Стоять насмерть! Дышев Андрей

Глава 30

Локтева хоронили на Митинском. Шел дождь, он стучал по желтеющим листьям и приглушал и без того негромкие голоса выступающих. Вокруг могилы было тесно, и солдаты почетного караула не могли изобразить строй. Они разошлись среди оград соседних могил и оттуда, салютуя, вразнобой выстрелили в воздух. Гроб опустили в яму, вдова, высвободившись из рук офицеров, которые ее поддерживали, наклонилась и кинула в яму горсть земли. Я смотрел на ее лицо. Оно казалось безучастным, даже равнодушным, словно женщина не понимала, что происходит. Анна, наполовину прикрыв лицо черным платком, держала меня под руку. В ее больших солнцезащитных очках отражались надгробные плиты.

Народ тронулся по кругу, кидая на гроб землю. Гробовщики энергично взялись за лопаты. Прошла минута – и вырос холмик, покрытый венками и цветами.

Я оказался рядом с вдовой. Она глянула на меня серыми равнодушными глазами.

– Мы воевали с Володей вместе, – сказал я. – В тот день, когда это случилось, за несколько часов… мы сидели с ним в чайхане…

У меня свело горло, будто я глотнул горсть горячего песка. Вдова едва заметно кивнула. Я молча стоял перед ней, судорожно сглатывая, и сжимал ее холодную ладонь.

– Не надо, – едва слышно сказала вдова. – Не надо говорить соболезнований… Ваша фамилия – Вацура?

– Да, – удивленный этим вопросом, ответил я.

– Позвоните мне завтра. Или лучше послезавтра. У меня письмо Володи для вас.

Грянул оркестр. Испуганная гимном, с деревьев взметнулась стая ворон. Офицеры вытянулись и приложили руки к козырькам фуражек. Вдова пошла к машине.

Меня тронул за плечо Валера Нефедов и протянул полстакана водки. Я даже не заметил, когда он появился здесь. Рядом с ним стояли офицеры. Некоторых я знал по Афгану.

– Вы позволите увести на минутку вашего друга? – вполголоса спросил Нефедов у Анны, улыбнувшись ей краем губ, и положил мне руку на плечо. Мы пошли по дорожке, присыпанной гравием, вдоль могильных оград.

– Так и думал, что встречу тебя здесь, – сказал он, глядя себе под ноги. Казалось, Нефедов мерзнет. Воротник плаща поднят, шляпа надвинута на лоб, руки – в карманах, и сам весь напряжен, скован. – Ты что там начудил?

– Где – там?

– Ну вот что! – неожиданно грубо ответил Нефедов. – Не надо прикидываться дурачком. Ты прекрасно знаешь, о чем я тебя спрашиваю.

– Это допрос, Валера?

Он остановился, повернулся ко мне и, глядя на мокрые желтые листья, глянцевой полосой покрывшие дорожку, долго думал, что ответить.

– Я хочу тебе помочь, – наконец сказал он.

– Не сомневаюсь в этом. И очень жду помощи.

– Тогда, значит, без нервов, амбиций и обид, – жестко сказал Нефедов. – Ты был в Таджикистане. Служил по контракту. Один раз покинул поле боя, второй раз, не дождавшись увольнения, самовольно оставил место службы. Было это?

– Валера, фээсбэ теперь занимается самоволками?

Нефедов сжал зубы, скулы его обострились.

– Ты напрасно иронизируешь. Твои дела на контроле у весьма влиятельных лиц.

– У генерала Вольского, к примеру? – подсказал я.

– Допустим. Только мне не совсем ясно, чему ты так радуешься?

– Я тебе объясню. Подробно. С необходимыми доказательствами, о которых ты мне говорил в нашу первую встречу. И тебе сразу станет ясно, зачем я покинул поле боя, в каком направлении дезертировал и в какой таре прилетел в Москву.

– Хорошо, – кивнул Нефедов. – Едем на Лубянку.

– Нет, не сейчас. Завтра утром.

– Не в твоих интересах тянуть, Кирилл.

– Я понимаю. Но мне хотелось бы остаться сегодня у могилы боевого друга, выпить водочки, погрустить, повспоминать…

– Странный ты человек, – задумчиво произнес Нефедов.

– Думаю, что завтра, после нашей встречи, у тебя сложится другое мнение.

– Ну-ну, – ответил Нефедов.

Мы повернули обратно.

– Кто эта дама? – спросил Валера, показывая глазами на Анну, которая стояла недалеко от могилы, прислонившись к дереву.

– Так, одна знакомая.

– Она знала Локтева?

– Никогда раньше не видела и не слышала о нем.

– Зачем же ты ее сюда привел?

– Она высматривает здесь тех типов, которые… Словом, делает то, что должны были делать вы.

– Ну-ну, – снова повторил Нефедов и, подавая мне руку в тонкой кожаной перчатке, скороговоркой сказал: – Завтрашний день у меня загружен до предела, но ты все-таки обязательно меня найди. Можешь уже с восьми утра стоять у подъезда на Лубянке. Пока!

Не вынимая рук из карманов, Валера быстро пошел по дорожке к выходу. К нему присоединились еще двое в штатском и один полковник. Они сели в «Волгу» и уехали.

Черной тенью ко мне приблизилась Анна.

– Только не оборачивайся, – прошептала мне она. – За нами, метрах в тридцати, стоит парень под зонтиком. Я узнала его. Он крутился в офисе Князя.

– Он тебя не узнал?

– Не думаю, что он узнает меня в таком виде.

– С кем-нибудь общался?

– Нет. Уже минут десять стоит один и курит… Пошел к выходу… Сел в «Жигули»… Поехал.

– Он убедился, что похороны Локтева состоялись, и узнал номер участка. Думаю, что сегодня ночью можно ждать эксгуматоров.

– Ты не передумал, Кирилл?

– О чем ты говоришь, Анна!

– А если их будет много? Все-таки они придут за пятьюдесятью килограммами героина. Носильщики, охрана, машина.

– Тем проще милиции будет взять их на месте преступления.

Мы подождали, пока вокруг могилы Локтева не осталось ни одного человека, подошли к засыпанному цветами холмику. Я вынул из сумки бутылку водки и пластиковые стаканчики.

– Пусть земля тебе будет пухом…

Глава 31

Анна позвонила какому-то своему давнему поклоннику, и тот к семи часам вечера подогнал к подъезду побитый, но еще пригодный для перемещения в пространстве и заправленный под завязку «Москвич».

Часа два мы с Анной кружили по городу, приближаясь и удаляясь от кладбища, потом заехали во двор новостройки, где при выключенных огнях, под тихую музыку магнитолы пили горячий кофе из термоса и дожидались полуночи.

Мы оставили машину на обочине, где она была малозаметна, сливаясь с кустарником в большое темное пятно, и закоулками приблизились к кладбищу. Начал моросить мелкий дождик. Молочный свет фонарей отражался на мокром, с приклеившимися листьями клена асфальте, серебрил блестящие, словно покрытые лаком, ветви деревьев. Через чугунную ограду Анна перелезла первой, спрыгнула на кучу опавших листьев и сразу же растворилась в темноте. Перед тем как последовать за ней, я огляделся по сторонам. Яркий фонарь не столько давал света, сколько слепил глаза, и я поднес ладонь к лицу, закрываясь от него. Мне показалось, что за углом дома, стоящего напротив, быстро скрылась фигура человека. Мало ли кто может здесь ходить, подумал я, подавляя в себе желание проверить, не следит ли кто за мной из-за угла, и перемахнул через ограждение.

Мы ходили среди крестов, надгробных плит, поминальных скамеек и ограждений бесшумно и медленно, как духи, стараясь не делать резких движений и не производить звука. Когда до могилы Локтева осталось не больше ста метров, я взял Анну за руку, потянул ее вниз, чтобы она присела в плотной тени двух памятников, и шепнул ей:

– Когда услышишь шум – возвращайся к машине и гони в милицию.

Анна крепко сжала мне руку повыше локтя. В этом была ее немая просьба беречь себя. Мне хотелось добавить ей что-нибудь ласковое и веселое, но в голову лезла лишь какая-то постная банальность, и я поспешил нырнуть в темноту. Низко пригибаясь к земле, я переходил от могилы к могиле, двигаясь параллельно тропинке, ведущей к последнему пристанищу Локтева. Стая ворон вдруг сорвалась с дерева и с частыми хлопками, напоминающими аплодисменты, устремилась в ночное небо. Я подумал, что это мое неосторожное движение спугнуло птиц, и несколько секунд замерев сидел под деревом, дожидаясь, когда опять станет тихо.

Мне предстояло спуститься с пригорка и обойти еще несколько оград. Кроны деревьев, растущих внизу, мешали мне увидеть могилу Локтева издали. Надо было днем подыскать удобное место, подумал я, силясь рассмотреть проходы между гранитных плит.

Дождь пошел сильнее, и подошвы кроссовок стали скользить на влажном грунте. С пригорка я буквально съехал на ногах, наделал много шума и искусал себе губы. Обхватил замшелый ствол дерева, прижался к нему и, сдерживая дыхание, долго вслушивался в ночь. Как тут разберешь, то ли дождь стучит по листьям, то ли ветки трещат под ногами людей?

Я отнял щеку от ствола, пахнущего прелыми листьями и лесом, и медленно заглянул за дерево. Пробивая черный обвал ночи, на слабом ветру дрожал язычок красноватого пламени. Я прищурился, протер глаза.

На могиле Локтева горела свеча. Высокая, фигурная свеча, воткнутая в свежий грунт на верху холма. Единственный носитель живого огня на всем кладбище, эта свеча словно дразнила и манила меня к себе. Она не могла долго гореть, подумал я, ее зажгли всего несколько минут назад. Свеча только-только стала оплавляться и отекать.

Мне стало жутко, и все же я шагнул к свету. Свеча слепила, и теперь я плохо видел то, что находилось вокруг меня. Мне показалось, что за моей спиной кто-то сдавленно дышит, обернулся, но ничего не увидел, кроме своей пляшущей тени. Меня стало раздражать, что я позволил вселиться в себя мистическому страху, резко выпрямился в полный рост, нащупал правой рукой рукоятку пистолета, спрятанного на груди, и стал приближаться к могиле. Деревья расступились, ушли во мрак, и я оказался на освещенном пятачке рядом с могилой, обложенной со всех сторон венками.

Огонек свечи затрепетал на ветру, и, словно чувствуя его близкий конец, темнота приблизилась ко мне почти вплотную. Я не мог оторвать глаз от свечи. Я стоял перед могилой, словно оцепеневший. Это для меня, подумал я с каким-то странным равнодушием, даже не пытаясь осмотреться по сторонам или кинуться в тень ближайшего надгробия. Эта свеча зажжена для меня…

Среди венков с искусственными пластиковыми цветками, траурных лент со словами соболезнований, хвойных веток, сплетенных в толстую косу, рядом со свечой, словно выросший от тепла огня, стоял на тонком стеклянном стебле черный тюльпан. Ферзь, поставивший мне мат!

Порыв ветра ударил по дрожащему пламени, оторвал его от фитиля, раздавливая, замазывая чернотой его слабое тепло и свет. Мрак окутал меня со всех сторон, исчезли могила со стеклянным цветком, деревья, надгробия, ограды. Я с опозданием рванул в сторону, судорожно расстегивая пуговицу на куртке, но нарвался на сильный удар по голове и успел почувствовать, как в лицо брызнула едкая ледяная струя…

Что ж ты так его боишься? – думал я. Почему пресмыкаешься? Ведь у тебя есть все – вечная жизнь, безграничная власть, покровительство самого Творца… Тебе, самой популярной личности на земле, нельзя себя так вести. В твоих глазах не должно быть страха, лишь снисхождение, понимание и сострадание…

Иисус в терновом венке плыл перед моими глазами, и мне казалось, что он все ниже и ниже склоняет голову перед Пилатом, и его лицо, исполосованное глубокими, как шрамы, морщинами, все больше искажает гримаса боли. Он боялся наместника, боялся пыток. Он боялся смерти, что было самым диким откровением картины. Ни отблеска веры в могущество своего покровителя, ни намека на попытку сохранить человеческое достоинство. Ничего божественного.

Могущество, осознание своей уникальности, значимости, своей непревзойденной ценности для человечества – все блеф, выдумка, одежка, которую можно на некоторое время напялить на себя и носить до тех пор, пока плетью не пройдутся по твоим ребрам. Боль, которую уже не способно вынести тело человека, легко превратила даже полубога в униженное, жалкое существо. Это оно, легкоранимое, подверженное болезням тело, определяет качество души… Господи, помоги быстрее умереть, чтобы не чувствовать этой острой боли в голове, этих мучительных спазмов в желудке, это жжение в легких!

Я с трудом приподнял голову, скосил глаза вниз и увидел, что лежу на диване в сумрачной комнате, всю стену которой занимает картина. Правее – ампирный туалетный столик, напольные вазы. Французские шторы волнами спадают с полукруглых карнизов. За тонированными оконными стеклами раскачивают мокрыми лапами деревья, дождь барабанит по подоконнику.

Все это уже было, подумал я. Не так давно все это было. Я запрыгнул в окно этой комнаты с дерева. Потом… потом я обыскал туалетный столик и нашел в нем вещи Анны. А дальше – нагромождение, хаос событий. Наш с Анной побег, стрельба, приезд в Москву, просмотр дискеты, похороны Локтева…

Чем ближе были события, тем более смутно я помнил их. Похороны Локтева и разговор с вдовой едва отпечатались в памяти. За ними – полная темнота, в которой на мгновение появлялись могильные кресты, мокрый асфальт в трещинах кленовых листьев, лицо Анны, слабо освещенное светом приборного щитка, – все очень похоже на сон.

Я попытался повернуться на бок, но тотчас почувствовал, как обе руки, заведенные за спину, пронзила острая боль. Я вернулся в прежнее положение и несколько минут лежал неподвижно, глядя на Иисуса и приводя в порядок мысли.

Дождь полил сильнее, и подоконник стал содрогаться от ударов тяжелых капель. Я почувствовал на лице легкое движение влажного прохладного воздуха: должно быть, окно было приоткрыто. А может быть, думал я, ничего этого не было – ни побега, ни стрельбы, ни подружки и секретных писем на экране компьютера? Я запрыгнул в окно, и здесь меня двинули по голове.

Странное, неприятное чувство – потеря ориентации во времени и в пространстве, когда не можешь точно отличить реальность от бреда и тяжелые сновидения принимаешь за действительность. В науке, кажется, такое явление называется конфабуляцией, и лечат ее в психиатрических заведениях. М-да…

Кажется, я снова впал в забытье, а когда открыл глаза, в комнате было совершенно темно, лишь узкая полоска света из открывшейся настежь двери лежала на паркете. Потом надо мной ослепительно ярко вспыхнула массивная люстра с хрустальными подвесками, и я невольно прикрыл глаза.

На меня упала тень, и я увидел рослого немолодого господина, с совершенно лысой, блестящей, как бильярдный шар, головой, морщинистым, но холеным, тщательно выбритым лицом, лишенным какой бы то ни было растительности, даже бровей. Широко расставив ноги, он потягивал сигарету, стряхивая пепел на паркет, и без интереса разглядывал меня. Я узнал его сразу – Анна очень точно описала его портрет в письме.

– Добрый вечер, Князь! – не совсем внятно произнес я.

По губам лысого скользнула усмешка. Он выпустил дым через ноздри, опустил руку в карман шелковых бежевых брюк и отошел к картине. Его череп заблестел как раз под изображением лица Пилата.

– Кажется, портрет наместника рисовали с вас, – снова сказал я.

На этот раз Князь посмотрел на меня с любопытством, с каким посмотрел бы зоолог на говорящего червя. Он кивнул кому-то, кого я не видел, и со стороны дверей ко мне подошли два крепких парня, рывком подняли и посадили на стул с фигурными ножками из красного дерева.

– Если ты сравниваешь меня с Пилатом, – сказал Князь, глядя на меня сквозь облачко дыма, – следовательно, себе ты выбираешь роль Христа?

– Нет-нет! – От безысходности меня потянуло на философию. – Ни его роли, ни судьбы, ни креста не хочу. Но всякая пара людей, олицетворяющая противоборство добра и зла, чем-то схожа с персонажами этой картины.

– Добро, разумеется, олицетворяешь ты?

– Безусловно. У вас же на физиономии написано, что вы профессиональный злодей.

– Наглец, – устало констатировал Князь и, глянув на «быка», слабо качнул головой.

Удар кулаком сбоку свалил меня на пол. В ухе зазвенело с такой силой, словно в него поместили церковный колокол. Я смирно лежал, дожидаясь продолжения экзекуции, которую заслужил, но меня подняли и снова усадили на стул.

Князь ходил по комнате взад-вперед. Выкурив одну сигарету, он принялся за другую.

– Ты напрасно веселишься, – сказал он, хотя мне было вовсе не весело. – И напрасно считаешь себя борцом за справедливость. Ты блоха, которой до поры до времени удавалось ловко прыгать с места на место. Теперь тебя придавили, но ты еще дергаешь лапками. Так бывает. Но когда тебе отобьют почки, селезенку, переломают суставы пальцев, ног и рук, ты переоценишь себя. Поверь мне, это обязательно произойдет.

У меня еще звенело в ухе, но я смог расслышать негромкий голос Князя. «Бык» слева от меня нервно переступил с ноги на ногу и скрипнул половицей. Ему не терпелось отбить мне почки и переломать кости.

– Ты сорвал поставку очередной партии порошка из Душанбе, – продолжал Князь. – Убытки не катастрофичны, но ощутимы. Ни твоя жалкая жизнь, ни квартира в Крыму вместе с сараем эти убытки не покроют. И с этим нам, к сожалению, придется смириться. А тебя, сам понимаешь, ждет безрадостная судьба.

Князь остановился, посмотрел на собачьи глаза Иисуса и выпустил в него струйку дыма.

– Ты прав, сейчас вы похожи. Он был слабым человеком, потому что зависел от отца. А всякая зависимость есть несвобода. – Князь повернулся ко мне, медленно прошелся взглядом по связанным ногам, брюкам, куртке, покрытой бурыми пятнами. – Если бы этот мессия мог импровизировать, действовать так, как ему подсказывала фантазия, если бы он мог умно распорядиться деньгами и властью над людьми, которой обладал, то перевернул бы мир и стал бы величайшим мировым правителем… Да, парни? – Князь взглянул на «быков». Те одобрительно засопели. – Но Иисус был подвластен богу, а его поступки предопределены. И все закончилось очень печально… Печально и в общем-то банально. Так и ты, голубчик. Видишь перед собой только красную тряпку и бодаешь ее до исступления. А тряпочкой этой помахивает ловкий тореадор, издевается над тобой и готовит пику для красивого и точного удара… Собственно, уже приготовил.

– Послушайте, – пробормотал я, – мне приснилось или нет, что я был на кладбище ночью?

Князь долго переваривал мой неожиданный вопрос, не зная, как его расценить – то ли как бред обреченного человека, то ли как желание узнать какую-нибудь тайну.

– Тебе удалось запутать нас, когда ты вместо себя затолкал в гроб несчастного охранника, – сказал Князь. – Это был ловкий ход, прими мое восхищение. Мы в самом деле уже были готовы искать порошок в оставшихся трех гробах, но ты наделал слишком много шума, освобождая Анну, к тому же засветился на моем мониторе у въездных ворот. Посторонний человек на моей территории – это нонсенс, и я дал команду выкопать и вскрыть гроб. Тогда-то мне стало ясно, что никакой ошибки или преднамеренной подмены гроба не было, а просто какой-то авантюрист или мент прибыл к нам вместо порошка.

Князь снова стал ходить из угла в угол, оставляя за собой сладковатый дымок. Я не мог понять, как он еще не умер от такого безудержного курения.

– Тогда я решил тебе подыграть и посадить на тот же крючок, который ты приготовил нам. Мы дали вам с Анной уйти, а позже мои люди засекли вас на похоронах Локтева. А дальше – все просто. Ты очень любопытен и самоуверен, коль сунулся в наши дела, и ты не признаешь мистику и суеверие, раз не побоялся лечь в гроб и войти в роль покойника. Я сыграл на этих качествах. Черный тюльпан и горящая свеча тебя не отпугнули, а наоборот – привлекли. Ты попался в свой же капкан.

Он ничего не сказал про Анну, подумал я. Ждет, когда я сам спрошу? Но если я спрошу, то тем самым выдам, что ничего не знаю о ее судьбе.

Князь сверлил меня своими змеиными зеленоватыми глазами. Я почувствовал: он ждет вопроса об Анне. Но если у него есть козырь, он выложит его сам. Какой смысл ему скрывать, что Анна тоже в их руках?

Мы молчали. Князь не выдержал первым.

– Где баба? – не вынимая сигареты изо рта, спросил он.

– Какая баба?

Его голое лицо исказила судорога. Князь не сразу ответил:

– Анна.

– А который сейчас час?

– Не прикидывайся кретином.

– Это принципиальный вопрос, – настаивал я.

– Четверть восьмого.

– В таком случае она уже в кабинете у Нефедова.

– Кто такой Нефедов?

– Офицер службы безопасности.

Князь скрипнул зубами, мотнул головой и сжал кулаки с такой силой, что хрустнули суставы пальцев. Очередной удар в голову снова свалил меня на пол, а следом за ним пошла серия ударов в живот, по почкам и в голову. Я скрючился, как еж, которого столкнули с горки. «Быки» били меня профессионально, силы не экономили, и я вполне отчетливо понял, что долго не выдержу.

– Мне наплевать, если Анна и в самом деле пошла в фээсбэ, – сказал Князь, когда меня снова усадили на стул. В голове у меня гудело, внутренности ныли зубной болью, и я, озабоченный состоянием своего несчастного тела, не совсем хорошо воспринимал слова Князя. – Ты понял меня? – зашипел он, приблизив к моему лицу свои маленькие зеленые глазки. – Она ничего не сможет доказать! Ее домыслы и предположения никто не воспримет серьезно. Но даже если она натравит на нас ментов, мы для начала сдадим им тебя, как убийцу охранника нашей фирмы. Доказать это, сам понимаешь, очень просто. А потом пусть менты перекопают здесь весь парк – ни наркотика, ни тары они не найдут. Гробы утоплены в болоте, порошок поехал по этапу. Все, дружок, все! Мы проверили – ты не мент и не гэбэшник. Не знаю, кто ты и зачем все это затеял, но знаю точно, что там, за забором, тебя ждет камера смертников. А здесь – плавный переход в состояние трупа под ногами этих парней.

Он еще не знает о дискете, подумал я, но тут же прикусил язык. Этот последний козырь, на который я еще мог в какой-то степени рассчитывать, нельзя было сейчас запускать в игру. Вероятнее всего, Анна еще не вышла на Нефедова и, быть может, переоценивая свои возможности, попытается отыскать меня в одиночку. Эта взбалмошная девчонка, любительница приключений, наверняка так и поступит. От нее можно ожидать самых невероятных, непредвиденных поступков. И все же, пока Князь не знает о дискете, жизнь Анны в относительной безопасности.

– Собственно, – добавил Князь более спокойным тоном, – мне от тебя ничего не надо. Баба твоя пусть бесится и сходит с ума – она безопасна для нас. Ты преподал нам хороший урок, и мы обязательно его учтем в дальнейшей работе. А теперь мы с тобой расстанемся навеки. Ты умрешь плохо, но эту смерть ты сам заслужил.

Он кивнул «быкам», и те столкнули меня со стула и поволокли к двери. Мы оказались в знакомом мне дугообразном коридоре. «Быки» разогнались, и в ушах у меня засвистел ветер. Сейчас как шарахнут башкой о стену, подумал я с вялым страхом. Мы миновали сортиры, лестничную площадку, двери комнат и остановились перед железной дверью генераторной.

Все вернулось на круги своя. Лязгнула тяжелая ручка, дверь отворилась, и я полетел на каменный пол.

– Молись, – сказал один из «быков», прежде чем захлопнуть дверь. – Утром ты подохнешь.

Ну вот, разочарованно подумал я, ничего оригинального, все как в дешевых исторических романах. Если казнь – то обязательно утром. А ночью, естественно, герой совершает побег.

Побег совершить мне не удалось. Я даже не смог освободить связанные за спиной руки и в перерывах между побоями, которые «быки» совершали с педантичной регулярностью, лежал без сознания и изредка, разлепляя склеенные кровью губы, произносил матерные слова в свой адрес.

Глава 32

Часы с меня сняли, и я не знал, наступило ли уже утро стрелецкой казни. Я не мог посмотреть на свет божий даже через окно, так как окон в генераторной не было вообще. И только когда меня вытащили в фойе, я увидел в окнах яркий солнечный свет.

Мимо мраморных колонн, центральной клумбы меня потащили через кусты в какой-то глухой угол парка, где, как мешок с макулатурой, кинули на траву. Сплевывая землю, я приподнял голову и увидел в метре от себя двух омерзительных мужиков, усердно копающих яму.

– Кончай работу, – сказал один из «быков».

– Так ще не глыбоко, – просипел мужик с синим лицом.

– Сойдет… Взяли его!

Мужики побросали лопаты, вылезли из ямы, отставили подальше ржавые ведра с белым порошком, похожим на негашеную известь.

Меня стало трясти с такой силой, что связанные ноги заходили ходуном. Не так часто меня казнили, не успел привыкнуть. Что еще сказать об ощущении, когда видишь собственную могилу? Мрак.

Мужики, кряхтя и распространяя вокруг зловонный перегар, попытались поднять меня, но у них ничего не получилось. Тогда они покатили меня, как бревно, и свалили в яму.

– Мужички, – с трудом произнес я. – Вы что, охренели? Живьем закапывать будете?

– Заткнись, – оборвал меня «бык» и негромко приказал «синяку»: – Двинь его лопатой!

– Я? – просипел «синяк» и стал пятиться назад. – Мы так не договаривались.

– Давай я, – проявил инициативу второй дебил и схватился за лопату.

– У тебя ж, ублюдок, руки дрожат, – прохрипел я. – С первого удара не убьешь, мучиться заставишь.

– Заткнись, – повторил «бык», но уже другим голосом. Похоже, и у него нервы не выдерживали.

– Бей по сонной артерии, – добавил я, леденея от своих же слов, и попытался поднять подбородок повыше. – Так, чтоб одним ударом ее насквозь перерубить. Только не стой близко. Кровь фонтаном пойдет…

«Бык» поморщился и отвернулся. Дебил стал топтаться на краю ямы с поднятой вверх лопатой.

– Землю очисти! – страшным голосом закричал я. – Чистая лопата легче войдет…

Дебил пробормотал что-то, опустил лопату и стал возить ею по траве. «Синяка» вдруг прорвало, и он скороговоркой засипел:

– Ну вас на хер, я у такие игры не граю, сказали яму выкопать, а шо делать заставляете, сами тут лопатой по живым людям махайте, а я сваливаю к херам собачим…

– Хайло прикрой, скотина! – крикнул «бык». – Не то сейчас рядом с ним ляжешь… Высыпай известь, урод!

«Синяк» взялся за ведро, но тотчас выронил его, и известь рассыпалась на краю ямы.

– Цыть! – крикнул «бык», повернувшись к яме спиной.

Я различил чей-то отдаленный крик. Потом я почувствовал, как земля содрогается от тяжелых шагов. Кто-то подбежал к месту казни и, задыхаясь, сказал:

– Давай его назад, в генераторную!

– Кто сказал? – спросил «бык» с явным облегчением.

– Князь.

Они меня разыграли, подумал я со странным чувством – полуоблегчения, полуразочарования. Они запугивают меня, они не станут убивать, это всего лишь психологическая пытка. Но, надо признать, мастерски сыграли, продрало до самых нервов, чуть заикой не сделали, мать вашу за ногу!..

Я напрасно пытался успокоить себя, потому что не верил тому, о чем мысленно говорил.

«Быки» вытащили меня из могилы и попытались поставить на ноги, но тело не слушалось меня, и я, словно лишенный костей, мягко осел на их руки.

– А с ямой шо робить? – спросил «синяк».

– Посадить в нее свою задницу и ждать, когда прорастет! – рявкнул «бык».

Меня снова втащили в фойе, оттуда, по лестнице, на второй этаж и по коридору в торец. Я повалился на бетонный пол. За мной грохнула железная дверь. И стало тихо.

Не успел я осмыслить того, что произошло, как дверь снова открылась, вошли уже хорошо знакомые «быки» и, орудуя ножами, стали быстро отвязывать веревку на руках и ногах.

– Сам идти сможешь? – спросил один.

– Это смотря куда, – ответил я и попытался встать.

– В баню, – усмехнулся другой.

Они вели себя удивительно миролюбиво, и этого нельзя было сразу не заметить.

Один из «быков» подставил мне свое плечо, но я не унизился до такой степени и пошел к выходу сам. Я никак не мог понять, что еще задумал Князь, на какую хитрость он пошел, да и вообще, к чему ему эта хитрость по отношению к человеку, от которого уже вряд ли можно было извлечь какую-нибудь выгоду.

Выйдя из генераторной, я остановился.

– Куда?

– Прямо, прямо, – ласковым голосом ответил «бык».

У лестницы я нос к носу столкнулся с Князем. Он как-то странно взглянул на меня, потом развел руки в стороны, пожал плечами и сказал:

– Нет слов! Нет слов!

И пошел вверх по лестнице, все еще пожимая плечами.

Мы спустились в фойе, свернули под лестницу. «Бык» подвел меня к двери и, к моему величайшему изумлению, обратился ко мне на «вы»:

– Там шампунь, мыло, мочалка, новое белье – все вам приготовлено.

Я повернулся, чтобы посмотреть в лицо человеку, который еще несколько минут назад был готов закопать меня живьем, но «бык» молниеносно повернулся ко мне спиной и быстро пошел к лестнице. Я взялся за ручку двери, все еще интуитивно ожидая какой-нибудь пакости – автоматной очереди в спину, удара арматурным прутом по голове или короткого, приглушенного выстрела из пистолета в затылок. Но за дверью в самом деле оказалась душевая, с чистым, обшитым деревом предбанником, с зеркальным полом из черного кафеля, с зеркалами, журнальным столиком, на котором стояли запотевшие банки с пивом и лежали пестрые целлофановые упаковки с новыми носками, трусами, майкой. Увидев пиво, я сразу почувствовал нестерпимую жажду и залпом выпил две банки. Потом вытер ладонью губы, сел в кожаное кресло и задумался. Попытка найти всему этому логическое объяснение провалилась с треском, и, пробормотав: «Бляха-муха!», я стал с остервенением стаскивать с себя влажные, выпачканные в глине и собственной крови куртку, брюки, швырнул их в угол и, на ходу снимая то, что еще было на мне, встал под лейку и опустил вниз никелированный рычаг.

Нет, душевая не стала заполняться ядовитым газом, и на меня не обрушился поток серной кислоты. Я стоял под упругими тонкими струями теплой воды, чувствуя себя обманутым. «Черт знает что!» – пробормотал я и вылил себе на голову полбутылки зеленого, как изумруд, шампуня.