Толстый – повелитель огня Некрасова Мария
Тонкий расстроился и пошел себе мимо: нельзя же так стоять и пялиться на людей. Особенно после того, что устроил Фомин.
Пройдя метров сто, Сашка развернулся, чтобы еще разок продефилировать мимо компании. Ну и что?! Он, типа, гуляет.
– Захожу на кухню: кот на карнизе, глаза – перепуганные! Мать на табуретку с ногами забралась…
– Мышь?
– Сосед. Всю кухню нам залил, сволочь.
Тот, которому залили кухню, кстати, в очках и стоит к Тонкому боком. Что ж, правый глаз – точно без фингала. Еще три раза пройти мимо, замечая каждый раз по новому глазу, – и мы узнаем всю правду.
– Санек! – крикнул в спину Федоров, и Тонкий прибавил шагу.
– Санек, ты куда?
Тяжело Вуколовой держать этих двоих, но она справится. Лишь бы поменьше орали, вот уже парни в компании оборачиваются… И второй глаз цел у залитого. Теперь надо рассмотреть, что под очками у другого.
Другой словно прочел Сашкины мысли, встал спиной и не желал оборачиваться даже на вопли Фомина:
– Санек, ты че, уходишь?! Эй, а мы? Ну, Людк, ну скажи ему, че за дела? Мы че, слили, что ли? Я не согласен, эй!
Старичок опустил саксофон. Похоже, его достали.
– Если он сейчас не заткнется, я инструмента не пожалею! – Для убедительности он погрозил Фомину саксофоном. – Из-за тебя ж людям ничего не слышно!
– Извините, мы уже уходим! – Вуколова спешно оттаскивала парней от саксофониста, ища глазами Тонкого.
– Вот и уходите! – разошелся старичок. – Люди музыку слушать пришли, а не твои вопли хрипатые! Ща как двину трубой!
Вуколова подхватила парней и бегом нырнула в какое-то кафе. Тонкий секунду постоял, соображая, что делать, и решил, что надо торопиться. Пока эти чумовые не набедокурили в кафе, нужно отыскать Ваню. Осталось-то – увидеть глаза второго парня в очках. Парень, кстати, смотрел на Сашку в упор, но глаз-то не видно!
Тонкий – человек не гордый, он медленно дошел до конца Арбата, посмотрел, что продают художники, послушал музыкантов, развернулся и пошел обратно, в надежде, что уж в этот раз…
Надежды оправдались, но как-то не так. Один из компании (не тот, не очкарик) заметил его метров за десять, сделал знак своим: «Подождите» и вышел навстречу. «Доигрались, – решил Тонкий. – Надо было сразу оттаскивать Федорова с Фоминым подальше, пусть бы потом подошли. А теперь…»
– Парень, знаешь, какой сегодня день?
Сашка невольно вздрогнул. В кино обычно спрашивают, который час, и сами же отвечают: «Время получать по шее». После чего по шее же и дают. Видимо, этот, в рваных джинсах, решил соригинальничать и объявить не время, а, скажем, «День разбитых носов» или «Праздник черного фингала».
«Вообще-то, не страшно, – думал Тонкий, с умилением наблюдая через огромное окно, как Вуколова одной рукой зажимает Федорову рот, а другой усаживает Фомина за столик. – Не страшно, со мной армия. Только и у рваных народу прибыло».
Да, пока он гулял, к тусовке у стены присоединились еще трое, без очков, без фингалов, зато шириной с полторы Вуколовых… Будет смешно, если это все Ванины друзья.
– Так какой сегодня день-то? – наседал этот, в рваных джинсах.
Тонкий уже подумывал, сразу ему врезать или подождать. Но на всякий случай ответил:
– Понедельник.
– А вот и неправда! – просиял парень. – Сегодня день смерти Виктора Цоя, мы собираем на свечки. Дай десятку, а?
Если бы не вновь прибывшие амбалы, Тонкий рассмеялся бы, не стесняясь. А он-то думал Ваня умный, Ваня с армией пришел, бить его будет! А Вани нет, зато есть всякие в рваных джинсах, которые стреляют у прохожих на пиво, а сами повод придумать не могут.
– День рождения Цоя в августе был, ты что?!
Парень разулыбался, как историчка, которой в кои-то веки ответили правильно.
– Правда! А ты, вообще, Цоя уважаешь или просто так подошел?
– Просто так, – честно ответил Тонкий, и зря. Улыбка у парня сползла и шмякнулась об асфальт. По крайней мере, Тонкий вздрогнул от этого неслышного шмяка. Парень набрал в грудь воздуха, огляделся – свои рядом – и торжественно произнес:
– Тогда и гуляй отсюда!
– А че, нельзя?
– Нет. Я сказал.
Тонкий не понял, кто, когда и что успел и какую развил при этом скорость, но за спиной послышались до боли знакомые голоса:
– Ты че, опух?
– Совсем?!
Федоров и Фомин. Вырвались из кафешки. Хотя, может, Вуколова и сама перестала их удерживать, видя, что дело плохо.
Если Рваный и растерялся, то на пару секунд, пока из-за спины не подошли его приятели:
– Это кто?
– Кони в пальто! – рявкнул Фомин. – Улица не купленная, ясно тебе?!
Вуколова ничего не говорила, просто стояла рядом. Тонкий лихорадочно разглядывал компанию: теперь все были к нему лицом и достаточно близко, чтобы разглядеть: нет ни одного фингала, нету! Но, кажется, это ненадолго…
Первым ударил вроде бы Федоров. Тонкий не разглядел, чья это рука вылетела из-за спины, мазнула его по уху (нет, не оторвалось) и врезалась под глаз джинсовому парню. «Теперь ты будешь Ваней», – подумал Тонкий, получая в челюсть и отдавая по ноге, потому что выше уже не доставал. Нога, как выяснилось, принадлежала Вуколовой, но Людке, месившей чей-то широкий живот, было решительно наплевать на такие мелочи. Фомин отбивался от обоих очкариков, короче, все при деле, один Тонкий полеживает себе на асфальте.
Чей-то ботинок промелькнул у самого лица. С железной пластиной, между прочим, мало не показалось бы. Надо вставать. Уцепившись за подвернувшуюся штанину, Тонкий встал и присоединился к драке.
Тяжелее всех приходилось Вуколовой. Первым делом Тонкий разбил ее противнику нос, переключив внимание на себя, а уж потом подумал, что так нечестно. Двое дерутся – третий не мешает. Хотя если дерутся всей толпой… Он получил под дых, и мысль оборвалась. Разглядывая носки ботинок, беспорядочно топтавшихся по асфальту, Тонкий заметил, как тихо все дерутся. Никто не ругался и не кричал, все только сосредоточенно сопели и старательно держали дыхание. Только старичок со своим саксофоном все портит:
– Врежьте этим, врежьте! И этой дуре…
Тонкий опять получил под дых и решил не отвлекаться. Выпрямимся, вдохнем (ох, как это трудно!) и вперед: замах – удар, замах – удар, не забыть увернуться от подлетающей ноги, а то…
– Еще раз здесь увидим, вы – трупы! – джинсовый парень пнул согнувшегося пополам Фомина и почему-то сам пошел восвояси. Остальные – за ним.
«Вот так заканчиваются драки. Быстро, бесславно и в самый неподходящий момент, когда ты только разогрелся». – Тонкий перевернулся на бок, встретился взглядом с Фоминым. Федоров лежал и смотрел в небо, вид у него был самый безмятежный, только разбитый нос портил картину. Вуколова, единственная, стояла на ногах и потирала ухо. Фомин счастливо улыбнулся Тонкому и выдал:
– Че, Санек, мы выиграли?
– Вообще-то, мы валяемся на асфальте, – попробовал возразить Тонкий.
– Да, но ушли-то они! – парировал Фомин, и Тонкий не стал его разубеждать. Зачем портить человеку настроение, тем более что человек, похоже, легко не отделался. Правое запястье у Фомина стало вдвое больше левого, и шишка, похоже, будет. Вуколовой разбили ухо, Федоров выглядел целеньким и бодрым, но, пока поднимался с земли, так гримасничал, что сразу было видно: помяли, и еще как. Себя Тонкий пока не видел, но догадывался: домашний фейс-контроль он сегодня не пройдет. В смысле: без лекции о вреде драк домой не пустят.
– Легко отделался, – оценила Вуколова, и Тонкий сразу повеселел. Если физиономия цела – вечер обойдется без нотаций. С одним Ваней, который обязательно позвонит. А что: он жив-здоров, на стрелку не пришел, да и назначил ее у стены Цоя, где фанаты всегда не прочь подраться. А Тонкий-то размечтался, что перехитрил его! Так, значит.
Сашка попробовал встать, но тут же охнул и согнулся пополам. Ребра! Не какие-нибудь, а слева, те, что он уже ломал весной. Вот невезуха! Как же его припечатали-то крепко! Федоров с Фоминым взяли его под руки и поставили. Вдох-выдох, каких-то полминуты, и Тонкий смог разогнуться. На ногах стоит – уже хорошо. Федоров придирчиво оглядел его и оценил:
– Нормально. Только дыши пореже и будешь жить. У меня такое было в тот год, ничего, прокашлялся. – Он хлопнул Тонкого по спине так, что у него слезы навернулись, и довольно напомнил: – Мы же победили!
Тонкий закашлял, ребро закололо: здравствуй, давненько я про тебя не вспоминал! Был здоров, не кашлял, а тут раз – и вспомнилось! Благодаря Ване. Поймаю – убью.
Нет, ну как подставил-то, а?! Если бы и правда пришла девчонка, подождала бы себе и ушла (хотя все равно – свинство). Вряд ли эти в джинсах стали бы до нее докапываться. Но пришел Тонкий с армией – и получил. Без всякого Ваниного участия, что и обидно. Ваню, может, и поколотили бы. Хитрый Ваня, умный Ваня. А все равно – дурак.
– Получили? – ехидно спросил старичок и снова уткнулся в свой саксофон.
Вуколова как-то нехорошо на него посмотрела.
– Он вроде меня дурой назвал?
– Ага, ага! – закивал довольный Федоров. – Пойдем разберемся?
– Нет! – Людка поймала его за шиворот. – Хватит нам на сегодня.
– Ну, он мне не нравится… – промямлил Фомин, и Тонкий мысленно с ним согласился. Хам старичок тот еще: на пацанов рявкнуть – ладно (тем более на таких, как Федоров и Фомин), но подстрекать во время драки да еще назвать Вуколову дурой… Она не простит!
– Мне тоже не нравится, – честно ответила Людка. – Но бить мы никого больше не будем. Стойте здесь, а лучше – зайдите в кафе, не раздражайте клиента. Я сейчас. – Она развернулась и пошла дальше по Арбату.
Сашка молча взял парней за плечи и повел в кафе. Столик у окна не заняли, и надо было спешить, чтобы не лишать себя зрелища. Войдя в кафе, Федоров и Фомин рванули к столику и уставились в окно, как в театре. Тонкому хватило терпения дойти до прилавка, взять себе фруктового чая… Место он занял вовремя, только сел и увидел: Вуколова возвращается, неся в руках сетку с чем-то желтым.
– О! Она че, в него яблоками будет кидать? – удивился Фомин.
Тонкий хлебнул чаю (кислятина!) и поправил:
– Лимонами. Не будет, я ее знаю.
Вуколова и правда не собиралась ничем кидаться. Она встала напротив саксофониста и спокойно слушала музыку. Саксофонист играл. Повесив сетку на руку, Людка достала один лимон, вытащила из кармана перочинный ножик и принялась этот лимон чистить. Саксофонист играл. Людка чистила: аккуратно, «цветочком», разделила на дольки.
– Че, брызгаться будет? – недоумевал Фомин. Тонкий только пожал плечами: он сам не понимал, что такое затеяла Вуколова.
Людка между тем взяла дольку лимона и принялась ее жевать, отчаянно морщась. Старичок смотрел на нее во все глаза, но продолжал играть. Тонкий хлебнул чаю и от души посочувствовал Вуколовой: лимон-то покислее будет. Людка прикончила дольку и принялась за вторую. Она даже не постеснялась жестом предложить лимончика своему соседу-слушателю. И он взял! Теперь они оба морщились.
– Она так и будет стоять и лопать кислятину? – не выдержал Федоров. – В чем прикол?
Тонкий пил кислющий чай из солидарности, но тоже ничего не понимал.
– Блин, да на нее смотреть кисло! – не унимался Федоров. – Я сейчас слюной захлебнусь, фу!
И тогда Сашка понял! На Вуколову смотреть кисло – факт. И кисло не только Федорову с Фоминым, но и саксофонисту. А саксофон, между прочим, духовой инструмент. Сложно на нем играть, когда слюной захлебываешься.
Подтверждая его догадку, старичок опустил саксофон и что-то сказал Вуколовой. Людка пожала плечами, то же самое сделал ее сосед. Остальные слушатели принялись что-то доказывать старичку красноречивыми жестами. Похоже, они защищали Вуколову: есть лимон – не преступление, и слушатели совершенно не могли понять, что это саксофонист капризничает, почему он перестал играть и чем ему не угодила Вуколова.
Попрепиравшись (жаль, отсюда не слышно!), старичок снова взялся за саксофон, но поиграть сумел совсем недолго…
– Че ему не нравится? – не понял Фомин.
Тонкий объяснил, как сумел, и под дружный хохот приятелей пошел выручать музыканта. Людка – девушка умная, и приколы у нее такие же, но только хорошего понемножку.
Когда Сашка подошел, она уже принялась за второй лимон и, чтобы не болтать с набитым ртом, молча протянула Тонкому дольку. Пришлось взять. Кислятина переполнила рот и отразилась на лице, причем у саксофониста – тоже. Он опустил инструмент и вежливо, как смог, попросил:
– Уйдите, а?
– Идем, Люд, – пожалел старичка Тонкий. – Домой пора.
Федоров и Фомин, все еще смеясь, выходили из кафешки. Битые, зато веселые. Ваню так и не встретили…
– Здорово! – хором оценили Федоров и Фомин. Вуколова польщенно кивнула.
Они отошли наконец от старичка и направились дальше по Арбату, в сторону метро. Хорошо, вообще-то, погуляли. Только вот ребра болят.
– Не огорчайся, Сань, – ни с того ни с сего сказала Вуколова, и Тонкий прекрасно понял, о чем она, потому что и правда огорчился.
– Ваню-то не встретили…
– Ну и что! – оптимистично заявила Людка. – Во-первых, его даже сейчас по «аське» можно выманить. Написать: «Я ждала, ты не пришел, вредина!» – и так далее. Ну, чтобы он подумал, будто это правда девчонка. А во-вторых, ты бабушке его творчество не показывал?
– Смеешься?! Она со стыда сгорит!
Вуколова замахала руками:
– Не записи, а вашу болтовню по «аське». Почерка там, конечно, не видать, но ты говорил – ошибок много?
– Да! – оживился Тонкий. – И ошибки такие приметные – «пабалтать» не каждый дурак напишет, здесь нужен особый дар! Бабушка тем более узнает сразу, на то она и преподаватель… Людка, ты гений!
Вуколова уставилась на асфальт под ногами.
– В крайнем случае, она ведь может провести диктант по нужным словам. Тогда сразу станет ясно – кто. Ну если это, конечно, ее студенты, а не кто-то посторонний.
– Ее, больше некому, – успокоил Тонкий. – Сегодня же покажу!
Впереди сверкали грязные спины Федорова с Фоминым. Досверкали до метро и остановились.
– Может, пешком? – обернулся Фомин. – Погода-то какая!
Тонкий пожал плечами, типа «я не против», Вуколова кивнула. Ну и правильно! Ну и прогуляемся, на радостях-то. Погода хорошая, Ваня – двоечник, что его и погубит в ближайшие несколько часов. Жизнь налаживается!
Глава IV
Несговорчивый профессор
Ключ в замке не поворачивался, значит, бабушка уже пришла. За годы жизни в Москве она так и не оставила деревенской привычки оставлять дверь незапертой, когда сама дома. Тонкий с Ленкой сперва пытались бороться, но быстро поняли, что зря. За бабушкой можно только молча запереть дверь, заставить бабушку самой повернуть ручку замка – невозможно. Этой привычке много лет. Бабушка с гордостью рассказывает, как соседки по студенческому общежитию пытались приучить ее запирать дверь. Они ворвались ночью с воем и в масках, вооруженные бутафорскими пистолетами из кружка самодеятельности. Бабушка тогда отделалась легким испугом, а вот соседки еще долго с ней не разговаривали. Перепуганная бабушка решила дорого продать свою жизнь, и разбойникам не поздоровилось. Утром их было легко опознать по цветастым синякам.
Старая это привычка, как сама бабушка. Она пережила спектакль соседок по общежитию, потом нотации от дедушки, от детей. Много лет многие люди ругались и вопили: «Закрой!» Но ничто не сломило деревенского духа. Бабушка, как много лет тому назад, продолжала оставлять дверь незапертой. Что ей внуки со своим ОБЖ! Что ей квартирные кражи!
Тонкий нажал на ручку, вошел и начал разговор с умным человеком:
– Надо же! Бабушка опять дверь не закрыла! А старушки у подъезда говорили: в нашем доме за последнюю неделю было несколько квартирных краж. Какая непростительная неосторожность…
– Брешут твои старушки, – среагировала бабушка, хотя Тонкий к ней специально не обращался. Он честно разговаривал сам с собой, зная, что с бабушкой бесполезно беседовать о незакрытых дверях. – Врут все. Одна кража у Майи Дмитриевны и была позавчера, а они уже раздули: «Не-е-сколько, за неде-е-лю!» Врут.
Тонкий кивнул: «Хорошо». Ну то есть хорошо, что одна. Хотя Майю Дмитриевну жалко. Она работает вместе с бабушкой, иногда заходит за ней по утрам. Веселая такая, не скажешь, что преподает экономику. Непонятно, что именно домушники хотели украсть в квартире преподавателя, но обидно же!
– Как она сама-то?
– Сейчас отошла вроде. Говорит, вынесли всю технику, даже холодильник. Днем, пока она была на работе. И как не лень-то было: с пятого этажа, без лифта.
– Ничего себе!
Что тут говорить: действительно чудно. Загадочные преступные умы, не постижимы они ни для бабушек, ни для подростков. Вот почему их понесло именно к Майе Дмитриевне?! В подъезде есть люди побогаче, и квартиры их пониже пятого этажа, и тоже днем никого не бывает дома. Ан нет, понесло бедолажных за стареньким холодильником на пятый этаж, когда на первом новеньких полно…
– Да как в анекдоте, прости господи! «Ограбили квартиру на пятнадцатом этаже. Вынесли рояль и штангу». Она уже не знает, рыдать или смеяться.
Сашка кивнул, действительно, и смех и грех. А самое смешное, что эта кража не могла быть случайной. Что ли, проходил человек мимо, увидел незапертую дверь, как у бабушки, да и вынес всю бытовую технику в кармане?! То-то. Спланирована была кража, и действовал не один человек, и грузовик небось под окнами ждал… Вот и пойми после этого загадочную преступную душу!
Хотя если в каждом дурацком поступке искать глубинный смысл, то можно бог знает до чего доискаться, а правды все равно не узнать. Кража была одна, и произошла она у Майи Дмитриевны, точка.
– Милиция приезжала?
– Вчера. Ищут.
«Группу идиотов, торгующих подержанной бытовой техникой», – подумал Тонкий. А вслух он не нашел, что сказать, и не сказал ничего, молча стал переобуваться.
Зря, потому что бабушка еще не ушла и, конечно, заметила испачканные джинсы. Конечно, присела и стала разглядывать грязные подтеки, порванный рукав и заодно Сашкину страдальческую физиономию: чтобы разуться, надо присесть, а это больно, когда ушиблено ребро. Наконец, бабушка озвучила свою догадку:
– Дрался?
Ну что за человек! Двери не запирает, хоть в подъезде и кража, в драках уличает, хоть лицо и не помято… Стало почему-то обидно: за нее ж беспокоятся и в драку лезут, а она!..
– В футбол играл, – соврал Тонкий. И тут зазвонил телефон.
Не дав бабушке опомниться, Тонкий в одном ботинке влетел в комнау и схватил трубку:
– Слушаю!.. И повинуюсь, – ляпнул он, сам от себя не ожидая.
До боли знакомый голос хмыкнул и ответил:
– Не будет ли любезен уважаемый джин пригласить к телефону Валентину Ивановну?
Тонкий хотел ответить, как в мультике – про шашлык, но подумал, что это будет недостаточно грубо. А что будет достаточно? И зачем? Чтобы возглавить хит-парад пранковских файликов?! Сомнительная слава. Тонкий дотянулся до пульта, врубил телек. Какой-то музыкальный канал – очень хорошо. Добавил звука, положил рядом трубку и вышел. Пусть Ваня послушает музычку, это успокаивает.
Бабушка стояла прямо за дверью, угрожающе скрестив руки:
– Что ты ему сказал?
– Ничего. Музыку включил.
Бабушка заглянула в приоткрытую дверь за Сашкиной спиной, увидела: трубка лежит, музыка играет, и возмутилась:
– Это же неприлично! Тебе звонит человек, а ты…
Все-таки бабушки – удивительные люди. Их изобрели специально, чтобы внуки не соскучились. Они могут пичкать тебя пирожками, а через минуту говорить, что сладкое – вредно. Могут ругаться как сапожники, но падать в обморок при слове «дурак». Могут закопать на даче все яблоки (слишком много в этом году, не увезем) и купить на рынке точно такие же (надо же в город фруктов привезти). И при всем при этом они будут правы. Всегда. И не спрашивайте, почему, этого никто не знает. Даже сами бабушки.
– Ба, да ты что?! Он тебя доводит, ты ругаешься – это нормально. А музыку включить уже нельзя?
Бабушка поджала губы:
– Может быть, он по делу позвонил, а ты не дал сказать.
– Самой не смешно?
– Нет. Подойди и возьми трубку.
Тонкий не стал спорить, подошел, взял, услышал частые гудки и с чистой совестью повесил трубку над рычагами, ловко подсунув под нее карандаш. Из коридора не видно, что трубка не лежит, и не слышно. Зато так спокойнее. Развернулся и быстро пошел назад, чтобы бабушка не вошла за ним.
– Он уже отключился.
– Ну и ладно. Так ты, говоришь, полюбил футбол?
– Какой футбол?
– Так и знала, что никакой! Дрался, отвечай?
Вот так прокалываются сыщики. Неожиданный вопрос, необдуманный ответ – и про тебя все известно. Вопросы, наверное, задают специально обученные бабушки. Конечно, можно попробовать отбрехаться:
– Мы с Фоминым банку пинали. Вот я и сказал: «Футбол».
– Синяков тебе тоже Фомин наставил? Вот я на него в милицию!..
– Нет! Подожди! – Тонкого уже утомила эта игра в разведчиков. – Пойдем, я тебе кое-что покажу.
– Сперва скажи, с кем подрался.
– Да блин!
– Ты можешь употреблять бранные слова. В конце концов, это такие же лексические единицы, как и все остальные. Но изволь делать это своевременно и пра…
– Сдаюсь, сдаюсь! – Тонкий картинно поднял руки. – Гуляли на Арбате с Федоровым, Фоминым и Вуколовой. К нам пристала компания фанатов Цоя, мы подрались. Довольна?
– Теперь верю, – бабушка удовлетворенно кивнула. – Если понадоблюсь, я у себя в комнате. – Она развернулась, чтобы уйти. Ну что за человек! Сперва всю душу вымотает, а потом: «Я у себя в комнате». Эй, а ошибки как же?!
– Подожди! Я должен тебе кое-что показать!
– Что? – обернулась бабушка.
– Увидишь, пойдем.
– Опять играешь в секреты? Мне некогда, меня ждет целая куча тетрадей.
Нет, ну как вам это нравится?! Когда бабушка почем зря гробила время на воспитательную работу, эта куча ждала и не шелестела. А теперь, когда речь идет о действительно важном…
– Не куча, а стопка, – кротко поправил Тонкий. – Это ее тоже касается. Пойдем, а?
– Ну что с тобой делать? – бабушка картинно вздохнула. – Ты просто вьешь из меня веревки. Пойдем, чего уж. Только быстро, тетради ждать не будут.
«Проверятся сами», – сердито подумал Тонкий, но вслух только крикнул:
– Мигом! – И первый скакнул в свою комнату.
Ничего, сейчас бабушка увидит эти ошибки, забудет обо всех на свете тетрадях!
Сашка включил компьютер, мучительно долго топтался рядом, ожидая, пока загрузится. Бабушке как раз хватило времени дойти и сесть рядом.
– Мультфильм какой-нибудь?
– Нет, сейчас… – Тонкий открыл «хистори» новой «аськи», развернул во весь экран и кивнул: – Смотри, какие ошибки.
– Отвратительные, – глянула мельком бабушка. – Все?
– Тебе не знакомы?
– Что?
– Ошибки. У твоих студентов таких нет?
– Встречаются, но не все сразу. А что?
– Это Ваня, ба. Телефонный. Посмотри в тетрадях, а?
Сначала бабушка молча рассматривала экран. Потом несколько раз пролистнула туда-обратно их содержательный диалог. Рассеянно спросила: «Что за Ира?», только кивнула, услышав ответ (в другое время прочла бы нотацию). Потом сказала:
– Это не мой студент, Саш. У меня таких грамотеев нет и быть не может. Хотя… Похоже, добрую половину ошибок он делает специально.
– То есть?
– Прикалывается, – непедагогично объяснила бабушка. – Вот, например, мягкий знак после «Ш» – то есть, то нет. Он не такой безграмотный, каким хочет казаться. По пунктуации все чисто, есть только орфографические ошибки. Они заметнее, вот он и развлекается. По-моему, он даже не первокурсник.
– Второй курс, – поддержал ее Тонкий. – Смотри сюда.
Он открыл форум университета, где Ваня был под другим ником, но по-прежнему оставался Ваней. Парнем, который любит мотоциклы, апельсиновый сок (о чем неосторожно сболтнул по телефону) и пишет «пабалтать».
Бабушка сперва не поняла: «Смотри, тут же подпись другая», но стала читать, и возражения кончились. Ничего компрометирующего Ваня не писал, так, интересовался темами рефератов (не был на этой лекции), спрашивал старшекурсников, что будут сдавать в четвертом семестре. Но «пабалтать» говорило само за себя. Плюс мотоциклы с апельсиновым соком. И фингал!
– Есть у тебя студенты с фингалом?
Бабушка посмотрела на Тонкого, как на двоечника.
– У меня на втором курсе четыре группы. Полторы сотни человек в аудитории. Как в театре. Я на трибуне, они в зале. С фингалами, ирокезами, фиксами… Я каждого разглядывать должна?
Тонкий пожал плечами: не хочет – пусть не разглядывает. А вот и еще зацепочка…
– Смотри: он не знает темы рефератов, значит, на этой лекции не был. Ты ведь отмечаешь отсутствующих?
Бабушка уже листала свою тетрадку-кондуит, бормоча себе под нос:
– Второй курс, темы рефератов я давала на «Сложном синтаксическом целом»…
Тонкий бесстыже подглядывал через плечо и первый заметил: «10.09. Сложное синтаксическое целое». Тезисы для лекции, темы рефератов и…
– Вот, смотри, список отсутствующих!
Список был на две страницы: два столбика в алфавитном порядке бабушкиным размашистым почерком – человек тридцать. Вычитаем девчонок, и остается всего-то пять фамилий. А может, и меньше: Гришко и Чмирь под вопросом. Тонкий потыкал в них пальцем:
– Это парни?
– Гришко – да. – Она встала и с вызовом посмотрела на Тонкого: – Что ж, пойду загляну в их тетради. Хотя «пабалтать» – приметная ошибка, я бы запомнила.
– Я с тобой! – ляпнул Тонкий и прикусил язык. Утомительное это занятие, друзья, – проверять тетради второкурсников, особенно когда сам еще школу не закончил. Преподаватель справится и один. Но что попрошено, то попрошено, отказываться уже неудобно.
– Идем. Посмотришь на чужие ошибки, заодно сам подтянешься. Видела я твою пунктуацию, – она кивнула на монитор. – Позорище. Идем-идем.
Тонкий вздохнул, ругнул себя за длинный язык, вытащил из клетки верного крыса (все не одному страдать) и поплелся за бабушкой.
Месяц – это очень много. Это двадцать рабочих дней, это восемьдесят учебных часов. Двадцать четыре из них – бабушкины. Каждый час – это страница диктанта (остальное время – конспекты, слава богу, для них у студентов другие тетради). Четыре человека, по двадцать четыре страницы диктанта у каждого. Девяносто шесть страниц, сорок восемь листов. Это ж целая толстая тетрадь! Или четыре тонких по двенадцать листов. Много.
А почерки! Тонкий натурально сломал глаза, выискивая в студенческих каракулях знакомое слово. Нет, не нашел. Но когда бабушка закрыла последнюю тетрадь, стало почему-то легче.
Ошалевший от количества бумаги Толстый дегустировал тетрадь Гришко. Получил от бабушки по носу, принялся за Иванова. А у пранкера – ник Ваня…
– Ну что ж, – бабушка сняла очки, – больше всего я думаю на Иванова. Чистая пунктуация, безобразная орфография. Но моветонов таких, как «хочеш пабалтать», у него нет.
– Здесь вообще слов таких нет, – сник Тонкий: вроде близко к правде, вроде многое сходится, а вот главного доказательства не нашли. – Может, ты им диктант устроишь на эти слова? «Что ли», «пазнакомиться», «нармальный».
– «Нармальный» есть, – подхватила бабушка. – Опять-таки у Иванова. А диктант? Саша, я не вправе самовольничать из-за того, что мне, видите ли, звонят! Есть учебная программа. Из-за этого горе-диктанта у меня не останется времени на действительно нужные упражнения. К тому же, по-моему, и так все ясно.
Она сняла очки и стала протирать их уголком халата. Усердствовала при этом так, будто стирает остывший воск или толстый слой клея. И лицо у нее было соответствующее: гримасничала, будто хотела протереть очки насквозь, раздавить стекла…
Тонкий понял: Иванову завтра не поздоровится. А еще подумал, что человек мог и присутствовать на лекции, просто не успел записать все темы рефератов. Или поленился. Или опоздал. Или вообще – не хотел писать этот реферат, пусть будет двойка, темы специально не записал, а потом вдруг образумился и спросил на форуме. В общем, ерундой они с бабушкой занимались. По-хорошему, надо проверять все сто пятьдесят тетрадей вдоль и поперек. За вычетом девчонок – около сорока. А ведь есть еще и другие факультеты…
– Хорошо, что у меня в этом семестре только журфак!
Читать бесплатно другие книги:
