Оскар Уайльд. Афоризмы Уайльд Оскар

В прежнее время книги писали писатели, а читали читатели. Теперь книги пишут читатели и не читает никто.

Я слишком люблю читать книги и потому не пишу их.

Всякие правила насчет того, что следует и чего не следует читать, просто нелепы. Современная культура более чем наполовину зиждется на том, чего не следует читать.

Мы пишем так много, что у нас не остается времени думать.

Каждый может написать трехтомный роман. Все, что для этого нужно, – совершенно не знать ни жизни, ни литературы.

...Романы, настолько схожие с жизнью, что решительно никто не поверит в вероятность того, о чем повествуется.

Старинные историки преподносят нам восхитительный вымысел в форме фактов; современный романист преподносит нам скучные факты под видом вымысла.

Только великим мастерам стиля удается быть неудобочитаемыми.

Литература не может адекватно выразить жизнь. Но произведение искусства вполне адекватно выражает Искусство, а больше ничего и не надо. Жизнь – это только мотив орнамента.

По сути дела, художественно описать тюрьму не легче, чем, скажем, нужник. Взявшись за описание последнего в стихах или прозе, мы сможем сказать только, есть там бумага или нет, чисто там или грязно – и все; ужас тюрьмы в том и состоит, что, будучи сама по себе чрезвычайно примитивной и банальной, она действует на человека столь разрушительно.

Истинно реальны только персонажи, в реальности никогда не существовавшие; а если романист настолько беспомощен, что ищет своих героев в гуще жизни, пусть он хотя бы сделает вид, будто выдумал их сам, а не похваляется схожестью с доподлинными образцами.

Нигилист, этот удивительный мученик без веры, есть чисто литературный продукт. Он выдуман Тургеневым и завершен Достоевским.

Девятнадцатый век, каким мы его знаем, изобретен Бальзаком. Мы просто выполняем, с примечаниями и ненужными добавлениями, каприз или фантазию творческого ума великого романиста.

О романе Чарлза Диккенса «Лавка древностей»:

Нужно иметь каменное сердце, чтобы, читая о смерти маленькой Нелл, не рассмеяться.

Если дух, пронизывающий романы Жорж Санд, допотопен, то только потому, что потоп еще не наступил; если он утопичен – значит, к географическим реалиям придется добавить и Утопию.

Нынешние романы так похожи на жизнь, что нет возможности поверить в их правдоподобие.

Персонажи нужны в романе не для того, чтобы увидели людей, каковы они есть, а для того, чтобы познакомиться с автором, не похожим ни на кого другого.

Пессимизм изобрел Гамлет. Весь мир сделался печален оттого, что некогда печаль изведал сценический персонаж.

Об одном из английских романистов:

Он пишет на верхнем пределе своего голоса. Он так громок, что никто не слышит его.

Как много потеряли писатели, оттого что принялись писать. Нужно, чтобы они вновь начали говорить.

В пародии нужны легкость, воображение и, как ни странно, любовь к пародируемому поэту. Его могут пародировать только его ученики – и никто больше.

Я знаю, как весело бывает подобрать какую-либо кличку и носить, как розу в петлице. Именно так обретали названия все крупные школы в искусстве.

Вся скверная поэзия порождена искренним чувством. Быть естественным – значит быть очевидным, а быть очевидным – значит быть нехудожественным.

По-видимому, существует какая-то странная связь между благочестием и плохими рифмами.

Поэты прекрасно знают, что о любви писать выгодно, на нее большой спрос. В наше время разбитое сердце выдерживает множество изданий.

Любовь вышла из моды, ее убили поэты. Они так много писали о ней, что все перестали им верить.

Если человек выпустил сборник плохих сонетов, можно заранее сказать, что он совершенно неотразим. Он вносит в свою жизнь ту поэзию, которую не способен внести в свои стихи. А поэты другого рода изливают на бумаге поэзию, которую не имеют смелости внести в жизнь.

Мне иногда кажется, что слепота Гомера на самом деле – художественный миф, созданный во времена истинной критики для того, чтобы напомнить нам не о том лишь, что великий поэт – это всегда провидец, постигающий мир не физическим, а духовным зрением, а еще и о том, что он настоящий певец, чья песня рождается из музыки, когда, вновь и вновь про себя повторяя каждую свою строку, он схватывает тайну ее мелодии и во тьме находит слова, окруженные светом.

Чарлз Лэм говорит, что для него всегда сомнительны достоинства стихов, пока они не напечатаны; по его замечательному суждению, «все вопросы снимает типографщик».

Поэт может вынести все, кроме опечатки.

Прирожденных лжецов и поэтов не бывает.

Фундаментом литературной дружбы служит обмен отравленными бокалами.

В чем разница между журналистикой и литературой? Журналистику не стоит читать, а литературу не читают.

В наш век газеты пытаются заставить публику судить о скульпторе не по его скульптурам, а по тому, как он относится к жене; о художнике – по размеру его доходов, и о поэте – по цвету его галстука.

Журналистика – это организованное злословие.

Теперешние журналисты всегда с глазу на глаз просят у человека прощения за то, что сказали о нем во всеуслышание.

– Неужто вы верите всему, что пишут в газетах?

– Верю. Нынче только то и случается, чему невозможно поверить.

– Я читаю все английские газеты. Они очень интересны.

– Ну, значит, вы читаете между строк.

В свое оправдание журналистика может сослаться на великий дарвиновский закон выживания зауряднейшего.

Можно много сказать в защиту современной журналистики. Предоставляя голос необразованным людям, она знакомит нас с общественным невежеством.

Шпионы – вымирающая профессия. За них теперь все делают газеты.

Я люблю сцену, на ней все гораздо правдивее, чем в жизни.

Порой наименьшее удовольствие в театре получаешь от пьесы. Я не раз видел публику, которая была интереснее актеров, и слышал в фойе диалог, превосходивший то, что я слышал со сцены.

Публика смотрит на трагика, но комик смотрит на публику.

Истинный драматург показывает нам жизнь средствами искусства, а не искусство в форме жизни.

Если пьеса – произведение искусства, ее постановка в театре является экзаменом не для пьесы, а для театра; если же она не произведение искусства, ее постановка в театре является экзаменом не для пьесы, а для публики.

Иногда говорят, что актеры нам показывают своих Гамлетов вместо шекспировского. А на самом деле нет никакого шекспировского Гамлета. Если в Гамлете есть определенность, как в творении искусства, в нем также есть и невнятица, как в любом явлении жизни. Гамлетов столько же, сколько видов меланхолии.

Пока актер не чувствует себя в костюме как дома, он не чувствует себя как дома и в своей роли.

Трагических эффектов можно достичь, привнося комическое. Смех в зале не устраняет чувства ужаса, но, давая отдушину, помогает ему углубиться. Никогда не бойтесь вызвать смех в зале. Этим вы не испортите, а, наоборот, усилите трагедию.

Любая крайне напряженная эмоция стремится к разрядке при помощи какой-нибудь эмоции противоположного свойства. Истерический смех и слезы радости – примеры драматического эффекта, которые дает сама природа.

Если бы в наши дни воскрес древний грек, то его чаще можно бьшо бы встретить в цирке, чем в театре.

Музыка есть тот вид искусства, в котором форма и содержание – одно.

Какое счастье, что у нас есть хоть одно неподражательное искусство!

Если мы хотим понять народ, исходя из созданного им искусства, то лучше обратиться к архитектуре или музыке. Дух эпохи всего лучше передают отвлеченные искусства, поскольку сам дух есть понятие отвлеченное и идеальное.

Конечно, с музыкой много трудностей. Если музыка хорошая – ее никто не слушает, а если плохая – невозможно вести разговор.

Музыку Вагнера я предпочитаю всякой другой. Она такая шумная, под нее можно болтать в театре весь вечер, не боясь, что тебя услышат посторонние.

Музыка будет по-немецки, вы не поймете.

Музыканты такой неразумный народ. Хотят, чтоб мы были немы, как раз когда больше всего хочется быть глухим.

После Шопена у меня такое чувство, как будто я только что рыдал над ошибками и грехами, в которых неповинен, и трагедиями, не имеющими ко мне отношения.

Актер – вот критик драмы. Музыкальный критик – это певец, или скрипач, или флейтист.

Пианистов я прямо-таки боготворю. Не знаю, что в них так меня привлекает... Может быть, то, что они иностранцы. Ведь они, кажется, все иностранцы? Даже те, что родились в Англии, со временем становятся иностранцами. Это очень разумно с их стороны и создает хорошую репутацию их искусству, делает его космополитичным.

В Америке, в Скалистых горах, я видел единственный разумный метод художественной критики. В баре над пианино висела табличка:

«Не стреляйте в пианиста – он делает все, что может».

Картина несет нам не большую весть или смысл, чем дивный кусок венецианского стекла или голубой изразец со стены Дамаска: это лишь прекрасно окрашенная поверхность.

Учить искусству надо не в Академии. Художника создает то, что он видит, а не то, что он слышит.

...Художники-академики, чью полную неспособность к живописи мы можем ежегодно видеть в мае за шиллинг.

...Та любопытная смесь плохой работы и хороших намерений, которая дает у нас право художнику считаться типичным представителем английского искусства.

Большинству наших современных портретистов суждено полное забвение. Они никогда не передают того, что видят. Передают они то, что видит публика, а публика не видит ровным счетом ничего.

Верить можно только тем портретам, на которых почти не видно модели, зато очень хорошо виден художник.

Всякий портрет, написанный с любовью, – это, в сущности, портрет самого художника, а не того, кто ему позировал. Не его, а самого себя раскрывает на полотне художник.

Ни готика, ни античность совершенно не знают позы. Позу изобрели посредственные портретисты, и первым из людей, кто принялся позировать, стал биржевой маклер, который с тех пор так и позирует не переставая.

Единственные люди, с которыми должен водить знакомство художник, это люди красивые и глупые, люди, смотреть на которых – художественное наслаждение, и говорить с которыми – отдых для ума.

Душа есть только у искусства, а у человека ее нет.

Искусство – единственная серьезная вещь в мире, но художник – единственный человек в мире, никогда не бывающий серьезным.

Искусство не выражает ничего, кроме самого себя.

Можно простить человеку, который делает нечто полезное, если только он этим не восторгается. Тому же, кто создает бесполезное, единственным оправданием служит лишь страстная любовь к своему творению.

Всякое искусство совершенно бесполезно.

Искусство скорее покрывало, чем зеркало.

Искусство создает великие архетипы, по отношению к которым все сущее есть лишь незавершенная копия.

Если природа – это материя, стремящаяся стать душой, то искусство – это душа, выражающая себя в материальном.

Искусство – наш духовный протест, наша галантная попытка указать природе ее истинное место.

Вещь, существующая в природе, становится гораздо красивее, если она напоминает предмет искусства, но предмет искусства не становится по-настоящему прекрасным от сходства с вещью, существующей в природе.

Концепция «искусства для искусства» подразумевает не конечную цель, а лишь формулу творчества.

Искусство создается для жизни, а не жизнь для искусства.

Жизнь – это лучший, это единственный ученик искусства.

Жизнь движется быстрее Реализма, однако Романтизм всегда остается впереди Жизни.

На самом деле искусство отражает не жизнь, а зрителя.

Было бы ошибочно думать, что страсть, испытываемая при творчестве, может найти полное выражение в созданном произведении. Искусство гораздо отвлеченнее, чем мы думаем. Форма и краски говорят нам о форме и красках, и только.

Искусство движется вперед исключительно по им самим проложенному маршруту. Оно не является выражением никакого века. Напротив, сам век есть выражение искусства.

Лишь современному суждено стать старомодным.

Искусство не влияет на деятельность человека – напротив, парализует желание действовать.

В искусстве, как и в политике, деды всегда не правы.

Из всех художников, которых я знал, только бездарные были обаятельными людьми. Талантливые живут своим творчеством и поэтому сами по себе совсем неинтересны. Великий поэт – подлинно великий – всегда оказывается самым прозаическим человеком. А второстепенные – обворожительны.

Люди искусства имеют пол, но само искусство пола не имеет.

Я всегда считал и теперь считаю, что эгоизм – это альфа и омега современного искусства, но, чтобы быть эгоистом, надобно иметь эго. Отнюдь не всякому, кто громко кричит: «Я! Я!», позволено войти в Царство Искусства.

Искусство без индивидуальности невозможно. Хотя в то же время цель его – не в выражении индивидуальности. Оно существует, чтобы доставлять удовольствие.

Каждый должен быть произведением искусства – или носить на себе произведение искусства.

Лучшей школой для изучения искусства является само искусство, а не жизнь.

Мир создают певцы, и создают его для мечтателей.

Художник не стремится что-либо доказывать. Доказать можно что угодно, даже несомненные истины.

Художники, как и боги, никогда не должны покидать свои пьедесталы.

Цель искусства – раскрыть красоту и скрыть художника.

Чего нет в творце, не может быть и в творении.

Чем более искусство подражает эпохе, тем менее передает ее дух.

Ни один великий художник не видит вещи такими, каковы они в действительности.

Техника – это на самом деле личность художника. Вот почему мастер и не способен ей обучить, а подмастерье не в силах ее перенять, понять же ее может критик-художник.

Чудаки, право, эти художники! Из кожи лезут, чтобы добиться известности, а когда слава приходит, они как будто тяготятся ею. Как это глупо! Если неприятно, когда о тебе много говорят, то еще хуже – когда о тебе совсем не говорят.

На далекие века мы смотрим посредством искусства, а искусство, к счастью, никогда не передает истину.

Объектом Искусства должна быть не простая действительность, а сложная красота.

Одни лишь боги вкусили смерть. Аполлон умер, но Гиацинт, которого, по уверению людей, он убил, – до сих пор еще жив. Нерон и Нарцисс – всегда с нами.

Пробуют взывать к авторитету Шекспира – к нему всегда взывают, – и процитируют то скверно написанное место, где сказано про зеркало, которое искусство держит перед природой, забыв, что неудачный сей афоризм вложен, не без причины же, в уста Гамлета, чтобы окружающие имели лишнюю возможность убедиться в его полном безумии, когда дело касается искусства.

Главное назначение природы, видимо, в том, чтобы иллюстрировать строки поэтов.

Эхо часто прекраснее голоса, которое оно повторяет.

Искусство создает свой несравненный единственный эффект, а достигнув его, переходит к другому. А природа все повторяет да повторяет этот эффект, пока он всем не надоест до предела. В наши дни, скажем, никто, наделенный хоть зачатками культуры, не поведет речь о красоте закатов. Закаты стали совсем старомодными. Они были хороши во времена, когда последним словом живописи оставался Тернер. Вчера вечером миссис Эрендел настойчиво приглашала меня взглянуть в окно на ослепительную красоту неба, как она выразилась. И что же я увидел? Просто второсортного Тернера, к тому же все худшие его недостатки были выпячены и подчеркнуты сверх всякой меры.

Когда искусство станет разнообразнее, природа, без сомнения, тоже сделается не столь докучливо однородной.

Природа подражает искусству. Она способна продемонстрировать лишь те эффекты, которые нам уже знакомы благодаря поэзии или живописи. Вот в чем секрет очарования природы, равно как тайна ее изъянов.

Хорошо подобранная бутоньерка – единственное связующее звено между Искусством и Природой.

Искусство ни в коем случае не должно быть общедоступным. Публике надо стремиться воспитывать в себе артистизм.

Публика на удивление терпима. Она простит вам все, кроме гения.

Публика преисполнена ненасытного любопытства к чему угодно, только не к тому, что достойно внимания.

Смотреть на что-то далеко не то же самое, что видеть. Не видишь ничего, пока не научишься видеть красоту.

У красоты смыслов столько же, сколько у человека настроений. Красота – это символ символов. Красота открывает нам все, поскольку не выражает ничего.

Все прекрасное принадлежит одной и той же эпохе.

Прекрасно лишь то, что не имеет к нам касательства. Гекуба нам ничто, и как раз поэтому ее горести составляют столь благодарный материал для трагедии.

Я хотел бы напомнить тем, кто насмехается над красотой как над чем-то непрактичным, что безобразная вещь – это просто плохо выполненная вещь. В красоте – божественная экономность, она дает нам только то, что нужно; уродство расточительно, оно изводит материал впустую, уродство как в костюме, так и во всем остальном – это всегда знак того, что кто-то был непрактичен.

Красота есть высшее откровение потому, что она ничего не выражает.

Этика искусства – в совершенном применении несовершенных средств.

Не было творческой эпохи, которая вместе с тем не стала бы и эпохой критики. Ибо не что иное, как критическая способность создает свежие формы.

Я бы назвал критику творчеством внутри творчества.

Для подлинной интерпретации абсолютно необходима собственная личность.

Истинный критик обращается не к художнику, а только к публике. Он работает для нее.

Критик призван просвещать читателя; художник призван просвещать критика.

Цель критика в том, чтобы запечатлеть собственные импрессии. Это для него создаются картины, пишутся книги и обращается в скульптуру мрамор.

Критика требует куда больше культуры, чем творчество.

Лишь по той причине, что человек сам ничего не может создать, он может сделаться достойным судьей созданного другим.

Я согласен отнюдь не со всем, что я изложил в данном эссе. Со многим я решительно не согласен. Эссе просто развивает определенную художественную точку зрения, а в художественной критике позиция – все. Потому что в искусстве не существует универсальной правды. Правда в искусстве – это Правда, противоположность которой тоже истинна.

Много ли значит тема для художника столь творческого, каким является критик? Не меньше, но и не больше, чем она значит для романиста или для живописца. Он схож с ними в том, что умеет находить свои мотивы повсюду.

Творчество всегда тащится за своим веком. А направляет этот век Критика. Дух Критики и Всемирный Дух суть единство.

Творчество суживает пределы видения, созерцание же их раздвигает.

Только ведущий аукциона способен одинаково и беспристрастно восхищаться всеми школами искусства.

Существуют два способа не любить искусство. Один из них заключается в том, чтобы его просто не любить. Другой в том, чтобы любить его рационально.

Бедные рецензенты оказываются в положении репортеров при полицейском участке, расположившемся в стане литературы, и вынуждены информировать о новых преступлениях рецидивистов от искусства.

В книжках общедоступных серий принято излагать общедоступные взгляды, и дешевая критика извинительна в дешевых изданиях.

Судя по их виду, большинство критиков продаются за недорогую цену.

Карикатура – это дань, которую посредственность платит гению.

Единственная форма вымысла, в которой реальные характеры не кажутся неуместными, это история. В романе они отвратительны.

Возможно более точное описание того, что никогда не случилось, – неотъемлемая привилегия и специальность историка.

Столетия живут в истории благодаря своим анахронизмам.

О Геродоте, «отце истории»:

Геродот, вопреки мелким и низким посягательствам современных педантов, ищущих подтверждения фактам, излагаемым в его истории, может быть по праву назван Отцом Лжи.

«Французская революция» Карлейля представляет собой один из самых очаровательных исторических романов из всех, когда-либо написанных.

Вы только и делаете, что ставите историю с ног на голову.

В том и состоит наша единственная обязанность перед историей.

Ни в коем случае искусство не воспроизводит свой век. Великая ошибка всех историков заключается в том, что они по искусству эпохи судят о самой эпохе.

Даже самые благородные мужчины до чрезвычайности подвержены женским чарам. Новая история, как и древняя, дает тому множество плачевных примеров. Если бы это было иначе, то историю было бы невозможно читать.

Все великие личности рано или поздно обречены оказаться на уровне их биографов.

Каждый может творить историю, но лишь великие люди способны ее писать.

Сегодня у каждого великого человека есть ученики, а его биографию обычно пишет Иуда.

Современные мемуары обыкновенно пишутся людьми, совершенно утратившими память и не совершившими ничего, достойного быть записанным.

Если бы пещерные люди умели смеяться, история пошла бы по другому пути.

Дорога к истине вымощена парадоксами. Чтобы постигнуть Действительность, надо видеть, как она балансирует на канате.

Правда редко бывает чистой и никогда не бывает простой.

Истина полностью и абсолютно создается стилем.

Язык – не сын, а отец мысли.

Истина никогда не зависит от фактов, отбирая и создавая их по своему усмотрению.

Я еще могу примириться с грубой силой, но грубая, тупая рассудочность совершенно невыносима. Руководствоваться рассудком – в этом есть что-то неблагородное. Это значит – предавать интеллект.

– Вы совершенно в этом уверены?

– Совершенно уверен.

– Ну, в таком случае это только иллюзия. Как раз того, во что твердо веришь, в действительности не существует. Такова фатальная участь веры, и этому же учит нас любовь.

Как легко обратить в свою веру других и как трудно обратить самого себя.

Истина перестает быть истиной, как только в нее уверует больше, чем один человек.

Вера не становится истиной только потому, что кто-то за нее умирает.

Всякая мысль безнравственна. Ее суть в разрушении. Ничто не может перенести воздействия мысли.

Действительно беспристрастное мнение мы высказываем лишь о том, что не представляет для нас никакого интереса, и именно поэтому беспристрастное мнение в свою очередь не представляет решительно никакой ценности.

Мысль, которую нельзя назвать опасной, вообще не заслуживает названия мысли.

Человек менее всего оказывается самим собой, говоря о собственной персоне. Позвольте ему надеть маску, и вы услышите от него истину.

По внешности не судят только самые непроницательные люди.

Ложь – это правда других людей.