На качелях любви Мавлютова Галия

– Соня, – сказала я как можно тверже, – Соня, я не могу взять тебя с собой. Я поеду одна. Так решило верховное руководство.

Легче всего свалить все грехи на начальство. Разумеется, при этом возникает опасность, что Софья побежит искать правду у генералитета, но за это время мне успеют выписать командировочные. Я вытащила скомканный листок из надорванного конверта. Наверное, Соколов уже прочитал и выучил наизусть секретную информацию, только вот письмо сжевать не успел. Ему не позволила профессиональная совесть. При чтении письма мое лицо вытянулось в продольную линию от изумления. На листке было всего несколько слов, накарябанных плохой шариковой ручкой. Их нацарапал какой-то странный человек. Либо он находился в бреду, либо у него было очень плохое настроение. «Спасите невинную душу. В нашем городе погибает очень хорошая женщина, молодая и красивая. Она спит с крокодилом!» И все. Точка. И ни адреса, ни телефона. Что за белиберда, какой крокодил? Я искоса взглянула на Соньку. Она с силой барабанила по клавиатуре, а сама ждала, когда сварится редакционный суп. Я приуныла. Не дождетесь желанного горячего, уважаемая Софья. Суп у меня получился несъедобным, кажется, отъездилась Дарья Добрая в командировки. У меня никогда ничего не получится. В письме не было адреса. Там вообще ничего не было. Я съезжу впустую, но все равно надо научиться говорить «нет». И Соньку я с собой не возьму. Ее нельзя подставлять. Она не любит прокалываться.

До сих пор я не написала ни одной статьи. Ни разу не брала интервью. В течение года покорно стажировалась, перечитывая до дыр входящую корреспонденцию, терпеливо выискивала любопытных людей, интересную информацию. А по моим отчетам в командировки ездили другие – опытные журналисты. Они наскоро собирались, подписывали проездные и командировочные, уезжали из Питера возбужденные, с лихорадочно блестевшими глазами. А возвращались умиротворенные, счастливые, с победой в кармане. Вся редакция поздравляла счастливчика. В течение дня журналист ходил героем. А во лбу у него горела звезда. Но уже на следующий день триумфатором назначали другого, только что приехавшего со свежими новостями из очередной глубинки. А первый мгновенно стушевывался, уходил в тень до следующей командировки. И вот настал мой черед. И я жутко боялась облажаться. А тут еще Сонька со своими проблемами. Я постучала пальцами по столешнице. Из-за многочисленных перегородок вмиг высунулись встрепанные головы. Мне пришлось мило улыбнуться в пространство, и бессмысленный стук прекратился сам по себе. Слышимость в редакционном зале офигенная. А Соня все выжидающе постукивала по клавишам. Кто же ей поверит?

– Соня, я поеду одна, это уже решено, – сказала я, с трудом отрываясь от стула.

Подруга обиженно промолчала. А я знала, что творится внутри молчания. Сонька не верит мне. Она ждет моего позора. Многие в редакции ждут, когда наступлю на грабли по третьему разу. И Соколов в глубине души мечтает, чтобы я нечаянно прокололась. Тогда я стану несчастной и поплетусь к нему за утешением. И он меня приголубит, возьмет на ручки, покроет мое тело поцелуями. Не приду. Не ждите. И не опозорюсь. Вернусь из Иванова с победой. И ровно на один день стану героем. А потом – будь, что будет. Я долго ходила по этажам, ставила разные печати, собирала подписи, уточняла номера документов. И никто не подсказал мне, не проинструктировал, не научил, как найти эту женщину в незнакомом городе, погибающую от крокодиловой любви. Поистине легче иголку отыскать в стоге сена. Иголка-то одна, а погибающих женщин на свете несть числа. И крокодилов на планете много развелось – их миллионы и миллиарды, просто тьмы тьмущие. Грусть незаметно овладела моим сердцем. Почему-то все стало скучным, неприятным. И побеждать расхотелось. Наверное, все мои силы ушли на борьбу с лишним весом. Вообще-то, у меня нормальный вес, но в Питере многие девчонки сидят на различных диетах, вот и я попала под общее поветрие. В городе свирепствовал массовый девичий психоз. В итоге я получила вполне реальную анорексию. Меня просто воротит от любой еды. При виде аппетитного пирожного у меня начинаются спазмы отвращения. Борьба с лишним весом сродни эпидемии. Все девушки планеты сгорают от желания уничтожить в корне якобы зверский аппетит. Едва это происходит, сразу начинаются проблемы с обществом. Девичьих сил на жизнь не остается. Они кончаются во время борьбы с телом. В Испании озабоченные родители создали общество по спасению голодных девушек. Они объявили анорексию национальным бедствием. Но мои родители находятся далеко, а если бы они увидели меня воочию, безоговорочно присоединились бы к испанскому движению. Я встряхнулась, как мокрая собака. Мне невольно придется опробовать рецепт по выработке энергии от чемпиона по греко-римской борьбе. Это ведь он каждый день ест мясо с кровью и запивает все это хозяйство горячим бульоном. Я тоже хочу стать чемпионом среди звезд. За три недели. Отложив на минутку мысли о звездном восхождении, я подошла попрощаться с Соней. Мы же с ней подругами числимся. Подруги – это же почти семья со всеми вытекающими из нее последствиями.

– Ох, Дашка-Дашка, ничего-то ты не привезешь из Иванова, – вздохнула подруга с притворным сочувствием.

И Сонька посмотрела на меня стальным взглядом. Голос звучит медово, а в глазах плывут медь и олово. Я хотела тайком пролезть к ней в душу, но у меня ничего не вышло.

– Сонь, это у меня ничего не выйдет, понимаешь, – сказала я, – но это будет мой опыт. Любой опыт ценен, даже отрицательный. И мне не нужна чужая помощь.

– А я тебе не чужая, – холодно откликнулась Соня, – мы целый год вместе сидим, почти родней стали, из одной чашки чай пьем.

Она, как всегда, права. У нас одна чашка на двоих, а вторая разбилась, разлетелась осколками на счастье. Все, что приносит удачу, разлетается вдребезги. Закон Бойля-Мариотта.

– Соня, мы еще съездим с тобой в командировку. В Париж. Когда-нибудь. Но потом, чуть позже, – сказала я, чтобы разрядить сгустившуюся атмосферу.

Меня уже ждали в приемной у генерального и главного в одном лице. Олег Александрович Зимин является генеральным директором корпорации, главным редактором газеты и одновременно ее собственником. Однако имперские замашки не испортили его внешность, отнюдь. Мне кажется, наоборот, они украсили его, сделав Зимина солиднее и авантажнее. Олег Александрович всегда держит дверь в кабинет открытой. Ему мало воздуха и пространства, он пытается проникнуть в чужой мир, чтобы чувствовать себя хозяином положения в любом месте и в любое время. Зимин сразу увидел меня, едва я вошла в приемную, резво выскочил из-за стола и вышел мне навстречу.

– Даша-Даша, радость вы наша, командировку уже оформили? – сказал Зимин, излучая благожелательность и радушие.

До меня снизошел небожитель. Редко кому в наше время улыбается такая удача. А мне вот нечаянно подмигнула. Меня заметил в толпе сам верховный главнокомандующий. И не только заметил, но даже выделил в отдельную величину. Теперь я не отношусь к серым редакционным массам.

– Уже оформила, – негромко сказала я, испытывая смущение и робость.

Мне стало невыносимо жарко. Словно весеннее солнце распустило свои лучи, распространяя летний жар. В одну минуту с меня сошла бравада, куда-то подевалась наигранная храбрость, кожа прогрелась до основания и сползла, будто змеиная шкурка, оставив снаружи лишь одни нервные окончания. Меня бил озноб. Душевный жар Олега Зимина проникал только в меня. Больше никто ничего подобного не ощущал. В его присутствии меня будет опалять зноем и обдавать ледяной стужей. Это уже произошло. И это навсегда.

– Про крокодила мы давно знаем. Все знают. И никто не верит, – сказал, улыбаясь, Зимин.

А меня словно в доменную печь бросили. Так они все знали про этого крокодила! А меня мучили, пытали, иголки под ногти втыкали. Гестаповцы, лимоновцы, усамабенладеновцы. Неужели начальство везде одинаковое, неизменное, покрытое толстым слоем двуличия и ржавчиной лицемерия? «Комета» на них на всех не хватает. И тетя Ася давно в гости не приезжала.

– А я верю, – продолжал Зимин, – в вас, Даша, и верю, что вы справитесь с заданием. От первой командировки зависит вся дальнейшая творческая судьба журналиста. Как вы считаете, справитесь?

– Легко, – сказала я, с трудом преодолевая робость.

Зимин приподнял брови и опустил. Его несколько смутила моя наигранная храбрость. Олег Александрович присмотрелся ко мне, подошел, поднял руку и тут же опустил, окончательно смутившись. Наверное, он хотел прикоснуться ко мне, но почему-то не посмел. И я тихонько отошла в сторону. Прощание состоялось. Это ведь целый ритуал. Я побывала на дне мужской души. Там глубоко, чисто и ясно, но очень жарко. Мои уши пылали, как свечки. Я вся горела. Олег Александрович вздрогнул, видимо, что-то почувствовал, какое-то проникновение. Неопределенные ощущения витали в воздухе. Два человека пылали и горели от взаимного тяготения и всеми силами пытались продлить сладостные муки.

– Даша, тебя проводить? – раздался голос сзади.

Чуткая и лукавая Марина Егоровна подкралась сзади и незаметно, она пыталась спасти от неминуемого пожара редакцию газеты тиражом в два миллиона. Марина Егоровна, видимо, подошла на цыпочках. Сначала наблюдала, а потом решила вмешаться. Интересно, а как долго она тут стояла?

– Н-нет, меня не нужно провожать, – пробормотала я и юркнула за дверь серой мышкой.

Во мне полыхали отголоски большого костра. Я понимала, что симпатии Зимина распространяются гораздо дальше и глубже, чем можно было предположить. Он увлечен мной, ему интересно, но его внимание к юной особе заметно окружающим. И Марина Егоровна, и Лариса Петровна давно догадались, они ведь далеко не дуры. Да и генеральный, относившийся слишком снисходительно ко всем сотрудникам газеты, с небесной лестницы все же спустился впервые – сделал этот героический шаг ради меня. Не только женщины-легионерши, вся редакция заметила необычное в поведении высокого начальства. И Соколов, и Сонька, и даже наша каурая Динка. И все принялись перебирать тонкости и сложности прощального кружева. Они сплели огромную сеть из недомолвок, взглядов и ощущений. И накинули эту сеть на пятиэтажный дом. И нашу газету целиком затянуло в невод обывательщины. Но я еще ничего не знала, что будет потом. И совсем не думала о грядущих неприятностях. Все горести обрушились на меня гораздо позже, когда я вернулась. А сейчас меня ничто не тревожило. Все мои помыслы находились в другом месте. Тело пребывало в Питере, а мысли улетели далеко отсюда, они были уже в Иванове. Почему-то я заранее готовилась к провалу. Наивные друиды не ошиблись с гороскопом, портулак – мое личное божество. Но, несмотря на все предсказания, во мне жила все же уверенность, что я приеду со щитом в руках. Никогда нельзя играть на поражение. Из последних сил я настраивала себя на успех. И синдром портулака ушел в небытие, он оставил в покое мое сознание и больше не тревожил по ночам.

Я побежала домой на Петроградскую сторону, чтобы пообедать перед отъездом и собрать вещи. Мне хотелось хорошо поесть, для этого нужно было приготовить кушанье по рецепту греко-римского борца. Все вышло, как он предрекал. Я бросила кусок мяса на раскаленную сковороду, прямо в растопленное масло, через минуту получился отличный бифштекс с кровью, а стакан горячего бульона придал мне невероятной бодрости. И я помахала анорексии ручкой, прощаясь с ней навсегда. Борьба с весом закончилась моим унизительным поражением из-за греко-римского рецепта. Перед поездом я ненадолго вздремнула. И мне приснился Зимин. Улыбчивый, мягкий, покладистый и одновременно твердый как сталь. Двойственность его натуры завораживала, привлекала, заколдовывала. Под его волшебным воздействием хотелось победить трехглавого дракона, Змея Горыныча и всех прочих страшил и чудищ, какие только существуют в сказках и в реальной действительности. Зимин мне не просто нравился. Я его любила, во сне и наяву, любила всегда, еще в детстве, еще до моего рождения. Наша любовь была предрешена свыше. Мне было хорошо с ним. Спокойно. Только слишком горячо. В жарком огне его души можно было сгореть, обуглиться, превратиться в головешку. Раздался резкий звонок. Это звенел мой знаменитый будильник, почти антикварный, он будил меня в детский сад, в школу, я взяла его с собой из дома, чтобы мне было спокойнее спать и просыпаться на чужбине под любимую трель механического петуха.

Поезд плавно катился под горку. Колеса методично выбивали металлический рок. А я ворочалась на верхней полке плацкартного вагона, и передо мной проплывало безмятежное лицо вечно пылающего изнутри Зимина. Я пыталась найти разгадку сложного ребуса. Через какие страдания должен был пройти человек, чтобы научиться сохранять ледяное самообладание в любой ситуации при интенсивном внутреннем горении? Сложный ребус так и остался неразгаданным. Я была еще слишком мала для решения житейских загадок.

А в Иванове меня не ждали. И без меня тут народу полным-полно, и с женщинами в этом городе явный перебор. На вокзале кипела какая-то отдельная жизнь, не похожая на какие-либо другие. Повсюду сонные пассажиры. Запах жареных сарделек с кетчупом плотно застрял в воздухе. Я стремительно сбежала по высоким ступеням и очутилась на городской улице. Улица как улица, ничего кровожадного не попалось на моем пути, никаких крокодилов, слонов и леопардов я не встретила. Женщин было много, но все они выглядели вполне счастливыми, наверное, разные обездоленные болтались где-то в других местах города. Я пристально вглядывалась в лица прохожих, пытаясь обнаружить хоть одно, имеющее явные признаки погибающей женщины, безнадежно влюбленной в аллигатора. И ничего не обнаружила, никаких признаков безумия. Я бездумно бродила по проспектам и площадям, улицам и переулкам и плакала. Сначала тихонько, про себя, потом слегка приоткрыла шлюзы и вдруг зарыдала громко, уже не таясь от прохожих. И никто не остановился, чтобы утешить меня. Мои слезы текли напрасно. Я не встретила в окружающем мире сочувствия к моему девичьему горю. Да разве я смогла бы рассказать кому-то чужому про свою печаль, дескать, влюбилась в знойного мужчину, а он ради эксперимента отправил меня в Тмутаракань за мифическим призраком без имени и адреса. И теперь потирает руки в ожидании моего будущего позора. А позор уже состоялся. Он налицо и на лице, на щеках, губах и ресницах, и непрерывно стекает с подбородка черными солеными полосами. В бутике мне клялись, что тушь несмываемая, дескать, не боится ни воды, ни огня, ни ветра. И даже горячих поцелуев. Не размокает, не тает, не пачкает. Обманули, ввели в заблуждение, разыграли. У-у, бездушные. Я зарыдала еще громче. Содрали с меня бешеные бабки, а на салфетке скопилась густая чернота. Это не очищение и не катарсис. Это жуткая смесь самолюбия и глупости в одном флаконе. И вдруг сквозь слезы промелькнуло нечто гибкое и игривое. Это была мысль, шальная и одновременно тонкая и пронзительная, как острие рыцарской шпаги.

Все крокодилы живут в зоопарках. Это аксиома. И лишь в экзотических фильмах эти существа свободно плавают в водоемах, спасаясь от непереносимой жары. Ведь даже в Ниле все крокодилы повывелись, не перенеся надругательства над собой. Они покинули гостеприимную реку еще в прошлом веке. Поперек зубастого горла встал знаменитый Суэцкий канал. Местами проживания длиннохвостых чудищ в средней полосе могут быть лишь организованные и благоустроенные клетки. Ведь не поселишь же крокодила в однокомнатной квартире. Ему простор нужен, объемы, пространство. И полноценное, калорийное питание, кстати, говорят, что они и человеческое мясо уважают. Кроме зоопарка, имеют право на существование в разных дельфинариях, аквапарках, аквасадах и прочее, прочее. Наверное, крокодилы водятся в цирке, это вполне возможно. А в Иванове есть цирк? Я размазала остатки якобы несмываемой туши по зареванному лицу и помчалась по улицам, напоминая своим видом ободранную нелегкой жизнью гончую. Все мы когда-то произошли от животных. Это непреложный факт. Каждый день в этом убеждаюсь. Динка похожа на юную лошадку. Я – на легавую собаку. Сонька – на ядовитую змейку. Стоп! Гадов не трогать. Так можно далеко зайти. На кого же тогда похож Зимин? Я перебрала в уме всех свиней и кабанов, зайцев и лосей, но подходящего образа для Олега Александровича у меня не нашлось. Видимо, я плохо разбираюсь в животноводстве. И с зоологией у меня явные нелады. То нос у животного не подходит, то оскал натуру выдает, то зубы. А у Зимина и нос, и зубы, и хватка – все выглядит вполне прилично и, я бы сказала, эротично. Нет трехдневной щетины на щеках, начисто отсутствуют кровожадные клыки, даже кадык не торчит острым жалом. Все честь по чести, каждый предмет аккуратно разложен по полочкам мужской красоты. Самый мелкий шовчик пристроен к месту, самый крохотный рубчик пришит ровненько, пряменько, ладненько. Я даже всхлипнула от умиления. На свете много чудес, а общеизвестных мало, всего семь. Я торжественно возвела Олега Александровича Зимина в разряд чуда под восьмым номером, ведь совершенного мужчину можно спокойно приравнять к уникальному творению. А Зимин самый совершенный и гармоничный мужчина на всем белом свете. На этой мысли я уткнулась лбом в окно киоска. В глубине окошка петлей висели усы, седые такие, лохматые, длинные, видимо, с Украины сбежал киоскер, прямо с Майдана. Как ни гнались соотечественники за казацкими усами, все же не смогли догнать.

– Мне справочник по городу, быстро, я очень спешу, – выдохнула я.

Я волновалась, ведь мне нужно было догнать свою победу. И некогда тут раскланиваться с кем попало. От бега мое дыхание превратилось в тяжелое сопение. Я не дышала, как все нормальные люди. Мои легкие не могли втянуть даже малую порцию кислорода. Я откровенно задыхалась. Усы в окне сначала задрожали, а затем затряслись от бешеного негодования.

– Какой еще справочник? – завопил угрюмый дядька. – Где я тебе его возьму?

– Тихо-тихо-тихо, – сказала я, выравнивая голос и тон до нормального уровня, – мне нужен справочник по Иванову. Я хочу пойти в театр, цирк и зоопарк. И еще в террариум.

– Куда-куда, – крикнул киоскер и от негодования высунулся из окна ровно наполовину.

И мужчина надолго застрял в нем, теперь ему крышка. Слишком тучный дядька. Не вылезет, это точно. А меня не проведешь – глаз алмаз.

– В террариум хочу прогуляться, – нежно улыбнулась я прямо в усы дядечке. – А адреса не знаю. Дайте мне справочник. Немедленно. По-хорошему прошу.

– Сестра ты им, что ли? – грубовато пошутил усатый.

– Сестра – не сестра, родня, одним словом, – мне пришлось поддержать шутливый тон перебранки.

Любой ценой необходимо добиться успеха. В эту минуту для меня стерлись все условности и столичная спесь. Я не могла уйти от него без справочника. Но торговец безуспешно колотился в окне, пытаясь освободиться из плена. А если бы и освободился, то справочников у него все равно не было.

– Может, адресок нарисуете? – сказала я, прикидываясь наивной дурочкой, легонько прикасаясь к мужчине пальчиком, будто бы помогая ему нырнуть обратно.

– Щас, все брошу и рисовать начну веселые картинки, – желчно буркнул пленник своего киоска.

Он никак не мог влезть в свое утлое прибежище. Плечи не пролезали. Жалкий киоск трещал по швам, угрожая превратиться в развалины, он был слишком тесен и неказист для богатыря с огромными усами. Даже для пышной растительности на его лице требовалось отдельное помещение. Что уж говорить об остальном телосложении...

– А я тут всякую всячину навезла, – небрежно бросила я в пустоту, будто бы сама с собой разговариваю.

– А чего там у тебя всякого-то? – заинтересовался богатырь и застыл, как изваяние, в жгучем интересе, даже киоск приостановил треск и скрежет. Он тоже прислушивался к моим словам.

– Да, диски тут есть, флэшки с контрафактными фильмами, задаром отдам. Дай адресок-то, – сказала я, роясь в сумке.

Никаких контрафактных фильмов у меня, разумеется, отродясь не водилось. В сумке валялись лишь рабочие диски. А когда продавец обнаружит обман, меня уже не будет в Иванове. У дядьки разгорелись жадным огнем глаза, даже усы вожделенно приподнялись. Рядом явно проползала выгода – нельзя упустить момент!

– Зоопарк рядом с вокзалом, цирк подальше будет, и никакого аквапарка у нас нет. Зато террариум есть, – сказал киоскер, предвосхищая мой вопрос, он даже приподнял кверху толстый палец, похожий на вареную сардельку, такой же розовый и развалившийся, – как же нам без террариума, никак не обойтись, но он подальше будет. Аж на окраине города. Далековато твоя родня живет, сестренка.

– Ничего, брат, глаза боятся, ноги бегают, – сказала я, вытаскивая из кармана ручку и записную книжку.

– Стулья вперед, – сказал дядя и неожиданно провалился во вместилище киоска.

Там что-то затрещало, загрохотало, и вдруг все стихло. Моя авторучка застыла в немом полете.

– Эй, а стулья-то нужны? – крикнула я в пустоту.

– Вперед стулья, вперед, – просипел продавец, кряхтя и отдуваясь где-то в глубине.

– Держи свои стулья, – я бросила диски в окно.

Мужчина осмотрел товар и продиктовал адреса. Я вдруг подумала, а что, если он тоже обманул меня? Назвал не те номера домов, сознательно перепутал названия улиц. Ведь я же обманула его. Обман за обман. Мы квиты. Продавец останется в своем киоске как ни в чем не бывало, а вот мне придется париться в этом славном городе еще не одну неделю. За это время мой лоск оботрется, да и шику заметно убавится, и вернусь я в Питер сильно ободранной, без добычи, короче – на щите. И тогда не видать мне великого Зимина, ведь Олег Александрович не терпит неудачников. В этом мы с ним солидарны. Я их тоже органически не переношу. Но усатый перекупщик еще не дорос до обмана, в отличие от меня он действовал по правилам и понятиям. Установочные данные в обмен на контрафактный товар. А что, нормальная сделка, вполне в духе времени. И вместо желанного контрафакта усач получил мои статейные наброски. Так ему и надо. Мелкая месть в женском стиле придала мне толику творческого вдохновения.

А в зоопарке ничего не слышали о бабнике-крокодиле. Понятное дело. Все местные крокодилы состояли на строгом учете и к ивановским женщинам никакого интереса не проявляли. Им явно были по барабану абсолютно все женщины, не то что конкретно ивановские. Я прошла мимо знойных животных, ощутив затхлый запах сырости и прокисшего воздуха. На бедных крокодилов я старалась не смотреть. Вид у них был несчастный. Им бы сейчас на волю, в пампасы, в речку Нил или куда там надо попасть крокодилам, чтобы зажить в естественных условиях. Почему-то в моей голове засел террариум, где, по словам продавца из киоска, имели счастье проживать мои родные сестры. И я поехала на окраину города. Добиралась к ближайшей «родне» на перекладных – трамвай, троллейбус, автобус, маршрутка. Мой маршрут осложнялся глубоким незнанием местности. Прохожие как сговорились, они посылали меня в обратную сторону, называли другие номера, но я тупо ориентировалась по координатам, полученным от киоскера в результате неправедной мены. К вечеру я добралась до террариума. Заплатила пятьдесят рублей за вход, зашла внутрь и ужаснулась. Этакий маленький зоопарк для ползучих гадов, их где-то собрали в одну кучу и посадили в змеиный концлагерь, сознательно обрекая на длительные мучения. Минимум условий, повсюду грязь и антисанитария. И ни одного посетителя. У клеток стоял какой-то змеиный служащий. Странное создание, никогда раньше таких не встречала. Паренек с длинной челкой на узком и бледном лице округлил глаза до невероятных размеров, отчего стал похож на Гитлера и Чаплина одновременно. Вероятно, я была первым и последним посетителем этого странного заведения.

– А у вас крокодилов нету? – сказала я, с трудом подавляя тошноту.

– А вам они зачем? – вопросом на вопрос ответил паренек, бережно укладывая челку на место.

Она слегка сдвинулась от явного изумления. Странный парень явно не ожидал увидеть когда-нибудь и каких-нибудь посетителей в этом змеином уголке.

– Так просто, с детства люблю крокодилов, жить без них не могу, по ночам снятся, – небрежно отмахнулась я от нелепого вопроса.

Какое ему дело до моих увлечений? Хочу увидеть крокодила, чтобы полюбоваться его совершенной красотой, хобби у меня такое, экзотическое зрелище нервы взвинчивает, от него в затылке холодеет от ужаса. Зато это мое личное хобби. Прошу любить и жаловать. За вход пятьдесят рублей уплачено.

– Хм-хм-хм, – ухмыльнулся змеиный караульщик.

Его странный облик действовал мне на нервы. Молодые годы парня проходили в мрачном заведении с отвратительной подсветкой. Вокруг осклизлые стены, непреходящая сырость, затхлый воздух. Оскорбленные змеи шипели и извивались от возмущения, но они были арестованы. У них не осталось сил на борьбу с вероломным человеком. А человек ехидно ухмылялся. Челка змейкой сползала по потному бледному личику. Неприятный тип. Но это мое первое задание. Если я сейчас же не очарую этого негодника, меня больше никогда не отправят в командировку. А самый удивительный мужчина на свете потеряет ко мне нечаянно вспыхнувший интерес. Да, стимулом к действию служил интерес Зимина к моей скромной персоне. Любая девушка знает, когда и в каком месте мужчина обратил на нее внимание. И если он ей симпатичен, его интерес непременно усилится, потому что конкретная девушка сделает все, чтобы укрепить шаткое и рассеянное расположение конкретного мужчины. Я руководствовалась внутренним порывом. Мне хотелось побывать на дне души Зимина еще разочек. А для этого я должна добыть треклятого крокодила хоть со дна океана. Но в Иванове нет океанов. И морем здесь не пахнет. Я даже не знала, есть ли тут хоть какая-нибудь речка, самая маленькая, крохотная, но краеведческие изыскания не входили в мои планы. В данный момент мне нужно было околдовать паренька с лицом Адольфа Гитлера. Или Чарли Чаплина.

– А вам не страшно с этими? – сказала я и кивнула в сторону огнедышащих змей.

Злобное шипение напоминало паровой котел взбесившегося паровоза. Обстановка в зловонном заведении заметно накалилась. Я никого и никогда не обольщала, не очаровывала и не соблазняла. До этой минуты мне не приходилось воздействовать на сильный пол своими дивными чарами в столь ужасных условиях, но, видимо, пробил мой судьбоносный час. Сейчас проверю, как это можно сделать и не быть отравленной ядовитой слюной. К примеру, любой гад может плюнуть в меня из своей душной и тесной клетки. Просто так, из ревности. Из чувства собственности.

– Они хорошие, – сказал охранник и подошел к клеткам.

Змеи мгновенно притихли, убавив шипение, сейчас оно напоминало шорох осенних листьев. И впрямь хорошие и послушные лапочки. Я отвела взгляд. Невозможно было смотреть на это жуткое зрелище.

– Страшные какие-то, – сказала я, стараясь не наталкиваться глазами на толстые и гибкие стволы змеиных туловищ.

– Нет-нет, совсем не страшные, они все понимают, все слышат, – с любовью в голосе прошептал юноша.

Он тряхнул головой, отбрасывая челку назад. И змеи вновь раскатились грохочущим шипением, взбесились, закрутились, гулко опадая на опилки толстыми бревнами. И впрямь все понимают. Меня даже замутило от отвращения. Я закрыла глаза, чтобы посмотреть в глубь себя. Внутри звучала победная оратория, она призывала к действию. В Питере меня ждали. Со щитом или на щите. И я должна вернуться в «Северное сияние» непременно с ним, со щитом. Необходимо вырвать у судьбы победу, выгрызть ее зубами.

– А почему крокодилов себе не заведете? – сказала я игриво, дивясь своей наглости.

Вместо победных маршей я услышала звуки колыбельной, меня почему-то потянуло в сон, и к тому же вдруг захотелось вернуть в реальность съеденный в поезде обед. Обед был нехорош, согласна, но прошло много времени, и он должен был раствориться в моем теле. Но нет, ему не удалось освоиться, он не прижился во мне. Я потуже закрутила внутренние краны, сдерживая спазмы. А вопрос задала, чтобы перебить тошноту. С пареньком все было ясно, он не прячет крокодилов. Зря только съездила на окраину, зря потратилась на маршрутку и трамвайные талоны. Драгоценное время ушло впустую, теперь придется наверстывать упущенное. Моя победа пряталась от меня в другом месте.

– Да у нас был один, но его в цирк забрали, – сказал любитель ползучих тварей.

– А где у вас цирк? – громко крикнула я, и змеи вновь заворчали, забеспокоились, шипение понеслось со всех сторон, казалось, даже стены шипят и шкворчат, как масло на раскаленной сковороде.

– Цирк в городе, – недоуменно покосился на меня паренек, убирая челку на затылок, – только крокодила там нету.

– А где же он? – прошептала я, опасаясь вызвать вспышку гнева со стороны ползучего контингента.

– Его оттуда украли, теперь в цирке нет программы с крокодилом, из всех афиш убрали номер, черной краской замазали, – хихикнул парень.

– И не нашли? – сказала я, уже не надеясь на положительный ответ.

Все было кончено. Мир рухнул в тартарары. И по приезде в Питер мне придется срочно переквалифицироваться из стажеров в верстальщицы. Стану послушной помощницей Соколова. От судьбы не уйдешь. Кажется, я никогда не найду этого проклятого крокодила. Судьба коварно подбросила мне этого негодяя из мира животных в качестве героя моего первого материала. Теперь первая неудача повлияет на всю последующую жизнь. Нельзя начинать жизнь с провала. Это азбучная истина. Закон Бойля-Мариотта. Или нет – подлости.

Мысленно я вновь и вновь возвращалась к началу эпопеи. Если быть честной перед собой, надо признать: в Иваново меня отправило не стремление найти и обезвредить страшное животное, меня гнал к цели другой побудительный мотив. В Питере моего возвращения ждал Олег Зимин, его пылающая душа исстрадалась в разлуке. Она грустила в пронзительном одиночестве. Но мне не хотелось признаваться в этом, изначально я лгала самой себе, что меня побуждал к действию исключительно журналистский кураж. Но нет – это любовь подгоняла меня тычками и пинками, вынуждая выкручиваться и ловчить вопреки моим правилам и принципам.

Я не боялась начинать жизнь с ошибки. Ведь это моя жизнь. Когда-нибудь я все исправлю, склею, скрашу темные пятна яркими красками. И через десятилетия первая ошибка может превратиться в великую победу. Я потрясла головой, возвращая себя в реальность. Но реальность не спешила ко мне. Вспомнились школьные годы. В нашем классе учился отъявленный второгодник Ванька Мельников. Его мозг не был приспособлен к учебе. При этом Ванька не считал себя полным идиотом, Мельников каждый день приходил в школу с одной целью: довести очередного учителя до истерики. Однажды он достал нашего физика до настоящего инсульта. Ванька, отвечая на вопрос учителя, вполне уверенно заявил, что закон Бойля-Мариотта придумали муж с женой от нечего делать, дескать, великая скука заставила супругов придумать зловредный закон, чтобы впоследствии им забивали детские непорочные головы.

– Какие еще муж с женой? – побелел от ужаса несчастный физик.

– А вы что, Владимир Владимирович, не знаете, что этот закон придумал ученый Мариотт и жена его Бойля? Ну как же так? – с укором в голосе произнес Ваня Мельников.

Именно тогда Владимир Владимирович не выдержал. Он вышел, нет, не вышел, учитель выбежал из класса. Его не было в школе целых три недели. А Ванька горделиво хвастался, что довел учителя физики до кондрашки. Владимир Владимирович после болезни наотрез отказался от нашего класса. С того дня я использую знаменитый закон в качестве железного аргумента. Закон Бойля-Мариотта – надежный постамент для всех одиозных принципов и установок.

Нещадно трещала голова, в ней прерывисто вспыхивали искры, зажигались мириады звездочек. «Наверное, простудилась в поезде», – подумала я. Усилием воли я вернула сознание в террариум. Здесь все оставалось по-прежнему, ничто не изменилось во время моей прогулки в прошлое. Злобно и жутко шипели змеи, плохо пахло сгнившими водорослями, а в дальнем углу тускло и слабо светилась единственная лампочка.

– Да нашли вроде, потом опять потеряли, несчастного крокодила где-то прячут и не хотят отдавать в цирк, – парень укоризненно покрутил тонкой шеей.

Мне показалось, что его маленькая голова вертится во все стороны, на все триста шестьдесят градусов. Маковка, а не голова. Интересно, а у него девушка есть? Вряд ли. Была бы девушка, не сидел бы парень взаперти в компании с гремучими змеями.

– А где прячут? – сказала я и подступила ближе, чтобы заглянуть ему в глаза.

Черные, пустые глазницы взглянули на меня, и мое сердце едва не остановилось. Это из-за темноты. У него же нормальные глаза. Это место здесь такое. Инфернальное.

– Знал бы прикуп, жил бы в Сочи, за крокодила вознаграждение обещано, местный предприниматель пятьдесят тысяч рублей пообещал, если найдут сорванца, – засмеялся мой собеседник.

В этом гадком заведении любой смех звучал набатом. Здесь можно было лишь шипеть и шептать, все иные звуки вызывали у гадов волнение и беспокойство. Я мигом вылетела из сарая на воздух. Обед вылетел следом за мной. Я вытерла лицо и руки влажной салфеткой, искоса поглядывая на дверь. Паренек стоял, прислонившись к притолоке, сунув руки в карманы. В сумерках его лицо казалось белым узким пятном.

– Директор цирка знает, кто украл крокодила, но не хочет выдавать человека ментам. Это же кража, а за кражу посадить могут, сто пудов, – сказал он, используя молодежный сленг.

– Может, он сам его стырил? – сказала я, пытаясь подстроиться под тон паренька.

Уж очень хотелось его очаровать. С макияжем да в платье от Диора любая дура кого угодно обворожит. Хоть олигарха, хоть змеиного сторожа. И ума много не надо. Пусть девушки попробуют пококетничать в экстремальных условиях. В особенности на пустой и вывернутый наизнанку желудок.

– Нет-нет, директор цирка – отличный мужик, честный, порядочный, ему крокодил для номера нужен, чтобы публика на представления ходила, – возроптал парень, всеми своими слабыми силами он старался отмыть подмоченную репутацию директора цирка.

Вот всегда так – ворон ворону глаз не выклюет. Мужчина мужчину не сдаст. Не то что мы, женщины. Каждая стремится наступить на больную мозоль самой любимой подруге. Во рту у меня открылось змеиное заведение, такое же неприятное и неприютное. Хотелось умыться и вычистить зубы. К тому же мне уже надоело разыгрывать из себя охотницу за экстремальными приключениями.

– А гостиницы у вас есть? – сказала я, уныло оглядываясь по сторонам.

Трудно будет выбираться с окраины в город в кромешной темноте.

– С гостиницами у нас беда, – радостно сообщил юноша.

Мне и вовсе стало грустно. Нашел чему радоваться, мне же ночевать негде. И цирк по ночам не работает. Не у змей же просить приюта! А где здесь можно переночевать? Только у родных «сестер» в клетке. Может, потеснить близкую родню? Я вздрогнула от судороги. Даже мысленно шутить невозможно, все внутренности переворачивает от непереносимого ужаса.

– А мне бы на одну ночь, – самонадеянно ляпнула я.

Несмотря на непреодолимые трудности, во мне жила твердая уверенность, что я справлюсь с заданием за сутки. Больше одной ночи мне в Иванове не выдержать. Любовь – атомный стимул. Она кого угодно способна отправить на эшафот. Или на гору Фавор. Это кому как повезет. Даже директор Всемирного банка недавно погорел из-за любви. Несколько лет назад он пригрел на своей мужественной груди красавицу-ливийку. Они вместе работали, в одном Всемирном банке. И она, лежа на его груди, потребовала от директора высокого оклада. Влюбленный директор вмиг состряпал эту штуку, отвалил ей деньжищ сколько пожелала. А недремлющий глаз сослуживцев тут же заподозрил неладное. И вскоре «глаз» выяснил, что якобы неподкупный директор состоит в любовной связи с капризной и алчной сотрудницей. Любвеобильному начальству пригрозили отставкой. Он перепугался до смерти. Теперь оправдывается и божится на весь мир, что больше никогда не притронется к казенной копеечке. И ни в кого больше не влюбится. Кажется, ему никто не поверил. Поэтому директор трусит и переживает, что его все-таки отправят на пенсию из-за безумной любви. А мне его жаль. Наверное, он нечаянно приоткрыл свою душу ливийке, она туда ловко пробралась и воспользовалась своим мастерством для личного обогащения. Плутовка променяла любовь на деньги. И опять я думала не о том: вместо того чтобы искать ночлег, размышляла о превратностях международной любви. И ведь знаю, почему мои мысли крутятся вокруг скандальной парочки из Всемирного банка. Потому что Зимин тоже солидный мужчина. Ему уже сорок лет. Мне еще двадцать пять. Но я же не буду клянчить высокую зарплату, лежа на эротичной груди Зимина. Я и сама могу заработать большие деньги. Вот стану богатой и независимой. И тогда... На самом интересном месте меня прервали.

– Ну это, можно подумать, за определенную плату, – загадочным тоном откликнулся сторож, – я сейчас сарай закрою, сдам моих драгоценных змеек на сигнализацию и отвезу вас в город. Что-нибудь придумаем.

От его многообещающего «что-нибудь придумаем» у меня больно засосало под ложечкой. Рядом со мной стоял незнакомый парень, странный и непонятный, я находилась в незнакомой местности, в чужом городе. Что будет со мной завтра? От страха я едва не заплакала, но сдержалась. Надо быть смелее, строже, и тогда все напасти обойдут меня стороной. Когда беда чувствует силу, она мгновенно сдается, покидая поле битвы без боя, без сопротивления и добровольно уходит прочь с поднятыми вверх руками. Я даже озябла от собственной решимости. Кругом темно, тихо, будто весь мир уснул, лишь одна я собиралась бороться с житейскими напастями. Прямо здесь и сейчас, на ночь глядя.

– А как вас зовут? – крикнула я в темноту.

– Вовик, – послышалось рядом.

И вновь я вздрогнула от неожиданности. Оказывается, мой невольный рыцарь находился неподалеку. Он уже закрыл двери на висячие амбарные замки и, потрясая связкой ключей, подошел к машине. В его руках слабо светился фонарик, освещая крохотный полукруг. С трудом можно было различить темный силуэт человека, очертания машины и нагромождения громоздких строений, прилепленных как бы одно к другому. Никакой четкости – все смазанное, тусклое, размытое. Натуральный «импрессион». Мне еще никогда не приходилось бывать в реальной атмосфере столь художественного накала. Стоило поехать в Иваново, чтобы оценить прелести высокого искусства. Надо бы прогуляться в Эрмитаж, обязательно схожу, когда вернусь, посмотрю импрессионистов новыми глазами.

– Вовик, а что это значит – «что-нибудь придумаем»? – спросила я, изнывая от мутноватого страха.

– Это значит, что ночевать вы будете в очень надежном месте, – сказал Вовик и эффектно тряхнул челкой, у него даже шейные позвонки хрустнули от высокого напряжения, – у меня.

От его слов у меня вновь начались тошнотворные спазмы. Мне срочно захотелось вернуться к «сестрам» в серпентарий, но Вовик уже повернул ключ зажигания. Я уселась на заднее сиденье. Сидеть рядом с этим типом – мало радости. Неприятный молодой человек. Почему-то совсем не хотелось думать о том, что скоро мне придется заночевать в его жилище. Наверное, там нехорошо, живут какие-нибудь маленькие змееныши в банках, тарантулы в аквариумах и разные скорпионы в коробках из-под обуви. Жуть какая!

– Я живу с мамой в одной комнате, а вторую мы сдаем приезжим. На ваше счастье, сегодня она свободная, – сказал Вовик и включил освещение.

При свете он выглядел сносно, вполне приемлемо. К тому же в его жилище есть какая-то мама. И нет никаких тарантулов. Действительно, на мое девичье счастье. Я немного успокоилась. Надуманные страхи улетучились. Мы довольно быстро выехали на шоссе, я тихонько задремала на сиденье, свернувшись калачиком и подогнув колени под себя, видимо, изрядно устала от крокодиловых передряг. Но Зимин почему-то не спешил появляться в моих грезах. Вместо него прискакал бодрый и оживленный директор Всемирного банка. Грозный дяденька принялся горячо и страстно уверять меня, что он настолько равнодушен к женщинам, что ни разу в жизни пальцем не прикоснулся ни к одной особе в короткой юбке. Мне стало жаль дяденьку в строгом пиджаке. Несчастный пострадал на фронте любви, покалечил карьеру, изломал судьбу. Калека, одним словом. Ему орден нужно вручить за то, что он претерпел на любовном фронте.

– Просыпайтесь, приехали, – сказал Вовик и с силой грохнул дверцей.

С такой силой саданул, машину аж заколбасило. Из чего я сделала вывод – тот, кто любит змей, абсолютно равнодушен к автотранспорту, даже личному. Я вышла из машины и в ответ тоже грохнула дверцей, но Вовик никак не отреагировал. Техника не владела его воображением. В его узкой голове жили и процветали разные сколопендры. А мне до одури хотелось спать. Едва волоча ноги, я поплелась следом за Вовиком. Обшарпанный подъезд, потертые ступени, второй этаж. Все, как всегда, ничего неожиданного. Дверь открыта, кажется, нас уже ждали. Узкий коридорчик, вдвоем не развернуться, проходить строго по одному. Вовик провел меня в комнату. Я мигом оценила обстановку. Ключ торчит в двери. Значит, можно закрыться, создать себе замкнутое пространство. Диван, свежее белье на табурете. Трельяж, старый полированный шкаф. Довольно чисто. В углу веник и мусорное ведерко. Вовик кивнул на диван: «Здесь постель, ванна и туалет в коридоре». Громко сказано – в коридоре. Это на лестнице, что ли?

– А сколько вы берете за комнату? – спросила я, с трудом шевеля губами.

Мышцы от напряжения сводило судорогой. Смертельно хотелось уснуть, рухнуть бы сейчас на диван и закрыть глаза. Ведь в сновидениях меня ждет мой Зимин. А Зимин мой, давно мой, и принадлежит только мне, но он об этом еще ничего не знает. Скоро узнает. Ведь я вернусь в Питер с победой.

– Нормально берем, по-божески, – взмахнул тонкой рукой Вовик.

Все в этом парне было тонкое, впалое, утлое. Шея длинная, кадык острый, как бритва. Длинные руки болтаются вдоль долгого туловища, как плети.

– Нормально – это хорошо, – пробормотала я сонным голосом.

Вовик деликатно вышел, прикрыл за собой дверь. А я рухнула на диван прямо в куртке, не раздеваясь. Немножко погоняла в голове страхи. Они эскадроном проскакали по моей воспаленной голове. Вспомнились разные страшилки про людоедов, которые сдают комнаты приезжим, а потом кушают их на ужин. Но жуткие страшилки почему-то не прижились. Помелькали-помелькали и исчезли, усталость прогнала все лишнее из воображения. И я уснула. А проснулась утром. Наверное, мне что-то приснилось, но я ничего не запомнила. Незнакомая обстановка, непривычные запахи – обычно все это влияет на приход любовных сновидений. В съемном жилье не до романтики.

В квартире было подозрительно тихо. Я вышла из комнаты, добралась до ванной и наконец почистила зубы. О, наслаждение! Будто в море выкупалась. Когда все гигиенические манипуляции были завершены, сумка стояла наготове, пин-код введен, телефон включен, макияж поправлен, я вновь прошлась по квартире. Два шага вперед, два – назад. Вот и вся квартира. Она состоит из мертвой тишины. Здесь не пахнет человеческим теплом. Я положила тысячу рублей на кухонный стол и вышла за дверь, осторожно прикрыла замок, опасаясь тренькнуть щеколдой. На улице я обернулась. Обычный пятиэтажный дом из породы «хрущевок», маленький, неопрятный, нескладный. Кто-то и когда-то сконструировал это чудовище. Архитектор был недобрым, он явно не любил человечество. И очень хотел, чтобы человечество не любило его. В своих домах он поселил взаимную ненависть. Мне пришлось прожить в этом страшном доме одну ночь, он приютил меня, согрел, даже отмыл, но не подарил мне снов – ни любовных, ни сказочных, ни странных, никаких. Сны обходят эти дома стороной. В них нет места высоким чувствам и пылающим страстям. Здесь царствует обыденность. Романтический директор Всемирного банка не остался бы в этом доме даже на одну ночь. Он не смог бы уснуть на старом и продавленном диване. Тут уж не до любви. А его дорогостоящая возлюбленная повесилась бы на собственных колготках в узком туалете от дикого отчаяния. Я брезгливо поморщилась и побежала к остановке. Надо было торопиться. Ведь впереди бежала победа, и меня ждал настоящий цирк.

Позже, уже в Питере, когда я перебирала мельчайшие подробности этой поездки, меня смутило лишь одно обстоятельство. Я не запомнила город. Он совершенно не отложился в моей памяти. Вокзал. Убогий пятиэтажный дом, каких в стране много. И все. Больше ничего. Запомнились люди. Всего несколько человек. Змеиный сторож, директор цирка. Катя. И крокодил. Да. Я нашла своего крокодила. Убила на его поиски весь день, но ровно в пять часов вечера уже встретилась с ним. Удача следовала за мной по пятам. Куда направлялись мои ноги, туда бежала и она, моя верная подруга и наперсница. Ах, эта удача, капризная и взбалмошная девушка. Все человечество молится на нее долгими бессонными ночами, просит, чтобы она не забывала и хотя бы иногда прибегала навестить пропащую душу. Но она разборчиво выбирает себе любимчиков. Мы нашли с ней общий язык. Иначе чем можно объяснить мои похождения по незнакомому городу, приведшие меня к полнейшей и безоговорочной победе.

– Как вы мне надоели с вашим крокодилом! – заорал директор цирка, бешено вращая белками глаз, отчего он стал похож на белолицего афроамериканца.

Я ждала его около трех часов. С утра до полудня. Он пришел к двенадцати. Торопливой походкой прошел в кабинет и плотно прикрыл дверь. Я постучала, но мне никто не ответил. Тогда я вошла без разрешения. Условности меня не смущали. Приличия были отброшены. Мною руководил азарт, взращенный на почве любви и жажды успеха.

– Ничего не говорите, ни о чем не спрашивайте, она же сумасшедшая, дура, настоящая дура! – крикнул директор и съехал со стула.

Он хотел спрятаться от меня. И не только от меня, директор жаждал укрыться от всех, в первую очередь от жизни. Мне пришлось подойти к нему ближе.

– Вы мне скажите, где он? Или – она? И я сразу уйду, а вы останетесь здесь, – пообещала я.

Твердые нотки в моем голосе слегка изменили накалившуюся обстановку в кабинете директора цирка. Он быстренько подтащил свое тело повыше и уткнулся подбородком в стол. И надолго задумался. Мне пришлось ворваться в глубокие директорские размышления. Без стука и разрешения.

– Мне он очень нужен, очень, понимаете? – сказала я.

Нужно было придать бодрости этому трусливому человеку. Но она не спешила вселяться в его грузное тело. Директор был слабохарактерным человеком.

– Вам-то он зачем? – спросил он после долгого раздумья.

– У меня жизнь рушится из-за него, – вздохнула я.

– А моя уже рухнула, – посетовал несчастный директор.

– Надо остановить процесс разрушения, – сказала я и обошла стол по периметру. Наклонилась и прошептала три слова прямо в директорское ухо: «Пожалуйста, помогите мне, вы же – мужчина!» Волшебные слова подействовали магическим образом. Директор взгромоздился на стул, выпрямил спину и произнес тоном трагика: «Это плохо кончится. Он ее сожрет! И не подавится».

– Кого? – сказала я.

– Катьку. Это же она украла моего крокодила. Теперь делает номер в одиночку. Спит с ним в одной постели. Он ее сожрет. Слопает. И не подавится, – с жаром убеждал меня директор цирка.

– Подавится, непременно, – кажется, он вынудил меня согласиться с его доводами, – а где она живет? И кто она?

– Катька живет в каком-то заброшенном клубе и никого к себе не пускает, даже дверь никому не открывает. Ездит с моим Гришкой по селам и деревням, развлекает ребятишек. Они ему руки в пасть кладут, сидят на нем. Фотографируются на память, – охотно делился наболевшим брошенный директор.

– А Гришка – это крокодил? – спросила я.

– Крокодил-крокодил, – кивнул он, – а Катька – моя бывшая жена. Сволочь она, редкая.

Ругнулся он беззлобно, будто констатировал непреложный, хотя и досадный факт. Все просто как мир. Жена – сволочь. Редкая. То есть таких сволочей мало на белом свете. Катька – одна из немногих. И никаких обсуждений. Без комментариев.

– А зачем она его стащила? – спросила я, пытаясь осознать услышанное.

– Назло мне, – буркнул он, – взяла и увела. Гришка еще маленький был, полметра всего. А сейчас вырос. Скоро до трех дотянет.

– Чего – лет? Вы имеете в виду, до трех лет дотянет, – уточнила я.

– Да не лет, метров, – обиженно фыркнул директор.

Он мне кого-то напомнил, какое-то животное. Ах да, сенбернара. Директор цирка – вылитый сенбернар. Такой же добрый, покладистый, надежный. До сих пор никому не рассказал про свою жену, видимо, боится, что ее привлекут по уголовной статье. Жалеет сволочь-женщину. А со мной поделился. У него ведь тоже душа есть. И она болит. Я не стала проникать в его душу. Наверняка надолго затянет, внутри у него сплошная болотная тина, а сверху подернута неподвижной ряской. А мне спешить нужно. Меня Зимин ждет. И еще победа, которая не за горами. Стоит рядом и дышит мне в спину. Очень приятное соседство.

– И что же, как она с ним спит? Он ведь длинный, – сказала я, мысленно пытаясь представить живописную картину.

Лежит в кровати молодая женщина, а рядом с ней крокодил по имени Гриша – три метра в длину, весь скользкий, в пупырышках и бугристый. И зубастый, между прочим, сожрет ночью Катьку и не подавится. А вдруг Гриша любит эту Катю? Тогда крокодил не станет кушать любимую женщину в ночное время. Лучше уж он днем вкусно и сытно пообедает. Разделит два удовольствия пополам.

– Вот так и спят, рядом, в одной кровати, они – два сапога пара, – хлюпнул носом директор.

Наверное, несчастный муж стервозной Катьки имел в виду сапоги из крокодиловой кожи. А это дорогая обувь, элитная. Я мигом спрыгнула со стола. До сих пор спокойно сидела на краешке, нервно качая ногами. Интересно все-таки послушать – крокодил, любовь, супружеская измена. Куда там начальнику Всемирного банка! Ему не достать до директора Ивановского цирка, далековато будет, у нас явно страсти покруче. Но мужские слезы не переношу, категорически настроена против этого патологического безобразия. Не могу видеть и слышать противное хрюканье, слабо напоминающее рыдания. Мужчины не имеют морального права плакать в присутствии женщины.

– Давайте мне адрес, немедленно, я привезу вам вашу Катю. Или сделаю так, что она сама к вам прибежит, – требовательным тоном сказала я, придвинув директору ручку и бумагу. Но он отодвинул письменные принадлежности подальше от себя. Сразу видно – в этом цирке бумажный труд не в почете.

– Клуб находится прямо за террариумом, почти на одной территории, – сказал директор, нервно возя листом бумаги по столу, – но адреса не знаю. Как доехать, знаю, а как называется улица, не помню.

– Прекрасно, – шумно выдохнула я уже у самой двери. Мысленно я была уже в дороге за славой и успехом. И вдруг меня озарило, – а как вас зовут?

– Григорием меня зовут, – директор даже полиловел от смущения, – Григорий Петрович я.

– Все понятно, – сказала я и стрелой выскочила за дверь.

Григорий Петрович надолго поселился в сундуках моего сознания. Добрый дяденька немного заблудился в жизненных переулках, растерялся, расклеился, но он здорово помог мне. А вот здание цирка совсем не отпечаталось в моей памяти. Может, ничего этого не было – ни поездки, ни города, ни случайных людей, ни странных вопросов, а я все это придумала? Нет, не придумала, все реально, но реальнее всех оказалась пресловутая Катька. И еще Гришка. Они были настоящими, конкретными, влюбленными.

Я нашла заброшенный клуб, тайком проникла в помещение, открыв защелку заколкой для волос. Фирменная заколка не подвела меня в трудной ситуации. Не сломалась, не погнулась, после всех испытаний осталась целой и невредимой. Я открыла дверь и вновь заколола волосы, чтобы не мешали. Трудно брать победу, но нужно. В этом деле ничто мешать не должно. Любые нюансы могут иметь пагубные последствия. В нос ударил уже знакомый запах. Затхлость, сырость, полное отсутствие кислорода и тяжелый липкий воздух, словно вылепленный из крокодиловых испражнений. Катя сразу все поняла, увидев меня краем глаза. Она возлежала на кровати в дезабилье. Рядом на полу отдыхал украденный из цирка Григорий, просто Григорий, без отчества. Может быть, его зовут – Григорий Григорьевич?

– Я никому его не отдам! – завопила женщина, прыгая на Гришку и пытаясь закрыть его своим хрупким телом.

Я смерила взглядом тщедушную фигурку и поняла, что Катя легко и свободно поместится в объемистом желудке смертоносного чудовища.

– Мне только сфотографировать, Катя, пожалуйста, на секундочку, – жалобно заныла я, вытаскивая телефон из кармана.

Но мобильник застрял, он не хотел вылезать из уютного гнездышка. Удача отвернулась от меня. Она решила проверить меня на прочность.

– Не дам фотографировать Гришку, – Катя раскинула руки по обе стороны бугристого туловища.

Аппарат прочно сидел в кармане, будто решил поселиться там навеки, я дергала «молнию», куртку, но мобильник не вылезал. И тогда Катя поднялась с крокодила. Она поднималась словно в замедленном кадре, сначала отделились руки, затем голова, ноги, и вот все тело сумасшедшей женщины устремилось ко мне в стремительном и легком полете. Это был удивительный поворот событий – неожиданный, спонтанный, совсем как в фантастическом фильме. Мобильник вдруг поддался моим рукам и легко вылез из кармана, и я успела сделать роскошный снимок. Всего один снимок, но его хватало с лихвой для взятия моей звездной вершины. Женщина еще не слезла с тела крокодила, она лишь привстала. Растрепанные волосы, открытая грудь, голые ноги. Откровенная эротика с легким порнографическим уклоном. Катя еще бежала ко мне, а я уже торопливо нащупывала ручку двери, не отводя завороженного взгляда от лица влюбленной и очень сумасшедшей женщины.

– Я люблю его, люблю, люблю и никому не отдам, я разобью твой телефон, если твои фотографии появятся где-нибудь, его заберут у меня, уничтожат, убьют, а меня отправят в сумасшедший дом! – кричала взбесившаяся Катя, растопыривая руки, будто собиралась задушить меня.

Она бы и задушила, с нее бы сталось, если бы я вовремя не выскользнула за дверь. Я бежала, а меня настигала ненормальная Катя, продолжая выкрикивать странные лозунги. Выкрики походили на рваные куски суконного полотнища, они звучали отрывисто, резко, грубо: «Я люблю, он любит, мы будем вместе, мы не расстанемся». Ничего сверхъестественного в этих слоганах не заключалось. Обычные признания, присущие всем влюбленным на планете. Они звучат на любом языке одинаково. Во все времена и у всех народов. Наверное, директор Всемирного банка часто повторял их своей любимой женщине. Но в Катиных устах эти безобидные слова напоминали революционные куплеты, они призывали к разрушению всех существующих норм морали и нравственности. Был момент, когда Катя уже почти догнала меня. Женская рука судорожно скользнула по шелковистой ткани моей куртки. Я прибавила ходу, почувствовав родство с нашей Динкой. Она точно так же галопирует по редакции, вся в мыле и пене. И я шла рысью, иногда переходила на галоп, меняя темп и ритм. И все-таки ушла от преследовательницы, в маршрутке не стала смотреть в заднее стекло, не хотела встречаться взглядом с Катей, но не выдержала, оглянулась. Она стояла на обочине. Мне стало жаль Катю. Она смотрела на дорогу безумным взглядом, будто от нее сбежало счастье. Ей уже не догнать меня, как не догнать и его. А я успела схватить личную Жар-птицу за хвост, она крепко сидела в моем мобильнике, но одержанная победа слегка отдавала горчинкой. Я еще не знала, как оценить и на каких весах взвесить чувства этой растрепанной женщины, сбежавшей от родного мужа в компании с крокодилом. Я не понимала Катю. Любое сумасшествие начинается с добровольного ухода из реальной действительности. Человек самостоятельно погружает себя в забвение. Это его личное желание. В другом мире ему хорошо живется, там нет страхов, сомнений и слез. Но мысль оборвалась на середине, она звонко лопнула – я шла по неверному пути. И страх у Кати есть, она же боится потерять Гришу, боится, что его отнимут, значит, и сомнения присутствуют. И она плачет по ночам, потому что любая женщина плачет и днем, и ночью. Как нормальная, так и сумасшедшая. Я потрогала карман куртки. В нем притаилось мое счастье. Но я не боялась его потерять. Оно было моим, личным, завоеванным в тяжелых и продолжительных боях на любовной войне.

Пришла пора возвращаться в Питер. Я одержала победу. Когда все удается – даже дышится легко. Долго тянутся последние минуты перед отъездом. В Иванове уже поздний вечер. Наверное, мне никогда не доведется побывать еще раз в этом городе. Он прошел мимо меня смутным пятном, белеющим в темноте узким лицом Вовика, слезливым хлюпаньем Григория Петровича, дикими возгласами Кати и остановившимся взглядом жутких крокодильих глаз. Нерасторопный Гриша был явно изумлен темпом стремительно развивающихся событий.

Я почти на ходу вскочила в скорый поезд. Состав плавно набирал скорость. Билетов в кассе не было. Буду спать в тамбуре. Дам денег проводнице и умолю довезти меня хотя бы до ближайшей станции. Вдруг там есть билеты? Но проводница оказалась вполне дружелюбной девчушкой моего возраста. Она устроила меня в своем купе. И денег мало взяла за проезд. Даже чаем напоила и выложила передо мной горку домашних бутербродов. Я поела, мысленно поблагодарив судьбу. И здесь повезло. Даже в поезде меня догнала удача. Я сразу уснула. Мне приснился Зимин. Олег Александрович ласково улыбался и манил меня к себе. Он стоял в зимнем саду, кругом цвели пышные растения, каких я никогда не видела в реальности. Наверное, это были зловредные портулаки. Они были настолько пышны, что затмевали яркий солнечный свет, пробивавшийся сквозь стеклянную крышу. А Зимин уходил все дальше и дальше, ускользая от меня, я бежала за ним, а сад ширился, разрастался, и растения покрывались новыми ветками и цветами. Я же никак не могла понять, какие чувства испытывает ко мне этот ледяной человек с горящим сердцем. Зачем я ему нужна? И зачем мы здесь? Я была еще слишком мала, чтобы разобраться в сложных чувствах. Они не поддавались исследованию. Я не смогла бы разобрать эти чувства на филигранные части, не понимая тонкостей собственных ощущений. Чтобы стать мастером в любовном деле, нужно пройти через адскую дорогу, а я была только в начале пути. Лишь одно я знала точно – материал на статью у меня есть. Его много, и он фактурный. Мой крокодил надежно сидит у меня в кармане. Спала я крепко, но беспокойно. Зимин уходил от меня в пустоту и одиночество. Я не понимала, почему он уходит. И еще в сонном беспокойстве присутствовала одна здравая мысль: наконец-то я стану олицетворением героя одного дня. А мне и этого будет достаточно. Более чем. Ведь это мое первое достижение на корреспондентском фронте. Естественно, меня глодало легкое сомнение, я же добилась победы не совсем праведным путем. Но желание стать героем было сильнее условностей, а гром победных литавр окончательно заглушил брюзгливое ворчание совести.

Я бежала по следу, пытаясь догнать исчезающего в туманной дымке Олега Зимина. Казалось, вот он рядом, я ощущала родной запах, осязала его тепло. Но мне так и не удалось встретиться с ним во сне. Он по-прежнему шел вперед и наверх, иногда приближаясь. Но едва я касалась его, он сразу же удалялся от меня, взбираясь по небесной лестнице. Мы были разными. И жили в разных мирах. На соседних планетах. Вот, думалось, протянуть руку, чтобы коснуться любимого. Но тут же разверзалась зияющая пропасть. Нас разъединяла судьба. На этой тоскливой ноте я проснулась. Проводница сидела напротив и приветливо улыбалась. Она была умытая и свеженькая, как райское яблочко. Чужая бодрость вызвала во мне легкую зависть.

– Скоро Москва, – сказала она, – ты чаю хочешь?

– Хочу, – пробурчала я, испытывая некоторое недовольство от увиденного сна, мне так и не удалось догнать любимого мужчину, – а ты кто?

– Валя, Валюшка, вчера мы не познакомились, – улыбнулась проводница, – а ты так крепко спала. Умаялась, видимо, за день. Ничего, в Питере отдохнешь.

Милая Валюшка поставила на столик стакан горячего чая в оловянном подстаканнике, звонко побренчала ложечкой, размешивая сахар. От домашних, теплых звуков у меня тоскливо заныло сердце, но усилием воли я отбросила грустные мысли в сторону, ведь у всех звезд трудная жизнь, но они должны уметь добиваться цели любой ценой, чтобы светить вечно. Вот единственная цель, оправдывающая средства. А у меня есть главная звездная составляющая – терпение. Все остальное приложится. О любви я старалась не думать, пусть мое чувство временно полежит на полочке ожидания. Мы распрощались с Валюшкой по-родственному, крепко обнялись, потерлись щеками, носами, всплакнули, то есть из наших глаз вытекло по одной капельке утренней росы, затем промокнули росинки салфетками и пообещали, что будем дружить вечно, до самой смерти. У девушек часто такое случается. Внезапный порыв чувств, клятвы в верности и полное забвение в конце платформы. Добрая Валя мгновенно стерлась из моей памяти, едва я вышла на площадь трех вокзалов. На Ленинградском мне продали билет до Северной столицы. Я крепко спала в поезде, любовные сны обошли Николаевскую железную дорогу стороной.

С Московского вокзала сразу рванула на Петроградскую сторону. Смешно сказать – «рванула», ранний троллейбус вяло тащился по Невскому, а мне хотелось лихо разогнаться на нем, чтобы он мчался по городу вроде шикарного «мерса». Но рано или поздно все транспортные средства прибывают в пункт назначения. Троллейбус остановился на Пушкарской, две минуты ходу, и моя коммунальная квартира показалась сущим раем после ивановских похождений. Я долго и тщательно начищала и надраивала собственное тело, будто вернулась из долгих странствий по пыльным пустыням и плоскогорьям. Когда моя кожа заблестела и засветилась всеми оттенками юности, я принялась выбирать звездный наряд. Вещи вылетали из шкафа, будто кто-то невидимый швырялся оттуда гранатами. Вскоре ворох одежды на полу напоминал небольшую горку на средней возвышенности. Вещевой спектакль закончился неожиданно просто, как все неразумное. Я выбрала черную рубашку и широкие шаровары. В ивановской поездке я сбросила два килограмма, не меньше, отчего шаровары сваливались на середину бедер, иногда они угрожали окончательно съехать, но я мастерски подтягивала их почти до подбородка. Война с брюками бодрила и придавала вдохновения. Я отварила кусок мяса, второй артистично зажарила. В данную минуту греко-римский энергетический коктейль служил лекарством для моего истощенного организма. Ощутив могучий прилив сил, я понеслась в редакцию.

Лестница, лифт, ступени, коридор. Сейчас я его увижу, сейчас... но опять вышла какая-то неувязка. Никто не ждал меня из командировки так рано. Я встретилась с равнодушными лицами, серыми пятнами, вялыми улыбками. Героев выбирает народ. По определению. И он не любит, когда герой чересчур торопится оседлать высокий пьедестал. Один лишь компьютер приветливо откликнулся на мое прикосновение, даже подмигнул мне зеленым глазом, видимо, искренне обрадовался нашей встрече. Он стоял в глубине ниши, заброшенный и забытый. Пришлось нежно погладить серый холодный бок, вливая в него тепло моих рук. Я всегда одушевляю «компы» – для меня они живые существа. Это как для сумасшедшей Катьки крокодил Гриша – тоже человек. И свой материал я решила сделать в этом же духе. Одинокая женщина, жаждущая неземной любви. Она не получила желаемое от своего мужа. От других мужчин. И тогда она перенесла всю свою нерастраченную любовь и страсть на несчастного крокодила. Некоторые женщины выбирают в партнеры компьютер. Вторые, третьи – автомобиль или собаку. У каждой свой вкус. И кавалеров они выбирают соответственно. Мой текст получался мирным и идиллическим. Но он не был звездным. Вот Соня сделала бы из крокодилового материала ядерную бомбу. Она взорвала бы общество своими гениальными выводами и прозрениями. Я задумалась. Ах, Соня-Соня-Соня. Мне никогда не владеть пером столь же виртуозно, как моя подруга. Соня – мастер высокого класса. А мне еще предстояло стать звездочкой, хотя бы для начала. Можно на один день. На одно мгновение. Я согласна. Ведь до яркости звезды мне еще шагать и шагать многие километры жизни. И не стоит ревновать к чужому мастерству. Я никогда не буду писать, как Соня. Мне нужно творить так, как могу это сделать только я. И вновь я бросилась на монитор, как на амбразуру. Буквы методично складывались в ровные строки, клавиатура стрекотала, клацала, и меня радовали эти звуки. Наконец-то я играю на клавишах, как на фортепиано. Ощущение легкости полета сопровождало меня ровно до той минуты, пока к моему гнезду не подгребла Марина Егоровна собственной персоной. Она тотчас же состроила свирепое лицо.

– Даша, ты что, уже приехала? – сказала начальница каким-то утробным голосом.

Странная она женщина все-таки, вместо радости в ее тоне слышалось холодное недоумение. Неужели мне нужно было вернуться из Иванова через год или два, а лучше через пять лет, наверное, тогда коллективной радости не было бы предела. Из-за перегородки тут же нарисовалась Соня.

– Здрасте, Марин Егорна, привет, Даш, пишешь? – промурлыкала Соня.

И ехидно ухмыльнулась. В Сонькином голосе я услышала злобу и ревность. Может быть, мне все кажется? Или они все изменились до неузнаваемости в мое отсутствие?

– Ты нашла своего крокодила? – спросила Марина Егоровна.

Она даже руки в бока уперла, как танк на меня прет – ни одна звезда не выдержит, даже начинающая. Но мне крайне необходимо вынести психическую атаку. Ничего, проползу под гусеницами танка, чай, не пропаду. Я тонкая и стройная, несмотря на поражение в борьбе с собственной фигурой.

– Нашла, Марин Егорна, вот, пишу статью, – сказала я сквозь зубы, всеми силами отбиваясь от ехидных женских нападок.

– Она напишет, она так напишет, – бросила Сонька из своей ниши.

Сказала – как плюнула. Подруга называется. Ехидна она, росомаха и выхухоль. Нет, Сонька – никакой не выхухоль, она вылитая мармазетка. Вот это находка! Я мило улыбнулась подруге, ведь Соня не знала, кем только что стала благодаря моей проницательности. Мармазетка – карманная обезьянка. С палец величиной. Между нами говоря, очень вредное существо, капризное и властное. Мармазетка – вылитая Сонька, точная копия моей подруги. Соня с мармазеткой, что две сестры. Мысленно я вылила целый ушат злобы на бедную Сонькину голову. Излив свою женскую слабость, я почувствовала облегчение. Мне стало значительно легче жить и дышать. И даже писать.

– Даша, вы что-то пишете? – пронеслось по редакции на высокой ноте.

Надменный голос, разумеется, принадлежал Ларисе Петровне. Высокомерная и высокопоставленная снизошла до посещения моей скромной обители. Я прикрыла монитор руками, оберегая его от вражеского нашествия.

– Пишу-пишу, Ларис Петровна, – тоном послушной хорошистки откликнулась я на выпад матроны.

– Дашка напишет, эта точно напишет, – подлила сварливого масла в огонь раздора подруга Соня.

Вот же мармазетка вредная, специально подначивает, накаляет атмосферу. Но это была не просто вредность, а психологически верный расчет хитромудрой Сони.

– Даша, вам придется разделить работу с Соней, газете нужен рейтинговый материал, а у вас еще слишком мало опыта для самостоятельной работы, – вынесла мне приговор вредная Лариса Петровна.

– Да, Даша, у тебя совсем нет опыта, – с готовностью поддержала руководящую мысль Марина Егоровна.

У моей непосредственной начальницы нет собственного мнения. И никогда не было. Она живет чужим, ворует его на ходу и манипулирует по обстоятельствам. И все ей с рук сходит, видимо, людям нравится, когда у них крадут мысли и мнения.

– Опыт – дело наживное, приходит с годами, – небрежно отбрыкнулась я, с трудом сдерживая слезы.

Вместо того чтобы поинтересоваться, как я съездила, где мне пришлось ночевать, каким образом нашла крокодила Гришку, эти загадочные женщины принялись изводить меня своими рейтинговыми интригами. Ясненько, они решили довести меня до истерики, сгрудившись над моим «компом» шумной стаей вздорных ворон. А потом схватят мой материал и отдадут на растерзание Соньке-мармазетке. Эта жуткая картинка кардинально изменила мое настроение. Слезы на щеках мгновенно высохли, клокотание в груди прекратилось. Я сурово насупилась и жестко оскалилась, собираясь броситься в атаку.

– Вы мне мешаете работать, госпожи начальницы, – сухо и бесстрастно сказала я. – А ты, Соня, займись своим делом, будь добра.

Я сняла руки с монитора. Шесть женских глаз намертво прилипли к тексту. Они пытались вобрать в себя смысл слов, но не могли. Смысла пока не было. Он еще жил во мне. Я не успела его переварить и пропустить через себя – через каждую клеточку своего тела. Это не так просто, и мне активно мешала компания назойливых женщин.

– Так-так-так, – боевым пулеметом прострекотала Лариса Петровна и умчалась в приемную.

Снисходительная надменность сошла с нее, как шкура со змеи. Только что стояла надо мной, будто спустилась с небес, вся такая из себя небожительница, а от меня бросилась наутек, как напуганный заяц из куста. Наверное, побежала к Зимину жаловаться. Пусть жалуется. Мне от этого только польза. Марина Егоровна покрутилась на каблуках, помолчала, о чем-то подумала и бросилась догонять вышестоящую начальницу. Сонька-мармазетка крутнулась в кресле и всей своей хлипкой грудью упала на монитор. Теперь будет ждать финала. Она-то уверена в своей победе. А я не сомневалась в своей. Не отдам материал. Никому. Даже Зимину. Я тоже прилипла грудью к монитору. Ни за что не отстану от Соньки, непременно догоню и перегоню ее «третий номер». Разумеется, сразу мне не удастся взобраться выше, а второй только во сне будет сниться, ведь нужно прожить на белом свете еще не один десяток лет, чтобы научиться разбираться в тонкостях мастерства и жизни. Господи, и политики! Мне пока не до политики, я даже в хитросплетениях любви не научилась разбираться. Чтобы освоить во всех деталях мое непростое ремесло, должны пройти века и столетия. И все-таки мне придется познать во всех ипостасях хитрое искусство журналистики. Любовь движет миром, а в газетном рейтинге едва вытягивает третий номер. Я подергала носом, пошмыгала, покусала губы, но физиономические манипуляции не прибавили мне ума и энтузиазма. Я понимала, что статья у меня не получилась. Пришлось удалить готовый текст и начать все заново. Любовь – дело тонкое. Катькин образ никак не вырисовывался в статье, он расплывался в моем воображении бесплотной дымчатой паутинкой. Зато крокодил Гришка вышел весьма колоритным молодцом, этакий бравый разлучник, да и только – весь пупырчатый, бугристый, зубастый.

Пока я мучилась над созданием необычных образов, вновь прибежала Марина Егоровна, запыхавшаяся, вспотевшая, разгоряченная. На лбу у средненачальствующего состава блестели мелкие бисеринки пота. Недаром говорят, что редакционная работа сродни шахтерской. А ведь рабочий день только начался. И что же с Егоровной к вечеру станет? Не приведи господи, еще случится с женщиной сердечный приступ. На служебных поминках скажут, дескать, сгорела наша энтузиастка на работе. Как свечка. Мысли пронеслись галопом и ускакали в неизвестность. «Мои мысли – мои скакуны», – шепотом пропела я популярные строчки из полузабытого шлягера.

– Даш, вставай, идем, тебя генеральный вызывает, – строгим и ответственным тоном изрекла Марина Егоровна.

Она не женщина, нет. И не мужчина. Совершенно точно – не мужчина. Марина Егоровна – специалист общего профиля. Маленький человек зримо увеличивался в размерах, из простого редактора Егоровна на глазах вырастала почти до премьер-министра. Только что сама была на побегушках, а теперь работает президентом. Наверное, голосовые связки Марины Егоровны поставлены на широкую ногу.

– Зачем, Марин Егорна? – пролепетала я, изображая младенческую наивность.

Страницы: «« 12345 »»

Читать бесплатно другие книги:

Известная писательница Дина Рубина живет и работает в Израиле, однако ее книги пользуются неизменной...
На редкость талантливая и обаятельная рассказчица… Дина Рубина – мастер, поразительно умеющий видеть...
По Земле прокатилась загадочная эпидемия, в результате которой люди обрели сверхъестественные способ...
Азартный путешественник, посетивший Африку тогда, когда это было смертельно опасно, бесстрашный воин...
Ему, зачатому в мистическую ночь Белтайн, волхвы напророчили великую судьбу. Но далеко не всякому пр...
Если вы уже прочитали первую часть детективно-мистической дилогии Натальи Солнцевой, значит, безнаде...