Звездолет «Иосиф Сталин». На взлет! Перемолотов Владимир
Засекреченная цепеллин-платформа «Товарищ Троцкий» теперь делилась на две части – на секретную и сверхсекретную. На секретной находилось несколько самолетов, а на сверхсекретной части стояли и просто валялись штабеля ящиков, катушки провода, мотки бронекабеля, напоминая, возможно, подготовку к строительству то ли Великой Китайской стены, то ли какой-нибудь из некрупных египетских пирамид. Все это, конечно, служило более возвышенной цели, чем увековечение имени какого-нибудь фараона или императора. Кому нужна неповоротливая пирамида или глухая стена? Революция должна не за стенкой отсиживаться, а нести справедливость в мир, так что не стройка тут была, а сверхсекретный полигон, где испытывалась «ЛС установка».
Кто был не особенно в курсе (а таких было большинство), расшифровывал заглавные буквы как «Ленин – Сталин», однако своей они догадливостью хвалились зря. Они ошибались.
Те, кто знал о деле не по слухам, а по насмерть засекреченным инструкциям, расшифровывали эти буквы правильно – «Лучи смерти».
Под замечательную установку, созданную в секретной Ленинградской лаборатории товарища Иоффе, на «Троцком» отвели всю нижнюю палубу. У каждого трапа, что соединял верхнюю и нижнюю палубы, теперь стояли часовые, охраняя оружие Мировой Революции от дураков и происков империализма, хотя толку от красноармейцев с трехлинейками не было почти никакого.
Соблюдая режим секретности, прежних хозяев цеппелин-платформы распустили в увольнения и отпуска, оставив только самый минимум, а все остальные ходили туда-сюда беспрепятственно, потому как имели такие документы, что у часовых руки опускались. Точнее, поднимались. К козырькам фуражек.
Федосей, которого вниз не допустили, все эти ограничения воспринял с внутренней обидой, но быстро смирился. Похоже, что все, что происходило на нижней палубе, было настолько серьезным, что даже его полномочий секретного сотрудника ОГПУ не хватало на то, чтоб прикоснуться к тайне. Хорошо хоть по верхней палубе ходить не запретили, чем Малюков и пользовался.
К виду с трехверстной высоты он уже привык, но голубизна и даль того, что видели глаза, по-прежнему завораживали. Все-таки вид с самолета, сквозь вращающийся винт, и вид с дирижабля отличались друг от друга. Полет на «Троцком» более походил на парение птицы, и потому авиатор до сих пор не мог насмотреться на все это, словно далекие его предки, прикованные к пашням и наковальням или к разночинским чернильницам, смотрели на всю эту красоту его глазами и не могли насмотреться.
А на нижней палубе в несколько расстроенных чувствах пребывал агент Коминтерна.
Владимир Иванович Деготь имел все основания считать себя человеком не трусливым. Много в жизни повидал, в разных предприятиях поучаствовал, да и оперативная работа в Коминтерне требовала крепости характера, но тут вот он чувствовал себя… Ну… Не в своей тарелке, так скажем… Для человека выше десятого этажа не поднимавшегося, вид трехверстной глубины под ногами действовал на нервы. Оттого коминтерновец старался не смотреть по сторонам, а сосредоточился на коробке, что держал в руках. Что за штука находилась в ящике, он не знал. Хотелось надеяться, что нужная. Из-за нее срочно, с риском привлечь к себе внимание итальянской контрразведки пришлось сворачивать итальянские дела и в четыре дня добраться из Рима в Тверь. Добраться-то добрался, и прибор привез в целости и сохранности, только вот профессору сейчас было не до него. Поэтому-то теперь Владимиру Ивановичу и приходилось нервничать на нижней палубе. Стараясь не смотреть по сторонам, он даже прикрыл глаза, чтоб не видеть в сотне метров от себя плотную массу белоснежного облака, в которой невидимые лучи профессора прожигали быстро затягивающиеся дыры.
Около установки шла непонятная постороннему взгляду работа. Хоть ее не было видно, но слышно-то кое-что было. Металл скрипел о металл, что-то свистело, ну и ругались там так, как это привычно было всегда русскому человеку.
В стеклянном окошке какого-то эклектического прибора размером с хороший шкаф отражалась часть установки с оператором. Деготь стал смотреть туда, наблюдая как лысоватый человек сидит на чем-то похожем на мотоциклетное седло, прильнув глазом к трубке прицела.
Над облачным слоем, издали похожем на заснеженную равнину, вдалеке, не меньше чем в полудесятке километров, плыли два воздушных шара. Ветер нес баллоны параллельным курсом. Явно целя в них, оператор завертел никелированные колеса.
– Объект в прицеле.
Вокруг зазвучали голоса.
– Накачка?
– 70 %… 80 %… Норма.
– Завершение цикла. Поправка шесть.
– Цель уходит.
– Подстройка…
– Расширение в норме.
– Импульс!
Площадку накрыл свист, переходящий в шелест, словно с огромного дерева вместе с листьями ветер сдул десяток змей, и вдалеке вспыхнули два огонька. Несколько секунд все молчали, и только когда кто-то из военных, не отрываясь от стереотрубы, сказал: «Уничтожение! Поздравляю, товарищи!» – люди бросились обниматься, и Деготь позавидовал им. Эти все понимали и были при делах.
На площадке все смешалось и вдруг – выстрел…
Еще выстрел!
Вскочив, он увидел, как один из «синих халатов» бежит прочь, расталкивая других. Никто еще ничего не понял. Люди растерянно оглядывались, но тут установка вздрогнула и обрушилась внутрь себя. Проволочная сеть заходила волнами и со звонким протяжным звуком стала рваться.
Дзинь… Дзинь… Дзинь…
Только теперь все поняли, что происходит.
Наперерез беглецу бросились сразу два синих халата, но тот отбросил одного, сбил с ног другого и юркнул в лабиринт ящиков.
– Там он! Там!
Военные, кто с винтовкой, кто с наганом, обступили убежище, отрезая беглецу путь к отступлению, хотя куда бежать с дирижабля?
– Выходи, гад!
«Не выйдет, – подумал Деготь. – Застрелится… Во всяком случае я бы застрелился…»
Он ждал звонкого щелчка выстрела, но вместо этого взревело так, что, защищаясь от ощутимости звука, все прижали ладони к ушам. В глубине составленного из ящиков лабиринта сверкнуло, повалил дым, и тут же сами ящики покатились, рассыпаясь на ходу горящими досками, и из кучи хлама вылетел огненный факел. Вокруг пахнуло таким жаром, что люди отшатнулись. Кожа на лице Дегтя стянулась, и он представил, как скручиваются волосы на голове, превращаясь в обугленные пружинки. Сквозь вопли обожженных людей неслись далекие крики.
– Уйдет! Уйдет!
Вразнобой захлопали винтовочные выстрелы. Только напрасно. Веселой шутихой прокатившись по палубе, диверсант, с ящиком, из которого хлестали огненные струи, выпал за борт и там только превратил падение в полет. Торжествующе взревев, враг ушел в небо, оставив в воздухе огненный след.
Только теперь Деготь посмотрел на профессорскую установку. На краю палубы дымились железные руины, которые одинокие фигуры в синих халатах заливали из пенных огнетушителей.
Федосей, обитавший палубой выше, мгновенно сопоставил крики «Уйдет, уйдет!» с летуном с огненным ящиком за спиной и в два прыжка оказался в кабине. Как куски головоломки в голове оранжево-лиловый факел Московского летуна наложился на уже далекую оранжево-лиловую кляксу беглеца.
– Заводи! От винта!
Чем хороша военная команда для человека – командный голос выводит человека из ступора, заставляет делать привычное дело, а не охать, ахать и разводить в недоумении руками.
Подстегнутый командой техник подскочил к неподвижному винту, ухватился за лопасть обеими руками.
