Ночь человека Слюсаренко Сергей

Глава 18

Пить — вредно! Особенно потому, что можешь услыхать в свой адрес много неприятного. Ну, что мне делать с тем, что наплел Ларин и Туща этот сумеречный! Сколько можно блуждать в потемках?? Я не хочу быть игрушкой! Неужели все, что я делал — это только удовлетворение чьих-то прихотей??

Войти в зал с порталом теперь уже было проще простого… И шагнуть в черное ничто — тоже не сложно…

Утренняя прохлада ещё царила над серым песком пляжа, над чуть заметно, на несколько сантиметров набегающим прибоем. Курортное место. Много столетий назад его облюбовали тогдашние монархи. С тех пор монархов не единожды свергали и убивали, бухту заселяли на лето набежавшие безродные отдыхающие, толпы мусульманских торговцев, бандиты, потом все это уносил очередной катаклизм и бухта опять, на многие годы, уходила в запустение. Теперь здесь снова соорудили замок просвещенного императора. Видно, он и в самом дела был просвещенным — не загреб себе весь этот райский уголок, а только отгородил участок. Остальное — в полной доступности правопослушных граждан.

Королевский флаер стоял на прибрежном шельфе все также красиво. Тишина висела над знакомой бухтой. Отсюда с парапета было видно, как внизу, на пляже о чем-то весело беседовали двое. Длинноволосый худой юноша и девочка в шортах. Хельга и Крис. Хельга и я, на столько лет моложе, что страшно подумать. И ещё страшнее думать о том, что произойдет следующим утром. Нельзя допустить этого.

Остаток дня я провел в праздном шатании по поселку вокруг высоких заборов королевской усадьбы. Надо только дождаться тех шести часов утра, которые мне назначила Хельга. Или не мне? Брошенный кем-то на пляже плед помог мне спокойно провести ночь в сосновой роще, укрывающей горы вокруг бухты. План был прост. Задержать немного охрану и дать уйти Хельге. А там — посмотрим. Вот здесь, возле забора в дальнем углу усадьбы стоит древняя сосна. Она и позволит мне проскочить незаметно в дворцовый сад. Дальше дело техники.

– Не делай этого! — остановил меня хорошо знакомый голос, когда я уже был готов преодолеть первое препятствие. Карански стоял у меня прямо за спиной.

– Не стоит перекраивать историю по нескольку раз. Тем более, что здесь ситуация неразрешимая. Ты не спасешь её.

– Ну, конечно, куда мне убогому, — неожиданность этого вмешательства заставила меня сразу сопротивляться. — Это только вы, великие аналитики, творцы истории, определяете, что можно, а что нельзя. Только с вашего повеления творится история. А нам, простым смертным, не дано.

– Не злись, Фарбер, — спокойно парировал Карански, — не в тебе дело. Мы все это просчитывали много раз. Если через десять минут ты сможешь отбить девочку у охраны, королевская яхта будет взорвана. Если вы не захватите яхту и сотворите что-то ещё, то Хельгу все равно убьют. Единственный вариант, при котором не будет миллиардных жертв в гражданской войне, — тот, который случился. Ты думаешь, история может быть построена только на том, как ты справишься с заданием? Нет, ты только катализатор. И вероятность того, что сработал именно ты, — крайне мала. И однажды войдя в дверь, нельзя войти вторично. Нам дается один шанс.

– И ты можешь поклясться, что этот шаг делается из высших побуждений? — я все-таки не очень ему доверял.

– Все делается так, как надо! Не тебе об этом судить! — сухо резюмировал Карански. — А теперь уходим.

Мягкий толчок выбросил меня из портала в лаборатории Ларина. Сидящие за пультами и мониторами делали вид, что ничего не произошло. Мне тоже ни до кого не было дела. Я так, наверное, никогда ничего и не пойму.

В чем глубина моего непонимания происходящего? Почему я не могу спокойно жить, как все вокруг? Тем более, что для спокойной жизни есть все основания. Вон — послужной список какой, позавидуешь. И есть, что вспомнить. Что вспомнить? Куски, изолированные разорванной памятью о моих операциях? Жизнь в слипинг-моде? Без мотиваций, в вязкой, как кисель, атмосфере тамошнего прозябания? Или это просто неуемные амбиции посредственности, натренированной на жизнь фрагментами? Да и ждали от меня естественных реакций. Такая вот собака Павлова в катастрофических экспериментах. Там хвостом повилял — полгорода смело, тут погавкал — спас мышку от кошки, там лапку задрал — смотришь, и жить стало кому-то лучше. Кому лучше? Стало ли лучше всем конкретным людям, которые меня окружали — безумному Сойферу, бедной принцессе, приходящей ко мне во снах, Акиму. Аким. «Ищи простые решения!» — учил он тупого меня. Куда уж проще — старший приказал, я сделал. Нашептал французскому монарху, вот и разыграли комедию с сельской девчушкой, поднявшей народное восстание. Такой проект, вроде ТТУ переходного периода, начхал на Бонапарта… Хотя, тут неувязочка. За устрицами я ходил, как надо было начальству. А в результате — исторический анекдот. А актрисочка эта на волнах? Просто бред. Надо будет глянуть, что там было на самом деле. И с Бланком тоже не очень понятно. А всего сколько было? А кто решил, что все эти хирургические действия с бифуркациями имели смысл? Никто же не оставил их без вмешательства. Может, дави не дави бабочку — а никакого толку не будет? Миллионы этих бабочек летало одновременно. Так же можно сказать, что комариный пук через столетия приведет к власти не Ленина, а, например, Катина, и будут в растерзанной России расстреливать не профессоров, а, например, коммунистов. Хотя их тоже настреляли достаточно. Безнадежное это дело — сослагательное историческое наклонение. А тут ещё гонки на носу… Ерунда конечно, развлекаловка, но очень хочется нырнуть в очередной раз в эту безумную свистопляску.

Вечер прошел в тихом ничегонеделании. Вера приготовила так любимую ею лазанью, и это доминировало. Уже после всего, сидя у камина и разглядывая сквозь ледяные кубики в стакане с «Маккалоем» огонь, Вера вдруг сказала:

– Ты никогда не рассказывал ничего о той своей жизни. В слипинг-моде. Как там было?

– Да так, мышиная возня. Все невнятно.

– Это ты уже говорил однажды. Неужели ничего больше не помнишь?

– Не хочется помнить. Это как долгая поздняя дождливая осень, когда выходишь из дому затемно, затемно возвращаешься. Куда ни ткнешься — какие-то клинические уроды вокруг. Каждый твой шаг вызывает или зависть, если что-то удалось, или безразличие, если попал в беду. Делать просто ничего не хочется. Потому что решение одной проблемы сразу вызывает тысячи новых. Умным командует дурак, а дураком — дурак просто ошеломительный. В общем, обычный мир.

– А может, это просто у тебя такое восприятие? Ведь ты же там не просто так сидел.

– Да, конечно, сам виноват. Только… Ведь я там совсем… Ну как бы сказать? Ничего мне там не надо было. Был, как хвост без собаки. Ненужный никому и, в первую очередь, самому себе. Мне кажется, что я ходил вокруг да около чего-то главного и не мог понять.

– А сейчас понял? — не очень серьезно спросила Вера.

– И новые знания порождают новую скорбь… Понимаю все больше, собираю себя из обломков. Только все равно не могу собрать.

– Я постараюсь тебе помочь это понять. И понять будет просто, надо только подождать.

– Кстати, Вера, раз ты заговорила о моей другой жизни. Ты совсем ничего не слыхала о Бланке? Почему он погиб? И что он делал перед этим?

– А почему тебя интересует это?

– Понимаешь, там, я встречался с ним. И главное, я выполнял какую-то работу в том моем мире и эта работа была связана с нашей конторой. Самое странное — я не нашел этой операции в своем досье.

– Ты ни в чем не мог быть задействован, находясь в своей слипинг-моде. Это один из принципов. Опасность хроноцикла. Да ты и сам знаешь это не хуже меня. А что за дело?

– Да, в самом деле какой-то бред. Надо было просто поработать кем-то вроде воспитателя с мальчиком. Он, по мнению родителей, был на грани аутизма. А на самом деле просто забалованный и затретированный родительской опекой пацан, — воспоминания нахлынули на меня. — И сестра его Сима. Прикоцаная.

– Ну, ты всегда легко находил контакт с кем угодно. Ты вполне подходишь на роль выводителя заблудших пацанов на путь истинный. А причем тут Бланк? — Вера сидела в кресле, поджав ноги и слушала меня, глядя на огонь камина.

– Вот он и устроил мне встречу с этими людьми, я и его видел там. Но это была именно акция, как всегда. С полным отключением моей памяти, подшивкой какой-то ерунды вместо неё. Я был каким-то писателем Бартези. И выдергивали меня полностью — нет паузы в слипинг-моде, все сшивается.

– И чем все это кончилось? — Вера отставила в сторону свой стакан. По-моему, она ожидала услышать что-то другое.

– Я потом стал встречать всех, с кем был связан в этой операции, в своей реальной жизни. Все это плохо кончилось, — какие-то бандиты, какие-то самодельные бизнесмены. Меня пытались убить.

– Ну, во-первых, тебя убить не очень просто, а во-вторых, мне кажется, что им это не удалось, — улыбнулась Вера. — Но все, что ты говоришь, не лезет ни в какие ворота.

– Скажи, а может человек сам организовать операцию? По всем правилам. С ментальной перестановкой, с открытием канала и тому подобным, — у меня вдруг появилось смутное подозрение.

– В принципе, может. Ментальная подстановка — это просто правильная инъекция и последующее подключение тебя к колпаку. А вот открыть портал… Тут нужна помощь кого-то из группы Ларина. Но такого никогда не было.

– Я так понимаю, что никогда и не будет, судя по тому, что Бланк исчез. Слишком явное использование служебного положения, — подозрение переросло в уверенность. Пусть и не подкрепленную объективными фактами. Но что-то мне подсказывало, что я прав. И ещё что-то подсказывало, что мне надо туда…

Глава 19

Штора утлой примерочной еще не забыла, как я входил в эту кабинку. Это было ровно одну жизнь назад. Для меня. Для нее ничего не произошло. Даже дверь в магазин, открытая вульгарной отверткой, ещё не успела захлопнуться под налетевшим ветерком. Я опять стоял перед зеркалом, в которое шагнул давным-давно Стамин. Для того, чтобы понять — кто он такой. Теперь здесь стоял я. Стамин и одновременно Фарбер. И опять я пытаюсь понять, кто я такой. Знакомая дорога от фальшивого бутика вверх по Институтской улице до моей квартиры. Там, где не погашен свет. Там, где я провел такую длинную жизнь. Покидая ее, не ведая себя, чтобы творить историю человечества. Чтобы по чьей-то прихоти вмешиваться в жизни целых стран и народов. Вершить судьбы неведомых мне людей, не понимая своей ни на йоту.

Что делает мир таким, каким мы его воспринимаем? Ведь в моем мире ничего не произошло. Так же гремят по брусчатке вверх раздолбанные маршрутки, также стоят в них пассажиры, заплатившие за то, чтобы сидеть. Так же радостно освещен купол парламентского собрания, под которым уже десятилетия рвут глотки и манишки никому не нужные лорды. Мне был безразличен этот мир, хоть я и жил, прорастая в каждую его жилку всеми своими, когда я был никто и звать меня было никак. Что изменилось? Этот падающий в пропасть мир стал вдруг мне дорог, как будто я вернулся в родной дом после долгой и неудачной эмиграции. Да, пожалуй, это наиболее точно. Конечно! Полны карманы баксами, ещё свежи в памяти глупые проблемы в чужом обществе и кажется — вот, я дома, но я теперь такой! Теперь все по-другому будет! Я сейчас пойду в банк, положу все свои деньги туда, буду пользоваться только кредиткой! Возьму в том же банке ссуду. Буду разводить раков и продавать в Париж! Я открою клуб любителей родной речи и переборю всех этих политических спекулянтов. Как здорово будет дома. Я сейчас созову всех друзей, с которыми не виделся уйму лет, мы поедем на природу жарить шашлык, купаться в реке, приставать к девкам и ловить рыбу… Как здорово дома!! Тем более, что теперь я могу так много!

И только на второй день вдруг выясняешь, что жулик-работодатель из другой страны так и не заплатил тебе деньги и все твои сбережения в далеком банке накрылись ввиду того что! Потом выясняешь, что ничего не можешь положить в местный банк, потому что там пасутся жуки с такими деньгами, которые и не снились Рокфеллеру. А потом, что раков разводить запрещено и что банки вообще не дают ссуду. Потом — из друзей остался только один, но жена не выпускает его из дому больше, чем на час. И через неделю вдруг понимаешь, что ты опять в той же заднице, из которой убежал уже давно в поисках разумной жизни. Но так и не нашел ее. И пусть ты теперь думаешь другими категориями, привык к другой пище и пьешь только виски и только вечером. Проходит мгновение — и ты такой же, как и все в этой трясине. И думаешь, как и все, и уже покупаешь водку и норовишь выпить с утра… И твои знания и умения никому не нужны. Хотя, попробуй я хоть кому-нибудь рассказать о своей, Фарбера, работе… Упекли бы в психушку и искал бы я там темпоральные тоннели до конца дней. Своих. Что-то на меня странные мысли налезли по пути домой. Удивительно, я назвал это домом. Дом, где нет Веры? Это нонсенс. Ладно… А какого я вообще сюда приперся?? Что я хочу здесь найти? Бланка? Так его давно нету нигде. Понять, куда и за кем я гонялся? Так и так все ясно. Что меня сюда понесло??

Я слишком задумался. Так, что остановился на распутье. Вернее на тротуаре, не совсем понимая, куда мне идти. И место выбрал такое неудачное. Как раз напротив входа, или даже скорее въезда в Дом правительства. Чем вызвал искреннее недоумение помноженное на служебное рвение у охраны. Мелкого роста усатый милиционер, даже не интересуясь, смотрю ли я на него, поманил меня пальцем. Как-то пренебрежительно. А у меня сработал низменный рефлекс.

– Вы меня? — энергично хлопоча лицом и тыча в грудь пальцем, спросил я.

– Сюда иди. Когда приказывают, — пробурчал мент.

Ну почему здесь, в этом мире я вообще не могу сопротивляться? Я, Фарбер!! Я побрел, как козел на заклание, к этому стражу правопорядка. В его понимании.

– Шо, в гостях был? — не глядя на меня, задал вопрос страж.

– Ну, не совсем в гостях, но, — начал было я.

– Ясно. Документы.

– Что документы? — я сделал вид, что не понял.

– Шо, юморист? Шутки любишь? — мент, по-моему, обиделся. — Сейчас пошутишь у меня.

И нажав кнопку на рации, притороченной к солидно выступающему животу, произнес:

– Седьмой? Га? Мыкола, тут шутник у меня. Ага!

– Да есть у меня документы, есть, — я стал судорожно рыться и выискал в итоге какой-то аусвайс в кармане.

– Ага, проверим щас, — мент опять нажал кнопку на рации и просипел: — Ало! Яна, пробей у себя там — Стамин, шо за птыця?

Рация прошипела и выдала какой-то непонятный грюк. Но мент, прижимавший её к уху, понял больше меня. Он огляделся и, увидев подкатывающий воронок, сказал:

– Ну шо, гражданин Стамин, довыё…? Шож вы, пьяный ходите, а ещё родину не любите? — милиционер прямо сиял.

– Я не пьяный! — уже совсем теряя терпение, прорычал я.

– Ага! Ещё и оскорбление при исполнении. Обвинили в брехне, — мент сиял. — Ну шо, добро пожаловать домой! Теперь твой дом на нарах, умник!

Набежавшая из воронка братия скрутила меня в момент. Впрочем, мне и самому стало интересно, что же происходит. И я поплыл по волнам.

Дорога на узеньком поперечном сидении в курятнике воронка прошла на удивление безвредно и уже через пятнадцать минут меня выволокли для дальнейшего действа. Я находился во дворе какого-то пенитенциарного заведения. Судя по зарешеченным окнам до самого пятого этажа и общей бодрой обстановке. Меня моментально препроводили в очень скромный кабинетик и усадили на плотно принайтованную к полу табуретку. Через мгновение в кабинет вошел старый знакомый — бледноглазый функционер из Министерства.

– Я и не сомневался, Стамин, что мы с вами скоро встретимся в совсем других условиях. Ох, предупреждал я вас. Вот видите. Сначала вы в своей работе интересы родины не блюдете, потом пьяный у режимного объекта шляетесь, — без всяких вступлений начал он.

– Во-первых, я не пьяный, а во-вто… — начал оправдываться я.

– Нам лучше знать, пьяный вы или нет, а что во-вторых? — перебил меня чиновник.

– А во-вторых, я просто домой шел.

– У предателей нет дома в нашей стране, — сказал белоглазый и даже раздулся, гордясь своей патетикой.

– Вы можете предъявить мне какие-нибудь обвинения или объяснить причину моего задержания?

– Тридцать шесть часов до выяснения мы вас подержим. А выясним, сообщим. Пока обвинения — попытка проникновения на режимный объект с целью похищения секретов страны, оскорбление при исполнении и общая невосторженность мышления. Идите, вас проводят в камеру.

– В какую камеру? — не понял я. Вернее, не захотел понять.

– Камеру предварительной санации национального самосознания! — заключил собеседник и покинул кабинет.

Ему на смену пришел прапорщик внутренних войск и скомандовал на выход. Сразу сработал давний жизненный опыт. Ещё с армии. У прапорщика галстук всегда засален на узле. Весь зеленый, а на узле почти черный от шейного жира. У младших офицеров галстук засален меньше, но жирные пятна на штанах. И так далее. Эти реминисценции сопровождали меня вплоть до той самой камеры. Но войти в неё не привелось. Прапорщика остановил какой-то капитан. В штанах. Оказалось, есть еще один человек, желающий допросить меня.

Глава 20

Ждал меня, как оказалось, Дуганов. Мне почему-то сразу полегчало от того, что я встретил этого человека, пока ещё не зная, почему.

– Ну что же вы, Стамин, я же предупреждал вас, не рискуйте. Эти деятели из Министерства, ой, какие шустрые. Жаль видеть вас здесь, — Дуганов жестом пригласил меня сесть на стул. Не привинченный, хоть кабинет и напоминал мне предыдущий.

– Я думаю, вы не должны сильно беспокоиться. Они подержат вас и отпустят. Это вроде промывки мозгов. А вы что, так сильно своими работами дорожите, что они на вас взъелись? — Дуганов старался поддержать меня.

– Да мне сейчас на них глубоко плевать. На мои жалкие достижения в этой работе.

– Ну, конечно, в жизни человека иногда наступает момент, когда он понимает, что его предназначение в этом мире другое. У вас тоже так? Переоценка ценностей? — Дуганов что-то черкал в блокноте, задавая свои колющие вопросы. — А не жалко от своего отказываться? Наши идеи — наши дети.

– Да, моменты наступают, — брякнул я глупость. — Но могу признаться, что в этом мире я ничего не переоценил.

– Да? — удивился Дуганов. — Странно вы изъясняетесь. Как будто вам неважна ваша жизнь. Как будто миров хватит на каждого. Мы все в одном живем!

– Ну… да, конечно — каждый в своем, — я понимал, насколько странна эта дискуссия в тюрьме.

– Ну, конечно-конечно, каждый живет в своем внутреннем мире, и он недоступен другим. Это не совсем правильный путь, как мне кажется, — Дуганов почему-то не хотел покидать этот странный, схоластический спор. — А потом в один момент ты понимаешь, что жизнь внутри своего мира — бред. Что жизнь и имеет смысл, когда мир один не только для тебя, но и для тех, кто тебе дорог. Когда понимаешь себя, не как субъект собственных исканий, а себя — как открытую систему. Нужного кому-то, делающего что-то важное для многих.

– Неужели простого следака из уголовки мучают такие мысли? — удивился я.

– Ну что ты поделаешь! — засмеялся Дуганов. — Любой, просидевший в кутузке более одной минуты, начинает ботать по фене. Зачем такие примитивные штампы? Считайте, я просто пришел вас проведать. Тем более, что с этой конторой я не пересекаюсь. У каждого свое поле для игры. Мое — выше.

– Куда уж выше? — сыронизировал я.

– Ну, кто знает до конца, за кого он играет? — Дуганов тихо улыбнулся. — Сегодня мы спорим в кутузке, а завтра будем мир изменять. Думая, что к лучшему. Каждый на своем поле.

Помолчав секунду, он продолжил:

– Я собственно вот почему, Бланк погиб этой ночью.

– Как этой ночью? — я все ещё жил линейным временем.

– Автокатастрофа. Выскочил в темноте на трассу, а там трак. Ну, в общем… Он, наверное, даже не успел понять. Так мы с вами ничего узнать и не смогли. Да и не надо. Дело какое-то нудное и неприятное. А вам — скорейшего возвращения!

– Куда возвращения? — не понял я.

– Ну как куда? Туда, откуда вы пришли! — Дуганов недоуменно посмотрел на меня.

– Вы о чем? — я не отставал. — Куда я должен возвратиться?

– По-моему, на вас сильно подействовало задержание, — засмеялся Дуганов, — конечно на свободу! Вы представить не можете, как вам полегчает, когда вы действительно попадете на свободу!

– А что там, на свободе?

– Вас ждут на свободе, — Дуганов быстро вышел из кабинета.

Да кто там меня ждет? На ЭТОЙ свободе. Или о чем он?

На этот раз процедура препровождения в камеру прапорщику удалась. Из распахнутой, безнадежного вида зеленой двери пахнУло. Это был запах немытых человеческих тел, тайно выкуренной махорки, плохого сварения желудка, страха и злобы. Камера.

– О, пополнение, — прогудело из темноты.

Камера была тесна, но несмотря на это, на установленных в три яруса железных кроватях умещалось не менее двадцати человек. Посреди стоял облупленный стол. Боком к столу — худощавый человек в спортивном костюме. Он сидел, откинув голову назад, закрыв глаза и слушал внимательно, как другой, сидящий рядом на койке, читал ему газету.

– Здравствуйте, — безадресно произнес я.

На мое приветствие отозвался только один слабый голос из темноты коечных джунглей.

– Здоров, земеля, — потом совсем тихо, — ты Сапе представься…

– Кому Сапа, а кому и Станислав Иванович! — рявкнул тот, за столом. — Это вам, уркам, погоняло привычно, а тут человек интеллигентный пришел! Ученый, пала! А они не вам чета.

– Очень приятно, Станислав Иванович, меня зовут Стамин, я тут не надолго. Не побеспокою.

Вся камера ржала минут пятнадцать. Утерев слезы, Сапа объяснил:

– Тут все навечно! Вход рупь, выход сто! Так что не смеши пацанов. И не парь, что не виноват! Мне про тебя все известно. Страну обокрал? Все вы, интеллигенты вонючие, одно и то же норовите. Народу жить не даете.

Я не стал вдаваться в сложные аллюзии пахана, а попытался перевести разговор в другое русло.

– Где есть место свободное? — обращаясь в пространство, спросил я.

– Книжек мало читал, Стиляга? — промычал Сапа, — Стиляга теперь тебя зовут. Так вот. В книжках про таких, как ты, написано — «твое место у параши!». Там и ищи.

– Но я вижу, что вот тут в центре, койка не занята, — я не сдавался.

– А ты попробуй, займи! — вдруг включился в разговор тот, который читал газету Сапе.

Не посчитав нужным обратить внимания на слова, я подошел к свободной койке, бросил на нее выданный прапором нехитрый скарб и, нарочито повернувшись спиной к импровизированному начальству, стал устраивать ночлег.

Брошенную в меня железную монету, тяжелую, с заточенными до остроты бритвы краями, я даже и не увидел. Просто сработал инстинкт. Только чуть отклонил голову. Этого было достаточно, чтобы меткий бросок увенчался ничем.

Успел разобрать свою постель как раз к тому моменту, когда дверь камеры, загремев откинутым окошком, сообщила:

– Завтрак!

Процедура раздачи мятых алюминиевых мисок проходила согласно принятому здесь ритуалу. Из рук в руки. Моя миска тоже прошла почти через все руки в камере. Каждый из присутствующих сдобрил мою пайку смачным плевком. Впрочем, я уже реагировал на это спокойно. Учащенное сердцебиение и ожидание конфликта ушли куда-то далеко. Опять все вокруг застыло.

«Что я делаю в этом искаженном мире? Почему я не ушел сразу? Захотелось острых ощущений? Героем пройтись по местам, где был никем? Вернуться за школьную парту с университетским образованием? Над урками поиздеваться? Гордыня немереная! Бегом отсюда!»

Никто так ничего и не понял. Когда на стук прибежали охранники с автоматами и открыли дверь, им предстала странная картина. Недоумевающие сокамерники смотрели на пахана с тарелкой баланды на голове. Я сидел на своей койке и затем спокойно, в своем ощущении времени, вышел из оттуда. Чтобы навсегда покинуть этот мир. Грызите себе глотки сами. Я не тот герой, чтобы бороться за ваши души.

Глава 21

Утром ноги меня сами понесли к Ларину. Ночной поход в мой старый дом дал мне силы на непростой, как мне казалось, разговор.

– А, зачастил ты сюда, зачастил, — встретил меня улыбкой Ларин.

– Ну, как зачастил? Я раз к тебе только заходил, — возразил я, чувствуя игру Ларина.

– Ну, рассказывай. Можно подумать, что я не знаю, что ты каждую ночь шныряешь через портал. Куда, интересно? Небось, подружку в Юре завел? Толстую, добрую игуанодоншу… — Ларин был в веселом настроении.

– Да нет, я все пытаюсь разобраться, что же я такого в своей жизни натворил. Как мир поменял или от чего спас.

– А нечего ковырять! Ты работал. А что и как — не твоего ума дела! Тебя посылают, ты выполняй. И получай свою спокойную жизнь в слипинг-моде. Считай себя солдатом истории. Дослужишься до полковника — сам будешь определять кого и куда посылать. — Ларин никак не ожидал такого поворота, хотя казалось, что на подобные вопросы он уже отвечал.

– Ну во-первых, в своей слипинг-моде я радости не видел, а во-вторых, ты же знаешь, что я сам могу пойти куда хочу и посылать не надо.

– Ты помнишь слипинг-моду? — у Ларина на лице отразилось легкое удивление. Помолчав, он продолжил: — Ну а то, что ты сам темпоральный коридор открыть можешь, только пожелай… Ну, считай, что ты до генерала дослужился. Можешь спокойно встречать старость.

– Да не спешу я в старость. Не дряхл ещё. Только понять никак не могу, что я делал всю свою жизнь, зачем туда-сюда скакал, ради чего моя память и моя жизнь как рваная газета — слова есть, а смысла не видно. Что я — всю жизнь устрицы носил с твоей подачи?

– Ну, дались тебе эти устрицы! У каждого в жизни приколы бывают! Зато вон, какой анекдот в истории ходит. Ну извини, если обидел тебя чем. А ты их и не даром вообще-то притащил! Кстати — гонки на носу, ты как, покатишь? — Ларин, по-моему, попытался сменить тему.

– Покатить-то покачу, но не о том речь. А остальные мои миссии? Все как одна — доставка всеобщего процветания прямо на дом? На манер пиццы. Скажи мне — бланковской родне, или кто там они, я тоже помогал ради прогресса или чего? — Я никак не хотел уходить от этого разговора.

– Бланк придурок и наглец! Мы все были возмущены. Он думал, ему все сойдет с рук. — Ларин изобразил праведный гнев, — хоть о мертвом так не стоит говорить.

– Поэтому его прихлопнули? Не слишком ли жестоко?

– Я ничего не знаю. Он просто пропал на очередном задании.

– А где?

– Извини, это закрытая информация, — Ларин уже не улыбался из вежливости.

– А ты не боишься, что я сейчас просто шагну в портал и узнаю, где и какая это была миссия, — меня уже определенно заносило в недозволенные области спора.

– Никуда ты не шагнешь, ты не знаешь куда, — эта фраза Ларина уже напоминала спор детей.

– Мне уже шагать не надо. Я и так знаю, что там. Ладно, забудем Бланка, ну а, например, эти идиоты артисты, которых я из воды вытаскивал? Это тоже — историческая бифуркация? Спас миллионы зрителей от недопросмотра очередной мыльной оперы? — я ляпнул первое, что всплыло в памяти. — И ещё, Ларин, скажи, всю ли память вы мне восстанавливали каждый раз, нет ли у меня ещё каких-то дырок в мозгах? Что-нибудь такое, что позволяет нести разумное и вечное с большей лёгкостью?

– Ничего я не знаю про киношников, эта акция была полностью под Карански. А мозги твои в порядке. Все на месте, как мне кажется. Все важное, по крайней мере.

– Да кто может сказать, что мне важно, а что нет!? — я уже был на взводе. — Может, запах фиалки в моем детстве мне важней, чем вся ваша драная разведка! Умники.

– Успокойся, Фарбер. Задаешь и себе и нам сложные и опасные вопросы. Ты всегда был нашим лучшим солдатом. Без страха и упрека. Извини за патетику. Ну, случалась иногда ерунда, сам понимаешь, каждый человек не без слабостей. Но не по злобе ведь, так, из мелкой корысти. Стой, ты куда?? Не подходи к порталу…

Я не слушал его, шагнув в черноту времени.

Кинофабрика, как всегда, жила стохастической жизнью. В эти дни беспорядочность была дополнена грандиозной всенародной пьянкой. Ещё бы! Впервые ОСКАР за лучшую женскую роль получали! Это вам не баран хихикнул. Может, именно из-за той сумятицы, может, по каким другим причинам, но пройти в здание фабрики оказалось проще простого.

– Простите, а где Гришу Минаретова найти? — спросил я первого попавшегося на моем пути киношника.

– Да в двести четырнадцатой он! Наливает! — не останавливаясь, произнес бегущий по коридорам человек.

О! Только сейчас дошло, что этот низкорослый уродец — всенародно любимый Монте-Кристо! Воистину, фабрика грез работает на отбросах других производств! Ну что, зато экологически чистый продукт и природу сохраняет от мусора… Что-то меня на философию потянуло? Наверное, от близости к вечному.

В двести четырнадцатой гудели. Сама дверь, плотно закрытая, источала ауру безудержного веселья. Да и можно понять всю эту братию. Такие призы не часто достаются. Ткнув дверь ладонью, я очутился в плотно накуренной и забитой народом комнате. Где и кто — было совершенно непонятно.

– Во, елы-палы!!! Смотри, кто пришел!! Нет, люди, посмотрите, кто пришел! — ко мне навстречу выскочил Гриша Минаретов, тот самый мой знакомый. Режиссер с побережья. Он, кажется, совсем не изменился с тех пор, только больше следов от пьянства на лице.

– Вот, смотрите! Это тот человек, которому я обязан своим успехом! — заплетающимся языком пропел Гриша.

– Ты же говорил, что обязан успехом мне, — прогудело из табачного дыма.

– Тебе, Никитич, я обязан творческим успехом, а этот человек спас дело всей моей жизни! Слушай, а ты как-то изменился, — это Гриша уже мне.

Да как тут не измениться. Это у Гриши год прошел… А у меня двенадцать. Хотя надо точно проверить.

– Ну, чего ты разошелся, Гриша, ведь не тебе же лично «Оскара» дали, — я решил осадить неуемные эмоции режиссера, — ты бы с героиней познакомил.

– Ага, не мне! Я из этого тупого бревна звезду сделал, и все это знают! И теперь для всех я, Григорий Минаретов, человек, творящий звезд! Да меня, чтобы я эту Стасю на главную роль взял, так руки выкручивали, понимали, что это будет фильм — событие! Мне уже знаешь, сколько жирных папиков позвонило, чтобы их чад пристроил? А теперь, пардон, я выбирать буду!

– Да утихни, Гриша, — это уже какая-то полная дама начала увещевать героя. — Стася хорошая девочка, вон, к президенту на прием поехала. Не жрет водку ведрами, как ты.

А дальше, потеряв ко мне уже всякий интерес, Гриша пошел обниматься с каким-то вновь вошедшим представителем мира кино.

– Вы знаете, — потащила вдруг меня в сторону совершенно незнакомая дама в свитере, — мне Гриша рассказывал о вас. Этот случай на море, вы действительно спасли его. Он должен был во что бы то ни стало закончить тот дурацкий сериал. Там деньги были, ну, вы понимаете, на отмывку. Он после этого смог уже взяться за то, что хотел.

Меня тащили все дальше и дальше, в какую-то курилку, где знакомили с каким-то людом, слегка знакомым по телеэкранам, потом опять наливали плохой коньяк в давешней комнате, где все уже мало походило на праздник. Скорее, на утро после праздника.

– А потом Стасю ему стали тыкать. Вы не представляете, пацанка совсем, не фактурная, ходить-говорить не умеет, попа не очень, но вот смотри — Гриша что из нее сделал. А она еще, дура, замуж вышла во время съемок. Это при живом-то режиссере. Я на месте Гриши обиделась бы. А он ничего. Только в титрах фамилию поменяли и все. Станислава Сакрамовия. Звучно. Но Гришу жалко. А вы куда вечером? Не будем же сидеть тут? Поехали ко мне!

Киношница говорила не переставая, рассказывала о своей работе, о том, как на съемках они все сдружились, и как Гриша смог сплотить коллектив, и как было здорово.

– Слушай, — перебил я, — а какая фамилия была у Станиславы до того?

– До того? Ты прямо Карцев и Ильченко, слушай, поехали ко мне, у меня с гонорара от фильма джакузи поставили, обссасса можно, как кайфово! — подругу уже несло.

– Да, конечно, поехали, — благоразумно согласился я, — так какая у нее фамилия была? — выдавливал я по капле то, что мне вдруг срочно понадобилось.

– Ну ты и мертвого уговоришь, поехали! Такси!! — почему-то находясь ещё внутри помещения, заорала дамочка.

Как ни странно, такси поджидало нас у выхода. Хотя, может и не нас, но за показанную купюру повезло куда надо.

– И что тебе далась та дура малолетняя? — Вдруг вспомнила моя собеседница. — Конечно, оскароносица, сука она. Дура бездарная. Карански её фамилия. Во, вспомнила наконец!

– Карански? А отец у нее кто, не знаешь?

– Никто не знает. Она сама не знает! Бастарды кругом пробиваются!

Моя попутчица так ничего и не поняла, когда на полном ходу я просто исчез из салона автомобиля. Как все пошло и однообразно. Я в очередной раз оказался болванчиком в руках кукловода.

Глава 22

Жизнь в Службе дальней разведки достаточно скучна для рядовых сотрудников. Обычная аналитика, рутинные программерские переборы кодов и тому подобное. Но есть одно, что заставляет биться все сердца. Гонки во вневременном тоннеле. Да я уже рассказывал. В общем — завтра гонки.

Джованни сидел в глубине своего гаража и красил аэрографом дверцу желтого «Фиата». Где он их берет? После традиционных объятий, ничуть не преувеличенных, после угощения невесть откуда взявшейся граппой, после всего того, без чего ритуал встречи с радушным Джованни невозможен, разговор постепенно перетек в спокойное русло. Джованни чинил «Фиат» какой-то донны. Причем оказалось, что донна не имеет никакого отношения к нашей конторе, но выяснить ничего доподлинно не удалось. Джованни сыпал именами знакомых, моделями машин, сортами краски и грунтовки с такой скоростью, что понять всю взаимозависимость разрозненных элементов этого спича было невозможно. Но я особенно и не стремился. Что плохого в том, что Джованни делает свою работу спокойно и изящно?

– Слушай, Фарбер! А что у меня есть! — Джованни вдруг сам сменил тему разговора. — Мне подарили диски для «Порша»!

Он метнулся к дощатому сарайчику, пристроенному рядом с гаражом для воздушного насоса, и, погремев скопившимся там автобарахлом, извлек один за другим шедевры металлургии — широченные литые диски с сакральной эмблемой на оси. Полированный титан смотрелся на манер старого золота. Диски были и на самом деле прекрасны.

– Джованни, ты никак «Порша» завести себе захотел! Он ведь не копеечная машина, это подороже «Дуэ кавалли» будет, — подтрунил я.

– У меня есть очень хорошее предложение! Мне предлагают совсем неплохую «Таргу». Там совсем немного работы, так царапины, хозяин прогорел на своем ресторане и ему срочно надо деньги добыть. Так вот, за эту «Таргу» уже после покраски я могу выменять «Боксер» пятьдесят шестого года в идеальном состоянии! Ты не представляешь, что это за поршина!!

Джованни был непревзойден. Откуда, кто и как ему мог предлагать эти машины? Какие неведомые силы руководили этим странным делом? Надо ли об этом думать? Наверное, не надо…

– Нет, ты посмотри, я совсем забыл!! У меня есть противоугонная система от Порша! Я собственно ради этого и хотел тебя видеть! — вдруг вспомнил Джованни. Хотя я и сам к нему пришел, без всякого приглашения. — Вот смотри!

Джованни долго рылся в глубинах своего немыслимого гаража, наконец вынес картонную коробку. Самое интересное! При том, что весь гараж был неописуемого производственного вида, заляпанный краской, гидромаслом, какими-то невозможными органическими смесями, все, что Джованни выносил из гаража, было идеально чистым. Как и эта коробка.

– Вот смотри, мне это знакомый подарил. Тут прекрасная противоугонная система, но она немножко не работает.

То, что она не работает, можно было понять по обуглившейся плате и взорвавшейся микросхеме.

– Ты не мог бы починить? Я знаю адрес производителя, ты там можешь схемы узнать, тебе же раз плюнуть. Ведь не сложно, да?

Для Джованни мне все было не сложно.

– Да конечно! Какие вопросы, — я тщательно переписал номер модели, вытравленный на печатной плате.

– А вот смотри, какая штучка! — Джованни стал мне демонстрировать брелок радиоуправления всей этой байды. — Посмотри, какой красивый!

Брелок был, ну, если не красивый, то по крайне мере, изящный и приятно ложился в руку. Из тех вещей, прикосновение которых к пальцам запоминаешь навсегда.

– Джованни, как моя тарантайка, как всегда идеально? — спросил я его о главном, ради чего собственно и пришел.

– Да не беспокойся! Её уже перегнали к старту гонок! Она божественна!! Ты победишь, как всегда? Фарбер, сынок, победи, а? Победи их! Вера будет тобой очень гордиться! — и откуда он знал, что будет делать Вера, если я выиграю гонки? Впрочем, Джованни все знал.

Потом мы долго говорили о всяких разностях, Джованни хвастался новым сварочным полуавтоматом. Он не успокоился до тех пор, пока у меня не стали получаться очень аккуратные швы. Потом я варил ему этим прибором какое-то крыло, потом, когда все было выпито и кончилось все вкусное, что дала на работу Джованни его жена, я откланялся и на прощание мы опять обнялись. Джованни почему-то опять просил меня победить всех, показать этим и не бояться тех. Что-то он очень расчувствовался…

Гонки! Это не только быстрое передвижение по указанному маршруту, это ещё и все остальное, к нему прилагаемое, составляющее девяносто процентов всего действа.

По традиции на гонки собираются все. По той же традиции все мужчины, не пилотирующие болиды и не являющиеся секундантами и техниками, должны быть одеты во фраки и цилиндры. Дамы, естественно все, должны быть одеты — ах как! Хотя, в отличие от британских ипподромных традиций, могли обходиться без безумных шляпок. Ну, так сложилось…

Худощавый Карански был заметен в толпе издалека, благодаря светло-серому фраку и шелковому цилиндру таких же тонов. Босс выделялся не только изысканностью одежды, но и неуловимым умением носить ее, что дается не всем. Карански обходил строй в пятнадцать болидов. Впрочем, их число не менялось из года в год. У моего он остановился дольше обычного.

– Ну что, Фарбер, как всегда первый будешь? — пожимая ритуально мне руку, спросил Карански.

– Да, сложно сказать… Столько молодежи, через нее не пробиться, — поскромничал я.

– Ну-ну, не надо прибедняться. Куда им до тебя? Всякий успех достигается годами практики, тренировок и самоотверженного труда! Ты сам это знаешь! Я верю в тебя! — Чего это Карански понесло на плакатную лексику?

– Ну, не всегда так. Можно и Оскара получить на первой роли в кино, — зря я это ляпнул. Ну, кто меня тянул за язык?

Карански как будто стукнуло током.

– Я говорил тебе, Фарбер, не лезь не в свое. Зря ты копал. Ой, зря. Мне искренне жаль, — дальше обходить строй болидов он не стал.

Через мгновение в наушниках шлема опять зазвучал его голос:

– Фарбер, я открою тебе один секрет. Женщины, если они работают в Службе постоянно, в случае беременности высылаются в слип-моду. Навсегда.