Месть. Все включено Зуев Ярослав

– Да мне, б-дь на х… по бую, хочешь ты там спать или танцевать! – озлобился Леня.

– Так я…

– Головка от буя! Поворачивай, говорю! Суку эту выпорем. По-моему, она уже заждалась. Дошло?

– А, – обиделся Филя. – Так бы и сказал.

Мила похолодела, сообразив, что вот оно, начинается. Даже раньше, чем она рассчитывала.

Вскоре они были в Скадовске. Городок мирно спал, убаюканный шелестом волн. Да и не сезон был, чтобы подниматься ни свет, ни заря. «Галант» выехал на пляж, распугав собирающихся к завтраку чаек.

– Штиль, – сквозь сон пробормотал Забинтованный. Он пригрелся на плече Милы Сергеевны, и совсем не хотел наружу. Мир за пределами кабины представлялся холодным и абсолютно безлюдным, как какой-нибудь айсберг или вообще астероид. Сонные волны лениво и словно нехотя лизали берег, словно море не собиралось просыпаться. Над водой стоял туман, плотный, как пуховое одеяло.

– Туда, – распорядился Витряков. Проследив за его рукой, Мила разглядела полтора десятка добротных кирпичных домиков, в окружении карликовых деревьев. Филимонов поддал оборотов, «Галант», вильнув кормой по мокрому песку, рванул к ним напрямую, через пляж.

Большинство окон оказались закрыты ставнями. Людей видно не было. Установленная над пляжем ржавая стальная эстакада, служившая, очевидно, для доставки к морю водных велосипедов, придавала пейзажу промышленный колорит. Правое плечо эстакады опиралось на каменный хозблок, хранилище этих самых велосипедов. «Галант» обогнул крайние коттеджи и затормозил возле аккуратного двухэтажного дома, оказавшегося не по сезону обжитым.

– Порядок, – проскрипел Леня. – Приехали. Давай, посигналь, что ли.

Филимонов ударил по клаксону. Потом еще и еще раз. Пока, дверь не открылась, выпустив взлохмаченного мужичка лет шестидесяти с небольшим. Разбуженный весьма беспардонным образом, он щурился и часто моргал.

– Смотри, Леня, сейчас за ружбайку схватится, – посмеиваясь, предупредил Ногай.

– За х… схватится, – ощерился Филимонов. Леня опустил окно:

– Палыч, здоров. – Его голос подействовал, как магия. Мужичок, встрепенувшись, шагнул к машине:

– Леонид Львович? Здравствуйте. Не узнал вас.

– Ты ж меня знаешь, я всегда – как снег на голову.

– Когда вам только удобно, – расшаркивался Палыч. Перед Леонидом он держался заискивающе, чтобы не сказать подобострастно.

– Тогда вот что, – Витряков щелкнул пальцами. – Давай, номер организуй. С удобствами…

– Надолго к нам, Леонид Львович?

– Там видно будет.

– Пять минут, Леонид Львович, пять минут.

– Мухой давай.

Палыч со всех ног кинулся выполнять поручение.

– Водки и пожрать! – крикнул вдогонку Филимонов. Ногай и Забинтованный оживились.

– Что-то я засиделся. – Ни к кому конкретно не обращаясь, сказал Витряков. Потянулся так, что захрустели кости, и полез из машины.

– Леня, ты куда?

– Пойду, облегчусь.

Ждать пришлось недолго. Палыч вернулся так быстро, словно вообще никуда не уходил.

– Домик, крайний у моря, – сложившись едва не пополам, доложил Палыч, передав Витрякову связку длинных ригельных ключей. – Постели я сухие застлал. Газовый котел включил. И два калорифера, чтобы вам зябко не показалось. Только, пока дом прогреется…

– Давай, – Витряков резким движением перехватил ключи.

– Кушать сейчас супруга приготовит, – еще ниже согнулся Палыч. – Через двадцать минут будет подано.

– Двадцать – пойдет. – Развернувшись, Витряков зашагал к крайнему домику.

Палыч нырнул в дом, где на кухне уже вовсю шипела полная мяса сковорода. Пожилая супруга Палыча, поднятая с постели, как солдат по тревоге, развернула кипучую деятельность. Пока поросятина покрывалась нежнейшей розовой корочкой, женщина нарезала кругляшками лук и потянулась за сыром.

– Как у тебя? – спросил Палыч, смахивая пот со лба. – Может, помочь чего?

– Справлюсь, – жена отложила терку и повернулась к плите. – Отбивные надо перевернуть. А то подгорят.

– Видела, кто прикатил?

– А как же, – женщина осенила себя крестом. – Ох, и боюсь я их.

Палыч кивнул. Тут их мнения совпадали. Жена уложила лук поверх отбивных, присыпала сверху сыром. – Майонез подай.

Палыч вынул из холодильника четыре двухсотграммовые банки «Провансаля», вооружился ключом:

– Все четыре открывать?

Жена сделала утвердительный жест.

– Девушка с ними, – проговорила женщина, накрывая сковородку крышкой и устанавливая конфорку на минимум. – Одна на четверых. Глазищи – перепуганные.

– Я ничего не видел, – потупился Палыч. – Не мое это, старуха, дело. Меньше знаешь – дольше живешь.

– И не мое тоже.

Витряков втолкнул Милу Сергеевну в гостиную и одним ловким движением сорвал плащ. Мила осталась совершенно голой. Дрожа всем телом, она попятилась от двери.

– Холодно, – ощерился Витряков. – Сейчас согреешься, б-дь на х…

– Леня? Ребята? Не надо. Ну, пожалуйста…

Филя заиграл желваками, не отрывая глаз от ее аккуратно подстриженного лобка. Ногай нервно захихикал и потер ладони. Дима Кашкет переминался с ноги на ногу, глядя в пол.

– Двигай, – Витряков показал на приоткрытую дверь в спальню.

– Пожалуйста…

– Пацаны, – начал Кашкет нерешительно. – Вы это…

Мила почувствовала, что он колеблется. И шагнула к нему:

– Дима, пожалуйста!

– Вот, сука! – выбросив руку, Леня схватил Милу за волосы и потащил в спальню. Ногай заворожено проводил глазами ее упругие розовые ягодицы, мелькнувшие в дверном проеме.

– Пацаны, – повторил Кашкет еле слышно.

– Ты чего, Бинт, хочешь свою жопу вместо нее подставить? – спросил Шрам. Забинтованный покрутил головой. Этого он не хотел.

Когда через десять минут Витряков вышел из комнаты, на ходу застегивая зиппер, Филимонов и Ногай встретили его раскрасневшимися физиономиями и похотливыми взглядами. Спальню и гостиную разделяла тонкая фанерная стена, скорее, даже перегородка. Тяжелое дыхание Леонида, вскрики госпожи Кларчук и ритмичный скрип пружинного матраца подействовали на них, как транквилизатор.

– Ну, как, Леня? – осведомился Шрам, сглатывая.

– Никак, б-дь на х… – Витряков со злобой саданул табуретку, и она упала на бок. Прошел мимо стола и опустился в кресло.

– Не дала? – не удержался Шрам. Ногай громко заржал.

– Палыч, что, жрачку не приволок? – спросил Леня, темнея лицом.

– Так рано еще, – сверившись с часами, сказал Филя и прикусил язык под испепеляющим взглядом Витрякова. Ногай стянул свитер через голову.

– Ладно, я пошел.

– Почему это ты, первый? – Филя приподнял бровь.

– Валите вдвоем, она не против, – процедил Витряков, закусив губу. – Продуйте сучку в два ствола.

Филимонов и Ногай отправились в спальню. На пороге Шрам обернулся:

– Бинт, ты идешь?

Кашкет молча покачал головой.

– Ну и мудак.

Когда Палыч, с огромным подносом, заставленным тарелками и бутылками со спиртным, постучался в номер, ему открыл Забинтованный. Пропустив Палыча, Бинт вышел наружу и, с видом сомнамбулы, поплелся к берегу.

– Можно? – еле слышно спросил Палыч и кашлянул.

– Валяй, заходи, – разрешил Витряков. Леня развалился на диване, забросив обе ноги на стол, и курил, пуская колечки в потолок. Лицо Витрякова было непроницаемым, как у какого-нибудь египетского божества. Из спальни доносились возбужденные мужские голоса и отрывистые женские стоны.

«Это не мое дело», – повторил про себя Палыч и принялся на скорую руку сервировать стол. Расставил тарелки и бутылки, разложил вилки с салфетками. Справившись с работой, отступил на шаг и вопросительно посмотрел на Витрякова.

– Ой, ой, ой! – закричала из спальни женщина.

– Спину прогни, сучка! – посоветовал мужской голос. – А теперь жопой виляй.

– Что, хочется? – прищурившись, Витряков смерил Палыча взглядом.

– А?

– Хочешь, говорю? – Леонид показал на дверь спальни. – Так иди, почеши конец. Я сегодня добрый. А женщина бесплатно дает.

– Спасибо, Леонид Львович, – пробормотал Палыч. Чувствовалось, что он опешил.

– Спасибо да, или спасибо нет?

– Я, пожалуй, пойду, ладно…

– Вали, – холодно сказал Витряков. – Иди на х… – неожиданно заорал он. Палыч вылетел из бунгало, как пробка из бутылки. – Старый педераст!

– Ну, что там? – спросила супруга, когда Палыч вернулся в кухню.

– Кушают, – сказал он.

– А девушка?

– Не видел, – отвечал Палыч, и это не было ложью.

– Не нравится мне это, – покачала головой жена.

– Слушай, – он повысил голос, – твое дело стряпня, мое – белье менять! Ясно! Заладила: нравится, не нравится! Еще возьми, накаркай.

Когда через несколько часов Витряков приказал поднести еще четыре бутылки водки, Палыч обнаружил бандитов режущимися в карты. Не хватало только Забинтованного, ну так Палыч видел его на берегу. Молодой человек сидел на песке, и, не отрываясь, смотрел на море. «Сколько можно там торчать? – еще удивился Палыч, и, не долго думая, причислил Забинтованного к наркоманам. – Обкололся, видать. Вот и штормит, теперь, по полной программе». Вынув водку, Палыч заменил фужеры, собрал грязную посуду и пустые бутылки, и шмыгнул за дверь. Женщины нигде видно не было. Из спальни не доносилось ни звука.

Компания прокутила до вечера, убравшись восвояси около двадцати одного ноль-ноль. Палыч как раз собрался смотреть программу девятичасовых новостей НТВ, когда автомобильный клаксон под дверями заставил его подскочить, как от удара тока. Выглянув наружу, он увидел «Галант» Витрякова.

– На вот, – сказал Леня, бросая в окно скомканную сотку. Не успел Палыч нагнуться за деньгами, как машина сорвалась с места, обдав его мокрым песком.

– Ну, что? – спросила жена. Он стоял с банкнотой в руке, глядя на быстро удаляющиеся габариты «Галанта».

– Укатили, – сказал Палыч.

– Господи, спасибо тебе, – пробормотала жена, и снова перекрестилась.

– Пойдем, что ли, приберемся, – предложил Палыч.

Дверь домика осталась открытой нараспашку. На полу в гостиной их дожидались осколки разбитых бутылок, перевернутый стол и разбросанные повсюду карты.

– Скатерть прокурили, – всплеснула руками жена. – А ваза? Ваза кому помешала?

– Далась она тебе? – сказал Палыч, с содроганием заглядывая в спальню и ожидая увидеть тело несчастной женщины, со следами сигарет на груди и удавкой на шее.

– Фух… – он облегченно вздохнул. Комната, к счастью, была пуста. Живую или мертвую, но бандиты увезли женщину с собой. Правда, на постели бурели подозрительного вида пятна. В воздухе стоял концентрированный запах табака, водки и спермы.

– Отвезешь завтра в прачечную, – сказала жена из-за спины. Он не слышал, как она вошла.

– Завтра, – согласился Палыч.

Супруги приступили к уборке.

Глухой ночью «Галант» пересек городскую черту Ялты. Филимонов пролетел милицейский КП, почти не снижая скорости.

Вскоре они были в частном секторе, с дороги представлявшемся образованным бесконечными заборами лабиринтом. Сводом лабиринта выступало небо – темное, низкое и мглистое. Пока Филя открывал ворота и загонял машину во двор, Мила успела разглядеть, что дорога круто забирается в гору. Следовательно, они были на окраине.

Ее грубо вытолкали из салона, протащили по ступеням и бросили в темный и грязный чулан. Кто-то из бандитов не поскупился на хороший пинок, угодив точно по копчику. Мила повалилась на пол, извиваясь от боли.

– Забыл тебе сказать, ты круто порешься, сука, – сказал Филимонов, захлопывая дверь. – Может, мы тебя еще попользуем. Передохни пока.

Лязгнули засовы, чулан погрузился в темноту.

Где-то далеко яростно заливались собаки. В чулане пахло сыростью и землей. Как только затихли шаги бандитов, Мила сначала перевалилась на бок, а затем, после нескольких неудачных попыток, села, привалясь к шершавой стене. Тело ныло, не желая слушаться. «Неудивительно, – подумала она, – странно, как это я вообще что либо чувствую». Ее связали еще в Скадовске, перед тем, как швырнуть в машину. Теперь запястья онемели и едва покалывали, скотч, которым воспользовался Филимонов, когда стягивал руки и щиколотки, держал крепче любых наручников. Мила бледно улыбнулась, подумав о Гарри Гудини,[21] которому посчастливилось умереть до изобретения липкой ленты.

«Хотела бы я посмотреть, как бы он…»

«Не хотела бы».

В конце концов оставив бесплодные попытки освободиться, она принялась ждать. Больше ничего не оставалось. Сон не шел к Миле, и это было странно. После перенесенных потрясений. Взвесить шансы тоже не получалось, – мешал страх. Липкий и тягучий. Сперма высохла и напоминала клей. «От меня, наверное, разит, как от… от…», – она не знала, как от кого? В принципе, это было не так уж важно. Потом Мила вспомнила историю о цирковом фокуснике, умевшем останавливать сердце. И подумала, что эта способность пригодилась бы ей. Потому что умирать не всегда страшно. Бывает кое-что страшнее смерти. Мила попыталась приказать сердцу не биться, но то лишь застучало сильнее.

И все же сон сморил ее, правда, это случилось уже под утро, незадолго до пронзительных воплей петухов, встречающих каждый новый день многоголосым хором так, будто он последний. Собственно, она и так продержалась на ногах поразительно долго, с учетом выпавших на ее долю испытаний. Наверное, потому, что была слишком взвинчена, наэлектризована, чтобы уснуть. Она решила, – этого никогда не случится, ведь есть несчастные, которые вообще теряют способность спать, их жизнь заканчивается смертью от нервного истощения. Сон долго подкрадывался к Миле, прячась за ухающим пульсом, за невероятным возбуждением бесконечного дня, а потом прыгнул на нее и сразил мгновенно, как пуля.

Правда, сон не принес ни облегчения, ни отдыха. Он оказался кошмаром, причем, Мила с ужасом удостоверилась, что ее подсознание способно транслировать ей многосерийные кошмары, нечто вроде сериалов, которые ежедневно идут по телевизору, околпачивая и без того задерганных людей. Впрочем, чего другого следовало ожидать? Если жизнь наяву превратилась в непрерывный фильм ужасов, то и Ии виртуальная составляющая соответствующая.

Сначала Мила снова, как и прошлой ночью увидела Протасова, Валерий гнался за ней по полю, сидя за рычагами своего жуткого зерноуборочного комбайна, ярко-желтого, точь-в-точь как машина, которой ее сбили. Она побежала по стерне, не чувствуя боли, хоть изнеженные хорошей обувью пятки с непривычки оказались изранены в кровь. Затем Мила угодила в капкан, который оказался вытянутыми руками Вовчика по кличке Палач. Волына поймал ее за щиколотки и вцепился в них мертвой хваткой. Захлебнувшись в безмолвном крике, она все же вырвалась, а затем оторвалась от земли, как у нее всегда получалось в детстве, когда среди ночи приходил кошмар. Когда со всех сторон подступали чудовища, и единственный выход был – взлететь. Мила начала подниматься все выше и выше, Протасов с Вовчиком остались далеко внизу. «Отдай сумку, дрянь, хуже будет!» – кажется, кричал Протасов, в бессильной злобе, его вопли становились все тише, она постепенно удалялась. Милу Сергеевну охватило острое желание показать ему сверху средний палец, что она и сделала, захихикав. Впрочем, ее смех оборвался, как только она вспомнила, что должно вот-вот произойти. Естественно, ведь Мила видела повторение своего сна, прерванного головорезами Витрякова, которые ворвались в ее квартиру накануне, всего сутки назад. Госпожа Кларчук, наблюдавшая за развитием событий во сне со стороны, словно из зрительного зала, какой-то недремлющей частью своего мозга, с содроганием подумала, что сейчас, наверное, появится Леня, ее бесцеремонно разбудят, вытянут из постели, в чем мать родила, бросят в салон «Галанта» и повезут в Крым. И это будет повторяться снова и снова, вся проклятая дорога, без конца, точно так, как случилось с героем американского фильма «День сурка»,[22] только ей придется гораздо хуже, поскольку его, по-крайней мере, никто не насиловал и не пытал. Однако Витряков, к счастью, не появился. Мила Сергеевна не выскользнула из объятий Морфея, замкнутый круг, в который угодил герой Билла Мюррея, разомкнулся, в сценарий, по которому развивался сон, оказались внесены изменения. Мила продолжила подниматься вверх, как какой-нибудь метеорологический зонд из тех, которые некоторые впечатлительные граждане частенько принимают за НЛО. Теперь, когда ей больше не угрожал Протасов, со своим кошмарным дружком, Мила даже немного расслабилась. Впрочем, по мере того, как расстояние до поверхности земли росло, на смену ему пришла боязнь высоты, и скоро ее охватила такая паника, что она рисковала раствориться в ней без остатка.

«О Господи, я же сейчас упаду! – крикнула она, отчаянно болтая ногами.

«Ерунда! Здесь, во сне у тебя нет тела! А души, как известно, не падают! – это была неплохая мысль, ободряющая, но на смену ей немедленно пришла следующая, полная тревоги:«Тогда как быть с падшими душами, дорогуша?»

– Мамочка! – истошно завопила Мила Сергеевна. – Мама! – в предвкушении падения она зажмурилась.

– Тихо, дамочка, не дергайтесь! – сказал кто-то невидимый, у нее за спиной. Мила, от неожиданности, вскрикнула, забившись еще сильнее.

– Да успокойтесь вы, говорю! Вывалитесь, пеняйте на себя, кхе-кхе! – голос был каким-то странным, словно шел не изо рта, а, скажем, из клюва размерами с чемодан. Тем не менее, Мила решила внять и, с большим трудом все же взяла себя в руки.

– Вот, молодцом, – похвалил невидимый собеседник. – Вот и правильно. Сидите себе тихо. Точнее, висите, кхе-кхе. Тут высота такая, я вам доложу… – он присвистнул, чтобы подчеркнуть, высота действительно головокружительная, – если колдырнетесь, дамочка, такие последствия будут, летальные, никто не склеит. Летальные последствия полета, кхе-кхе.

Только теперь до Милы дошло, что ее крепко держат за подмышки, а воздух вибрирует от ритмичных хлопков, наводящих на мысли о взмахах могучих крыльев. Вроде тех, которые можно увидеть у чучела птеродактиля, посетив республиканский музей палеонтологии. Собственно, она и двигалась вверх плавными рывками, соответствующими этим хлопкам. Где-то над затылком время от времени раздавался клекот, очевидно, издаваемый клювом размером с чемодан. Мила зажмурилась еще крепче. Между лопаток потек пот, спину холодил ветер.

Это же птица Рух![23] – сообразила госпожа Кларчук. – Несет меня, чтобы скормить птенчикам величиной со страуса. Как синица какого-нибудь червячка.

Сказки «Тысячи и одной ночи» попались Миле в подростковом возрасте, и она изрядно продвинулась в чтении, прежде чем книгу заметил и отобрал отец, который, хоть уже давно не жил под одной крышей с дочерью, в редкие свои помещения зачем-то превращался в Цербера.

– Кто ей это дал?! – вопрошал отец, в возмущении поглядывая на тещу. Мама Милы умерла от пневмонии, когда Мила была совсем маленькой, с тех пор она жила с бабушкой, которая, как могла, заменяла мать. – Вы дали, Анна Матвеевна?!

– Так это же сказки, Сереженька? – не поняла бабушка, испуганно глядя из-под очков. – Разве это плохо?

– Сказки? Это сказки, по-вашему?! Ничего себе, сказки! Ничего себе… – отец спрятал трехтомник в дипломат, который принес с собой. – Есть сказки, которые сказки, а есть – совсем не сказки. Совсем уже…

Мила, прерванная на интереснейшем моменте совокупления прекрасной наложницы султана с четырьмя огнедышащими джинами, решила за лучшее промолчать.

Итак, ветер бил Миле Сергеевне в лицо. Ее швыряло в воздушных ямах, как пассажира «кукурузника», отчего сердце проваливалось в пятки. Ей казалось, что она вот-вот упадет, и от удара разлетится на куски, словно фарфоровая статуэтка из коллекции. Но, вместо ожидаемого падения ее изрезанные острой стерней ступни внезапно нашли опору. Едва под ногами оказалась земля, или, по-крайней мере, нечто твердое и, похоже, незыблемое, Мила открыла глаза. Лучше бы она этого не делала.

Она обнаружила, что стоит на верхушке дымовой трубы, показавшейся высокой, как Эйфелева башня. От поверхности ее отделяла пропасть как минимум в несколько сотен метров. Где-то очень далеко на северо-западе искрилась на солнце Десна, напоминающая с высоты голубой шнурок, посыпанный блестками. Левее виднелись крыши новостроек Троещины. У Милы Сергеевны захватило дух, закружилась голова, и она едва не сорвалась вниз. Лететь бы ей к далекой земной поверхности, кувыркаясь, если бы не чьи-то крепкие руки, удержавшие ее за локоть. Это был невидимый спаситель, которого она с перепугу приняла за гигантскую прожорливую птицу из арабских сказок. Мила ахнула, узнав Сергея Михайловича.

– Сергей Михайлович?! – воскликнула Мила с облегчением, вспомнив, как он обещал, что будет неподалеку, и, если потребуется, подстрахует. Значит, как ни странно, полковник сдержал слово, на этот раз. – Так это были вы?! Ну, слава Богу!

Правда, полковник выглядел несколько необычно. Его поджарое тело (вскормленный на пиве живот-бурдюк исчез без следа) было покрыто кожистой чешуей с сильно развитыми мышцами летуна. Ноги вместо ступней заканчивались могучими когтистыми лапами, крепко цеплявшимися за кромку трубы. За спиной Сергея Михайловича подрагивали перепончатые крылья, как у летучей мыши, только значительно больше. Заметив ее округлившиеся глаза, Украинский их свернул, и теперь они торчали у него из-за спины, словно рукояти самурайских катан.[24] Мила решила, что пока он не собирается улетать. Это конечно обнадеживало.

– Здравия желаю, Мила Сергеевна, – заклекотал Украинский. На месте рта у него красовался мощный, массивный клюв. Слова летели оттуда, как из рупора. – Я же обещал, что подстрахуем, в случае чего. Если кто-то кое-где у нас порой, честно жить не хочет, кхе-кхе. Так что, не о чем беспокоиться, Милочка.

Мила с благодарностью посмотрела на полковника. Было так здорово – оказаться под надежной защитой. Из трубы вырывался могучий поток теплого воздуха и приятно согревал спину. Никакого смрада она не чувствовала.

«А еще говорят, что из труб теплоэлектростанций вся таблица Менделеева вылетает. С дымом. Врут, наверное, как всегда. Эти чертовые экологи».

Миле сделалось хорошо, и даже уютно. Чудовищная высота перестала пугать госпожу Кларчук, и она с интересом огляделась по сторонам. Любоваться было чем. Мила оценила колоссальных размеров цех, расположившийся у основания трубы. Оттуда доносился монотонный гул, издаваемый какими-то механизмами.

– Котлотурбинный цех, – пояснил ей Украинский. – Мне в подобном как-то аварию поручили расследовать. Ротор турбины лопнул, представляете? Осколки весом в несколько тонн разлетелись на многие километры. Комитет, естественно, привлекли к расследованию. Возникло подозрение в террористическом акте.

– Ну и как, оправдалось?

Сергей Михайлович хотел пожать плечами, но вместо этого хлопнул могучими крыльями. Теперь он напоминал Миле Сергеевне гусара польской крылатой кавалерии. В юности она ходила в кинотеатр на «Потоп».[25]

– Да нет, в общем-то. Факты хищений вскрылись… и, преступной халатности.

За котлотурбинным цехом высились громадины градирен. Над ними клубился пар, поднимаясь в бирюзовое небо. Поскольку труба, несмотря на гигантскую величину градирен, была значительно выше, Миле удалось разглядеть водяную гладь в разрывах между клубами пара.

– Там вода?

– Горячая вода, – подтвердил Украинский. – Хочешь, хоть в самый лютый мороз купайся. Как открытый бассейн с подогревом, вроде того, что работал на стадионе «Динамо». Главное, чтобы в насосы не затянуло. А то… такое дело, кхе-кхе.

– А бывает?

– Говорят, да, – признал Украинский неохотно. – Вообще-то, персонал в градирнях рыбу разводит.

– Рыбу? – Мила вытаращила глаза.

– А почему бы и нет? – полковник в возбуждении захлопал кожистыми крыльями. – Такие толстолобики плодятся, жирные, пальчики оближешь. – Он алчно щелкнул клювом, и Мила подумала, что при желании полковник в состоянии натворить этим своим клювом дел. Перекусить, например, руку. – Я вот сейчас слетаю, принесу вам пару рыбин. На пробу. С икрой. Вы только сумку мне отдайте.

– Сумку?

– Ну да, сумку. Сумочку, будьте добры. С деньгами.

Покосившись через плечо, Мила Сергеевна обнаружила сумку, наполненную на Подоле деньгами, которые она таки выбила из конвертальщика[26] Паши. «Интересно, это та, которую я в парадном спрятала, или все же „кукла“, предназначавшаяся Андрею?»

Ах, деньги… я и забыла, – протянула Мила. Как ни благодарна она была полковнику за чудесное исцеление, расставаться с сумкой было жаль. Особенно, если внутри находились не пачки старых газет, а отпечатанные ФРС[27] доллары. Такие хрустящие и желанные.

– Видите, какая вы рассеянная, – согласился полковник, нервно перебирая когтистыми пальцами. Точь-в-точь, как у курицы, только значительно больше и радикального черного цвета.

– Да, конечно, – согласилась Мила, и только теперь заметила вторую дымовую трубу. Вторая труба, словно зеркальное отображение первой, торчала в каких-нибудь двухстах шагах. Верхушку трубы венчало аккуратно сплетенное гнездо. Из гнезда высовывались разинутые клювы птенцов. Птенцы, судя по всему, ссорились, вырывая один у другого крупные куски мяса, показавшимися Миле фрагментами человеческого тела.

– О, Боже! – Мила прикрыла рот.

– Не стоит так болезненно реагировать, Милочка. А тем более, понимаете, расстраиваться. Он большего и не заслуживал.

– Кто?

– Как кто? Паша. Дружек ваш. По незаконной обналичке специалист.

Мила отвела глаза.

– Вы же сами говорили, Милочка, будто он мухлевал, кхе-кхе?

– Такого я ему все равно не желала, – пролепетала она, борясь с подступающей дурнотой.

– Такова его судьба, – отрезал полковник. – Надоело с махинаторами цацкаться. Сумку давайте!

– А кто это? – спросила Мила, разглядев совсем далеко, над вышгородскими лесами, пару угрожающего вида птиц. Птицы волокли в когтях нечто весьма тяжелое, то ли бычка, то ли крупного человека.

– Ах, это… – Сергей Михайлович отмахнулся, – это наши ребята. Оперативники. Второго подельника вашего задержали. Этого, как его? Протасова. Да черт с ним, с быком тупоголовым. Не берите в голову. Вы сумочку-то давайте.

– Спустите меня, пожалуйста, на землю, Сергей Михайлович.

– Сначала сумка – потом земля, Мила Сергеевна. И давайте-ка без торга. Тут вам не базар, дорогуша! – внезапно посуровел Сергей Михайлович и, дав понять собеседнице, что шутки закончились, яростно щелкнул клювом прямо у нее под носом.

Цепенея под алчным взглядом похожих на стекляшки глаз полковника (недаром сотрудники силовых структур так падки на словечки типа «сокол» или «беркут»), Мила Сергеевна протянула сумку. Украинский поймал ее с ловкостью совы, хватающей обреченную мышь. В следующую секунду могучие крылья расправились, сделали мах, полковник отделился от трубы.

– А я?! – взвизгнула Мила. – Как же я?!

– Вы? – Украинский, вероятно, хотел пожать плечами, по привычке. При этом его крылья сложились. Чтобы не полететь вниз камнем, ему пришлось сделать несколько яростных взмахов, прежде чем он поймал поток восходящего воздуха, и воспарил.

– Вы, дорогуша, меня больше не интересуете. Отработанный, так сказать, материал.

– А как же наш договор, Сергей Михайлович, вы же мне двадцать пять процентов обещали?!

– Вы что-то путаете, кхе-кхе. Я с аферистами не договариваюсь.

– Хорошо! – в отчаянии она протянула к нему дрожащие руки. – Я поняла. Не надо мне никаких процентов, Сергей Михайлович! Только не бросайте меня, пожалуйста, я вам еще пригожусь!

– Пригодитесь? – заклекотал Украинский. – Да на кой черт, спрашивается, вы мне сдались? – он окинул презрительным взглядом ее беззащитное, худенькое тело. Только сейчас Мила сообразила, что обнажена. – Мяса в вас – кот наплакал, честно вам говорю. Яйца снести – и того не сможете. Вы, дамочка, балласт.

– Умоляю! Не бросайте меня здесь! – повторяла она снова и снова, теперь сквозь слезы.

– Да я и не бросаю, – сообщил полковник. Мила решила – сжалился.

– Правда, Сергей Михайлович?

– Передаю, с рук на руки, Милочка, другим нашим сотрудникам. Скоро они за вами прибудут. Недолго терпеть.

– Какие сотрудники? – пролепетала Мила.

– Товарищи Витряков с Филимоновым.

– Они ваши сотрудники?! – взвизгнула она.

– Так точно, дамочка. Только внештатные.

– Они же бандиты! – закричала она.

– Ну, знаете, я бы не стал, на вашем месте, развешивать ярлыки, дамочка, – осуждающе проговорил Украинский. – Вину обвиняемого определяет суд, верно? Он же назначает наказание. Сейчас, понимаете, не 37-й год, кхе-кхе, к сожалению…

– Не отдавайте меня им! – завыла Мила. – Я буду хорошей!

– Ничего не попишешь. Такой приказ.

– Я буду жаловаться Артему Павловичу!

– Ну, сама напросилась! – заклекотал Украинский и толкнул ее правым крылом. Потеряв равновесие, Мила, пронзительно визжа, полетела в закопченную дочерна пропасть дымохода.

– Мама! Мамочка! – кричала Мила, выпученными от ужаса глазами наблюдая стремительно удаляющийся круг ярко-голубого неба вверху.

– Мамочка…

Она обнаружила себя на глинобитном полу, среди опилок, в грязном чулане, куда ее бросили накануне вечером, со связанными за спиной руками. Где-то неподалеку брехали собаки, эти ночные часовые, готовясь передать вахту петухам. За крошечным окошком, раза в два меньше форточки, неуверенно брезжил рассвет. Наступал новый день, обещавший быть еще хуже ночного кошмара. Замерзшая и перепуганная, она была на грани прострации. Часть сознания лихорадочно искала пути спасения, но находила одни тупики, часть готова была истерически смеяться, представляя перекошенную физиономию бомжа, обнаружившего набитую банкнотами сумку, часть хотела одного – смерти. Безболезненной и гуманной, во сне. Спустя полчаса Мила забылась. Ей удалось проспать еще с полчаса. Пока не пришел Витряков.

раннее утро, суббота, 12 марта

Леонид тоже не выглядел посвежевшим. Видимо, остаток ночи пропил. С ним пришли запахи перегара и бензина. Если с перегаром все было ясно, то запах бензина Миле чрезвычайно не понравился. Он ее напугал.

– Принюхиваешься? – от Лени не ускользнул ужас в ее глазах. Есть люди, которые буквально питаются чужими страхами. Витряков был из их числа. – Давай, давай. Пока есть чем.

Мила инстинктивно подалась назад. Но, сзади была стена.

– Живо колись, коза, где камни? – добавил Витряков, ухмыляясь. – Сразу предупреждаю, попробуешь сбрехать – я тебе такое устрою, зенки повытекают.

Мила сообразила, что речь о бриллиантах Виктора Ледового, давно присвоенных Артемом Поришайло.

– Они давно не у меня, Леня, – заспешила она. – Их у меня и не было никогда. Они…

Витряков не дал ей окончить фразу. Не размахиваясь, залепил пощечину. Мила ударилась затылком в стену. Из глаз посыпались искры.

– Раз бы тебе навалять, цыпа. От души. Но, у меня другой план. Сейчас будем в Космодемьянскую играть. Ты, значит, будешь Зоя…

Появился Филимонов, по-приятельски подмигнул госпоже Кларчук, поставил рядом закопченный стальной прибор, в котором она с ужасом узнала видавшую виды паяльную лампу. Опустившись на четвереньки, Шрам принялся работать поршнем, нагнетая давление в камере с топливом. Теперь запах бензина наполнил чулан, заставив все прочие отступить.

– Мы тебя сейчас опять жарить будем, – сообщил Филя между делом. – Только теперь в натуре. Леня, спички подай.