– Контакт!
– Есть контакт!
Рывок, мотор трещит, заглушая удаляющийся рев и разрозненные выстрелы, плоскости нарезают воздух, и машина медленно скатывается в небо. Малюков падал метров триста, пока мотор не набрал обороты.
Развернув аэроплан, он бросился за уходившей в небо яркой, словно сигнальная ракета, точкой. Скорость у него была – о-го-го! Как и у тех двух! Он! Точно он! Вот она ниточка!
Федосей наддал, чувствуя, что еще немного и мотор аэроплана захлебнется. Он бросил взгляд на приборы и взвыл в голос. На чем бы этот гад ни летел, его штука была куда мощнее и быстрее биплана. А вот была ли она быстрее пули? Это стоило проверить.
Уверенный в своем превосходстве, враг не маневрировал, и Федосею оставалось дождаться момента, когда стремительно уменьшающаяся огненная точка попадет в прицел.
Когда это произошло, Федосей нажал на гашетку, надеясь не на мастерство, а на везение. Длинная, на расплав ствола, очередь опередила аэроплан, соединив его с врагом. Этого оказалось достаточно. Звездочка в прицеле вспыхнула еще ярче и превратилась в кляксу черного дыма…
СССР. Москва
Май 1928 года
…От Кремля до Лубянки четверть часа пешком, а автомобиль домчал товарища Менжинского до здания ОГПУ за пять минут. Этого времени хватило, чтобы бегло просмотреть письмо еще раз. Если все, что там написано – правда, то это шанс. А шансы надо использовать быстро.
Часовые, коридор, кабинет, телефон…
– Товарищ Артузов? Здравствуйте!
Менжинский откинулся на спинку жесткого стула.
– Артур Христианович, есть поручение вашей службе… В рамках выполнения решения ноябрьского пленума… Разумеется, оформим все как положено… Суть такова: нужно вывезти одного человека из Германии. Думаю, что группа из двух человек с этим вполне справится. Одного товарища рекомендует Коминтерн, второго – своего дашь… Какие требования? Простые. У тебя таких 12 на дюжину… Образование… Ну хотя бы пару курсов университета… Чтоб в технике разбирался. Ну и чтоб наш был до мозга костей, до гвоздей в ботинках… Сам понимаешь, какое дело затевается… Старший? На счет старшего позже решим. Вы сперва человека представьте… Хорошо. До свидания…
Он положил телефонную трубку и несколько секунд заново перебирал сказанные слова. Вроде бы не сказал ничего лишнего. Конечно, лучше бы все делать через своих людей, но… Эх, коротки руки! Коротки!
Чекист глянул во двор. С третьего этажа видны были голуби, что топтались на очищенной дворниками брусчатке, не пугаясь военных, сновавших из подъезда в подъезд.
Теперь дело было за Коминтерном. У них связи за рубежом, возможности… А кто будет главным – это уже другой вопрос… Лев Давидович, хоть и оказался скрытым врагом советской власти, но когда еще врагом не был, мысли высказывал очень правильные. «ГПУ и Коминтерн как организации не тождественны, но они неразрывны. Они соподчинены друг другу, причем не Коминтерн распоряжается ГПУ, а, наоборот, ГПУ господствует над Коминтерном». Хорошая цитата, правильная… Хоть на стенку вешай… Ай да Троцкий, ай да….
Взяв стопку исписанных листов, он на мгновение задержался, остановленный появившейся мыслью. Полуобернувшись, почти не глядя, достал из шкафа отчет по расследованию диверсии на «Троцком». Был там кто-то бравый и сообразительный, как раз такой, какой нужно.
Вот кто нужен! И искать никого не нужно. Он вспомнил недавно читанный отчет о событиях на «Троцком». Кто его писал? Пошарив на столе, нашел нужную бумагу. Молодец. Технически грамотный. Сняв трубку, сказал весело:
– Артур Христианович! Я уже подобрал нужного человека. Кандидатура Малюкова возражений не вызывает? Нет? Ну, я так и подумал… Болеслав Витольдович, я думаю, не обидится.
СССР. Москва
Май 1928 года
…Солнечный луч, пройдя сквозь хрустальный графин с водой, расплылся на столе Федосеева начальника разноцветной лужицей – желтой, зеленой, синей.
– И цвет тот же?
– И цвет, и звук… Такое ни с чем не спутаешь. А перед этим он что-то с установкой сделал, и та развалилась.
– Развалилась?
– Развалилась…
Болеслав Витольдович покачал головой, но в этом движении Федосей уловил не злость, а облегчение.
– Вот, Федосей, это вот и есть потеря бдительности… Одного врага просмотрели – и какую тот беду учинил… Кто это был? Выяснили?
– Конечно. Радист с «Троцкого». Как он все проверки проходил, сейчас разбираются. Товарищу Демьянову нынче не позавидуешь…
– Как же он на нижнюю палубу пролезть-то смог? Там же, наверное, часовые кругом…
– Это я потом уже догадался. Все просто. Спустился по веревке и аппарат там же спрятал. Тут другое интересно… С таким аппаратом он мог бы уничтожить и саму платформу.
– Мог бы… – согласился шеф.
– Почему ж тогда не уничтожил? Народное добро пожалел? Не верю я этому… Получается, сообщник у него там был. Или сообщники…
– Ты с тверскими товарищами этой мыслью поделился?
– Они до этого и без меня дошли.
– Получается, правы мы были?
– Получается, так. Мне теперь нужно….
Один из телефонов мягко тренькнул. По тому, как Болеслав Витольдович поднялся и одернул гимнастерку, Федосей понял – не простой телефон звонит, и оборвал фразу на середине.
– Слушаю, Артур Христианович.
Быстрый взгляд на Федосея.
– Да тут. Хорошо…
Трубка опустилась на рычаг.
– Ты, я смотрю, у нас нарасхват.
Малюков смотрел непонимающе.
– Полчаса тебе, чтоб поесть и бегом на Лубянку, к товарищу Артузову на инструктаж для выполнения специального задания…
Красвоенлет хотел было спросить зачем, но сдержался. Работа в ЧК отучила задавать праздные вопросы. Все равно, что нужно, и так разъяснят, а что не нужно – хоть в ногах валяйся – не скажут. Только и откликнулся:
– Служу трудовому народу…
До Лубянки было рукой подать.
Справа, с Лубянской площади, сквозь чисто вымытые окна бывшего страхового общества «Россия» в коридор лился веселый солнечный свет. Стараясь не наступать на крестообразные тени оконных переплетов, Федосей отошел от стола дежурного и двинулся, выглядывая таблички на дверях. В своем реглане он смотрелся тут странновато, и взгляд дежурного чекиста ощутимо царапал авиатору спину. Хотя такое уж было это место – Лубянка, что ходило тут множество самых разных людей – и авиаторов, и кавалеристов, и даже контрреволюционеров.
Под бдительным взглядом Федосей дошел, наконец, до нужной двери, оглянулся. Чекист кивком подтвердил, правильно, мол, и не опустил глаз, пока незнакомый летун не скрылся за дверью.
За первой оказалась вторая, так же добротно обитая «чертовой кожей», а только за ней – кабинет товарища Артузова.
Почти половину комнаты занимал огромный стол, за которым уже сидели двое.
Федосей не успел оглядеться, как оттуда прозвучал уверенный голос.
– Знакомьтесь, товарищи.
Не вставая из-за стола, а только оторвавшись от бумаг, хозяин кабинета, устроившийся за поперечиной Т-образного стола, показал рукой на сидящего по левую руку незнакомца. Тот расположился спиной к окну, и лица Федосей не разглядел. Темненький какой-то… Кабы не негр…
– Это товарищ Деготь. А это…
Такой же небрежный жест в сторону Федосея.
– …это товарищ Малюков.
Федосей дернулся было поинтересоваться, что такое «деготь» – кличка или фамилия, но сообразил – раз его назвали по фамилии, то и нового товарища так же.
– Присаживайтесь… Я сейчас освобожусь.
В два шага Федосей добрался до стола, но гостеприимство хозяина на этом иссякло. Опустив голову, он снова уткнулся в бумаги. Работал…
Бумаг, вперемешку с газетами на французском и немецком, на столе лежало множество. Упершись в них локтями в сатиновых нарукавниках, товарищ Артузов что-то быстро писал железным ученическим пером. Глаз выхватил «с учетом изменившихся обстоятельств работу по индийскому направлению считаю…». Федосей отвел глаза. На всякий случай. Любопытных в ОГПУ не любили. Точнее, не любили тех, кто направлял любопытство не в ту сторону, куда нужно.
Выбрав стул, сел на другую сторону стола, напротив разглядывавшего его незнакомца, положил фуражку на соседнее сиденье, огляделся. Нет. Не негр. Наш товарищ. Может быть, цыган? А вокруг небогато… Стол для совещаний с десятком жестких, под парусиновыми чехлами, стульев вокруг, графин и несколько пепельниц, явно оставшихся от прежних хозяев. Сейф в углу и огромные, в гвардейский рост, часы при входе. Гляделись они так неподъемно, что ясно становилось – именно они и являются настоящими хозяевами кабинета. Люди в их окружении менялись, словно в царской свите, а сами они наверняка стояли тут от рождения и простоят до самой смерти… И умрут вместе со зданием.
Через минуту хозяин положил ручку в чернильницу и, сплетя пальцы, посмотрел на гостей.
– Ну, раз уж мы все тут перезнакомились, то давайте займемся делом. Задача перед вами простая. Вам, товарищи, нужно будет поехать в Германию и привезти оттуда одного человека.
Он поддернул нарукавники, став на мгновение похожим на потерявшегося в коридорах страховой компании старорежимного бухгалтера.
– Поручение простое. Что называется для двоих старичков.
Артузов посмотрел сперва на одного, потом на другого, словно прикидывал, подходят ли гости по возрасту для такого дела.
– Похитить? – после секундного размышления уточнил Деготь.
– Для каких двоих? – поинтересовался Федосей.
Хозяин ответил сразу обоим.
– Для глухого и слепого. Даже такие вдвоем справятся. А похищать никого не нужно. Нужно встретиться и проводить. Товарищ немец хочет приехать к нам в СССР.
– Если все так просто, то вполне можно было бы и одним старичком обойтись…
– Были бы у меня прежние старички, может быть, я и одним обошелся бы, – жестко ответил Артур Христианович. – А так приходится вас вдвоем посылать…
СССР. Ленинград
Июнь 1928 года
…Вокзальные фонари, словно устав от бесконечного стояния на одном месте, вздрогнули, качнулись и потихоньку, со скоростью ленивого пешехода двинулись назад, утаскивая с собой пятна желтого электрического света. За темно-красными занавесками в окне мелькнули спины белофартучных носильщиков, отголоском недавних политических потрясений пробежал мимо плакат с карикатурным изображением не то Келлога, не то Бриана, а потом остался только чистый, выметенный ветром и метлами перрон…
А потом и его не стало.
Лязгая буферами, поезд, набирая скорость, катился мимо привокзальных построек – водокачек, бункеров, будок и пакгаузов, покидал колыбель Октябрьского переворота – город Ленинград.
Федосей, не отрывая взгляда от окна, уселся. Ехать им предстояло совсем недалеко – к бывшим соотечественникам, ныне же подданным Финской Республики.
Напротив, на плюшевом диване, оставшемся, похоже, еще с дореволюционных времен, сидел новый товарищ и напарник.
Его экипировали не хуже. Из мрачноватого мастерового стараниями интендантов и парикмахеров ОГПУ он превратился в солидного представителя Наркомата путей сообщения, следующего в тот же Стокгольм на переговоры с фирмой Эриксона о покупке шведских паровозов для СССР.
Глядя на окружавшую его роскошь, Федосей размышлял, что, может быть, это не так здорово, как мчаться на аэроплане, но свои плюсы у этой жизни, безусловно, есть…
Чужие документы означали необходимость жить чужой жизнью, и, ничуть не кривя душой, Федосей мог признаться, что новая жизнь ему нравится. Документы на имя инженера Швельдовича, солидного человека, посланного в командировку такой солидной организацией, как Наркомпрос, диктовали новый образ жизни. С хорошей одеждой, увесистым золотым перстнем на безымянном пальце левой руки, толстым бумажником, в котором вместе с совзнаками лежали английские фунты и швейцарские франки, и неподъемным кожаным чемоданом…
– Ну, что, заглянем в ресторан, товарищ инженер?
Коллега и не подумал отказаться, и они просидели в вагоне-ресторане до самой Финляндии. Когда за плюшевыми занавесками мелькнула пограничная станция, путешественники вернулись в купе и без помех прошли паспортный контроль.
В Хельсинки маленький, юркий «Рено» доставил их на аэровокзал, прямо к причальной башне дирижабля «Хельсинки – Берлин». Федосей мысленно одобрил выбор кураторов, планировавших маршрут. Продукция фирмы «Люфтшифбау Цеппелин» отличалась надежностью и комфортом. Причем комфортом в первую очередь.
Простым советским инженерам такой комфорт был не по карману, и на борт они поднялись уже в совершенно ином качестве – не как советские инженеры, а под личиной успешных немецких коммерсантов, по делам спешащим в столицу Германии и достаточно обеспеченным, чтоб оплатить скорость и комфорт путешествия.
Мысль о комфорте притащила за собой следующую – насколько же важен, видимо, этот неизвестный немец для Страны Советов, если все это делается ради него. Озвучивать свои мысли Федосей не стал. Возможно, товарищ знал больше него, и выглядеть дураком в его глазах не хотелось. Но он ошибался.
Мысль о том, что можно было бы путешествовать с меньшим размахом, закралась и в голову Дегтя, но, так и не поделившись с товарищем сомнениями, он, как и Федосей, решил, что наверху, откуда исходят директивы, виднее…
В Берлине они пересели на аккуратный германский поезд, который привез их в аккуратный городок с университетом.
Германия. Геттинген
Июнь 1928 года
Чистый перрон, бдительный шуцман, удаляющийся свисток паровоза. Прибыли.
Глядя на тихий, залитый солнцем Геттинген, никому и в голову не могло прийти, что живут в нем в принципе те же самые люди, что совсем недавно развязали Мировую войну. Чистенькие улицы, спокойные, улыбающиеся горожане, неспешно идущие по своим мирным делам по Вильгельм-Веберштрассе или сидящие в садиках перед аккуратными домиками. Европейские чистота и порядок. Вместо сухой пыли, как это непременно было бы в Российской провинции, ветер нес по городу звуки одинокого колокола с готической башни Якобкирхе и запах чего-то съестного.
Оставив вещи в гостинице, посланцы Страны Советов не торопясь прошлись по городу, удивляясь веселым молодым лицам. Жизнь в городе кипела, и они отошли в сторонку, чтоб посмотреть на нее из пивного зала на центральной площади.
Дождавшись, когда кельнер составит с подноса кружки и отойдет, Деготь, обежав взглядом площадь, сообщил:
– Похоже, вон тот дом.
Гости Геттингена сидели за столиком уличного кафе, полосатым тентом отгородившего своих посетителей от жаркого июньского солнца. Своей респектабельностью они несколько выделялись из заполнивших кафе студентов из университета Георгии Августы, но заинтересованного взгляда проходившего мимо шуцмана не удостоились. Выглядели они солидно, по-профессорски, а профессура университетского городка пиво уважала еще с тех пор, когда сама училась в этих стенах. Традиция…
– Напомни-ка адрес.
– Николаусбюргервег, дом два.
Деготь прищурился, читая название на эмалевой табличке. Домики вокруг стояли разные, но объединяла их не архитектура, а какая-то заграничная чистота. В России, и теперь похожей со стороны на разворошенный муравейник, такие домики можно было встретить теперь разве что на страницах сказок братьев Гримм в исполнении дореволюционных издательств.
Нужный им дом выходил окнами на площадь. Одноэтажный, с четырьмя окнами под красной черепичной крышей, он двумя окнами выходил на площадь, а два других едва проглядывали сквозь заросли цветущего жасмина. Входную дверь с блестящей табличкой ничего не загораживало.
– Точно. Он… Неудачно стоит…
– Для кого неудачно?
– Для тех, кто туда заходит… Все на виду. Не спрячешься.
Он покрутил головой, задумался.
– В таком доме неверную жену поселить хорошо… Все видно. Кто пришел, когда…
– Зачем… – хохотнув, подхватил Федосей и уже серьезно поинтересовался: – А ты от кого собрался прятаться? Мы тут почти официально. Зайдем к человеку для разговора. И выйдем.
– Если дадут…
Деготь и правда так считал. В страну они вошли чисто, нигде не наследив. Постороннего интереса к себе они не чувствовали и каждый раз, проверяясь, не обнаруживали слежки. Кураторы постарались на совесть, но понимая, что все идет, как и должно было идти, не могли избавиться от ставшей чертой характера подозрительности. Да. Все хорошо. Но разве это не подозрительно?
Владимир Иванович положил ногу на ногу и с удовольствием отхлебнул из кружки. Почти настоящие документы давали чувство безопасности, только звоночек, что тренькал где-то внутри, не давал расслабиться. Что-то шло не так.
– Да это я так. Умозрительно… – давя в себе паранойю, объяснил он. – У меня, если хочешь, сейчас не мозги работают, а условные рефлексы…
– Он еще приложился к кружке и добавил: – А теперь уже, может, и безусловные…
Ополовинив кружку «гессера», он поставил оседающее белой пеной стекло на стол и сказал по-русски, благо столик стоял с краю, да и студенты шумели так, что ничего слышно не было и в двух шагах:
– Смотрю я вот на этот домик и думаю, как из него можно мышеловку сделать.
– И что, можно?
– Легко… Посадить людей вон там и там.
Рука его дернулась показать, где именно должны сидеть люди, но только дернулась. Секунду спустя он, продолжая задержанное движение, поднял кружку, обмакнул в пиво губы, покачал восторженно головой, словно только-только распробовал пенный напиток, и вполне буднично добавил:
– Так они там и так сидят… Без моей подсказки. Вот так штука…
Один читал газету, небрежно посматривая поверх листа. Второй со скучающим лицом смотрел сквозь струи фонтанчика, украшавшего площадь. У него было лицо уставшего от бестолковой работы человека. Время от времени он шевелил крыльями большого носа – старался уловить запах жасмина.
Деготь поднял кружку и, словно любуясь напитком на свет, еще раз осмотрел площадь. Брови его сошлись, избороздив лоб морщинами.
– Может быть, это и случайность, только не верю я в такие вот случайности.
Они допили заказанное пиво и заказали еще по кружке, наблюдая за людьми на площади. Закончив с ними, они полчасика погуляли по городу, осмотрев нужный дом с обратной стороны. Вернувшись на площадь, они не увидели изменений – все оставалось по-прежнему. К этому времени стало окончательно ясно, что личность профессора интересует не только гостей из СССР. Вокруг домика расположились, по крайней мере, три человека. Они сидели так, что видели и дверь и окна, выходящие на боковую улицу.
– Нет, дружок, очертя голову мы в этот пряничный домик не полезем… Тут серьезные люди сидят. Профессионалы. А нахрапом их не взять, – сказал Деготь. – Придется хитростью…
…Посмотреть со стороны – так ничего интересного. Ну, идут два работника фирмы «Мюр и Делиз», ну, несут ковер. Не один, правда, а целых два. Ну и что, событие это какое-нибудь из тех, о которых говорят «из ряда вон»? Да ничего подобного! Всего навсего картина эта означает, что дела в благословенном фатерлянде налаживаются, раз кто-то может позволить заказать себе хороший турецкий ковер. Точнее, два турецких ковра.
Рабочие вышли на площадь и, как водится, начали тыкать пальцами в стороны, но быстро сообразили, что к чему и направились прямиком к нужной двери. К двери домика на Николаусбюргервег. Дошагав, с немецкой аккуратностью прислонили сперва один, а потом и другой ковер к притолоке и вежливо постучали.
Не прошло и минуты, как дверь отворилась.
В лицо они немца не знали, и оттого первым делом Федосей посмотрел вниз, на ноги. Наверняка это был хозяин дома – выйти к гостям в затрапезных шлепанцах мог себе позволить только он. Или чудак не от мира сего, оказавшийся в гостях.
– Здравствуйте, господа. Что вам угодно? – любезно осведомился немец.
Деготь достал какую-то бумагу казенного серого цвета и помахал ею так, чтоб все, кому нужно, увидели, что не просто так люди пришли, а по делам.
– Нам нужен профессор Вохербрум.
Человек в тапочках посмотрел на рабочих заинтересованно. Он попытался соотнести себя, двух рабочих, ковры, но логика не дала верного ответа и он с любопытством откликнулся.
– Я профессор. Слушаю вас…
Деготь смерил немца взглядом и негромко сказал:
– Твой размер.
– Да уж вижу…
– Я вас не понимаю, господа…
– Позвольте войти, профессор, – негромко сказал Федосей, одновременно похлопывая рукой по ковру. – Наверное, мы те, кого вы ждете… Вы ведь писали в Москву?
– Да, я писал господину Сталину, но я не просил его прислать мне ковры, – улыбнулся профессор, все еще стоя на пороге. Он видел в происходящем чью-то шутку, не иначе, – или в СССР вручение ковра является знаком особого внимания?
Федосей чувствовал, как спину царапают взгляды наблюдателей. «Интересно, по губам там кто-нибудь читает? А то ведь есть такие умельцы…» Он поднялся на ступеньки, загородив немца от взглядов.
– Это скорее знак того, что особое внимание привлечено к вашему дому. Может быть, вы все-таки проявите традиционное немецкое гостеприимство?
Профессор машинально посторонился и, прислонив один из ковров к дверям, гости вошли в дом. Когда дверь закрылась, Деготь, не спрашивая разрешения, присел за окном и чуть-чуть отодвинул занавеску. В просвете между горшками с геранью видны были и площадь, и кафе, где они пили пиво. С десяток секунд он сидел неподвижно, следя, не заинтересовался ли кто-нибудь ковроносцами, но на улице ничего не менялось.
– И все-таки, что все это значит? – глядя на присевшего Дегтя, спросил профессор.
– За вашим домом следят, – объяснил Деготь.
В глазах немца мелькнуло недоверие.
– Вот как? Интересно.
Он попытался выглянуть в окно, но Деготь аккуратно оттер его в сторону.
– Ничего интересного, – возразил он. – Добрым людям вроде нас только лишние хлопоты. Как вы думаете, кто это может быть?
Хозяин улыбнулся.
– Скорее всего, вам просто что-то показалось.
Деготь усмехнулся в ответ, но так, что хозяин сбавил тон.
– Вы уверены?
– Разумеется…
Он дернулся еще разок, желая отодвинуть занавеску, но Федосей укоризненно покачал головой.
– Полиция? – предположил профессор, но тут же сам себя опроверг. – Да нет. Не может быть. Я не давал повода.
– Ваша работа не связана с государственными секретами?
С легкой горечью непризнанного гения немец сказал:
– Если б Германию интересовали мои разработки, то ко мне относились бы иначе…
Читать бесплатно другие книги:
