Книга дракона Новак Илья
– Конечно, дорогой мой! Каково? Вы знаток, вы лучший из лучших. Кому, как не вам, расшифровать это послание?
– Ну-ну, не преувеличивайте, – Барнаби даже порозовел от смущения. – М-да… Там было слово «приходят», а еще… что-то на датском и, кажется, на готском. Слово «красный» или даже так – «красном»… Но это же глупость! Неужто все ваши пациенты, когда вы подвергаете их гипнотическим манипуляциям и э… вторгаетесь в определенный отдел их мозга, произносят одну и ту же фразу?
– Все… – протянул Хаоким, нависая над Барнаби. Тощий великан и низенький толстячок, стоя рядом, выглядели, как единица и ноль. – Все! Однако же я не решусь утверждать столь категорично, так как, повторяю, обнаружил это недавно, уже когда мы приехали сюда, в коттеджи. То есть я услышал эту фразу пока что от четверых. Но интуиция подсказывает мне: при гипнотической стимуляции определенного рода я и впредь буду слышать все те же слова. Вы гуманитарий, филолог, знаток языков – вы переведете их?
– Пока что я разобрал лишь «красный» или «красном», «приходить» и еще, пожалуй, «семь».
– Но что это за язык?
– Это разные языки… Ну хорошо, попробуем. К счастью, я захватил в отпуск несколько словарей, собираясь готовиться к лекциям. Теперь они пригодятся.
– Так идемте! – обрадовался Хаоким, вешая цепочку с колокольчиком на свою тощую длинную шею.
Спустя всего пару минут пожилой профессор и пожилой доктор скорым шагом шли сквозь ночь от крошечного летнего домика Хаокима к несколько более вместительному жилищу Барнаби. Доктор был холост, а профессор приехал на отдых с женой, пятилетней дочерью и отцом – глубоким стариком. Как выяснилось по дороге, жена Барнаби уехала на длительную, с ночевкой, экскурсию в глубину острова. Дедушка с внучкой, скорее всего, уже спали.
– Нет, это чепуха, – говорил Барнаби, пытаясь угнаться за длинноногим спутником. – Подумайте сами, как такое может быть? Что это за слова, что за мантра такая, зашитая в мозг каждого человека?
– Может быть, пароль, включающий человеческий компьютер на самоуничтожение? – ухмыльнулся Хаоким.
– Нет-нет, решительно чепуха!
– Формально говоря – да, ведь все мои пациенты живы. «Приходят», «красном», «семь»… Непонятно. Но я ведь проверил уже четверых!
– И что же? Все они такие же отдыхающие, как и мы, ведь так? Люди примерно одного возраста, достатка, социального положения…
– К чему вы клоните? Как это связано?
– Не знаю, но тем не менее утверждаю: для полноты эксперимента вам необходимо подвергнуть внушению и дальнейшему исследованию других, отличающихся…
Барнаби не договорил, потому что Хаоким, крякнув, повернулся в сторону проходящего мимо молодого, загоревшего до черноты грека, который днем обычно сидел на складном стуле у берега и сдавал напрокат легкие пробковые лодочки.
– Постойте, молодой человек!
– Нет, зачем же так? – начал было Барнаби, но опоздал: колокольчик, звеня монотонно и завораживающе, уже раскачивался перед глазами грека.
Хаоким действительно был одним из лучших гипнотизеров. Лодочник впал в транс, а вскоре его обветренные губы приоткрылись, и глухой отрешенный голос молвил:
– Саба маал аиту: торджалаки инсталла анна гори дилукулум.
– Ну конечно, еще и голландский, – отметил Барнаби, в то время как Хаоким выводил грека из транса.
– Что вы сказали? – Они уже приблизились к дому профессора.
– Я говорю, что второе слово – «маал» – это, судя по всему… Ага, нет, это баскский! Погодите, я сейчас…
В комнате, в кресле перед телевизором, сидел отец Барнаби, на его коленях примостилась внучка.
– По-моему, это означает «раз», – продолжил профессор.
– Саба маал аиту: торджалаки инсталла анна гори дилукулум, – раздумчиво повторил Хаоким и добавил, обращаясь к отцу профессора: – Добрый вечер! Так-с, значит, у нас есть «семь», потом «раз», потом «приходит» и, наконец, «красный». Что-то я не пойму… Лапочка! – вскричал он, вдруг подскакивая к креслу. Взяв девочку на руки, доктор торжественно поцеловал ее в лоб. Дочка Барнаби нахмурилась. В руках у нее был розовый чупа-чупс, зализанный до состояния тонкой сосульки. – Господи, да мы все липкие! Что это у нас – леденец, да, леденец?
