Слезы на льду Вайцеховская Елена
Для благополучного трудоустройства за океаном требовалось прежде всего имя. Трехкратную олимпийскую чемпионку Ирину Роднину пригласил к себе в 1990-м Международный центр фигурного катания в Лейк-Эрроухеде. В Лейк-Плэсиде – втором после Колорадо-Спрингс олимпийском центре страны – в 1992-м обосновалась со своей бригадой Наталья Дубова. Чуть позже в Ньюарк со своими спортсменами и семьей приехала Наталья Линичук, а в Симсбери – большая украинская группа Галины Змиевской и Валентина Николаева с семьями и двумя звездными учениками: олимпийскими чемпионами Виктором Петренко и Оксаной Баюл. Все получали бесплатный лед, иногда – бесплатное жилье и неизменно – большое количество потенциальных учеников: американцы клюют на имена, как никакая другая нация в мире.
Новоявленным «американцам» было принято завидовать: прекрасные условия, налаженный быт, собственные дома, машины… В свое время, слушая рассказы Дубовой о Лейк-Плэсиде, я представляла себе некую идиллию. До тех пор, пока не услышала от одного из ее спортсменов:
– Не представляете, какой ужас оказаться после Москвы в деревне, где один конец центральной улицы упирается в тюрьму (в ней во время Игр-1980 жили участники Олимпиады), другой – в каток.
За красивым названием Лейк-Эрроухед стояла та же самая американская провинциальная глушь. Когда туда на постоянное место жительства перебрались олимпийские чемпионы Альбервилля Марина Климова и Сергей Пономаренко, они со смехом рассказывали мне, как однажды им удалось уговорить Татьяну Тарасову приехать в гости. Поставить программы, отдохнуть от суеты восточного побережья.
Весь первый день Тарасова откровенно блаженствовала, сидя в шезлонге под высоченными калифорнийскими соснами и глядя на озеро. На вторые сутки она уже явно не находила себе места. А наутро на глазах у удивленных хозяев вдруг начала выгребать из шкафов свои вещи и бросать их в чемодан: «Сергей, умоляю, отвези меня в Лос-Анджелес на ближайший самолет. Иначе я с ума сойду. Как вы здесь живете?!!»
Из разговоров с Родниной почему-то врезался в память рассказ о ее поездках из Лейк-Эрроухеда в Лос-Анджелес по выходным. На безумной скорости, с нарушением всех ограничений – чтобы таким образом снять накопившийся за неделю стресс. В ответ на вопрос, правда ли, что она входит в десятку наиболее опасных водителей штата Калифорния, Роднина лишь усмехнулась:
– Я создаю себе маленькие радости – и сама за них плачу.
Так получилось, что я была чуть ли не последней, кто провожал Роднину из Москвы в 1990-м.
– Я еду с семьей – на три года. Да и работа предстоит интересная, – говорила она тогда. – Все мои достижения в спорте объясняются прежде всего тем, что мне было очень интересно. Поэтому и работала как сумасшедшая. Вот и сейчас поставила перед собой задачу и хочу ее выполнить. Подписала контракт с американцами о работе с их фигуристами. Кроме того, мне интересно посмотреть, как тренируются и готовятся спортсмены. Ведь бум фигурного катания в этой стране не проходит уже десятки лет. Почему? Надеюсь понять.
Два года спустя, вернувшись в Россию в кратковременный отпуск, Роднина делилась впечатлениями:
– Первая тренировка – в шесть утра. У нас попробуй скажи спортсмену, что так рано надо прийти и катать произвольную программу. В десять-одиннадцать, не раньше. Да и у меня не укладывалось в голове, что так можно. Оказалось – вполне. Деньги-то заплачены. В Америке вообще вся система подготовки построена так, что львиную долю времени спортсмен работает самостоятельно. Но за те деньги, которые платит тренеру, старается получить от него максимум информации. Программа ставится в очень сжатые сроки, и доводит фигурист ее сам. Я работаю с каждым спортсменом по двадцать минут. И для меня первое время такая система казалась дикостью.
Я долго не могла понять смысла Дня благодарения, когда во всех без исключения американских домах готовят традиционно огромную индейку, которую совершенно невозможно вот так сразу съесть. А потом обратила внимание на то, что за две недели до праздника все газеты и журналы начинают помещать рецепты блюд, которые можно приготовить из того, что наутро от индейки останется: что покрошить в салаты, как нарезать сэндвичи. По этому же принципу существует фигурное катание: есть стандартные наборы элементов для пятилетних детей, для тех, кто выступает на молодежном уровне, на уровне сборной. Составил одну программу, а из остатков можно еще пять-шесть налепить. Летом же, когда у нас в центре фигуристы кишмя кишат, и того больше.
– Неужели не бывает противно заниматься откровенной халтурой?
– Мне многое бывает противно. За все время, что нахожусь в США, я так и не смогла привыкнуть к традиционной американской фамильярности, когда десятилетний шпингалет может врезать по плечу и сказать: «Хэлло, Ирина!»
Нынешнее поколение американцев в большинстве своем не приучено даже здороваться. Я была просто в шоке, когда летом к нам в Лейк-Эрроухед приехал легендарный итальянский тренер Карло Фасси, я зашла в раздевалку и увидела, что он стоя зашнуровывает коньки, а его толкают со всех сторон, в том числе и те, кто занимался у меня. Вот тогда я выдала этим соплякам на полную катушку. Правда, Фасси тоже был потрясен, начал меня успокаивать. «Ирина, – говорит, – я тридцать лет работал в США и все тридцать лет был итальяшкой. Чего ты от них хочешь?»
– А собственно говоря, чего?
– Знаешь, какая самая большая проблема у тех, кто приезжает в США из России? Получить green card – разрешение на работу. Люди рассказывают о своих мытарствах легенды, собирают справки, рекомендации, обивают пороги. Так вот с меня в федеральном управлении штата не потребовали ни единой бумажки: только зачитали послужной список. И прислали green card прямо домой. Если люди платят сумасшедшие деньги, чтобы у меня заниматься, они будут относиться ко мне так, как хочу этого я. Как к Ирине Родниной. Хотя я прекрасно понимаю, что, сколько бы ни прожила здесь, все равно останусь для американцев русской.
– Думаю, психологически тебе это намного проще перенести, чем то, что приходилось выслушивать в Москве, выходя второй раз замуж.
– Дело не в национальности. У меня муж – еврей, большинство друзей – евреи, и обвинять меня в антисемитизме по меньшей мере смешно. Но когда я приезжаю в Лос-Анджелес, становлюсь какой-то ярой антисемиткой: начинаю ненавидеть эмигрантов только за то, что они говорят на одном со мной языке. Потому что большинство тех, кто любыми путями старается сюда перебраться, меньше всего задумываются, как выглядят со стороны. В представлении большинства американцев преступность, хамство, непорядочность – в первую очередь связаны с русскими. То есть с теми, кто приехал из России, независимо от их национальности.
Самое удивительное, что американцы очень доверчивы. Скажи, что тебе плохо, – придумают, как помочь, если нужно – найдут любые деньги. Но если человек воспользовался этим и тут же купил дом и положил круглую сумму в банк, и все это – в городке с менее чем пятитысячным населением, это моментально становится известно. И хорошее отношение диаметрально меняется. Как правило, навсегда.
– Есть примеры?
– Их ни к чему называть. А что касается меня лично, то в этой стране мне еще жить, здесь воспитываются мои дети, и мне небезразлично, что обо мне думают другие…
Откровения Родниной да и многих других тренеров воспринимались по тем временам иногда дико. Мы все были продуктами одной и той же системы. Поэтому я прекрасно понимала, насколько тяжело русским «американцам» было сталкиваться с тем, что за каждый шаг на чужой земле надо платить. И точно так же требовать деньги с других. За каждый шаг чужого ребенка по «своему» льду.
– Первое время я просто не могла себя заставить предъявить счет ребенку, – вспоминала Ирина. – Это было страшно мучительно. Ведь каждый, с кем я работала, становился немножко «своим». И выписывать счет… Это было выше моих сил. В конце концов тренеры заметили, как я мучаюсь, стали учить, как вести всю эту бухгалтерию. Потом мне даже смешно стало – вспомнила, сколько исписала журналов в России за пять лет работы тренером. Здесь же – только счета подписываю. Но для сознания советского человека это непостижимо. К нашему стыду. Потому что нас этому никогда не учили – ценить свой труд.
Тем, кто приезжал в Америку позже, было легче. Так, по крайней мере, казалось со стороны. Денежный вопрос, в силу его насущности, органично и быстро становился частью жизни. Главной частью.
Незадолго до Игр в Нагано я случайно – проездом с каких-то хоккейных энхаэловских матчей, на которые «Спорт-Экспресс» регулярно отправлял своих корреспондентов, – на несколько дней заглянула в Мальборо, где под руководством Татьяны Тарасовой готовился Илья Кулик. В один из вечеров всю нашу компанию – Тарасову, гостившую у нее Елену Чайковскую и меня – пригласили в гости соседи: Эдуард Плинер с супругой Евгенией. Выдающийся тренер отмечал юбилей, а заодно справлял нечто вроде новоселья. Гостеприимно накрывал невероятного размера стол, искрил шутками («Исполнилась наконец мечта идиота: жить в глухом лесу и иметь под боком каток. К нам зимой, не поверите, олени прямо к крыльцу подходят!»). А в разгар веселья после очередного телефонного звонка вдруг засобирался куда-то:
– Я на сорок минут. Где у нас тут счета лежали?
– Это с катка звонили, – пояснила Женя, закрывая за мужем дверь. – Ребенка Эдику на каток из Бостона привезли. Чтобы он посмотрел, проконсультировал. В этих случаях родители обычно наличными платят – как раз хватит, чтобы счет за электричество оплатить…
По эту сторону океана мы не понимали многого. Не укладывалось в голове: как можно, например, не испытывая внутреннего бешенства, работать на катке, «выкатывая» старичков, старушек либо разъевшихся до неприличного вида барышень лишь потому, что они платят за лед? По ту сторону вопрос стоял иначе: любой желающий – это деньги. Оплата страховок, взносов за дом, машину, расходы на еду…
Когда в марте 2003-го на чемпионате мира в Вашингтоне я встретила уже живущего в Америке Рафаэля Арутюняна и, как водится, сразу получила приглашение в гости в тот самый Лейк-Эрроухед, где так и не довелось побывать, он сразу по-дружески предупредил:
– Если соберешься, приезд лучше всего планировать на выходной. В любой другой день, естественно, тоже встретим – если не я сам, то кто-либо из знакомых тренеров. Но ехать в Лос-Анджелес в будни означает для нас потерю пяти часов работы. Это как минимум пятьсот долларов. Естественно, никто не признается в этом гостю, но деньги в Америке вынуждены считать все, кто здесь работает. Тебя наверняка приглашают к себе многие, поэтому лучше знать об этом заранее.
Более подробно о том, как в большинстве городов устроен тренерский бизнес, мне удалось узнать в Симсбери – крохотном городке, а по российским понятиям – так просто деревушкев штате Коннектикут. Двухэтажные домишки, окруженные самым что ни на есть настоящим лесом – с непугаными белками, енотами и оленями, – и каток. По-своему уникальный: он был построен в 1994 году для 17-летней украинской девочки – Оксаны Баюл.
Каток, впрочем, и без этого имел шансы появиться в Симсбери. Просто так сложилось, что еще до Олимпийских игр в Лиллехаммере американский тренер Боб Янг привез свою спортивную пару на соревнования в Одессу. Там случилось несчастье: девочка упала с поддержки, получила тяжелейшую травму, несколько дней находилась между жизнью и смертью – и выкарабкалась во многом благодаря помощи Виктора Петренко и Галины Змиевской, которые подняли на ноги лучших врачей города. Между американцем и украинцами завязалась дружба. И после того, как ученица Змиевской – Баюл – стала олимпийской чемпионкой, Янг предложил тренеру перебраться со всей бригадой в Коннектикут. Получив согласие, тут же взял ссуду в банке на строительство катка.
Почти одновременно с одесситами в Симсбери по приглашению того же Янга переехали двукратные олимпийские чемпионы в парном катании Екатерина Гордеева и Сергей Гриньков, но формулировка «каток, построенный для Баюл», прилипла к спортсооружению надолго.
В 1998-м Янг пригласил к себе еще двоих россиян: чемпионов мира в парном катании Евгению Шишкову и Вадима Наумова. Помог им обустроиться, найти первых учеников. Своих денег на тот момент у фигуристов было порядка двадцати тысяч долларов, полученных за один из последних турниров, плюс – небольшие накопления с прежних времен, на которые супружеская чета сумела приобрести в рассрочку все необходимое. Так что «студенты», как в США называют тех, кто приходит на каток не за результатом, оказались весьма кстати.
– С финансовой точки зрения гораздо выгоднее тренировать как раз студентов, – рассказывал мне Вадим, когда я приехала в Симсбери в конце 2003-го. – Многие наши тренеры живут именно на это. Желающих заниматься фигурным катанием более чем достаточно. Это у американцев как хобби. Возрастные студенты – очень упертые, регулярно ходят, хорошо платят. Есть и маленькие детишки, часть из которых, позанимавшись в общей группе, начинают брать персональные уроки.
– Разве спортсмены платят меньше?
– Как правило, они не способны оплатить все время, которое ты им уделяешь. Чаще всего просто договариваешься о какой-то определенной сумме в месяц. При поездках на международные соревнования американская федерация фигурного катания оплачивает мне билеты, проживание в гостинице, питание, а сами спортсмены платят некую компенсацию за потерянное время. Выезжать на соревнования категорически невыгодно. В прошлом году ведущая пара США на одном из турниров выступала вообще без тренера – он отказался именно потому, что не хотел терять студентов, с которыми постоянно работает дома: оставшись без тренера, они мгновенно разбегаются.
Соревнования длятся как минимум неделю. У меня в прошлом году было восемь турниров. Восемь недель вне катка. В Симсбери я работаю в среднем по восемь-девять часов в день. Вот и считайте, сколько денег потеряно. По этой же причине у всех наших тренеров отпуск – неделя, максимум – две. Надо всегда помнить, что здесь не фигуристы для тебя, а ты – для них.
Конечно, когда на льду перед тобой двенадцатый по счету студент, думаешь только о том, чтобы занятие скорее закончилось. Но показывать это ни в коем случае нельзя. Как и опаздывать на занятие. С одной стороны, найти работу несложно. Особенно тем, кто сам чего-то добился в спорте: на имена идут очень быстро. Другое дело, что потом ты все равно вынужден доказывать, что чего-то стоишь. Еще одна проблема, с которой сталкиваются многие наши тренеры, – в различиях менталитета. По нашим понятиям, важно, чтобы человек был хорошим. Если он при этом не умеет зарабатывать – ничего страшного. Здесь же ты живешь, пока работаешь. Пока приносишь доход предприятию. Не работаешь – вылетаешь в трубу.
– Вам случалось отказывать талантливым детям, с которыми хотелось бы поработать, но которым нечем платить за занятия?
– В Америке такая ситуация большая редкость. Существуют всевозможные фонды, которые поддерживают малообеспеченных спортсменов. Тренеру бывает достаточно написать в такой фонд письмо о том, что, на его взгляд, ребенок может добиться высоких результатов, – и деньги тут же находятся. Другое дело – российские дети. Нет никакого смысла их брать. Можно работать бесплатно – в конце концов, для зарабатывания денег достаточно американских студентов. Но фигуристам надо ведь на что-то существовать, платить за жилье. Легализация в США стоит довольно дорого. Эти деньги надо заработать. Но работать, пока не легализуешься, ты не можешь. Получается замкнутый круг…
Последний вопрос я задала Наумову не случайно. Пока мы беседовали и пили чай в уютном кафе, за стеклом начала кататься десятилетняя украинская девочка. Ее привезли на просмотр к Тарасовой.
Сама Татьяна приехала в Симсбери в поисках максимально удобных условий для собственной группы, куда на тот момент входили Андрей Грязев, танцоры Галит Чейт – Сергей Сахновский, Светлана Куликова – Виталий Новиков, а также Саша Коэн. Подозреваю, что именно ради Коэн – главной на тот момент олимпийской надежды американского фигурного катания – Тарасовой шли навстречу во всем, что бы она ни просила. Собственно, в Симсбери я наведалась именно для того, чтобы посмотреть на Коэн.
Мама украинской девочки, как выяснилось чуть позже, приехала в США в надежде любой ценой обеспечить ребенку возможность заниматься фигурным катанием. Сопровождал эту пару весьма пожилой американец, явно не понимавший, почему ради единственного урока нужно было несколько часов под проливным дождем ехать на машине в Симсбери.
– Он жену ищет, – вполголоса рассказывала молодая женщина, пока дочь каталась. – Так и познакомились. Правда, с деньгами у него не так хорошо, как сначала рассказывал. Какие-то проблемы с партнером по бизнесу. Продал дом. Живем пока все вместе в гостинице в Нью-Джерси. Я-то, если честно, искала возможность найти спонсора для дочки. Сама могу лишь бебиситтером устроиться – но это копейки. Будет ли он платить за тренировки? Не знаю…
Тарасова после тренировки выглядела слегка озадаченной:
– Девочка действительно талантлива. Очень. Если бы у меня был помощник по одиночному катанию, я бы нашла возможность оставить ее у себя. А так… Надо рассчитывать свои силы. С такой девочкой нельзя работать время от времени. Я и так провела на льду в этом году рекордное количество часов. Просить кого-то другого взять к себе ребенка, за которого никто не будет платить, не могу. Здесь это не принято. «Лишних» денег ни у кого нет. Все тренеры сидят на телефонах. Потому что каждый звонок – это потенциальные деньги. И каждым учеником дорожат. Это я – растяпа, оставляю телефон где ни попадя…
Дом, в котором в Симсбери Тарасова обитала со своей группой, куда входили тренер-помощник Майя Усова, российские танцоры Светлана Куликова – Виталий Новиков и Андрей Грязев, ей помогло снять руководство катка. Получилось намного дешевле, чем стоит такое жилье в Коннектикуте. Танцоры Галит Чейт – Сергей Сахновский, с которыми большей частью работают Усова и Евгений Платов, обосновались неподалеку – каждый в своих апартаментах, оплачивать которые им помогала израильская федерация фигурного катания. У Усовой к тому времени был уже собственный дом – в Нью-Джерси. Но ради работы с Тарасовой она перебралась в Симсбери.
В один из вечеров, когда мы с Майей отправились в магазин закупать продукты для всего «семейства», она начала рассказывать:
– О том, чтобы тренироваться в таких условиях, какие созданы ребятам у Тарасовой, можно только мечтать. Возможность не думать ни о чем, кроме тренировок, – огромная роскошь. У нас такого не было, даже когда жили в Лейк-Плэсиде. Первые два месяца вся бригада Дубовой, в которой помимо Климовой – Пономаренко и нас с Сашей Жулиным было немало юниорских пар, бесплатно жила на тренировочной олимпийской базе. Лед нам давали бесплатно. Потом все стали снимать апартаменты, платить за питание. Впрочем, мы застали хорошее время: нас часто приглашали на показательные, были длительные туры, возможность заработать хорошие деньги. Через три года после того, как я получила грин-карту, купила апартаменты, в которых до этого жила Дубова, сама она перебралась в собственный дом. Я тогда заплатила сразу всю сумму и только значительно позже узнала, что в Америке так никто не поступает: гораздо выгоднее покупать жилье в кредит.
Собственно, у меня на тот момент была единственная кредитная карточка VISA, которую помог сделать директор катка. Уже потом, когда я уехала из Лейк-Плэсида и стала кататься с Женей Платовым, начала учиться разбираться с банками, счетами. Нашла адвоката, который посоветовал, как разместить деньги с максимальной выгодой, как лучше выплачивать кредит за дом в Нью-Джерси.
Когда приходится решать все эти проблемы самостоятельно, уходит много сил и времени. Поэтому я иногда по-хорошему завидую и Виталику, и Свете, и Андрюше. У них есть цель – и все направлено на ее достижение. Ни о чем другом даже думать не надо. Хотя, возможно, в чем-то это и плохо. Я прекрасно вижу, как Тарасовой с нами тяжело…
Когда в один из дней, чуть менее забитый тренировками, чем предыдущие, мы выбрали время для разговора, Тарасова рассказала:
– Фигурное катание – дорогое удовольствие. Есть тренеры, которые берут за занятие сто семьдесят долларов. Но таких не много. Средняя ставка хорошего тренера – сто долларов в час. Даже если заниматься всего по полчаса в день, и то выходит триста долларов в неделю. Не многие американские семьи готовы их выложить. Но даже если ученик берет час в неделю и совершенно очевидно, что кататься он никогда не будет, тренер двадцать раз подумает, прежде чем ему отказать. Потомучто четыреста долларов в месяц – это стоимость медицинской страховки для ребенка.
– Но ведь русские тренеры, насколько могу судить, без работы не сидят?
– Просто русские работают лучше всех. У нас нет другого выхода. Потому что мы – эмигранты. Чтобы иметь возможность оплачивать одну лишь страховку, надо зарабатывать очень много. Мало кто может позволить себе каждый год ездить отдыхать. И не ездят – работают с утра до ночи.
С одной стороны, все востребованы, у всех есть дома, машины, дети учатся в хороших школах. С другой – есть определенные правила. Ученику должен нравиться твой стиль работы, на него нельзя излишне давить. Ни один родитель не приведет ребенка к тренеру, если от того попахивает вином или сигаретой. Конечно, тут другая работа. Не все гонятся за результатом. Девяносто процентов хотят научиться каким-то элементарным вещам. Приходят на каток точно так же, как ходят на языковые курсы или курсы по вязанию, кулинарии. Американский педагог тоже учит всему, что знает сам. Насколько хорошо при этом ученик воспринимает материал – не его вопрос. У нас же, когда мы работаем со своими, все вопросы – наши. Посмотрите, как работает Майя Усова: бегает по льду быстрее, чем ее студенты. И возится с каждым до самозабвения. Они ее обожают. В летнем лагере ходили за ней гуськом, висели на ней гроздьями. Это ведь тоже тренерское счастье.
Раньше ведущие русские тренеры всегда приезжали в Америку со своими спортсменами. Конечно, сами спортсмены – те, кто зарабатывал, – за это платили. При этом, например, в Ньюарке, в университетском городке, где работала Линичук, фигуристам всегда было где жить, были талоны на питание. У нас этого нет. Поэтому я сама периодически ставлю кому-то программы. Мы же, если разобраться, избалованные тренеры: дома в прежние времена всегда работали в очень хороших условиях – лед с десяти утра до двух часов дня и с шести до десяти вечера. Здесь это невозможно. Будь ты Мишель Кван, Брайан Бойтано или Саша Коэн, лед заканчивается в три часа дня. Я не могу, например, заниматься постановками, когда на катке кто-то посторонний. Поэтому когда в свое время приезжала в Калифорнию, чтобы поставить программы Марине Климовой и Сергею Пономаренко, работали мы по ночам – с одиннадцати вечера до четырех утра. Днем разбирали поставленное накануне в зале, потом спали, а после этого снова шли «в ночное».
– Вы полностью зависите от руководства катка?
– Конечно. Мы имеем шесть часов бесплатного льда в день, в то время как любой американский ребенок, желающий просто покататься без тренера, платит десять долларов за сорок пять минут. За это даем два показательных выступления в год. Не думаю, что это окупает затраты на наше содержание здесь. Каждая заливка стоит пятьдесят долларов. Плюс электричество.
Здесь почти нет трибун. Но каждый день на каток приезжают больные или просто пожилые люди, которым трудно передвигаться по улице, и ходят вокруг площадки. Смотрят, как мы катаемся, – для них сделана специальная дорожка. То, что мы здесь работаем, привлекает людей. С другой стороны, нам в любой момент могут сказать, что договор закончен…
Уезжая из Симсбери в Москву, я думала о том, что русские тренеры в Америке на самом деле давно уже перестали быть просто эмигрантами, приехавшими за океан в поисках лучшей жизни. И что их история – это уже история фигурного катания США. Из головы не шли слова Тарасовой, сказанные после того, как в 2003-м тренер впервые в жизни приехала вместе с Коэн на национальный чемпионат.
– Странно признаваться в пятьдесят пять лет, что я способна занервничать. Но… Там были сотни наших тренеров. Сотни. Это меня просто убило.
– Почему?
– Потому что все они очень хорошо работают. У многих ученики победили в самых разных категориях. Так, например, сын Лены Гараниной и Игоря Завозина выиграл в танцах. Дочка Саши Власова победила в одиночном катании и стала второй в парном. Прекрасные пары у Саши Зайцева. Не видела Лену Валову, но знаю, что и она работает замечательно. Сначала мне показалось, что вокруг непривычно много незнакомых тренеров. А уже со второго дня мне и в голову не приходило, что я – в Америке. Все говорят по-русски. Вся наша молодежь, процентов девяносто тех, кто проходил через мои руки или перед моими глазами в России, – там. В том числе и те, кто уехал раньше, – Игорь Шпильбанд, Марина Зуева, Рашид Кадыркаев, Люся Квитченко… Все лезут из кожи вон, чтобы пробиться, и тем самым сильно поднимают уровень американского фигурного катания в целом.
А самое страшное, что в отличие от нас, людей старшего поколения – тех, кто уехал в Америку на время, из-за того что лишь там были нормальные условия для подготовки своих же, российских спортсменов, – молодые уже не вернутся…
Глава 7
Жизнь по бизнес-плану
10 января 1996 года на редакционный факс пришла коротенькая заметка из Риги:
Вчера во время тренировки была тяжело травмирована латышская фигуристка Елена Бережная. При выполнении параллельного вращения партнер – Олег Шляхов – пробил ей височную часть головы лезвием своего конька. Фигуристку срочно доставили в больницу. Врачи оценивают ее состояние как крайне тяжелое…
К тому времени Бережная и Шляхов успели прекрасно себя зарекомендовать. Впервые появившись на взрослом льду в 1995-м, показали одну из сложнейших с технической точки зрения программ, на чемпионате Европы в Дортмунде и мировом первенстве в Бирмингеме обошли даже двукратных чемпионов мира среди юниоров, россиян Марию Петрову и Антона Сихарулидзе. Примерно тогда же стало известно, что на латышскую пару «положила глаз» Тамара Москвина. В то время в ее группе готовились к Олимпийским играм Оксана Казакова и Артур Дмитриев, и тренеру позарез нужна была пара, способная обеспечить уже имеющимся ученикам достойный спарринг.
Когда случилась трагедия, Москвина немедленно вылетела в Ригу. А чуть позже, на чемпионате Европы в Софии, сдержанно поведала мне, что операция Бережной прошла успешно, но состояние по-прежнему остается тяжелым: из-за того что конек повредил оболочку мозга, у Лены нарушена речь. Тогда же Москвина сказала: «Думаю, Лена сможет кататься. Несколько лет назад подобная травма случилась у немецкой фигуристки Мэнди Ветцель. Она ведь вернулась в спорт!»
Бережная росла и воспитывалась в Невинномысске. Ее мама одна растила сначала троих собственных детей, потом, после трагедии в семье родного брата, взяла к себе еще трех племянников – оформила опекунство. Из всей шестерки Лена была, пожалуй, наиболее самостоятельной.
Ничего удивительного, впрочем, в этом не было. Ради того, чтобы кататься и выступать, она уехала из дома в 13 лет. Приезжала в гости к родным лишь в отпуск, когда заканчивались сезоны. Когда произошло несчастье, первыми об этом узнали, естественно, тренеры и фигуристы. В Невинномысск позвонили позже, когда Бережная была уже в больнице.
– Мне сразу не сказали, что случилось на самом деле, – вспоминала мама фигуристки. – Сообщили только, что Лена упала на тренировке, что у нее сотрясение мозга и кому-то из родных было бы лучше приехать в Ригу – там Лена была на сборе перед чемпионатом Европы. Пока я летела в самолете, вообще не думала о том, будет Лена продолжать кататься или нет. Когда же попала в реанимационное отделение и увидела, в каком состоянии мой ребенок, то и вовсе обо всем забыла. Молила Бога, чтобы дочка выжила, не осталась калекой. Но когда она пришла в себя, то первое, о чем я ей сказала, что она обязательно снова вернется в спорт. А что еще я могла сделать? Человек ведь, когда находится на грани жизни и смерти, цепляется за самое дорогое, что у него есть. У Лены было только фигурное катание. Естественно, врачи и слышать не хотели об этом. Но как только Лена стала чувствовать себя получше, мы с Тамарой Николаевной просто украли ее из больницы и увезли в Питер…
Мысль о возвращении Бережной на лед для многих, кто знал о случившемся, тогда казалась абсурдной. Дело было не только в тяжести травмы. Своего партнера Лена боялась панически на протяжении всех лет выступлений, начиная с того момента, как, уехав из Невинномысска, встала с ним в пару. Каждая тренировка была для нее стрессом. И если до 9 января все конфликты и обиды могли считаться «рабочими моментами», то после трагического происшествия никто из знавших Лену и Олега не мог даже теоретически допустить, что фигуристы будут снова тренироваться вместе.
В апреле 1996 года я узнала, что Бережная снова катается. С Антоном Сихарулидзе. У Москвиной.
Об этом периоде сам Антон вспоминал так:
– Пока мы с Машей Петровой выступали на юниорском уровне и тренировались у Людмилы и Николая Великовых, все складывалось прекрасно. Но одновременно с переходом во взрослое фигурное катание начались проблемы. Я не мог объяснить, что именно вызывает у меня раздражение. Но конфликты возникали каждый божий день. Если бы это касалось только наших с Машей отношений на льду, я, наверное, не переживал бы так сильно: в парном катании конфликтна сама по себе каждая тренировка, и это нормальные рабочие моменты. Однако я ухитрялся портить отношения со всеми сразу.
Наверное, причина была просто в переходном возрасте. В пятнадцать-шестнадцать лет хочется быть самостоятельным, но в то же время подсознательно ждешь помощи со стороны взрослых. Не скажу, что тренеры относились ко мне плохо. Наоборот, они относились как к взрослому, думая, что я сам способен все регулировать. А я не умел. Не знал, куда деваться от этой безысходности, и все чаще стал задумываться о том, что мы с Машей должны что-то поменять. Может быть, уйти к другому тренеру.
Если честно, то еще тогда я предложил перейти от Великовых к Москвиной. Но Маша наотрез отказалась уходить. Я понимал ее. Понимал, что для нее тренеры в чем-то ближе, чем родные мама и папа. Поэтому просто продолжал ходить на тренировки. А потом в Питере появилась Ленка.
Волею судьбы оказалось так, что я и все мои ближайшие друзья, их жены, подруги начали за ней присматривать. Жалели ее. Она была абсолютно одна. Отношения с Олегом у всех без исключения уже тогда были плохими. К Ленке он относился чудовищно. Будь это все не в России, а в любой другой стране, Шляхов, думаю, рано или поздно сел бы в тюрьму. Все знали, что он бьет Ленку, не дает ей ни копейки из заработанных денег. Она вечно ходила в синяках, боялась всего. Мало-помалу мы начали дружить, встречаться вне тренировок, появляться вместе в компаниях моих друзей.
Обстановку в нашей группе это накалило еще больше – за моей спиной начались разговоры, что я хочу уйти от Маши и кататься с Леной. Об этом, поверьте, тогда не было никаких мыслей. С одной стороны, у нас с Машей были неплохие результаты, с другой – я прекрасно понимал, что добровольно Шляхов с Леной не расстанется…
На чемпионате Европы 1996 года Петрова и Сихарулидзе стали пятыми. Результат говорил о том, что вчерашних юниоров не просто заметили, но признали, впустили в элиту. Но то было последним совместным выступлением фигуристов. Сразу по возвращении в Санкт-Петербург Антон позвонил тренерам и партнерше и сказал, что больше не придет на каток.
– Первая мысль, которая пришла мне в голову, когда я узнал о случившемся в Риге, что я должен немедленно лететь туда и быть рядом с Леной. Это значило – бросить кататься вообще. Не помню, как я пережил чемпионат Европы, но каждый день на катке казался мне каторгой. Окончательное решение я принял за один день. Приехал домой, посоветовался с родителями. И уехал в Ригу. Там уже была Тамара Николаевна. То, что я увидел, показалось мне настолько жутким, что такого не придумать даже в кино. Весила Ленка, наверное, килограммов двадцать восемь. Худющая, одни кости, голова абсолютно лысая, огромный шрам… Она валялась на раскладушке в палате с восемью тетками, причем раскладушка стояла у самой двери, на сквозняке. И все это после сложнейшей трепанации черепа. Если бы мне кто тогда сказал, что всего через год мы будем кататься, я бы никогда не поверил. Да и не думал об этом. Проблема у нас всех была одна – увезти Лену в Питер и сделать все, чтобы она хоть немного пришла в себя…
Через год после травмы Москвина обыденно рассказывала журналистам, что нисколько не сомневалась в полном выздоровлении фигуристки. Лечением занимались лучшие специалисты-медики, они же наблюдали Лену на всех этапах тренировок, давали рекомендации. На чемпионате Европы в Париже – всего через год после травмы – Бережная выглядела замечательно. Она почти ничего не говорила на пресс-конференциях, но это с лихвой окупалось разговорчивостью партнера и тренера. Естественно, никому не приходило в голову спрашивать о событиях годичной давности. Хеппи-энд был налицо. Но до него было и другое.
– Лена ужасно комплексовала тогда, – рассказывал Антон. – Представьте себе, как может чувствовать себя молодая девушка, у которой не растут волосы и которая в довершение ко всему не может разговаривать. Мои друзья специально ездили в Финляндию, привозили оттуда специальные шампуни, бальзамы, растирки. Я до сих пор уверен, что большую, если не главную роль в выздоровлении сыграли люди, окружавшие нас с Леной.
Это было море заботы и внимания. Не представляете, как все были счастливы, когда волосы наконец начали расти. Для того чтобы восстановилась речь, врачи посоветовали читать Лене вслух. Мы и читали ей книжки целыми днями – все, что попадались под руку. От женских модных журналов до классики. В апреле – через три месяца после операции – врач разрешил вывести Лену на лед. Мы взялись за руки и поехали. Очень медленно и осторожно.
У меня, помню, проскользнула мысль: «А вдруг Лена сможет года через два-три начать тренироваться по-настоящему?» – но я ее тут же отогнал. А потом все стало получаться само собой: простенькие элементы, вращения. Было очень страшно. Особенно решиться на поддержки. Я прекрасно понимал: если, не дай бог, уроню Лену – это конец…
Больше других тех тренировок боялась Москвина. Страх опытного тренера был понятен: она не имела права показать, что сомневается, но в то же время прекрасно понимала, что в азарте спортсмены часто способны увлечься, самостоятельно увеличить нагрузки. Чего Бережной категорически нельзя было делать. Но уже к началу следующего сезона в группе, где на ведущих ролях уже были чемпионы Европы Оксана Казакова и Артур Дмитриев, возникли настоящие проблемы: из экспериментальной пары Бережная и Сихарулидзе понемногу становились конкурентами лидерам. Особенно ясно это стало еще через год – перед Олимпийскими играми в Нагано.
У Казаковой и Дмитриева дела тогда не очень ладились. Многие даже говорили, что, мол, напрасно, расставшись со своей прежней партнершей Натальей Мишкутенок, Артур решился на то, чтобы попробовать еще раз выиграть Олимпиаду – с неопытной Оксаной. В то же время отмечали, что стиль Бережной и Сихарулидзе очень напоминает катание легендарной пары, двукратных олимпийских чемпионов Екатерины Гордеевой и Сергея Гринькова. К акварельной мягкости скольжения и линий Москвина добавила свою неповторимую изобретательность.
Помню, я как-то спросила, каким образом тренер ухитряется делить свое внимание между двумя равнозначными по силе дуэтами, и услышала:
– Я никогда не делю своих фигуристов на сильных и слабых. Готовлю к победе всех сразу. Кто из них на самом деле станет чемпионом, зависит только от спортсменов.
Сильнее других тогда переживала Оксана. Антон же, напротив, утверждал:
– Тамара Николаевна умеет так распределять внимание между своими парами, что никто не чувствует себя обделенным. У нее огромный опыт. Был же период, когда с Мишкутенок и Дмитриевым на равных соревновались Елена Бечке и Денис Петров. Конечно, каждому фигуристу приятно чувствовать исключительное внимание. В то же время я понимал, что Москвиной по большому счету неважно, какая из пар выиграет те или иные соревнования. Зато шансы выиграть заведомо равны. Ну а после того, как мы с Леной опередили Казакову и Дмитриева на чемпионате мира в Лозанне, я впервые задумался о настоящем соперничестве…
Удивительно, но в то время Антон вовсе не выглядел лидером в паре. В Бережной чувствовалась большая уверенность, она реже ошибалась в сложных элементах. И ничего не боялась. Память полностью выключила воспоминания того ужасного случая в Риге (последнее, что сохранилось в сознании, – заход на злополучное вращение), зато неизвестно откуда родилась уверенность: ничего страшнее в этой жизни произойти уже не может.
Бережная ничем не проявила своих эмоций даже после крайне неудачного для фигуристов проката в 1997-м, на чемпионате мира в Лозанне, когда Сихарулидзе, не справившись с собственными эмоциями, демонстративно ушел со льда в раздевалки, бросив тренера и партнершу дожидаться оценок в обязательном для фигуристов Kiss&Cry – перед телекамерами. Но то была, пожалуй, последняя его слабость. Даже на Олимпийских играх, когда, имея все шансы на победу, фигуристы вдруг сорвали поддержку, а Антон в довершение шлепнулся на лед, споткнувшись на последних тактах музыки в произвольной программе, он лишь улыбался на расспросы прессы:
– Это была оригинальная находка для завершения выступления. Вам она не понравилась? Обещаю, такого больше не повторится.
Впрочем, назвать Игры неудачными для фигуристов было нельзя. Олимпийское серебро ценнее любого другого золота. Тем более – для дебютантов.
В сезоне-1999 на чемпионате Европы в Праге, затем на мировом – в Хельсинки Антон был уже совсем другим. Рядом с тренером и партнершей – двумя хрупкими женщинами – он выглядел просто-таки каменной стеной, способной обезопасить их от всего на свете. Это чувствовалось в каждом слове, в каждом движении на льду и вне его. Когда на пресс-конференции фигурист сказал, что считает Лену лучшей партнершей в мире, журналисты было попытались усмотреть в этих словах намек не только на спортивные взаимоотношения, но на нечто большее. Антон же пояснил:
– Когда я говорю, что она лучшая в мире партнерша, имею в виду прежде всего человека, который рядом со мной стоит на льду. Она может ошибиться, но вину за ошибки я прежде всего ищу в себе. Потому что я мужчина. Мне бывает очень трудно. Лена – предельно скрытный человек. Очень стойкая. Даже я не всегда способенпонять, что у нее на душе. Хорошо ей или плохо.
Внешне эти два состояния никогда не проявляются. Поражения мы воспринимаем одинаково тяжело. Просто мне в таких случаях нужно уйти, побыть с друзьями, выговориться. А Ленка будет сидеть дома одна и переживать молча. Я очень редко видел ее плачущей. В отличие от меня, кстати, она очень хорошо умеет приспосабливаться к любой ситуации, даже самой для нее неудобной: не получается так, как хотелось, значит надо подойти к проблеме по-другому. И проблема тут же исчезает.
Лена очень любит, когда ее хвалят, говорят комплименты. Если начинает ощущать недостаток внимания, это сразу видно: все воспринимается в штыки. Правда, когда все вокруг хорошо, Лена, случается, расслабляется и начинает по-другому тренироваться. Приходит на каток, делает все, что говорит Тамара Николаевна, но все это – совсем не так, как хочется нам с тренером. Зато чем больше сложностей, тем более собранно она нацеливается на результат. Очень гордится тем, что сама сумела обеспечить достаток себе и своей семье. Свободное время мы проводим вместе не всегда, хотя круг общения и у меня, и у Лены по-прежнему общий. Она частенько предпочитает пойти с подругами в парикмахерскую, салон красоты, прогуляться по магазинам.
Меня это радует: постоянно находиться рядом, когда начинается серьезная работа, – испытание не из легких. Не могу сказать, что устаю от Лены, но в то же время чувствую, что ее становится очень много. Как и меня для нее. Изменились и отношения на льду. Если год назад мне не приходило в голову даже слегка повысить голос или как-то иначе проявить недовольство, то сейчас у нас случаются рабочие споры, стычки. Они никогда не выносятся за пределы льда – это закон. На мой взгляд – это здорово: спорить и конфликтовать в работе можно только с равным партнером. А мы уже на равных. Хотя работать так, как можем, по большому счету еще и не начинали…
В конце 1999-го Бережная, Сихарулидзе и Москвина улетели из Санкт-Петербурга в американский Хакенсак – пригород Нью-Джерси. Всего за год до этого Москвина упорно твердила, что из родного Питера не уедет за границу никогда. Но в начале 2000-го, когда мы с Москвиной встретились на чемпионате Европы в Вене, она вдруг очень буднично сказала:
– Почему-то никому не приходит в голову, что следующие Олимпийские игры пройдут в Америке. И думать об этом нужно уже сейчас. Для начала необходимо сделать Лене и Антону максимальную рекламу в этой стране. Чтобы их знали, чтобы за них болели. Если бы такой задачи не было, неужели я не нашла бы возможность обеспечить своим спортсменам полноценную подготовку дома?
В отличие от большинства своих коллег Москвина всегда умела предельно рационально рассчитать путь своих воспитанников к золотым медалям. К тому же в группе всегда имелись равноценные спарринг-партнеры, и было ясно: споткнутся одни – выиграют другие.
Так произошло в олимпийском Альбервилле, где чемпионами стали Артур Дмитриев и Наталья Мишкутенок, а серебро получили Елена Бечке с Денисом Петровым. Похожий сценарий был разыгран в Нагано: Дмитриев одержал победу с Оксаной Казаковой, Бережная и Сихарулидзе стали вторыми.
После тех Игр первая пара Москвиной ушла в профессионалы. Вторая осталась в одиночестве.
Для тренера это наверняка означало, что в подготовке Елены и Антона на протяжении следующих четырех лет не должно быть сделано ни единого неверного шага. С этого момента жизнь спортсменов пошла по самому настоящему, тщательнейшим образом продуманному бизнес-плану.
За глаза Москвину осуждали за то, что, делая ставку на Бережную и Сихарулидзе, она совершенно не отдает себе отчета в возможных последствиях. Мол, никому не известно, чем могут обернуться для фигуристки столь длительные нагрузки большого спорта и соревновательные стрессы. Узнав об этом, тренер резко парировала:
– Фигурное катание помимо всего прочего дает возможность неплохо заработать. Если Лене и придется раньше времени закончить карьеру из-за травмы или болезни, то лучше, если к этому моменту она будет обеспеченным человеком.
Когда группа питерского тренера уже прочно обосновалась в Хакенсаке, а я, оказавшись там проездом, заглянула на каток, то услышала от Москвиной:
– Америка учит бизнес-поведению лучше, чем любая другая страна. Это касается не только тренировок, но и отношений с людьми, которые помогают добиваться результата, с прессой, с представителями шоу-бизнеса, которым в США является профессиональное фигурное катание. Я прилагаю очень много сил, чтобы не просто научить Лену и Антона побеждать, но и выработать у них соответствующую психологию. Возможно, мне легче осваиваться в этой стране, чем кому бы то ни было. С хозяевами различных американских туров и шоу меня связывает многолетняя дружба. Многое они мне рассказывали, еще когда я каталась сама. Кому могло прийти в голову, что я когда-то сумею воспользоваться этими секретами?
Тогда в Хакенсаке Бережная и Сихарулидзе только начинали по-настоящему становиться профессионалами. Деньги, заработанные фигуристами после Нагано, позволили им поселиться в самом престижном доме города. Платить за квартиру приходилось более тысячи долларов в месяц, но Москвина одобрила выбор жилья:
– Они элитные спортсмены и должны чувствовать это сами. Даже когда речь идет о бытовых мелочах.
В Хакенсаке у фигуристов родилось кредо: «Надо не экономить, а зарабатывать». В американскую жизнь они вливались с удовольствием: Лена обставила квартиру очаровательной, тщательно подобранной антикварной мебелью, сделав жилье очень теплым и уютным, Антон первым делом приобрел огромный плазменный телевизор. Оба выучили язык, получили водительские права, обзавелись роскошными – по российским меркам того времени – «лексусами». Всерьез намеревались нанять персонального журналиста, как это делают почти все американские спортивные звезды, но, посоветовавшись с Москвиной, пришли к выводу: ежемесячно платить по две тысячи долларов за подобные услуги им не по карману. Пока…
Примерно в то же время, разговаривая с одной из наиболее знаменитых в фигурном катании журналисток, Сандрой Стивенсон, я услышала:
– Бережная и Сихарулидзе никогда не станут настоящими звездами. Для этого у них слишком сложные для запоминания фамилии. И, – американка с сожалением развела руками, – они русские…
На Олимпийских играх в Солт-Лейк-Сити Лена и Антон катались впереди всех серьезных конкурентов – третьими. Начиная с их появления на олимпийском катке Москвина не отходила от фигуристов ни на шаг. Словно охраняла от вмешательства извне одной ей видимый и замкнутый ото всех остальных мир. Такой бледной, как у бортика в день проката короткой программы, она выглядела, пожалуй, лишь на Играх в Нагано. Хотя там было проще: к тому, что чемпионами станут российские спортсмены, фигурнокатательная общественность относилась вполне лояльно.
За четыре года изменилось многое. В 2001-м чемпионами мира стали канадцы Джеми Сале и Давид Пеллетье. На фоне хорошо знакомых публике пар они выглядели настолько свежо и раскованно, что это не могло не подкупать. Прежде всего арбитров, психологию которых когда-то блестяще сформулировала Роднина, иронично заметив: «Судьи – как мужчины. Всегда ценят свежее мясо».
За полгода до Игр мне удалось побывать в американском Ричмонде – у знаменитого украинского тренера Валентина Николаева. Когда разговор зашел о возможном раскладе сил в Солт-Лейке, Николаев заметил:
– Думаю, победят канадцы. У Лены с Антоном вроде все есть, а чего-то главного не хватает. Не могу даже сказать, чего именно, – все это на уровне ощущений. Канадцы же меня потрясают каждый раз, как я их вижу. Их катание не хочется оценивать. Хочется просто смотреть. С профессиональной точки зрения там, кстати, все очень чисто: достаточная скорость, интересное катание, хорошие линии. При этом потрясающая жизнерадостность. Они счастливы на льду – хотя, поверьте, никто, катая произвольную программу, от удовольствия не «торчит»…
В короткой программе канадцы заняли вторую позицию, проиграв Бережной и Сихарулидзе первой оценкой, но выиграв – второй. А в день финала разминка сильнейшей группы завершилась чрезвычайным происшествием. Джеми Сале на полном ходу столкнулась с Сихарулидзе, оба упали и лишь чудом избежали травм. Виновата в столкновении была канадка. Антон ехал спиной, заходя на очередной парный элемент, и попросту не видел фигуристку. А когда заметил, было уже поздно.
Столкновения на разминках – не редкость. Случается, они ломают весь ход дальнейших соревнований. На Играх в Лиллехаммере вот так же, перед произвольной программой, столкнулись две одиночницы: немецкая – Таня Шевченко и украинская – Оксана Баюл, которой пробило ногу лезвие чужого конька. И сразу все симпатии публики, журналистов и судей, отдававшиеся до этого преимущественно фаворитке турнира американке Нэнси Керриган, сменили направление, и, возможно, именно это решило исход олимпийской борьбы в пользу Баюл.
Если бы Сале столкнулась с Бережной, сочувствие (не исключено, что и судейское) скорее всего оказалось бы на стороне россиянки. Но когда в инциденте участвуют здоровенный мужик и маленькая девочка, виноватым в глазах общественности автоматически оказывается тот, кто сильнее.
На этом фоне всеобщего сострадания Сале и Пеллетье сделали невероятное, откатавшись так, как никогда в жизни. Бережная и Сихарулидзе выступали чуть раньше. Антон слегка смазал один прыжок, Лена два раза жестковато приземлилась после выбросов. Такие мелочи нельзя даже назвать ошибкой – так, пустяки. Тем не менее канадцы, закончив свой прокат, были абсолютно уверены в победе еще до того, как на табло появились первые оценки. Партнер бросился целовать лед, партнерша смеялась и плакала одновременно, зал, встав в конце проката в едином порыве, заходился в реве и аплодисментах.
А чуть позже наступил шок. Одна-единственная десятая доля балла оставила канадцев вторыми.
Попытки направить пресс-конференцию в скандальное русло в корне пресекла Москвина:
– Вы все видели результаты на табло. Сейчас они уже напечатаны в официальном протоколе, и чемпионам вручены золотые медали. Вас интересует что-то еще?…
Днем позже выяснилась ужасающая подробность. По словам одного из менеджеров «IMG», французский арбитр Мари-Рен Ле Гунь написала официальное письмо в Международный союз конькобежцев, где призналась, что поставила российскую пару на первое место под давлением президента французской федерации фигурного катания. Мол, за отданный голос в пользу Бережной и Сихарулидзе Россия обещала помощь в танцевальном финале французскому дуэту Марине Анисиной и Гвендалю Пейзера.
Еще через несколько часов появилась информация, что якобы никакого письма не было. Просто во время традиционного разбора судейства с Ле Гунь случилась истерика, что, естественно, дало повод для разных домыслов.
Поздно вечером в пресс-центре появился официальный релиз следующего содержания:
Вследствие реакции зрителей и журналистов на результаты финала в парном катании Международный союз конькобежцев намерен произвести внутреннее расследование, чтобы удостовериться, что не были нарушены установленные правила. Дальнейшие комментарии будут поступать по ходу расследования.
Наконец был вынесен окончательный и совершенно беспрецедентный вердикт: золотые медали Олимпийских игр будут вручены обеим парам…
Согласие Москвиной повторно вывести Бережную и Сихарулидзе на награждение осуждали многие. Не вышли же китайцы Шень Сюе и Чжао Хунбо? И нам, мол, не следовало: пусть бы канадцы в одиночестве получали насильно выдранную у Международного олимпийского комитета награду.
Как тренер Москвина была возмущена решением МОК вручить канадцам второе золото. Зато как менеджер наверняка просчитала все возможные варианты и в итоге из унизительной на первый взгляд ситуации сумела извлечь максимум пользы. Прямо в Солт-Лейк-Сити чемпионская четверка получила предложение заключить длительный контракт со «Stars on Ice», посыпались приглашения из Канады и США, причем логично было предположить, что гонорары обеих пар в случае совместных выступлений должны быть одинаковыми. То есть такими, каких Бережная и Сихарулидзе никогда не получили бы за океаном, выступая вдвоем.
Возможность стать полномасштабной звездой в Америке фигуристу-иностранцу (и тем более русскому) испокон веков предоставлялась лишь в одном случае: если он – выдающийся одиночник. Идеальный вариант – карьера, щедро сдобренная скандалами. Как у чемпионки Лиллехаммера Оксаны Баюл. Пожалуй, ее случай так и останется единственным в истории профессионального фигурного катания, когда неамериканской спортсменке платили за выступления максимальные, по американским меркам, гонорары.
Что же касается парного катания, то оно всегда считалось в США товаром несколько второстепенным. В этом отношении весьма показательным был пример Гордеевой и Гринькова. Стоило фигуристам после рождения ребенка завести разговор со своим менеджером из «IMG» о прибавке к зарплате, как им незамедлительно дали понять, что хороших фигуристов в мире гораздо больше, чем вакансий в престижных шоу. И финансовый вопрос был закрыт уже навсегда.
Скандальный парный финал Игр-2002 обернулся для россиян предельной выгодой. Весь первый год выступлений в «Stars on Ice» (неизвестно, кстати, был бы заключен этот контракт с россиянами или канадцами в случае единоличной олимпийской победы кого-то из них) одним из кульминационных моментов шоу был совместный номер, поставленный для чемпионов Солт-Лейк-Сити известным американским хореографом Сандрой Безик. Но уже тогда, как мне кажется, Бережная и Сихарулидзе окончательно поняли: «Stars on Ice» для них – прежде всего бизнес. Гораздо более прагматичный, чем спорт.
Сожаление о том, что олимпийские чемпионы оставили любительский спорт, у болельщиков выдающейся пары оставалось долго.
– Решение уйти из спорта далось непросто, – рассказывала Лена два года спустя после Игр. – Тем более что первый год выступлений в «Stars on Ice», в течение которого мы никак не могли окончательно определиться с будущей карьерой, получился тяжелым. Гастрольный тур – это полный отрыв от нормальной жизни: необходимость выступать на публике почти каждый вечер, бесконечные переезды… Но когда мы привыкли к такому режиму, то поняли, что из любительского спорта однозначно нужно уходить. Вопрос ведь был не в том, чтобы покататься годик-другой. Оставаться пришлось бы на четыре года – до следующих Игр. Чтобы после них все равно уйти в профессионалы и заработать на будущее. Иначе зачем все эти медали? В нашей ситуации остаться в спорте означало бы просто потерять четыре года жизни. Без всякой гарантии, что мы снова сумеем выиграть.
– Мне показалось, что вам очень нравилось жить в Нью-Джерси. Не тяжело было оставлять обустроенный дом?
– Как-то быстро наступило перенасыщение. Поэтому, как только мы решили, что можем вернуться, быстренько все собрали, упаковали и уехали без сожаления. Сейчас все значительно проще: отработали пять месяцев – и домой. Я, как правило, сразу улетаю в Невинномысск к маме, чтобы успеть на ее день рождения. В этом году впервые в жизни отдыхала в Турции. Вернулась с ощущением полного счастья: море, солнце, песок – что еще человеку нужно?
– Работа в «Stars on Ice» оставляет хоть какое-то время на личную жизнь?
– Бывают выходные, но все зависит от того, когда ты приехал в гостиницу. Однажды мы добрались до следующего места гастролей лишь под утро, я легла спать и проснулась в пять вечера – так день и прошел. Если выходных бывает несколько подряд, все стараются разъехаться. Однажды у нас было аж четыре дня, так мы с Антоном улетели в Питер. Сорок восемь часов дома побыли. А на обратном пути чуть не опоздали на шоу: во Франкфурте, где делали пересадку, наш самолет сломался, и рейс отложили до утра. Мы меняли билеты, придумывали какие-то немыслимые варианты и все-таки успели вовремя.
– А если бы не успели?
– Была бы катастрофа: в шоу выступают всего тринадцать фигуристов. На каждом – определенная роль, все постановки связаны одна с другой общим сценарием. Не важно, живой ты или мертвый: ты должен выйти на лед. Это закон.
– В шоу до сих пор эксплуатируется тема двух золотых медалей?
– По-моему, она надоела даже журналистам. Сейчас у нас с Антоном два сольных номера, которые мы ставим самостоятельно. Все групповые номера придумывает и ставит Кристофер Дин. Работать с ним необычайно интересно. Приходя на репетицию, Крис всегда досконально знает, как должна выглядеть постановка в целом, как сделать тот или иной шаг, как поднять партнершу, как опустить. Сам показывает каждую партию. Мне кажется, это здорово подстегивает фигуристов-мужчин. Уж если Крис, танцор, к которым в любительском спорте парники никогда не относились серьезно, может сам сделать на льду все, что предлагает, то не повторить просто стыдно.
– Планы на дальнейшую жизнь вы с Антоном обдумываете?
– Конечно. Идей много. Просто пока их нельзя реализовать.
По сравнению с партнершей Сихарулидзе всегда отличался более трезвым взглядом на жизнь. Иногда был гораздо категоричнее в высказываниях и поступках, но всегда – более практичен и рационален. Еще выступая в любительском спорте, как-то сказал, что постоянно чувствует ответственность за Лену, несмотря на то что у каждого из них за пределами катка своя жизнь. Профессиональная работа в Америке сплотила партнеров еще сильнее.
– От постоянного пребывания в одном пространстве люди, бывает, начинают психовать, ссориться, потому что гастроли – это и долго и довольно однообразно. Но такое состояние быстро проходит: все понимают, что надо прежде всего продолжать работать. Ведь скрыть свое отношение к работе от тех, кто приходит на выступления, невозможно. В этом тоже заключается определенная сложность: каждый вечер выплескивается масса эмоций, а восстановить их запас не всегда удается. Соответственно, наступает опустошение.
Раньше мы, случалось, ссорились с Леной, но в Америке я четко понял: когда рядом нет ни близких, ни домашнего уюта, нужно все время пытаться делиться душевным теплом друг с другом. Иначе станет еще сложнее.
– Получается, ваша профессиональная жизнь – это прежде всего довольно мучительная работа, которая длится пять месяцев в году?
– Безусловно, бывают дни, когда хочется и кататься, и творить. Но в целом, когда ритм жизни приобретает некую цикличность: шоу – переезд – шоу – переезд, – невольно начинаешь относиться ко всему автоматически. Как только очередное шоу закончено, сознание само выбрасывает его из памяти.
Иногда я даже не знаю, в каком городе проходят гастроли. Родители как-то удивились: позвонили из Питера, а я не смог ответить, где нахожусь. Хотя это тоже объяснимо. Крупных городов в гастрольном графике не так много. Жизнь сводится к тому, что ты сел в автобус, уехал с одного катка, приехал на другой, и нет никакой разницы, куда именно.
В то же время я понял, что, раз уж мы проводим по пять месяцев в Америке, надо изначально настраивать себя так, чтобы проводить это время максимально плодотворно. Недавно я смотрел передачу про выдающегося русского танцовщика Рудольфа Нуриева, который на вопрос: «Где ваша родина?» – ответил: «Там, где я танцую». Это очень правильно. Каждый раз, когда мы возвращаемся в Россию, тоже приходится подстраиваться под стиль жизни, от которого успели отвыкнуть.
– В России вы, получается, лишь тратите деньги, заработанные во время гастролей?
– Не совсем так. Я начал кое-что строить в Питере с расчетом на будущее. Могу лишь сказать, что в мои планы не входит быть тренером да и вообще заниматься чем-то, связанным с фигурным катанием. Льда в моей жизни за двадцать пять лет спортивной карьеры было более чем достаточно.
– Означает ли это, что через два года, когда ваш контракт со «Stars on Ice» закончится, вы хорошо подумаете, прежде чем заключать следующий?
– Да.
– С Леной вы едины в этом желании?
– Пока толком не разговаривали на эту тему. Кататься в «Stars on Ice» нам предстоит еще два года. Это большой срок. Когда он подойдет к концу, думаю, станет ясно, как и сколько мы сможем зарабатывать в России, какие гонорары нам будут предлагать в Америке и как вообще будет развиваться ситуация в фигурном катании в США. На сегодняшний день мы не ведем речь о каких-то медалях, достижениях, честолюбивых целях. Мы просто работаем. Зарабатываем деньги. И все предложения рассматриваем только с той точки зрения, выгодно нам это или нет.
Спустя некоторое время, когда мы встретились в очередной раз в Питере – в уютном, популярном и прибыльном ресторане фигуриста «Сфинкс» – и совершенно случайно затронули тему Солт-Лейк-Сити, Сихарулидзе вдруг сказал:
– Я лишь недавно осознал, что в шоу-бизнесе, а фигурное катание – это в значительной степени шоу-бизнес, невозможно завоевать популярность, просто делая свое дело. В идеале нужен скандал. Неудивительно, что, когда этот скандал случился в Солт-Лейке, множеству людей мгновенно пришло в голову его использовать. Другое дело, что канадцам в итоге этот скандал оказался гораздо более выгоден, чем нам.
– Почему?
– Потому что они – канадцы. Слово «популярность» в Северной Америке равнозначно слову «деньги». Джеми и Давид не только стали национальными героями, но и получили несметное количество рекламных предложений. Даже если закончат кататься в ближайшем будущем, смогут жить, вообще не думая о том, как заработать. Популярность в России – это в лучшем случае автографы. И множество сплетен…
Глава 8
Игры патриотов
Когда я сама только начинала выступать в крупных соревнованиях, мой тренер Валентина Николаевна Дедова не уставала повторять:
– Хочешь выиграть – надо быть хоть в чем-то на голову выше соперников. Иначе результат может оказаться как в твою пользу, так и в чужую. И никогда не жалуйся на судейство, если допустила даже крохотную ошибку. Должна понимать: если уж дала повод для придирок, будь готова к тому, что накажут за нее по максимуму. Вообще никогда не жалуйся. Твоя задача – улыбаться, быть милой, воспитанной и приветливой. Не забывать причесываться перед прыжками и по возможности не раздражать окружающих своим видом и поведением даже вне бассейна.
Лишь много лет спустя я поняла, что моя олимпийская победа в Монреале в 1976-м могла бы и не случиться, не будь той ежедневной внетренировочной дрессировки.
Все это вовсе не мелочи, как кажется на первый взгляд. Когда судья нажимает на кнопку пульта и ставит оценку на десятую долю балла выше, чем мог бы, никакого криминала в его действиях усмотреть невозможно. Минимальный люфт вполне легален. И он, бывает, диктуется чисто человеческими симпатиями или антипатиями конкретного арбитра к тому или иному спортсмену.
С годами, проведенными в прыжках в воду, я научилась понимать и другую, гораздо менее приятную для понимания вещь. Что результат может быть банально проплачен заранее, как в моем личном опыте он был проплачен на чемпионате СССР в 1980-м в Тбилиси. Главный судья тех соревнований – милейший и, к сожалению, довольно рано ушедший из жизни человек – подошел ко мне после финала, в котором я заняла пятое место и потеряла все шансы попасть в олимпийскую сборную: «Поздравляю. Ты – единственная, кто не сделал в финале ни одной ошибки».
Резко развернувшись, чтобы скрыть брызнувшие от горькой обиды слезы, я обнаружила в нескольких шагах впереди себя двух представителей судейской бригады. Меня они не видели. Стояли спиной рядом с тренером одной из соперниц, ставшей призером, и смеялись: «Ну вот, все тип-топ, а ты боялся… С тебя причитается!»
Став журналистом, я то и дело ловила себя на том, что вопросы судейства в фигурном катании занимают меня гораздо больше, чем судорожные старания научиться наконец отличать один прыжок от другого. Этому интересу немало способствовал как собственный спортивный опыт с точно такой же необъективной на первый взгляд системой определения результата, так и круг общения родителей: супруга одного из отцовских коллег много лет судила соревнования фигуристов. Нередко, когда мужчины, уединившись в отцовском кабинете, взахлеб обсуждали секунды своих пловцов, раскладки по дистанции и тренировочные планы, до меня с кухни доносились обрывки чисто женских бесед:
– …Представляешь, сидит она (имя тренера) в своей роскошной шубе, вся в брильянтах, а эта… (имя судьи) ей и говорит: «Какое колечко у вас оригинальное…»
– И что?
– Что-что… Сняла, конечно, и отдала этой суке. А куда денешься? Медаль-то нужна позарез…
На самом первом (после развала СССР) чемпионате России по фигурному катанию в Челябинске я впервые услышала язвительную шутку: «Не умеешь прыгать – иди в танцы. Не умеешь танцевать – становись тренером. Не можешь научить – бери лопату и начинай чистить лед. Ну а если и это не выходит, дорога только в судьи…»
На тех соревнованиях Писеев, представив меня директору местного Дворца спорта и подняв «за знакомство» рюмку классного армянского коньяка, начал было рассказывать, какие отвратительные нравы царили в судейском корпусе раньше и как все на глазах меняется к лучшему. Поскольку до этого я имела возможность наблюдать за судейством в обязательных танцах и невольно к тому же оказалась свидетелем послесоревновательной судейской разборки, то неосмотрительно, при довольно большом скоплении присутствовавших, предложила президенту пари: мол, на листе бумаги пишу фамилии судей и место, на которое упомянутые арбитры поставят в танцах каждый из двух дуэтов, претендовавших на золото. Если ошибусь хоть в одной цифре, с меня ящик коньяка. До заключения пари дело не дошло, мы оба посмеялись, но до сих пор помню пристальный взгляд директора: «С вами, Лена, будет сложно работать…»
Но это – так, случайное воспоминание.
Издевательские высказывания в адрес тех, кто вершит судьбы спортсменов, можно услышать в спорте на любом языке. В этом отношении фигурное катание не многим отличается от того же футбола или гимнастики. Другое дело, что в ряду необъективных видов спорта оно всегда было особо элитным. И невероятно скандальным.
Прежняя система судейства, символом которой была заветная оценка 6,0, а вопрос победы или поражения определяло соотношение судейских голосов, предоставляла умным арбитрам неограниченный простор для комбинаций. К тому же счет 5:4 (а именно таким соотношением сопровождались многие финалы всех крупных соревнований) всегда был скандален сам по себе. Прежде всего он означал не то, что выигравший катался лучше, а то, что проигравшему просто не повезло. Рискну предположить, что именно в этой необъективности много лет заключалась главная интрига фигурного катания вообще. Одним голосом в Лиллехаммере выиграла Олимпиаду Оксана Баюл, хотя, с точки зрения американцев, тот финал был верхом несправедливости поотношению к американке Нэнси Керриган. Одним голосом в 2001-м на чемпионате мира в Ванкувере победили Бережную и Сихарулидзе канадцы. Одним голосом в Солт-Лейк-Сити Бережная и Сихарулидзе взяли над соперниками реванш. Одним голосом проиграли там же Ирина Лобачева – Илья Авербух в танцах и Ирина Слуцкая в одиночном катании…
Крайний в таком случае всегда судья, какой бы квалификацией он ни обладал.
Кстати, если из упомянутой и достаточно оскорбительной для истинных профессионалов шутки выбросить «долю шутки», останется парадокс: среди арбитров немало людей, которые не стояли на коньках ни разу в жизни. Большинство видят фигурное катание высшей пробы два-три раза в год, а то и реже. Естественно, все они проходят необходимый курс обучения и периодически повышают квалификацию на семинарах, но, если нет постоянной практики, очень трудно разобраться в том, что же, собственно, происходит на льду. Были случаи, когда арбитр не мог самостоятельно определить, тройной или четверной прыжок выполнил фигурист в программе. Это, конечно, крайность, но, например, в одиночном катании редкий судья способен заметить довольно распространенную хитрость, когда в самый последний момент перед отталкиванием фигурист меняет ребро конька и один из наиболее сложных прыжков – лутц – превращается в более простой флип.
В большинстве случаев судейские скандалы были связаны в фигурном катании с танцами, где при старой системе определения чемпиона почти не существовало четких критериев оценки.
Один из известных тренеров сказал мне как-то, что, на его взгляд, все арбитры подразделяются на три категории. Первые ровным счетом ничего в фигурном катании не смыслят и ставят оценки наобум. Сговариваться с такими – себе дороже: никогда не угадаешь, на какую кнопку они нажмут в тот или иной момент.
Вторые четко выполняют установку собственного начальства, независимо от того, что происходит на льду. Особенно это было свойственно представителям советской эпохи, а впоследствии – России: высшее руководство страны требовало от спортивных функционеров исключительно золотых медалей, эти требования спускались руководством команды ниже – своим арбитрам, ну а те были вынуждены идти на нарушение профессионального кодекса. Одна из главных задач их деятельности была незатейлива, но порой крайне затруднительна по исполнению: заручиться в бригаде поддержкой пяти судей из девяти – получить большинство. Или хотя бы каких-то заведомых сторонников. На своих постоянных рабочих местах эти люди как правило получали не так много, каждая поездка за рубеж превращалась в праздник. Поездки же зависели от благосклонности президента федерации либо от желания отдельно взятых ведущих тренеров иметь на соревнованиях «своего», то есть гарантированно преданного арбитра. А далее – как говаривал Остап Бендер Шуре Балаганову: «За каждый витамин, который я вам скормлю, я потребую тысячу мелких услуг».
Ну и наконец, третья, наиболее малочисленная, пожалуй, категория, состояла из людей честных по убеждению, но прекрасно понимающих, что, нажимая на кнопку пульта, они нажимают себе на горло. Без всякой гарантии, что будут приглашены в судьи в следующий раз: какая, к черту, честность, когда ставки настолько высоки?
Под обвинения в судейских играх чаще всего попадали представители бывшего СССР, что и неудивительно: у кого за всю историю было больше золотых наград крупнейших соревнований? Однако под наиболее продолжительную дисквалификацию угодил в середине 1970-х арбитр из Австрии – получил 10 лет за то, что уговаривал другого судью поддержать своего спортсмена. Коллега, естественно, нажаловался: стукачество среди представителей фигурнокатательной Фемиды процветало всегда.
Не всегда, правда, оно приносило желаемый результат. Так, например, на чемпионате мира 1978 года в Канаде жена тогдашнего председателя Технического комитета по фигурному катанию (этот комитет отвечает за парное и одиночное катание) Бенджамина Райта, судившая турнир, нажаловалась в Международный союз конькобежцев на итальянского арбитра: мол, тот уговаривал ее помочь соотечественникам. Доказать факт на официальном разборе Мария-Луиза Райт не смогла: итальянец сказал, что его неправильно поняли – причем он действительно настолько плохо говорил по-английски, что ИСУ его оправдал.
Тогда же – в 70-х – по доносам были дисквалифицированы Ирина Нечкина и Татьяна Даниленко. Поскольку «советских» случаев национального пристрастия было немало, в 1976 году ИСУ принял и вовсе беспрецедентное решение – дисквалифицировать целиком всю советскую федерацию. В следующем году советский судейский корпус по-прежнему выезжал на все чемпионаты – чтобы не отстать от жизни, но ровно год наши фигуристы выступали без поддержки.
В 1990 году последовала еще одна дисквалификация: в ИСУ пришло анонимное письмо, в котором автор обвинял одну из наиболее опытных судей – Ирину Абсалямову в том, что она проводила агитработу в пользу танцоров Марины Климовой и Сергея Пономаренко. Международный союз конькобежцев отказался рассматривать анонимку, после чего отправителю пришлось назвать свое имя. Им оказалась коллега Абсалямовой из Канады. Наказанием было двухгодичное отлучение российского арбитра от соревнований.
Один из наиболее памятных мне судейских скандалов случился в 1994 году на чемпионате Европы в Копенгагене. Том самом чемпионате, к участию в котором (для последующего выступления на Олимпийских играх в Лиллехаммере) были допущены фигуристы-профессионалы.
Когда после исполнения произвольного танца табло высветило оценки олимпийских чемпионов-1984 Джейн Торвилл и Кристофера Дина, по трибунам пронесся стон. Опередить Майю Усову и Александра Жулина англичане не смогли. Их танец, в отличие от оригинального, не выделялся ни композицией, ни зрелищностью – а при отсутствии этих двух компонентов надеяться только на технику ног, которая у Торвилл и Дина всегда была изысканной, мягко говоря, было наивно. И тем не менее такого расклада не ожидали: ведь в предыдущих состязаниях танцоров судьи сделали все, чтобы обеспечить олимпийским чемпионам максимально легкий доступ к золотым медалям, – вывели их в лидеры. Неужели в решающий момент они отвернулись от англичан?
Владелец крупнейшего профессионального агентства Майкл Розенберг, за спиной которого сплетничали, что в своей кожаной папке он носит заполненные контракты на добрую половину российских фигуристов, вскочил и, перескакивая через зрителей, помчался вниз – поздравлять «своих» – Майю и Сашу.
Читать бесплатно другие книги:
