Темная лошадка Дышев Андрей

Глава 23

– ЧТО, НЕ ЖДАЛИ? – СПРОСИЛ ГЛУШКОВ, когда я осторожно приблизился к нему, изо всех сил всматриваясь в лицо – не померещилось ли? – Я это, я, не надо так таращить глаза.

– Как ты смог выбраться? У тебя все цело? – спросил я, понимая, что любой вопрос сейчас прозвучит глупо.

– Ты спрашиваешь, все ли у меня цело? – невнятно, с трудом двигая распухшими губами, произнес Глушков. – Так вот, сука рваная. Ты, как спасатель, должен был поинтересоваться об этом раньше, когда меня унесло лавиной вниз. Но ты даже не спустился вниз, даже не свесил свою поганую харю с обрыва…

Я не узнавал неприметного героя. Казалось, что это другой человек, внешне очень похожий на Глушкова.

Он вдруг начал мелко и часто покашливать, и этот кашель незаметно превращался в смех. Он поднял лицо, провел языком по губам, покрытым черной корочкой запекшейся крови.

– Знают ли твои фрицы, что в этом рюкзаке? – спросил он, делая ударение на слове «что». – Знают ли они, что это дерьмо?

Я скосил глаза вниз. Глушков легонько пнул ногой рюкзак, и тот, перевалившись с боку на бок, разлегся на снегу между нами.

Где-то писали, что с психами надо разговаривать очень вежливо и спокойно. Я попытался улыбнуться.

– Дружище! Я просто страшно рад, что ты жив. Тебе не надо волноваться, сейчас мы обработаем твои раны и тихонько пойдем вниз.

– Стоять! – выкрикнул Глушков и поднял «калашников», нацеливая его на меня. – Знаешь, что я сейчас сделаю? Пристрелю тебя к едрене фене, а труп сброшу вниз.

Не похоже, чтобы этот придурок был склонен к шуткам. Я замер, не сводя глаз с автомата.

– Но зачем? – тихо и беспомощно спросил я. – Я не делал тебе зла.

– А просто так, – ответил Глушков. – Ты мне не нужен. К тому же, это очень приятно – убивать. Вот сейчас ты есть, мыслишки какие-то свои глупые в голове прокручиваешь, а стоит мне только чуть-чуть пошевелить пальчиком – и тебя не станет. И будешь потихоньку вмерзать в лед, пока тебя случайно не найдут какие-нибудь альпинисты. Представляешь – одно движение пальцем… Мы очень часто боимся вот так пошевелить пальчиком. А бояться ничего не надо, вот что я тебе скажу, погань.

Он слишком круто начал, но первый испуг у меня прошел, и я стал злеть.

– Чего тебе надо? Что ты меня автоматом пугаешь, чмошник ты занюханный! Ты, наверное, силь-но головой ударился…

Зря я так. Глушков оказался придурком в слишком большой степени, чтобы разговаривать с ним таким тоном. Признаюсь, я не ожидал от него такой верности своим словам. Он молча поднял автомат и выстрелил в меня. За мгновение до этого, когда первобытные инстинкты вместо ума взяли бразды управления моей плотью, я мешком рухнул на снег и почувствовал, как пуховик на плече за что-то зацепился.

– Ну что, подыхать будешь? – спросил Глушков.

– Не стреляй, – едва выдавил я из себя. Язык во рту онемел, словно я хлебнул крутого кипятка. Скосил глаза, глядя на свое плечо. Из пуховика торчал клок перьев, словно какая-то маленькая птичка, спрятавшись на плече, высунула через дырку свой хвост.

– Кажется, я промахнулся, – с огорчением произнес Глушков. – Первый блин комом. Ничего, сейчас исправим. Тебя как пристрелить: чтобы помучился или одномоментно, в черепушку?

– Не надо! – к своему стыду я заметил, что начинаю унижаться перед Глушковым и просить его о пощаде, но намерения его были куда более, чем серьезные. – Ты не сможешь спуститься сам. Ты пропадешь здесь без меня.

– Сразу договоримся, падаль, – перебил меня Глушков. – Ты должен обращаться ко мне только на «вы» и называть меня господином. Ты понял?

– Хорошо, – ответил я и скрипнул зубами.

– Ты забываешь добавлять «господин»!

– Хорошо, господин, – едва смог произнести я, так как мне свело челюсть.

– Имей в виду, – насладившись своей властью, сказал Глушков. – Если ты еще хоть раз посмеешь обратиться ко мне иначе, я выстрелю тебе в живот. Это очень забавное ранение – в живот. Если встать на рану ногами, то из тебя, как паста из тюбика, будет вылезать дерьмо. Смешно, правда?

В магазине тридцать патронов, думал я, чувствуя, как спина полыхает огнем и покрывается потом. Скорострельность – десять выстрелов в секунду. Он выпустил две очереди – одну длинную, секунды на две, другую короткую, в полсекунды. Значит, растратил патронов двадцать – двадцать пять… Бедная Мэд! Тенгиз и Бэл, даже когда очень старались казаться страшными, были детьми в сравнении с этим чудовищем.

– Веди их сюда, – сказал Глушков, кивая в сторону немцев.

Я встал с колен, повернулся и побрел к Мэд и Гельмуту. Мне стыдно было поднять глаза. Роль, которую я до недавнего времени всего лишь играл, в реальности оказалась омерзительной. Никому не желаю быть заложником.

– Господи, – прошептала Мэд, глядя на меня потухшими глазами. – Когда же это кончится? Кто мог ожидать от жалкого пса такой агрессивности? Он сошел с ума!

Я отрицательно покачал головой и оглянулся – не услышал ли Глушков этих слов. «Господин» игрался затвором автомата, исподлобья поглядывая на нас.

– Он не сошел с ума, – ответил я. – Просто этого человека слишком много унижали в жизни. Теперь он отыграется на нас.

– Как вы думаешь, Стас, в рюкзаке этот Клюшкофф лежит доллары? – спросил Гельмут. Старик был напуган. Он понял, что чувство собственного достоинства, которое он без особого труда сохранял до сих пор, становится чрезвычайно опасной роскошью.

– А вы полагаете, что там тушенка?

– Но как он смог этот рюкзак найти?

– Это как раз меня сейчас волнует меньше всего, – раздраженно ответил я. – Берите вещи и пошли. Не надо испытывать его терпение. Запомните, Глушков непредсказуем и будет стрелять без предупреждения.

Глава 24

ЕГО ЖЕСТОКОСТЬ НЕ ЗНАЛА ГРАНИЦ. Чем слабее становился Глушков, чем глубже разъедали струпья его раны и ожоги, тем изощреннее проявлял он свою власть над нами.

– Кидайте вещи на снег! – приказал Глушков немцам, затем повернул изуродованное лицо в мою сторону: – А ты вытряхни все их барахло.

Торопясь, я быстро развязал стягивающие шнурки, перевернул рюкзак Мэд и высыпал ее вещи себе под ноги. Затем я то же проделал и с рюкзаком Гельмута.

Глушков к вещам не прикасался. Некоторое время он внимательно рассматривал свертки, мыльницы, косметические принадлежности, после чего приказал мне:

– Открой мыльницу!.. Ломай мыло! Раздави его ногой.

Мэд и Гельмут смотрели на Глушкова с брезгливым страхом. Нами командовал сумасшедший.

– Это что? – спросил он, кивая на тугой полиэтиленовый пакет.

Мэд подняла его раньше меня.

– Это нательное белье, – сказала она.

– Руки опусти, с-с-сука!! – заорал Глушков. – Отдай спасателю, не то пристрелю.

– Это ее шмотки, – пояснил я Глушкову, принимая пакет из рук Мэд.

– Разворачивай и вытряхивай все на снег.

На снег полетели разноцветные трусики и лифчики. Мэд поджала губы и сдержанно усмехнулась.

Глушков продолжал шарить глазами по раскиданным вещам. И тут до меня дошло: нет, он не сумасшедший, он каким-то образом узнал про альфа-сульфамистезал и выискивал его среди вещей немцев.

– Скажи этой проститутке, – прохрипел Глушков, – пусть раздевается.

Я с недоумением посмотрел на Глушкова.

– Что тебе не понятно?! – визгливо закричал он.

– Илона, он требует, чтобы ты разделась, – произнес я.

– Шнель!! Пошевеливайся!! – Глушков нацелил в грудь девушки автоматный ствол.

Мэд растегнула пуховик, сняла его и кинула к ногам Глушкова.

– Дальше! – поторопил Глушков, обыскав пуховик. – Догола!

Я уставился себе под ноги и краем глаза видел, как на снег падает одежда. Последними, в лицо Глушкова, полетели скомканные колготки.

– Теперь старик! Шнель!!

Я несколько раз незаметно обернулся, глядя на край обрыва. Может быть, Бэл видит все это безобразие и уже спешит нам на помощь?

Мэд дрожала, надевая на себя остывшие вещи. Наверное, мучительнее всего было стоять на снегу босиком, потому что она, натянув до колен колготки и шерстяное трико, сразу же обула вибрамы и защелкнула на них замки.

Гельмут, белый, худой и жалкий, переминался с ноги на ногу в одном исподнем, пока Глушков прощупывал все швы и обыскивал карманы его одежды.

Меня обыскивать Глушков не стал, и я уловил и легко расшифровал недвусмысленный взгляд Мэд: она словно хотела спросить у меня, откуда Глушкову стало известно про контрабандный товар. Для меня это тоже была загадка загадок.

После обыска Глушков связал нам руки и приказал идти по тропе впереди себя, причем ствол автомата вплотную прижимал к пояснице Мэд, и несчастная девушка каждое мгновение находилась на волоске от смерти. Понимая, что на ледовой стене он окажется в беззащитном положении, Глушков погнал нас по кругу, через обширное плато, где под снегом таились сотни трещин. Мы шли как по минному полю в постоянном ожидании срыва в пропасть.

С периодичностью в каждый час с ним вдруг начинало происходить что-то странное. Он кричал мне, чтобы я остановился, падал коленями на снег и с приглушенным стоном начинал раскачиваться маятником вперед-назад, касаясь лбом наста и оставляя на нем грязно-бурые отпечатки. Наверное, его мучили страшные головные боли, и в такие мгновения он был особенно страшен, потому что сознание его затуманивалось и поступками начинало править безумие.

Ближе к полудню, после очередного приступа, Глушков не встал. Он стащил с себя рюкзак с долларами и сел на него.

– Привал! – едва смог произнести он.

Мы с Гельмутом хотели подойти к Мэд, но Глушков дернул рукой, которой сжимал автомат:

– Стоять!! – Отдышался и тише добавил: – С тропы не сходить. Друг с другом не разговаривать… Переубиваю всех к чертям собачьим…

Я не стал испытывать судьбу и пытаться заговорить с Мэд. Хотя поговорить было о чем. Глушков, в самом деле, доходил. Думаю, что помимо сильного сотрясения мозга у него стала стремительно развиваться пневмония. Может быть, уже начался отек легких. Теперь ухо надо было держать востро. Этот безумец, почувствовав свой конец, мог, в самом деле, перестрелять нас как куропаток.

Я бы решил, что мне померещилось, если бы Гельмут тоже не встрепенулся и не оторвал от колен голову, слегка склонив ее набок. Он тоже услышал уже знакомый нам рокот, чем-то напоминающий гул далекой лавины. В нашу сторону летел вертолет!

Глушков полностью оправдывал свою фамилию. Сказывалось, должно быть, сотрясение мозга. Он продолжал заниматься рюкзаком и не слышал грохота лопастей до тех пор, пока маленький пузатый вертолет, разукрашенный, как тритон, в пятна неопределенных форм, не показался из-за скальной гряды. «Ми-восьмой» на низкой высоте летел над плато, быстро приближаясь к нам.

Глушков окаменел на мгновение, а затем вдруг вскинул вверх «калашников», поднял фиолетовое лицо кверху и издал какой-то звериный вой.

– Переводчик!! – орал он, перекрикивая нарастающий рокот вертолета. – Маши ему руками, заставляй сесть! Пилоту скажешь, что здесь, под скалой, двое раненых… Только не валяй дурака, переводчик!

Гельмут тоже понял, что нужно делать. Поглядывая на Глушкова, он поднял руки и скованно, словно марионетка, стал передвигать их из стороны в сторону. Казалось, что он скребком счищает с потолка побелку. По-моему, это уродливое «махание» могло только отпугнуть пилота, и я побежал навстречу винтокрылой машине и так активно размахивал руками, словно тоже собирался взлететь.

Сотрясая воздух, «Ми-восьмой» промчался над нами, оставив за собой запах горячего металла и сгоревшего керосина, лег на бок и пошел на круг, облетая плато.

– Сядь на снег!! – орал Глушков. Он уже не мог говорить спокойно. Он был на грани психического срыва. – К пилотам пусть идет фриц! Будут задавать вопросы – пусть отвечает, что ни хера не понимает!..

Глушков обращался ко мне, но Гельмут, глядя на приближающийся вертолет, тоже слушал и кивал головой.

– Гельмут, делайте, как он говорит, – сказал я немцу.

– Конешно! Конешно!

– Эй, бля, дед!! – хрипел Глушков. – Раскрошу череп твоей внучке, если что напутаешь!! Запомни: здесь, под скалой, двое раненых!

– Да, да, – кивал головой Гельмут. – Я буду говорить правильно. Я буду говорить: там есть два раненый…

Вертолет, опустив хвост, гасил скорость. Под его лопастями белыми клубами вихрился снег. Едва не задев колесами верхушки скалы, под которой прятался Глушков, «Ми-восьмой» завис над площадкой, исполосованной цепочками наших следов. Глушков силился перекричать грохот лопастей, казалось, что у него началась агония и он беззвучно раскрывает рот. Я отвернулся от него и сел в снег. Вертолет коснулся колесами поверхности снега. Лопнула фирновая доска, во все стороны побежали трещины. Из маленькой боковой форточки вертолета показала рука. Пилот то ли подзывал к себе, то ли отгонял. Гельмут все еще продолжал скованно махать руками и медленно шел под винт, как под гильотину.

Рука в форточке исчезла, открылась боковая дверка, и на снег спрыгнул один из пилотов. Не обращая внимания на Гельмута, он, согнувшись вдвое, принялся топтаться у колес. Вертолет был почти невесом, его подъемная сила уравновешивала вес, и колеса больше не погружались в снег. Пилот стал махать нам руками, словно играл на невидимом пианино. Зомбированный страхом Гельмут на деревянных ногах шел к нему и тоже махал руками. Лопасти прозрачным зонтиком вращались над его головой.

Я обернулся и посмотрел под скалу. Ни Мэд, ни Глушкова не было видно – наверное, они оба легли плашмя на снег. Гельмут наконец-то опустил руки. Пилот, поднимая воротник летной куртки, приблизился к нему. Ветер ураганной силы раскручивал вокруг них снежный смерч, и две фигуры казались призрачными. Мне показалось, что Гельмут кинулся обнимать пилота; он облапил его своими длинными руками, прижался ртом к виску, повернулся и показал рукой на скалу. Пилот кивнул и пошел к скале мимо рюкзака с долларами и бурого пятна, оставленных Глушковым.

Вот еще один заложник, подумал я, как о чем-то свершившемся, без всякой попытки остановить пилота, предупредить его об опасности.

Я услышал два коротких, следующих один за другим, выстрела и не вздрогнул, и не удивился. Гельмут стал психовать; его нервная система уже не выносила грохота лопастей над головой, обжигающие снежные опилки. Звук выстрелов сорвал его с места. Вытаращив глаза, он поплелся в мою сторону, методично, по-рыбьи раскрывая рот. Я догадался, что он произносит мое имя.

– Иди впереди меня! – услышал я за своей спиной сорванный криком сиплый голос Глушкова. Он вместе с Мэд поравнялся со мной.

– Вперед!! Залезай в «вертушку» и сразу садись на пол! – сказал Глушков, сверкнув черными глазами, в которых горел азарт убийцы, открывшего счет своим жертвам. – И не забудь прихватить рюкзак.

Похоже, он был намерен угнать вертолет. Круто взял парень, ох, круто!

Гельмут кряхтел сзади меня, шарил рукой по палубе в поисках какой-нибудь опоры. Ему было трудно, и я втащил немца за капюшон. Тот отдышался и хотел было встать, чтобы пересесть на скамейку, идущую вдоль борта, но я хлопнул его по плечу.

– Сидите на полу! – крикнул я ему на ухо.

В салон влезла Мэд. Я старался не смотреть ей в глаза – ничего хорошего в них сейчас не было, к тому же она сама вряд ли желала, чтобы я видел, как она унижена.

Глушков, опираясь о «калашников», как о костыль, влез последним, поднялся на ноги, прислонился спиной к дверце, ведущей в пилотскую кабину. Отвязал от карабина кусок репшнура и кинул мне.

– Связывай немцев!

Я покрутил в руках веревку, желая показать Глушкову, что не знаю, как можно еще применить эту штуку, кроме как для страховки в горах, и стал вязать на запястье Гельмута что-то вроде узла. Глушков, однако, халтурить не позволил и крепко двинул меня ногой в спину.

Я связал руки Гельмута и Мэд, сидящих друг к другу спиной, щадя их, насколько мог это сделать. Глушков толкнул меня прикладом, заставляя сесть рядом с ними, и, орудуя одной рукой, принялся привязывать меня к стойке скамейки. Получилось у него не слишком хорошо, хоть он и затягивал узлы, упираясь ногой мне в плечо. Веревка сдавливала мне грудь, но кисти рук были свободны, и при удобном случае я мог бы распутаться за пять минут.

Но удобного случая в ближайшем будущем, по-моему, не предвиделось. Глушков, одержимый жестокостью, шел к своей неясной цели напролом. Он распахнул дверь, ведущую в кабину летчиков, и сразу приставил ствол «калашникова» к затылку пилота.

Мы не слышали, что Глушков кричал ему. Вертолетчик не слишком реагировал на крик и на оружие, приставленное к своей голове. Он был грузным, широкоплечим, и утепленная куртка на его спине натягивалась с такой силой, что, казалось, сделает пилот одно резкое движение, и разойдется куртка по шву. Он обернулся, через черные очки спокойно посмотрел на автомат, на опухшую рожу Глушкова, потом, возможно, заметил нас. Вертолет стал вибрировать, покачиваться – движения пилота передались на штурвал.

Глушков начал нервничать. Он не имел над летчиком той власти, какую имел над нами. Летчик не боялся Глушкова.

– Ты!! – закричал Глушков. – Слушай меня!! На меня смотри!!

Пилот слегка поморщился, подался вперед. Глушков мешал ему смотреть через стекло правого борта.

– Не ищи его!! Я его застрелил!! Я сейчас грохну твой вертолет!!

Летчик был непрошибаем. Я завидовал его выдержке. Он был единственным среди нас человеком, который сопротивлялся Глушкову.

У Глушкова начался приступ бешенства. Он вдруг сорвал с головы пилота наушники и стал бить ими по лицу. Вертолет повело в сторону. Мэд и Гельмут, не в состоянии держаться за что-либо руками, повалились на меня. Накренившись на правый борт, вертолет медленно полетел над плато, едва не касаясь лопастями наста. Я услышал, как рядом что-то оглушительно лопнуло. Нас сильно тряхнуло, пол кабины пошел вверх, затем вниз, и вертолет накренился на левый борт. По стенкам салона пробежали световые пятна. Мэд закричала и вцепилась мне в пуховик зубами.

Когда я понял, что означал хлопок, вертолет, каким-то чудом избежав столкновения с землей, завис в нескольких метрах от скалы, рядом с которой лежал на снегу убитый пилот. Глушков выстрелил по боковой форточке и наверняка перебил бы лобовые окна в вертолете, если бы пилот не стал кидать машину из стороны в сторону. Болтанка свалила Глушкова на пол, и сейчас он стоял перед пилотом на коленях и, оскалив зубы, тыкал ему в бок автоматным стволом.

– Я тебе пошучу!! – хрипел Глушков. – Все взлетим на воздух!! Последнее предупреждение!! – Летим на Приют! – крикнул Глушков, вставая с колен.

По губам пилота я прочел вопрос:

– На какой приют? Здесь много приютов.

Глушков не знал, как сказать точнее.

– Который на Эльбрусе! Там, где канатная дорога!.. Погнали, я покажу!

Пилот поморщился.

– Слушай, мы не по шоссе поедем, чтобы ты мне дорогу показывал… И не надо тыкать мне в бок стволом.

Пилот терпеливо ждал, когда Глушков уберет ствол, но тот все никак не мог занять удобную позицию. Встал рядом с пилотом, но тотчас круто обернулся и направил оружие в нашу сторону – наверное, ему почудилось, что кто-то из нас кинулся на него.

– Кто шелохнется… – предупредил он, но наказание не придумал и снова повернулся к пилоту. Попытался втиснуться в закуток слева от него, но там Глушков был слишком стеснен и плохо видел салон.

Наконец его осенило. Он толкнул дверь пилотской кабины, закрываясь от нас, и запер дверь на замок. Вертолет тотчас задрожал от тяговой силы и стремительно взмыл вверх.

Некоторое время мы неподвижно сидели на полу, прислушиваясь к грохоту лопастей. Вертолет покачивался, как лодка на слабом прибое, на бортах и потолке мельтешили тени. Я нащупал руками край скамейки, попытался приподняться, но веревки крепко врезались в тело.

– Надо что-то делать! – крикнула Мэд.

Это было адресовано нам с Гельмутом, но немец безучастно пожал плечами. Его скудный запас упрямства и самообладания давно иссяк, и ждать от него проявления волевых качеств было уже делом безнадежным.

Мэд, не дождавшись от меня конкретных идей, попыталась встать, но Гельмут был слишком неповоротлив, и девушка несильно лягнула его ногой.

– Что ты кряхтишь, будто к полу прирос?! – ядовито произнесла она. – Ноги разогнуть не можешь?

На скамейке им было сидеть менее удобно, чем на полу, потому как они не могли прижаться друг к другу спинами, но все же Мэд на некоторое время успокоилась, скосила глаза и прижалась виском к стеклу иллюминатора. По ее лицу забегали тени от лопастей.

– Что видишь? – спросил я. – Куда летим?

Мэд не сразу ответила. Она смотрела во все стороны, вниз, вверх, хмурилась и что-то неслышно бормотала. Кажется, она не могла сориентироваться.

– Никуда не летим, – наконец ответила она. – Висим на одном месте.

– Солнце в какой стороне? – не показывая своего раздражения, спросил я. Мэд меня неожиданно удивила тем, что плохо ориентировалась с высоты.

Она стала искать солнце, но не нашла.

– Не знаю, где тут твое солнце. Нет тут никакого солнца вообще.

Как я жалел, что не мог дотянуться до иллюминатора! Небольшая скорость вертолета и высота создавали ощущение полной неподвижности, «висения» над горным массивом, что и смутило девушку. Я смог бы разобраться, в каком направлении мы летели, если бы Мэд точно определила стороны света. Через минуту стало ясно, что девушка не нашла светило по той причине, что мы до этого шли курсом прямо на него. Теперь же вертолет плавно накренился на правый борт и вошел в вираж. Солнце вплыло в иллюминаторы левого борта. Мы летели точно на север, в сторону Тырныауза.

С закрытой дверью в пилотскую кабину было спокойнее, и все же я предпочитал знать, как там складываются отношения нашего придурка и пилота.

– Как вы думаешь, Стас, – завел свою песню Гельмут. – Если Клюшкофф будет лететь туда, где хочет быть, он разрешать нам идти, куда мы будем хотеть?

– Вряд ли, – ответил я. – Не для того он тащит нас с тобой, чтобы отпустить сразу, как мы приземлимся.

– А куда он может нас таскать? – пробормотал Гельмут, вздохнул, сел удобнее и с опаской покосился на Мэд.

– Никуда не летим, – повторила девушка. Окно от ее дыхания запотело, и она вообще перестала что-либо видеть.

– Под нами горы или ущелье? – спросил я ее.

– И горы, и ущелье.

Вдруг из-за двери пилотской кабины до нас донесся звук выстрела. Мэд сразу замолчала и испуганно посмотрела на меня. Гельмут заволновался, попытался привстать и сделал внучке больно. Мне показалось, что вертолет качнулся, накренившись сначала на один борт, затем – на второй.

Дверь распахнулась со страшной силой, язычок замка, вырванный вместе с крепежными болтами, шлепнулся на пол. Похоже, что Глушков выбил дверь ногой. Он стоял в проеме, опустив автомат стволом вниз, и держался свободной рукой за переборку. Лицо его, и без того уродливое и страшное, было искажено не то улыбкой, не то страхом.

– Все!! Конец!! – нечеловеческим голосом выкрикнул он, и плечи его стали содрогаться. Он смеялся. – Я его грохнул! Вертолетом управляет мертвец…

Глава 25

СКАЖУ ЧЕСТНО: ЭТО СНАЧАЛА НЕ КАЖЕТСЯ СТРАШНЫМ. Подумаешь, за управлением нет никого! Вертолет летит, как летел, не падает, двигатель не глохнет. Вроде как едешь на телеге, а извозчик прикемарил – ну и что с того?

Глушков сделал шаг в сторону, и мы увидели пилотскую кабину. Оба кресла были пусты, между ними, на полу, лежало грузное тело командира.

– Он отказался лететь на Приют, – громким шепотом произнес Глушков. Рот его все еще был искажен гримасой, правый глаз широко раскрыт, и в нем я впервые разглядел страх.

Глушков, испугавшись того, что сам сотворил, пришел к нам за помощью. Но мы, оцепенев, молчали.

– Он отказался!! – истерично крикнул он. – Я приказывал, он отказался. Он первым хотел выстрелить в меня из пистолета!

Мы молчали, как судьи перед вынесением вердикта. Мы еще не восприняли весь трагизм случившегося, и нас шокировало, скорее, необычное поведение Глушкова, чем отсутствие живого пилота на борту. Глушков стал бояться смерти и не скрывал этого.

– Ну что вы вылупились на меня, идиоты! – закричал Глушков, тотчас сорвал голос и зашелся в приступе кашля. – Грохнемся все, – хрипел он, мотая головой из стороны в сторону.