Ребенок хмуро смотрел на гостя, не выпуская конфету изо рта, а Барнаби скептически наблюдал за сюсюкающим доктором. Никогда не имевший собственных детей, Хаоким трепетно относился к чужим…
– Ладно, ладно, – наконец произнес Барнаби и кивнул отцу. – Уже совсем поздно, ей пора спать, папа. Спокойной ночи, красавица!
Когда старик и девочка скрылись в соседней комнатке, профессор достал из стоящего в углу чемодана несколько словарей, лист бумаги и карандаш.
– Ну что же, – сказал он, усаживаясь за стол и включая лампу. – Четыре слова я припомнил своими силами – теперь поищем остальные… Вроде бы здесь нет латыни, хотя как раз ее можно было бы ожидать в такой фразе, но зато есть что-то из тюркского… Но что это за слова, которые будто бы лежат на самом дне сознания от начала времен? Я все равно буду считать это совпадением, пока кто-нибудь не докажет мне обратного!
Профессор сосредоточенно листал словари, когда, уложив внучку, в комнате вновь появился его отец. Он выключил телевизор и направился обратно в спальню.
– Папа, одну секунду! – позвал профессор.
– Что тебе? – спросил старик скрипучим голосом.
– Одну секунду, папа. Вы ведь знакомы с Хаокимом? Это мой друг. Он врач, он хочет кое-что сказать вам. – И Барнаби горячо зашептал на ухо Хоакиму: – Ну, загипнотизируйте его! Он из Восточной Германии, хотя по национальности поляк. Был мастером на прядильной фабрике, пока не эмигрировал. Совсем другой социальный слой. Мне интересно, разве вам – нет? Ну же, давайте!..
Спустя минуту глухой отрешенный голос промолвил:
– Саба маал аиту: торджалаки инсталла анна гори дилукулум.
– Чертовщина! – почти рявкнул Барнаби, когда Хаоким отступил от старика, и тот, устало поднявшись из кресла, с недовольным видом зашаркал в спальню. – Не понимаю! Это же… это крупное открытие, так, что ли?
– Ну да, похоже, – растерянно протянул Хаоким. – Только пока не могу понять, что именно я открыл.
За стеной проскрипели пружины, когда старик улегся. В прибрежном поселке все спали, время перевалило за полночь, а ночи летом в этих широтах длятся недолго.
– Здесь очень старая мебель, – заметил Барнаби. – Стол качается, кровать даже под пятилетним ребенком начинает скрипеть. Я уже жаловался в дирекцию, завтра обещали заменить. Теперь не мешайте мне. – И он снова углубился в словари.
Хаоким, порывистая натура которого не терпела бездействия, стал ходить по комнате, скупо освещенной огнем настольной лампы. Так прошло минут десять.
– «Скажи»! – вдруг произнес Барнаби. – Ну конечно, это киргизский! Тут возможны варианты: или «скажи», или «глаголь», или, допустим, «молви». Впрочем, они все равно синонимичны.
– Какое это слово? – Хаоким склонился над столом. – Третье? Ага, так, и что у нас получается? – Схватив карандаш, он стал писать: – Семь… раз…. скажи… приходят… красном… А вот это, которое перед «красным»? Что это?
– Предлог, скорее всего. «В» или «на», или еще это может быть что-то вроде «во время».
– Мне тут пришло в голову… Ха! А что, если это ответ на вопрос о смысле жизни?
– Спокойней, доктор, спокойней. Я филолог, но не полиглот, я не могу знать все языки мира. Пожалуйста, выпейте пока чаю, если хотите.
Однако Хаоким не желал чаю. Он ходил по комнате от стены к стене, иногда вставал у окна и вглядывался в ночную темень. Потом бросился в кресло перед выключенным телевизором и заснул. А проснулся, когда за стеной скрипнули пружины, после чего мимо кресла в сторону туалета прошаркал старик.
Барнаби сидел за столом и глядел на Хаокима.
– Ну что у вас? – спросил доктор, протирая глаза.
– Кажется, я расшифровал, хотя…
– Что? Ну же, говорите!
– Послушайте, а ваш гипноз безвреден?
– Конечно.
Они замолчали, когда старик прошел обратно. Заскрипели пружины – он лег.
– То есть абсолютно безвреден? И нет ни малейшего намека на какие-либо отрицательные последствия? – повторил вопрос Барнаби.
– Какие последствия, дорогой мой? Гипноз практикуют уже не один век. Наоборот, это полезно. Так что означает последнее слово?
– Я не уверен. Мне надо услышать его еще раз. Потому я и спрашиваю. Дочь…
– Малышка? Ваша девочка? – удивился Хаоким. – Вы хотите, чтобы я ее загипнотизировал?
Доктор замер с раскрытым ртом, сам не понимая, почему эта мысль обеспокоила его. Уж кому, как не ему, было знать, что гипнотические сеансы никакого вреда принести не могут… и все равно Хаокима пугал этот отрешенный голос, который может политься из уст ребенка.
– Ну так что же? – Барнаби с тревогой уставился на него. – Ведь я потому и спрашиваю! Безвреден? Говорите. Или у вас все-таки есть сомнения?
– Нет, никаких сомнений, все нормально, – упавшим голосом произнес Хаоким. – Нет-нет, гипноз действительно абсолютно… Я сейчас ее принесу.
Он отправился в спальню, поднял девочку с постели и принес ее в комнату, осторожно усадил в кресло. Ребенок проснулся, но явно не понимал, что происходит.
– Малышка! – прошептал Хаоким, поднимая колокольчик. – Дорогая малышка, смотри сюда…
Через пару минут дорогая малышка молвила отрешенным недетским голосом:
– Саба маал аиту: торджалаки инсталла анна гори дилукулум.
Доктора Хаокима передернуло.
Потом ребенок захныкал, и он осторожно отнес девочку в спальню. Проскрипели пружины, воцарилась тишина. Хаоким вернулся в комнату – Барнаби уже склонился над словарями.
– Профессор, – неуверенно произнес доктор после продолжительного молчания. – Вы не находите, что на этот раз оно звучало как-то… ну, не так? Словно бы глуше, а?.. В общем, что у нас получается? «Семь», «раз», «молви», «торджалаки», «приходят», э, далее какой-то предлог и «красном». Да?
Однако Барнаби не слушал доктора – склонившись над столом, он лихорадочно листал книги. Хаоким пожал плечами и вновь стал мерить комнату шагами. «Рассвет!» – вдруг услышал он голос Барнаби и посмотрел в окно. Там было еще темно. Хоаким подошел к столу и склонился над листом бумаги, где аккуратным детским почерком профессора было выведено: «Семь раз молви:… приходят, предлог, красный, рассвет».
– И что же? Вы расставили это в том порядке, в каком оно и…
– Да, но осталось еще одно слово. Я слышал его, я даже вроде бы узнаю язык, но никак не могу сообразить.
– Вот это слово, да? – Длинный палец Хаокима уперся в строчку. – Торджалаки? Немного зловещее слово, мне кажется…
– Дайте мне еще подумать, – попросил Барнаби.
Хаокиму все больше хотелось спать. Он пошатался по комнате, потом включил телевизор, но Барнаби тут же раздраженно окликнул его:
– Уберите, мешает!
Наконец, записав что-то на листке, профессор выпрямился и произнес:
– Есть!
За стеной приглушенно скрипнули пружины.
– И что же там? – спросил доктор.
– Вы хотите, чтобы я прочитал?
– Ну конечно же! Да что это с вами, дорогой мой?
Барнаби поежился.
– Как-то промозгло стало. С океана веет сыростью, и особенно это чувствуешь, когда воздух охладится за ночь, вы замечаете?.. Так, ладно. Здесь суахили, голландский, киргизский, венгерский, датский, готский, баскский… Понимаете, а вдруг смысл на самом деле другой? Я ведь ориентировался только на слух, не видел правильного написания. Эти слова, звучащие точно так же, но на каком-нибудь древнем языке – или древних языках – могут означать нечто совершенно иное. А последнее слово вообще расплывчатое, у него нет четкого, определенного значения… В общем, я тут еще изменил падежи, поэтому получается… ну, кажется, так: «Семь раз молви: создания приходят на красном рассвете».
Хаоким в полной растерянности воззрился на него.
– Создания? Дорогой мой, какие создания?
– Там возможен целый ряд синонимов. Посланники, э… стиратели сознания, уничтожители. – Барнаби вяло провел ладонью по лицу, встал, прошелся по комнате и замер у окна.
– Но, ради всех святых, что это означает?!
– Не знаю. Может быть, формула смерти? Слова, которые Бог сказал Адаму и Еве, изгоняя их из Рая? Девиз сатаны? Я не знаю. Просто ума не приложу.
За стеной скрипнули кроватные пружины. Хаоким уселся на стул, до того занятый профессором. Они переглянулись: доктор сидел, согнув длинные ноги, будто готовый вскочить в любое мгновение, а профессор стоял у окна, сцепив руки за спиной.
– Все равно чепуха, – глухо произнес Барнаби. – Ну подумайте: каким образом некая фраза может вызвать что-то извне? Повлиять на окружающую нас реальность?
Осунувшееся лицо профессора обратилось к окну, за которым шумел океан. Хаоким вгляделся в листок. Семь раз молви: торджалаки приходят на красном рассвете… Вдруг он нахмурился, поднес к глазам руку, загибая пальцы и шевеля губами. Досчитав, произнес, не поднимая головы:
– Извне, вы сказали? Нет, речь о другом. Что, если как раз сейчас что-то поднимается из глубин…
Мигнув, погасла настольная лампа: перед рассветом в поселке иногда ненадолго отключали электричество. Пружины кроватей скрипели за стеной – все громче и громче. Хаоким смотрел на Барнаби, а Барнаби, не моргая, смотрел в окно, за которым что-то приближалось со стороны лодочной станции. Пружины проскрипели особенно громко, пронзительно. Раздался тихий свист, щелканье, затем – тихие, невнятные голоса. Открылась дверь в комнату. Что-то застрекотало. И вот тогда доктор Хаоким закрыл глаза, чтобы не видеть, как, наполняя комнату страшными красными тенями, сквозь окно медленно вливается жирный, осклизлый свет зарождающегося над океаном утра.
Почти полная тьма. Пришел шаман
24.40. Темно, но в туннеле светят лампы.
Когда поезд пересек реку и втянулся в туннель, свет мигнул и погас.
Поезд был последним на этой ветке. За двадцать минут до часа ночи тишина воцарилась на всем протяжении городского метрополитена, смолкло гулкое эхо, целый день звучащее под сводами станций, и дежурные начали отключать эскалаторы.
В этом поезде ехало десять человек, считая машиниста, – но он вскоре умер. Правобережье столичного города раскинулось на холмах, а идея использовать не только их поверхность была стара: благочестивый Антоний еще в десятом веке прорыл здесь первую пещеру, ставшую началом сети катакомб.
Опанас, молодой человек девятнадцати лет от роду, сирота, холост, метр шестьдесят девять, шестьдесят семь килограмм, шатен, системщик СП «МОНОЛОГ-РАДИО», ехал в предпоследнем вагоне, старательно игнорируя двух девиц, которые поглядывали на него через окно из соседнего, последнего, вагона. Сколько их уже было в его жизни, этих Люсечек, Ирочек, Лялечек, Лапочек, Марий и Валентин, высоких и коротышек, блондинок и брюнеток, скромных и развязных, большегрудых, крутобедрых и наоборот. Цокая каблуками, они маршировали перед его внутренним взором шеренгой фигур, слившихся в одну обобщенную женскую фигуру, вспоминались калейдоскопом лиц, соединившихся в одно, неопределенное лицо Женщины, с-которой-ты-когда-то-спал.
Поэтому Опанас не глядел на двух девиц в соседнем вагоне, они же упорно продолжали поглядывать на него – наверное, даже сквозь два стекла какие-то таинственные мужские флюиды проникали в соседний вагон.
С моста, на котором находилась станция «Речная», поезд сразу же нырнул в туннель – и тогда свет погас. Сквозь свое отражение в черном стекле пассажир глядел на близкие, смазанные скоростью стены.
Вибрация пришла спереди. Несколько секунд она накатывала волнами, затем режущая глаза вспышка накрыла поезд. Грохот ударил в две стороны, выстрелил потоком воздуха из того отверстия в крутом склоне, куда втягивались рельсы, а с другой стороны разошелся по сетке туннелей.
Вагоны качнулись, пол накренился, но Опанас успел вцепиться в поручень. Секунду вагоны, скрежеща и содрогаясь, мчались, как автомобиль каскадера, лишь на тех колесах, что располагались с одной стороны, а затем качнулись обратно. Разбрызгав снопы искр, колеса, до этого находившиеся в воздухе, вновь соприкоснулись с рельсами, и тут передний вагон взорвался.
А может, и не взорвался. Но что-то такое с ним произошло, от чего покореженная масса металла и пластика закупорила туннель. В нее один за другим стали влипать остальные вагоны. Первый попытался встать на дыбы, что было совершенно невозможно, потому что он весил тридцать две тонны, да и в туннеле для этого не было места. С хрустом выворачивая из креплений токоприемник, вагон уперся передней частью в потолок. Инерция следующих вдавила его в тюбинги.
Авария повредила несколько толстых силовых кабелей, на всем многокилометровом протяжении ветки разом погас свет. Каждая колесная пара, проезжая по стыку соединенных медным проводом рельс, замыкала контакт и заставляла бежать огонек по общей схеме метрополитена в центральной диспетчерской. Теперь один из огоньков – уже редких в этот час суток – сначала остановился, а затем и вовсе погас.
Тот вагон, в котором ехал Опанас, начал было переворачиваться набок, но туннель был слишком узок. Единственный пассажир здорово стукнулся головой. Перед его глазами на некоторое время стемнело окончательно, но Опанас еще успел увидеть, как одна из девиц в соседнем вагоне на четвереньках бежит по стене.
Уже снаружи Опанас медленно сел.
24.42. Чуть темней, и Незнакомец пришел.
Опанас медленно сел. Эта картина – как девица бежит, невероятным образом удерживаясь на накрененной стене – все еще жила на сетчатке его глаз, но быстро исчезала под наплывом новых образов.
Заработала аварийная система, на стенах туннеля уцелевшие в аварии лампы зажглись.
Он увидел, что вагон стоит наискось, упираясь углом в тюбинги и задрав половину колес в воздух – в этом, казалось, присутствовало какое-то необъяснимое механическое бесстыдство. Концы разорванных силовых кабелей исходили искрами. Вагон почти перегородил туннель, но цельнометаллическая конструкция на тяжелой несущей раме получила небольшие повреждения, в основном пострадали краска и стекла. Опанас, вылетевший наружу через разбившееся окно, сидел на банкетке: высокая и узкая бетонная ступень тянулась вдоль всей длинны туннеля, прямо под трубами водопровода, с которых капала вода. Рядом в стене темнело забранное металлической решеткой прямоугольное отверстие, ведущее к выработке, вспомогательному помещению между двумя туннелями, где стояли насосы дренажной системы.
Возле решетки, лицом вниз, лежал человек в серой спецовке, серых штанах и заляпанных грязью резиновых сапогах. Одну руку он подогнул под себя, вторую вытянул вдоль тела. В пальцах что-то тускло поблескивало. Голова упиралась в решетку, левая нога, свесившаяся с банкетки, почти касалась рельса. Крови видно не было.
Так вот почему горели лампы! Обычно здесь темно, свет посреди туннеля включается, только если там находятся люди…
Опанас поднял голову и увидел висящий на стене массивный черный телефон без номеронабирателя. А это здесь для чего? Приглядевшись, он начал вставать, когда в узкое пространство между краем покосившегося вагона и тюбингом протиснулся Незнакомец.
– Громко и со вкусом, – сказал он. – Не так уж и трудно раздеребанить здесь все. А то говорят: вагоны… тяжелые…
Придерживаясь за трубы водопровода, он шел по банкетке, мелко семеня ногами. Одет Незнакомец был обычно, роста и возраста среднего. Перешагнув через Опанаса, он направился было к решетке, но затем оглянулся.
– Опять конкурент?.. – не то спросил, не то констатировал он. – Это поправимо…
– Наверное, связь с диспетчерами, – хрипло пробормотал Опанас, указывая на черный телефон. – Надо позвонить…
– Не трожь! – рявкнул Незнакомец. – Ты чего, случайно тут ехал? Тогда отдохни… – Полы его пиджака распахнулись, под ними на узкой кожаной перевязи обнаружился с десяток длинных кривых ножей, один из которых тут же перекочевал в руку Незнакомца. Оружие по контрасту с кургузым приталенным пиджачком довоенного покроя смотрелось дико и сюрреалистично.
Нож поднялся над головой зажмурившегося Опанаса, но не опустился.
– Слушай, малец, а тут еще кто-то есть… Маскируется, сука…
Опанас приоткрыл глаза. Незнакомец стоял, одной рукой опираясь в решетку и слегка растерянно оглядываясь.
24.45. Еще темней, крысятницы идут.
Незнакомец возле решетки растерянно оглядывался. В тишине раздалось цоканье, которое могли издавать лишь тонкие и высокие каблуки. Две девицы, одетые почти одинаково, в черных мини-юбках и кофточках, черных колготках и черных туфлях, соскочили откуда-то с крыши заднего вагона на банкетку. В довершение картины, обе были брюнетками. Разница между ними на первый взгляд состояла лишь в том, что одна повыше ростом, а вторая – пониже.
– Крысятницы! – взревел мужчина, скидывая пиджак. Та девица, что повыше, прыгнула, едва коснувшись ногами бетона, перемахнула через голову Опанаса и упала на Незнакомца.
Вторая резко выдохнула и, развернувшись на одной ноге, впечатала острый каблук в живот Опанаса.
Он упал, разевая рот. Младшая крысятница схватила его за плечи и рывком перевернули на спину.
– Кто? – спросила Младшая. – Из чьей группы?
– Ты… что… – Опанас сипло вздохнул.
– Что делал в вагоне?
– Домой возвращался… – пробормотал он, пытаясь сесть. Младшая поставила ногу ему на грудь и повалила на спину, вдавливая каблук в ключицу.
– Ты что там сипишь? Говори яснее! Откуда возвращался?
– С работы.
– Врешь. Где работаешь? Где живешь? Почему так поздно?
– Живу на Красноармейской… А контора в здании левобережного почтамта… – он наконец смог справиться с дыханием. – Фирма «Монолог». Я там компьютерщиком. Третий «Дум» поставили, со старшим менеджером заигрались…
Секунду Младшая смотрела не него, затем убрала ногу. Опанас сел, глядя влево, туда, где Незнакомец дрался со второй крысятницей. Руки его двигались с невообразимой скоростью, ножи превратились в размытую серебристую сферу, окружавшую торс и голову. Старшая крысятница прыгала вокруг, скакала, как горная коза, с банкетки на покосившуюся крышу вагона, а оттуда на стену, пробегала по ней, спрыгивала и вновь вскакивала на вагон.
– Экий ты уродец… – с чувством произнесла Младшая и, схватив Опанаса за руку, поволокла к решетке. Она перешагнула через труп, и только теперь Опанас смог разглядеть, что блестело в руке мертвеца – ключ.
– Это еще кто такой? – спросила Младшая, распахивая решетку.
Голова мертвеца была повернута так, что виднелось заросшее седой щетиной лицо. Глянув на него, Опанас пробормотал:
– Может, ремонтник?..
– Да что ты бормочешь все время? Со страху? Говори внятно, не бурчи. Ладно, моя старушка с сатанистом сама справится. Ты тут кстати. Неохота свою кровь тратить. Пойдем пока, посмотрим, где там манускрипт…
До них донесся топот ног.
Опанас мгновенно полетел на бетон, а Младшая развернулась на каблуках.
– Калистрович! Бабы Оли! – ахнула она. – Да тут все собрались!
Из ведущего к выработке узкого прохода Опанас увидел троих людей, бегущих вдоль стены. Здоровенный мужик и пара могучих теток, все под два метра ростом, в каких-то серых развевающихся одеждах, с сучковатыми палками в руках. Опанас постоянно лазил по Интернету и успел нахвататься разных обрывочных сведений, ни к чему не пригодных, просто застрявших в памяти. Он приподнялся, упираясь локтем в бетон, шевеля губами и повторяя услышанные имена. Он понял, кто еще появился в туннеле.
Появились скопцы.
24.48. Продолжает темнеть – и скопцы тут как тут.
Появились скопцы, и Опанас приподнялся, упираясь в бетон локтем и шевеля губами. Рядом с ним темнела лужица чего-то густого, в стянутой маслянистой пленкой поверхности тускло отражался потолок и стена. Когда Младшая шагнула к скопцам, по пленке прошла мелкая рябь, словно пол дрогнул – хотя никакой дрожи Опанас не ощутил. Что-то изменилось в текстуре воздуха и интенсивности освещения, ровный поток дующего в туннеле ветра принес запах дождя, мокрой листвы, стоячей воды… запах другого континента. Над Опанасом развернулась вуаль, сквозь которую, как сквозь окно, в туннель проник новый звук. Он тут же смолк, исчез вместе с изменившимся светом и мимолетными запахами…
Ядовитая африканская ночь дрожала в такт рокоту тамтамов.
Вуаль, сотканная из миазмов дождевого леса, из хохота гиены, тигриного рычания, шелеста наползающих на побережье Гвинейского залива волн, из звука барабанов, звона ритуальной погремушки и бормотания шамана, мгновение висела в воздухе, а затем свернулась и пропитанным дождевой влагой комком поднялась куда-то под потолок. Там она стала почти незаметной, но полностью не исчезла. Невидимая субстанция казалась одушевленной: Опанас смутно ощущал, как что-то живое наблюдает за ним. И оно было еще не готово к тому, для чего появилось здесь, оно пока лишь пыталось оформиться.
Это же поняла и Младшая – она медленно повернулась, оглядываясь. Теперь Опанас заметил в поведении крысятницы неуверенность.
– Кто?.. – Младшая повела плечами и уставилась на Опанаса. – Кто-то прятался в твоем вагоне?
– Нет… – Он стал пятиться в глубь выработки. – Я там был один. Что это такое под потолком?
– Шаман где-то здесь… – пробормотала Младшая и выскочила в туннель.
Оттуда сейчас же донеслись звонкие удары и визг. Сделав несколько шагов, Опанас заглянул в выработку.
Стены и потолок были бетонными. Вдоль одной стены тянулся прямоугольный бассейн, в котором, стекая с близлежащего участка туннеля, накапливалась вода. Совсем недавно его накрывала массивная плита, но сейчас она почему-то была разломана пополам. Сквозь образовавшуюся широкую прореху виднелись насосы с поплавками на толстых лесах – как понял Опанас, когда сточная вода достигала определенного уровня, насосы срабатывали и начинали откачивать ее. Под другой стеной стояла трансформаторная будка, а позади бассейна виднелась колонка артезианской скважины. Все это освещало несколько тусклых лампочек на тонких черных проводах. Других выходов не было.
Телефон! – вспомнил Опанас. Ведь не просто так эта штука висит там…
Он сделал шаг назад, и тут по проходу покатился какой-то предмет. Опанас отпрянул, когда предмет, ударившись о стену, качнулся в последний раз и замер. Голова одной из баб Оль, все еще покрытая серым шерстяным платком, уставилась на него широко раскрытыми глазами. Опанас обошел ее, прижавшись боком к противоположной стене, выглянул в туннель.
Младшая дралась с двумя скопцами, Старшая – с Незнакомцем. Несколько его ножей уже валялись между рельсами, сломанные, но из полупрозрачной сферы, в которую превратились его руки, вылетел еще один. Именно в этот момент Старшая сделала сальто со стены вагона, и их траектории неожиданно пересеклись. Оружие вращалось с такой скоростью, что превратилось в мерцающий диск. Крысятница опустилась на банкетку прямо перед Незнакомцем, и ее рука отпала вместе с частью плеча, начисто снесенного кривым лезвием.
Старшая взвыла. Ощутив чье-то присутствие позади, Опанас чуть повернул голову и скосил глаза. Ему показалось, что скомканная вуаль опустилась из-под потолка и зависла над его плечом, наблюдая за происходящим. Поежившись, Опанас высунулся из прохода, стараясь не глядеть на мертвого ремонтника, потянулся к телефону. Его пальцы почти коснулись трубки, когда скопцы одновременно атаковали. Младшая исхитрилась проскользнуть между тяжелыми сучковатыми палками, и те с громким стуком столкнулись. Калистратович обхватил Младшую за плечи, а вторая баба Оля замахнулась.
Одновременно с этим Старшая выгнулась и, упираясь в банкетку одной рукой, сделала задний мостик, пропуская над собой крутящийся нож Незнакомца. Тот срезал клок шерсти с ее кофточки и вонзился между лопаток Калистратовича. Скопец что-то выкрикнул тонким надтреснутым голоском и выпрямился. Палка упала, он отвел руки за спину, пытаясь дотянуться до ножа. Младшая ударила коленом, метя в «удесные близнята», которых, впрочем, как раз у Калистратовича-то и не было. Подняв руку и сложив пальцы наподобие птичьего клюва, она с размаху всадила ее в живот скопца. Мгновение она ковырялась там, затем рывком высвободила руку – в «клюве» теперь был зажат красный сгусток, от которого к ране в животе потянулась толстая дрожащая нить – и дернула руку назад, попав локтем в живот бабы Оли, подбиравшейся сзади.
Опанас, все внимание которого было занято дракой со скопцами, перевел взгляд на Старшую.
Та уже сидела на спине Незнакомца, вцепившись зубами в его шею, и единственной рукой колотила по голове.
Что-то она держала в руке, что-то такое, от чего над головой мужчины в воздухе расплывалось облачко красной взвеси.
Рука Опанаса легла на телефон, и тут в его сторону полетела вторая голова. Он отпрянул. Голова Незнакомца, оставляя за собой кровавый инверсионный след, вращая глазами и вереща что-то нечленораздельное, ударилась в трубы водопровода и проломила одну. Извержение кипятка и шипящего пара чуть не опалило Опанаса, он зацепился за тело ремонтника и полетел спиной назад.
Он ударился о бетон спиной и затылком, и почти полная тьма сгустилась.
Но продлилось это недолго.
24.51. Тьма сгущается, свет тускнеет.
Ударившись о бетон спиной и затылком, он вновь потерял сознание, но это продлилось недолго. Наплыв тусклого света и неразборчивых звуков начался, когда Опанаса волокли к выработке. Затем вновь накатила темнота, потом опять пришел свет. В промежутке, когда внешние раздражители не достигали сознания, им владела иллюзия другого места…
Тихо нес свои воды Нигер, магическое древо Сейба возвышалось среди более низкорослых деревьев, мелкие брызги от водопадов висели Теплой пеленой, и посреди этой пелены в сердце дождевого леса притаилась деревня йорубу. Там шаман танцевал вокруг «дороги духов[1] потрясая погремушкой асо – он заканчивал ритуал-призыв. Кто-то нарисовал эту картину темной акварелью на залитом дождем стекле, но за стеклом был тот же лес и та же деревня, контуры, выведенные краской, совпадали со смазанными контурами того, что открывалось позади стекла, такое наложение создавало эффект необычный и пугающий, и звуковым фоном ко всему этому являлся равномерный рокот тамтамов – sound impact, coupe l’aire, воздушный удар, один из этапов ритуала…
Он пришел в себя сидя под стеной, в углу, за дренажным бассейном. Одушевленная вуаль, обернувшаяся вокруг его лица удушающим влажным платком, поднялась к потолку, и вместе с ней исчезла зрительная иллюзия, сопровождаемая иллюзией звуковой.
Старшая стояла, покачиваясь взад и вперед, прижимая скомканную черную кофточку к обрубленному плечу. На ее обнаженной груди виднелась сложноузорчатая ветвистая татуировка, в которой доминировали крысы с переплетенными, заросшими орнаментом из листьев и цветов хвостами.
Старшая говорила, и голос ее прерывался:
– Зачем ты… приволокла сюда этого?..
– Интересный уродец, – отвечала Младшая. – Мне он нравится. Подойдет для жертвы.
Старшая обернулась, окидывая взглядом выработку, и уставилась в потолок.
– Что это там? – Ее лицо, казавшееся серым в тусклом свете лампочек, исказилось. – Кто здесь еще?
Младшая стала что-то отвечать, но Опанас ее слов не слышал. Он прислушивался к сосущему чувству чужого присутствия внутри своей головы – одушевленная вуаль покинула его, но оставила лоскуток, который прилепился где-то на внутренней поверхности черепа.
Младшая наклонилась над ним и сказала:
– Не удивляйся. Все это – подготовленная операция.
– Кто остановил поезд? – пробормотал он.
– Сатанист. Не то «Южный крест», не то «Черный ангел». А те, скопцы, специально приехали из Москвы. Но вот старый шаман – он где? Или это… эта сущность… – она повела головой в сторону висящей под потолком вуали… – Его агент?
Тупо глядя на нее, Опанас спросил:
– Что вы все делаете здесь?
– Добываем карту.
– Какую карту?
– «Хитари макан». Карту из Книги Сфер.
– Ну что за херня? – простонал Опанас. – Каких Сфер? Что ты несешь?!
Старшая шагнула к колонке артезианской скважины и вдруг повалилась лицом вниз, прямо в прореху между половинами бетонной плиты. Раздался плеск, на бетон упали брызги. Голова зацепила один из поплавков, леса, на которой он болтался, порвалась, и насос с хлюпаньем заработал. Кровь из плеча стала темным облаком расплываться в грязной воде.
– Там же есть телефон, – прошептал Опанас в спину Младшей, которая подошла к бассейну. – Это… это связь с диспетчерами! Надо позвонить.
Младшая заглянула в бассейн, отвернулась и забормотала:
– Кончилась моя старушка. Почему до сих пор нет шамана? Так, надо наконец достать манускрипт… Эй, уродец, помоги мне… – Она наклонилась над артезианской скважиной и загремела чем-то.
Опанас продолжал сидеть, бездумно глядя перед собой. Прилепившийся к черепу клочок чужой сущности мешал сосредоточиться.
– Да помоги же! – Крысятница обернулась, глянула на него, шагнула ближе и с размаха влепила пощечину. Затылок Опанаса ударился о стену, Младшая схватила его за волосы и, рывком подняв с пола, заставила подойти к скважине. Труба, круглая дыра в бетоне, широкое металлическое колесо…
– Помоги снять это, – приказала Младшая. – «Хитари» должен быть там.
Вдвоем они стали приподнимать колесо, которое весило килограмм пятьдесят, и он почувствовал, как усилилось ощущение чужого присутствия – из-под потолка вуаль-пелена опустилась ниже, наблюдая за их действиями.
– Ты объяснишь мне что-нибудь? – спросил Опанас, когда общими усилиями они приподняли колесо и отодвинули его в сторону.
– Карта была спрятана десять веков назад, – сказала крысятница. – И окружена защитой, которая мешала тем, кто наделен силой, найти ее. Эта скважина свежая. Рабочие не могли повредить защиту полностью, он они случайно задели ее, и поток силы успел выплеснуться наружу. Мы все почувствовали это. Лучший способ проникнуть сюда – сесть в последний поезд, выйти на следующей станции, спрыгнуть на рельсы и вернуться.
– Но зачем я тебе нужен?
– Взять карту сможет любой. Но чтобы воспользоваться ею, надо снять защиту. Для этого нужна кровь.
Читать бесплатно другие книги:
