Корабль отстоя (сборник) Покровский Александр

Книги

Я очень любил читать. Любимое я читал сто и двести раз. Например, Тома Сойера или «Всадник без головы». А потом я разыгрывал все прочитанное на кровати.

У нас была низкая самодельная кровать на панцирной сетке, где одеяло – равнина, а подушка – гора, и сам я полз из последних сил, истерзанный колючками, обезумевший от жара в крови.

Я стонал – меня никто не слышал. Я истекал кровью, и мухи роились надо мной.

Теряя сознание, я доставал револьвер, чтоб прицелится в леопарда, спустить курок и в облегчении затихнуть.

Мама нам читала «Руслана и Людмилу» и «Двенадцать стульев». Нам было лет по десять-двенадцать и мы помирали от смеха над беднягой Паниковским.

Потом, конечно, О. Генри, «Без семьи», Джером К. Джером, Марти Ларни, Диккенс, «Кола Брюньен», старые журналы «Вокруг света», «Белый клык», «Три мушкетера», «Война и мир».

Я замерзал, лежал на поле брани, тонул, шёл по скрипучему снегу.

Братья тоже читали, но я всегда понимал, что я другой, а они – другие. Я от этого сильно страдал. Я хотел быть, как они – я их очень любил.

У меня ничего не получалось.

– Мама! – ябедничали они. – А Сашка опять вместо уроков читает книжки, и ты ему ничего не говоришь!

– А вы учитесь, как он, и я вам тоже ничего не буду говорить.

– Да-аа… хитренькая…

Я действительно хорошо учился. Хватал налету, быстренько делал уроки и заваливался на кровать с книжкой.

Под чтение удобно было грызть сухари. Старый хлеб бабушка превращала в сухари. Мы их целый день грызли.

Хотя ябедничал на меня один только Валерка, а Серега – никогда, Серега обижался. Он считал, что мама любит меня больше всех.

В детстве любовь взвешивается на особых детских весах.

Между собой мы считали, что я – любимец мамы, Серега – папы, а Валерка – бабушки.

Она его действительно обожала, и он вытворял с ней всякое. Например, она бежала в туалет и по дороге кричала: «Ой! Ой!» – а он, смеясь и крича то же самое, успевал её обогнать и закрыться в туалете, а она, тоже смеясь, молотила в дверь: «Негодяй, выходи!»

Мы бы с Серегой на такое не решились, а этому охламону – все сходило с рук.

Папа мне подарил книгу «Звери и птицы нашей Родины». Папа её подписал: «Дорогому сыну Саше, большому другу всего живого».

Это был, пожалуй, единственный раз в жизни, когда он меня приласкал.

Поэтому, наверное, я своего сына ласкаю при каждом удобном случае.

Сестрёнка

Поскольку все мы родились мальчиками, то страшно смущались, если рядом оказывались девочки.

И нам всегда очень хотелось иметь сестрёнку.

– А зачем вам сестренка? – спрашивали нас.

– Ну-уу… – отвечал за всех Серега. – Мы б её колотили…

У маминой подруги, тети Дзеры, росла дочка Таня. Она была младше Валерки года на три. То есть я старше её лет на шесть.

Если мы попадали к ним в гости, мы бегали за ней и тормошили. Нам было приятно её касаться. Она вся такая аккуратненькая.

Ну, а где прикоснулись, там и прижать не грех.

– Ой! – прибегала она и бухалась на кровать. – Они меня умучили!

Тётя Дзера и Попов – так почему-то, называли её мужа – жили на территории киностудии «Азербайджан-фильм» имени Джафара Джабарлы – там они работали вместе с нашей мамой.

Они в кино делали звук.

Оказалось, что всё, что говорят актеры в кадре, они потом ещё раз в студии наговаривают.

Очень смешно смотреть, как взрослые люди гримасничают, приседают, наклоняются, размахивают руками перед микрофоном в наушниках.

И всё это абсолютно без звука, за стеклом, потому что все это происходило при полной звукоизоляции.

Я любил приходить к маме на студию. Там столько необычного и таинственного. Там люди делали кино.

Мама нас брала на просмотры, и ещё летом можно было смотреть из киностудии фильмы, идущие в летнем кинотеатре «Низами».

Там мы, как зачарованные, смотрели «Седьмое путешествие Симбада».

Чёрный брат

Вдруг прошел слух, что в Баку привезли чернокожих детей, содержат их в детдоме, и скоро будут раздавать.

Мама и папа, посовещавшись, решили съездить за одним.

Мы сильно переживали и болели за это дело. Все решали какой он будет, где будет спать и как с ним играть.

Ждали их до ночи.

Как только они позвонили в дверь, мы – тут как тут.

Дверь открылась, и папа внёс в прихожую что-то завернутое в его пальто. Он развернул и рассмеялся – там внутри ничего не оказалось.

Мы надулись. Взрослые, получалось, нам все время врут, хотя сами от нас всегда требовала честности. То есть, честность – это только для детей.

Потом папа рассказал, что насчет черненьких детей – все слухи, и в детском доме очень им удивились.

– Берите светленького! – сказали они. – Вон их сколько у нас.

Светленького мы не хотели. Нам не надо было светленького. Мы сами светленькие.

Мы с Серегой ещё не очень, а Валерка – сущий блондин с кудряшками.

Он в детстве очень походил на девочку.

– Какая красивая девочка! – говорил про него.

– Я не девочка! – говорил он и сдвигал бровки.

Валерка жутко упрямый.

– Я сам! Я сам! – первые его слова. Я сказал «мама», Серега – «папа», а Валерка – «я сам!».

Со временем он потемнел, и мы стали его называть: «тёмный брат».

Валерка был очень добрый. Когда нас угощали конфетами, то свое мы с Серегой тут же съедали, а Валерка шёл делиться с бабушкой.

Школа

Школа находилась совсем рядом с домом. Она носила номер 22. Первого сентября 1960 года я жутко волновался – надо было идти в первый класс.

Там оказалось столько мальчиков и девочек – просто полно.

А классный руководитель у нас Раиса Николаевна – круглолицая красавица с косой.

Я её тут же полюбил. Даже однажды у доски выступил и сказал, что в школе нам маму заменяет она.

Сильно это её растрогало, у нее даже голос дрожал, а я нисколько не подлизывался, я свято в это верил.

Меня посадили за одну парту с Таней Погореловой и она мне не понравилась – некрасивая и вообще.

Я ещё не знал кто мне нравится, но то, что не нравилась она – это уж точно.

И потом она среди девочек была чем-то вроде вожака, а я вожаков в любом виде терпеть не мог.

У мальчишек никто не выделялся и не лез в начальники, хотя с Андреем Ростовым мы несколько раз просто так дрались.

Мы любили Женю Богданова – очень маленького, хрупкого мальчика. На переменах все почему-то старались постоять немного рядом с ним. Как-то хорошо становилось на душе. Девочки смущались, улыбались и несли всякую чушь.

Мальчишки ничего не несли – не так много у них всяких лишних слов.

Раиса Николаевна потом болела, а мы её навещали всем классом. Я тогда увидел где она живет: в общежитии с общей кухней, где в раковине скапливалась всякая размокшая мерзость: макароны, например.

Она занимала маленькую комнатку с низким потолком, на стенах – олени на коврах, на буфете – слоники.

Потом она родила.

А меня приняли в октябрята. Остальных тоже приняли.

Торжественно, и нам значки прикололи пионеры из третьего класса.

У каждого – персональный пионер.

Я почему-то немедленно проникся к своему пионеру замечательной любовью. Я решил, что теперь мы станем лучшими друзьями и начнем часто видеться.

Но мой пионер приколол и пропал. Я сильно все это переживал. Прием в октябрята на меня здорово подействовал. Потом меня принимали в пионеры, и я волновался гораздо меньше. То есть это волнение ощущалась как очень бледная тень того волнения.

А потом, когда меня принимали в комсомол, я вступал в него почти безо всякого трепета и подмечал чушь.

В школе мы праздновали «8 марта» и «23 февраля».

Чувствовали все себя приподнято, на партах лежали подарки.

Сперва нам, потом – девочкам. Там я впервые узнал, что я – «защитник страны».

В классе я сказал, что мой отец немец, и все в это тут же поверили, стали выискивать и говорить мне разные немецкие слова. Я кивал и уже жалел о том, что сказал. Чего это взбрело мне в голову?

Просто отец воевал, знал немецкий и даже переводил какую-то техническую литературу, но на этом его отношение к Германии и ограничивалось.

Но, может, мне хотелось, чтоб на меня обратили внимание?

В общем, соврал, а потом меня изобличили.

А на день рождения друг к другу мы являлись всем классом и если кто заболел – тоже.

У девочки Иночки, которая жутко мне симпатизировала, но побаивалась Таню Погорелову, мою соседку, которая, в силу своей со мной посадки, уже считала, что обладает некоторыми на меня правами, мы играли в фанты и бутылочку.

Я не знал, что это такое и играл, а потом выяснилось, что надо целоваться.

Девочки раскраснелись от одной только возможности подобного, а мальчишки держались молодцами и говорили, что все это барахло.

Я поцеловался с Иночкой, которая обставила все так, что вроде бы нам с ней это выпало.

Я ткнулся губами ей в щёку, отчего у неё даже уши воспламенели.

Нам было по восемь лет, и девочки немедленно хотели замуж.

Альчики, марки и война

Во дворе все играли в альчики.

Это такие бараньи кости. Можно было выиграть ещё альчики, а можно – марки.

Серёга здорово играл. Во-первых, он метко бросал, а во-вторых – если не попадал, то дотягивался – у него была широкая рука и длинные пальцы. Надо одним пальцем касаться своего альчика, а другим – чужого.

При этом возникали споры, которые сейчас же решались с помощью тумаков.

Словом, коллекция марок у нас пополнялась.

А ещё играли в войну. Для чего нужно иметь много оружия, а Серега – большой мастак по части его изготовления: арбалеты, взрывпакеты, плюющие трубки, пистолеты из проволоки, больно стреляющие недозрелыми маслинами.

Я тогда ещё почувствовал, как это здорово, если ты бросаешься грудью на выстрел, совершенно игнорируя боль. У тебя словно выросли крылья.

Двор на двор, команда на команду, рядовые и командиры, шишки и ссадины, грязь и кровь.

Арнольд

В школе все боялись директора – Арнольда Борисовича Кричевского. Он являлся в образе мужчины в безукоризненном костюме и начищенных туфлях. Роста очень незначительного, но легко вылетал из своего кабинета и впадал в ярость.

А ещё он с дикой силой хлопал своей массивной дверью и кричал. Глотка луженая, а крик – полноценный. Его страшно все трусили, он это знал и в две секунды наводил порядок где угодно.

Мог и по башке треснуть, но это было бы настолько в нужный момент, что ни у кого и в мыслях не было, что что-то тут не совсем справедливо.

Он добился переезда школы в новое помещение – двухэтажное здание, с садом. Он сделал ремонт – классы сияли.

Ни дай Бог кто-то изрежет парту – он его самого изрежет.

Ни приведи Господь сломают дверь в туалете – он найдет того несчастного и отвернет его жалкую голову.

Вызов в кабинет директора переживали, как приговор к высшей мере – некоторые писались.

Страх перед ним был так велик, что старшеклассники выпрыгивали в окна, случись им где набедокурить.

Обиженная ими мелюзга мгновенно обретала в его лице могучего покровителя.

Не допускались даже щелчки по лбу.

Курильщики проглатывали сигареты, второгодники старались ему на глаза не попадаться.

Его особая гордость – школьный музей Ленина; Володя родился, Володя учился – все в плакатах, фотографиях, на стендах, и мы – первоклассники – экскурсоводы с указками. Я, например, рассказывал про школьные годы. Кто-то про эмиграцию, про ссылку.

Арнольд, раздуваясь от гордости, приводил к нам комиссии из РОНО.

Со стороны казалось, что мы рассказываем биографию его родного папы – так ему все это нравилось.

И ещё он знал всё про всех.

После третьего класса мы сдавали экзамен для перехода в четвертый. Я с ходу сдал математику.

Он вызвал меня к себе в кабинет.

Я вошёл млея от страха. Он увидел меня, лицо его мгновенно расцвело. Он был рад.

Нет, он был просто счастлив, и это нельзя было сыграть или подделать.

Он выскочил из-за стола, в один миг оказался рядом и уже вручал мне табель с оценками.

– Молодец! – вскричал он.

– Видите? – говорил он моей маме, которая тоже присутствовала. – Видите этого человека? – мама сказала, что видит. – Запомните! Это – гений!

Потом мы с мамой вышли.

Чувство собственной гениальности меня ещё долго не покидало.

Футбол

В футбол играли все. Я и два моих брата в том числе. Мы с Валеркой мяч гоняли, а Серега стоял на воротах. У него были цепкие руки, и он прыгал за мячом, не боясь искалечиться.

Матч часто заканчивался повальной дракой, но никого это не останавливало. Однажды мы с классом играли на школьном стадионе и в кустах сидели какие-то два пацана. Мяч укатился в их сторону.

«Эй! – крикнул я им. – Мячик подайте!» – они не шевельнулись. Когда я подбежал за мячиком, один из них встал и толкнул меня в грудь. Я тут же толкнул его. Драки не получилось. Подошел самый большой хулиган и второгодник нашего класса и развел нас.

Я поразился. Он всегда такой лихой – и вдруг.

Оказалось, это знаменитые хулиганы, и они могли привести с собой большую толпу. Её-то он и опасался. Количество приверженцев внушало уважение к этим знаменитостям довольно чахлого вида.

Пока мы оставались маленькими – это проходило. Подросли – и количество нападающих большой роли уже не играло.

Всем, кто бил меня, пока я находился в мелком состоянии, после досталось – подросли мои братья. Потом я даже не дрался – хватало одного Сереги.

Серега всегда нарушал традиции Седого Кавказа: десять на одного.

В драке его считали сумасшедшим – никто не связывался.

На уроках физкультуры мы занимались сначала отдельно от девочек. Прыгали через козла, брусья, перекладина, бег, гимнастика.

А затем наши группы объединили, и я сразу почувствовал неудобство. Тогда ещё не принято было носить плавки под спортивной одеждой, но через несколько совместных занятий я почувствовал в этом острую необходимость.

И не я один. Почти все мальчишки имели в трусах неустроенный карандаш и от этого становились пунцовыми.

Я здорово прыгал в длину. Этим и ограничивались мои познания в области легкой атлетики.

Если б меня когда-нибудь о ней спросили, я бы так и ответил: «Я здорово прыгал в длину».

В нашем классе наметился ещё один лидер – довольно сильный мальчишка, но духа у него не хватало.

Ему очень хотелось меня побить, хотя в лидеры я никогда не лез.

Почему-то всем на этом пути – в лидеры – обязательно хотелось меня побить. Ничем особенным я не выделялся. Разве что мог высмеять – но это у меня с детства.

Он – в два раза сильнее меня, а позвал подмогу.

Подмога считалась блатной и училась в восьмом классе. «Ну ты, змей!» – сказала подмога, зажав меня в коридоре. Я смотрел ему прямо в глаза. Страха не было, он все равно сильнее, так чего же бояться. Главное не уронить себя, а шишки будем потом считать.

Но драка не состоялась, кто-то помешал. «Я тебя ещё найду», – пообещал блатной, но после я его никогда не видел и этот парень со мной больше ничего не делил.

Я встретил его через несколько лет. Здоровенный детина. Я бросился к нему радостно – всё-таки мой товарищ по школе, а он меня встретил ударом в грудь.

Я устоял на ногах, но драться не стал. Не потому, что он гораздо сильнее, просто мы же когда-то учились вместе.

Мне его вдруг стало жаль, я опустил руки.

«Чего ты?» – сказал он.

«Да так…» – ответил я.

Потом я его ещё раз встречал. У какой-то подворотни.

Театр

Кукольный театр.

В пятом классе мы покинули начальную школу и Раису Николаевну.

Нашей новой классной стала математичка.

Она меня привечала – я любил математику. Не то чтобы я любил её до беспамятства, просто она мне легко давалась. До сих пор могу вывести всякие формулы.

Она обожала рисовать теорему из нового параграфа, вызывать меня к доске, чтоб я сам придумывал доказательства.

Я придумывал, но лучше меня справлялся Гурген Аванесов. Он выходил и в три секунды все доказывал. Это сходило ему раза три подряд, а потом она догадалась, что он просто учит новый параграф.

Она усадила его на место с позором, а я тогда подумал: здорово, я бы до такого не додумался.

Математичка любила устраивать всякие штуки: походы, ночевки у моря, шашлыки, металлоломы – помню, как мы тащили старую батарею – жутко тяжелая штука, мы сто раз останавливались, тяжело дыша.

Потом она придумала театр. Кукольный. Сцену и кукол мы сделали сами.

Я играл волка в «Семеро козлят».

Оказалось, держать куклу наверху, ходить с ней и говорить – тяжелая работа. Устают руки, голова, пальцы, глотка.

Но тренировка есть тренировка – через две недели мы уже выступали.