Перешейцы Трускиновская Далия

Когда на первом курсе у нас было творческое задание – моделирование пословиц, поговорок и всяческих идиом, исходя из довольно странных вводных, – общий восторг вызвал такой перл: «хвастается, как родитель».

По крайней мере, мои охватили своим хвастовством весь город. Не осталось грудного младенца, который бы не знал, что Сашка Зенин принят в Академию астронавтики на факультет гипнолингвистики. Особенно деды с бабками старались, загибая пальцы: во-первых, стипендия огромная, а в дальнейшем – оклад и премиальные просто астрономические; во-вторых, пенсионный стаж короткий (это они особенно подчеркивали, гипнолингвист в тех редких случаях, когда работает, пашет с такой нагрузкой, что год за десять, хотя сам этого сперва не замечает); в-третьих, его берегут, все переходы он проводит в анабиозе (слово «перелет» я истребил из семейного обихода раз и навсегда, это воробей летает, а суда ходят, в особых случаях бегут); были еще в-четвертых, в-пятых и в-тыщу-двести-сорок-пятых.

А я, честно говоря, сунулся на гипнолингвистику с горя, потому что не прошел на факультет полевой разведки по физическим данным. Тренируйся хоть до инфаркта, а против собственной анатомии не попрешь…

Но я знал, главное – зацепиться. Когда окажусь в экипаже, тогда и разберемся, кто тут больше подходит для полевой разведки!

Нельзя сказать, что из меня получился блистательный гипнолингвист. Я попал на факультет по результатам тестирования – то есть, у меня изначально была почти не развитая способность к считыванию, а также сидящая в какой-то очень глубокой щели промеж извилин способность к системному анализу. Вот ее из меня долго выманивали! Даже чуть не отчислили. Но я удержался и стал специалистом не хуже прочих. На последней практике, а выкинули нас на восточном побережье Африки, я заговорил на местном языке после двадцатиминутного прослушивания. Это хороший результат, у нас были ребята, кому хватало и десяти минут, но ведь все зависит от текстов, которые слышишь, от обстановки, от инфонасыщенности, а некоторые дикари умеют ставить блоки, что кажется нереальным, однако встречается чаще, чем хотелось бы. Потом выяснилось, что прокрутка в голове белого шума для охотника – тоже оружие, потому что иная дичь имеет не меньше способностей к гипнолингвистике, чем наш первокурсник.

После Академии я был направлен в транспортный флот в должности лейтенанта и прикомандирован к Главной инспекции. Была у них там неизвестно зачем штатная единица «гипнолингвист-психолог». Наверно, на случай аварии инспекционного лайнера с начальством где-нибудь совсем на периферии. Я там взвыл от скуки, а потом ребята перетащили меня на экспедиционный борт, и все решилось буквально в двадцать четыре часа. Я даже не понял, куда и за каким чертом меня несет, как шлепнулся в анабиозный саркофаг.

А потом я проснулся.

Собственно говоря, именно к этому меня и готовили. Лечь в ванну на борту, а открыть глаза где-нибудь за Альфой Центавра. Но и в кошмарном сне мне бы не привиделась такая картина: я лежу по уши в грязюке, а надо мной – чумазая рожа Люськи фон Эрдвиц, рот в крови – губа прокушена, а дрожащий голосишко причитает:

– Ну, Сашка, ну, Сашенька, миленький, солнышко, давай, просыпайся!..

– Какое я тебе солнышко?! – еле произнес я.

Нас испытывали на переносимость анабиоза, но тогда с каждым нянчилась бригада медиков. Стоило открыть глаза – вот тебе таблеточка, вот тебе кислородный коктейль и вот тебе ароматерапия!

Тут была такая ароматерапия, что меня чуть не вывернуло.

– Люська, кто из нас обделался?..

– Чтоб ты сдох! – ответил Люська. – Это же болото! Откуда я знаю, кто здесь нагадил?

– А мы, значит, прямо в кучу приземлились?

Я сел. Голова плыла сквозь радужные облака. Люська поддержал меня.

Его дражайшие предки с трудом нашли бы на глобусе свой ненаглядный фатерлянд, но вот назвать сына Люсьен-Мария – на это их хватило, это они проделали без посторонней помощи. Люсьен-Мария фон Эрдвиц! Убиться веником! Особенно если представить себе этого фона на его доподлинной, а не исторической родине – в Челябинске.

Его в экипаже пробовали звать Машкой, дело кончилось мордобоем в спортзале, плохо замаскированным под спарринг. На Люську он волей-неволей соглашался, но без особого энтузиазма. Борька Нестеров стал врагом номер раз только за то, что однажды позвал через весь холл: «Лю-у-сик!»

– Мы приземлились на Эф-сто-семнадцать, если это тебе что-либо говорит, – сообщил Люська. – Еле успели вскрыть капсулы с анабиозниками.

– Так это что – аварийная посадка?

– Вот-вот.

– А?.. Крейсер где?..

– Спроси чего полегче.

Я был так ошарашен новостью, что даже про тошнотворный запах как-то забыл.

Люська сам плохо понял, что произошло. То ли антиметеоритная защита отказала, то ли вообще нас какой-то неведомый враг подшиб. Дальше события развивались по принципу: спасайся, кто может.

Нет, конечно же, экипаж активизировал космоботы, но куда они все рухнули – этого понять мы с Люськой не могли. Наш двухместный, скажем, на болото, и тут же ушел, пуская пузыри, на глубину. Вытащить его вдвоем из трясины мы не могли – а там было все, и навигационное оборудование, и НЗ, и аптечка.

У нас оставалось только то, что было вмонтировано в шлемы скафандров. То есть – датчики температуры, атмосферы, медицинские датчики, псионы и переговорные устройства, совершенно бесполезные по случаю отсутствия терминала.

У Люськи хватило отваги разгерметизироваться. Датчик утверждал, что кислорода и азота тут достаточно для млекопитающихся типа хомо эректус, – вот Люська и рискнул. Про болотную вонь датчик, понятное дело, умолчал.

– Встать можешь? – спросил Люська. И, поднявшись, протянул мне руку.

Встать я смог. Но зачем? Мы понятия не имели, куда двигаться.

Вокруг был какой-то неприятный пейзаж. Полумрак, потому что огромные серые разлапистые листья над нами почти смыкались. Мелкая суета под ногами – какие-то сороконожки так и носились взад-вперед. Еще прямо из воды торчали сухие и на вид колючие веники.

– Наши где-то поблизости, – твердил Люська. – Не может быть, чтобы мы одни уцелели!

И мы пошли.

Пару раз провалились по пояс, но выкарабкались. Больше всего мы боялись ночи, ночью всякая живность выходит на охоту, но темнота все не наступала и не наступала. Наконец набрели на тропу.

– Кто и зачем тут гуляет? – спросил Люська. – Если это какой-нибудь бронтозавр – то мы рискуем прийти к его логову аккурат на ужин.

– Мы тут ничего крупнее лягушки еще не видели, – успокоил я его. – Тут нет дичи для большого хищника.

И стазу же донеслось чавканье и плюханье.

Мы шарахнулись с тропы и засели за кочкой.

Когда мы увидели, кого несет по болоту, то чуть не взвизгнули от восторга.

Это были две человекообразные фигуры, и они волокли за собой что-то тяжелое, привязанное к двум оглоблям. Оно-то, переваливаясь с бока на бок, и плюхало.

Оставив свой груз, две фигуры, а были они покрыты таким слоем грязи, что и не разобрать, лица у них или морды, полезли в самую мерзкую слякоть. Они нашаривали в глубине какие-то белые корневища, тащили их, сколько могли, обрезали ножами и кидали на свою волокушу. Там уже лежало довольно много этого добра. Обшарив все окрестности – и заставив нас отступать все глубже и глубже, – аборигены решили, что на сегодня хватит. Они увязали груз и потащили его прочь по тропе, а мы осторожненько пошли следом.

– Ты что-нибудь понял? – спрашивал Люська. – Нет, ты правда понял?

Он думал, что гипнолингвист по трем десяткам слов, одиннадцать из которых явно ругательные, способен реконструировать язык во всей его полноте!