Рубин королевы Бенцони Жюльетта

– Ей там не место. То, что лежит под крышей Староновой синагоги, относится к Божественному Правосудию и Возмездию. Пектораль должна принести с собой надежду, вернувшись туда, откуда ей никогда не следовало уходить.

– Прекрасно! Все будет выполнено в соответствии, с вашей волей...

Князь протянул руки, взял серый сверток и спрятал его на груди, потуже затянув пояс плаща.

– Ты ничего не забыл? – спросил великий раввин, видя, что он собирается уйти.

– Если вы хотите прибавить к этому ваше благословение – не откажусь.

– Я говорю о той женщине из Севильи, чья неупокоенная душа...

– Господи! – густо покраснев, простонал Альдо. – Сусана! Как же я мог позабыть о той, кому мы обязаны возвращением рубина?

– У тебя есть кое-какие оправдания. Держи!

Он взял с аналоя, на котором покоилась Тора, тон-кий свиток пергамента, вложил его в кожаный футляр, затем протянул Альдо.

– Тебе предстоит еще одно путешествие, друг мой! Ты отправишься туда, глубокой ночью войдешь в дом этой несчастной, достанешь пергамент, расстелешь его на ступеньках лестницы и уйдешь, не оборачиваясь. Это свидетельство искупления ее греха...

– Я сделаю все так, как вы приказали!

– Мы сделаем, – поправил друга Адальбер, когда ночными переулками они пешком возвращались в отель «Европа». – Я всегда обожал истории с привидениями!

Но только добравшись до гостиницы, он получил наконец согласие Альдо.

– Я был бы рад, если бы ты поехал со мной, но я надеялся, что ты предложишь сопровождать меня в Иерусалим, – сказал Альдо, положив сверток с пекторалью на столик у изголовья и вытащив оттуда письмо, которое Иегуда Лива засунул под полотно.

– Я так и собирался поступить! А что мы будем делать сейчас?

– Три часа ночи. Тебе не кажется, что лучше всего было бы лечь спать? Как только проснусь, позвоню домой узнать, вернулась ли Анелька. Давно пора вырвать у нее когти!

– Каким образом?

– Пока не знаю, но думаю, что известие о смерти отца и брата должно сделать ее более сговорчивой. Надеюсь, мне удастся уговорить ее отправиться жить куда-нибудь в другое место...

– По-моему, – вздохнул Адальбер, – ты все еще веришь в сказки. Ну да ладно, спокойной ночи!

– Нет никаких причин, чтобы она оказалась беспокойной...

И правда, давно уже Альдо не случалось так безмятежно спать. Почти полное истребление рода Солманских и восстановление пекторали наполняли его душу подлинной радостью, ничто или почти ничто не омрачало мыслей. Морозини проснулся поздно с ощущением, что родился заново. Он был бодр и исполнен колоссальной жаждой деятельности. Первым делом князь заказал телефонный разговор с Венецией, и, пока дожидался, привел себя в порядок (в первый раз за несколько месяцев он пел под душем) и плотно позавтракал. Он закурил первую в этот день сигарету, глядя, как веселое осеннее солнце скользит лучами по завиткам в стиле модерн, украшавшим его окно, – и тут его соединили с домом. Первые же слова нанесли тяжелый удар по беспечной радости жизни.

– Альдо! Наконец-то вы! – прозвучал на другом конце провода полный тревоги голос Ги Бюто. – Слава Богу! Где вы? Я думал, вы в Цюрихе, но в отеле мне сказали, что вы уже несколько дней как уехали на машине вместе с господином Видаль-Пеликорном... А нам-то, нам вы сейчас так нужны!

– Мы в Праге... Но, Бога ради, успокойтесь, друг мой! Что происходит?

– Ваша жена и ваша кузина Адриана умерли... отравились грибным суфле... И Чечина при смерти.

– Отравились? Но где?

– Здесь, конечно. Во дворце!.. Анелька собиралась отпраздновать с графиней Орсеоло скорый захват власти в доме. Она приказала Чечине приготовить на ужин блюда французской кухни... Они так их и не доели...

– Вы хотите сказать, Чечина их...

– Да... а потом она тоже поела суфле, но...

В телефоне внезапно что-то затрещало, Альдо больше ничего не слышал, только отчаянно кричал «алло!». Наконец раздался голос телефонистки:

– Мне очень жаль, господин, наверное, что-то произошло... может быть, гроза, но связь прервана!

Альдо так яростно швырнул трубку, что аппарат покачнулся и упал. Не обращая на него никакого внимания, он ринулся к Адальберу и застал того в постели: попивая восхитительно пенящийся кофе по-венски, друг курил душистую сигару. Археолог так явно предавался блаженству, что Морозини устыдился того, что приходится нарушать этот вполне заслуженный покой.

– Хороший денек, а? – произнес Адальбер. – Давно уже я не чувствовал себя так замечательно. Чем сегодня займемся?

– Насчет тебя не знаю, а я сажусь в первый же поезд до Бены, где надеюсь успеть на экспресс «Вена – Триест – Венеция»...

– Что случилось, пожар?

– Почти... Мне надо как можно скорее вернуться домой.

В нескольких словах Альдо пересказал свой слишком короткий телефонный разговор. Адальбер поперхнулся кофе, отбросил сигару и выскочил из постели...

– Я еду с тобой! Нельзя тебе ехать туда одному.

– А твоя машина? Ты что же, ее бросишь?

– Ах да, верно! Послушай, отправляйся поездом, а я оплачу счет, заправлюсь и тут же выеду. Встретимся на месте... Кстати, вот и случай проверить, могу ли я поспорить с железной дорогой!

– Дороги здесь неважные, так что, пожалуйста, будь осторожнее. Довольно несчастий!

Он направился к двери. Адальбер его окликнул:

– Альдо!

– Да?

– Ты можешь ответить мне откровенно? Ты ведь не станешь сильно горевать из-за Анельки и той, убийцы твоей матери?

– Это правда, но Чечина – совсем другой дело! Она часть меня самого, и мне невыносима мысль о том, что она ради меня пожертвовала всем, даже своей жизнью. Поверь, это нестерпимо...

На последнем слове князь едва сдержал рыдание. Он выбежал из комнаты, хлопнув дверью. Через десять минут такси уже везло его на вокзал..

Ги Бюто, которому Альдо послал телеграмму перед тем, как уехать из «Европы», встречал его на вокзале Санта-Лючия с моторной лодкой. Этим серым и дождливым ноябрьским утром бывший наставник, одетый во все черное, выглядел донельзя печальным, даже несмотря на то, что котелок на его голове был, как всегда, игриво сдвинут набок. Увидев Морозини, он бросился ему на шею, весь в слезах и не в силах вымолвить ни слова.

Никогда прежде Альдо не видел его плачущим. При виде страданий этого человека, всегда такого сдержанного и любезного, у него сжалось сердце:

– Чечина... она уже?..

Старик выпрямился, утирая глаза:

– Нет... еще нет! Это граничит с чудом... похоже, будто она чего-то ждет!

– Расскажите мне, как все это произошло.

– Мадам Анелька, как я вам уже говорил, пригласила вашу кузину, с тем чтобы отпраздновать, как она это называла, «захват власти». Чечина ничего прямо не сказала, но дала мне понять, что предпочла бы, чтобы я ушел. И я с удовольствием отправился ужинать к Массарии. Затем она отправила Ливию в кино, а Приску – в гости к матери, сказав, что для ужина на двоих ее и Дзаккарии вполне достаточно. После того, как подали первое блюдо, раковый суп, Чечина пожаловалась мужу, что у нее боли «внутри», как она выразилась, и отправила его к Франко Гвардини за магнезией...

– Но ведь аптека в это время уже закрыта?

– Вот именно. Она-то знала, что аптекарь в конце концов откроет, но на это уйдет время. Потом она сама подала на стол великолепное грибное суфле с трюфелями. Скажу вам правду, я совсем не разбираюсь в грибах. Во всяком случае, те, которые использовала Чечина, были ядовитыми: обе женщины умерли через пятнадцать минут после того, как отправили в рот первую ложку. Затем Чечина сама поела суфле...

– Почему же тогда...

– Она не умерла тоже? Благодаря Дзаккарии. Ему показались подозрительными эти внезапные боли у его жены, он догадался, что она что-то задумала, и вместо того, чтобы пойти к Гвардини, со всех ног бросился к мадемуазель Кледерман...

Чемодан, выпавший из рук Альдо, едва не свалился в канал.

– К Лизе? Она здесь?

– Ну да. В начале этого года она тайно, при помощи нашего нотариуса, купила небольшое палаццо Сан Поло и поселилась там под чужим именем с горничной и слугой. Чечина часто ее навещала. Она говорила, что это укрепляет ее дух, и я охотно верю этому... Она всегда возвращалась повеселевшая; впрочем, и Дзаккария тогда становился веселее!

– А вы? Вы тоже знали?

– Да! Простите меня!.. Видите ли, в конце прошлого года Чечина написала мадемуазель Лизе, объяснив ей, каким образом вас заставили жениться на леди Фэррэлс. Тогда та решила вернуться, и в ее доме мы устроили как бы небольшой штаб, чтобы придумать, как лучше вас защитить. Видите ли, мы были абсолютно уверены: рядом с той несчастной вы в постоянной опасности. Особенно после того, как объявили о своем намерении аннулировать этот брак...

Они сели в лодку, которой правил Дзиан, тоже одетый в траур. Альдо и Ги Бюто сели сзади.

– В больницу! – распорядился Бюто. – Но не слишком быстро, чтобы мы успели поговорить...

Лодка медленно отчалила задним ходом, потом свернула в Большой Канал.

– Почему вы ничего мне не сказали? – упрекнул старика Морозини. – Мне бы тоже было легче!

– Вы бы не удержались и отправились к ней, и вся Венеция решила бы, что вы завели любовницу. Но самое главное – она сама не захотела, чтобы вы знали о том, что она в Венеции. Гордость, милый Альдо!

– Но почему?

– Мы все знали, что вы ее любите... но вы-то сами хоть раз ей об этом сказали?

– Я слишком боялся, что она рассмеется мне в лицо. Не забывайте, она была моей секретаршей в течение двух лет, и для нее не осталось тайной ни одно из моих... любовных приключений. И потом, когда она привезла мне опал, когда единственное, что мне оставалось сделать, это заключить ее в объятия, вошла Анелька... И Лиза убежала.

– Да, в тот момент она решила больше никогда не встречаться с вами. Если бы не Чечина; так и случилось бы...

– Но как она оказалась тогда в Цюрихе? Она появилась, чтобы спасти меня, в тот самый миг, когда женщина, носившая мое имя, обвинила меня в убийстве.

– Она узнала, что вы уехали с ее отцом. И села в следующий же поезд...

– А потом не осталась там? Кледерману, у которого такое горе, она, наверное, сейчас очень нужна?

– Каждый человек переживает горе по-своему. Предав земле тело жены, Кледерман предпочел с головой уйти в дела. Он уехал в Южную Африку. Лиза немедленно вернулась сюда, более чем когда-либо обеспокоенная вашей участью. Именно она не дала Чечине умереть вслед за теми двумя. Она прибежала вместе с Дзаккарией и мгновенно поняла, что произошло. Чечина уже лежала на полу. Тогда Лиза принялась вливать ей в рот молоко и оливковое масло и сумела вызвать рвоту. Тут как раз и я вернулся. Дзаккария послал Дзиана меня предупредить, а я вызвал полицию...

– О Господи!

– Без этого нельзя было обойтись. Однако я позаботился о том, чтобы позвонить Домой комиссару Сальвини, а он просто преклоняется перед вами после той истории с ограблением графини Орсеоло. Тот немедленно примчался, и все произошло как нельзя лучше: он дал заключение, что произошел один из тех прискорбных несчастных случаев, какие нередки осенью из-за этих проклятых грибов. Ведь столько людей считают, что хорошо в них разбираются. Даже такая великая кулинарка, как Чечина, могла ошибиться: доказательством служит то, что она и сама стала жертвой собственного изысканного блюда! Что можно к этому прибавить?

– Ничего, разве что правду о ее состоянии. Ее можно спасти?

– Не знаю. Врачи считают, что им удалось вывести яд, но, похоже, сердце с трудом справляется. Она ведь была очень тучной, и сильные переживания, страсть, с какой она делала все, за что ни бралась, в конце концов его истощили...

– Что значит «была очень тучной»? А теперь разве нет?

– Увидите сами. Она невероятно изменилась за несколько дней...

Лодка повернула в рио ди Мендиканти, прошла мимо Сан Джованни и Паоло, мимо школы Сан-Марко и, наконец, причалила у ступеней больницы. Вслед за наставником Морозини поднялся по лестнице, прошел длинным коридором, даже не замечая, что с ним то и дело кто-нибудь здоровается. Наконец перед ними открыли дверь палаты, и сердце его переполнилось печалью. Он едва узнал Чечину. Она лежала в больничной постели неподвижно, уже почти безжизненно, и казалась уменьшившейся наполовину. Это лицо с опавшими щеками, трагически осунувшееся, с кругами под опущенными веками, уже не принадлежало миру живых. Альдо потребовалось всего мгновение на то, чтобы понять: той, кого он так любил, которую считал почти матерью, которая была добрым духом его дома, остается прожить всего несколько минут, и ничего сделать нельзя.

Его душу охватила такая боль, что он не мог приблизиться. Стоя в ногах постели, вцепившись обеими руками в крашеные железные прутья, он словно искал опору, ободряющего слова, заверений, что это неправда... и встретил взгляд прекрасных темных глаз Лизы. Девушка, все дни не отходившая от больной, увидев, что он входит в комнату, забилась в угол. Глаза ее были полны слез...

– Она уже?..

– Нет. Она еще дышит...

Тогда он направился к Лизе, к теплому свету, которым, казалось, ее волосы озаряли комнату умирающей. Мгновение постоял перед ней неподвижно, не в силах пошевелиться, зачарованный устремленным навстречу ему ясным лицом. И потом движением, естественным от того, что он столько раз совершал это в мечтах, Альдо сжал ее в объятиях и разрыдался.

– Лиза! – шептал он, осыпая поцелуями голову, которую она уронила ему на плечо. – Лиза... Я так тебя люблю!

Какое-то время они так и стояли, обнявшись, соединенные и горем, и ослепительным светом любви, вырвавшейся наконец наружу, почти забыв о том, где находятся. И тут внезапно послышался слабый, измученный голос:

– Ну вот... Долго же ты собирался!

Это были последние слова Чечины. Ее приоткрывшиеся на миг глаза снова закрылись, и, словно она ждала только этой минуты, Чечина перестала цепляться за жизнь и ушла в вечность...

Два дня спустя длинная черная гондола, украшенная бронзовыми львами и лиловыми бархатными покрывалами, шитыми золотом, скользила по лагуне, направляясь к острову Сан Микеле. Управлял гондолой Дзиан, с головы до ног одетый в черное, но сегодня он вез только один груз: гроб с телом Чечины, покрытый бархатом с вытканным на нем гербом князей Морозини и засыпанный цветами.

Сзади, в других гондолах, следовали Альдо, Лиза, Дзаккария, Адальбер и прочие домочадцы, а за ними – вся Венеция, потому что весь город знал и любил Чечину. Элегантные челны аристократов плыли вперемешку с лодками и даже баржами зеленщиков, здесь были ее многочисленные друзья – и те, кого она знала, и совсем неизвестные ей, а главное – внушительная толпа женщин, одетых в черное: экономки и кухарки со всего города. У всех у них в руках были букеты или венки: скромная дочь неаполитанских набережных, которую подобрала во время свадебного путешествия княгиня Изабелла, направлялась к княжескому склепу, где ей предстояло упокоиться, окруженная роскошью, достойной догарессы.

Никого не удивляло то, что Альдо пожелал устроить такие пышные похороны. Один из самых таинственных городов мира если о чем-то и не знал, то о многом догадывался, а странные события, происходившие в доме Морозини в последний год, никого в Венеции не оставляли равнодушным. Кроме того, венецианцы, которые уже начинали задыхаться под ярмом фашизма, получили лишнюю возможность встретиться, собраться вместе...

Никто не удивлялся и тому, что тела Анельки и Адрианы все еще лежали во временном склепе, хотя обе – одна через брак, другая по праву рождения, – должны были бы покоиться в гробнице Морозини. Все знали, что Альдо готовит для них общую могилу. Им предстоит остаться сообщницами и после смерти...

В тот же вечер Альдо проводил Лизу на поезд, идущий в Вену, где она должна была жить у бабушки до тех пор, пока они смогут соединиться и принадлежать друг другу, не рискуя вызвать осуждения. Но уже было решено, что Альдо приедет в Австрию на Рождество и привезет в подарок обручальное кольцо. А перед тем ему предстоит сделать много дел. Он должен вместе с нотариусом распорядиться судьбой наследства той, что так недолго была его супругой и от которой он не хотел ничего себе оставлять. Все должно было перейти либо к наследникам Фэррэлсов, либо к благотворительным организациям. Кроме этого, Морозини должен был совершить еще одно путешествие, наверное, последнее в его холостяцкой жизни. Через несколько дней после похорон он вместе с Адальбером уехал в Севилью. Сусана тоже заслужила покой...