Темная лошадка Дышев Андрей

Глава 34

ГЕЛЬМУТ ВСЕГО ЛИШЬ ПРИТВОРЯЛСЯ СПЯЩИМ, и когда я вошел в комнату, на ощупь добрался до свободной кровати и лег поверх одеяла, немец скрипнул пружиной, тяжело вздохнул и сказал мне:

– Я думаю, Стас, что Илона знает, где лежит рюкзак.

– При чем здесь Илона? Я же объяснял: вы давно засветились, и если в первый раз контрабанда сошла вам с рук, то на этот раз эфэсбэ следила за вами от самой таможни в Шереметьеве.

Гельмут некоторое время молчал. Потом негромко спросил:

– Как вы думаешь, Стас, эфэсбэ нас станет задержать?

Я зевнул.

– Гельмут, повторяю в десятый раз. Никто вас за руку не хватал, потому никто не сможет обвинить вас в совершении преступления. В «Белый Князь», к счастью, вы не спустились, главного связного Шаттуева убили еще до того, как вы с ним должны были встретиться, а на контакт с украинцем Илона не пошла. На каком основании вас должны задержать?

– Ваши слова имеют вкус, как мед… Эх, я не могу скинуть с мозга наш рюкзак с долларами. Но в России очень трудно потратить миллион долларов и остаться живым!

– Тогда я потрачу некоторую часть, а остальное положу в банк.

– Стас, вы говоришь, как человек, у которого больной мозг! Что вы скажешь налоговый инспектор, когда он спросит: где вы взял такие большие деньги?

– Я отвечу, что мне их подарил один знакомый немец.

– Это не смешно, Стас. Сначала куда-то потерялся миллион долларов, а потом приезжает в Москву человек, который был заложник у террористов, и начинает ходить в супершоп и покупать много самый дорогой товар – это, мягко говоря, подозрительно. Я прав?

Мне показалось, что где-то вверху, на третьем этаже, раздался глухой удар, словно кто-то пытался выломать двери. Гельмут ничего не услышал. Он ждал ответа на свой вопрос.

– А как бы вы поступили на моем месте? – спросил я, не столько интересуясь ответом Гельмута, сколько прислушиваясь к ночной неспокойной тишине.

– На вашем месте мне трудно было бы что-то сделать. Нужен мой опыт, мое имя…

Опять что-то громыхнуло, раздались приглушенные крики. Теперь уже и Гельмут обратил на это внимание.

– Мне кажется, Стас, что на третьем этаже кто-то плохо спит.

– Надо посмотреть, кто там буянит, – сказал я, нехотя поднимаясь с кровати.

– А я думаю, что надо крепко закрыть дверь.

– У нас с вами разные взгляды на свою роль в общественной жизни. Спокойной ночи!

В тени лестничной площадки я не заметил фигуру человека и сослепу налетел на нее.

– Стас, – услышал я голос Мэд. – Что там происходит?

– Это ты? – Я схватил девушку за плечи. – Что ты здесь делаешь?

– Там кто-то кричал, – шепотом сказала она. – Я проснулась… Мне стало страшно.

– У тебя совершенно ледяные руки. Ты что, ходила на улицу?

– Я?.. Нет. То есть да. Я хотела посмотреть снаружи на окна третьего этажа.

– И что ты там увидела?

– Ничего.

– А с другой стороны? Ведь ты, наверное, ходила и на другую сторону?

– М-м-м… Да.

– Значит, ты была рядом с кухонным блоком?

– Стас, ты меня в чем-то подозреваешь?

Я не видел глаз девушки. В темноте всегда легче лукавить, как врать по телефону или в письме.

– Илона, я в последний раз хочу оградить тебя от опасной ошибки. Не пытайся найти и, тем более, вытащить из мусорной ямы ботинки.

Я попал в «десятку», и Мэд стала активно оправдываться:

– Ты должен верить мне, Стас! Я вовсе не пыталась достать ботинки! Согласись, что ночью, без веревки это сделать невозможно!

Она попыталась меня обнять, но я, отстранившись от девушки, покачал головой:

– Нет, это как раз возможно. Но я тебя предупредил.

– Все, Стас! Я туда больше ни шагу! Поверь мне!

– Собственно, ты в этом должна быть больше заинтересована, чем я… Ну что, посмотрим на возмутителей спокойствия?

Мы стали подниматься на третий этаж. Значит, думал я, девочка все-таки пыталась отыскать ботинки, чтобы передать их украинцу. Конечно, трудно расстаться с мыслью, что в мусорной яме лежит сто тысяч баксов. Богатые – странные люди. За деньги готовы лезть хоть по горло в дерьмо. Может быть, потому они и богатые?

Я первый шагнул в коридор, но тотчас дал задний ход и едва не сбил с ног Мэд.

– Что там? – шепнула она, испугавшись моей реакции.

Я прижал палец к губам, взял девушку за плечо и подвел к двери. Мы медленно высунули головы и посмотрели в конец коридора. Несколько альпинистов, негромко переговариваясь, стояли у раскрытой двери в комнату. Четырехугольный луч света падал на пол, освещая человека со связанными руками, который сидел у ног альпинистов, привалившись спиной к стене. Без особого труда в нем можно было узнать Богдана Немовлю.

Мэд едва не вскрикнула, но я успел закрыть ее рот ладонью и оттащить от двери на лестницу.

– Почему он там? – прошептала она. – За что его связали?

– Не думаю, что это означает что-либо хорошее, – пробормотал я и, увлекая за собой девушку, стал быстро спускаться вниз. Когда мы очутились на первом этаже, я сказал: – Кажется, ты следующая на очереди. Сейчас быстро хватай свои куртку, рукавицы, шапку – все, что есть, и через окно выходи на улицу. Жди меня на тропе к Ледовой базе.

– Хорошо, – с готовностью сделать все, что я прикажу, ответила Мэд. – Хорошо. Только ты постарайся быстрее. Мне очень одиноко… Поцелуй меня!

– Не тяни время! – поторопил я и снова побежал наверх.

Глава 35

БОРОДАТЫЕ МУЖИКИ РЕШАЛИ СУДЬБУ БОГДАНА. Они стояли вокруг него, морщили коричневые лбы, теребили курчавые бородки.

– Врача надо, – сказал один.

– Не врача, а милиционера, – возразил второй.

– Засуньте себе в задницы вашего врача разом з милиционером! – на высокой ноте, переходящей в визг, выкрикнул Немовля. – Развяжите меня, козлы, я вам ноздри поразрываю!

– Я же говорю – врача надо, – снова сказал первый альпинист.

У выхода я на мгновение остановился. Неплохо было бы накинуть на себя куртку, но мне не хотелось сейчас встречаться и разговаривать с Гельмутом. До него еще дойдет очередь. Сначала надо отправить в Москву Мэд.

Мэд ждала меня на краю взлетного гребня, за которым спуск становился крутым, и его окончание тонуло в плотной тени. Она боялась идти в темноту одна и ждала меня, застыв на фоне серого склона памятником скорбящей матери.

– Идем, – сказал я ей, поравнявшись, и пошел дальше.

Мэд скрипела сапожками Ларисы за моей спиной и молчала. Даже такие неугомонные, экспансивные натуры, как Мэд, устают и теряют интерес ко всему вокруг, когда наступает переизбыток драматических событий. Она уже не говорила о миллионе долларов, которые почти лежали в нашем кармане, о вибрамах, напичканных стимулятором храбрости, о глупом и трусливом Гельмуте. Она даже не интересовалась, куда я ее веду.

Когда мы дошли до Ледовой базы, стало совсем светло, и вершины гор, необычайно контрастные в хрустально-прозрачном воздухе, уже достали до заревого малинового луча. Я подвел Мэд к бочке, в которой несколько дней назад безмятежно жил Гельмут, варил суп из шампиньонов, по утрам обтирался снегом, гулял по склону среди ледовых трещин и, не злоупотребляя, баловался «твердым вайном».

– Может быть, тебе нужно взять какие-нибудь вещи? – спросил я.

Мэд отрицательно покачала головой и даже не зашла на порог бочки. Я отвел ее в свой вагончик, посадил на койку и включил электропечь, чтобы подогреть кофе.

Лариса была здесь недавно: комок снега от ее обуви, оставшийся в «предбаннике», еще не до конца расстаял, но Мэд его не заметила, и я, как бы ненароком, размазал его ногой. Томик стихов Бернса стоял не на полке, где я его оставил, а лежал на столе. Я машинально пролистал книгу веером. Все нормально, Лариса письмо взяла.

Мэд держала большую алюминиевую кружку обеими руками и, грея ладони, пила кофе маленькими глотками. Тепло и покой все сильнее прижимали ее к койке, и, когда девушка отставила кружку и откинулась на подушку, я понял, что нужно принимать решительные меры, иначе девушка заснет богатырским сном.

Я взял ее за руку и потянул на себя. Мэд захныкала, как первоклассник, которого рано утром поднимают в школу, и закрыла подушкой лицо.

– Илона, тебе надо спускаться вниз. Милиция может нагрянуть сюда в любую минуту.

– Ну и пусть, – ответила Мэд, не выпуская из рук подушку. – Меня арестуют, и я хоть в тюрьме отосплюсь… Ой, не тряси меня, у меня уже голова кружится!

– Слушай меня внимательно, – продолжал я, не обращая внимания на ее каприз. – Сейчас начнет работать канатная дорога, и ты спустишься вниз. Наймешь первую попавшуюся машину, на ней доедешь до Минвод и оттуда ближайшим рейсом вылетишь в Москву. Там ты устроишься в гостинице «Космос»…

– Господи! – взмолилась Мэд. – У меня же нет с собой ни пфеннига! Я рассчитывала получить деньги за порошок. Теперь же придется открывать счет, посылать факс в Штутгарт…

Я запустил руку во внутренний карман, вытащил толстую пачку стодолларовых купюр, которые отсчитала мне Лариса, и протянул ее Мэд.

– Здесь двадцать тысяч долларов. На карманные расходы и на подарок к Восьмому марта тебе хватит. Ты ведь забыла, что сегодня наступило Восьмое марта!

Вот что действует лучше кофе и даже стимулятора храбрости. Мэд вмиг отбросила подушку и уставилась на пачку денег.

– Стас, – негромко произнесла она со скрытым восторгом в голосе. – Откуда у тебя столько долларов? У тебя же не было с собой…

Она подняла глаза. От сонливости и апатии не осталось и следа.

– Бери и не задавай лишних вопросов, – сказал я. – У мужчин могут быть свои тайны.

– Тайны? – уже не сдерживая совершенно безумной улыбки, произнесла Мэд. – А я знаю твою тайну. Но как ты сумел? Как…

– Согласись, что я был бы полным идиотом, если бы не завладел рюкзаком Глушкова. Миллион долларов на дороге не валяется, так ведь?

Она заурчала, как голодная кошка, которой бросили кусок мяса, и прыгнула мне на шею.

– Стас, ты умница! Ты гений! Я верила, что ты все-таки сумеешь отобрать наши деньги у этого садиста! Я просто схожу с ума от счастья! Ты теперь богатый человек!

Мэд пошла в атаку за свое право. Она вскользь, как бы ненароком сказала «наши деньги», и теперь смотрела, как я на это отреагирую.

– Да, теперь я богатый.

Легкое ударение на слове «я», и Мэд поняла, что ее первый выпад прошел мимо цели. Мы продолжали обниматься, но были уже противниками, и каждый как бы обнимал рюкзак с долларами.

– И как ты теперь думаешь распорядиться этими деньгами?

Я пожал плечами.

– Передо мной никогда не стояло проблемы, как потратить деньги… Может быть, куплю виллу.

– О-о! – кивнула Мэд. – Это хорошее вложение денег. А разве в России есть виллы?

– В России есть все… Но мы не о том, Илона. Тебе пора. Сейчас запустят канатку.

– Я замерзла! – вдруг неожиданно капризно произнесла Мэд. – Меня знобит! Ты можешь подогреть чайник или я это сделаю сама?

Я пожал плечами и вышел на улицу. Электроплита была вырублена, поэтому пришлось ждать, пока нагреется стальной лист, а потом во второй раз вскипит вода в чайнике. Когда я вернулся в вагончик, Мэд не было. Я взял ее чашку, источавшую легкий запах косметики, насыпал растворимого кофе, кинул пару кусочков сахара и залил кипятком.

Мэд, беззвучно открыв дверь, вошла и как-то неестественно улыбнулась,

– Ты уже здесь? Так быстро?

– Ты куда ходила? – спросил я, помешивая в чашке ложкой.

– Я? – зачем-то переспросила она, словно в комнате, кроме нас, был кто-то еще, и села в кресло. – Ну куда еще можно ходить?

Она что-то скрывала. Я поднес ей чашку. Мэд взялась за блюдце обеими руками, и я успел заметить, что пальцы ее выпачканы в чем-то черном, напоминающем сажу.

– Что это у тебя с руками?

Мэд мельком взглянула на руки, поставила чашку на пол и вынула из кармана платок.

– Где-то выпачкалась, – ответила она, вытирая пальцы. – У тебя нет какого-нибудь лосьона?

Я подал ей флакон французского одеколона. Мэд смочила платок, тщательно протерла руки и поднесла их к моему лицу.

– Теперь нормально?

– Нормально. Плохо только, что одеколон мужской.

– Это ничего, – усмехнулась Мэд. – От тебя пахнет женскими духами, от меня – мужским одеколоном, но мир от этого не рухнул. Правда?

Мы смотрели друг другу в глаза и улыбались.

– Ты меня не оставишь? – спросила Мэд, когда мы вышли на улицу, в мир слепящего света.

– Гостиница «Космос», – еще раз напомнил я. – Дня через два. От силы – через три я там буду.

Пустые кресла каруселью кружились рядом с нами, грохотали на посадочной платформе, как трамвай на стыках рельсов. Мэд ждала от меня каких-то слов, но я думал только о Тенгизе, который мог появиться здесь с минуты на минуту.

– Иди, – сказал я.

Я привык к тишине, к звуковому вакууму гор, и металлический лязг канатной дороги нестерпимой болью бил по мозгам.

– Стас, – слабеющим голосом произнесла Мэд. – Сегодня ночью, когда мы сидели взаперти, ты сказал, что ты меня любишь… Ты шутил или говорил правду?

– Илона! Я все скажу тебе потом! А сейчас тебе надо спускаться вниз!

Моя грубость помогла ей решительно повернуться, спрыгнуть на платформу и сесть в кресло. И все-таки она оглянулась, но нас уже разделяла пропасть.

Глава 36

ЧУКЧЕ НЕПРОСТО ПОНЯТЬ, зачем в бокал с коктейлем кладут лед. Так и мне трудно было въехать, для чего нормальные с виду люди поднимаются в горы и загорают. В гробу видал я это солнце, от которого кожа сползает с лица, словно со змеи в период линьки. Две молодые особы в ядовито-зеленых комбинезонах спрыгнули с кресел на платформу, пустили в мою сторону солнечные зайчики зеркальными очками, прошли по краю скального карниза в сторону, кинули под ноги крохотные рюкзачки и стали медленно раздеваться, словно исполняли стриптиз. Одну из девушек я узнал. Это была Маша, нимфетка, которая вместе со своим великовозрастным другом Эдом ехала с нами в вагоне канатки. Она как будто косилась в мою сторону, но сказать наверняка, заметила она меня или нет, было трудно – глаза девушки были спрятаны за зеркальными стеклами очков.

Я отвернулся и сел в тени ветхого жестяного козырька платформы, где незаметно уснул под ритмичный лязг кресел, что было вполне естественно, так как я уже забыл, когда в последний раз высыпался. Должно быть, я, как Штирлиц, спал минут двадцать и, открыв глаза, увидел, что девушки продолжают стоять в прежних позах, впитывая в себя радиацию, а прямо на меня плывет красное кресло с почерневшим от долгого скитания по горам Тенгизом.

Он не видел меня. Он даже не мог предположить, что я нахожусь здесь, в сотне километров от лагеря Уллу-Тау, где должен был находиться сейчас вместе с Глушковым, и, предвидя неприятную реакцию, все не мог решиться встать и выйти ему навстречу.

Сначала я подумал, что Тенгиз обладает большей степенью сдержанности, чем он демонстрировал, играя роль террориста, что это естественная ментовская привычка к власти над людьми и, в первую очередь, над собой и своими чувствами. Но потом до меня дошло, что самообладание здесь вовсе ни при чем, просто человек смертельно устал. Он увидел и узнал меня, когда между нами оставалось всего метров пять, ничего не сказал, даже не нахмурился, скинул с плеч рюкзак с притороченными к нему рулоном каримата и бухтой поизношенной, связанной во многих местах веревки, сел на него и стал открывать замки вибрам.

– Кажется, я обморозился, – пробормотал он, стягивая ботинок с ноги.

Я присел рядом с ним, помог ему разуться, стянул толстый и плотный носок и осмотрел ногу. Мизинец прихватило довольно серьезно, он был белым, восковым, а вокруг ногтя темнел гангренозный ореол. Я поднял глаза.

– Не потерять бы палец, Тенгиз.

– Черт с ним, – равнодушно ответил Тенгиз, надевая носок, и только потом с вялым любопытством спросил: – Почему ты здесь?

– Так получилось… Давай отойдем подальше, там на обрыве загорает девчонка, которая была с нами в вагоне. Лучше, чтобы она не видела нас вдвоем.

Тенгиз ввалился в мой вагончик, скидывая на ходу вибрамы, и в чем был повалился на кровать. Я накрыл его одеялом и с баком вышел на кухню, чтобы нагреть воды. Но когда я вернулся, Тенгиз сидел на кровати, скрестив под собой ноги, и пил из горла коньяк, который нашел в навесном шкафу. Коньяк ему не нравился, он морщился после каждого глотка, будто хлебал очень горячий чай или отвратительное на вкус лекарство.

– Откуда это? – спросил он, кивая на никелированную спинку кровати.

Я не сразу понял, о чем он. Посмотрел на кровать, на Тенгиза, снова на кровать.

– В каком смысле? – уточнил я.

– В прямом. Кровь откуда?

Я склонился над спинкой, протер глаза. Темный мазок на изгибе трубы, больше похожий на мазут. Устал человек, повсюду уже кровь мерещится.

– Да это не кровь, – осторожно пояснил я. – Грязь.

– Ты меня за идиота не принимай, – спокойно посоветовал Тенгиз, в очередной раз отхлебывая из горла. – Я эту грязь нутром чую.

Я снова посмотрел на спинку кровати. Может, и в самом деле кровь, но откуда она здесь взялась – ума не приложу.

– Давай о деле, – изменившимся голосом произнес Тенгиз.

Я рассказал Тенгизу, как Глушков завладел автоматом, как убил сначала одного, а затем второго пилота, как я сажал вертолет на снежном поле, как Глушков умер от отека легких, а Илона, воспользовавшись удобным случаем, передала вибрамы с контейнерами украинцу, и тот, испытав действие стимулятора на себе, устроил на Приюте дебош. Чем дольше я говорил, тем все более тоскливо выглядел Тенгиз. Когда я замолчал, он резюмировал:

– Меня снимут с должности. Провал по всем статьям. Ну, Глушкявичус, ну, темная лошадка!

– Не драматизируй, – попытался я успокоить Тенгиза. – Не все так плохо складывается.

– Не все так плохо?! Ты смеешься или прикидываешься дурачком? Что мне теперь делать с этой Илоной? Как я ее возьму? Ты понимаешь, что теперь невозможно доказать ее причастность к контрабанде порошка? Ты видел, как она передавала вибрамы украинцу? Ты ее за руку поймал? Ты при свидетелях достал из подошв контейнеры и вытряс из них стимулятор?

Я отрицательно покачал головой. Тенгиз сделал мину и развел руками.

– Вот видишь.

Я сделал сильный ход:

– Но мы теперь знаем, где находится база боевиков.

Тенгиз кинул на меня быстрый взгляд.

– Так ты все-таки узнал? И молчал? Где база?

– В бывшем альплагере «Белый Князь». Там когда-то оттягивались партийные боссы Чечено-Ингушетии. Их закидывали туда вертолетами. Я слышал, что там стоят три классных гостиничных корпуса со всеми прибамбасами, медицинский корпус, шикарная кухня, и все в отличном состоянии. Базу не разворовали в перестройку только потому, что она находится в относительно недоступном месте, туда всякий чмошник не поднимется.

Тенгиз несколько оттаял. Он снова потянулся к бутылке с коньяком, отхлебнул не поморщившись.

– Это уже что-то. За это спасибо. За это нас уже не расстреляют.

– «Спасибо», конечно, хорошая штука. Но лучше поощри меня материально, – вроде как пошутил я.

– Сейчас! – кивнул Тенгиз. – Достань в заднем левом кармане рюкзака рулон туалетной бумаги и оторви себе, сколько хочешь… Кстати, а наши баксы где?

Я пожал плечами.

– Я же тебе рассказывал, что Глушков перед тем, как помереть, куда-то спрятал рюкзак. Может быть Илона его под шумок сперла, может быть, Гельмут.

– Надо найти. Мне за них отчитываться.

– Напечатаете еще.

– Напечатаете! – передразнил Тенгиз. – Сложнейшая технология! Высшее качество подделки! Если они пропадут, мне оторвут башку. Это же инвентарь МВД!

Я пообещал Тенгизу, что обыщу весь Приют. Мы помолчали. Я ждал, когда он первым заговорит о Немовле, чтобы инициатива исходила от него, но Тенгиза тянуло в другую сторону:

– Пока я буду заниматься трупом Глухерсона, Илона свалит за границу. И Бэл, как назло, пропал. Где он может сейчас быть?

– Бэл не пропадет. Он потерял нас, и ему ничего не останется, как вернуться на Приют. Я бы посоветовал тебе для начала взять Немовлю по подозрению в убийстве Шаттуева. Простейший обыск в присутствии понятых, и ты находишь при нем психотропный препарат. Разве этого мало?

– Мало. Мы упустили немку. А она главная фигура в этой истории… Гельмута бы как-то взять.

– Гельмут чист, ухватиться не за что.

Тенгиз вздохнул.

– Ты прав. Ухватить его не за что… Подай-ка мне хоть ты руку!

Он опустил ноги и стал обуваться. Здоровый мужик, ему трудно исчерпать свои силы до конца. Несколько глотков коньяка и хорошо протопленная берлога быстро вернули его к жизни.

– Куда ты собрался? – спросил я, стараясь придать голосу равнодушный оттенок.

– Куда ж еще? На Приют, естественно, – ответил Тенгиз, доставая из рюкзака табельный «макаров» и засовывая его под куртку. – Надевай куртку и выходи. Я жду на улице.

Мне пришлось его догонять. Не дожидаясь меня, Тенгиз пошел вверх по тропе.

– Послушай, Тенгиз! Если Гельмут увидит тебя на Приюте в качестве работника уголовного розыска, то, даю голову на отсечение, тебе уже никогда не увидеть своих фальшивых долларов.

– Это почему?

– Допустим, что рюкзаком завладел он. Пока мы играем прежние роли, он, думая, что баксы настоящие, постарается как можно быстрее спуститься с ними вниз и смотаться за границу. На таможне его и возьмете. Но если он узнает, кто ты на самом деле и что его прекрасно разыграли, то оставит твой учетный инвентарь гнить где-нибудь под снегом.

– А если рюкзак взял не он?

– Тогда на таможне возмете Илонку. Больше некому было спереть.

Глава 37

КЛАДБИЩЕ ПОГИБШИХ АЛЬПИНИСТОВ, наверное, единственное кладбище в мире, где нет ни одной могилы. К пирамидальной скале, чем-то напоминающей обелиск, прибиты крючьями металлические таблички с выгравированными на них фамилиями альпинистов, которые когда-то ушли на вершину и не вернулись.

– Не хотел бы я вот так, – сказал Тенгиз, рассматривая траурную стену. – Жутко становится, когда подумаешь, что тела этих людей навечно вмерзли в лед и никто никогда их не найдет… Ну, давай, выпроваживай старика, а потом дай мне знать.

Я обошел Приют со стороны кухонного блока, чтобы не проходить под окном комнаты, в которой я оставил Гельмута, но едва зашел в тамбур, в котором после ослепительного света, казалось, было совершенно темно, как тотчас почувствовал на своих плечах цепкие руки и услышал взволнованный голос немца:

– Это хорошо, Стас, что я вас увидел. Вы не должен подниматься наверх. Там опасно вам быть…

Он затащил меня в коридор первого этажа, и только там я начал различать его лицо.

– Да отпустите же вы меня, Гельмут! – взмолился я. – Расскажите спокойно, что случилось?

– Я сам в это не хотел верить. Вам надо срочно уходить… Войди в комнату, тут мы будем говорить и никому не мешать.

Он втолкнул меня в складскую комнату с матрацами и одеялами и плотно прикрыл за собой дверь.

– Тот человек, который стоял рядом с нами, когды вы ломал дверь в комнату Клюшкофф…

– Ничего не понимаю, – перебил я Гельмута. – О ком вы говорите?

– Этот человек, кажется, назывался Киньязефф.

Это он о самарянине, догадался я.

– И что случилось с этим Князевым?

– Когда вы ушел, прошел час, потом пришел этот Киньязефф и сказал, что вы должен вести переговор с сумасшедшим альпинистом.

– С каким еще сумасшедшим альпинистом?

– Я не видел, мне рассказал Киньязефф, что на третий этаж жил сумасшедший альпинист, которого завязали веревкой, но он сумел веревку кушать ртом. А потом он сказал, что будет всех резать большим ножом, если ему не дадут говорить с начальником.

– Черт возьми, Гельмут, вас вместе с вашим идиотским стимулятором храбрости! – крикнул я, когда все понял. – Объяснить вам, кто этот сумасшедший альпинист и почему он сумасшедший?

Гельмут испугался моего резкого выпада против него, но еще больше он боялся услышать подтверждение тому, о чем уже начал догадываться.

– Вы думаешь, – прошептал он, глядя на меня, как на пожар в собственном доме, – что это альфа-сульфамистезал? Что этот сумасшедший…

– Именно так, Гельмут. Теперь мне понятно, почему Илону тянуло к мусорной свалке, как бездомную кошку. Она все-таки нашла ботинки и передала связному стимулятор. А тот кретин не придумал ничего более умного, чем испытать его действие на себе.

– Стас! – выдохнул Гельмут. – Но это очень опасно. Даже когда было критическое состояние и германские войска отступили к самому Берлину, командующий армией запретил солдатам кушать альфа-сульфамистезал. Хотя это приказал сам фюрер! А знаешь, почему командующий не хотел? Потому что солдаты начинали убивать всех вокруг – свой, чужой, дойчланд, руссиш, потому что всех ненавидели. А любовь они имели только на человека, какой дал им таблетс альфа-сульфамистезал или делал укол стимулятьон.

– Все понятно. Храбрость тут, собственно, ни при чем. Сплошная мочиловка, и никаких других желаний.

– Да, человек будет как бешеный пес.

– Но почему вы сказали, что мне нельзя подниматься наверх?

– Потому что вас все ищут, вы тут один начальник. Значит, вы будешь разговаривать с этим бешеным песом. Но это нельзя делать. Вы должен беречь себя.

– Естественно, Гельмут, я должен беречь себя. Ведь не вы, а я знаю, где спрятан рюкзак с миллионом долларов. И, не дай бог, со мной что-нибудь случится, тогда вы навсегда потеряете уникальный шанс.

Гельмут пропустил мимо ушей мою иронию.

– Я предлагаю идти через окно, – сказал он.

– Идти? – усмехнулся я. – Если говорить на правильном русском, то здесь более уместен другой глагол. Давать деру, например, или драпать. Вы в очередной раз толкаете меня на должностное преступление, Гельмут.

– Я не понимаю, что есть давать теру, – ответил немец, по своему обыкновению не обращая внимания на то, на что ему было невыгодно отвечать. – И сейчас есть плохое время для долгих разговоров.

– Возьмите свой рюкзак.

– Зачем? В нем нет ничего.