Звездолет «Иосиф Сталин». На взлет! Перемолотов Владимир
– Предлагаю сдаться!
– В чеке своей предлагай, – крайне нелюбезно ответили из-за трубы.
К удивлению своему, Федосей не уловил в голосе обреченности. Там, за трубой, определенно на что-то надеялись. Только вот на что?
Федосей повертел головой. На крыше чужих не было. Враг за трубой да трое федосеевых товарищей. Оптимист, вражина….
Он скомандовал «вперед», но его никто не услышал. Неземной силы грохот накрыл их словно удар грома, растянувшийся во времени. Звук обрушился, навалился, подмял под себя, залил все вокруг оранжевым светом. Федосей хотел оглянуться, но сгорбившаяся за трубой фигурка неожиданно выскочила вперед и бросилась к краю крыши.
Из-за спин чекистов наперерез ему вылетел сноп оранжево-лилового пламени, на верхушке которого чернела фигурка человека. Фонтаны огня буровили воздух под ним, удерживая тело над крышей. Перекошенные человеческие тени приникли к мокрой крыше и скользили там вместе со светом. Пока Малюков, раскрыв рот, наблюдал это вознесение и сравнивал с тем, что видел совсем недавно, кто-то легонько хлопнул его по спине. Он невольно обернулся и тут же отшатнулся в сторону. Что-то гибкое как змея задело щеку и унеслось вперед, волочась по талой воде и льду. Рев усилился, стало плохо видно – воздух заволокло паром от стекавшей по скатам воды. Федосей уже понял, что сейчас будет. Не в силах проорать так, чтоб его в этом грохоте услышали, он примером показал, что следует делать.
Взять живыми им никого не удалось, значит, теперь одна задача – никого не упустить.
Беляк тем временем уже зацепился за веревку и все это – и беляк, и оранжевый грохот – поползло вверх. Там решили не рисковать. И правильно решили. Внизу их ждала вторая группа.
Федосей вскинул ствол вверх. Рука вздрагивала от выстрелов, но он не слышал их. Рядом, по уносящемуся в небо врагу, палили еще три револьвера, только, казалось, тем все нипочем, аппарат поднимался, а под ним раскачивался беглец. Неразличимо за грохотом двигателя хлопал в ответ его револьвер, добавляя лунному сиянию ночи редкие огненные вспышки. Они уносились в небо, словно обгоняя пули, или были заговорены от них.
Всем существом Федосей чувствовал, как истончается удача, как бессильно опускаются руки, как становится тише только что нестерпимо громкий звук… И в одно мгновение все переменилось.
Вроде бы это было уже почти невозможным, но уже превратившийся в яркую точку аппарат вспыхнул так ярко, что тени людей прижались к их ногам. У аппарата словно бы добавилось сил, и рев, уже ставший затухающим, обрушился на них с новой силой. Уже не дергаясь из стороны в сторону, эта летающая странность рванула в зенит, словно пришпоренная лошадь. Свет и рев уходили вертикально вверх, пока безоблачное небо не смешало их со звездами.
– Тормоза отказали… – Федосей по голосу узнал водителя. – Теперь лететь будет, пока в Луну не врежется.
– Или горючее не кончится…
– Ага.
– И куда это он?
– Сказано же – на Луну.
– Я серьезно спрашиваю.
– И я серьезно. Вот если б он вниз летел – то наверняка бы в Америку с такой высоты угодил бы. Ну, а что там наверху, я не знаю. Не Царствие же Небесное, в самом деле…
– Вот он и будет первый, кто узнает.
На крыше стало тихо. Аппарат уже взлетел так высоко, что его шум терялся на фоне обычных городских шумов.
Федосей стоял, опустив руки. Горячей волной прокатилось ощущение обиды и несправедливости. Жалко было и себя, и упущенного аппарата. Хотелось задрать голову и взвыть по-собачьи от обиды на жизнь.
Он вздернул голову, не для того, чтоб завыть, разумеется, а чтоб посмотреть, что там сейчас творится в небе, и успел увидеть самое интересное. Небо, в котором среди звезд уже и не различить было незваного гостя, вдруг вспыхнуло в том месте, где потерялась эта летающая штука. Машинально Федосей начал считать секунды, но напрасно. Целую минуту он ждал грохота, но тот так и не долетел до земли. Все, кто стоял на крыше, поняли, что это значит. Вспышка – взрыв аппарата. Причем взрыв на такой высоте, что даже если люди там и смогли чудом уцелеть после него, то высота, с которой они должны будут упасть на землю, не оставляла им ни одного шанса. Ни для пилота, ни для болтавшегося на веревке пассажира-беглеца.
– Первый номер взял да помер.
Федосей узнал голос водителя.
– В нашем советском небе всякой белогвардейщине места быть не должно. Так ведь, товарищи?
СССР. Ленинград
Январь 1928 года
…Набережная Мойки в начале зимы не лучшее место для беседы – холодно, ветрено, дождливо, но если встретиться надо, не привлекая чужого внимания, то трудно придумать что-нибудь лучше. Мало найдется желающих пройтись удовольствия ради по набережной в такое время. Поэтому двое мужчин неторопливо шли вдоль ограждения, перебрасываясь короткими фразами и глядя на лед в проталинах, почти в полной уверенности, что никому их разговор не интересен.
Одеты по-простому, не нэпманы. Один в старомодном габардиновом пальто и дореволюционной еще шляпе с широкими полями – явный никчемный интеллигент «из бывших». Второй – в щегольской бекеше и простоватом черном полушубке и валенках с калошами. Этот выглядел бы пролетарием, если б не пенсне на носу.
Пряча лицо в воротник пальто, тот, что в бекеше, сказал:
– У меня новости…
– ОГПУ? – быстро спросил габардиновый интеллигент.
– Ну, не такие плохие, слава Богу… – блеснул стеклами пенсне его товарищ. – А, пожалуй, даже наоборот.
Он остановился и облокотился на ограждение. По еще незамерзшей воде бежали круги, словно там где-то ходила рыба, но это был обман. Просто холодный мокрый ветер касался воды.
– Позавчера мне стало известно, что у профессора Иоффе все получилось. Ну, помните, я говорил об этом на именинах у нашего изгнанника?
Голос прост и обыден, но первый вздрогнул, словно от удара, и ухватил товарища за руку.
– Что вы говорите, князь?
– Спокойнее, Семен Николаевич. Спокойнее… – оглядываясь по сторонам, сказал князь. – Не ровен час, меня за карманника примут… Мы ведь и так знали, что это рано или поздно произойдет. Ну так раньше произошло, а не позже…
Князь осторожно разжал чужие пальцы на своем запястье. Его визави собрался и уже спокойнее сказал:
– Подробности, пожалуйста…
Понизив голос и отвернувшись к реке, князь спокойно сказал:
– Особая лаборатория товарища Иоффе за успехи в социалистическом соревновании выдвинута на награждение переходящим Красным знаменем.
Как насмешка над его словами в холодной осенней воде дрожало отражение пушкинского дома. Семен Николаевич поморщился, и князь добавил серьезно:
– Зря морщитесь. Мои люди в институте видели установку в действии. Это – что-то… Думаю, что месяца через три-четыре краснопузые доведут ее до нужных кондиций и задумаются, что с ней делать дальше, как употреблять… К этому времени мы должны быть готовы.
– Вам известно, что они собираются делать дальше?
– Это очевидно. Испытания. Доводка до оптимальных показателей по весу, габаритам, мощности… Судя по завесе секретности, испытывать станут в каком-то очень серьезном месте. Где-нибудь вроде «Троцкого». А случится это, похоже, не раньше чем через три месяца.
– Три месяца? – Семен Николаевич что-то прикинул и покачал головой. – Нет. Нам не успеть… Против нас и география и психология.
– Большевики не любят ждать. У них все как-то с опережением получается. Надо и нам успевать за ними.
– Нет, – спокойно возразил Семен Николаевич. – Это невозможно. Знаете, есть такое слово «невозможно»?
Князь помолчал. Он знал это слово.
– А сколько нужно?
– По крайней мере, полгода.
– Тогда нужно сделать так, чтоб три месяца превратились в шесть. Наше предложение должно быть очень своевременным. Вы же помните – «Кто дает вовремя, тот дает вдвойне»…
Князь снял пенсне и задумчиво протер его шарфом.
– Нда-а-а-а… Задаете вы задачи.
– Не я задаю – жизнь задает.
Князь потеребил пальцами подбородок.
– В принципе это возможно. Хотя, конечно, риск… Расследования пойдут… Но попробуем сделать тут, в Питере. Ну, а если они и впрямь решатся на «Троцкого», то все, возможно, и упростится. Наш человек там наверняка будет привлечен к работе, если они пойдут на это.
– А мы можем подтолкнуть их к этому?
Князь пожал плечами.
– Попробуем. Ладно. С этим понятно.
Он хлопнул ладонями по парапету, подводя итог одной части разговора.
– А как у нас с…
Он остановился, подбирая нужное слово. Хоть и не было рядом чужих, а лишнего говорить не хотелось. – М-м-м-м… Как у нас с международной поддержкой наших усилий?
– Как уговорено. Начнем, разумеется, с Германии, а там…
Он махнул рукой, и князь понял, что та часть хорошо продумана и там все идет как нужно, а не иначе.
– И вот еще что.
Князь полез в боковой карман и достал оттуда небольшую коробочку, кокетливо перевязанную розовой лентой.
– Это еще что? – поинтересовался Семен Николаевич, убирая подарок в карман, подальше от чужих глаз и пальцев.
– Это, как я и обещал, пресловутое «изделие 37-бис». Интересная штучка, между прочим. Вы с ней поосторожнее…
СССР. Балашиха
Январь 1928 года
…Броневичок скатывался по склону, плавно покачивая стволами обоих «максимов». Холодный ветер, качавший ветки редких, высоких колючек и еще более редкие метелки сухой травы, соскальзывал с толстых ребристых кожухов на промерзшую от утреннего мороза броню и попадал под колеса.
Литой резины ободья на стальных дисках наворачивали его на себя, перемешивали с подтаявшим снегом, глиной и обломками веток в холодную грязь.
На все это смотрел военный с большими красными звездами на петлицах.
Зима в этом году в Подмосковье выдалась холодная, и начальник штаба Рабоче-Крестьянской Красной Армии Михаил Николаевич Тухачевский подумал, каково сейчас красноармейцам внутри, за броней, и передернул плечами. Длинная кавалерийская шинель пошла складками, и он поглубже надвинул на лоб буденновку. Холодно. Ветрено. Хорошо, хоть не шумно…
Рядом, позади, на бруствере укрепленной траншеи, лежала каска, но он не стал ее надевать – артиллерийских стрельб сегодня не обещали, а к пулеметному треску он привык еще с Империалистической, когда командовал бронедивизионом таких же вот, как этот, красавцев.
Он поднял к глазам бинокль, и броневичок превратился в броневик – стали видны заклепки и щербины от когда-то пробовавших на крепость броню пуль и осколков. Да нет… Пожалуй, не таких. Те, пожалуй, попроще были… В груди маршала поднялось теплое чувство благодарности народу и партии, что не жалели денег, чтоб вооружить Красную Армию самой современной техникой. Там, за западной границей, пожалуй, не было лучше. Ни у поляков, ни у французов, ни у бедных немцев…
Хотя по нынешним временам, когда наука идет вперед семимильными шагами, и эти красавцы уже не бог весть что.
Пора было начинать. Не оборачиваясь, знал, что ждут его слова, спросил:
– Что ж, Владимир Иванович, готовы?
– Я, как советский пионер, Михаил Николаевич…
– Ну тогда удивляйте меня, как обещали…
За спиной краскома, над изогнувшейся углом траншеей, поднялся сложный, суставчатый контур антенны, напоминавшей те кусты, что сейчас крушил броневик.
– Ветер?
Кто-то невидимый, скрытый в траншее бодро, радостно даже, отрапортовал:
– Девять метров в секунду, профессор. Направление – строго на северо-восток!
– Отлично… Огонь!
Началось то, за чем он приехал.
В хорошую германскую оптику видно было, как броневичок вздрогнул, чуть повернул башню, словно что-то в нем расслабилось, и сквозь холодный воздух до траншеи донесся частый грохот двух пулеметов. Маршал смотрел спокойно, ничего удивительного в этом для себя не видя. Навидался уже…
«Даже мишень не поставили, – внутренне улыбнулся он, – штатские… Куда палят?»
Глядя, как бесцельно броневик ворочает башней, поливая горизонт свинцовыми струями, он выпустил улыбку наружу.
– Не удивил, Владимир Иванович… В белый свет, как в копеечку они у тебя садят? Это многие могут… – пошутил маршал, так и не оторвав бинокля от глаз. – Эдак у нас первогодки палят. Глаза зажмурят – и палят!
Ученый не ответил.
– Сейчас к нему с гранатой подползти и все. Конец вашему чуду, Владимир Иванович, – поддел ученого маршал. – Без поддержки пехоты ему на поле боя не выстоять. Так?
– Нет. Не так, уважаемый Михаил Николаевич… Не так!
– Смотрите, – прошептал кто-то за спиной.
Маршал оглянулся и натолкнулся на хитрый профессорский взгляд.
– Смотрите! Смотрите! – подтвердил с усмешкой профессор. В голосе его сквозило обещание неожиданностей и приятных сюрпризов. – И представьте, что вокруг него собралась вражеская пехота, чтоб гранату кинуть… Окружает его, окружает…
Застывший броневичок в один миг окутался дымом, словно враг-невидимка добрался-таки до него и сунул гранату в мотор.
Только не дым это был и не пар… Облако отсюда выглядело зеленоватым. Оно расплывалось в воздухе, словно капля краски в воде и, прижимаясь к земле, текло вширь, поднимаясь выше колес.
– Что это? – уже догадываясь об ответе, спросил Тухачевский. Навидался он таких облаков, когда антоновщину выводил в тамбовских лесах.
– Мотоброневагон «Ураган». Помните, восемь месяцев назад я на совещании у товарища Ворошилова обещал? Так вот он!
Газ растекался. Он оказался тяжелее воздуха и ник к земле, оплетая щупальцами кусты и травы. Кольцо вокруг броневика стремительно расширялось, и отсюда казалось, что оно движется вширь быстрее, чем мог бы бежать человек.
Взревев мотором, газовый монстр развернулся и, словно катер, выставляющий дымовую завесу, прокатился несколько десятков метров вдоль горизонта, поливая полигон свинцовыми струями.
– Экипаж в противогазах?
– В том-то и штука, что нет, – весело ответил профессор. Ветер рвал волосы из-под шляпы. – В том-то и штука…
– Как это «нет»? – ахнул военный. – Как это «нет»?
Он спрыгнул с бруствера вниз, встал перед улыбающимся профессором и, перекрывая грохот пулеметов, скомандовал:
– Немедленно прекратить! Кто вам дал право так людьми рисковать?
Он хотел сказать что-то еще, но сдержался, сообразив, что что-то не так.
Ученый с усмешкой поднял руку, останавливая поток грозных слов, и закончил начатую фразу:
– То-то и оно, что нет там никакого экипажа, Михаил Николаевич!
Тухачевский замолчал. Потом бросил взгляд на стальные стержни, что торчали над траншеей за спиной профессора, и слегка кивнул, запоздало подумав, что ждать чего-то другого от Отдела Волнового Управления не стоило. Конечно, нет экипажа… Владимир Иванович, поняв, что маршал догадался, и сам соглашаясь, качнул головой.
– Так точно, товарищ маршал. Он на дистанционном радиоуправлении.
Тухачевский не успел ответить. Ассистент профессора, наблюдавший за испытаниями в стереотрубу, негромко сказал:
– Профессор! Ветер меняется.
Словно не доверяя коллеге, профессор лизнул палец и поднял его над головой. Пару секунд стоял, рассчитывая что-то в уме, потом отдал короткую команду.
– Приготовить противогазы…
По траншее прошелестело короткое движение. Каждый, кто тут был, знал, что такое боевой газ. В два длинных шага профессор дошел до блиндажа и крикнул в полураскрытую дверь:
– «Смерч» выводи, «Смерч»!
В глубине траншеи залязгало, словно кто-то там перекидывал вверх-вниз пакетные переключатели коммутатора. Несколько секунд спустя за бруствером взвыл на форсаже мотор, и десятком метров левее траншеи навстречу облаку покатилась низкая танкетка, вместо орудия украшенная каким-то огромным, ступенчатым жерлом. Она в несколько секунд достигла облака, точнее, облако наплыло на стальной корпус и в ту же секунду из трубы извергся фонтан пламени.
Вал огня упал на землю, танкетка, круто и стремительно развернувшись, покатилась вдоль фронта зеленоватого тумана, обрабатывая его волнами огня. Не выдержав термической атаки, газовое облако втягивало ядовитые щупальца и таяло.
– А это что такое?
Смотреть в огонь сквозь оптику Тухачевский не мог и бинокль опустил.
– Телемотодрезина «Смерч». Дистанционно действующий подвижный огнемет для поддержки пехоты при штурме укрепленных районов, – отрапортовал профессор. – Особо эффективна при отражении газовых атак противника.
В голосе его слышалась гордость человека, сделавшего то, что никто до него не делал.
Газ, укрощенный огнем, опустился на землю.
– Если б на Ипре у французов нашелся бы с десяток таких машин, то слово «иприт» в военном лексиконе, возможно, и не образовалось бы… Вот, пожалуй, и все… Мы закончили. Ничего другого не покажу. Давайте-ка в блиндаж, Михаил Николаевич.
Под ногами заскрипели деревянные ступени, они спустились под землю. Точнее, под перекрытие из двух накатов бревен. Тут топилась печка, и следа не было холода и ветра. Над простым деревянным столом висела керосиновая лампа. Теплый, желтый свет на струганых досках после холодной резкости утра создавал ощущение уюта. Гость зябко потер рука об руку.
– Что ж, Владимир Иванович. Удивил…
Он смахнул рукой со скамьи и уселся, снизу вверх глядя на профессора.
– Ну, что… Работу одобряю. Не зря народные денежки тратишь… Ты, помнится, обещал еще и сухопутную торпеду. Успеешь к концу года?
– Успеем, товарищ Тухачевский… Должны успеть. А Абрам Федорович?
– Что Абрам Федорович? – не понял Тухачевский.
– Он-то успел?
– Что успел?
– То, что обещал, – уклончиво ответил Бекаури.
– А что он обещал? – также шепотом поинтересовался Тухачевский, оглядываясь на дверь. Рука машинально сжала в кармане рукоять шашки, а точнее, того, что в секретных документах проходило под названием «изделие 37 бис». – Он много чего обещал…
– Ну то, что обещал к годовщине…
Владимир Иванович наклонился к самому уху, чтоб ни один даже самый искусный шпион не смог услышать то, что ему знать не полагалось, и прошептал:
– Лучи Смерти…
Секунд десять Тухачевский оторопело рассматривал лицо ученого. Нужно было как-то реагировать на то, что вот так вот, в рядовом разговоре, кто-то сообщает тебе сведения, которые ты сам совершенно искренне считал, знают в стране не больше десятка человек и по своей сути считаются настолько секретными, что дальше некуда. С другой стороны, и сам Владимир Иванович кладезь секретов. Одним больше – одним меньше… Маршал вздохнул от нелепости ситуации.
– А откуда вы про них вообще знаете, Владимир Иванович? Вам что, своих секретов не хватает, раз чужие собираете?
Владимир Иванович, явно смутившись, затряс перед собой указательным пальцем, словно злого духа отгонял.
– Нет, нет. Вы меня не так поняли. Я ведь не просто так… Я с целью развития социалистического соревнования…
Тухачевский ничего не сказал. Не арестовывать же его? Знает и знает…
– Ладно, Владимир Иванович… Только, сами понимаете, вы своей осведомленностью не щеголяйте.
Он встал, показывая, что больше не собирается говорить на эту тему.
– Через три дня Пленум. Там и поговорим о ваших – он выделил голосом «ваших» – делах.
СССР. Москва
Январь 1928 года
…Пленуму ЦК ВКП (б) предстояло решить много важных вопросов.
В первый день Сталин выступил там с речью об индустриализации и хлебной программе. Его противники, живущие за розовыми стеклами пенсне и не желающие понимать того, что происходит в мире, дали ему бой, и сшибка получилась серьезной. Бухарин, Томский и Рыков пытались переломить ситуацию, заученными в гимназии на уроках риторики движениями воздевали на трибуне руки, жалели крестьянство, пели осанну мелкобуржуазной стихии…
Он слушал их и презрительно улыбался. Дураки! Кто, интересно, их пожалеет и защитит, если придут интервенты? Крестьяне? Кулаки? Те их первыми на вилы…
Не понимают бывшие товарищи, что если ничего не делать, то так и будет. Так и будет! И спасение одно – стать сильнее. Надо, несмотря на этот собачий лай, ставить тяжелую промышленность, вооружаться, готовиться к войне…
После заседания он пригласил к себе нескольких старых товарищей. Мысль, что уже несколько месяцев не давала ему покоя, требовала проверки критикой.
В конце концов идея, захватившая его после разговора с Цандером, могла бы стать идеальным решением… Если, конечно, товарищи поддержат и если найдутся средства на это… Мысль о деньгах отозвалась горьким сожалением.
«Деньги, деньги… Всегда деньги… – подумал Генеральный. – Революцию делали – без них никуда, а сделали – итого пуще нуждаемся…»
Они встретились, после того как рабочий день Пленума завершился.
Их было около полутора десятков, тех, кому он верил, кто мог повернуть это дело в ту или другую сторону и доверие которых было необходимо, чтоб двинуть дело дальше. Сталин прошелся перед окном, дожидаясь, пока соратники рассядутся, и сразу, без заходов, начал, словно продолжал прерванный недавно разговор:
– Так вот, товарищи! Я думаю, что никого из вас не надо убеждать, что друзей у СССР нет. Нет ни на Западе, ни на Востоке. Конечно, речь идет о правительствах, а не о народах. И мы волей-неволей должны рассчитывать только на свои силы. Сам факт существования государства рабочих и крестьян является для врагов поводом для нападения, а накатывающийся кризис, без сомнения, усугубит существующие противоречия, и они вполне могут обернуться еще одной мировой бойней. Только там будут драться не все против всех, а все против нас. Сама жизнь толкает нас к мысли готовиться к неизбежному! Наши теоретики…
Сталин выговорил это слово с презрением, словно выругался.
– Наши теоретики считают, что это не главное… Что же тогда главное, если не это?
К счастью, наши советские ученые не сидят, сложа руки, и у Красной Армии имеется кое-какое современное вооружение…
– Мало! – подал голос Тухачевский и тут же извинился: – Извините, товарищ Сталин. Есть, но мало…
Генеральный кивнул и продолжил:
– Раз уж товарищ Тухачевский высказался так резко, добавлю. Да. Мало. И к тому же оружие подобного типа есть и у наших врагов, что позволяет им надеяться на победу.
Сталин повернулся и пошел в обратную сторону.
– Тем не менее сегодня у нас есть возможность обрести то, чего пока нет у лакеев Мирового Империализма.
– Что это? О чем говоришь, Коба? – спросил Буденный.
Генеральный уселся.
– А вот сейчас нам товарищ Менжинский объяснит, что к чему.
Вячеслав Рудольфович вышел вперед и, привычно засунув большие пальцы под ремень, охватывавший гимнастерку, заговорил:
– Товарищи! В настоящее время советскими учеными считается возможным создание ракеты, способной не просто подняться над землей, но и самодостаточно существовать в заатмосферном пространстве довольно долгое время.
Мы, как могли, проверили эту информацию. Западные ученые также подтверждают такую возможность…
Взмахнув рукой, словно рубанув шашкой, Семен Михайлович остановил товарища по партии.
– Погоди, погоди… Не части, Вячеслав Рудольфович. Это-то нам зачем? Оружие – понятно. Броневики там, аэропланы… Шашки новые… Ну, а в небеса-то зачем? Бога за бороду ухватить хотим? Зачем все это? Пусть нам даже удастся забросить на 400 верст в небо кусок железа. На чем он там держаться будет, не знаю, ученым виднее. Ладно, пусть… Чем это может грозить нашим врагам? Оттуда до земли и из морской пушки недострелить!
Сталин улыбнулся.
– Ну не четыреста, а всего лишь на двести… А грозить будем шашками, Семен. Твоими знаменитыми кавалерийскими шашками… Только новой конструкции.
Товарищи засмеялись. Любовь Семена Михайловича к кавалерии была общеизвестна.
– Да я серьезно, Коба, – обиделся Буденный.
– И я серьезно, Семен.
Глядя поверх голов, Сталин обратился сразу ко всем:
– Советские ученые уже изобрели такое оружие, которое может попросту предотвратить войну, доказав империалистам нашу силу! Это должно охладить горячие головы, как на Западе, так и на Востоке. Есть теперь у нас такая шашка, которой и сто верст не помеха!..
По комнате пролетел шум – скрипнули стулья, кто-то выдохнул. Генеральный знал, что тут сидели прагматики – люди, двумя ногами стоящие на земле. Мысли их связывали с насущными задачами, стоящими перед страной, – с коллективизацией, с индустриализацией, с борьбой с неграмотностью… Но эти же люди своими руками ломали, раздвигали рамки возможного, выстраивая на земле то, чего тут еще никогда не было – первое государство Пролетарской диктатуры.
– Значит, «шашка» у нас уже есть. Мы ее над Землей подвесим и…
Буденный посмотрел на Сталина, предлагая тому продолжить. Тут могли быть варианты.
– И тогда мы сможем спокойно строить социализм в отдельно взятой стране… Если захотим.
Недосказанное поняли все. Ворошилов покряхтел, сильно потер затылок.
– Нда-а-а-а-а… А мы все «кавалерия, кавалерия»…
Сталин хмыкнул, словно соглашался со старым товарищем, но все-таки возразил.
– А ты ее, Клим, тоже со счетов не сбрасывай… Новые Советские республики, они ведь не только на Луне, а и на земле образовываться будут.
Бравый кавалерист поскреб подбородок, ничего не сказал. Молчание висело несколько секунд.
– Первыми в мире над Землей подняться… – протянул Молотов. – Это ж сколько денег потребуется?
– Кто не желает кормить свою армию, будет кормить чужую, – напомнил Тухачевский.
– Коллективизация, индустриализация, борьба с неграмотностью… – продолжил Вячеслав Михайлович, словно и не слышал ничего. – Где деньги возьмем, Коба? Как я понимаю, это все по-настоящему… Тут копеечной свечкой не обойдемся.
Сталин, сидевший боком, дернул щекой, из трубки полетели сухие искры. У этой идеи имелись два слабых места. Одного из них и коснулся старый товарищ. Утрируя грузинский акцент, и так заметный в его речи, он ответил:
– Вай! Всэм дэньги нужны! Всэ приходят ко мнэ и говорят: «Вот, Коба, хорошее дэло есть. Большая польза от него будэт Мировой Рэволюции! Дай нам нэмножко дэнег, пожалуйста…»
И тут же нормальным голосом, показывая, что шутки кончились, добавил:
Читать бесплатно другие книги:
