюмаж из зеленоватых перьев, из-под которых опасно и заинтересованно сверлили Мирослава черные глаза. Вроде и не стар еще, но уж точно немолод. Изрывшие нежную когда-то кожу шрамы свидетельствуют о многих боях и победах. Да и повадка опытного бойца, готового в любой момент уйти из-под удара или нанести его самому.
А вот оружия при нем не было, во всяком случае, на обозримых участках тела. Видать, сам себе оружие.
Повертев головой, Мирослав узрел еще двух таких же гибких мускулистых мешиков. Моложе, чем главный, не с такими роскошными поясами и плюмажами белого цвета. Они стояли неподвижно, но руки их напряглись, готовые в любой момент вздернуть палку вверх, лишая его ноги опоры. Воин прикинул, что если резко шагнуть в сторону и нанести удар торцом шеста в прикрытую перьями физиономию правому, развернув корпус, приголубить по уху левого и… Он представил боль под ложечкой после того, как зеленоперый впечатает ему в беззащитный живот граненый кулак, и решил повременить.
Мешики развернули его и повлекли во мрак, в котором постепенно стал вырисовываться низкий квадратный проход. Через равные промежутки коридор освещался неверными столбами света, падающего из прорезей в потолке. Судя по звукам, доносившимся сверху, его источниками служили люки в мостовой. Если б поднять голову, наверное, удалось бы хоть определить район города, где находится подземелье, но палка давила на загривок.
Легкий ветерок, блуждающий по подземелью, донес до чутких ноздрей воина запах жареного мяса и ароматы курений. На жертвенник волокут, подумал Мирослав, припомнив горящие сердца перед многочисленными статуями поганых идолищ. Так вроде не было у местных святош привычки перед закланием розовым маслом натирать. Или ему выпал почетный жребий быть умерщвленным по какому-то торжественному обряду? На большой праздник? Он снова украдкой опробовал крепость пут и, разочаровавшись, постарался насколько возможно расслабить тело и немного отдохнуть. Авось перед закланием палку-то снимут, вот тогда многим жрецам от старухи с косой не отвертеться. Мирослав всегда был немногословен и сам подивился водоворотам крутящихся в его гудящей голове словес. Не иначе со страху.
Конвоиры развернулись и втянули пленника в узкий боковой проход. Запах курений остался позади, зато навалился тяжелый дух перепрелой листвы и почему-то потушенного водой кострища. Топить будут?! Мирослав рванулся, въехал одному из стражников под колено, а второй ногой попытался оттолкнуться от стены и завалить провожатых. Мешики лишь чуть подняли шест. Плечевые суставы воина вывернулись со скрипом, принимая повисшее на них тело. Ноги замолотили воздух, пытаясь найти опору и принять на себя хоть часть боли. Мирослав заскрежетал зубами и обмяк. Мешики чуть опустили свое пыточное орудие и повлекли русича дальше. Шагов через сто они подошли к низенькой двери, сколоченной из разбухших, потемневших от влаги досок. Один из провожатых откинул запирающий брус, второй, поколдовав над узлами, вытянул шест из петелек и толчком отправил Мирослава в темный проход.
Русич влетел в узкий каменный пенал и закачался на самом краю заполненного водой углубления. На поверхности бассейна, напоминающего вкопанную в землю и обложенную мозаичной плиткой бочку, плавал рассеянный круг света, медленно стекающего из дыры под потолком. Для удобства влезания и вылезания к краю была приставлена деревянная лесенка с тонкими перекладинами. Под самой поверхностью играли в пятнашки мелкие пузырьки, наверное, там втекала в емкость свежая вода. Уровень ее оставался постоянным, значит, где-то у дна есть и слив. Верно, такой, что и ерш не пронырнет.
Интересно, зачем они меня сюда, подумал воин, растирая ноющие плечи. Отдать храмовому животному? Он вгляделся в хоть и темную, но пронизываемую до дна солнечными лучами купель. Ни рыбы зубастой, ни гада земноводного. А это что, подумал он, обозревая кусок белой материи, неприятно напоминающей саван. А это?
В стоящей на самом краю бассейна серебряной миске была та смесь, запах которой воин учуял еще на подходе. Зола, смешанная с перетертыми стеблями каких-то пахучих растений. Это ж что-то вроде мыла? А это не саван, значит, а полотенце? Купальня?
Наверное, хотят, чтоб помылся, прежде чем предстать перед их богом. Ишь, чистюля он какой, подумал Мирослав, скидывая с себя грязные, просоленные штаны. Ну ладно, помыться — оно не вредно, да и время до кровавых дел потянуть не грех. Он снял с запястий ремешки, кинул их поверх груды грязной одежды и, взявшись рукой за край, спрыгнул в бочку. Уселся на ступеньку лестницы и, зачерпнув горсть моющего снадобья, принялся с наслаждением тереть им грудь и живот.
Зубастые тени гор версту за верстой откусывали куски от светлой поверхности озера. На западе, в раскиданных у подножия гор деревушках, стали загораться уличные огни. Вскинув руку козырьком к глазам, Ромка оглядел окрестности. Нахмурился.
— Дон Рамон, как вы думаете, что это было за чудище? — раздался сзади голос флорентийца.
— Наверное, какой-то недобитый местными рыцарями дракон, — думая о своем, бросил Ромка через плечо.
— А вы успели его рассмотреть?
— Нет, как-то быстро все случилось. Полет еще этот. Идея с планированием, кстати, замечательная. Только доработать надо аппарат, чтоб не носило его по ветру без руля и ветрил. Наделать сотни две, да и забросить за стену столицы отряд отборных головорезов. Глядишь, и войне конец, — размечтался Ромка.
— Доделать-то несложно. Нужны руль, управляющие тяги да каркас покрепче, тогда можно не только по горизонту, но и по высоте править.
— Угу. — Ромка кивнул головой. — Надо бы ускорить шаг. Пока совсем не стемнело, надо добраться до той вон, — он показал пальцем, — опоры и спуститься на островок.
— А почему нельзя заночевать прямо здесь?
— Камень остынет, тепло вытянет. Поморозимся. Да и дозоров опасаться стоит. Может, до середины они и не ходят, а тут вон горы совсем близко. Исток. Тут наверняка должны быть.
— Дон Рамон, ваши опасения кажутся мне…
— Т-ш-ш! — Ромка сделал шаг назад. — Смотрите!
Донельзя усталый, тот покорно уставился в указанном направлении, но сколь ни напрягал взор, не смог разглядеть то, что увидели орлиные Ромкины глаза.
— Что там?
— На огни похоже. Только не пойму, удаляются или приближаются.
— Если удаляются, хорошо.
— Надеяться надо на лучшее, но готовиться к худшему, — наставительно произнес Ромка, неосознанно копируя интонации Мирослава. — Давайте-ка обратно. Вернемся к ближайшему островку, спустимся и дождемся рассвета там. От греха.
— Хорошо, хорошо, — согласился флорентиец. — Только не толкайте меня так сильно, а то я на ногах не удержусь.
— Да давайте ж, черт вас возьми! Не до нежностей сейчас. — Ромке показалось, голоса над водой разносятся далеко, что он расслышал какие-то тревожные крики.
Прихрамывая и постанывая, итальянец затрусил по узкой дорожке вдоль основного русла, кося глазом в ничем не отгороженную пропасть под ногами. Куда только подевалась грация бывалого фехтовальщика? Ромка ругался про себя всеми знакомыми ему русскими и испанскими неприличностями. Он едва сдерживался, чтоб не столкнуть медлительного итальянца в темную воду и не припустить матерым зайцем. Он то и дело оглядывался, пытаясь разглядеть, приближается ли свет факелов или удаляется, но было еще слишком светло и далеко.
Внизу под ногами раздался всплеск, послышались крики, и тонкая стрела с ярким оперением брызнула стеклянными осколками наконечника по каменной кладке возле ноги флорентийца. Тот взвился в воздух и приземлился уже на кладке основного водотока. Ромка присел, и еще одна стрела цокнула по камням прямо над его головой. Несколько оперенных снарядов, со свистом прорезав воздух, ушли в стремительно темнеющие небеса. Ромка подпрыгнул и перекатился за бровку, оказавшись рядом с флорентийцем.
— Попались. Что будем делать? — почему-то шепотом спросил тот.
— Делать? — задумчиво ответил Ромка тоже почему-то шепотом. — Сейчас поглядим.
Он высунул голову за край дорожки и тут же втянул ее обратно. Его порядком отросшие локоны чуть не намотало на древки нескольких стрел, унесшихся в ночное небо. Но за краткое мгновение он успел разглядеть внизу большую лодку с настилом над носом и кормой. В ней было около десятка мешиков с вскинутыми луками, держащих под прицелом то место, где засели конкистадоры. Несколько обнаженных индейцев с мокрыми веслами в руках замерли на носу, и пара копошилась на корме.
Внизу что-то зашипело, а на камень легли отблески оранжевого пламени. Ромка снова выглянул за край и убрался, прежде чем стрелки спустили тетивы.
Факел?! Карамба!!! Вот теперь с лодки подадут сигнал на берег, прибежит дозор и возьмут теплыми. А деваться-то и некуда. Как побежишь, когда стрелы дождем? Может, по опоре на какой-нибудь остров спуститься? Мешики, конечно, на лодке приплывут и начнут поиск. Но воевать в глухих зарослях — Ромка коснулся запрятанного в пояс ножа — это совсем не то, что на голом месте стрелам подставляться.
— Уходить надо, они на берег сигналят. Скоро тут будет вся мешикская армия.
— Куда?
— Давайте сначала на ту сторону переберемся, тот край нас от стрел прикроет.
— А что мешает им проплыть под мостом и накрыть нас там?
— А что мешает нам перепрыгнуть на другую сторону? — в тон ему спросил Ромка.
Поднялся на корточки и, не распрямляясь, перепрыгнул через поток. Итальянец примерился, встал на четвереньки и, скользнув сапогами по полированному камню, прыгнул.
Ромка едва успел поймать драный рукав и приземлить летящее тело. Если бы не эта эскапада, флорентиец либо грохнулся бы на твердый край, переломав об него ребра, либо проскользнул бы мимо и слетел за край.
— Уф, дон Рамон, опять вы меня спасаете. Позвольте…
— Позже, — оборвал его Ромка. — Бежать надо.
Несколько свистнувших за спиной стрел подтвердили его слова.
Молодой человек немного поколебался, пропустить ли прихрамывающего флорентийца вперед, чтоб подгонять, если придется, то и пинками, или взять лидерство самому. Вторым номером, говорят, бежать легче, значит, надо оставить его слабому. Он протиснулся вперед и побежал размеренной, неторопливой рысью. Сзади зашаркали подошвы дона Лоренцо.
Где его учили бегать, думал Ромка. Так топотать — все пятки отобьешь. Да и дыхание запальное, долго ли продержится. А ну и черт с ним, надоело быть нянькой для этого великовозрастного оболтуса. Вроде мужик как мужик, а как до дела дойдет — ну чисто баба. Видать, содомское клеймо не так безвредно, как некоторые говорят. Modus vivendi[57] налагает отпечаток и на modus operand![58]. Как топочет-то, за грохотом не слыхать, что позади делается. Ромка оглянулся. И не видать. Если кто и крадется, то без света. И дорожки от факелов на воде исчезли где-то за краем. Неужели оторвались? А даже если нет, самое время скрываться в зарослях. Вот как раз и опора подходящая.
Ромка остановился так резко, что флорентиец чуть не налетел на него в темноте. Замер, балансируя на скользком камне. Его грудь раздувалась и опадала кузнечными мехами, дыхание со свистом вырывалось сквозь сжатые зубы. Да, совсем не бегун. Еще б немного, и пришлось бы останавливаться, подумал Ромка, разматывая жгут. Если привязать за вот эту скобу, можно повиснуть на руках и спрыгнуть на выступающую часть. Потом брюхом соскользнуть по опоре вниз. Черт.
Совсем близко раздался топот преследователей. Факелы в их руках скорее мешали, чем помогали разглядеть пленников, высвечивая все на пару саженей и сгущая тьму за пределами светового круга. Времени оставалось чуть.
Ромка схватил итальянца и вместе с ним с головой опустился в ледяную воду, почти без всплеска.
И аж зашелся от хладности, охватившей его со всех сторон. Лоренцо, не сопротивляясь, замер в Ромкиных объятиях. Пятки мешиков застучали по камням у самой головы. Свет факелов отбросил всполохи на поверхность воды над их головой. У итальянца изо рта вырвался пузырек воздуха. Черт! Ромка зажал ему рот и нос ладонью, ухватил покрепче.
И не зря, дыхание флорентийца оказалось слабым. Он задергался в Ромкиных объятиях, пытаясь вынырнуть, но тот не дал. Лоренцо забился сильнее, как пойманная рыба. Ромка оплел его ногами и руками, стараясь удержать и не дать вспенить воду на поверхности.
Свет факелов рассеялся, метнулся дальше по виадуку. Неужели ушли? Впрочем, выхода не было, и Ромкины легкие начали разрываться от недостатка воздуха. А придушенный итальянец и вовсе перестал биться. Молодой человек нашел ногами опору, осторожно поднял лицо над поверхностью. Первое, что он увидел, был наконечник мешикского копья, смотрящий ему прямо в переносицу.
На ступеньках перед троном склонились ниц два главных жреца государства. Один — невысокий пухлый мужчина в кроваво-красной накидке, верховный жрец храма бога войны Уицлипочтли. Второй, худой и быстрый в движениях, — из храма божества преисподней Тескатлипоки. У обеих под ногтями застыли темные полоски чужой крови, кровью пропахли и их плащи. Повелителя тошнило от этого запаха, но он старался не подавать виду.
— Великий правитель, — не поднимая головы, говорил жрец бога войны. — Касик Инатекуатль совсем зарвался. Твои солдаты изловили одного teule и везли его нам, чтоб этой жертвой задобрить богов. А касик послал своих убийц, и они забрали белого человека. Наши люди ничего не смогли сделать.
— Не смогли? Или побоялись? — улыбнулся Куаутемок.
— Бояться смерти не зазорно, — глухо пробубнил из-под грязных спутанных волос жрец бога преисподней. — У меня осталось не так много верных и преданных людей, повелитель, — стал оправдываться толстяк.
— Перестаньте, — отмахнулся Куаутемок. — От убийц Инатекуатля толку пока немного, но он старается, обучает людей, готовит к серьезным делам. Я вижу результаты его трудов. Его стараниями несколько их капитанов более нам не досаждают, он даже чуть не добрался до самого Кортеса. А вы каждый день приносите сотни жертв, среди которых старики, женщины, дети, воины. Все без разбора идут под нож. И где результат? Почему их боги помогают им, а наши боги не дают нам никакой силы и удачи?
— В час великого изгнания teules, — забубнил худой, — когда многие из них попали на жертвенный камень, боги узнали вкус других жертвоприношений, и он пришелся им по душе. Они не хотят тескоканцев или истапаланцев, они хотят teules, и пока не получат их, не будет нам удачи.
— Teules, значит?! — Куаутемок скривился от боли в боку, поднимаясь с устилавших его золотой трон подушечек. — Хорошо, вы получите teules, но при одном условии. Добудете их сами! Повелеваю от каждого храма отрядить по двадцать служителей, раздать им оружие и сформировать отряды по сто человек в каждом. Касиков назначить из проверенных воинов. И не перечить! — Взмахом руки он пресек готовые сорваться с губ жрецов упреки и сетования. — Идите в свои храмы и разошлите гонцов во все пределы. Слышите, во все!
Жрецы вскочили на ноги и, кланяясь как заведенные, спиной вперед покинули зал. Когда двери за ними закрылись, Куаутемок обессиленно рухнул обратно на трон. По пергаментно-желтому лицу его стекали капли пота, но на губах играла довольная улыбка.
— Вот вы у меня все где! — Он потряс в воздухе сухим желтым кулачком.
Мужчины покинули покои правителя.
— Предупреждал же я, — пробормотал жрец Уицлипочтли, — не стоит ставить во главе государства этого юнца.
— Кто ж знал, кто ж знал, — покачал головой жрец Тескатлипоки. — Мальчик больной, слабый, казалось, из него веревки вить можно, но нет.
— Да, возмужал правитель, — с некоторым даже уважением молвил жрец Уицлипочтли.
Мирослав не торопясь вылез из ванной. Водица смыла пуды грязи и соли, въевшиеся в кожу за последние несколько дней. Успокоила зуд, унесла усталость. Вернула гибкость членам. Не банька русская, конечно, но значительно лучше, чем обычное мытье в каком-нибудь лесном ручье, где испанцы отмывали кровь с одежды, купали коней, чистили оружие и чуть не испражнялись туда же. Он припомнил, как гонял его по зиме в сени отец, заставляя, пробив ледяную корочку, омывать харю студеной водой и тереть зубы наверченным на палочку кусочком пакли, и вздохнул. Воспоминания о доме редко посещали его загрубевшую в боях и походах душу, а тут поди ж ты.
Не касаясь ногами лестницы, он выскочил из бассейна. Снял с вбитого в стену клинышка белое полотнище, вытер голову, промокнул бороду, обтер покрытую шрамами грудь. Брезгливо поворошил голой ногой заскорузлую кучу одежды, поморщился и накинул ткань на плечо, как римский патриций тогу. Панцирным ногтем проделал дыру в краю, просунул кончик и завязал его объемистым узлом. Взмахнул руками, проверяя не стеснит ли в случае чего. Задрал по очереди колени, пробуя длину подола. Еще раз оглядел купальню, особенно иллюминационное отверстие. Все равно не выкарабкаться. Но нет и худа без добра. Однако и выходить пора. В купальне лепо, но делать больше нечего, а тянуть время — только открывать свою боязнь. А в ней Мирослав мог признаться себе, но не врагу. Несколько раз сжав и разжав кулаки и встряхнув плечами, он толкнул дверь и вышел в простенок.
Стражников поприбавилось. Позади тех, что вели его на помывку, стояли еще человек десять с короткими копьями в расслабленных руках. По хвату Мирослав определил в них опытных бойцов. Сейчас пытаться бежать не стоит — насадят, как куря на вертел. Но когда стоит? Если он еще потянет время, может статься, что водой в песок уйдет и последний шанс. Знать бы наперед. Мирослава осмотрели, но спрашивать про одежду не стали — видимо, им было все равно, в чем предпочитает умереть их пленник, и недвусмысленно подтолкнули тупым концом копья меж лопаток. Неохотно переставляя ноги, он зашагал, куда вели.
Через положенное число шагов отряд снова оказался в центральном коридоре. Плечи провожатых сомкнулись теснее. Воину показалось, что они скорее хотят не дать ему разглядеть что-то поверх их плюмажей, а не предупредить возможный побег. Значит, есть возможность сбежать? Или просто привычка у них такая? Мирослав завертел головой, почти не скрываясь. В коридор выходили широкие арки, за которыми располагались походившие на гимнасиумы[59] залы. В одном мелькали бронзовые, покрытые блестками пота тела абсолютно голых юношей. В другом что-то мастерили, в третьем… Мирослав вздрогнул и остановился. До его ноздрей донесся тонкий запах корицы. Тот самый, который. На его затылок с глухим стуком опустилась тяжелая палка, голову пронзила боль. Мысли скакнули и понеслись дальше. Преследовал он в ту памятную ночь, во дворце правителя Талашкалы — Шикотенкатля Старого, крещенного позже как. Как? Да и бог с ним. Зато теперь стало ясно, куда он попал. В палаты, где обучали местных юношей ремеслу убийц. Тут было и их обиталище, ибо по читанным в учении книгам выходило, что семьей такие люди не обзаводились, а обретались в своей alma mater[60], пока не становились немощны для ратных дел и не удалялись на покой или пока не прибирала безносая.
Ох, не к добру вспомнил ту, чье имя вслух не произносят. Ведь если он попал в такое место, то одна ему дорога — в «куклу», чтоб набивали на нем руку молодые хашашины[61]. Боев десять — пятнадцать он продержится, вестимо, главное — не убить никого до смерти. Неизвестно, как наставники себя поведут, если он скрутит шеи кому-то из их птенцов. А потом неизбежные мелкие раны и отсутствие нормальной еды так его измотают, что какой-нить молодой и ловкий проныра воткнет ему в печень свой стеклянный нож. И это будет справедливо. Мирослав не боялся смерти, но и представить не мог, что в точности повторит путь тех, на ком учился быть собой.
Отряд миновал широкую арку с резными изображениями цветов, среди которых высечено было лицо пухлощекого юноши, который будто бы пристально смотрел на всякого входящего. Как с иконы, подумал Мирослав и чуть не перекрестился: отчего-то в преддверии смерти его посещали мысли о давно отринутом Боге. За аркой коридор сузился. Потолок опустился так низко, что некоторые мешики мели его перьями своих плюмажей, а Мирославу пару раз пришлось пригнуться, чтоб не ободрать макушку. Потом коридор неожиданно кончился. Слепящий свет запечатал русичу глаза. Уши уловили лязг закрываемых за спиной ворот, а кожа почувствовала, что провожатые оставили его один на один с неведомым. Воин поспешил разомкнуть веки.
Он стоял у невысокого, в две трети его роста, каменного забора, ограждающего посыпанную желтыми опилками арену, на которую из большой дыры в потолке лился пронзительный солнечный свет. Дыра, видать, была не на уровне городских улиц, как иные, а на вершине пирамиды, ибо к дальнему ее концу вел конический раструб, а уличный шум не долетал.
От забора амфитеатром, как в римском Колизее, взбегали невысокие каменные скамьи с деревянными сиденьями. Дальние ряды терялись в царившем вокруг ярко освещенной арены полумраке. На сиденьях вальяжно развалились десятка два мешиков, все как один высокие, широкоплечие, расслабленные, с ленивыми, но точными движениями диких кошек. У некоторых на черноволосых, коротко стриженных головах шапочки с завесами из зеленых перьев. Интересно, зачем им скрываться? Собираются отпустить? Или кто-то смог отсюда убежать? Или большие мастера не должны знать друг друга в лицо? За ними на следующем ярусе сплошной стеной стояли воины с копьями и с белыми плюмажами.
Наособицу держалась группа школяров. Они старались вести себя с достоинством, но то и дело кто-то кого-то толкал, дергал, подначивал, и вся группа взрывалась приступами нарочитого смеха. Рядом стояло несколько наставников, на своих подопечных они поглядывали неодобрительно, но не ругали.
Сидящий в самом дальнем ряду мешик в кожаной полумаске и с роскошным плюмажем зеленых перьев на голове рассеянно наблюдал за тем, как на арену выводят очередную куклу. Не индейца. Teule?! Он вздрогнул, узнав в нем одного из тех преследователей, что чуть не убил его в ночь неудачного покушения на Кортеса. Это воспоминание болью отдалось в сломанной ключице, забранной в фиксирующую конструкцию из деревянных реек. Снова началась резь во вспоротой руке. Чужеземцев, не давших ему совершить задуманное, было двое, и основные раны нанес не этот, но именно он спутал все планы и не дал убить даже того мальчишку.
Первым желанием мешикского воина было схватить здоровой рукой копье и пригвоздить обидчика к полу. Но он сдержался. Пусть лучше помучается, выдержит череду долгих, изнурительных боев. Сначала с самыми бесталанными, а потом, когда вымотается слегка, и с лучшими учениками его школы. Это будет смерть воина, которой он, безусловно, заслуживает больше, чем жертвенного камня. Но легкой она не будет.
Касик Инатекуатль здоровой рукой поманил к себе помощника.
В боковом проходе возник юноша-индеец. Под одобрительные крики перемахнул через забор и приземлился на арену, подняв облачко опилок. На талии тканевая повязка, удерживаемая тонким шнурком, плюмажа нет, но на лице маска из двух кожаных ремешков, крест-накрест пересекающихся на переносице. В руках что-то вроде бронзового стилета, острие блестит, но не заточено, затуплено. Таким можно ранить преизрядно, а чтоб убить, придется попотеть. Только что-то толстоват отрок для боя на ножичках-то.
Юноша расставил ноги пошире и согнул спину, выставив вперед руки. В деснице он держал нож, а шуйцу повернул ладонью к русичу, широко растопырив пальцы. Неопытный, отметил про себя Мирослав. Рукоять сжал, аж костяшки побелели, да и вставать так надо, если у противника нож, а не у тебя. На ладонь острие принять, если край. А ежели нож токмо у тебя, иначе держаться надо.
Мешик, не приближаясь, сделал несколько пробных выпадов, размахивая клинком, как крестьянин на покосе, ну чисто кабацкий забияка в подпитии. Школяры встретили его движения одобрительными выкриками. Зеленоперые на трибунах подались вперед.
Неужели это у них лучшие? Тогда порог в десять боев можно далеко-о-о-о отодвинуть.
Юноша с места бросился вперед, целя Мирославу в живот. Быстро, но не слишком. Воин посторонился, пропуская мимо себя затупленный кончик, а следом и тело мешика. Он мог бы позорно добавить ему ногой под откляченный зад, но не стал, неча раньше времени сноровку открывать.
Юноша остановился, ногой взрыв опилки, как рьяный бык копытом, развернулся и бросился в атаку снова. Мирослав повторил маневр. Прям какая-то коррида гишпанская выходит. Мешик затормозил раньше, чем можно было ждать, и отмахнул лезвием назад, метя по глазам. Мирослав едва успел пригнуться. Спружинив ногами, он распрямился, подшагнул вперед и вмял пудовый кулак прямо в открывшуюся челюсть. Голова юноши закинулась, он рухнул подрубленным дубом, подняв фонтан опилок. Несколько стражников спрыгнули на арену и, уперев Мирославу в грудь стеклянные наконечники копий, оттеснили его к бронзовым воротам. Двое склонились над поверженным, поколдовали, потом нехотя поднялись и, ухватив безжизненное тело за ноги, поволокли к забору. Приподняли кулем, закинули в амфитеатр и сами перепрыгнули следом. Трибуны проводили неудачника разочарованным вздохом. Стражники убрали копья и последовали за лекарями, на арене остался только один. Нет, не один. Откуда-то из-за спины появился другой юноша в такой же, как у предыдущего, повязке вокруг чресл и маске на лице. В руке он сжимал похожий на римский пилум дротик с аршинным наконечником. На острие гладкий металлический шар. Опять не для погибели живота оружие, а для тренировочного боя, но кости переломает запросто.
Мешик взял копье наперевес и стал медленно приближаться. Шел он не прямо, а по дуге, оставляя за спиной ограждение, о которое в случае атаки можно и опереться. Без сомнения, этот хоть и мельче, но опасней прошлого, да и старше на вид.
Русич опустил плечи, чуть выставил вперед руки и двинулся в противоположном направлении, внимательно следя за руками противника, не вздумает ли метнуть снаряд. Нет, метать не будет, определил Мирослав, заметив, что мешик с каждым шагом чуть отдаляется от стены и закручивает в его сторону боевую спираль. Эдак они должны сойтись на расстояние удара вон около того прохода. Ну дудки, по таким правилам он не игрок. Воин развернулся и кувыркнулся вперед, захватив по дороге горсть опилок. Мешик инстинктивно ткнул копьем в грудь русича, а тот, не поднимаясь в стойку, уклонился и выбросил содержимое кулака противнику в лицо. Если б это был камень или нож, мешик наверняка бы увернулся, а вот увидев пред лицом медленно рассыпающееся облако, потерялся. Секундного промедления хватило Мирославу, чтоб вскочить на ноги и схватить древко ниже наконечника. Он ждал, что мешик дернет копье на себя, но тот оказался хитрее. Бросив оружие, он заковал Мирослава в жесткие объятия, прижав руки к телу. Тот попробовал развести руки в стороны. Не получилось. Силен, черт. Тогда, откинувшись назад, стукнул лбом в лицо. Мешик успел отклонить голову, и удар пришелся не в нос, а в скулу.
Из глаз Мирослава сыпанули искры, но супостату досталось сильнее, он зашатался, поплыл. Хватка ослабла. С небольшого замаха русич воткнул кулак мешику под ребра. Тот захрипел и стал сползать на арену, цепляясь руками за хитон. Воин ухватился за узел на плече, чтоб не оголиться, переступил через все еще сцепленные, но вялые руки мешика и сам, не дожидаясь стражников с копьями, отошел в угол, потирая гудящий лоб.
Двое туземцев выскочили на арену, присели над ушибленным. Тот вяло шевельнулся, оттолкнул их руки и попытался встать сам. Приподнялся, но его повело и опрокинуло навзничь. Он перевернулся на живот и, мучительно долго подбирая под себя руки, снова попробовал подняться. И снова не удалось. Покачав головами, лекари подхватили его под мышки и потащили к забору. Донеся, бережно опустили на опилки. Один перелез и протянул руки, второй поднял. Вдвоем они осторожно перевалили его на ту сторону и последовали за ним сами.
Все на сегодня или еще какой прорухи ждать? В амфитеатре возникла сутолока. Несколько зеленоперых о чем-то тихо спорили у прохода, оживленно жестикулируя, они наседали на какого-то невысокого крепыша без головного убора, с подвижным, но невыразительным лицом, черты которого как бы расплывались в царившем наверху сумраке. Несколько стражников в доспехах опасливо отодвинулись. Наконец крепыш сдался и обреченно махнул рукой: мол, делайте что хотите. И тут у них, стало быть, разброд и шатание? Ясно, почему вся страна трещит, как спелый орех, найдись на него достаточно крепкий зуб.
Зеленоперый дошел до забора и, едва коснувшись его пальцами, впрыгнул на арену. Не останавливаясь и не сбавляя шага, он двинулся к Мирославу. Не напрягаясь, не поднимая рук. Воин сам чуть не попался на ту самую уловку, которой многократно учил молодых, — не расслабляйся, видя, что противник не собирается атаковать сразу. Не дай врагу занять позицию для того удара, который он хочет нанести. Двигайся, не стой.
Отпрыгнув в сторону, Мирослав разорвал дистанцию, с которой ему мог грозить опасный выпад. Мешик замер на секунду, удивленный тем, что его маневр разгадан, согнулся натянутым луком и, распрямившись, послал свое тело вперед.
Мирослав едва успел нырнуть, пропуская мимо головы кулак, и выставил ногу в противоход. Мешик зацепился, кувырнулся через плечо, вскочил на ноги и, как-то странно провернувшись внутри себя, наплевав на все законы тактики и баллистики, вновь ринулся в атаку. Бронзовый кулак мелькнул возле самой головы, выставленным пальцем метя в висок, но, скользнув по массивному запястью русича, исчез. Пятка с твердокаменными мозолями чиркнула по колену. Другой кулак взъерошил волосы у самого уха. Снова в колено. И в подреберье. И в скулу. И снова в колено.
Мирослав, взмахнув подолом хитона, задрал ногу, отчего стал похож на белую цаплю. Перескочил на другую ногу, уходя от косящего удара понизу, и чуть не опрокинулся, поехав отмытыми ступнями по влажным опилкам. Вельзевул[62] тебя забери!
Ребром ладони сбив в сторону ногу мешика, он попробовал засветить сам. По-русски. С оттягом. Не получилось. Юркий туземец нырнул под руку и чуть не воткнул сложенные наконечником копья пальцы Мирославу в печень. Сорванный хитон подбитой чайкой скользнул на арену. Увернувшись от направленного в хребет локтя, Мирослав не глядя пнул в то место, где должен был оказаться его противник. Не попал. Рука повыше локтя заныла от острого проникающего удара. А если по-подлому, в нырке? Предупредив его, мешик ответил несколькими выпадами, да так, что его выставленные локти и колени перекрывали всякую возможность добраться до слабых мест. А если силой на силу?
Могучие пальцы Мирослава сомкнулись на запястье мешика. Рывок, скрип надрываемых связок. Фонтаны взрываемых ногами опилок. И тонкий задушенный вскрик. Не нравится, да, подумал русич, разглядывая супостата, прижимающего здоровой рукой к груди калечную. И спасибо реки[63], что нога не попалась.
Но мешик не думал сдаваться. Заложив больную руку за поясницу, он спрямил спину и взмахнул ногой. Другой. С разворота. И пошел на русича, раскручивая мельницу грязноватых пяток. Мирослав ухмыльнулся в бороду. Для ратных дел человеку руки даны. А ноги выросли, чтоб ходить да бегать. Уловив момент, он метнулся навстречу, ухватил мешика за ногу и дернул что было сил, одновременно выкручивая стопу. Тот взмахнул руками, теряя опору и заваливаясь назад. Не дав бронзовому телу опуститься на мягкое, Мирослав повернулся вокруг себя и впечатал противника в каменный забор. Тот ударился затылком. Раздался звонкий треск колотого в мороз полена. Тело съехало на опилки.
Русич гордо развернул плечи и оглядел притихший амфитеатр.
— Todo para hoy, o continuaremos la ejecuto-ria?[64] — спросил он, надеясь, что кто-то из мешиков понимает язык пришельцев.
Те разом зашумели, заволновались, но никто ему не ответил. Вместо этого в круг выскочили лекари и стражники. Последние, взяв копья наперевес, оттеснили Мирослава поближе к воротам и замерли, не убирая от его лица тускло поблескивающих наконечников. Первые склонились над поверженным мешиком в зеленой шапочке. Несколько минут они о чем-то совещались, иногда повышая голос и даже толкая друг друга. Потом один из них встал на ноги и выразительно провел ладонью по горлу. Амфитеатр утробно вздохнул.
— Habr asi todavia quien? — снова вопросил Мирослав. — No existe?[65]
Тогда водицы, что ль, дайте испить, — добавил он по-русски.
Глава двенадцатая
Ромка открыл глаза. А словно бы и не открыл. Его окружал сплошной непроглядный мрак. Во рту было солоно от крови. Затылок отзывался тупой болью на самое незначительное движение. Выли суставы вывернутых ног и рук, связанных и прижатых к телу вопреки анатомии. Но прижатых н веревками, нет, а будто… Да, какой-то тканью. Словно бы его опустили в плохо натянутый матросский гамак. Да, пожалуй, так и есть. И качка небольшая. Я на корабле? Нет? Но и не на земле. Несут, что ль, куда?
Ромка подтянул колени к животу и ткнулся ими в два шеста, венчавших его темницу. Значит, и правда что-то вроде местной кареты без колес, только не с домиком на платформе, а с мешком снизу. Как я сюда…
Перед мысленным взором закрутились картины подводного сидения, бегущих по виадуку мешиков, сыплющиеся со всех сторон тела. Выбитый из руки нож, исчезающий за парапетом. Вывернутые руки, удары по голове, по шее, по плечам. Удары, удары, удары…
А еще флорентиец. Как его итальянский друг, жив ли? Отплевался от воды? Смог вздохнуть? Ромка задергался в своем коконе, но не смог даже толком пошевелиться. Оставалось только поберечь силы. Мерное покачивание и темнота убаюкали молодого человека, но теперь характер движения изменился. Его несли по твердой поверхности, иногда ударяя ребрами обо что-то твердокаменное. Время от времени голова его клонилась вниз, будто тащили вверх по лестнице, то поднималась, будто спускались. Каждое изменение положения вызывало прилив или отлив крови, приносящие с собой тупую боль в затылке.
И запах стал другим. Раньше в нем витали ароматы гниющих водорослей, солоноватого ветра и свободы. Теперь ощущался просачивающийся сквозь плотную ткань мешка спертый дух подземелья и чад горелого масла. В темницу, значит? Главное, чтоб не сразу на жертвенный камень, чтоб хоть немного оглядеться дали да руки-ноги размять. А может, и поесть. И выпить на прощание. Он чуть не засмеялся и тут же понял, что если позволит себе это, то уже не остановится.
Страх запустил свои холодные коготки ему за воротник. Из мешикского подземелья teule путь один — на жертвенный камень. И хорошо, если сразу, без мучений. Чик — и готово. А то ведь могут сначала руки-ноги отрезать или что похуже. Дыхание перехватило. Ромка забился в коконе, пытаясь высвободиться. Мешок закачался, шесты заскрипели, ткань затрещала, кто-то громко выругался и что-то приказал. Удар древком копья сквозь полотнище заставил закусить губу, чтоб не закричать, и убедил, что сопротивляться бессмысленно. По крайней мере, сейчас.
Впереди что-то лязгнуло, его носильщики обменялись несколькими фразами с кем-то неведомым и с размаху швырнули мешок на каменный пол. Боль пронзила спину и шею. Наверное, молодой человек на некоторое время потерял сознание, ибо когда пришел в себя и попробовал раздвинуть ткань, она легко поддалась. Стягивающих шестов не было, а он и не заметил, как их вынули. Не было вокруг и мешиков, зато его окружали стены грубой кладки, едва озаряемые большой жаровней, бездымно горящей в дальнем конце коридора. Тень от решетки ложилась на камни, прихотливо изгибаясь по их выступам. В дальнем углу дырка в полу, обложенная гладкой плиткой, — отхожее место? А у самой решетки — как он сразу не заметил — долбленная из дерева миска с водой.
Молодой человек жадно припал к ней и выпил досуха. Он и не заметил, что соленое озеро высосало из него всю влагу. Огляделся.
До решетки четыре шага и между стенами столько же, спать — только вытянувшись по диагонали. А на чем спать? А, ну да, на том самом мешке, в котором его сюда принесли. Знатная придумка. Решетка. Крепкая, из скованных меж собой медных прутьев, да еще и колечками по перекрестьям схвачена. Ни сломать, ни раздвинуть. Но Ромка все-таки попробовал. За решеткой — уходящий вдаль коридор. В конце табурет без спинки и стол тюремщика. Его камера последняя в торце, остальные вдоль стен с двух сторон. Тоже закрытые решетками, не видно, есть кто или нет.
В правой через одну, кажется, шевельнулся кто-то. Флорентиец?
— Seor… — позвал он.
— Кто это? — раздался в ответ приглушенный шепот.
Молодой человек не поверил своим ушам.
— Агильяр?! Дон Херонимо, вы ли это?
— Дон Рамон, мой юный друг? Как же я рад вас видеть, хотя это место и не внушает особого оптимизма.
— Да полно вам, живы мы. Живы, остальное гордыня.
— Ш-ш-ш, — прошелестел голос. — Тюремщики не любят, когда узники шумят.
— Черт с ними, расскажите, как вы, что, — ответил Ромка, но голос все ж понизил.
— Мне нечего рассказать. В ту кошмарную ночь исхода из Мешико, когда на дамбе загорелись башни, началась ужасная сутолока. Я прибился к отряду испанцев, который пробивался на Талашкалу, но, как и многие тогда, угодил в засаду мешиков. Меня ударили по голове. Я лишился чувств и был пленен. Несколько дней нас гнали в Мешико, потом отвели показать Куаутемоку. Он вызнал во мне книгочея и попросил помочь с переводами испанских книг из библиотеки, опрометчиво оставленной нерадивыми братьями-францисканцами во время бегства. Он повелел обучать его языку и перевести некоторые труды, особенно по фортификации, военному делу и истории Крестовых походов. Сопротивляться было немыслимо, и я делал свою работу с тщанием, которому мог позавидовать сам Ментор. Взамен меня исправно кормили и держали во дворце в небольшой комнатке, неподалеку от покоев правителя, чтоб в любой момент можно было призвать для истолкования непонятных мест. А пару недель назад меня подняли ночью и бросили сюда. Вот и вся история. Судьба же прочих оказалась более печальна. А как вы очутились в этом каменном мешке?
— Ну, у меня жизнь была повеселее. После нескольких недель странствий по континенту мы с Миро. Помните моего слугу? — Ромка вкратце рассказал о своих приключениях, опустив и сгладив те шершавые моменты, о которых Агильяр наверняка захочет расспросить подробнее. — И вот я оказался здесь, а моего товарища по приключениям дона Лоренцо Валу унесли куда-то в другое место.
— Или зарезали во славу их богов.
— Или так, — погрустнел Ромка, но тут же воспрял духом. — А вы пробовали отсюда убежать?
— Дон Рамон, я не могу сказать, что стар и немощен, но тело мое далеко от пропорций греческих атлетов или героев рыцарских романов. Даже если я смог бы выбраться из клети и преодолеть стены, озеро на моем пути встало бы непреодолимой.
— Понимаю, понимаю, — невежливо прервал его тираду Ромка, внимательно осматривая навесной замок. Эх, отмычку бы сюда хитрую, да хоть шило сапожное, да науку применить, полученную у татя одного, железа бы, и пять минут не продержались. Ногтями же много не наковырять.
Стены темницы потряс гулкий удар. С потолка посыпалось. Ромка чихнул и заморгал, отряхивая с ресниц пыль.
— А это что за напасть, сеньор Херонимо?
С полминуты из камеры де Агильяра раздавались только нерешительное сопение и шорох одежды, будто ее обладатель пытается укрыться от пронизывающего со всех сторон ветра.
— Ну? — вовсе уж невежливо подогнал его Ромка.
— Видите ли, — осторожно начал книжник. — Это как раз и есть последствия моих переводов. Куаутемок не из праздного интереса изучал наши книги. Уже через десять дней они соорудили баллисту, построенную на описанных принципах. Потом начали делать торсионные метательные машины вроде античных онагров. А в конце концов вплотную подобрались к созданию огнестрельного оружия.
Ромкино сердце ухнуло куда-то в пятки и затрепыхалось там пойманным в силок глухарем. На лбу выступила липкая испарина, когда он представил себе каменные ядра, взрывающие дамбы перед наступающей пехотой, и картечь, с визгом коверкающую блестящие панцири.
— У мешиков. — он с трудом перевел дух, — пушки?
— Да, — вздохнул Агиляр. — Правда, я сознательно исказил формулу пороха, он получается довольно слабым и почти не выталкивает заряд из ствола, но боюсь, они скоро сами разберутся. Если уже не разобрались.
Новый взрыв сотряс стены темницы.
— Да как вы могли? — задохнулся молодой человек. — Это же. Это. — Он так и не смог подобрать нужных слов.
Ответом ему было только виноватое сопение.
— Понимаете, молодой человек, я не ожидал, что мои действия приведут к таким бедствиям. Я видел, что мешики делали с нашими боевыми товарищами, и мне вовсе не хотелось повторить их путь. А относительно уверен в этом я мог быть, только пока был нужен Куаутемоку.
<>— Но сейчас-то вы ему уже не очень нужны? — Ромка не смог удержаться от шпильки.— Увы, мой юный друг, — ответил книжник. — Боюсь, что и вы надобны правителю только в качестве очередного агнца.
Ромка отлепил пальцы от решетки и удрученно сполз на пол, карябая спину о шершавую стену.
Двое стражников вволокли в тронный зал связанного teule. Надавив пленнику на затылок, чтоб он даже ненароком не взглянул в лицо великому правителю, подвели к ступенькам трона и опустили на колени. Худой индейский юноша пристроился рядом — переводить. Куаутемок пожевал сухие желтые губы и взмахом руки велел стражникам отойти.
Тот поднял глаза и посмотрел на великого правителя, но вопреки ожиданиям последнего ничего не сказал. Молчание затягивалось, Куаутемок не выдержал и нарушил его первым:
— Ну, здравствуй.
— И ты будь здрав, великий правитель, — ответил пленник.
— Ничего не хочешь мне сказать? — вопросил Куаутемок, злясь на пленного и на себя за то, что вообще разозлился.
— А что ты хочешь, чтобы я тебе сказал?
— Объяснить, почему ты не выполнил данное тобой обещание.
— Не надо вешать на меня всех собак, — зло ответил пленник.
Было видно, что он зол, раздражен, смертельно устал и ему совершенно наплевать на то, что с ним сделает великий правитель. Переводчик запнулся, подбирая нужные сравнения.
— Я, — продолжал он, повышая тон, — как и договаривались, передал вам план талашкаланского дворца с расположением спален всех главных капитанов, но подосланный вами убийца не смог добраться до Кортеса. Я передал вам сообщение о нападении на Истапалан. Не спорю, операцию вы провели успешную, многие погибли, но до Кортеса вам опять не удалось добраться. Не мне, вам.
— Что ж, я понимаю, что вины твоей в наших злоключениях нет, но и пользы тоже. А вот если принести такого умного и расторопного человека в жертву.
— Если Кортес останется в живых, мне все равно не избежать смерти. — Пленник пожал плечами. — Так, может, лучше и не тянуть?
— Кто же поручил тебе убить верного вассала своего короля? — удивленно поднял брови Куаутемок.
— Он не вассал моего короля. К тому же несть числа людям, которым дон Эрнан перешел дорогу, — уклончиво ответил пленник.
— И то верно, — вспомнил Куаутемок заговоры и интриги, раздирающие его собственную свиту. — И как ты собираешься его убить?
— Есть много способов. Яд, стрела, кинжал, удавка. Главное — подобраться к нему поближе. Но пока я здесь, это невозможно.
Правитель задумчиво потер безволосый подбородок. Со смертью Кортеса армия пришельцев потеряет боеспособность. Ведь именно этот человек, олицетворяя в себе чаяния и желания всех конкистадоров, был острием разящего клинка. А если оно затупится, то и шпага перестанет быть столь опасной. Пожалуй, стоит попробовать.
— Хочешь сказать, если я тебя отпущу, ты снова вернешься в лагерь teules и своими руками убьешь Кортеса?
— Я вроде так и сказал, — ответил пленник, сверкнув глазами из-под спадающих на лоб волос. — Если хотите, могу и дальше сообщать о планах испанцев и местонахождении дона Эрнана, вдруг что-то получится у вас.
Куаутемок задумчиво потер подбородок.
— Нет, мы уже один раз пытались это сделать, ничего не получилось. На жертвенном камне ты будешь полезней.
— Погоди! — вскричал пленник, и в глазах его мелькнул неподдельный страх. — Возможно, я смогу предложить тебе нечто большее.
— Что ты можешь мне еще предложить?
— Боюсь, что моя жизнь зашла в тупик. На родине я никому не нужен. Испанцы меня просто убьют, если прознают про мое предательство. Становиться изгоем и бродягой не хочется, а вот тебе я послужить могу.
— Как? — заинтересованно подался вперед Куаутемок.
Читать бесплатно другие книги:
